Глава 64. Имена на надгробии

Со дня стычки в Косом переулке прошел примерно месяц. Тогда, в первую неделю после нее, Лили сделала для себя два небольших, но весьма неприятных открытия. Одно, собственно, случилось из-за Джеймса, передававшего жене, пока она после больницы отдыхала дома, все новости из Ордена, какие он только мог узнать. Так вот, однажды вечером Джеймс рассказал ей, что слышал разговор Грюма и Дамблдора.
- Я Дамблдора таким сердитым еще не видел. Вас, говорит, Сами-Знаете-Кто - ну, он его по имени называет, но я уж не рискну – нарочно в Косой переулок всех выманил, чтобы посмотреть, сколько вас и на что вы способны. Подумали бы прежде, что Пожирателям могло в Косом переулке сейчас понадобиться? Ладно бы перед учебным годом…
- Но тогда – помнишь, старший Фенвик из-за этого погиб… Дверь в «Дырявом котле». Это тоже было зимой.
- Но сейчас-то они к «Дырявому котлу» и не приближались. В общем, я Грюма таким тоже не видел еще. Он покраснел, как мальчишка. Да, говорит, сплоховал.
- Но ведь, наверное, и мы их силы примерно знаем теперь?
- Не обязательно, - поморщился Джеймс. – На месте Безносого я бы в такую операцию ни за что бы не поставил всех своих боевиков разом. Кого-то, да точно бы припрятал. А вот мы – да, как на ладони все оказались.
Он запыхтел с досады; с стороны выглядело смешно, но Лили было не до смеха. Ей вдруг представились они все – от Грюма и Доркас до Питера и Мэрион – разбросанными по голому вьюжному полю, гнущимися под злым смертельным ветром, мечущим снег, острый, словно миллиарды крошечных ножей. Они были все беспомощны, беззащитны и бесполезны – оттого было особенно горько. Кому они могут помочь, кого спасти, если не могут спасти сами себя?
Джеймс с расстроенным видом прихлебывал чай. Лили заставила себя успокоиться: кому из них следует сохранять хладнокровие, как не ей? Совсем не важно, в конце концов, победишь ты или проиграешь – важно, что ты пошел драться за правое дело. Важно, что совесть твоя чиста. Так она и сказала Джеймсу.
- Совесть… - он в задумчивости взлохматил голову. – Лилс, вот мы все о совести кричим. А если подумать – для чего она? Почему именно её надо так беречь? Вот мы живем так аккуратно, точно в белой мантии по грязи идем, стараемся ни пятнышка не посадить… А для кого мы себя храним? Кто нам потом спасибо скажет, что мы не запачкались?
Лили недоуменно приподняла брови. На такие темы они с Джеймсом ни разу еще не говорили.
- Мы, магглы, верим, что это нужно Богу, - ответила она довольно твердо, но Джеймс только усмехнулся:
- Богу? Который и Нюнчика, и даже Безносого может простить, если они покаются?
- Ну.. Ну да. Ты против?
- Да не то, чтобы против… Просто какой смысл нам изначально не оступаться, жить по правде, если можно наворотить дел, а потом сказать, что сожалеешь – и тебя все равно простят?
Лили потерла переносицу. Ох, ведь пастор Грей когда-то упоминал в проповеди и об этом. Вспомнить бы, что. А, вот, кажется.
- Не сказать, что сожалеешь. Раскаяться – это очень больно. Надо осознать, насколько плохо поступал, как низко упал, как испачкался, и пожалеть от всей души. Только искренне. Это очень больно. Хорошо еще, когда есть возможность как-то загладить вред – но часто и её нет.
- Если вред не может быть заглажен, за то человека прощать? – Джеймс не унимался. – Пусть получит, что заслужил.
Лили колебалась. В душе она, пожалуй, его правоту признавала: ей тоже казалось не очень логичным, что можно прощать человека за одно сожаление – но позволительно ли спорить с тем, что говорит пастор Грей?
- Я не понимаю, - все твердил Джеймс. – Не понимаю, как можно на одну планку с честными людьми ставить таких, как Пожиратели. Если в будущем к нам отнесутся одинаково…
- А ты уверен, что они раскаются? – нашлась Лили наконец. – Я что-то сомневаюсь. Так что можешь не беспокоиться: мы пойдем в рай, а Пожиратели – в ад, как им и положено.
