Глава 1

Тана Терезия Грин, 5 курс, староста факультета Пуффендуй.
28 августа 1997 года. Нынче мы с мамой и Бобби ходили в Косой переулок. Торговля идет худо-бедно, но я не могу узнать бойкого, пестрого места, встречи с которым все эти годы ожидала, как праздника. Половина магазинов на замке, и среди них «Ужастики умников Уизли» - а ведь мой несносный братик так мечтал запастись к началу учебного года набором розыгрышей. Вот уж непоседа! Ему нипочем война, нипочем разлука с нашим отцом. Нет, я не так выразилась. Бобби ничто не сломит. Мой стойкий оловянный солдатик, как из сборника тех замечательных маггловских сказок, которые я, кажется, еще недавно ему читала. Сказки магглов, честно сказать, нравятся мне куда больше наших: фантазия их не ограничивается ничем, а мы, волшебники, в сущности, самые большие реалисты.
Мама ходит с заплаканными глазами. Даже когда отцу пришлось уехать, когда у него оставался от силы час, чтобы сбежать из страны, она держалась лучше. А теперь собирает нас словно и не в Хогвартс, а в Азкабан. По смешной маггловской примете трижды стучу по дереву. Впрочем, зарекаться сейчас нельзя ни от чего. В стране идет гражданская война, и более того, Темный Лорд узурпировал власть – это очевидно, думаю, даже детям. Мы все вне закона – а магглы и маглорожденные в особенности. Между прочим, магглы придумали замечательно точное слово для идеологии вроде той, что насаждают нам. Фашизм.
В стране фашизм, а во главе школы… Нужно написать «убийца», но я не могу применить это слово к человеку, которого знала пять лет. Да, мой факультет был у Снейпа вторым по нелюбимости после Гриффиндора, и мне почти стыдно теперь просматривать свои старые табели, где напротив зельеварения выведено «отлично». Единственная отличная оценка по зельеварению на моем курсе Пуффендуя. Почти стыдно вспоминать и редкие похвалы, больше похожие на насмешки. Чего стыдиться, собственно? Я старалась, Снейп ставил отметку. Очень жаль, что однокурсники потом на меня сердились. Но он тогда еще не был…
Нет, увольте, я все равно не назову его убийцей. Да, я слышала подробный рассказ о гибели Дамблдора, и у меня нет причин не верить Гарри Поттеру (вся наша надежда теперь на этого мальчика и его друзей, и где бы они ни были, искренне желаю им удачи). Но что-то мешает мне произнести и написать слово-клеймо, а раз так, то я и не буду этого делать.
Мама зовет помочь ей с плюшками. Отчаянно балует она нас с Бобби в последние дни, наглядеться не может. Вот сейчас напечем с ней плюшек, кликнем Бобби со двора – он в это лето дни напролет качается на турнике или играет в дартс – разольем чай, и посидим, как прежде. Будет тепло и спокойно. Надо прожить эти дни, присосаться к ним, как к источнику в пустыне. Тогда, возможно, нам в будущем хватит сил на какое-то время.
А ведь я староста теперь. Сова принесла приказ о назначении и значок. Стало быть, я тоже буду в ответе за то, сможем ли мы, пуффендуйцы, достойно пережить все, что нам суждено.
Тесто такое вязкое и сладкое, ласковое. Буду месить по-маггловски, отвлекусь от всего. Мы справимся – мама, папа, Бобби, мои товарищи и учителя. И тот мальчик, волей судьбы ставший Избранным. Мы все справимся.

Каролина Элизабет Суоллоу, 7 курс, студентка факультета Когтевран.
28 августа 1997 года. В Косом переулке позакрывали все аптеки. Жаль. Пришлось обратится в маггловскую. Нет, мне не из-за предрассудков жаль, Мерлин упаси. Просто их средства от депрессии оставляют желать лучшего. А маме уже и сильные зелья перестали помогать.
С тех пор, как арестовали отца, мама безостановочно катится в безумие. То молчит целыми днями, сидит на одном месте и дрожит всем телом, то ударится в безумный плач и хохот. Хорошо, что тетя Миранда обещала перед первым сентября забрать маму. В деревне, возможно, наступит улучшение.
Долг дочери велит мне не ездить в Хогвартс и оставаться с мамой. А инстинкт самосохранения велит иначе, и послушаюсь я именно его. Рядом с сумасшедшим сам скоро лишишься рассудка, а рассудок есть самое ценное, что дала нам природа.
Мерлин, что все-таки творится вокруг! Дети бросают больных матерей и уезжают в места, которые наверняка уподобятся теперь колонии для малолетних преступников – именно, чтобы выжить. Невинных людей за одно происхождение отрывают от близких и сажают в самую ужасную из тюрем, а убийцы становятся директорами школ.
О нет, я заранее дала себе слово, что не буду вмешиваться в рискованные предприятия. Я ведь хочу выжить, а не оказаться там, где обретается сейчас мой отец или, тем паче, в сырой земле. Там, за чертой, мы не сможем дышать, думать, и ко мне больше не придут стихи.
Мама вновь плачет. Я не пойду к ней, мне страшно к ней идти. Спасения от страха ищу в ящике стола, достаю пергамент и перо. От судорожных вскриков за стеной рука дергается. Но строчки пульсируют в мыслях уже несколько дней, и я должна записать их наконец.
Горячего цвета кровь,
Но душу мне леденит,
И запах всех катастроф
В тумане утра разлит.
К чему это, о чем, зачем? Не знаю пока. Понимание придет позже. Со мной часто так бывает – строки приходят и мучают, не отпускают, пока не запишу, а уже потом случается то, о чем кричало мне подсознание.
Плач прекращается. Мама уснула. Я достаю из потайного кармана сумочки пачку маггловских сигарет. Курю в форточку. Курить я начала с того дня, когда вернулась с похорон Дамблдора. Хотелось захлебнуться стихами, но бушевавшие в голове звуки не желали укладываться в строчки. Я слышала, что поэты в таких случаях прибегают к стимуляторам, и табак еще самый безобидный. Я купила себе в ближайшем ларьке пачку сигарет. Интересно, можно ли курить в Хогвартсе? Даже если и нельзя, буду курить нарочно. Это мой маленький бунт. Шутка. Курить буду в туалете Плаксы Миртл, у нее-то уж точно не разовьется рак от нахождения в помещении, отравленном парами никотина.

Глава 2

Тана Грин.
1 сентября 1997 года. Мама проводила нас с Бобби на вокзал. Покуда поезд не тронулся, мы с братиком покачивались на подножке, махая руками. Разлука с домом тяжела; я всегда чуть-чуть завидовала тем детям, которые каждый день приходят из школы домой и могут прижаться к маминому плечу. Теперь же, в годину опасности, когда так хочется как можно крепче держаться друг за друга, отрываться от родного гнезда почти невыносимо. Тем не менее, у каждого свой долг; у нас – такой.
Когда перрон с толпой провожающих ( в этот год поредевшей и щемяще печальной) скрылся из вида, Бобби убежал к приятелям, а я, наскоро переодевшись в форму у наших девочек, отправилась патрулировать коридоры и купе.
Сегодня путь тревожный – хотя когда это он был спокойным? Но бдительность старостам необходима как никогда. Слизеринцы заносчивы по-особенному, нервно, и легко могут спровоцировать конфликт. Гриффиндорцы мрачны и унылы, но понятно, что это уныние человека, которому нечего терять и который именно потому может полезть на рожон. Когтевранцы подавлены, но им словно бы легче остальных: они способны отрешаться от всего земного и уходить в собственные миры, нам неведомые.
Мои друзья-пуффендуйцы совсем притихли. У слишком многих из них родители были арестованы или были вынуждены бежать из страны. Ряды наши поредели: магглорожденных среди нас всегда было куда больше, чем на других факультетах.
Все же мы держимся. Обнимаемся при встрече, улыбаемся друг другу настолько искренне, насколько это вообще возможно. Ханна Эббот – бедняжка, как у нее хватает сил не сдаваться – угощает нас шоколадными лягушками. Раньше вместо них были домашние пирожки, а нынче их некому печь. Глядя на Ханну, мне хочется и плакать, и расцеловать её, восхищаясь её мужеством.
Сама тоже угощаю ребят - нарезанной шарлоткой. Мам испекла к отъезду просто огромную, половину Бобби сейчас, наверное, раздает товарищам. Хоть бы он не забыл переодеться в школьную форму. Раз уж наше положение теперь шатко – не нужно давать лишнего повода для придирок. Впрочем, я к концу пути зайду и проверю брата.
Ребята рассказывают, что профессора Бэбидж, попавшую этим летом, на самом-то деле похитили и убили Пожиратели – за статью в защиту магглорожденных. Не могу представить её мертвой и не хочу представлять её смерть – глупо надеяться, что легкую. Хотя… Смерть есть смерть, и не так уж важно, в каком виде она приходит. Но меньше всего хотелось бы, чтобы кто-то на этой земле мучился.
Еще говорят, что место учителей по ЗОТИ и по маггловедению займут Пожиратели смерти.
…Бобби переоделся-таки в школьную форму без напоминаний. Ему 12, он уже большой (улыбаюсь). Милый мой братик, как же тебя уберечь?
Уже заканчивая третий обход, в тамбуре я наткнулась на девушку с Когтеврана – видимо, курс седьмой. Помню её немножко, видела раньше мельком. Красивая девушка: тонкая, как прутик, волнистые черные волосы, хрупкие пальцы, лицо из тех, что называют декадентскими. Дымчатого цвета глаза. В зубах дымится терпко пахнущая сигарета.
- Скоро уже подъедем. Лучше спрятать сигареты.
- А, староста, - она нехорошо улыбается и смотрит на меня, как на мышь или муху. Мне смешно немножко. – Сколько баллов снимешь?
- Нисколько. Сегодня особенный день. Впредь будь осмотрительнее, пожалуйста.
Она рассмеялась низко и печально. Кто знает, кого оставила эта девушка дома? Что произошло с ней и с её семьей за лето? Она протянула руку.
- Ты смешно выражаешься. Мне такие особи нравятся. Каролина Суоллоу.
- Тана Грин.
Впереди показываются огни нашей остановки.

Каролина Суоллоу.
1 сентября 1997 года. Свела новое знакомство. Даже странно. Сейчас не то время и не та обстановка, да и я не тот человек, чтобы легко приближать к себе новых людей. Но эта пятикурсница с Пуффендуя позабавила меня своей манерой говорить. Как будто обчиталась маггловских романисток – сестер Бронте и Джейн Остин. А так – примерная себе девочка, полноватая слегка, светлые зеленые глаза смотрят печально и кротко, льняные волосы заплетены в толстую косу. Личико чистенькое, нежно-белое, правильной формы, но очень простенькое.
Летом погиб не один директор – Хогвартс благополучно почил вместе с ним. Я поняла это, едва вступила в замок. Дементоры? Да не только и не столько в них дело. Их ведь и покойный директор, бывало, использовал – ничего, жизнь продолжалась. Теперь же замок замолчал. Не меняют направление лестницы, призраки попрятались, портреты побледнели и почти не шевелятся, даже Пивза не слыхать.
Преподаватели встречают нас полумертвыми взглядами узников. Все поднимаемся наверх, в Большой зал. И я чувствую, как с каждым шагом воздух становится горячее. Ненависть – во взглядах, в жестах, в ожидании тех, кого мы сейчас увидим – раскаляет атмосферу добела.
Поддавшись горячей волне, я тоже начинаю ненавидеть. Верне, то, что раньше лежало на дне души остывшим киселем, кипятком заполняет всю её, ошпаривая мысли. Если бы силой мысли можно было сжигать – мы устроили бы трем меченым тварям такое аутодафе, что инквизиторы зарыдали бы от зависти к искусству.
На глаза мне попадается давешняя пуффендуйская староста. Гладит первгодок по плечам, успокаивает их, жалобно подмигивает белоголовому пареньку лет 12 – очевидно, брату. У того в глазах – обжигающая ненависть. А у самой её – как же её зовут? Имя такое странное, кажется, Тана – только грусть, страх и ожидание.
Мы входим. В директорском кресле сидит этот Иуда. Лицо каменное, на губах застыла ухмылочка, руки вольно покоятся на подлокотниках. Ух, приковать бы тебя цепями к креслу, как моего отца на суде в Министерстве, да десятком Круциатусов… Непростительные? Смотря к кому их применять.
По обе руки – обещанные «Ежедневным Пророком» Пожиратели-преподаватели. Им бы участвовать в цирке уродов – настолько несомненны симптомы вырождения на их лицах. К этому-то нас хотят привести? Хотя кто мне сказал, что брат и сестра Кэрроу – чистокровные?
Новый – ха! – директор начинает речь. Разуется, прославляет Великого Безносого. Оба Кэрроу благоговейно закатывают глаза. Ненависть в воздухе Зала шкварчит, как кипящее масло. Лишь слизеринцы выказывают почтительное внимание. Этих гадов, кажется, пора уже перестать считать за людей.
Правила, послушание… Сковать нас хотите, в клетку запереть? Не выйдет. Мы пташки вольные, а вы рабами жили, рабами и подохнете. В муках, я надеюсь.
Традиционный пир. Мне кусок не лезет в горло. С извращенным наслаждением наблюдаю, как отвратительно взгрызаются в куриные окорочка оба Кэрроу. Трещат сухожилия, брызжет жир. Животные, ну что тут скажешь. Уголком глаза подмечаю, что у Снейпа пустая тарелка. Переволновался, бедняжка (мысленно впадаю в истерический хохот).
Прослушала расписание. Ладно. Приду с пергаментом, что-нибудь послушаю, как-нибудь запишу. Я ведь сюда приехала не учиться – школьные предметы меня уже давно не интересуют. Я приехала выживать.

Глава 3

Тана Грин.
4 сентября 1997 года. Начались занятия, и на записи в дневнике, конечно, будет оставаться меньше сил и времени.
Первый урок в этом году – маггловедение. Амикус и Алекто Кэрроу мне не понравились с первого взгляда: они кажутся грубыми и жестокими людьми. Но это полбеды, да нет – четверть. Гораздо хуже то, что они говорят и делают на занятиях.
Лекции Алекто я даже не записываю. Ставлю на пергаменте закорючки: мне якобы удобнее стенографировать. Я не собираюсь запоминать грязные выражения, которыми она поливает магглов и магглорожденных. Папа, прости, что я её не прерываю.
Урок у Амикуса Кэрроу и вовсе прошел странно. Он велел нам тренировать друг на друге Круциатус (?!). Пока всем удается изображать невладение волшебной палочкой. Мы занимаемся спарено с Когтевраном; что происходит у Гриффиндора и Слизерина, боюсь представить.
Перед большой переменой в общем коридоре вывесили декрет о наказаниях. Сперва мне показалось, что я вижу кошмарный сон. За любое нарушение дисциплины преподаватели вправе по своему выбору подвергать студентов немедленному Круциатусу или посылать за Филчем – в таком случае провинившихся ждет от 5 до 10 ударов розги. В особых случаях к этим наказаниям прибавляется еще от 1 до 3 дней заключения в подземелье, в кандалах.
Под досками объявлений стояли деканы. Профессор Макгонагалл метала на листки взгляды, полные ненависти. Профессор Флитвик опустил голову и выглядел ужасно виноватым. Наша бедная профессор Стебль, казалось, вот-вот упадет в обморок. Профессор Слизнорт даже не показался.
Первый ступор прошел, толпа взревела. В поднявшемся шуме думать стало невозможно, я отошла в сторонку.
Понятно, что прежние преподаватели не опустятся до применения новых наказаний. Очевидно и то, что Кэрроу станут применять Круциатус и розги часто, да и за особыми случаями дело не станет. А если так, то через несколько месяцев мы превратимся в развалины. И когда потребуется наша помощь в борьбе, от нас едва ли будет толк. Значит, надо стараться не нарываться. Необходимо поговорить с ребятами. А еще взять в библиотеке пару томов по врачующим заклинаниям и зельям. Со следами от розог и кандалов, думаю, и сама справлюсь, а вот с последствиями Круциатуса или заключения в подземелье – вряд ли. Напишу конспекты, размножу их, и пусть наши девочки тренируются по вечерам. Не все же «Ведьмополитен» читать. По говорю с Ханной Эббот, думаю, она поддержит эту затею.
…К сожалению, я не умею быть убедительной. Когда я собрала ребят в гостиной и попросила быть осторожнее, то прочла в их глазах недоумение, а у некоторых – даже разочарование. Они смолчали, правда. Обратиться к профессору Стебль? Вряд ли поможет. Мы обожаем её, но слушаемся не особенно.
Остается надеяться, что девочки будут как следует учить врачующие заклинания.
Вечер принес нежданную радость. Я патрулировала коридор и встретила Толстого монаха. Он где-то пропадал эти дни. Оказывается – гостил у собратьев по другую сторону Запретного леса.
- Не осуждайте меня, дочь моя, за мое малодушие. Я чувствую, что не вынес бы зрелища, когда злодеи, захватившие Хогвартс, торжествуют.
- Святой отец, вас не за что осуждать. Зрелище в самом деле было удручающее.
Не могу вспомнить первое сентября без холодка в груди. Столько ненависти вокруг… Даже справедливая ненависть – зло. А справедливы ли мы, до сих пор сомневаюсь.
Меня испугали глаза Снейпа. Вы видели глаза человека, который вот-вот покончит с собой? Непроницаемое, черное отчаяние и отвращение к миру и к себе. Страшно. И я не верю, что это глаза бессовестного предателя и убийцы.
- Какие нынче первокурсники? Много их?
- Гораздо меньше, чем обычно, святой отец. В школу ведь не пускают магглорожденных.
- Тяжкие времена настали, дочь моя. Где взять нам сил, дабы со смирением претерпеть до конца?
Призрак накрыл сероватой круглой ручкой мою ладонь. Милый Толстый монах, как я благодарна, что вы проживаете все наши беды вместе с нами.

Каролина Суоллоу.
4 сентября 1997 года. Меня тошнит, как беременную. Который день почти не ем, на переменах дымлю, как паровоз, в туалете Плаксы Миртл. Та поныла для порядка, но практически не поднимала шума. Как-никак, она тоже когтевранка. Не хуже других понимает, что лишние скандалы сейчас никому не нужны.
Все, что происходит, в высшей степени омерзительно. И эти Кэрроу, боров и хавронья – грязные, жирные, говорят, как хрюкают, подлецы и садисты. И новый директор, Иуда сальноволосый и тоже известный садюга. И новый декрет о наказаниях.
Круциатус – это еще ладно, это боль, но не унижение. А розги… Меня пробирает, как подумаю, что ко мне их тоже могут применить. Мучительно стыдно, хочется рыдать в голос.
Слизеринские змеята почуяли свою власть. Сегодня в коридоре Теодор Нотт запросто подвалил ко мне и заявил: «Приходи вечером ко мне в спальню, не пожалеешь».
Началось. Неужели придется спать с чистокровными отродьями? Хотя кто еще позарится на дочь заключенного в Азкабан? Уж если мне суждено идти путем порока, пройду с гордо поднятой головой.
- Я не привык долго ждать. Что ты мнешься, как целка?
Так. Что я не целка, ему известно.
- Я обдумываю свой наряд.
- Лучший наряд девушки – её нагота. В девять я тебя жду.
Красивый парень, и будь он чуть менее самодовольным, приглашение стало бы даже приятным. Не питаю иллюзий, конечно, что он примет меня под покровительство, или, тем более, через связи родителей поможет моему отцу. Он зовет меня, чтобы насладиться властью. Я иду, чтобы не создавать себе лишних проблем.
Прогулка во дворе, после обеда – единственная оставленная нам вольность. В Хогсмид теперь нельзя, собираться группами больше трех человек – тоже. Все организации должны зарегистрироваться (нашли дураков!). Как будто запретами и контролем можно задушить сопротивление.
Пример тому – мои однокурсницы. Полумна Лавгуд и Падма Патил, кажется, опять бегают на собрания своего ОД. Я могла бы напроситься с ними. Не хочу. Они слишком рискуют. У каждой, разумеется, веские мотивы: у Лавгуд Гарри Поттер – чуть ли не лучший друг, у Патил сестра на Гриффиндоре. Возможно, арестованный за происхождение отец – тоже веский мотив. Но я хочу жить на свободе и в здравии.
Итак, прогулка. Её тоже вольностью уже не назовешь. Идем парами, строевым шагом, под надзором преподавателей, в приятной близости от дементоров. Опять мне бросается в глаза пуффендуйка Тана: ведя за руки двух первокурсников, она одними губами поет. И дети так же, беззвучно, поют вместе с ней.
Наконец мы убираемся к себе в гостиную. Кто-то, смешно сказать, учит уроки. Другие пишут домой или читают письма, присланные им.
Мне не пишут. Я никому не пишу. Смотрю без зависти на тех, кто получает почту. И «Ежедневный Пророк» по утрам не читаю. Там списки убитых. Не хочу понимать, что я действительно сирота. А может, еще и нет. Надеюсь, что нет. Восемь вечера. Буду потихоньку собираться.
… Действительно, не пожалела. Теодор Нотт оказался не худшим вариантом. Провел в спальню (его однокурсники в гостиной и бровью не повели), усадил на кровать, угостил миндальными пирожными и огневиски.
Рискнула спросить:
- А нас не застанут?
Глупо. Если он захочет, на нас сбежится смотреть весь факультет.
- У моих сокурсников другие развлечения сегодня.
Спиртное помогло расслабиться. Мы с Ноттом славно развлеклись. У него красивое, ловкое тело, и любовник он уже довольно искусный. Я, кажется, тоже его не разочаровала. На прощание Нотт наложил на меня отрезвляющее заклинание и сунул в руку два галеона: «Деньги лишними не бывают. Я получил удовольствие и хочу отблагодарить». Я поколебалась немного. Возможно, завтра всему Хогвартсу станет известно, что когтевранки – дешевые шлюхи. А если не возьму, он сочтет себя оскорбленным, и случится может все, что угодно.
- Я тоже получила удовольствие. Ты самый лучший из мужчин, которые у меня были. Так что денег, извини, не возьму.

Глава 4

Тана Грин.
10 сентября 1997 года. Как же горько, как мучительно стыдно. Руки дрожат.
Второй курс в полном составе бойкотировал маггловедение и ЗОТИ (хотя последнее можно уже называть просто темными искусствами). Кэрроу бросились к директору, тот заявился в их сопровождении в нашу гостиную и застал прогульщиков там.
Зачинщиков дети, разумеется, выдавать не хотели. Амикус Кэроу пригрозил подвергать Круциатусу каждого по очереди, пока виновные не будут найдены. И тогда Бобби с Джозефом Шарпом и Джереми Дейвисом признались, что прогул подстроили они.
Директор назначил им по 7 розог каждому и отправил к Филчу.
Однокурсница брата, Энни Эпплтри, прибежала к нам с Юджини Уайтхилл на большой перемене и, захлебываясь, рассказала все. Земля ушла из-под ног, я едва удержалась за стену. Бросилась в подвалы.
Наказание уже закончилось, Филч убирал обломки прутьев. Мальчишки осторожно надевали мантии; страшно бледные, с синеватыми губами, но когда увидели меня, покраснели.
- Зачем вы… - я ничего не могла больше выговорить, только всплеснула руками.
Брат молчал, смотрел с упреком. Джозеф и Джереми не поднимали глаз.
- А следы от розог убирать нельзя, - промурлыкал Филч. – Ничего-ничего, скоро все у меня перебываете. Эх, размял я ручки…
Это невозможно было слушать. Я увела мальчиков.
В гостиной Пуффендуя я осмотрела пострадавших. Бедные мальчишки, как они мялись сначала, но боль взяла верх над стыдом. После обезболивающих заклинаний и бадьяровых примочек им полегчало, я отправила их в постель.
Следы на теле затянутся через пару дней. Следы на душе… Родители пальцем не трогали нас с Бобби, да и для Джозефа с Джереми физическое наказание было дикостью. В учебниках не найдешь способа облегчить душеную боль.
Тем временем занятия закончились. Юджини просунула в гостиную кудрявую головку:
- Эй, Тэнни, пойдем обедать!
По дороге в Большой зал моя неунывающая подружка тараторила:
- Я объяснила Слизнорту, что случилось. Он снял десять баллов, но передавал соболезнования. Мировой мужик, правда?
- Да. Спасибо, Юдж.
Перед профессором Слизнортом мне очень неловко. Он добрый человек, хотя и своеобразный по натуре. Сейчас ему трудно: он остается на стороне добра, в то время как многие из его учеников вот-вот переметнутся к злу. Или уже переметнулись.
Каким-то чудом мы с Юджини не опоздали на обед. Студенты и преподаватели пришли далеко не все, даже директора еще не было на месте. Но едва мы уселись за стол, позади меня раздался голос профессора Снейпа:
- Мисс Грин, я полагаю, вы уже в курсе, какому наказанию был подвергнут ваш брат и за что?
- Да, сэр.
Юджини дернулась, пришлось положить ей руку на плечо.
- Полагаю также, что вы осознаете меру ответственности, которая лежит на вас? Я ожидал, что вы будете лучше присматривать за своим братом и его товарищами.
- Осознаю, сэр. Прошу принять извинения.
Я не поднимала глаз на директора и видела только Юджини, яростно стиснувшую вилку.
- Ваши извинения бесполезны. Следите за дисциплиной внимательнее, мисс Грин.
Директор наконец направился к своему месту за преподавательским столом. Я смахнула с глаз слезы.
- Вот тварь, - подружка зло прищурилась, обжигая синими огоньками быстрых глаз. – Тварь, да его бы самого розгами, да не семь раз, а семьдесят. А лучше семьсот.
- Не нужно, Юдж, - мне в самом деле тяжело было слышать от всегда добродушной, беззаботной Юджини жестокие слова. – Он в чем-то прав, я действительно недоглядела за мальчиками.
Юджини закатила глаза, но принялась помогать мне собирать вкусности для наших больных. Правда, когда я после обеда принесла им провизию, они спали. Еда осталась на тумбочках. Мне надо было поговорить с деканом.
Едва вошла к профессору Стебль, она обняла меня.
- Бедненькая моя! Как там Бобби?
- Спит. И Джозеф с Джереми тоже. Профессор, мы должны быть осторожней.
- О чем ты, Тана?
Усадив меня в кресло, профессор налила горячего шоколада. Пришлось кстати: за обедом я почти не ела, а сейчас немного успокоилась, и аппетит проснулся.
- Если к нам постоянно будут применять новые наказания, Хогвартс скоро превратится в лазарет. И когда наша помощь потребуется борцам, - имя того, с кем борются, пришлось выпустить, - мы не сможем ничего для них сделать.
Профессор устало кивнула мне. Пожилая, одинокая женщина, отдавшая всю жизнь школе и теперь вынужденная наблюдать мучения учеников, которых любит, как собственных детей.
- Я говорила с ребятами, но, боюсь, у меня недостаточно авторитета, чтобы они послушали меня. Но вас-то наверняка послушают! Пожалуйста, проведите собрание, поговорите со всеми.
- Да, да… Пожалуй, - она хмуро глядела в одну точку. – Пожалуй, ты права.
В гостиной ребята сгрудились над радиоприемником. Тепло проникло в душу, едва услышала голос профессора Люпина. Когда училась на первом курсе, он вел ЗОТИ. Человек редкой интеллигентности.
- Это «Поттеровский дозор», - шепотом объяснила Юджини. – Оппозиционная передача, запрещенная. Ханне её парень, Невилл, объяснил, какую волну ловить.
- А заглушающие заклятия вы поставили?
- Мы что, дураки? Конечно.
И тут из спальни мальчиков высунулись Бобби, Джозеф и Джереми, розовые со сна и словно совершенно оправившиеся.

