Глава I

Говорят: у войны не женское лицо. Говорят: женщина может оставаться дома, с детьми, вести хозяйство, пока мужчины воюют. Женщина с куриными мозгами, без совести и чувства долга, не идентифицирующая себя как личность – наверное, может. Но я себя такой не считаю.
Почему во Вторую мировую еврейки шли в подполье, бороться с нацистами? Почему столько женщин было в движении сопротивления на оккупированных территориях? Почему появлялись героини, подобные той русской девочке, о которой я читала когда-то в детстве – получавшие от мужчин вместо цветов и колец пытки и петлю либо пулю, но погибавшие с гордо поднятой головой? Потому что каждая из них чувствовала себя не женщиной в первую очередь, а человеком. И я, чувствуя себя человеком, сражаюсь за свой народ.
Громко сказано, может быть: магглорожденных ведь совсем немного. И чем они отличаются от прочих? Говорят на том же языке, живут в тех же городах, одеваются в те же одежды… Ну да. Если живут в магическом мире – в мантии, в маггловском – в футболки и джинсы.
Да, мы зависли меж двух миров, но разве это наша вина? За что же нас равняют с грязью, за что хотят уничтожить или выселить в мир, где, не реализовывая свои склонности, мы погибнем или волей обеспокоенных родственников окажемся в психбольницах?
Ах, мы же не так воспитаны, мы же разрушаем славные традиции магического общества… Если эти славные традиции подразумевают рабство разумных существ, умерщвление невольников, которые не могут работать, разделение по происхождению – их стоит разрушить, взорвать динамитом, чтобы ничего не осталось. И на обломках выстроить новое общество.
Но достаточного запаса динамита у меня нет. Есть лишь моя волшебная палочка, с которой я вновь и вновь кидаюсь в бой за права себе подобных. Да еще муж, который все понимает, не мешает мне и может в случае чего прикрыть спину.
Он-то и привел меня в Орден. Рассказал вскоре после школы, что вступает в подпольную организацию, борющуюся против Красноглазого и его приспешников. Я настояла, чтобы позволили вступить и мне. Джеймс удивился было : «Зачем? Ты же девочка…», но я на него зыркнула по-свойски – это я умею! – и он притих.
Мне плевать, что женщине природой не положено воевать. Я сама решаю, что мне положено.

Сегодня моя очередь «стоять на карауле». Так мы, орденцы, называем обязанность сидеть в темной передней дома, где находится наш штаб (выбираем пустые, заброшенные, место постоянно меняем – ни дать ни взять цыгане) и ждать: не поступит ли сообщение о нападении Пожирателей, не появится ли угроза поблизости. Не так чтобы сложно, не очень-то страшно, но тяжело. Нельзя отвлечься, а от созерцания пустоты скоро начинает болеть голова, ноет шея, волнами накатывает раздражение. Когда караулила в первый раз, Джим пришел меня развлекать, но я его быстро выгнала. За его шутками можно прозевать беду.
Глубокая ночь, тишина умиротворения. Чтобы не поддаться сну, смотрю на горящую на тумбочке свечу, на робкий язычок пламени. Весь раскалено-белый, а по краям – оранжевая каемка. Не могу сказать, что люблю оранжевый цвет – нет, люблю я зеленый. Но оранжевый, символ и средоточение огня, завораживает меня и неудержимо манит в нем растворится. Оранжевый, если вдуматься - слияние цветов Гриффиндора, самое полное его воплощение. Самое полное воплощение нашей горячности, жизни взахлеб, распахнутости наших душ. Огонь – абсолют, и мы, гриффиндорцы, абсолютны в любви и ненависти, в добре и зле.
Я убивала. Так жутко, так горько осознавать, но после взмахов моей палочки люди валились мертвыми. После первого раза – помню того мальчонку, младше меня, мосластый, кадыкастый – меня трясло мелкой дрожью, не без умолку скулила, и к ночи Марлин силой влила мне в рот полфлакона успокаивающего. Я не привыкла с тех пор, привыкнуть к этому невозможно. Все, кого я убила, снятся мне. Их пятеро – не больше и не меньше. Тот первый мальчик, еще один в следующем бою, и трое на третий раз. После этого я поклялась себе больше не отнимать жизнь даже у врага. И сдержу клятву – пусть лучше убьют меня или Джеймса, но такого пятна на моей совести больше не появится.
