Глава 1. Коукворт. Лили.

В окна брызгало хмарью. Зима выдалась неприятная, бесснежная, сырая; по утрам угнетал кислый рассвет, и поздними вечерами люди засыпали в предчувствии недоброго. Впрочем, Коукворт жил злом вполне определенным и ждал также предсказуемого зла. Ткацкая фабрика в Паучьем Тупике протравила воздух города, превратила речную воду в яд, иссушила деревья и истерзала людям легкие, доведя до кровохаркания. В Коукворте свирепствовал туберкулез.
Год от года ждали, что фабрику закроют. Ждали с ужасом: она гробила местных жителей, но и кормила половину из них. Бедняки боялись голода, средний класс – преступности.
Доктор Джордж Эванс относился к тем немногим, кто в будущее смотрел спокойно. Всем будет лучше, если проклятая фабрика, высасывающая из людей соки за гроши, наконец закроется. Возможно, на её месте разовьется новое производство, более безопасное для окружающих; туда и устроятся рабочие. За себя он мог не волноваться: покуда будут рождаться люди, акушеры-гинекологи без работы не останутся.
…Джордж отряхнул изморось с жестких темно-рыжих завитков, вытер влажное лошадиное лицо. Закурил. Натянул на широкие плечи, прикрытые белым халатом, зимнюю куртку. Смена заканчивалась.
Последние роды прошли удачно, он и не ожидал. Роженица была слабосильная, худая, узкобедрая; Джордж решил уже делать кесарево, однако ребенок быстро вышел сам. Маленький, слабый, бледный, но без явных патологий. Следовало бы увидеть хороший знак, но доктор почему-то не обрадовался.
Должно быть, за жену волновался. В первый раз такого не было, а вторых родов у Розы оба ждали, как Судного дня. Маленький оставшийся промежуток времени растягивался невыносимо. Роза собиралась родить в конце января, а сегодня – девятое. Девятое января 1960 года.

Фабрика, собственно, дарила и отравляла жизнь лишь части Коукворта, лежащей в низине. В другой же, меньшей, расположенной выше, в чинных улочках ровно стояли благообразные домики с яркими крышами и стенами в пастельных тонах, с вишневыми деревцами и розовыми кустами в садах, с чистенькими аллеями и новенькими качелями на детских площадках. Здесь жили юристы, врачи, держатели магазинчиков – словом, публика респектабельная. Здесь жили люди, для которых косой взгляд приравнивается к тюремному заключению, а пущенная сплетня – смертный приговор.
О белокурой красавице Розе Эванс сплетничать не смели. Она вела себя безупречно. Она не пропустила ни одной службы в местной церкви, в меру приличия участвовала в благотворительности и в распространении слухов, всегда здоровалась с соседями. У нее были самый чистый дом, самый аккуратный сад и самая воспитанная дочка во всем городе.
А Роза Эванс ночами, когда у мужа были дежурства, плакала в подушку беззвучно и зло. Она родилась в Коукворте, она выросла здесь, но всегда ощущала собственную чужеродность и в городе, и в семье. Она чувствовала, что судьбой уготовано ей нечто яркое, совершенно необыкновенное, и тем более её тяготила тягучая коуквортская жизнь. В юности она пыталась уговорить родителей отпустить её учиться в Лондон. Родители отказались: они планировали расходы лишь на образование для старшего сына. Роза смирилась, точнее – затаилась.
В двадцать лет она вышла замуж за молодого врача Джорджа Эванса, вышла в основном для того, чтобы скандализировать общество: отец Джорджа состоял в коммунистической партии. Скандала не получилось: растроганные настойчивыми и нежными ухаживаниями юноши, соседи восприняли брак благосклонно. Роза понадеялась было, что сможет потихоньку изменять мужу, но неожиданно открыла для себя, что Джон навился ей – рыжей шевелюрой, широкими веснушчатыми руками, гортанно-теплым голосом и бешеной зеленью глаз, красными пятнами на скулах, когда спорил о политике, привычкой комкать газету… И вообще тем, что есть, что живет на свете. Это открытие, как и безудержный, порывистый характер Джорджа, скрашивали существование и примиряли с ним, но рождение дочери принесло новое разочарование. Девочка была обычной, не отличимой от десятка увидевших свет в тот день младенцев. А Роза так надеялась, что даст жизнь кому-то необыкновенному! С досады она назвала дочь Петунией и решила, что не будет и пытаться полюбить её.

Вторая дочь Джорджа и Розы Эвансов родилась тридцатого января 1960 года.
В тот день после долгих недель непогоды хмарь рассосалась, и зимнее солнце залило умытое небо. Бледные лучи ореолом озарили рыжую головку малышки, когда её принесли к матери. (Роды прошли тяжело, Роза пришла в себя лишь час спустя).
Молодая женщина взяла младенца на руки. Вгляделась в пока мутноватые травянисто-зеленые глазки в золотых ресничках. В остальном, кроме цвета глаз и волос, ребенок был копией матери, совершенной копией, и оттого в сердце поселилась радость смиренная и необычайная. Дочь казалась ей прекрасной, изумительной – от рыжей макушки до горошинок пальцев на ножках; даже свойственная новорожденным краснота кожи умиляла, как свидетельство здоровья. Завтра кожа девочки станет настолько нежно-чистой, лилейно-белой, что ни о каком другом имени для дочери, кроме Лилии, Роза и слышать не захочет.

