Глава 69. Геллерт

Использованы образ и идеи автора Korell. Эту главу посвящаю ему.
- Вам не кажется, что яблок достаточно? – Батильда подслеповато сощурила один глаз, наклоняясь над соковаркой.
- Еще немного. Иначе сок выйдет слишком сладкий, - Лили ловко очистила пару яблок от кожуры и покромсала ножом. Батильда недавно сообщила ей, что привыкла гнать сок маггловским способом, да вот зрение стало совсем плохое, так пожалуй, на сей раз на зиму она останется без сока вовсе. Лили, конечно, заверила её, что горю помочь очень просто, и в первые же свободные выходные явилась, чтобы помочь обрабатывать яблоки. Поставила в патефон пластинку русского композитора Шостаковича, от щедрот подаренную когда-то Слизнортом, и под размашистую тоску вальса взялась за дело.
Когда наконец управились и поставили сок, то хозяйка не могла не напоить гостью чаем, к которому на сей раз подала тосты с сыром и яблочный же пирог. Как часто бывало, Лили принялась читать ей вслух газету. На первом развороте была фотография в черной рамке: человек с красивым, но сухим, смутно знакомым лицом строго смотрел в объектив. «Скончался от несчастного случая Уинстон Гринграсс, глава одного из самых влиятельных чистокровных семейств Британии». Вспомнился услышанный летом разговор в кафе, печальный голос Энтони и тонкие пальчики Агнесс, гладящие его по запястью. «По предварительным данным, смерть наступила в результате несчастного случая. Около пяти вечера сын Уинстона Гринграсса, Энтони, обнаружил тело отца в саду. На трупе обнаружены следы змеиного укуса, в крови покойного имеются следы большой дозы змеиного яда. Подробности уточняются».
В несчастный случай, конечно, Лили не поверила. Итак, все было напрасно. Энтони женился, чтобы спасти отца – но не спас. Тетка Гестер подвела, что ли?
- Милочка, вы так молчите, словно вам что-то известно, - прокряхтела Батильда лукаво. Лили аккуратно отхлебнула чай:
- Уинстон Гринграсс… Он был Пожирателем смерти. Разочаровался, хотел их оставить, но…
- Но не вышло. Да, зло просто так не отпускает от себя, - Батильда взяла в руки газету, всмотрелась в лицо погибшего. – Несчастная семья эти Гринграссы. Во время войны с Геллертом старшая сестра Уинстона погибла ужасной смертью, а теперь вот и он…
- Во время войны? Она что, ушла на фронт? - Лили не ожидала такого от слизеринки и заранее почувствовала к ней уважение.
- Нет, - старушка вздохнула. – Было нападение не то на Хогвартс, не то на Хогсмид – подробностей я не помню. Не первое и не последнее… Да, чего я не могла простить Альбусу, так того, что он позволял детям умирать, только бы не вступать с Геллертом в дуэль.
Лили почувствовала некоторую злость – как всегда, когда Батильда заводила об этом разговор.
- Профессор Дамблдор – великий волшебник, - раздельно проговорила девушка. – Он не может быть трусом.
А перед глазами стояло нападение на Хогсмид, которому она сама стала свидетельницей – только не Нелли, падающая в сугроб, виделась ей на сей раз, а мертвая Изабель Крейл на руках у обезумевшего Айзека Гольдштейна. Золотые кудри рейвенкловки рассыпались по снегу, в прекрасных синих глазах навеки застыл ужас. Она услышала потом, как Айзек жаловался приятелю, Дирку Крессвеллу, что к концу каждого дня чувствует себя совершенно обескровленным.
- Почему сразу трусом? Упрекнете ли вы за слабость человека, замученного угрызениями совести? – и тут же покачала черепашьей головой. – А впрочем, я сама охотно упрекала когда-то. Да, милая, люди меняются во всем. Пройдет несколько лет, и вы простите человека, которого простить, как вам кажется, не можете, и враг станет другом…. Хорошо, если не друг - врагом.
- Вы осуждали Дамблдора? – спросила нетерпеливо Лили: разговор принимал неприятный для нее оборот.
- Да, голубушка, когда-то очень осуждала. Поймите, мне пришлось примириться даже не с тем, что маленький Геллерт, кровь от крови моей дорогой Маргарет, навеки погребен в тюрьме – а с тем, что он заслужил это. Конечно, я искала, кто должен бы разделить с ним камеру, и никто не представлялся мне более виновным в его падении, чем Альбус.
