Глава 1

Серая осень. Дождь льет уже неделю, то мелко хныча, то подражая барабанщикам в рок-группе, выстуживая самые прогретые уголки в комнатах, смеясь над попытками, кутаясь в мантию, удержать остатки тепла. Наверняка у Лайзы дома колотун, и в постели им придется долго и зябко прижиматься друг к другу, покуда они не нагреют толстое одело своими телами.
Мерзко на улице, мерзко в комнате отдыха авроров группы немедленной аппарации, где диван продавлен и облез, а воздух пропитан маггловским дешевым табаком, парами огневиски и потом. А на душе так отвратно, словно она переполнилась грязной водицей лондонских луж.
Молодой аврор Клаус Саммерс работал первый год. До сегодняшнего дня нареканий не было, а нынче утром парень так проштрафился, что вопрос теперь стоял, пожалуй, об увольнении. Он не решился выполнить приказ шефа, Аластора Грюма, бросать заклятия на поражение, и тем самым дал уйти двум темным личностям, применивших Круциатус к пожилому сквибу; не решился же потому, что один из негодяев был с ребенком - мальчиком лет 4-х. Клаус побоялся зацепить проклятием отродье темного мага. А теперь обязан ответить, потому что в стране, как говорит шеф Грюм, идет неумолимая война, только им, аврорам, и известная. И поступок Клауса, в общем-то, заслуживает трибунала.
Итак, по возвращении с операции шеф составил на молодого сотрудника рапорт и, приказав ждать, отправился к начальству. Клаус же, сцепив пальцы в замок, застыл на краешке дивана.
Что греха таить: ему было страшно и стыдно. Под суд не отдадут, конечно: официально военного положения нет, и неисполнение приказа – не преступление. Но из аврората вылетит в два счета. Вот тебе и отличная учеба, вот и безупречное начало службы. И даже если все обойдется, такого унижения Клаус давно не чувствовал. Ждать наказания столь же постыдно и тягостно, как и претерпевать.
…Грюм всегда входил очень тихо. Как он объяснял, если в комнате враг, то так его можно застать врасплох. Пока он заставал врасплох лишь молодых сотрудников, некоторых доводя до икоты.
- Ну что, пляши! На первый раз тебя простили.
Клаус вздрогнул и не решился вздохнуть с облегчением: Грюм был мрачней погоды за окном.
- Только не воображай, что легко отделался. Тебе такое влепили, мало не покажется.
Клаус моргнул.
- Я наказан? Как именно?
- Снимай штаны и ложись на стол, - рявкнул Грюм. Клаус поежился, невольно покосившись на грубый форменный ремень шефа. А что, ведь с него станется… Может, попробовать сигануть в окно? Если успеть наложить чары амортизации, не разобьешься. А если и разобьешься, то избежишь позора. Грюм, наблюдая за подчиненным, сморщился и прокашлялся.
- Что, в сортир захотелось? Ладно, выдохни. Выговор тебе объявляют с занесением в личное дело.
Да, стоило выдохнуть. Наказывать выговором – глупее не придумаешь, потому что мифическое «личное дело» - такая же чушь, как баллы, которых снимают с учеников за провинности в Хогвартсе. Однако Клаус за время службы успел присмотреться к шефу достаточно, чтобы понять: тот еще не закончил.
Грюм зашарил по ящикам одного из придвинутых к стенам столов. Наконец вытащил нож с длинным, нешироким, но прочным лезвием и протянул Клаусу.
Саммерс нервно хохотнул.
- Намекаете, что я должен сделать харакири?
- Красавчик, не остри, ты и так по уши…- Грюм залихватски выругался. – Короче, так. За то, что сегодня напортачил, выполнишь обязанности палача.
Острить расхотелось мгновенно. Шеф пошутил несмешно.
- То есть…
- То есть на сегодня назначена казнь одного ублюдка. Отсюда завернешь в канцелярию, заберешь копию приговора и постановление, аппарируешь в Азкабан, там все это дело предъявишь. Не боись, конвойных тебе дадут. Придешь в нужную камеру, номер тебе скажут, зачитаешь постановление, выведешь его под белы рученьки. Проводишь до балкона, там уже будет дементор. Оставишь их наедине. Когда дементор нажрется, улетит сам. Дальше можешь вот этим вот ножом прикончить тело. Только прямо в сердце бей, а то оно хоть и без души, но боль чувствует. А если кишка тонка, снесешь тело в подвал, там для них что-то вроде хранилища. Подкармливают, убирают за ними и иногда даже моют. Пока не подохнут.
Грюм закурил трубку и отвернулся к окну. Клаус, подрагивая губами, стирал широкой ладонью капельку пота, катившуюся по крупному костистому носу.
- Все, Красавчик, давай шуруй. Любишь огневиски – люби и похмелье, - пробурчал шеф. Саммерс заставил себя покинуть комнату.