…Чуть за заснула, чуть не пропустила вызов. Серебряная куница голосом Марлин – подруга сегодня на дежурстве – сообщала, что в одном из переулков Йоркшира Пожиратели напали на семью магглорожденного волшебника. Призрачный зверек тает, и я посылаю Патронус наверх, к остальным.

Бой в Лондоне. В каком-то замусоренном тупике Пожиратели бросили замученного до полусмерти человека. Нас с Джеймсом и Доркас Медоуз послали подобрать беднягу, но едва мы дотронулись до него, как оказались в окружении Пожирателей.
Возглавляла их Беллатриса Лестрейндж, двоюродная сестра Сириуса. Такая же фанатичка Тьмы, как он фанатик Света. Она не выпустит нас живыми… Это можно сказать о любом другом Пожирателе, но Беллатриса не оборвет жизнь врага, пока не натешится над ним, не вытянет из него жилы, не уничтожит его душу.
Она безумная, рисковая. Любит провоцировать противника. Вот и сейчас выкрикивает Джеймсу в лицо гадости про меня и про Сириуса, Доркас кричит что-то про одиночку в Азкабане. Главное – не поддаться, не отвлечься, а то как раз прозеваешь летящий в тебя или товарища луч темного проклятия.
Пожиратели уже притиснули нас к стене, мы невольно топчемся по злосчастному раненому, из-за которого прибыли сюда. У Джеймса кровоточит рука, Доркас ранили в плечо, меня что-то цапнуло по лицу – кажется, всю щеку распахало. Нас хватит еще меньше, чем на минуту.
Доркас, белея, тяжело приваливается к стене. И вдруг, бросившись вперед, выпускает Патронуса. Шепчет еле-еле. В нее летят зеленые лучи, мы с Джеймсом едва успеваем их отбить. Раненый у стены стонет. Когда же подмога? Куда они запропастились? Глупо так погибать, без всякой пользы, задыхаясь, как рыбка на крючке… Мы ведь даже раненого не спасем.
Черные, длинные кудри Беллатрисы бьются по ветру, как змеи-косы Горгоны. Мрачное кольцо Пожирателей сжимается, скоро они смогут упереть палочки нам в горло. Тогда точно конец.
И вдруг за плечами у врагов вырастают другие фигуры. Грозный Глаз, Сириус, Рем, Марлин, Дирборн, Пруэтты. Теперь не пропадем.
Джим с криком кидается вперед, размахивая палочкой, точно мечом. Начинается свалка. Рукопашная, когда и враг, и друг так тесно, что не знаешь, чье заклятие скорей тебя убьет. Не разобрать, кто разрезал ногу Фабиану, кто поразил проклятием Марлин так, что она упала без сознания.
Задыхаясь от запахов крови и пота, не сразу понимаю, что и Пожирателей стало больше. Перевес снова на их стороне, но и нас теперь не так-то мало. Грозный Глаз, кажется, уже почти уравнял нас числом.
Отвлекаю одного из Пожирателей от Ремуса, которого он ранил. Посылаю в него заклятия, не давая опомниться. Первые полминуты он стоит, как вкопанный. Ну ничего себе смельчак! Девчонки испугался? А как тебе, дружок, вот это покажется? А вот это?
Наконец он начинает отбивать мои заклятия, но так осторожно, словно старается, чтобы ни одно в меня не срикошетило. И даже не пробует ответить мне. Гуманный ты наш, чему вас только Волдеморт учит? Ведь я бы сто раз могла тебя убить – откуда тебе знать, что с убийствами я завязала?
Вдруг мне становится жутко. С Ремусом Пожиратель так не церемонился, верно? И до чего же знакомы мне эти паучьи движения и сутулость худых плеч… Северус.
Я знала, должна была знать, что однажды мы встретимся вот так. Что прикажешь делать с тобой? Хочешь, чтобы я тебя убила? А знаешь, кем стала я – по своей воле, но из-за таких, как ты? Нет уж. Не я твой судья и не я твой палач.
Тяжелым Ступефаем я оглушаю его и отбрасываю подальше. Это все, что я могу для него сделать.