Каролина Суоллоу.
4 сентября 1997 года. Пролилась первая кровь. Я думала, во-первых, что это случится раньше, во-вторых, что жертвой первой расправы пеадет Гриффиндор. Однако же это Пуффендуй.
И, кажется, пострадал кто-то близкий моей знакомой тамошней старосты. За обедом вид у нее был самый несчастный, она беспорядочно брала куски и роняла их. Сидевшая рядом с ней кудрявая пигалица, пуффендуйская ловчиха-неудачница, успевала одновременно утешать подругу и строить глазки всем проходившим мимо парням. Она чуть было не состроила глазки и нашему Иуде, но её реакции хватило, чтобы вовремя скривиться. Сальноволосый несколько задержался около девчонок: должно быть, гадость сказал.
После обеда – трансфигурация. Завидую выдержке Макгонагалл: она продолжает вести себя по-королевски. Прогулка оставляет тягостное впечатление. Одни лица искажены ненавистью, другие – злобным торжеством, третьи тупеют в покорности.
Выжигает страну война
Изнутри, как болезнь.
Я в себе пока не вольна
Потому - я здесь.

Три убийцы здесь правят бал,
Правду жгут, цепь куют,
Чтобы каждый себя сковал,
Чтобы сам лег под кнут.

По двору будем строить шаг -
По плацу, строй солдат.
Каждый будет покорный ишак
И душевный кастрат.

Торжествуйте же, палачи,
Продолжайте свой пир.
Не готовы для вас бичи,
Не противится мир.
Записала после прогулки. В голову пришло. Сейчас странное желание возникает: подняться на Астрономическую башню.
Вот она, Башня Молний. Круглая площадка, низкие бортики, пронизывающие порывы ветра. Два с лишним месяца назад здесь висела Черная метка. Здесь произошло одно из самых отвратительных преступлений в истории магической Британии. Чтобы убить Дамблдора, понадобилось меньше минуты. Секунды, мгновения. Чудовищные мгновения изменили жизнь многих и многих людей на годы.
Я уважала Альбуса Дамблдора как истинного мудреца. Я далека от того, чтобы его идеализировать: великие люди не могут быть образцами добродетели, масштаб личности возносит их над обывательской моралью. Но он был нашим полководцем и вдохновителем, настоящим вождем, единственной крепкой нитью, связывавшей всех противников Безносого воедино.
И вот кровожадное, завистливое ничтожество, отмытое от грязи и обогретое, подняло на него руку. Мерзко – тем более, что, по словам Поттера, Дамблдор в момент смерти был отравлен и безоружен.
Прощайте, мудрец. Прощай, прежняя жизнь.
Я повязала платок на шпильку для волос, трансфигурировала в траурный флаг. Прикрепила на краю одного из бортиков заклинанием приклеивания. Я волшебница очень способная, знаю, хоть и не считаю нужным учиться.
Пусть убийца видит, что мы помним о его преступлении. Разумеется, если что, я никогда не признаюсь.

Глава 5

Тана Грин.
18 сентября 1997 года. Проснулась сегодня затемно. Мокрый осенний туман словно проникает сковзь вековые стены. Юджини бормочет во сне, сладко улыбаясь.
Приведя себя в порядок, прошла в гостиную. Еще есть время, чтобы перечитать главу из «Гордости и предубеждения»: захватила книжку из дома.
Из коридора вошла Ханна Эббот. Растрепанная, в едва застегнутом халатике, босая. Дрожит, как в лихорадке.
- Ханна, что случилось? Кто к тебе приходил?
- Лаванда Браун, - Хана опустилась на диван. Я укутала ей ноги пледом: они уже посинели от холода. – Однокурсница Невилла… Мерлин, смилуйся над ним!
Она со стоном закрыла лицо руками. Говорить смогла лишь спустя минуту.
- Они с Джинни Уизли и Полумной Лавгуд решились похитить меч Гриффиндора из кабинета директора. Дамблдор завещал его Гарри Поттеру.
- Так?
- Сегодня ночью ребята выкрали меч. И попались Снейпу.
Тяжко. Виновен директор или нет в убийстве Дамблдора, нельзя не признать, что профессор Снейп человек жесткий, не знающий снисхождения. И за авантюру с мечом ребят, скорей всего, ждет суровое наказание. Сомневаюсь, что директор применит Круциатус; скорей всего, ребят ждут розги и заключение в подземелье. Бедные. И бедняжка Ханна.
- Я бы приняла за него все наказания! Что же, что мне делать?! – она плачет навзрыд.
Не знаю, что ответить. Обнимаю, укачиваю. Из нашей спальни выходит Юджини; оставив с ней Ханну, иду за успокоительной настойкой (в тумбочке на случай держу флакон).
Возвращаюсь, Юджини встречает меня мрачным взглядом; её тонкие ноздри раздуваются, впалые щеки раскраснелись.
- Джинни надо было нанести удар! Она освободила бы землю от этой мрази.
- Юдж, ты что? Напасть на безоружного?
- У него наверняка была палочка, - пожимает плечами Юджини.
- А у Джинни – меч. И их было трое, а он один, - подаю Хане стакан с успокоительным.
- Именно в такой ситуации Снейп убил Дамблдора.
- Ты уверена? – надоело отмалчиваться. – Ты уверена, что он виноват?
Такого удивления пополам с возмущением на лице Юджини я еще не видела. Хане было не до нас: она впала в забытье.
- Что значит «уверена»? А ты – нет? Ты на стороне этого ублюдка только потому, что он когда-то гнобил тебя поменьше, чем остальных?
Началось. Рано еще, видимо, делиться сомнениями.
- Мои оценки тут не при чем. Но мне не нравится, когда на человека без суда и следствия ставят клеймо убийцы.
- Да какой суд? Какое следствие? – Юдж вскипела. – Зачем они, если все очевидно?
- Для нас с тобой ничего очевидного быть не может. На месте смерти Дамблдора мы не были. Пора завтракать. Разбудим Ханну.
Едва мы вошли в Большой зал, Ханна бросилась к столу гриффиндорцев. Через несколько минут вернулась с радостным и удивленным лицом.
- Наверное, Снейпа околдовали, - она хихикнула. – В наказание он отправил Невилла и девочек помогать Хагриду.
- Вот это… Это… ни фига! – Юджини чуть не облилась молоком. – Значит, он совсем тупой! – провозгласила она и отсалютировала залу кружкой.
Ох, Юджини… Весь Хогвартс знает, что тупым директора назвать никак нельзя. И о добродушии Хагрида ему известно. В нынешних условиях послать ребят к лесничему – скорее поощрение, чем наказание. Возможно, не так-то Снейпу и нравится нас мучить? Ведь и назначая наказание Бобби с друзьями, он ограничился розгами. Унизительно и больно, но это не сводящая с ума боль Круциатуса. А когда над Астрономической башней повесили траурный флаг – да тогда же и повесили ,в день наказания Бобби – и вовсе не случилось никакого скандала: флаг просто сняли.
Неспроста все это, Юджини. Надо только найти отправную точку сомнений, освободиться от предубеждения и посмотреть на ситуацию объективно.
Каролина Суоллоу.
18 сентября 1997 г. Когтевран в смятении и изумлении. Полумна Лавгуд ночью вместе с друзьями-гриффиндорцами отправилась вовровать из узурпированного кабинета директора меч Гриффиндора. «Грабь награбленное!» - так говорили магглы в России во времена революции. Естественно, воры попались. В наказание их отправили пить чай (или травки собирать, уж не поняла) к Хагриду. Думаю, чего бы мне у нашего Искариота украсть, чтобы от занятий на недельку освободили.
Шла по коридору – наткнулась на Паркинсон. Та сняла баллы за «непристойный вид». Пусть тешится, жалко, что ли? При её мопсовом личике как еще компенсировать комплекс неполноценности.
Флаг мой сняли в тот же день. Ничего, буду вывешивать каждый месяц новый. Или нет – так можно попасться. Лучше придумать еще какую-нибудь шутку. Только менее безобидную, чем постоянные надписи на стенах – лозунги писать и последний пуффендуец горазд.
Можно наложить заклеивающее заклинание на двери наших Пожирателей. Или наколдовать кипяток с потолка – пусть получат горяченный душ перед занятиями. Только постараться, чтобы он лился минут пять.
Ага, вот еще какой план пришел в голову – долгоиграющий, правда. Наверняка в школьных архивах найдутся фотографии родителей Гарри Поттера. После убийства Дамблдора ходили слухи, что Снейп сыграл не последнюю роль в их гибели. На Хэллоуин стоит почтить их память. Публично, разумеется. В Большом зале отражения офографий – во всю стену, речовку, музыку соответствующую. Пожалуй, лучше песню. Покурю, раззадорю себя немножко – авось придет вдохновение.
Зачем мне это надо? Да, я ненавижу и презираю Пожирателей смерти всеми фибрами души. Да, нет прощения предательству. Но я же понимаю, что рискую – а я не хотела рисковать.
Во мне день ото дня просыпается странный задор. Я пропитываюсь, как губка, всеобщей злостью и отчаянностью и закипаю. И мне уже не так страшно, и противна покорность овец, к которой нас пытаются принудить. Нотт подбросил записку – снова свидание, к счастью, только завтра. А сегодня будет месть.едва стихнет хогвартс, выйду на тропу войны. И наверняка завтра поутру Хогвартс огласят крики боли (сладострастно улыбаюсь).
19 сентября 1997 года. О да! Оба Кэрроу сегодня пропустили первые уроки: в Больничном крыле лечились от ожогов. Говорят, что на занятиях потом исходили злобой. Неприятно, что Снейп, видимо, от своего ушата кипятка смог увернуться, скользкая тварь. Ничего, придумаем для него что-то понадежнее.

Глава 6

Каролина Суоллоу.
26 сентября 1997 года. Белый потолок кажется мне черным, и небо, тусклое дневное небо осени, безудержно темнеет. На тумбочке в простенькой вазе – хризантемы, рядом сладости лежат, кусок яблочного пирога. И такое отребье, как я, видимо, не принято бросать в беде. Сладости я готова скормить домовикам, а той могилки, на которую я должна положить хризантемы, которую завалила бы цветами, не существует на свете. Говорят, умерших в Азкабане выбрасывают в море. Папа, папочка!
Вчера на маггловедении Алекто Кэрроу пришла со списком.
- Вообще-то информация секретная, - прохрюкала она. – Но вам надо знать, как кончают жизнь маггловские выродки. Сегодня в целях экономии места в Азкабане ликвидированы следующие грязнокровки…
Она стала зачитывать, а у меня раз за разом останавливалось сердце. И точно, чутье не лжет.
- Джордж Харрисон Суоллоу…
- Не-е-ет! – меня как подожгли. Ужасная, горящая боль – кажется, кровь вспенилась. Я подскочила и со всех ног кинулась к Пожирательнице.
Неповоротливая свинья, она едва успела обернуться, а я с размаху налетела на нее, выхватила список и порвала в клочья.
- Круцио!
Ну нет, не возьмешь, дрянь! Увернувшись от заклятия, я просто, по-маггловски, с наслаждением, всласть вцепилась ей в волосы одной рукой, а другой расцарапал лицо.
К несчастью, урок проходил со слизеринцами в паре. Другие, может, еще и помогли бы. А эти змееныши: Малфой кивнул Крэббу с Гойлом, и те принялись оттаскивать. Надо сказать, я пару минут отбивалась. А потом… «Круцио!» от второго заклятия увернуться уже не удалось.
Кинжалы. Всюду кинжалы, в каждом сантиметре тела. Сжимаю зубы. Мышцы сводит болевой судорогой. Три Круциатуса я выдержала. Потом потеряла сознание.
… Час назад ко мне приходили Падма и Полумна. Принялись соболезновать, но я их остановила. Они замолчали на секунду. Затем Падма сообщила, что я пропустила во вчерашнем спектакле.
- Когда ты потеряла сознание, мы словно очнулись. Мальчишки бросились палить заклятиями в Кэрроу и малфоевских прихвостней, слизеринцы схватились за палочки, мы все тоже. Такая каша заварилась! Паркинсон сбегала за Амикусом Кэрроу и за Слизнортом. Они нас Ступефаем шарахнули от души, только тогда драка прекратилась. Тех, кому особенно досталось, левитировали в Больничное крыло. Остальных отвели к директору.
- И что он?
- Как всегда, со змей даже баллы не снял. Нам достались кому розги, кому отработки.
- В общем, средний уровень зверства.
- Погоди, ты еще не знаешь, что здесь было, в Больничном крыле.
- А что?
- Алекто Кэрроу настаивала, чтобы тебя посадили в подземелье. Помфри, конечно, ей препятствовала. Кэрроу даже Снейпа приволокла, вопила, что особый случай наступил. А ты оставалась без сознания. Хорошо, что Помфри прибежали помогать девочки с Пуффендуя: они, видимо, тайно изучают колдомедицину. Их староста вызвалась идти в подземелье вместо тебя.
- Староста? Такая беленькая, пухленькая, с косой?
- Она самая.
Бедная дурочка, зачем тебе это надо? Если случится беда с тобой, я и пальцем не пошевелю. А в твоей помощи и поддержке не нуждаюсь. Но все же придется отблагодарить её.
- Джинни Уизли просила передать, что тебе будут рады в Отряде Дамблдора, - сказала на прощание Полумна.
- Спасибо, но я одиночка.
- Как знаешь. Не грусти по своему папе, он всегда будет с тобой.
Странная и смешная девчонка. Но совершенно беззлобная, а это в наше время ой какая редкость и ценность.
… Уже стемнело. Заглядывал Флитвик. Долго молчал – видимо, подбирал слова. Наконец выдохнул:
- Если бы вы знали, как я вас понимаю. Как мечтаю уничтожить проклятых узурпаторов и восхищаюсь студентами, способными на протест. Простите нас, стариков, что мы боимся вам помочь.
Он чуть не плакал. Как ему ответить? Пробормотала только: «Вам не в чем себя упрекнуть». Понимаю, что солгала.
… Мне снился отец. Мы гуляли в парке, он кружил меня, как маленькую, кормил мороженым, катал на лодке. Не могу, плачу без остановки. Больше не усну.

Тана Грин.
26 сентября 1997 года. Вернулась из подземелий. У ребят уже закончились занятия. Бобби бросился ко мне первый, принялся бранить, но вдруг расплакался, как маленький. Грозился запустить к Снейпу в кабинет гигантского кальмара. Еле отговорила: кальмара не запустит, но как бы не натворил других дел. Неприятностей нам хватает.
Ребята долго толпились вокруг. Юджини смеялась, всхлипывала, ругалась и все обнимала меня. Хана пыталась накормить шоколадом. А пришедшая прфессор Стебль велела выпить горячего чаю и спровадила в душ.
Все-таки наш Пуффендуй – дружная и теплая семья. Мы можем ссориться, но все равно волнуемся друг за друга. Да и ссоримся, наверное, от излишних волнений.
Заключение в подземелье оказалось не таким ужасным. Конечно, там сыро и довольно холодно, кандалы мешают, но в целом не смертельно.
Меня поместили в комнату, размеров которой не смогла разобрать из-за темноты. У стен лежало много соломы, на ощупь не слишком жесткой. Вечером и утром Филч приносил мне по два куска белого хлеба и стакан воды. Удивительно, он даже не ворчал.
А главное - я не скучала. Пару часов дремала, а когда проснулась, рядом серебрился Толстый монах.
- Дочь моя, как прискорбно мне видеть тебя в темнице!
- Святой отец, как вы узнали?
- Кровавый Барон рассказал мне, что ты приняла чужое наказание. А сам я только воротился от своих собратьев, у которых гостил опять.
- Какие новости?
- Печальные дела творятся со страной нашей. По лесам и дорогам ищут ловцы одиноких путников, дабы обогатиться. Воистину разбойники.
Печален сначала был мой друг, но понемногу развеселился. Мы болтали, пели хоралы. Толстый монах рассказывал, насколько изменился английский язык. При жизни, оказывается, друг пробовал исследовать вопросы лингвистики и писал стихи. Декламировал их: очень красивые, но непонятные. Мало же мы знаем о судьбах тех, кто рядом.

Глава 7

Тана Грин.
1 октября 1997 года. Утром отправила письмо к маме – вчера весь вечер сочиняли, по очереди с Бобби. Про новые наказания маме знать не надо, и о новом подходе к ЗОТИ и маггловедению – тоже. Но и отмалчиваться не стоит, а то мама разволнуется сильней.
Если бы она могла хоть весточку прислать об отце! Мы с братом каждый вечер молимся за него – по-настоящему молимся, нас Толстый монах научил.
На занятии у Алекто пришла мысль: ведь наши мледшекурсники могут ничего не узнать о жизни и культуре магглов. Неизвестно, сколько продлится война, как долго будут у нас преподавать Кэрроу.
В ОД альтернативно обучают боевой магии. Но и о мирной жизни кто-то должен говорить! Может, стоит попробовать по выходным рассказывать ребятам о магглах по-настоящему – как рассказывала профессор Бэббидж?
На ЗОТИ выкручиваемся пока притворством. Один изображает, что накладывает заклятие, другой имитирует нужную реакцию. Приходится мало-мальски стараться, иначе Кэрроу давно бы раскусил нашу самодеятельность. С Когтевраном договорились, им идея понравилась. Гриффиндорцы на занятиях перетягивают внимание на себя и нарываются на очередной скандал. Возникает скверное чувство, что мы остаемся невредимыми за чужой счет. В Больничное крыло – мы продолжаем работать на подхвате у мадам Помфри – регулярно попадают после стычек с преподавателями два-три гриффиндорца. Восхищаюсь смелостью и стойкостью этих ребят, но все-таки они кажутся ожесточенными войной.
Тяжело со слизеринцами. Чувствую, им страшно: стена отчуждения как никогда высока. Возможно, они инстинктивно ищут спасения и потому пресмыкаются (иначе, увы, их поведение не назвать) перед Кэрроу и директором. Допускаю, впрочем, что к последнему они могут быть искренне привязаны. По-своему он был очень заботлив с ними.
Вот помню, когда училась на втором курсе, был Святочный бал по случаю Тунира трех волшебников. Нас, младшекурсников, туда не пустили, но праздновать-то хотелось. Кой-как укутавшись, совершенно не сговариваясь, младшие со всех четырех факультетов высыпали вечером во двор. Музыка в Большом зле доносилась и до нас, снежинки сыпались, как кружевное конфетти. Мы бегали, кружились, боролись, пели, хохотали. Один замечательный эльф с кухни Хогвартса вынес нам большущий графин тыквенного сока. Каждому досталось, правда, едва с рюмочку. Один мальчик со Слизерина обиделся, когда ему отказали в добавке, и убежал жаловаться. А мы невозможно дурачились: кто-то ел снег, кто-то валялся в сугробах. Такое безобразие и застали вышедешие во двор Филч и профессор Снейп.
Далее нас выпроводили в замок и развели по спальням. Сопровождалось шествие подсчетом снятых баллов и обещанием страшной расправы. Только слизеринцев отправили не в спальни, а в Больничное крыло, и баллов с них, конечно, не сняли.
Вот и детство вспомнила (улыбаюсь).
… После обеда подошла девушка с Когтеврана, Каролина. Поговорили. Интересный человек, очень стойкий. Буду рада, если мы подружимся.

Каролина Суоллоу.
1 октября 1997 года. Чистенькое личико. Большие спокойные глаза.
- Здравствуй.
- Я хотела… Поблагодарить.
- Ну что ты, - за паузой, конечно, последует нечто вроде «мне так жаль».
Машинально отмахиваюсь:
- Давай без соболезнований.
- Хорошо, - она кивает. – Соболезнования заведомо не принесут облегчения, а только напомнят о пережитой боли?
Прыскаю.
- Почему ты не на Когтевране?
Бровки вверх. Молчит.
- Ты не находишь, что нас с тобой жизнь сводит слишком часто?
- А ты все куришь? Не бросила? Это же вредно.
- Жить вредно, от этого умирают.
- Никогда не понимала этой поговорки. Как так: умереть от жизни?
- В поговорке скрыта заведомая логическая ошибка, как и в твоих рассуждениях. Ты уравниваешь «после» и «вследствие».
Болтали, пока нам не велели собираться на прогулку. Завтрашняя встреча, думаю, выйдет более естественной.
Главное, не пришлось окунаться в слащавую болтовню типа «А тебе какие котятки нравятся?» К слову, нравятся мне из всех животных лишь сиамские кошки, причем исключительно взрослые.
Покуда лежала в Больничном крыле, было достаточно времени, чтобы обдумать план представления на Хэллоуин. Чарам записывания голоса научил Эмиас, он же научил голос менять: поющие открытки – его хлеб. Так что с песней и речовкой проблем не возникнет. Спроецировать фотографии на стену – тоже задачка в принципе решаемая. Осталось эти фотографии найти.
Выглядело бы очень странно, если бы я попросила их у Макгонагалл или забрела в Музей квиддича – я на матчи-то ходила исключительно из вежливости. Однако фотографии Лили Поттер могли остаться у Слизнорта: говорят, она была его любимицей в свое время. Со Слизнортом у нас отношения прохладные, он недоверчив. Не только снимки не отдаст, а даже и в комнату не впустит.
Меня – да, не впустит. Но у него новая любимица – пуффендуйка Тана, уже спасшая меня от подземелий. Грех не поблагодарить.
Набьюсь в подружки, привяжусь, когда Слизнорт позовет Тану пить чай. А уж там сориентируюсь. Чтобы профессора не сильно коробило мое присутствие, временно стану смиренной овечкой и попробую воскресить свои скончавшиеся от истощения знания по его предмету.
Подружка Таны также мне интересна. Она известна фанатичной любовью к квиддичу и фантастической неудачливостью в нем же. Если Юджини Уйатхилл не свалилась с метлы, Пуффендуй уже должен праздновать победу. Как её приняли в команду и почему до сих пор держат – загадка.
Так вот, провалы в памяти Юджини компенсирует старательным собиранием фотографий квиддичных игроков. Этим многие балуются, но Уайтхилл организовала у себя прямо-таки филиал Музея квиддича. Наверняка фото Джеймса Поттера занимает в её коллекции не последнее место.
Да, кажется, староста Тана скоро пойдет обходить коридоры. Составлю-ка ей компанию.

Глава 8

Тана Грин.
7 октября 1997 года. Сегодня состоялось первое занятие нашего «кружка по маггловедению». Мы решили не ходить в Выручай-комнату, а то еще заметят в коридоре слизеринцы или Кэрроу. Просто наложили заглушающие заклятия на стены гостиной.
До самого назначенного часа вспоминала уроки маггловедения у профессора Бэббидж. Жаль, что я почти не помню бабушку с дедушкой, папиных родителей: они умерли довольно рано. А ребята приходили и рассаживались рядом: на диванах, на пуфиках, у цветов. Первый, второй курс: светлые любопытные глаза, честные мордашки. Бобби, занявший один из пуфиков, подвинулся, и к нему присела Энни Эпплтри (все чаще замечаю их вместе). Джозеф и Джереми улеглись на ковер около великана-алоэ. В основном собрались ребята с нашего факультета, но пришли и три гриффиндора, и пара когтевранцев.
Пора. Встаю, выхожу в центр гостиной. Глубоко вдыхаю.
- Здравствуйте, ребята. Мы собрались сегодня здесь, чтобы поговорить о людях, отличающихся от нас – о магглах. Наверное, каждый, кто пришел, чувствует необходимость этого разговора. Слишком много грязи сейчас льется на них, слишком много лжи вы слышите отовсюду.
Сейчас будет первый скользкий момент.
- Магглы действительно от нас отличаются. Отличаются тем, что не могут колдовать – так же, как не могли колдовать их отцы, деды, прадеды. Главное, что вы должны усвоить: этим магглы не хуже и не лучше нас. Допустим, человек, не имеющий музыкального слуха, не хуже и не лучше, чем имеющий. Брюнет не хуже и не лучше блондина. Они просто отличаются. Способность к магии – врожденное качество. Не более чем. Ни одно врожденное качество не может влиять на ценность человеческой жизни.
Энни поднимает руку.
- Почему мы скрываемся от магглов?
- Чтобы не напугать их, - улыбаюсь. – Человеку свойственно боятся неизвестного и непонятного. Едва ли то, что мы умеем делать – самое понятное и объяснимое явление. Был период, когда для волшебников страх магглов оборачивался большими бедами. Магглов не следует судить строго: они действовали в большинстве своем, повинуясь инстинкту самосохранения. Но прошли века, и время приносило столь страшные испытания, что недостойно для цивилизованного человека поддаваться этому грубому чувству и травить непохожих на него, даже не попытавшись разглядеть в них человеческую сущность. Это и к волшебникам тоже относится.
Вроде бы говорю то, что нужно. Вроде бы им интересно.
- Официально отношения магов и магглов регулируются Статутом секретности. Мы, конечно, будем его рассматривать на следующих занятиях, но сейчас хотелось бы поговорить о цивилизации и культуре магглов. Их цивилизация и в самом деле значительно отличается от нашей. Их физические возможности ограничены, и потому они вынуждены были обратиться к вспомогательным орудиям труда, развивать технику, а следовательно, и науку.
Ловлю себя на мысли, что наслаждаюсь. Даже не тем, что посильно пытаюсь восстановить справедливость – процессом. Словно отдаю что-то, делюсь – и делиться приятно.
Готовясь к занятию, расспрашивала ребят, у которых один из родителей – маггл. Неплохо было бы еще проконсультироваться с Джинни Уизли: говорят, её отец увлекается маггловской техникой. Но это успеется. Хоть бы в самом деле успелось.
Вот и финальная часть. Призываю с письменного стола томик сонетов Шекспира. Если начинать знакомить с маггловской культурой – то, конечно, с величайшего писателя Англии.
Потихоньку рассказываю о нем, и вновь Энни тянет руку.
- Это он написал «Ромео и Джульетту»? - а сама чуть косится на Бобби и краснеет.
- Он. Мы обязательно прочтем его пьесы вместе. Но Шекспир был не только драматургом – он был удивительным поэтом.
Наугад открываю томик. Сонет 90.
- Уж если ты разлюбишь - так теперь,
Теперь, когда весь мир со мной в раздоре.
Будь самой горькой из моих потерь,
Но только не последней каплей горя!

И если скорбь дано мне превозмочь,
Не наноси удара из засады.
Пусть бурная не разрешится ночь
Дождливым утром - утром без отрады.