Кажется, на том Джеймс немного успокоился.
Другое открытие было сделано раньше, самой Лили. Утром перед выпиской она в ожидании Джеймса вышла побродить по коридору и как раз раздумывала, не заглянуть ли напоследок к Эммелине или к Лонгботтомам, когда на расстоянии нескольких футов среди врачей и больных увидела две знакомые фигуры. Низенький, в халате поверх пижамы особенно комичный Питер стоял к Лили спиной, и на его пухлые плечи нежно положила узкие ладони девушка с длинными льняными волосами. Её треугольное личико, румяное от мороза, напоминало недозрелую ягодку. Не составляло труда узнать нисколько не изменившуюся за это время Пенни-Черри.
На всякий случай Лили нацепила улыбку, вышедшую весьма фальшиво – но они не заметили её. Прячась за спиной дюжего санитара, Лили проскользнула мимо, прислушиваясь, однако не услышала ничего, кроме глупой болтовни влюбленных. Укрывшись за огромным фикусом в кадке, она оглянулась: отсюда было видно лицо Питера.
Мясистыми ладонями сжимая тонкую талию Пенни, он смотрел на нее жадно и по-собачьм преданно - кажется, так сейчас и вывалит язык, и завиляет хвостом в ожидании аппетитной косточки. Пенни тоже вроде бы выглядела влюбленной, но порадоваться за Питера, который наконец завел подружку, почему-то не получилось. Может, неприязнь к Пенни застила глаза… Однако Лили поймала себя на мысли, что неприязни к Черри никогда не чувствовала. Жалость была, в определенные моменты – брезгливость, но объективно относиться к девушке это не мешало. А сейчас она просто не верила Пенни, не верила ни капельки.
Лили решилась заглянуть к Алисе и обсудить с ней новость, но у подруги она застала свекровь. Миссис Лонгботтом возвышалась над постелью в своей чудовищной шляпе с птицей, в горжетке из темного меха и в черных митенках, как величественный корабль королевской флотилии, и по сравнению с ней бледненькая, совсем исхудавшая Алиса казалась дохлой рыбкой, выброшенной на берег.
- Я удивлена, милая, что ты до сих пор не навестила Фрэнка. А ведь он закрыл тебя собой. Он получил рану вместо тебя. Неужели ты этого не ценишь?
- Врачи пока не разрешали мне выходить из палаты, - лепетала Алиса, сжимаясь.
- Но ты ведь в состоянии передвигаться? Так почему же ты послушалась их? Я думала, по крайней мере, что ты любишь моего сына.
Алиса пискнула что-то невнятное. Лили решилась кашлянуть, чтобы привлечь к себе внимание. Миссис Лонгботтом, величественно оглянувшись, посмотрела на нее.
- Смотрю, к тебе пришли. Что ж, Фрэнка тоже навещают. Друзья у него преданные… В отличие от жены.
Она удалилась, оставив Алису заливаться краской и отрывисто отвечать на вопросы Лили. В тот день про Пенни поговорить не удалось: Лили не решилась тревожить и без того больную и расстроенную подругу. В после и вовсе стало не до того: сразу из больницы Джеймс повел её к Олливандеру за новой палочкой.
О прежней Лили немало грустила: она так привыкла к палочке, что, не имея её под рукой, чувствовала себя покалеченной. Покупка новой потерю не восполнила: вроде мастер постарался подобрать то же материал, ту же длину, но прежнего родства – до влаги на ладонях – Лили не ощутила. «Ничего, Беллатриса, мы ха это еще поквитается». И за ребенка, который не родился – тоже.
Пару раз Лили задумывалась о том, что могла бы умереть и сама, погибнуть ужасной смертью, и вспоминала Северуса. Все-таки врал он ей тогда, в школе, во время их последнего жестокого разговора. Хотя и она, обещая его убить, переоценила свои силы: тут он был прав. А теперь у нее перед ним долг жизни. «Получается, я должна буду спасти ему жизнь? Но как? Показания против него я все равно давать бы не стала».

