Глава 2

Тана Грин.
1 сентября 1997 года. Мама проводила нас с Бобби на вокзал. Покуда поезд не тронулся, мы с братиком покачивались на подножке, махая руками. Разлука с домом тяжела; я всегда чуть-чуть завидовала тем детям, которые каждый день приходят из школы домой и могут прижаться к маминому плечу. Теперь же, в годину опасности, когда так хочется как можно крепче держаться друг за друга, отрываться от родного гнезда почти невыносимо. Тем не менее, у каждого свой долг; у нас – такой.
Когда перрон с толпой провожающих ( в этот год поредевшей и щемяще печальной) скрылся из вида, Бобби убежал к приятелям, а я, наскоро переодевшись в форму у наших девочек, отправилась патрулировать коридоры и купе.
Сегодня путь тревожный – хотя когда это он был спокойным? Но бдительность старостам необходима как никогда. Слизеринцы заносчивы по-особенному, нервно, и легко могут спровоцировать конфликт. Гриффиндорцы мрачны и унылы, но понятно, что это уныние человека, которому нечего терять и который именно потому может полезть на рожон. Когтевранцы подавлены, но им словно бы легче остальных: они способны отрешаться от всего земного и уходить в собственные миры, нам неведомые.
Мои друзья-пуффендуйцы совсем притихли. У слишком многих из них родители были арестованы или были вынуждены бежать из страны. Ряды наши поредели: магглорожденных среди нас всегда было куда больше, чем на других факультетах.
Все же мы держимся. Обнимаемся при встрече, улыбаемся друг другу настолько искренне, насколько это вообще возможно. Ханна Эббот – бедняжка, как у нее хватает сил не сдаваться – угощает нас шоколадными лягушками. Раньше вместо них были домашние пирожки, а нынче их некому печь. Глядя на Ханну, мне хочется и плакать, и расцеловать её, восхищаясь её мужеством.
Сама тоже угощаю ребят - нарезанной шарлоткой. Мам испекла к отъезду просто огромную, половину Бобби сейчас, наверное, раздает товарищам. Хоть бы он не забыл переодеться в школьную форму. Раз уж наше положение теперь шатко – не нужно давать лишнего повода для придирок. Впрочем, я к концу пути зайду и проверю брата.
Ребята рассказывают, что профессора Бэбидж, попавшую этим летом, на самом-то деле похитили и убили Пожиратели – за статью в защиту магглорожденных. Не могу представить её мертвой и не хочу представлять её смерть – глупо надеяться, что легкую. Хотя… Смерть есть смерть, и не так уж важно, в каком виде она приходит. Но меньше всего хотелось бы, чтобы кто-то на этой земле мучился.
Еще говорят, что место учителей по ЗОТИ и по маггловедению займут Пожиратели смерти.
…Бобби переоделся-таки в школьную форму без напоминаний. Ему 12, он уже большой (улыбаюсь). Милый мой братик, как же тебя уберечь?
Уже заканчивая третий обход, в тамбуре я наткнулась на девушку с Когтеврана – видимо, курс седьмой. Помню её немножко, видела раньше мельком. Красивая девушка: тонкая, как прутик, волнистые черные волосы, хрупкие пальцы, лицо из тех, что называют декадентскими. Дымчатого цвета глаза. В зубах дымится терпко пахнущая сигарета.
- Скоро уже подъедем. Лучше спрятать сигареты.
- А, староста, - она нехорошо улыбается и смотрит на меня, как на мышь или муху. Мне смешно немножко. – Сколько баллов снимешь?
- Нисколько. Сегодня особенный день. Впредь будь осмотрительнее, пожалуйста.
Она рассмеялась низко и печально. Кто знает, кого оставила эта девушка дома? Что произошло с ней и с её семьей за лето? Она протянула руку.
- Ты смешно выражаешься. Мне такие особи нравятся. Каролина Суоллоу.
- Тана Грин.
Впереди показываются огни нашей остановки.

Каролина Суоллоу.
1 сентября 1997 года. Свела новое знакомство. Даже странно. Сейчас не то время и не та обстановка, да и я не тот человек, чтобы легко приближать к себе новых людей. Но эта пятикурсница с Пуффендуя позабавила меня своей манерой говорить. Как будто обчиталась маггловских романисток – сестер Бронте и Джейн Остин. А так – примерная себе девочка, полноватая слегка, светлые зеленые глаза смотрят печально и кротко, льняные волосы заплетены в толстую косу. Личико чистенькое, нежно-белое, правильной формы, но очень простенькое.
Летом погиб не один директор – Хогвартс благополучно почил вместе с ним. Я поняла это, едва вступила в замок. Дементоры? Да не только и не столько в них дело. Их ведь и покойный директор, бывало, использовал – ничего, жизнь продолжалась. Теперь же замок замолчал. Не меняют направление лестницы, призраки попрятались, портреты побледнели и почти не шевелятся, даже Пивза не слыхать.
Преподаватели встречают нас полумертвыми взглядами узников. Все поднимаемся наверх, в Большой зал. И я чувствую, как с каждым шагом воздух становится горячее. Ненависть – во взглядах, в жестах, в ожидании тех, кого мы сейчас увидим – раскаляет атмосферу добела.
Поддавшись горячей волне, я тоже начинаю ненавидеть. Верне, то, что раньше лежало на дне души остывшим киселем, кипятком заполняет всю её, ошпаривая мысли. Если бы силой мысли можно было сжигать – мы устроили бы трем меченым тварям такое аутодафе, что инквизиторы зарыдали бы от зависти к искусству.
На глаза мне попадается давешняя пуффендуйская староста. Гладит первгодок по плечам, успокаивает их, жалобно подмигивает белоголовому пареньку лет 12 – очевидно, брату. У того в глазах – обжигающая ненависть. А у самой её – как же её зовут? Имя такое странное, кажется, Тана – только грусть, страх и ожидание.
Мы входим. В директорском кресле сидит этот Иуда. Лицо каменное, на губах застыла ухмылочка, руки вольно покоятся на подлокотниках. Ух, приковать бы тебя цепями к креслу, как моего отца на суде в Министерстве, да десятком Круциатусов… Непростительные? Смотря к кому их применять.
По обе руки – обещанные «Ежедневным Пророком» Пожиратели-преподаватели. Им бы участвовать в цирке уродов – настолько несомненны симптомы вырождения на их лицах. К этому-то нас хотят привести? Хотя кто мне сказал, что брат и сестра Кэрроу – чистокровные?
Новый – ха! – директор начинает речь. Разуется, прославляет Великого Безносого. Оба Кэрроу благоговейно закатывают глаза. Ненависть в воздухе Зала шкварчит, как кипящее масло. Лишь слизеринцы выказывают почтительное внимание. Этих гадов, кажется, пора уже перестать считать за людей.
Правила, послушание… Сковать нас хотите, в клетку запереть? Не выйдет. Мы пташки вольные, а вы рабами жили, рабами и подохнете. В муках, я надеюсь.
Традиционный пир. Мне кусок не лезет в горло. С извращенным наслаждением наблюдаю, как отвратительно взгрызаются в куриные окорочка оба Кэрроу. Трещат сухожилия, брызжет жир. Животные, ну что тут скажешь. Уголком глаза подмечаю, что у Снейпа пустая тарелка. Переволновался, бедняжка (мысленно впадаю в истерический хохот).
Прослушала расписание. Ладно. Приду с пергаментом, что-нибудь послушаю, как-нибудь запишу. Я ведь сюда приехала не учиться – школьные предметы меня уже давно не интересуют. Я приехала выживать.