- Да чем же, чем? – вырвалось у Лили. – Неужели вы всерьез думали, что Дамблдор мог пристрастить Геллера к темной магии?
- Да, я думала так, - тон Батильды стал немного сухим. – Я винила невиновного. Кидайте камень, если считаете себя вправе.
Лили стало стыдно.
- Простите, - пролепетала она. – Я не хотела вас обидеть. Мне просто странно.
- Понимаю, - старуха кивнула. – Извольте, я расскажу с самого начала, иначе вы не поймете, пожалуй, да и вряд ли бы кто понял.
Она, шаркая, вышла и возвратилась с пухлым альбомом, обитым вытертым вишневым плюшем. Первой из старинных колдографий, извлеченных Батильдой, была изображавшая тоненькую белокурую девушку с кроткой улыбкой и нездоровым, нервическим блеском в глазах.
- Это ваша Маргарет? – тихо спросила Лили. Батильда кивнула, быстро заморгав. Отложила фото и достала другое: на нем та же белокурая девушка в подвенечном платье и фате с флердоранжем стояла рядом со статным, важным господином с тонкими усиками. Жених казался гораздо старше невесты.
- Маргарет с мужем, Эрвином фон Гриндевальдом, - рассказывала Батильда глухо. – У моей племянницы, знаете ли, всегда было слабое здоровье. В пятнадцать лет у нее обнаружили чахотку. Родители переселились с ней в Вену, лечили, как могли, но врачи говорили, что каждый год может стать для нее последним. Представляете, что значит в семнадцать лет уже ждать смерти? Моя Маргарет была мужественна. Она неизменно говорила родителям, что ей лучше, сама развлекалась и их развлекала, как могла. Она во все, чем занималась, вкладывала душу – в музицирование, рисование, танцы. И вот её встретил на балу этот австрияк…
- Вы не любили его? – спросила Лили осторожно.
- Не любила, - Батильда нова вздохнула. – Начать с того, что они были совсем не пара. Сами посудите, ей семнадцать, а ему – тридцать восемь, к тому же женат он никогда не был, что уже подозрительно. Родственник венгерских магнатов Эстрехази – неужели ему бы не нашлось невесты? Да и на балу, где они познакомились, случилось несчастье. У Маргарет открылось такое кровотечение, что вызванный врач опасался, как бы она не умерла прямо в том же доме. На следующий день Эрвин пришел к нему и спросил, сколько Маргарет осталось жить. Врач ответил, что пару месяцев. Вечером Эрвин сделал моей девочке предложение.
Лили вгляделась в фотографию новобрачных. На самом деле в них было нечто общее – то, что она сначала приняла за нервический блеск в глазах девушки. На лицах обоих – её, молодом и уже истощенном болезнью, на его, красивом и порочном – лежал отпечаток неуемной, необузданной жажды жизни. Такого жадного до воли, до буйства красок взгляда она не видывала даже у Сириуса.
Отчего-то вспомнились ей расстроенные скрипки и прихотливый перебор гитары, которые они с Джеймсом услыхали однажды, гуляя по Косому переулку. На углу «Флориш и Блоттс» стояли скрипач и гитарист – оба в ярких, но грязных рубахах, с нечесаными смоляными кудрями. Гитарист что-то пел на странном языке, но Лили увлекли не слова, непонятные ей, а бойкая, жгучая музыка – и Джеймса, видно тоже. Они остановились, а в следующий миг она задергала плечами, он щелкнул пальцами, а еще через мгновение оба пошли плясать на удивление всей улице. Лили играла плечами, чертила ногами прихотливый узор, Джеймс притопывал и щелкал, музыканты посвистывали, что-то одобрительно им покрикивая. Вокруг столпились люди, кто-то косился с презрением, но Лили ни до кого не было дела – такое упоение охватило её. Теперь то же упоение она видела в глазах двух светски – строгих людей.
- Что случилось потом?
- А потом родился Геллерт, - Батильда передала ей новую колдографию: чуть располневшая, похорошевшая Маргарет держала на руках пухленького малыша в платьице и чепчике. Лили умиленно ахнула: ей и в голову не пришло, что перед ней – будущий кровавый тиран. – Опасались, что чахотка обострится, но напротив, здоровье Маргарет на некоторое время укрепилось. Геллерт радовал её, рос умненьким и проявлял магические способности, еще будучи шести месяцев от роду. Зато муж не радовал и весьма…
- Изменял? – первое, что догадалась Лили спросить.
