Часть 3. Глава 19. Гимн Светлых

В последнюю неделю августа на страницах «Ежедневного Пророка» появилась статья об отстранении от должности Уильяма Уизли. Родной брат, Персиваль Уизли, изобличил его и публично отказался от брата-взяточника. Их родители не вынесли удара: мать скоропостижно скончалась, а отец практически впал в детство. Сразу после похорон Уильям со всей семьей спешно покинул страну.

- Свет да разольется над землей,
Тьма да уничтожится навеки,
Не дадим мы больше воле злой
Восторжествовать над человеком…
У Дженнифер Рид был слабенький, но чистый и жалобный голосок, в котором сейчас зазвенело далекое серебро: ведь настроение играло самыми радужными красками. Профессор Уиннергейт разрешил ей замазать краской рты надоедливых портретов директоров в учительской.
О, как приятно, когда все эти темные маги, гордецы и умники, ядовито комментирующие каждую твою неудачу, мечутся в рамах, изнывая от бессилия! В общем-то, они тут из милости, портреты давно надлежало бы сжечь, а пока с ними можно делать, что угодно. Вот, к примеру, портрету Снейпа она пририсует косички и рожки. А из портрета Финеаса Блэка сделает мишень для дартса. Неплохо бы водить в учительскую первокурсников и заставлять пускать дротики, пусть тренируют меткость. И безжалостность к врагу.
Дверь заскрипела: в учительскую вошел Деннис Баттер. Дженнифер лукаво улыбнулась: все-таки не отрывает взгляда от её щиколоток. Чем-чем, а ножками природа не обидела. Да что толку, если любоваться только Деннису и приходит в голову.
- Что ты делаешь? Зачем картины портить?
- Нашел картины! Портреты темных магов. Директор разрешил. Разве тебе самому они не надоели?
- Надоели, - слишком быстро ответил Деннис, поправив очки. – Конечно, надоели, но рисовать на чужой работе мишень?
- Чтобы стрелять.
- По картине?
Дженнифер легко спрыгнула на пол, отыскала туфли.
- Сам подумай: если бы это были живые люди, враги, взятые в плен или осужденные, и тебе велели их расстрелять, ты колебался бы?
- Ни секунды, - с чувством выдохнул Деннис.
- Так неужели холст и краску тебе жаль больше, чем человека?
С подножки алого экспресса Альбус шагнул во сентябрьскую мглу. Скорпиус помог сойти с Лили, да и заболтался с ней. В свете фонаря, который держал молодой лесничий, мелькнули золотые волосы Патрисии и рыжеватая макушка Берка, потом медом отлила коса Флоры. А вот показалась длинная тень: Северус пришел на платформу встречать друзей. Неужели забыл, что Роза с поезда не сойдет?
С кузиной они увиделись на похоронах бабушки. Никакой радости встреча не принесла: слишком жаль бабушку и больно за мать и деда, убитых новой потерей. Дяде Биллу и дяде Перси хватило ума не затевать на похоронах склоку, хоть по милости второго над первым и висела тюрьма. А вот кузина Доминик, едва завидев кузину Молли, как с цепи сорвалась.
- Тварь, стукачка! Ты про моего отца растрепала! Из-за тебя его посадят! Из-за тебя бабушка умерла! Все из-за тебя!
Если бы Джеймс и дядя Билл ей не помешали, пожалуй, Доминик бросилась бы на Молли с кулаками. А та даже губ не поджала, бровью не шевельнула. Альбусу пришло в голову, что так держатся люди, считающие себя правыми.
…Северус так горбился, что напоминал смягченное изображение юного Квазимодо. Видно, не один Альбус с отъездом Розы будто что-то потерял; есть и люди, которые потеряли больше. А еще улыбаться пытается.
- Друг, не объяснишь ли нам, что за беда случилась? – наблюдательный Скорпиус подметил многое, на что не обратил внимание рассеянный Альбус. – Карет не подают, зато зачем-то расхватывают палки…
- Сейчас состоится факельное шествие. Ал, поторопись, ты же староста. Скорей всего, поведешь слизеринцев. Поди к Нотт.