Оставь меня, но не в последний миг,
Когда от мелких бед я ослабею.
Оставь сейчас, чтоб сразу я постиг,
Что это горе всех невзгод больнее,

Что нет невзгод, а есть одна беда -
Твоей любви лишиться навсегда.
(Пер. С.Я. Маршака – прим. автора).
Каждый раз, когда читаю сонет 90, к горлу подкатывает комок. Представляю глубокое одиночество человека, с губ которого мог сорваться этот горький стон, тоскливое ожидание от единственного близкого человека боли, перед которой померкнут все мучения настоящие и будущие. А по сути, ожидание «удара милосердия» - потому что после этой боли человек уже не сможет жить. Господи, зачем же так случается, что иногда лишь ударом милосердия можно спасти человека?
Поднимаю глаза на детей. они смущены, придавлены, но не так, как обычно придавлены все мы страхом. Их души сжало сострадание. Великий Шекспир.
- Что чувствует герой сонета? – надеюсь, они уже понимают. Только бы не на собственном опыте. – Чего он ждет?
- Он надеется, что его девушка никогда его не бросит, - поднимает руку Бобби.
…После занятия прошел уже час. У гостиной Когтеврана жду Каролину: договаривались вместе пойти к профессору Слизнорту. У меня какая-то беда с настойкой бадьяра: она почему-то почти потеряла исцеляющие свойства. А Каролине сдавать ЖАБА, и, как она пояснила, хочется наладить наконец отношения с зельеварением и с его преподавателем.

Каролина Суоллоу.
7 октября 1997 года. В комнатах Слизнорта пьем с ним чай. Хороши покои вытребовал дядечка, однако. И сорт чая отменный, и сладости – язык проглотишь 9даром, что я их не очень люблю).
- Вероятно, вы взяли для настойки старые компоненты, - когда Слизнорт обращается к Тане, моржовые усы на румяной физиономии лоснятся, как у кормленого кота. – Могу дать вам свежие.
- Вы меня этим очень обяжете, - тихо отвечает пуффендуйка.
- Мисс Грин, для меня в радость помочь столь способной ученице.
Тана заливается краской и мотает головой, а я понимаю, что наступил удобный момент.
- Способная студентка с зелеными глазами… - тяну, почти напеваю. Слизнорт чуть насторожился. - Профессор, ходили слухи, будто вы считаете учеников с зелеными глазами наиболее способными в зельеварении, - это я шучу вроде как. – Попахивает дискриминацией, не находите?
Профессор хмыкает.
- Вообще я такого не говорил. Слух пошел, думаю, из-за необычайных успехов Гарри Поттера в моем предмете. Так уж получилось, что от матери он унаследовал талант одновременно с цветом глаз.
Так, мне сейчас не положено смеяться. Самое время перейти в наступление. И неожиданно на помощь приходит Тана.
- А правда, что мать Гарри Поттера была необыкновенная красавица?
- Правда, - глаза Слизнорта увлажнились. – И красавица, и умница, и человек редкой доброты. Показать вам её фотографии?
Обе дружно киваем. Пару минут спустя перед нами распахивается призванный с тумбочки альбом.
- Вот она, - Слизнорт передает нам пачку колдографий. – Лили Эванс, в замужестве Поттер. Лучшая и любимая моя ученица.
- Какая красивая! – наивно восклицает Тана.
Рассматриваю колдографии. Меня интересуют те, где Лили постарше. Вот эта сойдет: изящная рыжеволосая девушка нюхает цветок и оборачивается, чтобы погрозить пальцем снимающему.
Она в самом деле очень хороша. Это не величавая красота Кандиды Когтевран, не холодная и болезненная привлекательность слизеринок, не солнечная прелесть Джинни Уизли. Девушка на колдографии одновременно ярка и трогательна. Белоснежная кожа глаже атласа, и кажется, что даже нежный поцелуй оставил бы розоватый след. Линии пышного рта совсем детские. На щеках играют ямочки. Темно-рыжие кудри падают на худенькие пока плечи, на небольшую высокую грудь, на лепестки цветка в полупрозрачной руке. Во всем облике – простая и проникновенная гармония. Но самое главное – её глаза. Крупные, изумительного цвета и формы, они смотрят в душу и видят её сразу до дна, и заранее прощают абсолютно все. В них хочется глядеть неотрывно.
- И вправду она красавица, - кладу фотографию в альбом, но поближе к себе. – Наверное, у нее было много поклонников?
- Да, достаточно, - Слизнорт посерьезнел, усы скорбно обвисли. – Даже мои подопечные, слизеринцы, на нее заглядывались. Я понимал, что последнее совсем не к добру, ведь Лили была маглорожденная, и видеть в ней чистокровные юноши могли только…
Он краснеет и замолкает.
- Кого, профессор? – меня разбирает любопытство.
- Неловко говорить об этом с невинными барышнями.
- Не такими уж барышнями, положим, и не такими уж невинными, - ишь ты, раззадорил меня и вздумал уйти от ответа! – Нам, в конце концов, полезно было бы знать, за кого могут посчитать нас.
Слизнорт отодвигает чашку. Скверно на меня косится. Говорит с расстановкой:
- Женская красота во все времена становилась не даром, а проклятием и трагедией. Особенно, если девушка не располагала ни средствами, ни положением в обществе. Мужчины видят в женщине прежде всего оболочку, тело, красивую игрушку. Тот, у кого достаточно денег, игрушку покупает. У кого нет – ломает, чтобы другим не досталась.
Он сильней раздражается и в конце речи с шумом встает из-за стола.
- Мисс Грин, пойдемте, я дам вам свежие компоненты для настойки.
Тана, слушавшая разговор с опущенными глазами, но жадно – о, как хорошие девочки охочи до описания пороков – послушно следует за профессором. Я быстро прячу колдографию под блузку. Оправляю мантию. Закрываю альбом, отодвигаю от себя.
Еще один этап операции «Хэллоуин» пройден.

Глава 9

Тана Грин.
13 октября 1997 года. Бедную Юдж исключили из команды.
Утром, собираясь на тренировку, подружка ни о чем не подозревала. Капитан почему-то не счел нужным предупредить Юджини, чтобы она хотя бы не приходила зря.
- Что-то на душе гадостно, - она тревожно блестела глазами за завтраком. – Держи за меня пальцы скрещенными. И на всякий случай выпросила бы ты у Слизнорта Феликс Фелицис.
- Если бы ты предупредила заранее.
Юджини стала ловцом после смерти Седрика Диггори. Мрачное начало, я отговаривала Юдж, как могла. Она стояла на своем: «Я так мечтала попробовать! Седрик на следующий год все равно бы выпустился и из команды ушел!» Её все-таки приняли. У Юдж неплохие данные для ловца, но она почти совсем не была подготовлена. Заранее было понятно, что она не сможет соперничать ни с Гарри Поттером, ни с Драко Малфоем. А помня о Седрике, наши игроки и от нового ловца ожидали слишком многого.
Юджини чувствовала, что не оправдывает надежд команды, что её постоянно сравнивают с покойным Седриком. Она нервничала, а перед матчем и вовсе впадала в панику. Отсюда и постоянные падения с метлы. На матчи с Гриффиндором мадам Хуч даже разрешала заменять ловца – им становился Майкрофт Саммерби. Но и бросить квиддич Юджини отказывалась. «Я им докажу! Я еще стану лучшим игроком Хогвартса!» И гордо откидывала темнокудрую головку.
С горящими глазами, вскинув подбородок, стояла сегодня Юдж на квиддичном поле, когда перед всей командой Майкл МакМанус, капитан, объявил, что она исключена из команды. Лишь выслушав все, медленно повернулась, пошла с прямой спиной, пытаясь скинуть налокотники. Так отвлеклась, что не заметила какую-то корягу и упала. Я помогла ей подняться, она чуть отряхнулась и зашагала дальше.
- Да оставь ты этот налокотник!
- К Мерлину его… К мандрагоре… К гиппогрифу… - Юдж с протяжным отчаянием всхлипывала. А едва вошли в замок, разрыдалась, уткнувшись мне в плечо.
Жаль её, ужасно жаль. И тягостно на душе, потому что не знаешь, как утешить, не солгав: увы, слишком очевидно было, что так все закончится.
- Мерлин мой, по кому такие слезы? – у порога показалась Каролина. Здорово, что она оказалась поблизости. Втроем беду переживать легче, чем вдвоем. Каково одному, совсем одному? Ужасно, наверное.
Мы с Каролиной видимся по нескольку раз в день; с ней не только интересно, но и легко, как с родной сестрой – даже с Юджини мы не всегда настолько понимаем друг друга. Мои подружки уже познакомились и, кажется, понравились друг другу.
Не встретив, к счастью, ни Кэрроу, ни кого-либо из слизеринцев, мы добрались до комнат Пуффендуя. Каролина, умница, успела почти успокоить Юджини.
- Да разве это тренировки? Это профанация. У тебя случались неудачи – они у всех случаются. Но не нашлось никого, кто поддержал бы тебя в профессиональном плане, помог дельным советом. Ты не виновата в том, что случилось сегодня: к тебе просто не стали искать подход.
- А я, между прочим, про квиддич знаю побольше некоторых! – выкрикнула Юджини, оборачиваясь, как будто тренирующиеся могли её услышать.
- Я слышала, у тебя такая коллекция колдографий игроков, что Музей квиддича позавидует.
- Пять лет собираю, едва в Хогвартс поступила, - в глазках Юджини вспыхнул наконец привычный озорной огонек. – Хочешь, покажу?
- Конечно, хочу.
Мы славно посидели над пухлыми и цветастыми альбомами и конвертами Юджини. Пили тыквенный сок вволю, уплетали яблочный пирог (домовые эльфы Хогвартса – щедрый народ). И когда возвратились с тренировки наши игроки, Юджини вовсе не была на них в обиде. Все-таки Каролина – замечательный психолог, а Юдж – очень добрый, отходчивый человек.

Каролина Суоллоу.
13 октября 1997 года. Не зря я уже несколько дней хожу по пятам за пуффендуйками. Добыла колдографию Джеймса Поттера.
Юджини Уайтхилл выгнали-таки из квиддичной команды. Проследив за ней и Таной, я очень вовремя появилась у них на пути, заболтала и предложила отметить славное окончание спортивной карьеры Юдж. Грех было заодно не почтить вниманием импровизированный музей квиддича. Тану удалось спровадить на кухню за тыквенным соком. А уж я с утра пораньше уломала одного эльфа подальше припрятать угощение.
- У меня к тебе просьба, - делаю взволнованное лицо, губы дрожат. Заплакать? Нет, лишнее. – Ты не могла бы мне подарить колдографию Джеймса Поттера? Она ведь наверняка есть.
У Юджини чуть округляются глаза.
- Есть. А тебе зачем?
- На него похож человек, которого я любила. Он сам мне хвастался, что похож. А теперь мы в разлуке, и у меня даже карточки его не осталось.
- Он магглорожденный, да? – бедная экс-ловчиха переходит на сочувственный шепот. Печально киваю. Юдж немедленно извлекает из конверта с надписью «Ловцы Гриффиндора» колдографию юноши, очень похожего на нынешнее «Нежелательное лицо №1». Отличие – разве что в цвете и форме глаз, да в каких-то мелких штрихах лица, да еще в том, что человек, не испытавший ударов судьбы, всегда будет много красивей страдавшего. Боль не успела отравить взгляда, обескровить губы, ссутулить плечи и провести первую горькую черточку у бровей.
В облике Джемса Поттера жила мужская привлекательность – без слащавости, интеллигентность – без робости, сила – без брутальности, дерзость – без наглости. Удивительно хорош.
Справедливости ради нужно отметить, что Эмиас на красавца-ловца похож, как береза на сосну.
- Спасибо. Кандидой Когтевран клянусь, никогда не забуду. Возьми на память, - протягиваю Юджини браслет, переливающийся синим и зеленым. Надевала его на днях, и Юдж заметно заинтересовалась побрякушкой.
- Не надо, - она жалконько машет ручками.
- Бери. Мне его подарил нелюбимый челвоек.
Берет. На самом-то деле браслет, конечно, подарил Эмиас: любил он такие штуки, эффектно и недорого. Но от его подарков давно пора избавиться.
Стемнело. Нынешнюю ночь я проведу в Выручай-комнате. Мне услужливо предоставлен диванчик с чистой простыней, лоскутным одеялом и подушкой. Но спать не придется: еще не придумана песня, которая должна прозвучать в память о покойной чете Поттеров на Хэллоуин.
Достаю обе колдографии, кладу рядом на одеяле, освещаю Люмосом. Трепетный цветок, словно расправивший лепестки после первой грозы - Лили и не поцарапанный жизнью Джеймс. Идеальная девушка, идеальный юноша. Но как-то мало общего между вами.
Что там говорил Слизнорт? Красивая игрушка, которую богач покупает, а бедняк ломает, чтобы никому не досталась… Допустим, богач – Джеймс, тогда кто бедняк? Нет, глупо; мало ли, заврался старый сплетник. Не представляю себе девушку с дивными всепрощающими глазами продающейся, как вещь. Сейчас я обязана поверить в неземную любовь Поттеров, иначе песня не получится.
… Полночь. Текст наконец готов. Не совсем то, что я предполагала, но зато мелодия сразу пришла в голову. Где-то у шкафов завалялась гитара: привез когда-то магглорожденный ученик с испанскими корнями. Попробую подобрать аккорды.

Посмотрите на нас: мы любовью согрели века,
Свои юные души сжигая сияющей страстью.
Взгляд со взглядом сливался, к щеке прижималась щека,
Мы готовились жить: сквозь года, и ветра, и напасти.

Не глядите на нас! Мы мертвы, мы истлели в земле.
На развалинах дома гуляют ночные метели.
Только где наш убийца? Болтается разве в петле?
А пособник его получил повышенье в карьере.

Серый камень могильный остался от нашей любви
Да скиталец, гонимый отныне повсюду на свете.
На веселый Хэллоуин ты праздновать нас позови:
Мы считаться придем, и придут нерожденные дети.

Сама не понимаю, признаться, кого хочу задеть «поминками», которые готовлю. И кого вообще могу задеть. А хотя – зачем об этом думать, просто почтим память замечательных ребят: они недоцвели, недолюбили и, может быть, даже не успели повзрослеть.

Глава 10

Тана Грин.
31 октября 1997 года. Не верится в происходящее. Кошмарный сон. Не могла так разом оборваться дружба.
День начинался замечательно. Из-за темных туч наконец выглянуло несмелое осеннее солнце, а полуседые холмы словно умылись ночным дождем. Профессор Стебль с утра позвала нас в теплицы: Хагрид принес к порогу множество маленьких тыквочек, следовало выбрать понравившиеся и обработать их. Костюмы и маски для вечеринки мы смастерили накануне; развесить тыквы обещали младшекурсники: у них сегодня уроков поменьше. Ожидание праздника согревало, мы все не переставали улыбаться. Правда, предстоял еще вечерний пир в Большом зале, но всего-то час мы, конечно, смогли бы перетерпеть. Зато вечером мы устроим настоящий семейный праздник.
Очень было жаль, что к нам отказалась заглянуть Каролина. У нее горячая пора, контрольные – одна за одной. Последний рывок, последний этап, наверное, всегда тяжелы для человека, а тем более в столь угнетающей обстановке, после пережитого горя, для которого нет слов утешения. А впереди одна неизвестность, потому что мы не знаем, когда и чем закончится война.
Для магической Англии Хэллоуин – не только традиционный праздник, но и символ победы над злом. Пусть зло вернулось, но мы-то уже знаем, что оно не вечно и не так уж неуязвимо. И с ним борются, не жалея жизни, самые смелые люди.
…К обеду мы узнали, что оба Кэрроу попали в больничное крыло и на праздничном ужине не появятся. Юджини выразила надежду, что не придет и директор: он явно недолюбливает Хэллоуин, в прошлые годы на празднествах появлялся редко и ненадолго. Однако же на сей раз присутствовал.
Когда в час ужина все собрались в Большом зале, директор, видимо, хотел обратиться к нам с речью. Но как только он встал, словно бы из ниоткуда зазвучал резковатый, с надрывными интонациями, женский голос.
- Друзья! 16 лет назад, 31 октября 1981 года, Томом Риддлом были злодейски убиты Джеймс и Лили Поттеры. Самое непосредственное участие в этом преступлении принял Северус Снейп. Вечная память погибшим! Вечное проклятие палачам!
Слизеринцы вскинулись, но директор жестом остановил их. И не шевелился больше, застыл, как каменный. От дверей зала прямо к нему плыли по воздуху две огромные – увеличенные, наверное – колдографии; отсвечивали по стенам, и их видели все. Под звуки гитарного перебора тот же голос пел, как двое совсем юных людей мечтали обогреть любовью мир, но погибли, и от их любви остался серый могильный камень. Печальная красота зрелища завораживала, но в воздухе росло напряжение, будто кто-то, мучаясь под пыткой, еле сдерживал крик.
Юджини побелела и вцепилась мне в руку: колдография Джеймса Поттера была из её коллекции. Студенты затаили дыхание. Учителя скорбно опустили головы.
Песня растаяла. Зал выдохнул, оживая. Директор уменьшил колдографии и призвал их.
- Отлично, - произнес он, спрятав снимки в карман. – Теперь я хочу услышать имя виновника. Если в течение пяти минут я его не узнаю, на месяц будут отменены прогулки и закрыта совятня.
- Имя виновника – Северус Снейп! – Джинни Уизли порывисто встала. – Вы один виновны в том, что сейчас происходит!
- Молчать, мисс Уизли.
- Что, правда глаза колет?
- Минус пятьдесят баллов с Гриффиндора.
- Да хоть сколько! Наконец кто-то решился сказать, как есть. Ведь это вы разгласили пророчество, из-за которого ваш хозяин убил родителей Гарри. Вы…
- Молчать, мисс Уизли!
- Убийца!
На крик Джинни другие студенты стали вскакивать с мест, выкрикивая: «Убийца! Предатель!» Учителя выглядели так, словно вот-вот присоединятся. Некоторые слизеринцы-старшекурсники тоже поднялись, взяв палочки наизготовку. Директор вновь безмолвно остановил их. У него были мертвые глаза.
А по воздуху, казалось, свищут камни, брошенные сотнями пращ; хотелось прикрыть голову.
- Предатель! Сволочь! Трус!
- Силенцио!
Сама не понимаю, как получилось это заклинание: мы его и проходили-то недавно. Но стол Пуффендуя застыл с раскрытыми ртами, а гриффиндорцы и когтевранцы, видимо, смолкли от неожиданности. Слизеринские старосты на всякий случай наложили Силенцио и на них.
- Пятьдесят баллов Слизерину, - кивнул директор. – Также благодарю мисс Грин. Десять баллов Пуффендую.
Ребята поглядели на меня с ужасным презрением; я поувствовала, как лицо заливает краска.
- С Гриффиндора, Когтеврана и Пуффендуя по пятьдесят баллов за вопиющую дерзость. Так как имя виновника не названо, то прогулки и переписка запрещены на месяц. Празднование отменяется. Мисс Паркинсон, мисс Астория Гринграсс, мисс Грин, осмотрите помещения, прилегающие к Большому Залу. Покуда старосты не вернутся, никто не расходится.
Панси Паркинсон и Астория Гринграсс, вытянувшись в струнки и стараясь не задеть друг друга, направились к выходу. Пришлось присоединиться.
Звук песни, насколько я поняла, доносился из Трофейного зала. Там темно, хоть глаз выколи; посветила Люмосом. Сзади тронули за плечо.
- Мисс Грин, - свежий до холодка и старательно вежливый голос Астории можно услышать нечасто. – Разрешите сопровождать вас? Надеюсь, я не обязана объяснять причин.
- Не обязаны, конечно. А где мисс Паркинсон?
- Обыскивает коридор. Кстати сказать, рада, что среди пуффендуйцев нашлись здравомыслящие люди. Однако, боюсь, вам теперь придется перевестись к нам на Слизерин, - она засмеялась. – Не бойтесь, что бы о нас ни говорили, мы не обижаем полукровок.
- Рада. Но надеюсь помириться с товарищами.
И тут мне на глаза попался лежащий у стены исписанный лист бумаги. Судя по его положению… Ну конечно. И что теперь делать? Я ведь вспомнила, где раньше видела ту колдографию Лили Поттер. Понятно, кто стоит за сегодняшним «поминовением».
И слизеринку никуда не отошлешь: сразу заподозрит неладное.
- Пойдемте. Мне кажется, звук был примерно оттуда, - увожу Асторию в другой конец зала.
Подсвечивая Люмосом, шарим между наградами. Постепенно расходимся. Удается снова приблизиться к выходу. По крайней мере, листок вижу. Накладываю заглушающие чары. Рискнем.
Подбираю его. Даже в темноте чуть различаю: «Друзья! 16 лет назад…» Жаль, что мы пока не проходили по трансфигурации, как заставить предмет исчезнуть совсем. Превращаю лист в пыль.
- Торгео! – на всякий случай. Быстро отхожу, снимаю заглушающие.
- Мисс Грин, куда вы пропали? Я зову вас в четвертый раз! – только бы она не поняла.
- Извините. У меня обострилась аллергия на пыль, пришлось наложить Заглушающие.
Поверила ли? Наконец нам надоедает блуждать по темноте. Возвращаемся в Большой зал, Панси Паркинсон уже там.
- Каковы результаты ваших поисков?
- Наши поиски ни к чему не привели. Сожалею, сэр, - Астория почтительна и спокойна.
Никто из наших ребят не заговорил со мной, покуда мы не оказались в гостиной. Во взглядах Бобби и его друзей плескалось разочарование, глаза Юджини захолодели, Ханна отворачивалась.
В гостиной товарищи окружили меня. Долго молчали. Хотелось расплакаться и умолять, чтобы они забыли сегодняшнее, чтобы все оставалось, как прежде. Они обязательно простят. Ведь мы же пуффендуйцы!
- Извините меня, пожалуйста. Но то, что я сегодня сделала, считаю справедливым, и в следующий раз готова поступить точно так же.
Эрни Макмиллан стал строг, как судья.
- То есть ты считаешь справедливым затыкать рты своим друзьям, чтобы они не смели говорить правду предателю?
- Ты уверен, что правду? И – что предателю?
- Ты его оправдываешь? – Эрни вспыхнул, Ханна успокаивающе коснулась его плеча.
- Да. Я не считаю директора виновным. Как не считаю честным толпой набрасываться на одного.
- С тобой все ясно, - Эрни отступил назад, ребята повторили его движение. – Раньше ты была хорошим товарищем, и мы от тебя не отвернемся. Но три дня ты проведешь в изоляции. Ты не примешь участия в сегодняшнем празднике. Три ночи ты должна будешь провести вне спальни девочек, и три дня с тобой не заговорит ни один пуффендуец. Бобби, Юджини, вас это тоже касается.
Юджини медленно кивнула. Бобби, до тех пор стоявший с низко опущенной головой, всхлипнул и убежал. Только бы его не начали травить за предательницу-сестру.
- Эрни, может быть, ты изменишь решение, - робко начинает Ханна.
- Нет! Мы не отворачиваемся от нее. Но за каждый проступок должно быть наказание. Уходи, Тана.
После вечернего обхода я собрала нужные вещи. На три дня моим домом станет Выручай-комната.
Неужели произошедшее непоправимо? Неужели ребята отдалились безнадежно и безвозвратно?
Но я не раскаиваюсь. Я видела глаза человека, мертвые от боли и усталости. Нельзя пинать убитого, крича ему в лицо: «Предатель!»
… Ночь навалилась. Выручай-комната, освещенная палевым светом ночника, превратилась в уютную спаленку. Все образумится, ребята поймут и простят, мы обязательно помиримся с Бобби, и с Юджини тоже. Главное, все живы и здоровы.
Пора спать. Честное слово, я не плачу.

Глава 11

Каролина Суоллоу.
1 ноября 1997 года. Досадно. Старалась, как могла, а что вышло?
Во-первых, накануне Хэллоуина гриффиндорцы вывели из строя обоих Кэрроу: после очередной шутки оба попали в Больничное крыло с переломами. Думаю, вполне заслуженное наказание за примененный к трем студентам Круциатус. Однако я поняла, что ждать веселой реакции на мою акцию уже не стоит: Снейп – человек самый бесчувственный из всех, кого я знаю. Наверняка даже глазом не моргнет.
И точно. Разумеется, за последствиями своего представления я наблюдать не стала, ретировавшись в Выручай-комнату, а потом в спальню. Сокурсники, вернувшиеся с пира, рассказали, что три факультета после песни принялись орать на сальноволосого, а тот наблюдал с улыбочкой. Так обнаглел, что и слизеринцам вмешиваться не велел. Низкого же он о нас мнения. Ничего, ситуацию мы исправим, время есть. Крики студентов прекратила Тана Грин, наложив Силенцио.
С утра я встретила её в коридоре. Спокойная, но очень бледная, она шла в стороне от других пуффендуйцев, а рядом летело факультетское привидение – Толстый монах. Спрятавшись за чьими-то дюжими спинами, я подслушала разговор девочки и призрака.
- В годину войны сострадание к врагу не найдет понимания, дочь моя.
- Я не считаю его врагом.
- Тогда будь тверда. Ты поступаешь по совести.
О чем это они? Любопытно.
Мимо Таны, едва не задев её развевающимися полами мантии, стремительно прошел Снейп. Резко обернулся – я уж испугалась, сейчас наговорит девчонке гадостей. Ничего, зашагал дальше.
За обедом Тана сидела в самом дальнем углу. Однокурсники старались не смотреть в её сторону. Бойкот устроили, что ли? А ведь могли, барсуки тупые.
Перед совместной с Пуффендуем трансфигурацией окликнула Эрни Макмиллана.
- Смотрю, новые наказания изобретаешь?
-Что ты имеешь в виду?
- Бойкот, объявленный Тане Грин.
Макмиллан больше, чем обычно, стал похож на молодого индюка.
- Это наши факультетские дела. тебя вообще вчера за ужином не было.
- Мне рассказывали, причем в подробностях. Макмиллан, тебе надоело быть живым и здоровым?
Так, глазки распахнул, уставился.
- У нашего псевдодиректора на руке, приблизительно вот тут, есть такая несимпатичная наколочка. Если её коснуться палочкой, то может прибыть сам Великий Безносый, или, что более реалистично, с десяточек его подручных.
- Про Метку мне и без тебя известно.
- Стало быть, ты понимаешь, что наш Искариот мог с минуты на минуту вызвать своих. С теперь частенько ходит, к примеру, оборотень Сивый… Грин, можно сказать, вас спасла.
Макмиллан побагровел.
- Ханна мне с утра надоедает, канючит, чтобы я отменил бойкот. И, смотрю, у нее нашлись союзники.
- Тебе не кажется, что ты в меньшинстве, причем заслуженно?
- Мне неприятно, что Тана все время защищает Снейпа.
- У всех свои ошибки. Отличница не может себе позволить ругать педагога. Так бывает. Это мелочи, и уж точно не стоит из-за них отталкивать человека в гражданскую войну.
Эрни очень медленно кивает. Да воцарится мир на Пуффендуе! (Улыбаюсь).
Нотт… Думала, после инцидента с Алекто он отстанет. Однако, видно, просто ждал, пока я оправлюсь от Круциатусов окончательно. Сегодня снова позвал на свидание – на сей раз на Астрономической башне. Хочет превратить место, достойное мемориала, в приют разврата (как выразился бы тот же Макмиллан)? Ладно, выбора нет. Пойду.
…Ночь разлила в воздухе черный лед. Нотт минут пять накладывал на камни согревающие чары. Трансфигурировал плащ в бархатное покрывало, усадил, отогрел мне ладони дыханием. Ведь может быть очень милым, когда захочет.
- Тебе подходит осенняя ночь. Знаешь, сейчас самое мрачное время года. Легко творятся темные дела.
- Например, осквернение места памяти, - что ж, пусть знает, как я отношусь к его затее.
- Брось. Я же не веду тебя к его гробнице. Думаешь, у меня совершенно нет принципов и правил?
- Отчего же. Есть, да не про всякого честь.
Он влил мне в рот огневиски. И тут же накормил с рук кусочками шоколада. Уже когда расстегивал блузку, я спросила:
- Закончишь Хогвартс – станешь Пожирателем?
- Ты знаешь ответ, зачем же спрашивать? – он целовал мне шею. – И стану, и женюсь на чистокровной дурище вроде Паркинсон или чистокровной куколке вроде Гринграсс. А ты станешь моей любовницей. Постоянной любовницей.
Замечательный финт ушами. А ничего, что по милости чистокровных фашистов мой отец был брошен в Азкабан и убит?
- Не побрезгуешь?
- Но ты ведь не грязнокровка. А если бы и была – существует грязь, в которой очень приятно вымараться.
Покуда юноша голубых кровей марается о мое тело, смотрю в промозглую бездну ночи и вспоминаю давешний разговор со Слизнортом. «Даже мои подопечные, слизеринцы, на нее заглядывались. …Но кого они могли видеть в магглорожденной?» Бедный старикан считает, верно, что Америку нам открыл. Тане, скорей всего, и открыл, а я вещью стала с тех самых пор, как повстречала Эмиаса. И не стыжусь ничего, и не собираюсь быть другой.