Азкабан молодой аврор посещал трижды. Один раз – пока учился; студентов школы авроров водили на экскурсию. Потом дважды – сопровождая Грюма, который допрашивал осужденных по каким-то вновь открывшимся их преступлениям.
Азкабан высился в морском соленом тумане, как черный айсберг. Внутри, как в склепе, разило мертвечиной и земляной гнилью – то был запах дементоров. Лишь когда обоняние привыкало, с ним начинали соприкасаться и другие запахи: немытого тела, испражнений, прокисшей баланды, сдохших крыс. Обычно такая вонь прошибает нос, но здесь все поглощали дементоры, их дух поглощал запахи, как сами дементоры поглощают чувства и жизнь.
Клаус выполнял все, как ему сказал Грюм. Хотел было прочитать постановление, но смог уговорить себя развернуть пергамент лишь у дверей камеры осужденного, которого предстояло отвести на смерть.
- Северус Тобиас Снейп, - быстро повторил Клаус. «Вот как зовут человека, которого я сегодня убью». Мальчишку застрясло так, что захотелось кричать.
Кое-как совладав с собой, он сделал знак конвойным отпереть дверь. Зажмурился, испугавшись увидеть осужденного человека.
- Северус Тобиас Снейп! – с порога гаркнул Клаус, надеясь, что хоть это поможет совладать с собой. Не помогло, голос сорвался на петушиный фальцет. Скрючившийся у окна человек в закорузлой от грязи робе лишь лениво повернул голову и вновь прислонился щекой к мокрой холодной стене. Клаус принялся зачитывать текст прилагавшейся к постановлению формулы:
- Северус Тобиас Снейп, 18 августа сего года вы были приговорены Визенгамотом к Поцелую дементора за убийство с применением темной магии Джеймса Поттера и причинение тяжкого вреда здоровью Лили Поттер. Так как в установленные законом сроки вами не была подана жалоба на приговор, то 18 сентября сего года Визенгамот вынес постановление о приведении приговора в исполнение. Имеете ли вы, что сказать?
Осужденный покачал головой. Пустое лицо, с которого Азкабан уже стер отпечаток всякого человеческого чувства, неподвижные глаза.
- Нет ли у вас просьб? Не остается ли у вас нетрудоспособных родственников, для которых вы были единственным кормильцем?
Вновь знак отрицания – и каменная маска. Клаус поборол новую волну дрожи.
- В таком случае мы считаем возможным привести приговор в исполнение. Встаньте.
Осужденный спокойно подчинился. Глядел он перед собой, дышал едва заметно. Наручники защелкнулись на заведенных за спину руках – он будто не заметил.
До террасы было недалеко: камеры смертников располагались на одном с ней этаже. Всего десять шагов до каменной площадки, посреди которой – довольно толстый, высотой в человеческий рост, столб, черный от влаги. К нему приковывали осужденных, чтобы те не могли сопротивляться во время казни. Руки – позади столба, ноги тоже привязаны намертво, голова зафиксирована на случай, если преступник попробует отвернуться.
Пока узника привязывали, Клаус перетаптывался на месте, стараясь не глядеть на кружащую над площадкой высокую фигуру, похожую на скелет в плаще. Когда все оказалось готово, ему стало жутко от того, насколько похожи были два силуэта: смертник у столба и кружащий над ним дементор, жертва и палач – оба мертвецы.
Один из конвоиров ударил в стоявший у столба гонг. Дементор стал снижаться, и Клаус с полицейскими поспешили уйти.
Вслед людям полетела такая волна холода, что они, едва забежав в стены Азкабана, прижались друг к другу, зажмурились и друг друга не отпускали, покуда не стало чуть-чуть теплей: так они поняли, что дементор ушел. Клаус осмелился выглянуть, приблизился к казненному.
Тело так и стояло прямо: держали путы. То же неподвижное лицо и глаза без выражения, но что-то угасло в них - слабый внутренний свет жизни, по которому самые пустые глаза живого человека можно отличить от глаз мертвеца. И, однако, сердце слабо, но билось, кожа стала лишь чуть холодней.
«У него нет души. Как это? Есть ощущения, но нет разума, чтобы осознать их? У него сохранилось зрение, но он не понимает, что видит? Сохранился слух, но он не слышит? Будет есть – и не почувствует ни вкуса, ни насыщения?»
Клаус пошевелил в кармане мантии нож. Начал накрапывать дождь, его первые бисеринки смешались со струйкой холодного пота, застывшей на лице казненного. Ветер трепал серую робу. Казненный был бессильней и беззащитней новорожденного ребенка.
Собственно, и удара ножом не надо. Через три месяца природа сделает то, на что не решился палач.
Клаус подозвал конвойных.
- Отвяжите его и отнесите в подвал.