Глава 8

Тана Грин.
7 октября 1997 года. Сегодня состоялось первое занятие нашего «кружка по маггловедению». Мы решили не ходить в Выручай-комнату, а то еще заметят в коридоре слизеринцы или Кэрроу. Просто наложили заглушающие заклятия на стены гостиной.
До самого назначенного часа вспоминала уроки маггловедения у профессора Бэббидж. Жаль, что я почти не помню бабушку с дедушкой, папиных родителей: они умерли довольно рано. А ребята приходили и рассаживались рядом: на диванах, на пуфиках, у цветов. Первый, второй курс: светлые любопытные глаза, честные мордашки. Бобби, занявший один из пуфиков, подвинулся, и к нему присела Энни Эпплтри (все чаще замечаю их вместе). Джозеф и Джереми улеглись на ковер около великана-алоэ. В основном собрались ребята с нашего факультета, но пришли и три гриффиндора, и пара когтевранцев.
Пора. Встаю, выхожу в центр гостиной. Глубоко вдыхаю.
- Здравствуйте, ребята. Мы собрались сегодня здесь, чтобы поговорить о людях, отличающихся от нас – о магглах. Наверное, каждый, кто пришел, чувствует необходимость этого разговора. Слишком много грязи сейчас льется на них, слишком много лжи вы слышите отовсюду.
Сейчас будет первый скользкий момент.
- Магглы действительно от нас отличаются. Отличаются тем, что не могут колдовать – так же, как не могли колдовать их отцы, деды, прадеды. Главное, что вы должны усвоить: этим магглы не хуже и не лучше нас. Допустим, человек, не имеющий музыкального слуха, не хуже и не лучше, чем имеющий. Брюнет не хуже и не лучше блондина. Они просто отличаются. Способность к магии – врожденное качество. Не более чем. Ни одно врожденное качество не может влиять на ценность человеческой жизни.
Энни поднимает руку.
- Почему мы скрываемся от магглов?
- Чтобы не напугать их, - улыбаюсь. – Человеку свойственно боятся неизвестного и непонятного. Едва ли то, что мы умеем делать – самое понятное и объяснимое явление. Был период, когда для волшебников страх магглов оборачивался большими бедами. Магглов не следует судить строго: они действовали в большинстве своем, повинуясь инстинкту самосохранения. Но прошли века, и время приносило столь страшные испытания, что недостойно для цивилизованного человека поддаваться этому грубому чувству и травить непохожих на него, даже не попытавшись разглядеть в них человеческую сущность. Это и к волшебникам тоже относится.
Вроде бы говорю то, что нужно. Вроде бы им интересно.
- Официально отношения магов и магглов регулируются Статутом секретности. Мы, конечно, будем его рассматривать на следующих занятиях, но сейчас хотелось бы поговорить о цивилизации и культуре магглов. Их цивилизация и в самом деле значительно отличается от нашей. Их физические возможности ограничены, и потому они вынуждены были обратиться к вспомогательным орудиям труда, развивать технику, а следовательно, и науку.
Ловлю себя на мысли, что наслаждаюсь. Даже не тем, что посильно пытаюсь восстановить справедливость – процессом. Словно отдаю что-то, делюсь – и делиться приятно.
Готовясь к занятию, расспрашивала ребят, у которых один из родителей – маггл. Неплохо было бы еще проконсультироваться с Джинни Уизли: говорят, её отец увлекается маггловской техникой. Но это успеется. Хоть бы в самом деле успелось.
Вот и финальная часть. Призываю с письменного стола томик сонетов Шекспира. Если начинать знакомить с маггловской культурой – то, конечно, с величайшего писателя Англии.
Потихоньку рассказываю о нем, и вновь Энни тянет руку.
- Это он написал «Ромео и Джульетту»? - а сама чуть косится на Бобби и краснеет.
- Он. Мы обязательно прочтем его пьесы вместе. Но Шекспир был не только драматургом – он был удивительным поэтом.
Наугад открываю томик. Сонет 90.
- Уж если ты разлюбишь - так теперь,
Теперь, когда весь мир со мной в раздоре.
Будь самой горькой из моих потерь,
Но только не последней каплей горя!

И если скорбь дано мне превозмочь,
Не наноси удара из засады.
Пусть бурная не разрешится ночь
Дождливым утром - утром без отрады.

Оставь меня, но не в последний миг,
Когда от мелких бед я ослабею.
Оставь сейчас, чтоб сразу я постиг,
Что это горе всех невзгод больнее,

Что нет невзгод, а есть одна беда -
Твоей любви лишиться навсегда.
(Пер. С.Я. Маршака – прим. автора).
Каждый раз, когда читаю сонет 90, к горлу подкатывает комок. Представляю глубокое одиночество человека, с губ которого мог сорваться этот горький стон, тоскливое ожидание от единственного близкого человека боли, перед которой померкнут все мучения настоящие и будущие. А по сути, ожидание «удара милосердия» - потому что после этой боли человек уже не сможет жить. Господи, зачем же так случается, что иногда лишь ударом милосердия можно спасти человека?
Поднимаю глаза на детей. они смущены, придавлены, но не так, как обычно придавлены все мы страхом. Их души сжало сострадание. Великий Шекспир.
- Что чувствует герой сонета? – надеюсь, они уже понимают. Только бы не на собственном опыте. – Чего он ждет?
- Он надеется, что его девушка никогда его не бросит, - поднимает руку Бобби.
…После занятия прошел уже час. У гостиной Когтеврана жду Каролину: договаривались вместе пойти к профессору Слизнорту. У меня какая-то беда с настойкой бадьяра: она почему-то почти потеряла исцеляющие свойства. А Каролине сдавать ЖАБА, и, как она пояснила, хочется наладить наконец отношения с зельеварением и с его преподавателем.