Тана Грин.
1 ноября 1997 года. С самого утра все стало налаживаться. Перед завтраком ко мне подошли Бобби и Ханна. Братик ничего не сказал, обнял и уткнулся в плечо. А Ханна пообещала: «Я постараюсь упросить Эрни, чтобы он снял бойкот. Да, в конце концов, ну что он сделает, если ты переночуешь там, где положено?»
- Спасибо. Вы бы с Бобби не задерживались, наверное, ребята на меня еще злятся.
- Успокаиваются потихоньку. Тебе, в самом деле, не стоило… Ничего, если сама не смогу – попрошу профессора Стебль.
Бобби поднял голову: «Если Эрни запретит тебе возвращаться, я его стукну!» Замечательный у меня брат, правда?
- Не вздумай. И не делайте трагедии, ничего не случилось. Все, идемте на завтрак.
Потом в коридоре встретила Толстого монаха, и после разговора с ним стало совсем спокойно на душе.
Кстати, странность: несколько раз сталкивалась сегодня с директором. Обычно он очень редко показывается в коридоре.
Перед прогулкой Эрни и Ханна объявили мне, что бойкот снят. «Только не смей больше оправдывать предателей и убийц», - процедил Эрни сквозь зубы. Промолчала: спорить не время. Лучше подождать: ребята успокоятся, и я обязательно поговорю с ними. Беда в том, что не умею убеждать.
Как радостно было вернуться в родные комнаты! Некоторые из однокурсников, правда, еще косились, но большая часть дуться, видно, давно перестала. Огорчает, что Юджини до сих пор сама не своя: смотрит в пространство, заговариваешь с ней – отмахивается.
Примерно за час до ужина профессор Стебль вызвала меня к себе.
- Тана, с сокурсниками из-за вчерашнего не поругались?
Лучше не тревожить её лишний раз.
- Нет-нет. Было недопонимание, но все образумилось.
- Еще бы не было, - декан словно вспомнила что-то грустное. – Наверное, ты и не зря ребят вчера остановила, неизвестно, чем бы могло закончиться. Только пойми: они ведь правы были, и сами не знали, насколько правы. А я-то знаю.
- В чем правы?
- Директор наш нынешний… Он действительно Поттеров выдал… И ладно бы они ему совсем незнакомые люди были… А то с Лили он дружил.
Профессор подперла голову рукой.
- Они с первого курса не расставались ни на минутку, даром что с разных факультетов. Долго это продолжалось, потом все-таки разошлись их дорожки. А с Джеймсом, отцом Гарри, Снейп враждовал всегда. И вот… чтобы отомстить, видно…подружку не пощадил.
Директор в детстве дружил с Лили Поттер? Пытаюсь представить его маленьким. Становится смешно, ничего не получается. И неожиданно вспоминается Алекс
Однажды летом – мне около девяти тогда исполнилось – я искала Бобби, убежавшего в луга, и запнулась о чьи-то ноги. Оказалось – мальчик из соседнего квартала долго гулял и лег поспать. Он долго извинялся, а я все хихикала: ужасно смешной был мальчик. Длинный, худенький-прехуденький, вьющиеся каштановые волосы спутались до колтуна, а лицо перемазано земляничным соком. Мы нашли вместе Бобби, уплетали землянику втроем – у мальчика оказалось целое лукошко – и наконец-таки познакомились. Его звали Александр, и был он меня на два года постарше.
Отец Алекса держал лавчонку с ингридиентами для наиболее употреблемых зелий, да очень неудачно, то и дело оказываясь на грани разорения. От нервов иногда напивался. Кроме родителей, Алекс жил еще с дедушкой, немного повредившимся в рассудке. Когда отец приходил домой и готов был броситься на любого из домашних, кто только шевельнется, дед кричал ему: «Сынок, не бей жену, она еще родит тебе другого сына! Бей это отродье, может, оно быстрей сдохнет!» Дело в том, что Алекс был сквиб.
Отец совету следовал. Бывало, что Алекс приходил на наше место встреч – мы построили шалаш в лесу – весь в синяках. Я прикладывала к следам ударов листья подорожника – колдовать я тогда толком не умела, а дружок говорил, что ему ни капельки не больно. Да уж, не больно… Как вспомню его: кожа да кости, руки в ссадинах, а глаза смеются, – так готова заплакать. Два взрослых человека травили маленькое слабое существо.
А он был таким веселым и щедрым, казалось, его ничто не сможет согнуть и сломать. Он болтался между двух миров и твердил, что покорит оба.
Где ты теперь, Алекс? Жив ли ты?
…- Подружку не пощадил.
- Пусть этот грех останется на его совести. Мы судить не вправе. Возможно, завтра мы совершим нечто еще ужасней.

Глава 12

Тана Грин.
2 ноября 1997 года. Проснулась от того, что Юджини толкала в бок. Открыла глаза: темным-темно, должно быть, ночь еще.
- Тэнни, я не могу уснуть, мне страшно! Я уж который день сама не своя.
Подвинулась, Юджини влезла под одеяло.
- Ведь позавчера, на Хэллоуине…
Вновь приходится наложить заглушающие чары.
- Колдография Джеймса Поттера… Она же моя, из моей коллекции! – Юдж металась, как загнанный зверек; её кудряшки выбились из косичек и расплескались по подушке. – Тэнни, что мне делать? А если подумают на меня? Я не выдержу Круциатуса, и подземелий я боюсь!
- Никто тебя туда не отправит, - укутываю её покрепче. – Вторую-то колдографию ты где могла достать? Или сделать магическую запись голоса, причем измененного – это же слишком сложно для пятого курса. Думаю, и взрослые не все бы смогли. Не бойся ничего. Если уж будут спрашивать про колдографию, скажи, что потеряла её давно.
- А ведь я её не потеряла, - Юдж мрачнеет. – Я отдала…
Прикладываю палец к губам.
- Никому не рассказывай. Даже мне.
Юджини хмуро вздыхает.
- Хорошо. За браслет отдала. Больно понравился.
- Спрячь его понадежней.
Вот и помирились.
Травология… Вспоминаем свойства заунывника, попутно пересаживая некоторые побеги из ставших тесными горшков. Профессор Стебль удивляется: «Как хорошо цвете в этом году. Возможно, и коробочки будут. Лишь бы не зацвел раньше времени».
В соседней теплице сейчас роняет белые лепестки асфодель. Помню, когда училась на первом курсе, послала Алексу в письме пышную белую гроздь: цветок казался мне удивительно красивым. А друг ответил мне, что асфодель символизирует забвение, стало быть, мы скоро расстанемся и я забуду его.
Алекс не поехал, конечно, в Хогвартс. Не отправился он и в маггловскую школу: отец не пустил. «Читать-писать-считать тебя мать выучила, и хватит даром хлеб есть». Он заставил сына помогать в лавке. Мальчику приходилось сидеть там безвылазно: за любую отлучку его ждали побои. В письмах Алекс просил не заходить, когда приеду на каникулы: отца мои появления ужасно злят. Все потому, что мой папа – магглорожденный. В последние месяцы нашей дружбы мы почти не виделись.
А потом и переписка вдруг прекратилась, он не отвечал. Вернувшись домой на пасхальные каникулы, я узнала, что семья Алекса уехала. Бобби передал мне письмо, которое оставил ему друг. А еще чмокнул в щеку: мол, так просили.
«Тэнни, мы уезжаем. Куда – отец не говорит. Постараюсь отписаться, как только будем на месте. Но если не получится, пожалуйста, прости. Это не навсегда. Когда вырасту, я уйду из дома, найду тебя и никогда больше не брошу. И нам никто ничего не запретит. Не прощаюсь. Алекс».
Ни единой весточки от него с тех пор не было. Но мой друг – сильный человек, и я верю, что он сдержит обещание. Только бы его не тронула война.
…Профессор Стебль горестно вздыхает над ящиками с гиацинтами и нарциссами, где после Хэллоуина обнаружилась значительная недостача. Наверное, кто-то из старшекурсников решил поздравить девушку: весенние цветы среди осени – замечательный подарок. Хорошо, что есть люди, которые и в войну способны дарить цветы.
После прогулки столкнулись в коридоре с Каролиной. Поговорили в туалете Плаксы Миртл. Наверное, я вела себя бестактно, но мне казалось, что Каролина захочет поговорить именно об этом.
Несчастная Каролина, сколько же в ней горечи и страдания. Отец погиб, потому что до последнего оставался верен долгу. Мама, оказывается, когда девочка уезжала в Хогвартс, была на грани сумасшествия. С любимым человеком её разлучила война.
Немудрено, что Каролина живет местью. Ей хочется, чтобы хоть кто-то, хоть условно виноватый, поплатился за сломанные судьбы близких. Но ведь потом может стать очень горько – если узнаешь, что мстила невиновному. Нужно потихоньку разубедить её. Ей самой станет легче, если сможет простить.
Вспоминаю день, когда пришлось бежать нашему отцу. Вскоре после убийства министра Скримджера папу уволили со службы. А в начале августа ему пришла анкета. Делать нечего: заполнил. Через три дня его вызвали в Министерство, в Комиссию по учету маггловских выродков. «При необходимости мы обеспечим Вашу явку с помощью принудительными мерами». До указанного времени заседания комиссии оставался час.
- Джонни, - мама, сцепив пальцы, потянулась к отцу. – Ты не вернешься оттуда. Беги. Мы не успеем собраться. И прятаться легче одному. Ты не бойся, нам ничего не сделают.
- Да-да, дорогая, конечно, ты права.
Мы спешно собрали папе чемодан, и он аппатрировал. Мама очень долго стояла у окна, закрыв лицо руками; мы с Бобби прижались к ней с обеих сторон. Самый грустный день в нашей семье.
О папе с тех пор ни слуху ни духу. Мы не переписываемся, ведь письма могут перехватить и узнать, где отец скрывается.

Каролина Суоллоу.
2 ноября 1997 года. Перед обедом Большой зал огласился ревом стреноженной коровы. Миллисент Булстроуд завывала, вцепившись в руку… Теодора Нотта. Вот она, моя соперница (самому-то не смешно?). Вот на какой чистокровной дурище тебя женят. И ты еще скажешь, что об меня марался?
Поссорились, да? Не плачь, племенная корова Миллисент! Ты на коне и в фаворе.
А мне так странно, что до сих пор не ищут, не накладывают Круцио, не тащат полуживую в подземелья. Все словно забыли про хэллоуинские поминки, только Слизнорт дуется. Неужто догадался? Главное, чтобы молчал.
Но, видно, с нераскрытым преступлением ,пусть даже и делом чести для преступника, жить неудобно. И я сегодня после прогулки нарочно попалась на глаза Тане Грин, и она, натурально, окликнула меня.
- Ну здравствуй. Как живешь?
- Как мы можем жить сейчас? Обычная степень паршивости.
- Наверное, нам нужно поговорить.
- Пошли в туалет Плаксы Миртл. Я покурю заодно.
- Сейчас. Ребят до гостиной провожу.
Миртл, видно, впала в спячку: не показывается почти. Сильно она в этом году присмирела. Я закуриваю, в сыром воздухе сигареты пахнут противней, и не прокашляться никак. Какая-то гадость с легкими начинается.
Что у меня сейчас спросит хорошая девочка Тана? Правильная девочка, в твоей власти осудить и отвернуться, в твоей власти начать шантажировать. Ты же умничка, наверняка догадалась.
Третья сигарета превращается в пыль.
- Курить вредно! – странно, что правильная девочка умеет тихо подкрадываться. Странно наблюдать плутовской блеск в честных зеленоватых глазках.
- Ты зануда, - вздыхаю. И как после шутки начинать серьезный разговор?
Тана вдруг обнимает меня, гладит по волосам.
- Кэрол, сейчас будет очень тяжелый для тебя разговор. Но необходимый, понимаешь?
Нагнетает обстановку. Давай уже, начинай.
- Кэрол, каким был твой отец?
Холодею. Отшатываюсь.
Отец мой, высокий, черноволосый, со смешными пышными усами, в 40 лет – с детским блеском в близоруких глазах. Отец мой, магглорожденный волшебник, целитель в Мунго. Отец, наряжавшийся Санта-Клаусом, даже когда мне исполнилось 16. Я уже жила с мужчиной, а отец считал, что я до сих пор верю в детскую чепуху.
- Он был святым человеком, - достаю новую сигарету, и Тана не мешает мне. – Удивительно добрый, честный, совестливый. Никогда не врал, но мучился, если правда, которую должен был сказать, могла причинить боль. Берег нас с мамой, ни разу не повысил голоса, не сказал нам грубого или обидного слова. Он умел отдаваться без остатка. Полностью – работе, и полностью – нам с мамой. Я подумала бы, что человек не может разорваться, у него лишь одна душа, но отец показывал мне каждый день, что эта душа необъятна.
Роняю сигарету в лужу на полу. Жалкая бумажная трубочка, она сразу размыкает и осклизает. Тана убирает её, ненужную. Продолжаю рассказывать.
- Он был целителем. И когда стало понятно, что магглорожденных начнут вырезать, бежать отказался, потому что в войну лекари не прячутся, а спасают раненых. Его арестовали прямо в больнице. Говорят, в Министерстве магглорожденных приковывали цепями. И допрашивали в присутствии дементоров.
В углу слабо светится Плакса Миртл. Удивительное дело: молчит.
- А мама? – робким шепотком спрашивает Тана. – Как твоя мама теперь?
- Когда я уезжала в Хогвартс, мама уже практически сошла с ума.
- О Господи! – и Тана прижимается ко мне, и чувствую комок, прокатившийся по нежному горлу. Скорбная пауза. – Она в Мунго?
- Нет. Её перед началом учебного года забрала сестра. Тетка моя то ест. Живет в деревне… Может, там будет полегче.
- Ты не писала своей тете?
Качаю головой. До того ли?
- Когда совятню откроют, обязательно напиши.
Отвернувшись от пуффендуйки, прижавшись к волглой стене лицом, я беззвучно плачу. Чувствую, как Тана расчесывает мне волосы, как начинает плести косу. Ну уж нет! Где это видано: плохая девочка с косой?
И я оборачиваюсь, и отбрасываю её руки, и разворачиваю её за плечи, и распускаю волосы ей. Они разваливаются по плечам белой волной, лавиной, обилием льняных нитей. И стоит передо мной уже не примерная староста-отличница, а обманчиво- скромная тихоня-русалочка. Вы не смотрите, что потупилась: а взгляд-то все равно зеленый! (Неплохой зачин, набросаю что-нибудь).
… Сидим спина к спине, запрокинув головы. Я раскрываю последнюю тайну: рассказываю про Эмиаса. В общих чертах, конечно. Пусть после каждого слова от души отпадает кольцо железной цепи, но лучше уж пара колец останется, а то того и гляди улечу.
Да и тебе рано знать гадости, Тана. Тебя смущает даже наша с возлюбленным разница в возрасте: подумать только, он старше меня на 10 лет! А что бы ты сказала – или промолчала, страшно покраснев – если б узнала, что Эмиас был женат и имел дочь? Если бы узнала, как он, наврав семье про больного двоюродного дядю, за которым некому больше присмотреть, аппатрировал в Хогсмид и ждал меня в номере обители клопов под названием «Кабанья голова». На застиранных простынях он учил меня любви, а в перерывах, под настроение – изготовлению говорящих открыток. Мы ведь и познакомились благодаря этим зачарованным кускам картона: он продавал их в Косом переулке, а мне срочно требовалось что-нибудь, чтобы поздравить тетю Миранду: у папы смена, а рассеянная мама опять забыла про день рождения родственницы.
… Жена Эмиаса была, как и он, магглорожденной. И едва они узнали о смерти Скримджера, как вместе с дочерью бежали из страны. Эмиас оставил лишь коротенькую прощальную записку. Несчастную бумажку я сожгла, а сладенькие извинения в ней постаралась забыть. Тебе, Тана очень-очень рано знать, что так тоже бывает.

Глава 13

Тана Грин.
10 ноября 1997 года. Видела сегодня очень неприятный сон. Иду по улице в каком-то неизвестном мне городе; мостовая булыжная, дома каменные – ни деревца, ни травинки вокруг. Небо алое: так иногда бывает на заре, это признак дурной погоды. Слышу нарастающий шум, множество яростных криков. Бегу на звук. Открывается площадь, полная народу, и все дерутся. Отступаю назад – чувствую под каблуком что-то мягкое. Оборачиваюсь: наступила на ладонь распростертого на земле человека. Пробирает озноб: понимаю, что это Алекс. Переворачиваю, пытаюсь нащупать пульс, но горло порвано, вот кровь и хлещет во все стороны. Зажимаю рану, и Алекс исчезает, истаивает, только его кровь остается на ладонях.
Вскакиваю. Шум утих, площадь усеяна телами. Успеваю заметить чьи-то волосы, вымазанные тиной. «Тана!» - передо мной возникает отец. Бросаюсь к нему, запинаюсь, падаю, и отец, обернувшись голубоватым мотыльком, улетает в небо. Руки в крови друга сильно саднят.
От этого и проснулась, и обнаружила, что расцарапала во сне ладони.
Юджини пугать не стала, рассказала сон Каролине. Она посмеялась: «Что ж, с почином!» В Хогвартсе, должно быть, не осталось человека, которому не снились бы кошмары.
Мы ко всему привыкаем. Привыкаем к урокам с Пожирателями Кэрроу, к ежедневным наказаниям кого-нибудь из нас Круциатусом или розгами, к тревожному прослушиванию по вечерам списков жертв, которые зачитывают на «Поттеровском Дозоре». Кто-то живет, словно всегда так жил, в борьбе и ненависти, другие – в покорности. Грустно, что зло превратилось уже в рутину.
Но если приглядеться, то мирная жизнь полностью от нас не ушла. По утрам мы также обмениваемся блузками и заколками, поторапливаем подружек, слишком долго накладывающих косметические чары. Вот Юджини: как завивала ресницы по полчаса, как задумывалась над тем, какие ей резинки для кос выбрать – оранжевые или ядовито-розовые – так и продолжает. Ханна недавно сменила прическу: распускает волосы и подкалывает две пряди на затылке, это называется «мальвинка». Её Лаванда Браун научила, знакомая по ОД, а Невиллу очень понравилось. Тоже себе как-нибудь сделаю.
И мальчишки так же норовят задобрить девочек ,чтобы дали списать, так же устраивают маленькие шутки и бредят спортом. Бобби вон пристрастился к игре в плюй-камни. Вечера напролет тренируется в сарае для метел вместе с Джозефов, Джереми и Энни.
Вот почитать, правда, на досуге стало почти нечего. «Ежедневный Пророк» мы выбрасываем: после каждого номера тянет вымыть руки. «Придира» появляется редко, а жаль: никогда в нем не появлялось более интересных и разумных материалов, чем сейчас. А беллетристика, которую нам присылают родители, смешно сказать, проходит обязательную цензуру дежурного преподавателя (да-да, такое нововведение). У преподавателей, как и следовало ожидать, понятия немного старомодные. Незадолго до Хэллоуина, к примеру, старшая сестра прислала Юджини посылку с несколькими романами в мягкой обложке, из серии «Розовые ведьмы». А дежурила в тот день профессор Макгонагалл. И что вы думаете: она вернула Юдж только один роман из пяти. Да еще долго стыдила её в присутствии профессора Стебль: «Я в жизни не читала ничего более пошлого и легкомысленного! Эти книжонки безнравственны, мисс Уайтхилл, и я крайне огорчена, что их вы предпочитаете учебникам!»
- Ну что вы, профессор Макгонагалл, что в них могло быть такого особенного, - бедная профессор Стебль краснела пуще своей ученицы.
- Да вы бы хоть на названия полюбовались! «Мой сладкий вервольф», «Ведьминская страсть», «Темное искусство обольщения», «Эльф-сводник». Девицам, начитавшимся таких, с позволения, романов, путь только… - профессор запнулась и тоже покраснела.
Потом Каролина очень смешно показывала в лицах, как наши преподаватели в учительской устраивают «вечера чтения» конфискованной у студентов литературы.
- А под дверью подслушивают Снейп и Кэрроу! – ввернула Юдж.
- Еще бы, у них тоже интеллектуальный голод, а их не пускают.
Одну книжку наша декан у профессора Макгонагалл все-таки выпросила. Юджини несказанно радовалась, зачитывалась ночи напролет, и с остальными делилась. Правда, Каролина с очень кислым видом повертела в руках сначала «Ведьминскую страсть», затем «Колдунью и единорога» (единственный роман, прошедший цензуру сразу) и читать отказалась. «Колдунья и единорог» - книжка, в общем-то, милая, и автор явно разбирается в повадках магических существ. А «Ведьминская страсть», если честно – просто набор штампов.
К сожалению, дрязги из прошлой жизни мы тоже перетащили за собой. Сегодня произошел скверный случай.
Мы с Каролиной гуляли по коридору третьего этажа. Подруга рассказывала, как их, тогдашних первокурсников, предупреждали, чтобы они никогда не заходили сюда, если им дорога жизнь. Потом оказалось: в одной из комнат жил гигантский трехголовый пес, охранявший философский камень. «Мировая была псина. Снейпа искусала, хромал неделю, наверное, то-то мы радовались, - смеялась Каролина. – А главной уморой был препод по ЗОТИ. Заикался, вонял чесноком и носил фиолетовый тюрбан. И угадай, что у него было под тюрбаном?»
И в это время мы увидели, что у пролета второго этажа Панси Паркинсон и Миллисент Булстроуд держат Асторию Гринграсс. Выглядело все угрожающе, я растерялась, а Каролина, молодчинка, сообразила сразу, что нужно делать.
Немного досадно, что Астория такая гордая – не разрешит себе помочь. Каролина потихоньку объяснила мне, что Панси с первого курса влюблена в Драко Малфоя, он привечал её раньше, а теперь увлекся Асторией и о прежней девушке позабыл. Даже жаль Панси, но с другой стороны, разве можно так унижаться? И разве кто-то виноват, что полюбили его, а тебя?

Каролина Суоллоу.
10 ноября 1997 года. Никогда бы не подумала, что помогу слизеринке. Если бы Тана не рванулась вперед, я спокойненько прошла мимо. Или остановилась полюбоваться. Ибо картинка была весьма интересная.
Представьте: громадина Миллисент держит за волосы Асторию Гринграсс, оттягивая ей голову назад. С третьего этажа и то видно, что у Гринграсс разбито лицо. А Паркинсон тыкает ей в шею палочкой.
Тана бросилась к ним, я еле успела удержать её за плечи. Зашипела ей на ухо:
- Соображай, что ты можешь сделать. Уговорить тебе их не удастся. Снять баллы с Паркинсон ты не вправе. Надо напасть, а для этого незаметно подкрасться. Тебе – Булстроуд, она неповоротливая. Мне – Паркинсон. Пошли… Ага, здесь удобно. На счет «три».
«Петрификус Тоталус!» - хорошо сработали, слаженно. Паркинсон и Булстроуд одновременно рухнули на пол; Булстроуд утянула за собой и Гринграсс, но та, даже когда её пребольно дернули за волосы, не издала ни звука.
Тана освободила однокурсницу из клешней толстухи, вернула ей валявшуюся поблизости палочку, помогла встать и хотела увести.
- Погодите, - Астория поочередно склонилась над напавшими на нее и наложила Обливейт.
В дамской комнате (а куда идут девчонки после разборок?) Гринграсс, не теряя хладнокровия, осмотрела себя в зеркало. Выглядела она плачевно: губа разбита, под глазом синяк, на щеке ссадина, волосы взлохмачены – но держалась по-прежнему непринужденно. Слизеринцам железа в кровь добавляют при поступлении, что ли?
- Позвольте, - позабавило, как Тана обращается к ней. – Повреждения можно убрать.
- Да, пожалуй.
- Вам лучше присесть, - Гринграсс послушно опустилась на подоконник. – И чуть-чуть потерпеть, будет щипать.
После пары медицинских заклинаний личико слизеринки пришло в прежнее состояние фарфоровой чистоты. Еще взмах палочкой – и золотые волосы вновь рассыпаются по плечам, чуть завиваясь на кончиках. Астория снова посмотрелась в зеркало, позволила себе довольную полуулыбку.
- Это превосходно. Благодарю, мисс Грин.
- Мисс Гринграсс, а ведь я знаю, чего бы вы сейчас хотели больше всего на свете, - усмехаюсь. Что ж, подделаемся под тон.
Слизеринка слегка изогнула бровку.
- Чего же?
- Стереть нам с Таной память, чтобы мы никому на свете не рассказали о вашем унижении.
- Кэрол! – помолчи, Тэнни, помолчи. Слизеринка побледнела – стало быть, я попала в точку.
- Мы и так никому не скажем, - пуффендуйка хлопала глазами. – И стыдиться вам нечего, стыдно должно быть тем, кто нападал.
Астория коротко и горько рассмеялась.
- Да ведь и я не хотела стирать вам память. Мисс…
- Каролина Суоллоу, - руки не подаю, она тоже.
- Мисс Суоллоу, вероятно, судит по себе.
Нет, как может Тана сочувствовать этим змеенышам?