Рвущий душу крик заставляет меня обернуться. Вопль сменился уже хриплым хохотом Беллатрисы. Сражающиеся остановились, расступились, глядя на лежащую бездыханной Доркас. А над ней стоит высокий человек с лицом змеи.
Так вот он, воплощение зла на земле, тварь, разжегшая гражданскую войну, призывающая убивать невинных.
Перехватываю обжигающе-ледяной взгляд Джеймса, который бывал у него в школе перед самыми жестокими и безрассудными выходками. Мы оба понимаем, что следует сделать сейчас.
В следующую минуту в Змеелицего летят два луча заклятий, которые он с легкостью отбивает. Мы кидаем еще и едва уворачиваемся от зеленой вспышки Авады. С остальных спадает оцепенение, и бой закипает снова.
Отвлекаюсь на Беллатрису Лестрейндж, все пытающуюся попасть в меня Круциатусом, и позволяю увести себя довольно далеко от основного места сражения. До крика страшно обнаружить, что ты – одна среди развалин, загоняемая в угол вооруженной сумасшедшей, и навряд ли твой голос кто-то услышит, даже муж. Груди ледышкой касается тоска. Сжимаю зубы и дерусь.
Палочка моя вылетает из рук. Хватаю с земли горсть камешков, кидаюсь ими в противницу. Она хохочет – снова бешено, злобно хохочет.
- Грязнокровка! По-маггловски у тебя лучше получается! Круцио!
Увенуться не удалось. Меня трясет, скручивает, разрывает, вскрикиваю в первый момент, потом закусываю руку и тихо подвываю, покуда мучительница не соизволит закончить пытку.
Боль прекратилась. Впившись ногтями в землю, надрываюсь кашлем, выхаркиваю кровь. Беллатриса смотрит на меня, улыбаясь, как подружке, внезапно хватает за волосы, волочит к стене. По дороге бормочет:
- Помнишь, что магглы делали с такими, как ты? Хочешь, чтобы с тобой так же было?
В углу, у облезших кирпичных стен, она швыряет меня на землю. Не могу сопротивляться, сил совершенно нет. Кажется, она отходит. Странно. Решила оставить в живых?
Мне становится жарко. Оборачиваюсь и вижу сплошную оранжевую завесу. Конечно. Вот что магглы делали с такими, как я – даже не с теми, у кого были подобные моим способности, а с теми, у кого был мой цвет волос или глаз. Аутодафе.
Приподнимаюсь на локтях, отползаю, прислоняюсь к стене. Оранжевая, обжигающая пелена подступает. У меня нет сил ни думать, ни бояться. Что ж… Я не жалею о том, что мало жила. Зато достойно. Я умираю, продолжая считать свое дело правым.
Только мне с каждой секундой труднее дышать, воздух жжется. Умирать от огня невыносимо больно. Знаю: надо как следует удариться головой о стену, чтобы потерять сознание: тогда боли не почувствуешь.
Закрываю глаза, собираюсь с духом. Ощущаю вдруг, что рядом кто-то есть, меня поднимают на руки. Разомкнуть веки уже нет сил, чувствую лишь, как меня тянет и кружит в аппатрации.
Затем – нечто твердое, ровное и упоительно холодное, на что меня положили. Заставляю себя открыть глаза и вижу край тяжело черной одежды. Дальше накатывает забытье.
…Лежу в одной палате с Марлин. Бедный Сириус перебегает из нашей палаты к Джеймсу и обратно. Его-то и я увидела, когда очнулась в больнице; он объяснил мне, что муж ранен, правда, не очень серьезно.
- А ты молодчина, Лил! Аппатрировала еле живая, так еще Патронуса врачам послала.
- Патронуса?
- Ну да. Медсестра в приемном покое увидела Патронуса-лань, вышла за ней на крыльцо и нашла тебя.
Мотаю головой, прошу стакан воды. Не надо об этом думать, ни к чему усложнять себе жизнь. Идет война, есть враги и свои, черное и белое. Вот отлежусь – на мне заживет быстро, как на Сириусе в анимагической форме – и снова в бой, плечом к плечу с мужем. Огонь зовет.
http://video.mail.ru/mail/s-lana123/243/503.html