Каролина Суоллоу.
7 октября 1997 года. В комнатах Слизнорта пьем с ним чай. Хороши покои вытребовал дядечка, однако. И сорт чая отменный, и сладости – язык проглотишь 9даром, что я их не очень люблю).
- Вероятно, вы взяли для настойки старые компоненты, - когда Слизнорт обращается к Тане, моржовые усы на румяной физиономии лоснятся, как у кормленого кота. – Могу дать вам свежие.
- Вы меня этим очень обяжете, - тихо отвечает пуффендуйка.
- Мисс Грин, для меня в радость помочь столь способной ученице.
Тана заливается краской и мотает головой, а я понимаю, что наступил удобный момент.
- Способная студентка с зелеными глазами… - тяну, почти напеваю. Слизнорт чуть насторожился. - Профессор, ходили слухи, будто вы считаете учеников с зелеными глазами наиболее способными в зельеварении, - это я шучу вроде как. – Попахивает дискриминацией, не находите?
Профессор хмыкает.
- Вообще я такого не говорил. Слух пошел, думаю, из-за необычайных успехов Гарри Поттера в моем предмете. Так уж получилось, что от матери он унаследовал талант одновременно с цветом глаз.
Так, мне сейчас не положено смеяться. Самое время перейти в наступление. И неожиданно на помощь приходит Тана.
- А правда, что мать Гарри Поттера была необыкновенная красавица?
- Правда, - глаза Слизнорта увлажнились. – И красавица, и умница, и человек редкой доброты. Показать вам её фотографии?
Обе дружно киваем. Пару минут спустя перед нами распахивается призванный с тумбочки альбом.
- Вот она, - Слизнорт передает нам пачку колдографий. – Лили Эванс, в замужестве Поттер. Лучшая и любимая моя ученица.
- Какая красивая! – наивно восклицает Тана.
Рассматриваю колдографии. Меня интересуют те, где Лили постарше. Вот эта сойдет: изящная рыжеволосая девушка нюхает цветок и оборачивается, чтобы погрозить пальцем снимающему.
Она в самом деле очень хороша. Это не величавая красота Кандиды Когтевран, не холодная и болезненная привлекательность слизеринок, не солнечная прелесть Джинни Уизли. Девушка на колдографии одновременно ярка и трогательна. Белоснежная кожа глаже атласа, и кажется, что даже нежный поцелуй оставил бы розоватый след. Линии пышного рта совсем детские. На щеках играют ямочки. Темно-рыжие кудри падают на худенькие пока плечи, на небольшую высокую грудь, на лепестки цветка в полупрозрачной руке. Во всем облике – простая и проникновенная гармония. Но самое главное – её глаза. Крупные, изумительного цвета и формы, они смотрят в душу и видят её сразу до дна, и заранее прощают абсолютно все. В них хочется глядеть неотрывно.
- И вправду она красавица, - кладу фотографию в альбом, но поближе к себе. – Наверное, у нее было много поклонников?
- Да, достаточно, - Слизнорт посерьезнел, усы скорбно обвисли. – Даже мои подопечные, слизеринцы, на нее заглядывались. Я понимал, что последнее совсем не к добру, ведь Лили была маглорожденная, и видеть в ней чистокровные юноши могли только…
Он краснеет и замолкает.
- Кого, профессор? – меня разбирает любопытство.
- Неловко говорить об этом с невинными барышнями.
- Не такими уж барышнями, положим, и не такими уж невинными, - ишь ты, раззадорил меня и вздумал уйти от ответа! – Нам, в конце концов, полезно было бы знать, за кого могут посчитать нас.
Слизнорт отодвигает чашку. Скверно на меня косится. Говорит с расстановкой:
- Женская красота во все времена становилась не даром, а проклятием и трагедией. Особенно, если девушка не располагала ни средствами, ни положением в обществе. Мужчины видят в женщине прежде всего оболочку, тело, красивую игрушку. Тот, у кого достаточно денег, игрушку покупает. У кого нет – ломает, чтобы другим не досталась.
Он сильней раздражается и в конце речи с шумом встает из-за стола.
- Мисс Грин, пойдемте, я дам вам свежие компоненты для настойки.
Тана, слушавшая разговор с опущенными глазами, но жадно – о, как хорошие девочки охочи до описания пороков – послушно следует за профессором. Я быстро прячу колдографию под блузку. Оправляю мантию. Закрываю альбом, отодвигаю от себя.
Еще один этап операции «Хэллоуин» пройден.