Глава 14

Каролина Суоллоу.
25 ноября 1997 года. Наконец в силах взять в руки перо. Вчера лежала пластом, голова кружилась от голода, и знобило. На лодыжках кожа была стерта до крови – хорошо, уже залечили. Ужасно хочется как следует вымыться в душе.
И тогда, в сентябре, меня хотели запереть в подземелье беспамятную, после Круциатуса? Да я бы там умерла. Ох, твари, ничего, мы дождемся, когда в подземелья загонят вас.
А началось все с Панси Паркинсон. Слизеринская стерва подстерегла меня на перемене четыре дня назад.
- Эй, Суоллоу! Задержись-ка, поговорим.
- А разве нам есть о чем?
- Например, о Теодоре Нотте.
Старая история: от родовитого юноши отгоняют недостойную. Мерлин, на дворе конец двадцатого века…
- Теодор Нотт предназначен Миллисент Булстроуд. Они идеально подходят друг другу. Не мне одной не понравится, если богатой чистокровной девушке перейдет дорогу жалкая полукровка.
- Так, стало быть, могу и перейти?
Что ж они как беспокоятся? Женится Теодор – хоть на Миллисент, хоть на Панси, хоть на миссис Норрис (ой, нет, у нее из всей родни нищий сквиб), хоть на метле «Молния», если прикажут.
- Суоллоу, тебе приплатить или личико попортить, чтобы ты от него отстала?
- «Личико попортить»… Паркинсон, ты откуда слова-то такие знаешь? Прям бандитка маггловская.
- В класс!
Макгонагалл пришлась как нельзя кстати.
- Спокойно, Паркинсон. Передай Булстроуд, чтобы книжки маггловские почаще читала.
- Что?!
- А то, что Эсмеральду в финале все равно повесят. Чао.
Следующим вечером у нас с Ноттом было свидание. Он что-то полюбил Астрономическую башню; правда, наверху уже слишком холодно, и мы устраиваемся на ступеньках. И Нотт укутал меня в свою мантию, и угостил глинтвейном: на кухне, говорил, эльфы покладистые, с первого пинка выдают что надо. Мы жались друг к другу, согревались – одинокие среди спящего замка, одинокие среди войны, которая и есть наша подлинная разлучница. И нам стало уже жарко, и мы делились своею горячностью друг с другом, и горели, как грешники в аду. И неожиданно с начала лестницы произнесли: «Люмос Максима!»
Теодор прикрыл меня. Профессор Слизнорт отвернулся, покуда мы одевались.
- Что, Миллисент Булстроуд нас выдала? – весело спросила я.
- Нет, мне рассказала мисс Паркинсон, - пробубнил Слизнорт. – С Когтеврана вычитается тридцать баллов. С вами, мистер Нотт, мы поговорим после.
Мы шли за ним обреченно, растрепанные и жалкие. И очень уж захотелось показать, что мне ни капельки ни стыдно.
- Профессор Слизнорт, а сколько баллов вы снимали с Гриффиндора, когда так же заставали Лили Поттер?
Слизнорт остановился, оглянулся. Лицо темное, взгляд свинцовый – такого еще не бывало.
- Мистер Нотт, отправляйтесь в спальню. Мисс Суоллоу, вам придется пройти со мной к директору. Вы перешли мыслимые границы.
Любопытно, во что превратился теперь кабинет директора? Наверное, все безделки выкинуты, из портретов директоров остались только те, изображенные на которых принадлежали к чистокровным семействах, а окна с сентября не открывались: вампир прячется от солнца, Иуде на свет тоже ни к чему смотреть.
Вошли. Снейп не спал, посиживал себе за столом, а позади – портрет Дамблдора. И ничего – наш предатель был спокоен, как будто ни минуты за ним не наблюдали глаза его жертвы. Не знает границ отсутствие совести. Краем глаза замечаю, что кабинет не изменился.
- Директор, - начал Слизнорт. – Я нашел виновницу происшествия на Хэллоуине. Колдография Лили Поттер, использованная на том… хм… действе находилась до того у меня в альбоме; недели за две я обнаружил пропажу. Взять её могли только мисс Суоллоу или мисс Грин, пуффендуйка; возможно, они в сговоре, так как перед пропажей они приходили ко мне вместе.
Снейп равнодушно созерцает старого зельевара и меня, ничтожную мошку. Хэллоуинские поминки, конечно, остались пустым звуком, но повод-то наказать есть. Жаль только, не я одна попаду под раздачу. Как, Тана, и после пары Круциатусов будешь жалеть слизеринских гадов?
Стало быть, понял все Слизнорт, сразу понял, как только увидел колдографии в Большом зале. Молчал, однако, пока я его чувств не задела.
- Профессор Слизнорт, прошу вас подождать за дверью, - Снейп выходит из-за стола. Что же меня ждет? Круциатус или пощечины? Ударишь меня, змея – не жить тебе. Плевала я на поцелуй дементора.
- Посмотрите мне в глаза, мисс Суоллоу.
Допустим… Сколько раз вам в глаза глядела чистая совесть? Вы и этот выдержите без ущерба для себя. У, какая чернота. Ледяней осенней ночи.
«Легиллименс!» Словно со стороны начинаю видеть себя: вот мы со Слизнортом бредем в кабинет директора… Вот незадолго до того я говорю гадость про Лили Поттер – между прочим, старик сам дал мне право сказать эту гадость.
- Ай! – резкая боль возвращает в действительность: Снейп впился ногтями в мое запястье почти до крови. Дергаюсь, пытаюсь вырвать руку. Он встряхивает меня:
- В глаза! Легиллименс!
Мы с Таной выручаем Асторию Гринграсс… Я распускаю белокурую косу… Картинки кто-то отбрасывает, словно ненужные вещи. Ага, вот и Трофейный зал, я принесла листок с зачарованным текстом. А здесь я сочиняю в Выручай-комнате песню. Выпрашиваю колдографию у Юджини, до этого своровала у Слизнорта. А вот я реву в больничном крыле: мне приснился отец. Сижу на уроке, Алекто зачитывает список казненных, я с криком бросаюсь к ней…
Грубая рука бесцеремонно расталкивает мои воспоминания, устремляясь дальше. Родной дом, прибыла тетя Миранда, и я вывожу к ней маму, который день бессвязно выкрикивающую отдельные слова и не узнающую ни меня, ни сестру. Моя комната, за месяц до того: читаю прощальную записку от Эмиаса.
- Хватит! – со всей силы рвусь прочь. Снейп со смесью брезгливости и злорадства на лице выпускает меня, зовет Слизнорта.
- Вы оказались правы, это действительно была затея мисс Суоллоу. Однако мисс Грин не при чем, она стала соучастницей невольно. Мисс Суоллоу, два дня вы проведете в подземельях. После – два месяца отработок у Филча. И минус сто баллов с Когтеврана.
Отступаю к двери, но не спешу.
- Директор, - Слизнорт как никогда мрачен. – Верните мне теперь колдографию Лили.
Снейп небрежно вынимает из ящика стола маленький снимок рыжеволосой девушки. Почти бросает в руки старику.
- Да, - вспоминает сальноволосый. – Вы, мисс Суоллоу, верните-ка одну дрянь тому, у кого взяли.
И швыряет мне под ноги колдографию Джеймса Поттера. Ишь ловко: чуть шагну – наступлю. Насколько же ты бесчестная мразь, если не щадишь даже памяти убитого тобой безвинного человека.
Поднимаю несчастный кусок картона, прячу в карман. Подступаю к директору и хлещу его по лицу. Выхожу, надменно подняв голову.
От пощечины и не больно совсем, полминуты, может, пощиплет. Малая цена, директор, за наслаждение созерцать чужое горе, за удовольствие бросить под ноги память о враге: нате, топчите. За упоение безнаказанностью.
А мне ваше наказание – малая цена за исполнение давней мечты всего Хогвартса – за исключением слизеринцев, естественно.
…Я думала, что люблю темноту и одиночество. Оказалось, для любви есть пределы. Оказалось, легко любить темноту и одиночество, когда ты сыта и у тебя на ногах нет кандалов, когда ты знаешь, что в любую минуту выйдешь из сумрачной комнаты в светлую, вернешься из мерзлого мрака улицы в теплый дом.
Прилетало пуффендуйское привидение – Толстый монах. Спросил, как я себя чувствую, предложил побыть со мной до конца заключения. Отказалась: только душеспасительных бесед вперемешку со сплетнями мне не хватало. Пусть улетает, передаст Тане, что у меня расцарапано запястье и натерты ноги, что я простужена и голодна, но меня не коснулись ни Круцио, ни розги. Будто я не поняла, кто мог прислать ко мне привидение своего факультета.
Когда вчера вечером доплелась до гостиной Когтеврана, на пороге меня встретила Полумна Лавгуд и повела в Больничное крыло. А перед этим послала по коридорам Патронуса – глуповатого вида зайца.
- Ребята немного сердились на тебя за снятые баллы, но уже успокоились.
У Больничного крыла меня ждала Тана. Пока молчу: я не готова к разговору. Нужно прийти в себя.

Глава 15

Тана Грин.
26 ноября 1997 года. Когда Каролину выпустили из подземелий, она, бедняжка, целый день не могла говорить. Сегодня ей лучше.
Во второй половине дня я зашла её навестить. Подружку перестало лихорадить, глаза блестели умиротворением, что редко бывает, на губах, еще бледноватых, играла улыбка.
- Представь, - она потянула меня за руку, усаживая рядом. – Мне там, в подземелье, даже не захотелось курить, до того на взводе была.
- И сейчас не хочется?
- Сейчас уж хочется. Вот-вот начну кашлять. Если до утра не выпишут, попроси наших девчонок выдать блок, сигареты у меня в тумбочке, в нижнем ящике. Я в окно покурю, ты не бойся.
Ладно еще, в Больничном крыле – редкий случай – никого не было.
Второй раз я порадовалась, что мы одни, когда Каролина рассказала мне, за что попала в подземелья. До того я только слышала от ребят, что происшествие на Хэллоуине раскрыли.
Даже зная, сколько в душе подружки скопилось горечи и боли, не ожидала от нее такого поведения. Профессор Слизнорт любил Лили Поттер, как дочь, зачем же при нем оскорблять её память? И директор – да, он повел себя недопустимо, но ведь и он живой человек. Каково, в конце концов, каждый день чувствовать всеобщую ненависть, глотать оскорбления, гадать, когда и как в очередной раз тебя выставят на посмешище? Да и напоминание о событиях Хэллоуина наверняка было ему крайне неприятно. Немудрено, что он сорвался.
Самое неприятное, что Каролина, видимо, пыталась причинить боль осознанно и радовалась ей. Каролина действительно тонкий психолог, она прекрасно чувствует больные места и незажившие раны. И, стрелок с бестрепетным прицелом, бьет точно в яблочко.
Чтобы наложить Круциатус, нужно наслаждаться болью, и именно за это преступное наслаждение и отправляют в Азкабан. А на тех, кто накладывает Круциатус на душу, никаких тюрем не хватит. И не нужно: у них уже тюрьма в сердце.
Кэрол, я не знаю, что нужно, чтобы снять с твоей души корку ожесточения. Наверное, плохо думала, плохо искала. Потерпи, пожалуйста, я найду. И прости за то, что осуждаю тебя.
- Кэрол, - надеюсь, моя просьба хоть что-то значит. – Прошу тебя, не говори больше никому, что ты… ударила его.
Кончики черных, почти сросшихся бровей Каролины вздрагивают. В уголках губ – усмешка.
- За нанесение побоев директору отправляют в Азкабан?
- Прекрати, Кэрол. Если бы он захотел отправить тебя в Азкабан, ты бы там уже была – не сомневайся, это в его власти. Как в го власти было наложить на тебя Круциатус, - запинаюсь, про Филча молчу. – Но он же этого не сделал. Ты понимаешь, почему я тебя прошу. Пожалуйста.
Подруга заламывает руки за голову.
- Клятвы Кандидой Когтевран достаточно или принести Непреложный обет?
- Надеюсь, что ты держишь слово без обетов и клятв.
Каролина кивает. И тут же, скорчившись, падает на подушку: подступил приступ кашля. Накладываю заклинание: оно вообще-то от кашля при простуде, но может, уймет хоть ненадолго. Хочу позвать мадам Помфри, подруга удерживает меня.
- Погоди. Это мне просто сигарет хочется.
- Кэрол, извини, у меня папа курил одно время. Так сигарет не хочется.
- А мне хочется так! – раздраженно хрипит Каролина.
- Тебе надо провериться в Мунго.
Подаю воды, Каролина вновь выпрямляется.
- Тебе принести сигареты?
- Давай.
У гостиной Когтеврана позвала Полумну Лавгуд. Девушка не задавала лишних вопросов, просто вынесла пачку. В больничном крыле мы с Каролиной тихонько открыли окно, и она выкурила одну сигарету. Я боялась, что зайдет мадам Помфри: все-таки не дело затеяли, здесь лазарет – ничего, обошлось.
Каролине стало легче, дыхание выровнялось, глаза не блестели раздраженно.
Присев на кровать, она задумалась:
- Тана, почему ты выгораживаешь Снейпа?
- Потому что верю, что он не преступник.
Сколько раз ко мне приходили догадки, мелкие наблюдения укрепляли предположения. Если бы сейчас все собрать воедино.
- Веришь – и только? Этого мало. У тебя ведь уже неприятности с однокурсниками из-за него были, я заметила. Не говорю, что не надо идти против всех, но никто тебе не поверит, если у тебя не будет доказательств.
Начинаю вспоминать, перебирать. Что заставило усомниться в первый раз, после той жуткой ночи, когда на Хогвартс напали пожиратели и Дамблдор был убит? Мы, пуффендуйцы, сидели тогда в гостиной, сбились в кучу прямо на полу. Девочки-старшекурсницы прикрывали руками малышей, мальчики с волшебными палочками наизготовку охраняли вход. Помню, как сжимал волшебную палочку, готовясь встретить врага, Бобби, дрожала и быстро дышала, озираясь попавшей в силки птичкой, Юджини.
Вход в гостиную защищен, Хогвартс бережт нас, к нам никто не может вломиться – да, но в ту ночь мы мучились от панического ужаса, словно рушился мир.
И вправду, наш мир рухнул тогда. Уже светало, когда в гостиную вошла профессор Стебль. Вся заплаканная, она держалась за сердце. Она-то и сообщали нам, что Дамблдор убит, и в подробностях рассказала, как это произошло. И вот помню, меня удивили последние слова покойного директора. Дамблдор был не из тех людей, что просят пощады.
Скажете, натура человека противоречива? Не до такой степени. Самые неожиданные поступки, если приглядеться, все равно вытекают из свойственных личности душевных качеств. И никто никогда не сделает ничего по-настоящему идущего вразрез со своей природой. Но если Дамблдор не молил о пощаде – тогда о чем?
Вспоминаю дальше. В последний год жизни у покойного директора что-то случилось с рукой. Черная, обугленная, омертвевшая, издали она казалась жутким протезом. И еще ходили слухи, что Дамблдор постоянно отлучается из школы.
Возможно, он проходил лечение, которое не помогло, а будто обгоревшая рука – лишь один из симптомов тяжелой болезни. У магглов бывают неизлечимые болезни, которые меняют внешность – проказа, к примеру – нечто подобное может быть и в магическом мире. Или последствие проклятия с похожим эффектом.
Человек вряд ли захочет мучиться, сгнивая заживо. Случается, что тяжело больные просят близких прекратить их страдания, вместо ощущения униженности и медленной смерти подарить смерть быструю. Думаю, Дамблдор, как человек очень гордый, также не захотел бы стать беспомощным. И так уж получилось, что единственным, кого он мог попросить об эвтаназии, стал профессор Снейп.
А дальше все к одному: старый директор пострадал при какой-то опасной операции, на школу напали Пожиратели, и без того обессиленный Дамблдор угодил в самое пекло.
Удар милосердия – вот о чем в действительности просил великий волшебник перед смертью. Но когда профессор Снейп выполнил просьбу, то и сам оказался в западне. Сторонники Дамблдора и так-то не верили бывшему Пожирателю, а разве поверили бы сейчас? Оставаться среди них было подобно самоубийству. И пришлось вернуться к Тому-Кого-Нельзя-Называть.
- Кэрол, ты же видишь, что он по возможности не расследует наши выходки. А если выхода нет – пытается избежать по-настоящему тяжелых наказаний. Он такой же заложник ситуации, как и мы. Пожалуй, его положение даже хуже.
- Итак, - Каролина загибает пальцы. – Рассуждения о поступках и характере человека - сугубо твое мнение, его к делу не пришьешь. Черная рука – да, была, отлучки были, но вывод о неизлечимой болезни или проклятии – вероятностное предположение. Оно может оказаться как истинным, так и ложным. А твоя теория об «ударе милосердия», по сути, на нем и основана. Наконец, согласна, сторонники Дамблдора линчевали бы Снейпа, не задумываясь. Но что ему мешало просто отойти в сторону, просто бежать из страны? Он наверняка нашел бы способ спрятаться.
- Не знаю. Честное слово, не знаю. Возможно, он пытается нам помочь?
Каролина расхохоталась так, что я испугалась: не начался бы кашель снова. Обошлось. Отдышалась.
- Опять «возможно»! Опять предположение, Тэнни. Ничем существенным не подтвержденное.
Некстати вспоминается разговор с профессором Стебль. «А с Лили ведь он дружил». Увидев в памяти Каролины, что она оскорбляет Лили, директор вцепился ей в руку до крови. «После – не значит вследствие», - поучала Каролина. Точнее, не обязательно значит. Смертельная боль в его глазах на Хэллоуине, когда его обвинили в смерти Поттеров. Непонятные намеки профессора Слизнорта за тем чаепитием, когда Каролина и украла колдографию Лили. Неужели?
Нет, не укладывается пока в цельную картину. Каролине, думаю, лучше пока не рассказывать.
- Кэрол, пообещай мне еще кое-что. Не устраивай больше ничего, не нарывайся на неприятности и не пытайся никого наказать.
- Это всего за принесенную пачку сигарет? – наигранно-горестно вздохнула Кэрол. – Хорошо. Чего не сделаешь ради подруги.

Глава 16

Каролина Суоллоу.
2 декабря 1997 года. Сегодня – Трофейный зал! Будьте любезны, мисс Суоллоу, отдраить полы – безо всякой магии, разумеется, ручками, ручками.
Рукава закатаны, мантия подоткнута, чтобы не мешала (ничего, пусть Филч засмущается, ему полезно), волосы закручены в узел. Тряпка урчит и хлюпает, жадно впитывая воду. Надо же, и в этом можно обнаружить поэзию. Замечательно, если бы мне еще швабру выдали, но завхоз, старый хрыч, и по сей день забыть не может, как я первокурсницей его кошке повязала на хвост волшебную погремушку. Да по неопытности и по глупости попалась, однако.
Пока с баловством и с праведной местью – что, по сути, нынче одно и то же – придется повременить, раз уж я обещала Тане. Три меченые твари от меня никуда не уйдут; возможно, потом встретимся в бою, а лучше – в Визенгамоте. А еще лучше – на площади Хогсмида, где после нашей победы Пожирателей подвергнут поцелую дементора публично (знаю, что средневековые зрелища не в чести, но разок-то можно?). Так вот, они от заслуженной кары никуда не денутся, а терять славного человечка Тану мне из-за них неохота. Она в плену иллюзий, увы, но кто из нас в 15 лет не заблуждался? Больно разочаровываться потом, но ничего, Тана, каждый принимает по своей горькой пилюльке, примешь и ты.
Взмахнув ветошкой, тяну её за собой. Так быстрее. Странно, но отработкам я почти рада. Сидела бы без дела – извелась. Пару дней назад открыли совятню, и я послала письмо тете Миранде. Понятно, что она напишет мне что-то тепленькое, обнадеживающее и лживое – в духе любящих родственниц. Но сердце все равно горько стучит в ожидании, сладковатый противный комок забил горло.
Когда выписывалась, ожидала на следующее же утро увидеть стены напротив комнат Когтеврана испещренными надписями вроде «Каролина Суоллоу – шлюха». Или, по крайней мере, отовсюду слышать смешки и намеки змеенышей. Ничуть не бывало: слизеринцы демонстративно меня не замечают, лишь Астория Гринграсс позволила себе бросить величественно-жалостливый и тем более оскорбительный взгляд.
Причина моего спасения от позора понятна. Теодор Нотт появляется на людях исключительно с Миллисент Булстроуд. Та жмется к нему, придавливая коровьей тушей. Паркинсон довольно скалится, выглядывая из-за плеча жирной товарки. В общем, как я и предупреждала, Эсмеральду повесили, пусть фигурально, а Феб женился на Флер-де-Лис. Если так можно назвать эту слониху Булстроуд.
Плюхаю тряпку в ведро, злобно полощу, яростно выжимаю. Феб мне попался настойчивый: каждый день записки подкидывает. Я их демонстративно рву, последнюю вот не менее демонстративно утопила в ведре с половой тряпкой – Нотт сунулся в Трофейный зал, как раз когда у меня началась сегодняшняя отработка. Хватит с меня ползучих гадов.
Облезлая миссис Норрис нахально пробегает по только что вымытому участку. Вот дрянь, и тряпкой-то тебя не вытянуть, скандалов не оберешься. Неожиданно становится смешно: миссис Норрис, наверное, ревнует к Макгонагалл (в анимагической форме, разумеется) чьего-нибудь чудом не кастрированного хвостатого фамильяра. Ух и разборки они устраивают, представляю, и когти, и зубы в ход идут. Это вам не к декану сбегать пожаловаться, что парень твоей подружки прямо сейчас занимается непотребными вещами с полукровкой из Когтеврана.
- Куда! – жалко вскрикивает Филч, но уверенные шаги уже стучат по паркетному полу, приближаясь ко мне. Разгибаюсь, откидываю с лица выбившуюся прядь. Нотт, тяжело дыша, останавливается в полуметре.
- Как закончишь, поди полюбуйся, что я сделал с парой барсучат. Они в больничном крыле.
Резко развернувшись, уходит.
Машинально выжимаю тряпку, вожу ею по полу. Стираю следы его ног, отвратительные слова, сказанные только что. Стираю часы ночей, сводивших нас, одиноких среди войны.
Терпения хватает ненадолго. Бросаю тряпку и выхожу, не обращая внимания на окрики Филча. Потом домою.
… Войдя в Больничное крыло, как поняла, что Тана теперь долго ничему не обрадуется. Сначала я, по правде, не могла ничего рассмотреть из-за топтавшихся на пороге пуффендуйцев. Тщетно вставала на цыпочки, покуда Макмиллан, заметив меня, не заставил толпу расступиться.
Мадам Помфри склонилась над лежащей без сознания девочкой лет 12, с растрепанными золотистыми хвостиками. Я вспомнила эту бедняжку – с ней часто появлялся братишка Таны. Сам он лежал на соседней койке, тоже без сознания, иссиня-бледный, как и его подружка. Над ним хлопотали старшая сестра вместе с Юджини и Ханной Эббот.
Я вывела Макмиллана в коридор.
- Что произошло?
Боб Грин и его подружка, по всей видимости, шли по коридору и наткнулись на Нотта. Тот запустил в них не много – не мало Круциатусом. Дети закричали, а мимо, на беду, проходил Амикус Кэрроу. Он одобрил действия Нотта и прибавил малышам сам. Хорошо, по близлежащей лестнице поднимались несколько старшекурсников-гриффиндорцев: львы дружным отработанным Ступефаем уложили Пожирателя, а Нотт предпочел не сражаться, не портить безупречный внешний вид. Сиганул по коридору так, что пятки засверкали. Но все равно барсучки были уже без памяти, у девочки изо рта текла кровь.
Среди гриффиндорцев оказался Невилл Лонгботтом, он-то и привел в Больничное крыло пуффендуйцев.
…За ужином узнаю продолжение истории. Амикус Кэрроу, очухавшись, нажаловался директору. Снейп, несчастный заложник ситуации (по мнению Таны), наградил гриффиндорцев экскурсией в подземелья. Мальчишки сидели в этот час в сырых подвалах, закованные в кандалы, второкурсники не приходили в себя, а в тепле Большого зала Нотт обнимал за талию (или за то, что есть) Булстроуд, и Кэрроу с сестрицей уплетали за обе щеки тушеные окорока.
Не вмешиваться? Как скажешь, Тана.

Тана Грин.
3 декабря 1997 года. Слава небесам, Бобби заметно оправился, и Энни наконец пришла в себя.
Это я виновата, нельзя было разрешать Бобби и Энни бродить по Хогвартсу одним. Мы теперь следим за тем, что младшекурсники передвигались либо группками, либо вместе со старшими ребятами. Но Бобби так просил разрешить ему пропустить маггловедение: ему очень хотелось погулять только с Энни, без Джозефа и Джереми, которые не слишком понимают, зачем их маленький атаман таскает за собой девчонку. Но и с друзьями ссориться – не дело. И я, глупая, разрешила ему пройтись с Энни до сарая с метлами, пока Джозеф и Джереми будут на кружке маггловедения.
Мы с ребятами дочитывали «Отелло», когда в гостиную ворвался Невилл Лонгботтом. Он один из немногих, кто знает, как правильно входить, Ханна научила.
- Двое ваших в Больничном крыле после Круциатуса! Курс первый-второй. Все ли на месте?
Сердце оборвалось. Как стояла посреди гостиной с книжкой в руках, так и выбежала прочь, а следом высыпали все, кто был в комнате.
…Сколько ни билась мадам Помфри, сколько ни старались Ханна и Юджини, Энни не приходила в себя. Бобби под вечер разлепил наконец веки. Он разом осунулся, в глазах появилось новое – опыт пережитой боли. Брат взял меня за руку и держал так, словно если отпустит – умрет. Мадам Помфри поняла с одного взгляда.
- Против правил, конечно, но можешь посидеть с ним эту ночь. А лучше будем подменять друг друга.
Ханна и Юдж к тому времени ушли.
Темнота спустилась рано. Трансфигурировав полоску бумаги в горящую свечу на блюдечке, поставила её на тумбочке у кровати Бобби. Там же валялся томик Шекспира, по рассеянности принесенный мною.
Мы менялись с мадам Помфри, отдыхали по очереди на кушетке в её кабинете. Больные беспокойно дремали, Бобби тоже забылся, но глубокой ночью, в час моего дежурства, вновь распахнул глаза, попросил пить.
- Как ты себя чувствуешь?
Он горестно, прерывисто вздохнул, словно воздух был ему колюч.
- Страшно мне. Тишина такая, будто сейчас умру. Только бы Энни жила.
- Что ты, братик, Энни уже полегчало, видишь, она спит.
На всякий случай позвала мадам Помфри. Она осмотрела Бобби.
- Все еще тяжелое состояние, но опасности нет. Физической опасности, я имею в виду. Отвлеки его. Только заглушающих не накладывай, мало ли, кто-то из других больных меня позовет, а я не услышу.
Мадам Помфри ушла. Я взяла томик Шекспира, открыла на том месте, с которого начала сегодняшнее занятие в кружке. Не выпуская руки Бобби, в полголоса принялась читать.
Потрескивала свеча, больные ровно дышали во сне. Брат тоже прикрыл глаза, но чувствовалось: пока не спит. Вроде скрипнула дверь в кабинет мадам Помфри? Нет, мне показалось. Все же стало страшно, и я, сжав палочку, продолжала чтение, уже не зная, кого отвлекаю этим: Бобби или себя.
- О девочка с несчастною звездою!
Ты сделалась бледнее полотна.
Когда-нибудь, когда нас в день расплаты
Введут на Суд, один лишь этот взгляд
Меня низринет с Неба в дым и пламя.
Похолодела. Холодна, как лед.
Как чистота сама. Убийца низкий!
Плетьми гоните, бесы, прочь меня
От этого небесного виденья!
Купайте в безднах жидкого огня!
О горе! Дездемона! Дездемона!
Мертва!
(пер. Б.Л. Пастернака – прим. автора).