- Хуже, деточка, куда хуже. Он оказался практикующим темным магом. В Австрии и вообще в Восточной Европе это в принципе не зазорно, в Дурмстарнге Темные искусства изучают, как обычный школьный предмет. Но Эрвин зашел слишком уж далеко. Несколько раз Маргарет забирала сына и уходила ко мне: она не желала жить с человеком, который так сквернит себя, так губит свою душу. Каждый раз он являлся и уговаривал вернуться. Нервы Маргарет совсем расстроились, и болезнь, о которой она уже стала забывать, обострилась.
- Она умерла? – в голосе Лили было, увы, мало сочувствия: рассказ увлек её, точно книга, случайно попавшая в руки: не будешь же, читая книгу, рыдать над каждой смертью, случившейся там?
- Да, как раз перед тем, как Геллерту отправиться в Дурмстранг. Это потрясло его, а он к тому моменту уже был непростым мальчиком.
В руки Лили легла фотография, изображавшая худенького светловолосого мальчугана, прямотой взгляда похожего на Сириуса Блэка. Его голубые глаза казались темными – такая дикая жажда жизни жила в них и еще злой огонь – огонь непокорности, бунта, революции.
- Он был так талантлив, что поступил не на немецкое отделение Дурмстранга, а на славянское: русский язык был ему почти незнаком, но через месяц оказалось, что он лучший на потоке. Но все же школа оказалась для него почти адом.
- Почему же?
- Муштра, - коротко объяснила Батильда. – Вы слышали что-нибудь о телесных наказаниях в Англии?
Конечно, Лили много читала об этом и наблюдала однажды порку Северуса, но это все очень неприятно вспоминать. Унизительное чувство беспомощности, стыд, что видишь наготу твоего друга, видишь, как его безжалостно бьют, и ничего не можешь сделать… Когда Джеймс – не так давно – со смехом рассказал ей, как отец дома наподдал ему за какую-то выходку совсем уж из ряда вон, Лили из жалости потом всю ночь дарила ему самые нежные ласки.
- В России отношение к детям еще сложнее. С одной стороны, там немало тех, кто призывает к гуманизму в отношении ребенка, с другой – по своей вспыльчивости русские легко доходят до жестокости, даже до деспотизма. У магглов совершенно нет единства в этом вопросе, а волшебники, как всегда, еще и отстают. В Дурмстранге до сих пор разрешено применять розги – хотя даже в Хогвартсе Альбус, за что ему спасибо, запретил это зверство. А что творилось, когда учился Геллерт… Не прощалось малейшее ослушание – и это при том, что он рос очень свободолюбивым мальчиком, даже слишком, я бы сказала строптивым. Он совершенно не понимал, почему должен слушаться кого-то.
От фото к фото Геллерт взрослел, огонь в его глазах все разгорался, а лицо худело, так что к пятнадцати-шестнадцати годам он стал похож на одержимого.
- Думаю, он вышел за пределы школьной программы по темной магии тоже из строптивости, из желания противостоять. Да и она могла подтолкнуть, - Батильда выдернула из середины стопки еще одну колдографию, изображавшую красивую девушку, что называется, славянского типажа, с томным, надменным и в то же время горячим взглядом. – Он забыл у меня это фото на каникулах. Тогда и рассказал мне про нее, после пятого курса. Ксения её звали. Кажется, то ли она его за нос водила, то ли и он видел в ней скорее друга, но закончилось все ужасно. Они, видно, слишком далеко зашли в своих экспериментах. Был пожар. Погибло пятнадцать человек, и она тоже.
«Пожар? Ну конечно. Адский огонь испытывали». Ли взглянула в свежее, полнокровное лицо Ксении. Думала ли она, какой смертью умрет? Или считала себя неуязвимой?
- Геллерта, не разобравшись, выгнали. Отец принял его неважно: все-таки занятия темной магией афишировать было не принято, а тут скандал. Вот тоже лицемер! Конечно, бедный мальчик отправился ко мне. И как раз в это время случилось несчастье в семье Дамблдоров.
Батильда отвлеклась, чтобы налить себе чаю – рассказ несколько утомил её – но успела передать Лили следующую колдографию.