На скамейке, возвышаясь над учениками, стояли профессор Баттер и укутанная в плащ профессор Рид. Баттер надрывался:
- Ученикам, кроме первокурсников, построится в колонны! Старостам колонны возглавить! Концы факелов воспламенить! Колонне гриффиндорцев пройти вперед! Колонне слизеринцев встать в конец! Хаффлпаффцам вторыми! Рейвенкловцам третьими! Живее, иначе останетесь без ужина! За саботаж розги в Большом зале!
- Порки сделали публичными ,а мы не заметили, -грустно пошутил Скорпиус. – Да, Берк, что ты так визжишь? Я тебе ногу отдавил? Извини, а то все думал: чья же это маленькая женская ножка…
Наконец факелы были розданы и зажжены.
- За-пе-вай! – визгливо скомандовал Баттер. Рослый Джулиус Милвертон басом грянул:
- Свет да разольется над землей,
Тьма да уничтожится навеки…
Передние подхватили:
- Не дадим мы больше воле злой
Восторжествовать над человеком…
Словно узкая и длинная струя лавы поползла по улицам погруженного в темноту Хогсмида.
- Берегут министр и аврорат
Вечно наш народ от темных магов,
Каждый кровь свою пролить бы рад,
Если для победы будет надо,
-трепетало где-то сопрано Патрисии, и ему вторили хриплый альт Амаранты Нотт и фальцет Берка.
Ноги чавкали по осенней грязи, будто по крови и ошметкам тел. Школьники шагали, давя тяжелыми ботинками и терзая острыми каблуками кого-то невидимого. Лица в отблесках факелов казались окаменевшими.
- Пусть враги о мести говорят,
У чужих в укрытии козни строят,
Вечно наши факелы горят,
А врагам у нас могилы роют!
Гимн булькнул, захлебнулся, и пару минут шагали молча. Затем голос Баттера, усиленный Сонорусом, полоснул черную тишь.
- Смерть темным магам!
- Смерть темным магам! – откликнулся хор.
- Слава победителям!
- Слава!
- Слава министру Кейджу! Слава! Слава!
- Слава! Слава! Слава министру Кейджу!
…С самого порога пахнуло новым духом, суровым и неприветливым. Замок изменился разом, вдруг и до неузнаваемости, похолодел и стал чуждым. Первое впечатление оглушило и придавило, затем ребята потихоньку принялись осматриваться.
Не было больше ни картин по стенам, ни гобеленов, ни половины статуй. Коридоры освещались тяжелыми и вычурными медными люстрами с множеством хрустальных подвесок, блеск множества свечей отражался в мелкой резьбе хрусталя и болезненно бил по глазам. На месте картин свежей типографской краской горели плакаты. Вон подобие того, что висит в классе ЗОТИ, а вон крепыш с лицом министра Кейджа на руках выносит из гущи Запретного леса девушку в платье, расцветкой и узором похожем на британский флаг. Позади валяются поверженные туши тварей, чьи шкуры отливают изумрудным и серебристым. На следующем под благосклонным взором министра Кейджа первокурсники садятся в Хогвартс-экспресс; в толпе провожающих больше половины одето по-маггловски. Следующие – просто лозунги на полстены: «Нет тьме даже в мыслях!», «Светлое сердце, чистая душа!», «Министр, аврорат, полиция нравов – вот наш оплот в борьбе за Свет!», «Слава блюдущим нравственность!», «Слава министру Кейджу!»
К потолку Большого зала люстру, видимо, привинтить не удалось. Посуду заменили на алюминиевую и фаянсовую еще в прошлом году, дабы не приучать школьников к излишествам. А вот сам ужин, явившийся после распределения, любителя покушать Хьюго наверняка расстроил бы: вареный картофель, сосиска каждому, чашка молока - и больше ничего. А над преподавательским столом – огромная растяжка: «Слава министру Кейджу!».
- Погляди-ка, а Бейхемота нет, - прошептал Сокрпиус.