И тут я почувствовала ясно, что в комнате не одна. Обернулась, но успела заметить лишь черный рукав, а потом одурманил, мгновенно заставил закрыть глаза сон.
На следующее утро оказалось, что я лежу на краешке кровати Энни. Девочка выглядела значительно лучше, чем вчера: дыхание выровнялось, лицо обрело краски. Бобби, румяный и бодрый, подмигнул, увидев, что проснулась.
Томик Шекспира лежал на тумбочке, мои туфли аккуратно стояли у кровати.
- Не вовремя мы с тобой вчера задремали, - ворчала позднее мадам Помфри. – Ладно еще, никому за ночь хуже не стало.
Вчера, похоже, она заснула минут за пять до того, как и меня сморило. Бобби и Энни прошлого вечера не помнили вовсе. Сегодня чувствовали себя так, что хоть выписывай, только вот во рту и на губах странный солоноватый привкус.
Говорят, гриффиндорцы, спасшие братика с подружкой, заперты в подземелье. Надо придумать, как их поблагодарить, когда выйдут.
Человека в черном, который вчера, усыпив весь лазарет, напоил Бобби и Энни неизвестным сильным лекарством, увы, отблагодарить получится вряд ли.

Глава 17

Письмо Мэрион Терезии Грин дочери Тане и сыну Роберту.
«Милые мои дети! У меня для вас дурные вести. Возможно, мне бы и не стоило извещать вас пока, но я не хочу, чтобы долгожданный приезд домой обернулся для вас разочарованием. Лучше узнать горькую правду сразу.
Не так давно ваш отец прислал мне письмо. С его стороны это, конечно, большая неосторожность, но неосторожность благородная, ибо он сделал это, дабы не оставлять меня в неведении. Что снова подтверждает, дети: ваш отец – глубоко порядочный человек. Вы ни в коем случае не должны винить его в том, что произошло.
Джон полюбил другую женщину. Он останется с ней и не вернется к нам, даже если война закончится благополучно. Он просит прощения и будет готов оказывать нам всяческую помощь и поддержку, как только появится возможность.
Дети, милые, ему пришлось тяжело. В изгнании, в одиночестве, в постоянном ощущении опасности он мечтал о толике тепла, но нас не было рядом. И всей душой он потянулся к той, что захотела отогреть бедного скитальца. Он не сможет обмануть её доверие, он не должен предавать её, вернувшись к нам – это было бы черной неблагодарностью. А главное, дети, они любят друг друга. Вспомните, что говорил Дамблдор: любовь – превыше всего.
Тана, может быть, завтра любовь придет и к тебе, и тогда ты обязательно поймешь отца. Бобби, ты как мужчина, тем более, должен быть на его стороне.
Дети, умоляю, пусть все останется, как прежде, пусть ваше отношение к отцу не изменится. Любите его, болейте за него, молитесь о его жизни и здоровье. Не причиняйте ему боли, отказавшись от него. Не отступайтесь от родного отца и не судите его.
Что до меня, то не буду лгать: сейчас мне больно и одиноко. Больно не от того, что ваш отец изменил мне – запомните, я называю его поступок изменой в первый и последний раз, и вам запрещаю так говорить и думать. Но от безвозвратных поворотов в судьбе больно всегда, вы поймете это. И поймете, что эта боль – не извне, она рождается в нас самих, по нашей воле, а потому в ней некого винить. Когда вы приедете, когда я увижу ваши родные лица, поцелую ваши глаза и руки, прижму вас к сердцу, мне обязательно станет легче.
В аптеке нашей спрос растет, и мы этому не радуемся: требуют все более сложные зелья, ингредиентов не хватает, а подчас и готовить некому – в нашем штате нет подобных профессионалов.
Наши друзья, знакомые и соседи все живы и здоровы.
Как вы там, детки мои ненаглядные? Знаю ведь, половины не напишете, чтобы меня не пугать. Ничего, приедете, дома наговоримся вволю.
Целую, мама».

Письмо Миранды Эвелин Скетчерд племяннице, Каролине Суоллоу.
«Здравствуй, дорогая. Была рада наконец получить от тебя весточку. Я была бы рада получать от тебя письма почаще, но понимаю, что каждый раз, отвечая, буду вынуждена затрагивать темы, для тебя болезненные. С них и начну, пожалуй, чтобы не возвращаться впоследствии.
Тебя, думаю, в первую очередь волнует состояние Эммы. Не могу написать ничего утешительного. Эмма невменяема. Она вовсе перестала говорить, никого не узнает, иногда по нескольку дней подряд отказывается принимать пищу. Аполлинарий настоял, чтобы её держали отдельно, в пристройке: если начнутся всплески магии, которую Эмма не в состоянии контролировать, она с легкостью может убить. Пока, слава Мерлину, всплесков не случалось. Что касается ухода за ней, можешь быть спокойна: я забочусь обо всем необходимом. Эмма не страдает настолько, насколько это возможно в её положении.
Теперь об известии, которое ты сообщила. Я потрясена. Клянусь тебе, из всех мужчин, кого я знала, твой отец был самым добрым и чистым человеком. Судьба его показывает, что он также был одним из самых бесстрашных – и, увы, безрассудных. Он мог бы присоединиться к скрывающимся и выполнять свой долг целителя среди них. Увы, с его прямодушием ему и в голову это не пришло, а меня не оказалось рядом, чтобы подсказать. Мне жаль. Пусть попадет в лучший мир его душа, пусть обретет покой его бедное тело. Ты же будь мужественна и всегда помни, что ты дочь своего отца.
Мы с мистером Скетчердом стараемся жить по-прежнему. Я брожу по окрестностям с мольбертом и этюдником, читаю, музицирую. Аполлинарий сердится, что я не помогаю ему с делами трактира и не вожусь с соседями. Как прежде, он подкупает деревенских мальчишек, чтобы следили за мной, и в мое отсутствие устраивает досмотр моих вещей и перлюстрацию писем. Думаю, он и Эмму согласился принять, так как с её приездом у меня стало куда меньше свободного времени, а принимать любовников в комнате, где живет душевнобольная, я не решусь. Тебя, верно, удивляет, что я спокойно пишу о подобных мерзостях. Я, увы, привыкла. Ты знаешь, я нечестна с мужем, он имеет основания быть ревнивым. Я не считаю себя виноватой, но и ему хочется отвести душу, так пусть отводит.
Мистеру Скетчерду по-прежнему все равно, на чем зарабатывать деньги. Слыхала ты что-нибудь о егерях, племянница? Низкие выродки, которые наживаются на чужом несчастье. Они ловят магглорожденных и других бедолаг, скрывающихся от теперешних властей, и за вознаграждение сдают в Министерство. А мистер Скетчерд открыл для них нечто вроде гостиницы. Их банды частенько появляются в наших краях: лес густой, стало быть, беглецам есть где прятаться. Аполлинарий имеет неплохой доход.
Позавчера нагрянула особенно омерзительная шайка. Грязные, пьяные, похотливые и прожорливые. Возглавлял их – представь – оборотень. Аполлинария била мелкая дрожь, едва он кидал взгляд на окровавленного, смердящего гостя. На беду, я не успела скрыться к себе в комнату, и эти разбойники потребовали, чтобы я лично обслуживала их. Мистер Скетчерд никогда прежде не смотрел на меня с такой мольбой и надеждой. Пришлось подчиниться их требованиям: на их галлеоны я завтра куплю лекарства для Эммы.
На глазах у Аполлинария они тискали меня по очереди, щипали, целовали, усаживали на колени, отпускали непристойности. Больше даже оборотня изгалялся сальный тип с красноватыми прядями в волосах. После они завалились спать. Я не знала, как отмыться. Подобное продолжалось весь следующий день, и только сегодня с утра они ушли.
В общем, как ты понимаешь, наш с мистером Скетчердом дом сейчас не лучшее место для отдых молодой девушки. Однако тебе необходимо повидаться с матерью, да и оставаться одной в нынешнее время смертельно опасно. Прежде ты провела бы каникулы в Хогвартсе, конечно. Хотя что я говорю – в прежнее время, при Дамблдоре, твой отец был бы жив, мать находилась в здравом рассудке, а я не позволила бы лапать себя мужланам и оборотням.
Во что превратится Хогвартс на каникулах при нынешнем директоре, мне даже страшно предположить. Не исключено, что там будут проводиться оргии, благо помещение вполне приспособлено. От компании, бывшей вчера, я наслушалась от достаточно описаний развлечений Пожирателей смерти. Племянница, они не только убийцы, но и люди, разложившиеся душой, утопившие себя в разврате. Сама понимаешь, я не монашка, не скромная школьница и вполне осознаю, о чем говорю. Прислать этих извращенцев преподавать, а одного из них поставить во главе школы – значит желать непоправимого падения вашей нравственности. Однако не могу не подивиться старому директору: как это он, зная, насколько оскверняет себя один из преподавателей, допускал его к вам? Впрочем, Дамблдор слишком дорого заплатил за свою ошибку. Что там – мы все заплатили.
Итак, племянница, выбора у тебя нет, поэтому приезжай. Постараюсь устроить тебе самый теплый прием, на какой только способна.
Извини за тон моего письма, прежде я обращалась с тобой по-другому. Но ты сама не поблагодарила бы меня, если бы я дала тебе ложную надежду, если бы начала успокаивать вместо того, чтобы сказать горькую правду в лицо. Ты действительно дочь своего отца, вечная ему память, и я горжусь тобой.
До встречи, племянница. Надеюсь, нам обеим станет хоть чуть-чуть легче, когда мы увидимся.
Всегда твоя, Миранда Скетчерд».

Глава 18

Каролина Суоллоу.
24 декабря 1997 года. Надо же, как давно не открывала дневник. Письмо тети Миранды, признаться, выбило из колеи. Да и нагрузка выросла: преподаватели, как обычно, под конец триместра звереют.
В декабре, если не считать инцидента в начале месяца, обошлось без серьезных происшествий. Жизнь будто замерла под выпавшим снегом. Никогда еще я не была так рада мертвенному покою зимы.
Если вдуматься, то покой посреди войны - величайший дар. Помню описания войн в маггловских книгах: пожары, бомбежки, голод, холод, антисанитария. Жизнь под гнетом оккупантов, пытки и казни сопротивляющихся. Мы же сыты, в тепле и чистоте, у нас достаточно сил для борьбы с врагами, а те хоть и мучают нас, но в стенах Хогвартса кровь проливать не смеют. Покидать замок жутковато, словно в бурю выходить в открытое море. Но тетя Мирадна права: наверняка здесь будут проводиться оргии.
Кстати, об оргиях и разврате. Пару дней спустя после того, как Боб Грин и его подружка попали в Больничное крыло, Нотт имел наглость пригласить меня на свидание. На сей раз не запиской – в коридоре, во время большой перемены, при свидетелях, в числе которых были и слизеринцы. Хотел публичного позора? Кто я такая, чтобы отказывать.
- Нотт, я не подстилка палачам. Еще раз подойдешь ко мне – искалечу. Еще раз тронешь кого-нибудь в Хогвартсе – убью. Мне терять нечего.
Надменное лицо аристократа обезобразили страх и ненависть. Прошипел: «Полукровка… Уничтожу…» Напугал, до смерти напугал. Как можно уничтожить того, кто уже и не живет? А, однако, боится за драгоценные жизнь и здоровье: больше не пристает и в выходках змеенышей не участвует.
Новая напасть: Тана, получив письмо от матери, ходит сама не своя. Пытается держаться, но меня не проведешь. Спрашиваю, в чем дело - отмалчивается. Думаю, у нее беда дома, потому что брат её тоже, как в воду опущенный. Ханна Эббот поболталась мне, что видела как-то их обоих ночью в гостиной, грустных и бессонных. Возвращению они словно и не рады.
Мне тоже особенно нечему радоваться. Две недели – в затерявшейся в лесах деревушке, в местном кабаке, в компании сломленной жизнью феминистки, беспринципного скряги и безумной, которая не признает во мне дочь. Ах да, я забыла про ватаги егерей. А может, к нам и подгулявшие Пожиратели нагрянут?
Но я благодарна тете Миранде за приглашение: не представляю, как вошла бы в наш помертвелый дом, как проводила бы дни и ночи среди книг отца и рисунков мамы, каждую минуту осознавая невозвратность потери. Тетушка спасла хотя бы от этого, да что уж там: она меня всегда понимала. А может быть, я понимала её. Мамина старшая сестра долгое время оставалась для меня идеалом женщины: резкая на язык, трезвомыслящая и жесткая. Не в пример маме, детски-простодушной, ребячливой и ранимой. А что заставляет красавицу и умницу Миранду жить с невежественным, жадным и косным человеком, я лет до тринадцати и не задумывалась.
…Суетное время сборов наконец сменяется паровозным гудком. Перед отбытием Хогвартс-экспресса старосты увещевали нас разместиться минимум человек по пять в купе и без крайней необходимости не выходить в коридоры. Причем желательно, чтобы в одном купе сидели ребята разных возрастов. Странно. В поезде ведь не будет Кэрроу – что же, боятся, как бы мы друг друга на рельсы не побросали?
На Тану меры безопасности не вполне распространяются: она, как староста, обязана патрулировать коридоры. Присоединяюсь, как во время её вечерних патрулей в Хогвартсе.
- Ты не в курсе, почему нас перевозят, будто рецидивистов? Не выйти никуда.
- Старостам велели проследить за остальными деканы.
- А им зачем?
- Вчера они совещались с директором. Возможно, он распорядился.
Директор – больная тема, пропускаем. У обеих нет настроения спорить.
Колеса тоскливо бормочут. Тана смотрит в окно, на мелькающие поля, припудренные снегом. Смаргивает слезы.
- Может быть, ты все-таки встретишь Рождество с нами? – который раз одна и та же просьба.
- Но мне же надо повидать мать, - да и тетю Миранду, что греха таить.
- Я буду писать тебе.
- Не стоит. Отвечать не смогу, дядю Аполлинария за лишний полет почтовой совы жаба задушит. А не отвечу – почувствую себя большей свиньей, чем Алекто Кэрроу. Не волнуйся, скучно мне не будет. С тетушкой есть, о чем поговорить.
Тана уныло кивает.
- Когда закончу обход, пойдем в наше купе. Майкрофт Саммерби пронес сливочное пиво, угощает всех.
Поезд тормозит так резко, что мы теряем равновесие.
Приподнявшись на локтях, видим впереди сильное задымление. Грубый голос выкрикивает заклятия.
Тана заталкивает меня в ближайшее купе и хочет, видимо, рвануть на звуки, но я её удерживаю.
- Пусти, - шепчет подруга. – Пусти, мне нужно к Бобби.
- Подождешь. Бобби под охраной старших, с ним ничего не случится.
Некоторое время так и стоим, впившись из всех сил в ручку купе и тревожно прислушиваясь. Крики и шум очень быстро смолкли – возможно, под действием заглушающего. Не сговариваясь, рискуем обе высунуться в коридор.
Задымление рассеялось. В окно напротив купе я вижу несколько рослых фигур в черных мантиях и масках, и среди них мелькает одна легкая, девичья, в светлом ореоле волос. Полумна?!
Сама не понимаю, что делаю. Распахиваю форточку, высовываюсь и кричу:
- Э-ге-гей, Лавгуд! Держись! Нарглы и мозгошмыги своих не сдают!
- Верю! – с улыбкой откликается Полумна. – Спасибо!
Пожиратели трансгрессируют со своей жертвой.
Тана тем временем отчаялась выскочить вслед за арестованной и конвоем: дверь «припечатали» чем-то, не поддающимся Алохоморе. Бессильно стуча по двери кулачком, подруга всхлипывает:
- По какому праву… Как они посмели… За что?
Поезд трогается вновь. Мы с Таной крепко обнимаем друг друга и некоторое время стоим, не шевелясь.
- Проверь Бобби, - шепчет наконец пуффендуйка. – А я погляжу, нет ли раненых.
…Братец Таны вместе с хорошенькой подружкой и тремя друзьями разместился по принципу «в тесноте, да не со слизеринцами» на другом конце поезда под охраной Юджини и Майкрофта Саммерби. Их квиддичные войны давно уступили место веселому роману, и на меня Юдж перестала сердиться после того, как я вернула ей колдографию Джеймса Поттера. Тана после обхода довольно скоро присоединилась к нам: никто из ребят, бывших с Полумной, серьезно не пострадал. В другой раз выпили ту самую бутылочку сливочного пива… Так и выпьем в другой раз. С Полумной вместе. В стране, освобожденной от власти Безносого и его приспешников, где мы сможем вновь глядеть друг на друга молодыми глазами.
Платформа приближается. Различаю уже алую широкополую шляпу тетки, губы алые, черные глянцевые глаза в вуали дымчатых теней. Вон в нескольких шагах от нее показалась неброская русоволосая женщина в сером пальто. И едва она возникла, Тана и Бобби тянутся к стеклу.

Глава 19

Тана Грин.
25 декабря 1997 года. Сочельник. Воздух дома, показавшийся вчера выстуженным, будто с самой осени в нем гуляла непогода, потеплел. Возможно, мама без нас редко появлялась здесь и почти не готовила: она сильно исхудала, постарела, и плечи покорно ссутулились.
Первым, что увидели мы с Бобби, выйдя из камина, оказалась наряженная елка. Потом на двери обнаружился венок. Раньше, помню, праздничное дерево приносил папа, и дом мы украшали всей семьей.
- Мне без вас нечем было заняться, - чем непринужденнее старалась говорить мама, тем сильней дрожал её голос. – Подумала, вы приедете усталые, вам не до елки будет.
В душе что-то сжалось, как будто расстаюсь с близким. И вправду ведь, расставалась – с ожиданием самого светлого чуда, с праздником души, которым становился Сочельник в былые годы. Вера в чудо вернется еще – после войны обязательно вернется – но прежней не будет. И ничего не будет, как раньше, ни для нашей семьи, ни для Каролины с тетушкой, красивых и гордых гибнущих птиц, ни для отца Полумны. Как вчера изменился этот светлый, беззаботный человек, когда его окружили ребята из ОД. Словно душу ему разорвали. Все, кроме друзей Полумны, обходили его стороной: неусыпное, неутешное горе страшней проказы. И я не смогла заставить себя подойти.
… День проходит в предпраздничных заботах. Спешно придумываем подарки для друзей, сочиняем поздравительные открытки для знакомых. Война – войной, но пока есть возможность, нужно праздновать. Кому-то, может быть, и наш привет станет светлым лучиком.
Мама не спрашивает, как нам живется в Хогвартсе. И не нужно. Мы живы, здоровы, невредимы почти. Можно сказать, что все хорошо.
Вещи отца пока лежат нетронутыми. Бобби натягивает любимый отцовский свитер. И только после этого лицо брата смягчается, исчезает тяжелая складка меж бровей, появившаяся после нападения слизеринца в начале декабря и выступившая резче после письма мамы. Сидим на диване все трое, Бобби, как маленький, забился в серединку; жмемся друг к другу, и нам тепло. Как-то там отец? Мысль мелькнула, обожгла и растворилась. Отец с другой женщиной. Сто раз мы простили его, но вспоминать все равно больно.
Близится ночь. Собираем рождественский ужин. Свечи зажжены, но никто не прикасается к угощению, не решается сказать хоть слово. Место отца за столом пустует – и никогда больше папа не займет его.
Мама поднимается.
- Дети, что же я должна сказать? – светлые глаза её наполняются щемящей нежностью. – Я верю, что мы переживем войну. Верю, что победа будет на стороне добра. И вы верьте. И верьте в еще одно: любовь действительно превыше всего. И любовь обязательно вернется к нам в дом.
Мы с братом тоже встаем, и берем все трое свечи, и опускаемся на колени перед окном, перед ясным и звездным небом.
26 декабря 1997 года. Вчерашняя ночь сняла камень с души. Кружевной снег начался перед рассветом, ласково укутал землю, обелил улицы. Давно так не хотелось жить.
Мама и Бобби от души отсыпались. Приготовив завтрак, я накинула пальто пальто и вышла на крыльцо. А он был на улице, совсем рядом с домом, и позвал меня.
В первый момент даже не осознала, кто передо мной. Высокий, худой парнишка, весь угловатый, с острым лицом; снег запорошил потертую куртку и спутанные каштановые волосы, серые глаза смеются под гибкой линией бровей. Он вновь назвал меня по имени, и хотела идти к нему, но шагу ступить не могла. Тогда он стал приближаться первый, а мне некстати вспомнились нынешние правила встречи.
- Стой! – палочку вскинуть все же не решилась. – Что я прислала тебе с первым письмом из Хогвартса?
- Цветок асфодели, - Алекс остановился и погрустнел. – А чем ты лечила меня?
- Подорожником…
Мы метнулись друг к другу, стиснулись и стояли долго-долго, и счастье билось, как колотится о невесомые ребрышки сердце недельного слепенького котенка. Решилась поднять глаза: у Алекса дергался кадык (как выступать стал!), и щеки были влажные. Он отворачивался. Осторожно вытерла ему лицо.
- Ты давно тут стоишь? Пойдем в дом скорей!
Алекс мялся, отнекивался – как в детстве, когда стеснялся изношенной одежонки и новых синяков. А ведь он и теперь в обносках, и хоть окреп немного, но скорее от постоянного физического труда, чем от спокойной жизни. Хорошо, что здоров, что невредим. Я не могла заставить себя отстраниться, все висела у него на плече – так мы и ввалились в переднюю.
Мама и Бобби, только проснувшиеся, сперва не узнали гостя. Алекс – спасибо ему – не стал спрашивать, куда пропал отец. Папа ведь и должен быть в отъезде. Брат опомнился первым, шагнул к другу и этаким очень мужским жестом пожал ему руку. Мама, прислонившись к косяку, прищурилась.
- Вы очень выросли, сэр, - в её голосе звучала улыбка. – Возмужали. Вы вместе с родителями вернулись?
Алекс мотнул головой.
- Отец остался в Манчестере, мы там осели в конце концов. Да мы не виделись давно. Дедушка умер. И мама… умерла. 3 года назад.
Значит, миссис Принц больше нет. Бедная женщина, так недолго прожила и радости почти не видела. Только сын – он пошел в нее цветом волос и глаз, открытым и спокойным характером, и фамильные резкие черты его лица выглядели смягченно. Мы встречались часто: миссис Принц прибегала к месту наших с Алексом игр, чтобы предупредить сына, что отец опять напился, или позвать наконец домой. Как она страдала от невозможности защитить сына – но почему-то покорно отступала перед мужем.
3 года - стало быть, Алексу было 14. Каково же пришлось ему тогда, как он остался совсем один на белом свете, без всякой защиты и без друга рядом?
... Он давно бродяжничает. Так сжимал кружку с горячим чаем, отогревая руки, так робко и жадно взглянул на блюдо с пирожками, диковато озирался по сторонам. А потом посмотрел на меня – наверное, вглядывался с минуту.
- Ты не меняешься. Я боялся, ты изменишься сильней.
- Ты давно в нашем городе? Где ты теперь живешь? С тобой есть кто-нибудь?
- Я тут два дня. Остановился с друзьями, у родственника одного из них. Все хотел подойти к твоему дому, хоть в окошко заглянуть: в порядке ли вы – и не решался. А сегодня не утерпел. Рождество.
Действительно так. Вот оно, чудо, случилось, когда не верилось почти.
Алекс не один. Уже замечательно. А он продолжал рассказывать:
- У меня появилась настоящая семья. И тебя обязательно познакомлю со всеми, просто… Просто сейчас мы порознь. И нам трудно, - осекся, покосившись на стену, на дверь кухни (мама и Бобби еще не закончили завтракать). – Всем сейчас нелегко, правда? Мне очень не хочется, чтобы и тебе тоже было…
- Со мной все в порядке. Честное слово. Рассказывай про себя.
4 года назад отец Алекса был вынужден бежать от опасных людей, которым задолжал. Не зная, куда деться, за что взяться и где заработать денег, чтобы прокормить семью, он полгода скитался по стране, таская за собой жену, сына и полубезумного старика. Дедушка вскоре умер. Когда Принцы наконец осели в Манчестере, то и мать Алекса была уже тяжело больна.
- После маминой смерти я ушел. Полгода путешествовал в поездах «зайцем». Пробовал устроиться на работу, но в мире магов я бесполезен, а мир магглов слишком непривычен. А потом меня подобрал мистер Кристофер. Он мракоборец в отставке, двух сыновей и племянника один поднял. И для меня место нашлось.
Алекс робко, грустно улыбнулся.
- Они и есть моя семья. Мировые ребята, если бы ты знала.. Ты узнаешь. Мы не вместе сейчас, мечемся по стране. Так надо, - он поджал губу. – Ты прости, что не писал. Не решался, думал – вдруг забыла уже?
- Я не забыла бы тебя ни за что на свете. И мы ведь больше не расстанемся друг с другом так надолго, правда?
- Я постараюсь.
Алекс накрыл ладонью мое запястье. В притихшем доме царил покой обретения.
- Можно, пока ты на каникулах, я буду приходить?
Вместо ответа я прижалась лбом к его плечу. Он гладил мои волосы. В детстве, когда мы прятались в шалаше от грозы, друг так же успокаивал меня: грозы я ужасно боялась. Алекс, разве можно позволить тебе исчезнуть вновь?