Пальцы девушки вздрогнули и сжались, стиснув кончик. В длинноволосом юноше в очках, стоявшем рядом с Геллертом, не было никакого сходства с нынешним директором Хогвартса, кроме пронзительного взгляда умных, слегка рассеянных, но очень внимательных глаз – и по одному этому взгляду можно было безоговорочно поверить, что перед вами тот самый человек
Батильда продолжила рассказ.
- Если вы помните, то тогда случилось с бедняжкой Кендрой…
- Да, помню.
- Так вот, Альбусу пришлось стать главой семьи. Он не создан был для этой роли.
«Как же он потом стал главой Хогварста?»
- Необходимость заботиться о больной сестре тяготила его, а отношения с братом совсем разладились. К тому же сорвалось кругосветное путешествие, куда он планировал отправиться. Никогда раньше я не видела этого доброго, в сущности мальчика таким ожесточенным. Казалось, он ненавидит небо за то, что у него есть брат и сестра. И вдруг такая удача: ко мне приезжает Геллерт, такой же ученый умница. Я радовалась: теперь-то оба найдут подходящую компанию! Да уж, что говорить, они нашли друг друга.
Лили затаила дыхание: приближалась развязка.
- Я не была особенно в курсе их разговоров и развлечений, только слышала, что они частенько твердят о каком-то «общем благе»,- Батильда с болью усмехнулась. – Оба друг друга переговорить не могли: магглы, магия. Прогресс, власть сильных, забота… Про нее мне особенно смешно было слышать. Представьте, Альбус на крылечке рассуждает с Геллертом о заботе, с которой высшие должны относиться к низшим, а на заднем дворе Аберфорт стирает и юбки сестры, и его белье!
Лили покраснела, но хихикнула.
- Я не верила слухам, - старушка слегка запнулась. – Да, много глупостей говорили. Не поверила, и когда узнала, что Альбус вроде бы собирается уехать вместе с Геллертом на континент, а больную Ариану не то совсем бросает, не то собирается как-то таскать за собой… Сами понимаете, это слишком невероятно звучало, я просто не могла поверить, даже зная Альбуса, что он способен на подобное легкомыслие. Да и зачем бы он сдался Геллерту? Так вот, однажды вечером племянник мой ушел, как обычно, к Дамблдорам. Вернулся он довольно поздно, что тоже было не редкостью: они с Альбусом любили ночные прогулки по лугам. Но Геллерт прибежал сам не свой, бледный ,всклокоченный и казал, что должен уехать как можно скорее. Я сделала ему портал. А наутро, едва его след простыл, узнала, что бедная Ариана вчера вечером погибла.
Лили лихорадочно перебирала догадки, и одна казалась ей неправдоподобнее другой.
- Кто же её убил? – наконец спросила девушка дрожащим голосом. Батильда пожала плечами.
- Наказан никто не был, но на похоронах – я сама видела – Аберфорт избил Альбуса, сломав ему нос, а тот даже не сопротивлялся. Вы можете сделать вывод…
В Лили поднялось чувство протеста.
- Дамблдор не мог убить родную сестру!
- Даже так? – старуха подняла брови. – Вы предполагали нормальным, что он убил бы её из мести, но готовы винить за случайную смерть? А впрочем, - она присмирела,- его все тогда винили, и родной брат – первый. Аберфорт ушел из дома, школу, кажется, тоже бросил – словом, совсем запропал. От Альбуса соседи шарахались, как от чумного, а уж слухи ходили – один другого гаже. Геллерту в них тоже доставалось: тогда-то я и затаила на Альбуса обиду. Впрочем, он сам долго здесь не нажил: подал дом и отправился-таки в путешествие. Говорят, прошел Первую Мировую, как простой маггл. А Геллерт между тем все глубже погрязал в темных искусствах и своих безумных планах… Впрочем, племянника я так и не увидела больше.
Из хоботка соковарки упала на дно банки первая капля. Лили сдавила пальцами виски, пытаясь ухватить множество ускользающих образов.
- Ваш Геллерт, извините, никогда не был невинным ребенком, - медленно проговорила она наконец. – Почему же в его преступлениях вы винили других?
- Я заблуждалась, - упрямо повторила старуха. – Заблуждалась. Мне было обидно, что Альбус смог очиститься от того, в чем погряз Геллерт.
«Дамблдор, якшающийся с темными магами? Строящий с ними планы завоевания мира? Безумие. Она просто сошла с ума».