В последний день перед тем, как вернуться к работе в Ордене, Лили решила навестить могилу родителей Джеймса и немного прибраться там: выбросить старые венки, положить новые, памятник протереть от грязи и снега. У своих она тоже бывала, но каждый раз становилось режуще больно – а на кладбище в Годриковой Впадине душа впитывала смиренный покой, но не ныла. Лили понимала: Джеймсу навещать могилы родителей уже ужасно больно, - а от боли она старалась его беречь. Она даже дни для посещений кладбища выбирала такие, когда он уходил из дома надолго.
Сегодня с утра шел снег, мягкий и робкий. Церковь при кладбище стояла в белом кружеве, точно стыдливая невеста, укутавшаяся в покрывало. На рябине алели лепестками грудки снегирей, лакомившихся мерзлыми ягодками. Одна из ветвей шевельнулась, и Лили осыпало инеем. Она еле удержалась от смеха: все же кладбищу веселье не пристало.
…Лили сделала все, что планировала, но на обратном пути из-за свежего снега, прикрывшего дорожки, немного сбилась. Она не любительница была бродить между могилами и поспешила бы выйти, но её внимание привлекла надпись на одном из надгробий. Она даже пригнулась, чтобы повнимательнее рассмотреть. «Кендра Дамблдор» - значилось на камне, а немного ниже – «Ариана Дамблдор». Лили глянула на даты жизни: обе умерли в конце прошлого века, причем в один год. По возрасту выходило, что здесь, скорее всего, покоятся мат и дочь? Но что же случилось с ними? И – кто они профессору Дамблдору?
Однофамильцы? Вряд ли: Дамблдор – не какой-нибудь Смит. По возрасту Кендра вполне может быть и матерью; тогда, получается, Ариана – его сестра? Но почему обе умерли в один год? Болели? Как грустно… Девочке было всего четырнадцать…
- Знала, что вы однажды сюда придете, - проскрипели за спиной. Лили обернулась: рядом опиралась на клюку замерзшая Батильда. На старых плечах шалью лежал снег.
- Вы поэтому советовали мне сходить на здешнее кладбище? – Лили указала на надгробие.
- Да, - старуха опустила морщинистые веки. – Что вы об этом думаете, милая?
Лили едва удержалась, чтобы не пожать плечами. Что она могла думать об этом? Допустим, она не знала, что Дамблдор родом из той же деревни, что и Джеймс. Ученикам не обязательно знать подробности жизни учителей.
- У профессора Дамблдора, видимо, в юности случилась трагедия, он потерял семью. Мне его жаль.
В осанке Батильды появилось что-то строгое.
- Жаль? Что ж, мне тоже. Вы догадываетесь, кем ему приходились эти женщины?
- Мать и сестра, – угадала Лили.
- Именно.
Новая догадка пришла девушке в голову, и она не замедлила высказаться:
- Вы их знали?
- Знала, - лицо Батильды стало скорбным. Страшна старческая скорбь. – История это долгая, а я, дорогая, устала и продрогла изрядно. Не проводите ли вы меня домой? По дороге и расскажу.
Лили подала старухе руку. Некоторое время они шли в молчании. Батильда дышала тяжело, и временами казалось, что ей может стать плохо.
- Они приехали сюда давно. Альбус, которого вы знаете седым стариком, был в то время мальчиком в коротких штанишках, таким важным и рассеянным, но проказником на свой лад – все слишком умные дети таковы. Он был старшим, а всего Кендра привезла с собой троих детей. Младшего из мальчиков звали Аберфорт – полная противоположность брату, а про девочку, Ариану, я долгое время и не знала ничего. Кендра с первого дня завела привычку захлопывать дверь перед носом у соседей. За это её, конечно, невзлюбили: не принято так жить в деревне; на рынке она слышала шипение за спиной, у колодца ей охотно перемывали косточки. К тому же она приехала без мужа; всем говорила, что вдова, но ей не верили почему-то. У нее в жизни вправду было много обманов, но я не могу её осуждать. Какую ношу она несла…
У старухи вырвался глубокий, тяжкий, свистящий вздох.