Глава 20

Тана Грин.
1 января 1998 года. Ровно час, как наступил новый год. Улица притворяется спящей, но чувствуется – не знаю, как, однако ощущаю ясно – во многих домах люди не смыкают глаз. Новый год для любого может обернуться последним годом жизни. В сущности, так ведь было всегда, но мы жили, не осознавая конечности своего существования.
А до чего хочется жить! Упиваться этим миром, зимним морозом и весенним ветром. Жить, петь, видеть цветные сны, думать, плакать от боли. До чего необходимо дожить до весны хотя бы, увидеть молодое умытое небо и зеленые листья. А потом – до летних гроз: глупая, зачем я боялась их, они прекрасны, ведь они часть жизни. А потом – до осенних туманов и листопадов. А там и до следующей зимы.
Как так получается, что некоторые люди жить не хотят? До чего намучилась их душа. Наверное, надо слышать только боль, только ею дышать, чтобы попросить себе смерти.
А еще есть люди, которые любят жизнь, но смерти не боятся. И Алекс – один из них.
Он рассказал мне вчера, чем занимается вместе с приемными братьями. Писать подробно не стану: дневник может попасть в чужие руки. По доброй воле друг мой не может надолго остаться ни в одном городе, ютится по углам у едва знакомых людей (звала к нам – не идет). Беззащитный по сравнению с волшебниками, он по доброй воле рискует жизнью. И не знаю, восхищаться его смелостью или плакать от страха за него.
Алекс – настоящий мужчина, он сделал выбор, которым можно лишь восхищаться. Но я бы все отдала, если бы выбор делать ему не пришлось.
Хоть бы он жил, только бы он жил! Пусть меня не будет, только пусть живут мама, Бобби, Алекс, Каролина, Юджини. И отец тоже. Пусть вообще никто не умирает, никто ведь не заслужил расставания с миром.
…Гуляем с Алексом по местам нашего детства. Луг, где мы познакомились, укрыт снегом ровно-ровно, словно и не ходил по нему никто. Не задерживаемся там долго: на открытом пространстве оставаться сейчас жутковато. Уходим в лес, где любили играть. Тогда-то нам казалось – непроходимые чащобы, а теперь видим, что лесочек тот ненамного гуще рощи. Находим дерево, под которым построили шалаш когда-то: приземистый старый дуб, раскинувший ветви, точно руки, прикрывая все живое вокруг. Мы когда-то взбирались на него (как низко, оказывается, были сучки и вмятины, до которых мы с трудом могли дотянуться!), играя в индейцев. Из его молодых веточек мы сплетали венки, пышные, горделивей короны. А однажды насобирали желудей, и Алекс смастерил мне бусы.
- Знаешь, - вспомнилось вдруг. – Те бусы, они у меня так и хранятся. Все хотела увезти их в Хогвартс, надеть на Хэллоуин.
- Наденешь их после победы, а? если они не развалились, конечно.
- Не развалились. Обязательно надену.
Отыскала свитер, недовязанный в прошлые каникулы. Спешно довязываю теперь: хоть одна приличная вещь у Алекса будет.
…Бобби с соседским мальчишками построил посреди улицы невероятных размеров снежную крепость. «Воюют» до посинения. Родители и старшие братья с сестрами присматривают за ними по очереди – приходится уже тайком, ребята сердятся на слишком явную опеку. Конечно, они ведь уже совсем большие.
По утрам хожу с мамой в аптеку, вместе довариваем зелья. Покупатели стали очень часто спрашивать кроветворное, восстанавливающее, бадьяровую настойку. Мама рассказывает, иногда на вошедшем в аптеку или на его спутнике (часто бесчувственном) живого места нет. Пару раз персоналу и покупателям пришлось срочно трансгрессировать: поблизости показывались Пожиратели смерти.
Страшно за маму. Очень хочется, чтобы она была рядом как можно дольше. После маминого рассказа о нападениях, почти случившихся, острее понимаю, как больно жизнь ударила Каролину. Как-то она там? Очень хочется написать подруге, но она запретила.

Каролина Суоллоу.
1 января 1998 года. Встала поздно: сонный какой-то день. Кой-как позавтракала: дядя уже выговаривал тетке, что я питаюсь предназначенным для клиентов, да еще денег не плачу. Зато егерям, дядюшка, меньше достанется.
Как обычно по утрам, подхожу к пристройке. Сегодня не получается заставить себя зайти внутрь, смотрю через окно. Маленькая, высохшая женщина лежит в постели. Сколько седины в распущенных, растрепанных волосах, как помертвело лицо, на тыльных сторонах ладоней проступают косточки. Мутные глаза неподвижны. Мама, конечно, не узнала меня, когда я пришла к ней. Бывает, она целыми днями лежит так и не реагирует ни на что, словно уже умерла.
Стою долго, упираюсь лбом в стекло. Наконец чувствую, что замерзла, и возвращаюсь в дом.
За стойкой никого – стало быть, придется подежурить самой, а то у дядюшки Скетчерда случится очередная истерика. Сперва мне смешно было смотреть, как жирдяй багровеет и брызжет слюной. Сейчас противно. Прислушиваюсь: так, понятно, почему стойка брошена. Дядя с тетей ругаются.
- Дорогой мой, повторяю, как для глухонемого: пока в нашем доме гостит моя племянница, духу этих подонков здесь не будет. Они никак не компания для приличной девушки.
- Ты у меня, милочка, со своей родней уже вот где! – представляю, как дядька стучит ребром широченной ладони по мясного цвета шее. – То сестрицу приволокла полоумную, которая вот-вот дом разнесет, теперь эта лошадь молодая, дармоедка.
- Не смей.
- Не сметь?! Да хоть бы мне какой прок от тебя был! С трактиром я один надрываюсь, рогами обвешан, что елка игрушками! Да другой бы муж тебя давно на мороз выставил со всеми твоими родственничками, профурсетка пустоголовая!
Слышу звонкую пощечину, включаю радио погромче: клиент вошел, ему семейные сцены слышать ни к чему. А дядька, кажется, одной пощечиной не отделается. Наливаю рыжеватому детине пива, а тот все пялится и пялится. За стеной громко рушится столик: кажется, Скетчерд вышел-таки из себя.
Спустя полминуты дядька показывается в зале. Шипит мне: «Вали отсюда», и я с удовольствием ретируюсь в комнату, которую делю с теткой.
Тетя Миранда лежит на кровати, уткнувшись лицом в подушку.
- Не обращай внимания, - бормочет. – Скоро встану. Он меня на столик толкнул, а я мимо пролетела.
Сажусь в ноги к ней.
- И вот что: пару дней нам придется пожить на природе. Захватим палатку, холодно не будет.
- Это из-за того, что вы поссорились?
- Племянница, ты можешь вспомнить день, который у меня с мужем прошел бы без ссоры? - Миранда приподнимается на локтях. – К нам собирается нагрянуть та компания, о которой я тебе писала. Нет у меня никакого желания встречаться с ними снова. Думаю, и тебя не тянет с ними знакомиться.
Еще бы. Я приехала, чтобы чуть-чуть отдохнуть от общества Пожирателей смерти, а не чтобы встречаться с их союзниками. Но только…
- А как же мама, кто за ней присмотрит?
- Время от времени я буду трансгрессировать и проверять её. А сейчас, думаю, нам нужно уйти как можно скорее. Иначе я подсыплю этому хряку мышьяк в чай.
…Палатка староватая, в ней прохладно. Зато ни дядьки рядом, ни свиноподобных посетителей. Вокруг лишь вязы с ясенями, изукрашенные снегом, да стылое небо. Редко в глубине леса вскрикнет зверь или просвистит птица. Палатка стоит на полянке, у самого склона обрыва; под песчаной кручей бежит ручей, черная сердитая вода которого даже теперь не замерзла. Тетя Миранда устроилась с альбомом на стволе поваленного дерева; заварив кофе на две чашки, присоединяюсь.
- Тут так хорошо, тихо, спокойно. Мне с самой осени не было так легко.
- Нам обеим хорошо, - улыбается тетка. – Ни Пожирателей-преподавателей, ни постылого мужа.
- Если вы не любите друг друга, зачем живете вместе? Только мучаете друг друга.
- А ты думаешь, кому-то легче? – Миранда откидывает на спину вороную прядь волос.
- Бывает же, что живут по любви.
Тетя бесцветно смеется.
- Бывает, хотя и нечасто. Но это приторно, карамель и сироп, а часто и мещанство. Твои мать с отцом в мещанство скатиться не успели, но признайся, что тебе было скучно в их доме.
И то правда: при всем веселом нраве отце, при всех фантазиях мамы мне вечно недоставало чего-то, наше абсолютное счастье и благополучие душило меня, и я искала хоть нотку страданий, как ищут перца и соли к пресному блюду. Наверное, семейным счастьем могут наслаждаться только женщины, горизонт которых изначально довольно ограничен, или которые любят себя обманывать. Как мама, когда была в разуме. Как бедняжка Тана.
- Но как будто тебе не скучно с дядей? И вообще, неужели нет достойного и интересного человека, который любил бы тебя? По-моему, поклонников у тебя всегда было предостаточно.
Поставив прямо на землю чашку кофе, тетка берется за карандаш.
- Ты права, такой человек есть. Мы не видимся эти две недели ,потому что я не хочу оставлять тебя одну. Он любит меня. Но я его не люблю, вот в чем беда.
- Почему же беда? Потом полюбишь.
- Нет. Я свою натуру знаю. И вообще, племянница, запомни: нет ничего хуже, чем жить с человеком, который любит тебя, но которого не любишь ты. Такой человек будет мстить всей жизни за то, что ты не любишь его. Он будет истязать себя и тебя, покуда не обессилите оба.
- Разве не то же самое творится у вас с дядей?
- О нет! Сил у нас хватит надолго. Мы назло друг другу живем дальше. Да мы и необходимы друг другу: он содержит меня, а иметь красивую и образованную жену льстит его самолюбию. И у таких ничтожеств есть самолюбие, и какое! Оно, однако ж, не помешало бы ему отдать меня в пользование хоть егерям, хоть Пожирателям, хоть любому другому сброду.
Молчу. Я все-таки не понимаю…

Глава 21

Тана Грин.
6 января 1998 года. Возвращаемся в Хогвартс. Совсем недолго побыли дома – и вновь несемся на поезде через черно-белые леса, через равнины, на которые будто пролилось молоко. Можно было бы написать: «Едем в неизвестность», но ведь солгу – в гораздо большей неизвестности остаются наши родные и близкие. А мы уже примерно знаем, чего ожидать от школы при нынешней власти.
На много миль позади осталась моя коротенькая «другая жизнь». Да она и закончилась за день до отъезда. В синеватый предрассветный час Алекс постучался в дверь, но остался на пороге.
- Мы сегодня уходим из города. Надо попрощаться.
В груди очень болезненно сжалось, я обняла Алекса, потом опомнилась и бросилась в дом: «Подожди, сейчас, секундочку!» Как хорошо, что успела за день до того закончить свитер.
Алекс стоял, вытянув шею – ждал.
- Возьми! Зима морозная. И береги себя. Пожалуйста. Будь смелым, сильным, но обязательно переживи эту войну.
Он невесело смотрел мне в глаза.
- Конечно, переживу. Ведь ты еще такая маленькая.
И вдруг он поцеловал меня. По-настоящему, по-взрослому, в губы. У него губы с виду жесткие, а на самом деле бархатные, и он закрыл глаза, точно ему больно было. (почему-то ужасно стыдно об этом писать). Меня словно ветер закружил, не знала, смеяться или плакать, попыталась ответить, и мы оба упали с крыльца в снег.
Алекс извинялся, не смолкая – пока помогал мне подняться, стряхнуть снег с одежды, а я пыталась отряхнуть его.
- Все, иди в дом, а то замерзнешь, - он вновь бегло поцеловал меня и легонько подтолкнул к двери. Тотчас развернулся и быстро побежал от нашего крыльца.
Комок коло горло; я смахивала слезы, а они наворачивались опять. Но нельзя плакать при маме, у нее и так немало поводов расстраиваться. Не надо плакать при Бобби.
Отчаянно верю, что покуда буду думать об Алексе, пока буду молиться за него, с ним и вправду ничего не случится. С ним ничего не должно случиться, потому что он самый лучший, чистый человек на земле, он светлей жизни.
… Нашим ребятам дни, проведенные дома, помогли немножко оправиться. Их лица не так бледны, в глазах появилась надежда. Они верят, что магическая Англия изо всех сил сопротивляется тирании Того-Кого-Нельзя-Называть. И вера их небеспочвенна.
Каролина нашлась в коридоре; прижавшись руками к стеклу, подруга прикрыла глаза и молчала. Было что-то очень горькое в её молчании. Она посвежела лицом, но глаза мрачней, чем прежде.
- Как мама, Кэрол? – я погладила её по плечу. Каролина слабо отмахнулась: больше ничего и не стоило говорить.
- Как ты думаешь, Лавгуд жива? – наконец задумчиво протянула подруга.
Воздух похолодел. Пока мы праздновали. Радовались дням, что проводим с родными, Полумна, возможно, мерзла и мучилась в камере Азкабана. Если она вообще…Нет, не надо так думать, Полумна жива. Иначе… Иначе было бы слишком страшно.
Но не ужасней боли её отца в это одинокое для него Рождество.
- Я так устала от войны, - Кэрол прижимается щекой к моей макушке. – Наверное, я не переживу её.
- Кэрол, мы обязаны пережить войну, как бы ни было тяжело. Мы не только за себя отвечаем. – Она такая слабенькая, бледная. Увожу её в пустое купе, и там некоторое время мы, обнявшись, молча плачем.
У Кэрол руки истаяли, плечи ссутулились. Лишь теперь понимаю, насколько она одинока и беспомощна.
- Бедная моя, бедненькая. Как же ты намучилась.
Каролина отшатнулась.
- Не унижай меня. Не жалей.
Странная она иногда бывает. Но появился повод отвлечь её, да и задать один вопрос: сама я никогда не понимала.
- Не хотела тебя обидеть, Кэрол. Но почему ты считаешь, и еще очень многие говорят, что жалость унизительна? Что в ней плохого?
И вот я вижу прежнюю Каролину, какую встречала в прошлом году в коридорах Хогвартса. Улыбка превосходства трогает её губы, умные темно-серые глаза блестят гордостью.
- Что в ней плохого… Тэнни, кого тебе легче всего пожалеть?
- Не знаю. Котенка.
- А как думаешь, приятно человеку быть приравненным к бездомному котенку?
Надо же, и не задумывалась об этом никогда.
- Но и оставаться в беде одному, когда никто не пожалеет…
- Когда ни от кого не почувствуешь сострадания – это совсем другое. Сострадание не унижает, а опять приравнивает тебя к другим людям, вырывает из унижения, на которое обречен несчастьем.
Странно: мне не кажется, что несчастья унижают. А Каролина объясняет:
- Несчастье словно бы выставляет человека обнаженным у позорного столба. Думаешь, мало найдется охотников поглумиться?
Скверные воспоминания лезут в голову. Скорее отстраняюсь от них:
- Можно запретить им.
- Все рты не заткнешь, Тэнни. И думаешь, тому, привязанному, легче будет? Он лишь сильней почувствует свою беззащитность.
- Можно отвязать его и помочь скрыться.
- И позорный столб останется в его сердце. Вот твоя жалость, Тэнни. Ты облегчаешь минутную боль – и не задумываешься о постоянной. Ты не хочешь унизиться до несчастного – ты бросаешься защищать и не заглядываешь в душу.
- Что тогда делать?
- Встать рядом с ним. Взять его за руку. Тогда у позорного столба будет не он один, а значит, он перестанет быть вовсе отверженным. Это и есть сострадание.
Так неловко стало. Все-таки ближе и понятней слова Толстого монаха о том, что жалость, сострадание и милосердие – три ступени одного чувства, имя которому – любовь. И не по себе, потому что в глубине души почти готова признать, что права-то Каролина.

Каролина Суоллоу.
6 января 1998 года. Не буду вспоминать каникулы, не вспомню больше прошлое. Если тоска на сердце – выпью до донышка каждый оставшийся мне день. Я владею временем и воздухом, и своими мыслями. Достаточно для счастья. А то дожилась: жалеют уже.
…Когда мы шумным табором сошли с Хогвартс-экспресса и двинулись к школе, я уловила, что не чувствую больше ненависти, которая в сентябре, кажется, навеки пропитала наши души. Ту ненависть рождало отчаяние и страх. Сегодня мы уже верим в скорую победу, в неминуемую и жестокую кару для врагов. Мы закалились и будем бороться до конца.
Хогвартс стоит выспавшийся, насладившийся тишиной, отдохнувший от наших быстрых ног – обычная школа после каникул. И не верится… Мерлин с ним, я устала повторять тетины предположения.
Алекто и Амикус схуднули и злы донельзя. Теперь-то они не так уверены в своей безнаказанности, как осенью. И возможно, дело не только в том, что мы оказались способны сопротивляться. Они почуяли, что власть Безносого временна, никто не станет его терпеть долго. Его крах будет их концом.
Наш сальнопатлый псевдодиректор за две недели и вовсе сделался страшен: накинуть ему капюшон на голову, сунуть в руки косу – можно будет рисовать с него смерть. Ему-то, поди, всего страшнее: свергнем Змеелицего – и поцелуем дементора убийца Дамблдора точно не отделается. Да он просить будет о том, чтобы лишили души, как о милости, которую – я надеюсь – ему никто не подумает оказать.
Не ненависть говорит во мне, отнюдь: у меня было достаточно времени, чтобы перерасти это детское чувство. Но я хочу справедливости. Если моя мать сошла с ума от горя, отец замучен в Азкабане с десятками других несчастных, и их участь, возможно, уже разделила Полумна Лавгуд – разве справедливо будет, если виновный не примет всех мук, на которые обрек свои жертвы?
А без Лавгуд не над кем смеяться за столом, и гостиная Когтеврана опустела. У нас все такие погруженные в себя, мыслящие и очень скучные. Она умела выделяться неосознанно, не прикладывая усилий. Хотя, возможно, рано еще говорить о ней в прошедшем времени?
Мои последние школьные полгода… Куда мне деваться дальше? Если не успеет закончиться война, уйду в подполье. Не знаю точно, на что сгожусь, но думаю, на многое, главное - суметь преодолеть себя и понять, насколько хороши на войне любые средства. А если к тому времени воцариться мир, если победит правая сторона, стану вольной поэтессой. Скорей всего, к тридцати годам благополучно сопьюсь и отравлюсь, успев оставить после себя пару- тройку сборничков. Разумеется, никакого мужа и никаких детей: я слишком себя уважаю, чтобы превращаться в домашнюю курицу или мучиться с кем-то вроде Скетчерда.
А сегодня перед ужином столкнулась у дверей Большого зала с Ноттом. Он почему-то шел один, без Булстроуд. Отскочил от меня, как от чумной. Боишься? Правильно, бойся. Ишь ты, за каникулы-то, однако, подурнел.

Глава 22

Каролина Суоллоу.
10 января 1998 года. Сегодня все сговорились поднимать мне настроение.
Начать с того, что члены ОД дознались: вчера у сальнопатлого был день рождения. Естественно, уважаемого предателя следует поздравить достойно. Я, конечно, ожидала, что у членов хогвартского Сопротивления больше фантазии, но надписи на стене – тоже забавно. Особенно столько надписей, такого содержания, и к тому же с трудом смываемых.
Снейп вновь и бровью не повел. Зато от обоих Кэрроу студенты целый день старались держаться подальше. «Свиное семейство» оскотинилось в край: недавно за пустяковое возражение при нас всех Алекто так врезала Гольдштейну, что он упал и ударился головой о парту.
Пусть их. Зато «старая гвардия» получила хоть малое утешение. Как смеялся в усы Флитвик, как зарумянилась Стебль! Глаза Макгонагалл ненадолго заблестли по-прежнему, и с лукавой усмешкой она бросила оттиравшим стены старостам: «»Мерлин мой, на какие глупости вы тратите время, которое могли бы посвятить занятиям!» Слизнорт, как всегда, отсиживался в своих комнатах.
Бедолаги-старосты возились полдня, сами перемазались (краска сыпалась на мантии), а отдельные слова все же остались заметны. Запомнить успела многое, но кое-что на бумаге отражать стесняюсь. Итак…
«Герою – победу, предателю – петлю!» «Пожиратели, пожрите друг друга!» «Пожиратели, когда же вы обожретесь?» «Северус, я устала ждать! Камера Азкабана» «Северус, расцеловать бы тебя! Дементоры» «Поздравляем убийцу с его последним днем рождения!» «Меняем галлеоны на серебренники» «Есть в Запретном лесу хорошая такая осинка…»
К слову, из старост сильно трудились, отмывая стены, лишь слизеринцы да глупышка Тана. Ей, видимо, подарок для псевдодиректора не показался достойным. Хмурилась весь день, твердила, что понятия не имела о готовящемся «конкурсе настенной живописи».
- А если бы знала, донесла куда следует? – шутила я.
- Что ты, конечно, нет. Попробовала бы отговорить.
- У тебя бы не получилось. Ты не умеешь быть убедительной.
- Научусь.
Не могу все-таки её понять. Узнала, что еще с конца прошлого года Тэнни приходит иногда на собрания ОД и вместе с Ханной обучает ребят основам колдомедицины.
Хорошим девочкам вроде не положено играть на две стороны. И ведь придет время, Тэнни, определиться, кого же ты поддерживаешь. Всех пожалеть не получиться.
…Снейп тоже, однако, насмешил. В наказание он, как водится, лишил на месяц прогулок, и на месяц же запретил вводить в меню сладкое. Напугал! Да не осталось уже ученика (кроме слизерницев, а им-то сладкое подавать все равно будут), который не отсидел пару дней в подземельях на хлебе и воде.
- Рон взвыл бы, - смеялась в коридоре Джинни Уизли. – А вообще, нам всем это наказание только на пользу. Побережем фигуры и зубы.
Да уж, именно Джинни Уизли и стоит беспокоиться о фигуре и зубах, ничего не скажешь. Наверное, она кокетничает уже бессознательно. Впрочем, она ведь ждет с поля битвы главного героя, и, как награда ему, должна быть безупречной.
Нашлись, однако, и те, кто счел кару за искусство действительно страшной.
- Я не могу без сладкого! – надулся Захария Смит. – Он не мог придумать какое-то другое наказание?
- Например, посадить тебя в подземелье в обнимку с тортом? –нет, я понимаю Поттера! Или у Уизли чувство юмора – фамильная черта?
- А я-то тут при чем? Я на стенах ничего не писал и не желаю страдать из-за других!
Несчастный страдалец за чужие грехи и стал последним человеком, насмешившим меня сегодня. Правда, не знаю даже, смеяться мне или плакать. Дело в том, что он пригласил меня на свидание. После ужина, сопя и краснея, отвел в сторону и прогундосил: «Ты мне нравишься. Давай встречаться».
Неужто же подоспел мой Скетчерд? А пусть его. Если уж замарала себя связью со слизеринцем, надо как-то отмываться, а Захария все же член ОД. Буду считать это своим наказанием.

Тана Грин.
10 января 1998 года. Семестр начался как никогда тяжело. Кэрроу опустились на своих уроках до рукоприкладства. Мы очень стараемся не нарываться, а вот когтевранцам и гриффиндорцам, кажется, уже доставалось.
- Наши деканы, кроме профессора Слизнорта, были у Снейпа после того, как Энтони Гольдштейн чуть не разбил себе голову из-за Алекто, - рассказывала Сьюзен Боунс, невесть как узнавшая подробности. – Тот сказал только, что ученики слишком часто дерзят учителям, а Кэрроу, мол, горячего нрава, вот и сорвались.
- Да у него самого, наверное, давно руки чесались! – воскликнула Юджини. – Рад, что хоть другие мерзавцы воплощают в жизнь его мечты.
Сегодня – неприятная история с надписями. Наказание, назначенное директором, позабавило многих, и меня в том числе: как малышам, честное слово. Беда в том, что за мягкие наказания, подобные сегодняшнему, директора высмеивают, как глупца, а за более строгие уже клянут, как мучителя. А он из породы тех людей, которые скорее примут проклятия, чем насмешки.
… Говорят: лучше поздно, чем никогда. а бывает, когда с самого начал поздно что-либо менять. И все же, если даже это понимаешь, наверное, стоит попробовать что-то изменить. Члены ОД, думаю, совсем не те, с кем стоит говорить об подоплеке смерти профессора Дамблдора. Но очень не хочется, чтобы истории, подобные сегодняшней, повторялись: в следующий раз возможно, никто так легко не отделается. Любому человеку надоест быть снисходительным, не встречая понимания.
Сегодня многие пришли. Я рассказала им все, о чем успела передумать. Нарочно загодя набросала схему, чтобы не запутаться. Но Кэрол права: быть убедительной я пока не научилась. Как тогда, на Хэллоуине, увидела полные разочарования глаза.
- Ты, наверное, забыла, что в начале года именно Снейп велел высечь твоего брата, - красивое лицо Джинни стало резче. – Он согласился также, чтобы ты пошла в подземелья.
- В случае с подземельями иного выхода не было.
- А с братом тоже?
Ничего не смогла ей ответить. Мне стыдно и больно вспоминать тот случай; опасаюсь, как он отразился на Бобби – тем не менее, мы так и не говорили с братом о нем, не вспоминали. Нельзя напоминать человеку о пережитом унижении. Джинни восприняла мое молчание как собственную победу.
- Тана, тебе придется смириться, что ты получала «превосходно» от убийцы. Ничего постыдного, и Гермиона получала у Снейпа отличные отметки. Но не старайся оправдать его, чтобы оправдаться самой,- и добавила после паузы. - А одного из моих братьев он изувечил этим летом.
Эрни весь вечер бранился, Ханна урезонивала его, но видно, что она на его стороне.
Ужасная метель за окном; стучит в окошко, как заплутавший, отчаявшийся путник. Надеюсь, Алексу есть, где укрыться от вьюги.