Берк оскалил мелкие зубки:
- Естественно. В отличие от личностей, далеких от светской жизни, люди из нашего, ближнего круга давно знают, что Бейхемот переведен в министерство. Не следишь за жизнью, Малфой.
Патрисия хихикнула, и Беенедикт ухмыльнулся, считая, что выиграл раунд. Скорпиус, возможно, и ответил бы, но в эту минуту по залу разлетелся усиленный Сонорусом фальцет директора. Тот стоял более, чем обычно, согбенный, в наглухо застегнутом сером сюртуке,
- Довожу до сведения студентов, что отныне в Хогвартсе будет введен новый распорядок дня в целях повышения их дисциплины, послушания и большего осознания факультетской принадлежности. В шесть утра – подъем. В семь утра – исполнение гимна, завтрак. С восьми утра до трех часов дня – занятия. С трех до четырех – обед. С четырех до семи вечера – выполнение домашних заданий. С семи до восьми – ужин. С восьми до девяти – подготовка ко сну. Девять часов – отбой. В порядке исключения преподаватель может задержать студента на отработку. Время выходного дня распределяется деканом факультета и отводится для самоподготовки и посещения кружков. Теперь о факультетской принадлежности и дисциплине.
Уиннергейт прокашлялся, тонкие очки мисс Рид предвкушающее заблестели, профессор Лонгботтом побагровел.
- Неформальное общение с представителем другого факультета и нахождение рядом с ним более пяти минут наказывается штрафом от двух баллов. Наказание розгами, кроме исключительных случаев, требующих немедленного внушения, осуществляется по итогам недели, в субботу, в Большом зале, при стечении студентов и преподавателей.
Мисс Рид восторженно захлопала. Уиннергейт с чувством высморкался и сел.
Нотт не позволила себе улыбки, но всем видом выражала одобрение. Берк в предвкушении раздувал ноздри, и во взгляде Патрисии прочиталось нечто хищное. Первокурсники, едва распределенные, испуганно глядели в тарелки; некоторые тихо плакали. Альбус не оборачивался, но представлял, как зло стискивает вилку Лили, ругаясь сквозь зубы, как стынет взгляд Северуса. Хорошо еще, Розу вовремя увезли.
Когда ученики строились в шеренги, чтобы в обозначенном порядке покинуть зал, щуплый Герберт Смолли, маленький староста с Хаффлпаффа, давний поклонник Лили, протиснулся к ней и пытался завести разговор. По счастью, Флора заметила товарища быстрее, чем члены министерского отряда, и живо оттащила к своим.
Тьма накрыла школу быстро. Опустела слизеринская гостиная, и Карл с Берком почти мгновенно отключились – Скорпиус знает, почему. Он сам наложил на друга дезиллюминационные чары – мантию, увы, отец в пользование не отдает.
Предстояло дело, исход которого был неизвестен, непредсказуем, и до того надлежало хоть попытаться исполнить то, что обещал когда-то в награду за помощь. Да и просто – из жалости. Он и представить не может, насколько Миртл устала за все эти годы.
До места её обитания удалось добраться без приключений. Призрак, заметив его, засветился ярче.
- Привет! Здорово, что ты ко мне заглянул. А у тебя неприятностей не будет?
- Не волнуйся. Помнишь, о чем ты меня просила? Давай сегодня попробуем?
Миртл слегка задрожала от волнения.
- Ты уверен, что сможешь меня освободить?
- Здесь не может быть уверенности. Только ты сама можешь себя освободить.
Прозрачное личико приобрело озадаченное выражение.
- Сама? А что мне делать?
- Отпустить все то, что приковывает тебя здесь. Все, что не дает тебе выйти из лабиринта собственных мыслей.
- Я не понимаю…
- О чем ты раз за разом думаешь в этих трубах?
Она задумалась.
- О том, что я несчастна. О своей смерти. Об Оливии Хорнби и о том гадком мальчишке...
- Иными словами, о себе... Как сказал один очень умный человек, если мы сосредоточимся на том, что у нас в сознании, то рано или поздно окажемся в аду. Просто оглянись вокруг - это и есть ад. Твой личный ад.