- Я случайно раскрыла её секрет: по ночам она выводила гулять свою девочку. В другое время боялась: Ариана была, знаете ли… не в себе. Мне удалось с Кендрой сблизиться, и гостем в их доме я стала частым. Ариана оказалась очаровательным, добрым, послушным ребенком, но её болезнь превращала жизнь матери в ад. Понимаете, у волшебников безумие страшнее и разрушительнее, чем у магглов. При любом волнении случаются всплески стихийной магии, обладающие во много раз более сильные, чем бывают у детей. Сумасшедший волшебник способен разнести весь дом только потому, что расстроился из-за того, что ему отказали в угощении.
Лили слушала и холодела; её собственные родители вставали перед глазами, и она понимала, что ради нее они были бы готовы подвергнуть себя такой же опасности.
- Выходит, Кендра Дамблдор много лет жила на краю гибели?
- Да. К тому же её мучила бедность. Первые годы она едва сводила концы с концами: надо было кормить троих детей да еще посылать передачки мужу. Его приговорили к Азкабану за нападение на магглов, потому семье и пришлось переехать из родной деревни – Насыпного нагорья; впрочем, подробностей я не знаю. Когда муж умер в тюрьме, как ни горько это признавать, им стало полегче – в материальном плане, потому что болезнь Арианы отступать не думала. Аберфорт, когда приезжал на каникулы, помогал матери, но Альбус… Альбус был, по совести говоря, бездушным мальчишкой, слишком мало знавшим розгу. Ни о матери, ни о сестре он не заботился.
Лили слабо фыркнула. Почти теми же словами её отец когда-то ругал Северуса. И никак не вязались эти слова и облик Северуса, каким он был в школе, когда умирала миссис Снейп – с образом седовласого мудреца, вечного покровителя Хогвартса и предводителя тех, кто противостоит Пожирателям смерти.
- Кончилось все так, как и должно было. Ариана однажды вышла из себя, и всплеск стихийной магии убил её мать.
Лили вздрогнула всем телом. Кажется, она слышала похожую историю в семье у кого-то из английских писателей – но такое не укладывалось в голове. Как можно, вменяем ты или нет? Убить родную мать? И как жить, осознавая, что сделал это?
- Что с ней сделали?
- С кем? С Арианой? Голубушка, неужели я бы допустила. Чтобы бедной девочке причинили вред? Я нашла труп, и у меня была возможность рассказать аврорам какую угодно версию. Я сказала, что неправильно сработало бытовое заклинание, а после написала братьям Арианы.
- Но почему умерла она сама?- допытывалась Лили. – Кто-то из братьев отомстил за мать?
Чудовищно, когда брат убивает сестру, но с убийцей собственной матери что прикажете еще делать? А Батильда была слегка удивлена:
- Конечно, нет. Как вам такое могло прийти в голову? Они оба любили бедняжку, Аберфорт так просто обожал, да и Альбус, думаю, в душе был к ней очень привязан. Её смерть стала трагедией для него… - она опустила голову. – И для моего племянника. Они ведь были друзьями.
Лили остолбенела. Вот уж это правдой точно быть не могло. Дамблдор, даже юный, честолюбивый и эгоистичный – и Геллерт Гриндевальд, вдохновитель фашизма и самой кровавой войны, создатель лагерей смерти? Что у них могло быть общего? Нет, в такое невозможно поверить.
До крыльца дома Батильды оставалось два шага. Та высвободила руку:
- Наверное, милочка, договорим мы с вами в другой раз. Я ужасно устала, тянет прилечь… все проклятая старость… - закашлявшись, она отперла дверь со всей поспешностью, на которую была способна, и скрылась.
А Лили осталась смотреть на снег, заметавший деревню. Ей мокрой пелене ей все мерещились фигуры; истощенная заботами, усталая женщина – Кендра, худенький Альбус – непременно в очках, с длинными волосами, убийца матери – сумасшедшая Ариана, бешено хохочущая и бросающая вспышками… Геллерта Гриндевальда она вообразить себе не могла. Видела когда-то его, взрослого, на карточке шоколадных лягушек, но облик стерся из памяти. Осталось лишь невероятное отвращение к виновнику войны, и представлять себе его мальчишкой, мосластым и кадыкастым, бесшабашным, как Джеймс, или угрюмым, как Северус – не было ни малейшего желания, да и воображения не хватало. И чтобы он дружил с Дамблдором? Это точно бред.
Вечером она даже рассказала Джеймсу, и над выдумками старой Батильды они посмеялись вместе.