Лили развивалась быстро: скоро пошла, скоро начала говорить. В три года она читала гостям стихи, а когда ставили пластинники, любила покружиться под музыку, держась за края пышной юбочки. В четыре разбирала по складам сказки, бойко считала по цветным палочкам и ловко вырезала из бумаги фигурки, очерченные по трафарету. В пять сама подписывала открытки родственникам, помогала матери и сестре в саду и без умолку распевала модные песенки.
Тогда-то, в пять лет, и стали происходить первые странности.
Однажды Лили, набегавшись, принеслась в гостиную и плюхнулась на диван. Папа был на работе, мама и Туни – на кухне. От скуки Лили решила почитать что-нибудь. Сказки ей изрядно надоели, взрослые книги тянуло раскрыть из одного любопытства, но они стояли высоко на стеллаже. Даже Туни с трудом доставала до верхних полок.
Глядя на один из темных, с тусклым тиснением, корешков, Лили задумалась, как бы ей до них добраться, как вдруг том ,на котором она остановила взгляд, сам спрыгнул с полки и упал девочке в руки. Лили удивилась, но, в конце концов, цель была достигнута, и она поспешила воспользоваться результатом. Водя пальчиков, прочитала имя автора и название.
«К-а-р-л М-а-р-к-с. Ка-пи-тал». Книжка называлась непонятно, но Лили смело открыла её и принялась разбирать строчки. Она не услышала, как по лестнице простучали шаги.
- Что это ты читаешь? – от резкого голоса сестры Лили поморщилась. Туни почему-то вечно ходила сердитая.
Сестра выхватила том, посмотрела на обложку и насупилась сильней.
- Зачем ты это взяла?! – в её голосе прорезались визгливые нотки. – Это плохая книга, кто тебе разрешил её брать?
- А кто тебе разрешил судить, хороша книга или плоха? – у мамы голос был низкий, глубокий и холодный. Появившись в комнате, она отобрала книгу у Туни, вскинула брови и засмеялась.
- Лили, тебе это интересно? Вот уже сейчас? Да ты далеко пойдешь. Петуния, убери Маркса на место.
Зло сопя, сестра влезла на стул.
- Мама! – воскликнула вдруг она. – Как Лили достала книжку? Тут ведь так высоко!
Мама нахмурилась, задумалась. Лили поспешила объяснить:
- Я захотела, и книжка прилетела ко мне.
- Ты что врешь? – Туни даже со стула спрыгнула зло.- Мам, почему ты её не накажешь? Она же врет, врет и не краснеет!
- У Лили просто богатая фантазия. Не быть же ей такой серостью, как ты. Ступай на кухню и не смей ябедничать отцу.
У Туни задрожала губа, она всхлипнула и выбежала из комнаты. Мама взяла Лили на руки и долго гладила по волосам.

Прошло несколько месяцев. Лили вела себя, как обычно: готовилась к школе, поступила петь в церковный хор – регент нашел у нее «очаровательной нежности сопрано». В Рождество она в светлом платье хористки пела на службе гимны, прихожане смотрели на нее, как на ангела. И она сама чувствовала себя ангелом, готовым воспарить в кружевное зимнее небо.
Новая неприятность случилась в феврале. Трейси Файерс, соседской девочке, ровеснице Лили, подарили на день рождения белую мышку. Лили тоже выпрашивала у родителей такой подарок, но они, обычно исполнявшие малейшее желание любимой дочери, на сей раз отказали ей: Туни боялась мышей до истерики.
Итак, февральским ветреным утром вскоре после дня рождения Трейси Лили уныло жевала тосты с сыром. Ужасно обидно, когда чего-то не получаешь из-за чужой прихоти. Если бы Туни не боялась грызунов – что их бояться, таких маленьких? – у Лили была бы собственная мышка, которой можно сыпать зернышки, учить её влезать на лесенку в клетке, гладить по белой шерстке… В задумчивости девочка погладила край белой чашки.
Сначала она не поняла, из-за чего так раскричалась Петуния и почему у родителей сделались перекошенные лица. Только почувствовала под рукой вместо гладкого края чашки – теплую шерсть. Опустила глаза: на блюдечке, на месте чашки, топталась и озиралась белая мышь.
Лили засмеялась и захлопала в ладоши. Туни, голося, вскочила на табуретку:
- Мама! Убери это, выкинь! Папа! Она ведьма, ведьма!
Сестра тыкала в Лили пальцем и рыдала. Младшая испуганно прикрыла мышку руками.
- Сойди с табуретки, - сухо бросила мать Петунии. Та, всхлипнув, слезла. Отец отвел руки Лили, целуя её пальчики. Девочка огорченно вздохнула: вместо мышки на блюдце опять стояла чашка.
Туни глядела на сестру с суеверным ужасом.
- Таких, как ты, нужно сжигать на костре… При рождении… Ай!
Мать влепила Петунии пощечину, грубо схватила за руку и выволокла вон. Отец прижал к себе младшую, та горестно прошептала:
- Пап, я виновата?
- Конечно, нет. Ты ведь не хотела никого пугать. Это случайно получилось, да?
- Не случайно. Я думала о мышке.
- Мы купим тебе мышку.
- А Туни?
- Она большая, может уже держать себя в руках. Только ты постарайся, чтобы никто из посторонних не увидел того, что ты умеешь. Этого не поймут. А ты у нас самая лучшая, самая чудесная девочка.