В глазах Миртл всплыли слезы.
- Но за что я в аду? Это же несправедливо, неправильно! Честное слово, я никому не причинила зла, это мне причиняли, слышишь? Отпустить - значит забыть, да? Как я могу забыть?
- Все будет хорошо, если только не думать, где кому место. Никому не дается рай, потому что он достаточно хорош для этого. Сначала нужно захотеть хотя бы что-то, кроме того, о чем ты привыкла думать. Что-то, не связанное с обидами.
- Как я могу не думать? Мне казалось, ты понимаешь меня... Их не наказали, они так и жили дальше, довольные, они не раскаивались в том, что сделали со мной. Из-за них наказали невиновного. Как же мне не думать о них?
- Они сами ответят за себя. Каждый отвечает за себя и только. Понимаешь, там все по-другому. Там нет другого зла, кроме того, что мы носим с собой.
- А если человек забыл про сделанное им зло, получается, он тоже попадет в рай? Оливия забыла. Я знаю, что забыла.
- Никто не может знать, кто где окажется, да и зачем об этом нам думать?
Миртл все-таки расплакалась.
- Как? как это - зачем? Им было хорошо всю жизнь, понимаешь? Они прожили долго, и им было хорошо. А мне... Должна же я хоть чем-то утешиться? Если я буду знать, что им плохо. может, мне станет чуть легче. Но про Оливию я точно знаю, что ей всю жизнь было хорошо.
- Получается, они для тебя важнее тебя самой. От них, давно умерших, зависит то, можешь ли ты спокойно существовать. Ты упиваешься жалостью к себе, но это дурное лекарство - его никогда не бывает достаточно, да и горчит сильно.
Она зарыдала.
- Меня никто не жалел, никогда. Значит, и самой мне себя жалеть нельзя? И вообще, ну где справедливость, если одни давят других и радуются, а тех ,кого давят, презирают даже после смерти?
- Можешь и жалеть, но в таком случае здесь ты и останешься. Справедливости нет...есть милость, и все что нужно - это попросить ее.
- Значит, нам - таким, как я - и жаловаться нельзя? И требовать мы не можем, а только просить? А они, когда придет час, тоже попросят о милости - и получат её, и после смерти им будет так
- Конечно, если они и правда попросят. Мы ведь все рождены для вечной жизни же хорошо, как было при жизни, сколько бы зла они не причиняли...
- Но... Как же так? Как же так? Злу нет наказания, и боли нет утешения? Это ты хочешь сказать? Никому нет дела до того, что тебе больно?
- Так откажись от этой боли, и ее больше не будет. Не сразу, но ты научишься жить там, и тогда преобразится и твое прошлое.
- Это равнодушие. Просто равнодушие, не более чем... Если все, как ты говоришь, и справедливости нет, то лучше мне оставаться здесь. Уходи. Спасибо тебе, что попытался, ты хороший... Но уходи.
-Подумай еще раз, и если изменишь мнение – извести. Попытайся их простить. И захотеть чего-то, кроме возмездия.
Миртл взвилась.
- Я обязана их простить, хотя они не удосужились даже извиниться? Почему всегда обязаны такие, как я, а у них - одни права?
- Да что ты, ни у кого нет никаких прав! Все намного лучше.
- Я не вижу, что лучше. Я вижу равнодушие к одним и безнаказанность других. Пожалуйста, уходи.
- Равнодушных нет, но никто, понимаешь, никто не сделает этого за тебя. Никто не может подобрать тебя и силой избавить от страдания, втолкнуть в рай. Только т сама должна это выбрать, и сама пройти этот путь - в этом твоя свобода. Вот теперь я все сказал.
Миртл притихла, поджала губы.
- А Хорнби - как ты думаешь, она там? В раю?
- Я не знаю ее, откуда же мне знать?
- Если мы с ней там встретимся... Нет, не надо мне такого рая.
- Если вы встретитесь там, то будете друг другу рады.