Глава 23

Каролина Суоллоу.
20 января 1998 года. В общем, даже рада, что избавилась от Смита. Он оказался в сотни раз пошлее и зануднее, чем я предполагала. Но отчего-то на донышке душе – прогорклый осадок омерзения и стыда, словно меня пытались изнасиловать. Да так и было, на самом-то деле. Конечно, виновник поплатится, но легче не становится.
Полезно-таки иметь связи на Слизерине. Позавчера на большой перемене, когда мы с Таной глядели в окно, около нас задержалась проходившая мимо Астория Гринграсс. Раскланявшись с Таной, она прошептала:
- Мисс Суоллоу, будьте осторожнее с тем пуффендуйцем. Вскоре после того, как все вернулись, я видела, как он о чем-то говорил с Теодором Ноттом. Это не было похоже на ссору двух соперников.
С Ноттом? Внутри пробежал противный холодок. Я боюсь? Нет, нисколько.
- А если более конкретно, мисс Гринграсс?
- Если более конкретно, то на вашем месте я повторила бы признаки, по которым можно распознать амортенцию. На всякий случай. Всего доброго, мисс Суоллоу. Всего доброго, мисс Грин.
- Мы вам очень благодарны, - ответила ей встревоженная Тана.
- Не стоит, мисс Грин. Разумеется, вы понимаете, что вам ничего не говорила?
- Разумеется, мисс Гринграсс.
На горло как петлю накинули, когда поняла, что придется все рассказать Тане о моей связи – лишь теперь осознаю, насколько порочной и позорной. К счастью, подруга не стала пока задавать никаких вопросов, не позволила себе ни укоризненных, ни жалостливых взглядов. Лишь помрачнела и сказала:
- Я поищу в библиотеке про амортенцию. Ты подумай, что будешь делать, если подозрения подтвердятся. Только, пожалуйста, не делай ничего, что может тебе повредить.
За библиотеку отдельное спасибо, Тэнни. Я всю жизнь засыпала над учебником зельварения не хуже, чем иная почтенная мать семейства – над маггловскими детективами.
А ты покуда думай, думай, Кэрол. Вдруг Гринграсс-младшая солгала? Нет, ей мой разрыв со Смитом и грядущие разборки с Ноттом не принесут никакой видимой выгоды. Допустим, Нотт действительно решил приворожить меня - чужими стараниями. Тогда что мне делать, поймав Смита с поличным? Он трусоват, но не так что уж бездарен. Не испугается девчонки. И не джентльмен, церемониться не будет: если Нотт крепко на чем-то поймал его, «держит на крючке» (а я почти не сомневаюсь, что это так), Захария может и силой заставить меня проглотить Любовное зелье.
Похоже, настала пора и мне вспомнить про факультетское братство, что так отчаянно прививалось нам на протяжении семи лет. Посмотрим, готовы ли когтевранцы помочь «сестре», попавшей в беду.
…Конечно, расскажи я ребятам все начистоту, они вряд ли поддержали меня. Но стоило добавить душещипательных подробностей, годящихся для романов, которыми зачитывается Юджини Уайтхилл, вроде того, что к прежним встречам Нотт принуждал меня, запугивая, а я надеялась хоть чем-то помочь через его связи матери и тетке – и строгие когтевранцы растаяли, как первокурсницы-пуффендуйки. Актриса во мне скрыта, однако.
Падма, взволнованно блестя глазами, взяла меня за руку, а Терри Бут и Майкл Корнер поругали меня, что не жаловалась раньше, и выразили готовность немедленно подвергнуть Нотта и Смита Ступефаю и проверенному временем способу вразумления - маггловскому избиению. Падма поморщилась и предложила свой вариант наказания. На нем в конце концов и остановились: не гриффиндорцы же мы, в самом деле, чтобы банально махать кулаками. Только мы договорились, подоспела маленькая, пышнохвостая серебристая белочка – Патронус Таны (видно, в ОД она не только лекции читает). Стало быть, подруга ждет меня в туалете Плаксы Миртл с подробным конспектом об амортенции.
Тана, естественно, попросила быть снисходительней к Захарии – но, надо сказать, просила без фанатизма. Да я и не раз слышала, что Смит своими капризами регулярно доводит до белого каления самых терпеливых барсучков.
…Смит назначил мне свидание в теплице с фруктовыми деревьями. Милое место, но слишком светлое – зато Корнеру и Буту было, куда спрятаться. Мы с Захарией уселись на ворохе срезанных веток, почему-то неубранных (Стебль стала рассеянной в последнее время). Он приволок бутылку сливочного пива, пить которое пришлось из горлышка, так как стаканами любезный кавалер не озаботился.
И хоть бы он получше притворялся, что делает глоток! Уж не говорю о том, чтобы наложить какое-нибудь заклинание, отбивающее запах. А может, подобные заклинания с амортенцией не срабатывают? Вот прослушала, что мне Тана зачитывала по этому поводу.
Как и следовало ожидать, от сливочного пива неожиданно пахнуло мятой, липой и осенней сыростью.
- Совсем, как я люблю, - вздохнула я и повторила дважды, громко, почти по слогам. – Совсем, как я люблю. Совсем, как я люблю.
Смит, верно, и сообразить ничего не успел – мальчишки запустили в него Экспеллиармусом и Инкарцеро. Я быстренько наложила вокруг заглушающие заклятия – очень вовремя, а то Смит принялся орать, точно его режут.
Корнер принял у меня бутылку, понюхал. Навис над Смитом, взял его за воротник:
- Что же ты так рот разинул? Хочешь отхлебнуть?
И плавно стал наклонять бутылку. Захария тут же стиснул зубы, забился, замотал головой.
- Боишься, да? – Бут, присев рядом с приятелем, зажал горлышко ладонью. – Не бойся, до такого мы не опустимся. Хотя тот, кто тебя нанял, верно, не погнушался бы… Однако галлеон тебе придется отдать. Мы не можем держать в отряде продавшегося слизеринцам.
- Я не виноват! – рванулся Смит. – Моя мать – магглорожденная… Он запугал меня!
- Мы тебя понимаем, - кивнул Бут. – И поэтому предлагаем отдать галлеон сейчас, а не на общем собрании, в присутствии Невилла и Джинни. Думаю, она бы изобрела для тебя достойную кару…
Смит болезненно вскрикнул.
- Да что же ты опять кричишь? – удивился Корнер. – Мы никому ничего не скажем. Только при одном условии. У тебя неделя на то, чтобы подлить это зелье Панси Паркинсон.
Смит заморгал, точно перепуганный малыш. Взмах палочки – и пуффендуец, освобожденный от невидимых пут, попятился, пополз в кусты, точно надеясь спрятаться.
- Галлеон, - протянул руку Бут. Захария дрожащей рукой бросил ему золотую монетку.
Мальчишки отконвоировали Смита до самой пуффендуйской гостиной. Проследили по дороге, чтобы бутылку со сливочно-пивной амортенцией донес в целости и сохранности. Пусть-ка Паркинсон выцарапает теперь глаза лучшей подружке за то, что та осмелилась приблизиться к её Теодору. А Нотт пусть попробует найти в слизеринской гостиной пятый угол – боюсь, однако, что любвеобильная Панси настигнет его и там. Если же Смит попробует фокусничать, о его сделке со слизеринцем узнает Джинни Уизли. Захария, как видно, не забыл ни Летучемышиный сглаз, ни разрушенную трибуну на квиддичном матче.
25 января 1998 года. Говорят, на Слизерине был необыкновенный скандал. Панси пульнула Круциатусом в Булстроуд (это понятно) и Дафну Гринграсс (а в нее за что? ну да ладно) и лезла к Нотту обниматься, покуда Малфой и Забини не оглушили её и не отволокли к Слизнорту. У того, слава Мерлину, еще остался антидот к любовному напитку. Конечно, Паркинсон сочли безвинной жертвой (она ведь была одурманена, за действия свои не отвечала) и никакого наказания ей не назначили.

Глава 24

Тана Грин.
2 февраля 1998 года. Поздно вечером у постели Майкла Корнера меня сменила Юджини. Часа три, наверное, я подремала. Проснулась – смотрю, она дремлет. Пусть отдохнет – за больным пока послежу сама. А утром обещала прийти Ханна.
У Майкла губы запеклись, дыханье сухое. Даю ему пить – коротко кашляет. Как бы никакого воспаления не пропустить. Надеюсь, у него действительно нет внутренних повреждений.
Вчера утром по школе пробежал ужасный слух: Амикус Кэрроу заточил в подземелье трех первокурсников с Когтеврана. Малыши наткнулись на него накануне вечером, в коридоре, и он ударил одного из них. Двое других заступились за товарища, но с Пожирателем, конечно, не справились. Говорили также, что Кэрроу остался в подземельях, караулить жертв. И точно, за завтраком он не появился.
Члены ОД и те, кто им помогает, все утро обменивались записками. Решено было, что мы попросим призраков – сэра Николаса и Толстого монаха, остальные не согласятся - узнать, в которую камеру посадили первокурсников, затем группа ребят отвлечет Амикуса и попробует оглушить, а другие тем временем освободят малышей. Все удалось спланировать: и куда спрятать освобожденных, и что Кэрроу лучше стереть память. Но никто не заметил, с каким лицом сидел все утро Майкл Корнер. Он один из ОД не вступал в переписку, вертел палочку и иногда примеривался, словно замахиваясь.
Когда мы встретились с Каролиной перед обедом, у дверей Большого зала, она была очень встревожена.
- Корнер не появлялся на занятиях, - она дернула рукой, будто отбросив сигарету. – Как бы он глупостей не натворил.
- Ты имеешь в виду, что он мог отправиться выручать первокурсников в одиночку? – и тут же поняла, что действительно мог.
- Не понимаю, почему он на Когтевране, а не на Гриффиндоре, - грустно покачала головой Кэрол. – Он дерзок, склонен к браваде и редко когда подумает, прежде чем сделать. А его дружок, Бут, не всегда считает нужным его останавливать.
- Если Майкл в беде, надо выручать его.
- Ну да, - подруга заговорила торопливо, точно извиняясь. – ты не думай, он мне не нравится. Но я в долгу перед ним, а долги надо отдавать. Вон даже Гринграсс это поняла… Эй, глянь-ка!
В Зал вошел директор, рядом семенила Алекто Кэрроу. Ученики шарахались, точно мимо проходили прокаженные.
- Чистую кровь следует беречь, - выговаривал профессор Снейп своей заместительнице. – Корнер, конечно, заслуживал наказания. Но можно было бы просто заковать его в кандалы и оставить в той же самой восьмой камере…
- Ты знаешь, кто мог бы помочь нам найти восьмую камеру? – зашептала Каролина, когда директор и Алекто Кэрроу отошли достаточно далеко.
- Может быть, Толстый монах сумеет? Только, боюсь, он сейчас сам в подземельях, ищет первокурсников.
- Ладно. Подожди в коридоре, я позову подмогу. Вдруг Амикус так там и торчит.
Пару минут спустя мы с Кэрол и Терри Бутом уже бежали в подземелья. Терри, бледный-бледный, твердил, что Майкл ничего не сказал ему, иначе он отговорил бы друга от безрассудного поступка.
… В помещении с камерами пришлось непрерывно светить себе Люмосом. Мы боялись, что решетчатая дверь, за которой расположены камеры, заколдована чем-то неизвестным, что нам не удастся её открыть. Но она была лишь притворена, и за ней беспокойно кружил от стены к стене Толстый монах.
- Наконец-то! – воскликнул он. – Сэр Николас уже успел предупредить?
- Пока нет, - спешно ответила Кэрол. – Мы с Таной слышали разговор Снейпа с Алекто. Амикус все еще там?
- Нет, к счастью, - Толстый монах полетел вперед быстро, как никогда; мы еле поспевали за ним. - Юноша, пришедший освободить детей, весьма упорно бился с Пожирателем – увы, безуспешно. Тот одолел… И подверг храбреца мучениям. Мы с сэром Николасом, увы, ничего не могли поделать. Не могли и оставить юношу одного с убийцей. Пожирателя остановил лишь новый директор. Он был весьма сердит, кажется – даже дверь позабыл запереть. Дети, освобожденные юношей от цепей, также не хотели оставлять своего спасителя, но мы с сэром Николасом уговорили их бежать.
Мы добрались до восьмой камеры. Голубоватые огоньки Люмоса выхватили из темноты лежащее на полу тело: сине-багровое от кровоподтеков лицо, неестественно вывернутая рука, одежда в крови, длинная рана через всю грудь – как от удара саблей.
Кэрол, вскрикнув, застыла на пороге. Терри не то зашипел сквозь зубы, не то всхлипнул и опустился на колени возле тела друга. Я стала осматривать Майкла: он дышал, пульс был, кости вроде бы целы. Кровь удалось унять, но рана на груди не затягивалась, не покрывалась коркой. Следовало как можно скорей доставить Майкла в Больничное крыло.
Терри поднял тело друга в воздух, мы с Кэрол встали по обе стороны от мальчиков, Толстый монах полетел вперед - и так мы поднимались по коридорам. И уже дошли до дверей Больничного крыла, но остановились. У самого входа, загораживая нам дорогу, стоял директор.
- Если у вас осталась совесть, дайте пройти! – выпалила Каролина. – Видите же, мы несем раненого.
- Если у вас остался разум, мисс Суоллоу, в чем лично я сомневаюсь…
Кэрол стиснула палочку, Терри с ненавистью сверкнул глазами. Толстый монах глядел на директора с печальным осуждением.
- …Вы немедленно уберетесь отсюда вместе с вашим раненым. По вине которого, между прочим, профессор Кэрроу так пострадал, что собирается пробыть в Больничном крыле до вечера.
Ясно: в Больничное крыло нам нельзя. Но Майклу ведь нужна помощь!
- Сэр, пожалуйста, разрешите нам вызвать в коридор мадам Помфри. Майкл в самом деле серьезно ранен, пусть она хотя бы его осмотрит.
- Готов поспорить, мисс Грин, что вы, как всегда, драматизируете, - директор отстранил меня, склонился над Майклом. Взмахнул палочкой, что-то очень тихо прошептал. Каролина и Терри подозрительно следили за ним. А страшная рана на груди мальчика медленно затягивалась, исчезая.
- Спасибо, профессор…
- Как я и предполагал, - директор резко развернулся. – Пара синяков и несколько царапин. Не думаю, мисс Грин, что мадам Помфри стоит беспокоить из-за такого пустяка. А теперь прочь. Все. Немедленно.
Оставалось одно: нести Майкла в Выручай-комнату. Целебные зелья, возможно, выпросим у мадам Помфри после.
… Выручай-комната обернулась на сей раз маленькой больничной палатой, с койкой для больного, тумбочкой у его кровати с инструментами и льдом, а также кушеткой, где мог бы отдохнуть колдомедик. На диванчик опустился Терри; мы с Каролиной хлопотали над его другом. Толстый монах покинул нас на пороге. Минут через десять бедняжка пришел в себя.
- Я в раю, и надо мной два ангела, - прошептал он разбитыми губами и засмеялся.
- Не обольщайся, Корнер, ты пока всего лишь в Выручай-комнате, с поэтессой и зубрилкой, - Каролина приложила ко лбу мальчика лед. – Рай надо заслужить, и драки с Кэрроу для этого недостаточно.
- Майкл, ты должен сказать, что он к тебе применял. Какие проклятия?
- Секум… Нет, Сектум… Не помню, голова раскалывается. В общем, оно мне грудь как разрезало, я упал, а дальше он меня уже просто ногами месил.
- Сволочь, - выдохнула Каролина сквозь зубы.
- Я убью его, - процедил Терри.
- Не вздумай, - быстро ответила Кэрол. – Лучше найди наших беглых и проследи, чтобы они надежно спрятались и сидели тихо. Да в ОД расскажи, что случилось, если Почти Безголовый до них еще не долетел. А ты, Тэнс, составляй-ка поживей список всего необходимого. Надеюсь, мне удастся проскользнуть к Помфри так, чтобы Амикус не заметил.
Мадам Помфри – удивительно понимающий человек. Она не только выдала нужные лекарства, но и приложила к ним инструкции. У Майкла, к счастью, были только ушибы, но сильные и болезненные. А вот от раны на груди остался лишь тонкий шрам. Какое же заклинание применил директор? Длинное что-то, произносится протяжно, словно даже напевно… Как бы выведать. Вдруг – стучу по дереву трижды – снова на ком-то применят эту Секкум или Сектум. Может быть, спросить у мадам Помфри?
… Майкл держался очень мужественно, ничем не выдавал своей боли. Все шутить пытался. К вечеру Каролина принесла с кухни бульон, сок и кусок вишневого пирога; наш больной поел, и я напоила его Сном-без-сновидений. Мы обе устроились на кушетке, завернулись в плед, поджали ноги.
Освобожденные первокурсники прятались в комнатах Когтеврана. Ближе к ночи нас с Кэрол сменят другие девочки. Свеча горит, в комнате тепло и на короткий миг спокойно.
- А ведь Майкла помог спасти директор.
- И что с того?
- Неужели и это не доказательство?
- Тэнс, неужели ты не поняла до сих пор? Никому до твоих доказательств нет дела. Ненависть – единственное, что поддерживает нас сейчас, и мы от нее не откажемся.
- А Дамблдор говорил, что поддержать по-настоящему может только любовь.
Каролина фыркает.
- Так он договорился! Любовь хороша в мирное время, а войне нужна ненависть.
- А если она направлена на невиновного?
- Пусть лучше пострадает один невиновный, чем все падут духом и погибнут. Это война, Тэнни. Покуда она длится, нет места ни справедливости, ни тем более жалости.

Глава 25

Каролина Суоллоу.
14 февраля 1998 года. С утра жестокий вихрь ломится в окна, выдавливая рамы, залепляя стекла единой снежной маской. В некоторых классах окна так замело, что приходится заниматься при свечах. Странно, да? От белого бывает темно.
Неуместный сегодня праздник. Валентинов день… Походы в Хогсмид, букетики и подарочки, поцелуйчики по углам. И я так поцеловалась первый раз – даже уж толком и не помню того парня из Дурмстранга. Кажется, русоголовый, крепкий, лопоухий. Он поглядывал на меня, кажется, с самого дня приезда, потом пригласил на Святочный бал. Был довольно любезен – прилично все же их Каркаров муштровал – и танцевал неплохо, хоть ноги мне не отдавил. Пытался даже говорить комплименты, но английским практически не владел. Меня сперва смешил его акцент и коверканье самых простых слов, но скоро и это наскучило. И сейчас вот помню, что на мне были серебристая мантия и сиреневый шарфик, а как звали моего кавалера – забыла.
А на Валентинов день мой дурмстранговец приволок букетик каких-то глупого вида цветов – петуний, кажется – и прочел по-русски стихотворение (как жаль, что ни капельки не поняла). Я заулыбалась, а он вдруг коснулся губами – моих губ. Нежно вышло, но ничего особенного: никакого «электричества», никакого головокружения. Лихорадка, безумие пришли после – с Эмиасом. Давно, однако ж, я не вспоминала сбежавшего любовника. И вот вспомнила – такой холод в сердце, словно мне абсолютно все равно, что происходит с этим человеком. Пусть хоть дементор из него душу высасывает у меня на глазах. Преувеличиваю, конечно: вместе с этим умерла бы и моя душа. Хотя жива ли она еще?
И где-то теперь, кстати, мой дурмстранговец? Подопечный бывшего Пожирателя, выпускник школы, где изучают не ЗОТИ, а сами темных искусства – очень, возможно, этот медвежонок с аляповатым букетиком и непонятными стихами сам стал сторонником Безносого. И если мы встретимся в бою – убьет, не задумываясь. Или я его убью. Война.
Как ни твердит мне Тана, что и теперь надо оставаться людьми, а главное, и в других видеть людей – теперь время, когда человеческие законы уступили место звериным. Да и то сказать, не все и раньше были людьми. Вот как я могу видеть человека в Снейпе после всех унижений, которые испытала от него вместе с другими учениками? Если он и невиновен – пусть страдает. Потом, если что, в аду не так жарко вспыхнет.
А жизнь-то продолжается, хоть и война. День влюбленных сегодня, надо же.
И под рукой мы передаем друг другу валентинки. Оглянувшись по сторонам, крепко сжав палочки, сливаемся в поцелуях. Чертим на стенах розовые и сиреневые сердечки, шепчем на ушко стихи.
После уроков Стебль организовала в теплицах нечто вроде цветочного магазина. За цитату из учебника гербологии каждый может получить цветок. Как и следовало ожидать, студенты валом повалили в теплицы – с учебниками под мышкой. Тана и Боунс, раздававшие цветы, прямо с ног сбивались. Пришлось становиться на подмогу.
Тана твердила вечером, что сегодня было «волшебство без волшебства», что именно о таких чудесах пишут сказки магглы. Знаю одно: тепло было сегодня у меня на сердце. Тепло от веселой суеты и лиц влюбленных, от захлопотавшейся Стебль и девчонок, от густого цветочного запаха, который обычно не терплю, и от колотившегося в стены теплицы февральского ветра.
А может, согревало душу и то, что Амикуса Кэрору не было сегодня в замке, а его сестрица изволила захворать. Частенько отлучаться стали наши меченые – то свиноподобных братца с сестрицей, то сальноволосого нет. Ходят слухи, что иногда они возвращаются весьма потрепанные. Откуда возвращаются? С налета на несчастных магглов или с оргии? Жаль, что никогда не уходят все трое одновременно. И что возвращаются вообще.
Но сегодня – уже почти отдых. К нам в теплицы даже спустилась Макгонагалл. Стебль усадила её за низенький столик в углу – свое любимое место отдыха, с вечно горячим кофейником и булочками на тарелке. Декан Гриффиндора сняла шляпу – поседела же за этот год – оперлась щекой на руку и, устало улыбаясь, смотрела на нас. Уж не знаю, что на меня нашло, но, подмигнув Тане, я затянула «Одо-героя». Подруга, Стебль, а вслед за ними и все, кто был в это время в теплице, подхватили мотив; оглянувшись, я увидела, что и у Макгонагалл шевелятся губы. Петь громко она себе не позволит. Пока.
Но мы поем – и верим в победу, в то, что будем так же храбры, как Одо-герой, когда придет наше время. Мы неподвластны ни зимней вьюге, ни бесчеловечным существам, стремящимся нас сломить. Сегодня день Любви, а её превыше всего ценил Дамблдор. В её силу верил наш мудрец, и мы поверим хотя бы на сегодня.
…Майкл Корнер, недавно оправившийся, и Терри Бут подарили нам с Таной по лиловому крокусу. Подружке Стебль наколдовала небольшой сосуд для цветка, а я приколола свой к волосам. Вот и нас поздравили. Впрочем, наш ли это праздник? Я уже давно не могу назвать свои чувства к Эмиасу ни влюбленностью, ни страстью. Это и не любовь точно. Болезненная память да скрытая от себя самой тревога за его судьбу – вот все, оставшееся мне.
Что до Таны, то очень надеюсь, ей не хватает времени, чтобы заглядываться на мальчиков. Хуже нет, когда влюбляется правильная девочка. В душе тихони-отличницы, зажатой и не знающей жизни, достаточно умной, чтобы осознать собственную некрасивость и бессилие перед природой, но недостаточно смелой, чтобы принять себя как есть, самое светлое чувство отравится обидой на весь свет и завистью. Потому-то «хорошие девочки» так часто влюбляются в зрелых мужчин или – уж на крайний случай – в последних хулиганов и бабников. Тайно порочная натура ищет способа проявиться.
Чем-то удивит людей моя ясноглазая подружка с чистым лбом и тугой косой, когда придет её час?
… Вечером, уже расставшись с Таной, я возвращалась к себе. И кто, как бы вы думали, ждал меня у лестницы? Теодор Нотт собственной персоной.
Необыкновенное, однако, у него было выражение лица: смесь раздражения от долгого ожидания, показной наглости и плохо скрываемого страха. И еще что-то, неясное.
- Ну, здравствуй, - я оперлась на перила. На всякий случай перехватила палочку поудобнее. – За амортенцию спасибо, кстати. Чудесный был аромат.
- Очень рад, что тебе понравилось, - отлично Нотт играл невозмутимость. – А цветок тебе подарил Бут?
- Нет. Корнер.
Слизеринец протянул руку к крокусу; на минуту мне показалось, что он вырвет цветок вместе с прядью моих волос – но он опустил ладонь и сказал холодно:
- Давно, видно, Майкла Круциатусом не угощали.
- А на тебя давно Паркинсон не вешалась.
Ничего, ничего. Даже не побледнел.
- Суоллоу, ты с приятелями немножко ошиблась в расчетах. Я вычислил того, кто подлил Паркинсон амортенцию, буквально за час. Смит – человечишка трусливый и глупый, а такой иногда бывает пострашнее Пожирателя. Знаешь, почему? Пожиратели имеют представление о преданности, а трусливый глупец предан лишь тому, на чьей стороне сила.
- А разве мало среди Пожирателей трусливых глупцов?
- Поспорил бы с тобой, но речь не о том. Подумай сама: Смит знает все про ОД. Знает также, чем занимаются тайком от директора и Кэрроу другие пуффендуйцы. Твоя подруга Грин, например… И отнюдь не только она. Хочешь, чтобы мы занялись ими вплотную?
Зря Нотт подступил ко мне: и не заметил, что я стою на пару ступенек выше. Даже взмаха палочкой не понадобилось – просто толкнула его обеими руками.
Сам Хогвартс, видно, хранит меня от Азкабана: ступеньки под ногами слизеринца превратились в покатую горку, и он не рухнул, сломив себе шею, а кубарем скатился вниз, путаясь в мантии. Я постояла немножко, посмеялась и убралась восвояси, пока он не вытащил палочку.

Глава 26

Тана Грин.
25 февраля 1998 года. Светает? Нет, я ошиблась: все еще ночь. Какая долгая! Медленно ползут стрелки, медленно бьется сердце. Тук… Тишина. Может быть, я все-таки умру? И тогда уж точно буду знать, жив Алекс или нет.
О чем это я? Он жив, конечно, на радио просто ошиблись. Мало ли ,вдруг есть другой сквиб, которого зовут Александр Принц. И у него тоже был друг по фамилии Кристофер.
Невозможно, чтобы Алекс погиб, нет. Сейчас я позову его – и он откликнется, появится, я его увижу. Не хватает голоса – но он услышит меня, он покажется непременно. Он должен жить. Пусть я никогда его не увижу больше, пусть он полюбит другую. Что мне сделать, чтобы он жил?
Может быть, день уже наступил? Нет, всего-то полчаса прошло.
…Мы вчера вечером, собравшись в гостиной, слушали «Поттеровский Дозор». Помню, приемник долго не настраивался, и мне так тревожно стало. Хотелось даже выйти в коридор, проверить, не подслушивает ли кто. Заглушающие заклятия мы поставили, конечно. Но, сгрудившись на полу, мы совсем перестали следить за входом.
Что говорили до того известия? Забыла. Стерлось. Остался только голос профессора Люпина, который вздохнул:
- Печальная новость. В окрестностях Уилтшира, где, как известно, сейчас располагается штаб-квартира Сами-Понимаете-Кого, произошла стычка между отрядом борцов с егерями и Пожирателями смерти. К сожалению, ни одному из наших смельчаков не удалось спастись.
Перед глазами стало черно. Кроткий голос профессора Люпина звучал железом по стеклу:
- Давайте запомним их имена. Пусть эти ребята останутся с нами навечно. Эдвард Грехем, Гарольд Томпсон, Мередит Кристофер…
Фамилия показалась очень знакомой. Что-то, связанное с Рождеством… Алекс, пьющий чай… Алекс?
- Николас Спайдер. Александр Принц, сквиб.
Кто-то впустил в гостиную ледяной февральский вихрь. Как пробрало… Стоять я не могла, опустилась на пол, бывший тут же Бобби помог подняться. Сам он, похоже, был ошеломлен.
А потом появились слизеринцы. Не представляю, откуда, разве что их впустил кто-то. Там были Драко Малфой с Крэббом и Гойлом, Панси Паркинсон, Блейз Забини и некоторые другие – не помню, как их зовут. Майкрофт поспешно выключил приемник, но Паркинсон ехидно кивнула:
- Заглушающие надо накладывать лучше. Посмотрим, как вы будете выкручиваться перед директором.
- Выкручиваться и вилять – прерогатива змей, - Эрни вскинул голову. – Идемте, ребята. Нам стыдится нечего.
- И не перед кем, - прошептала Юджини.
В окружении слизеринцев мы поднимались к директору. Они говорили… Шутили… Нет, не помню – что-то очень больно сжимало мысли, скручивало их в самый маленький моток, утыканный иголками. Алекс, ведь ты не мог умереть, правда? Не закроются навеки твои глаза, не смолкнет твой голос. Сию же секунду появись, улыбнись мне и скажи, что ты жив! Я требую!
Нас ввели в кабинет. Директор тяжело взглянул на нас – угловатый, черный, с серым лицом.
- Пуффендуйцы слушали передачу, выпускаемую противниками Темного Лорда! – Панси поставила на стол наш приемничек. Тот, казалось, съежился, как путник в чистом поле.
Может быть, Алекс скитается где-нибудь, одинокий, беззащитный? Или лежит раненым в лесу? Скорей бы директор нас отпустил: я найду способ выбраться из замка, добегу до Хогсмита. Говорят, в «Кабаньей голове» могут поделиться летучим порохом и предоставить камин. Что там было сказано? Уилтшир? Алекс далеко навряд ли ушел.
Если он ранен – смогу ли помочь? Смогу ли исцелить? Что с тобой сделали Пожиратели?
Панси перечисляла имена. Вслушиваюсь: те самые, кого называл профессор Люпин. Наверное, директор спросил её, что говорили по радио. Почему он так пристально на меня посмотрел? Нет, должно быть, показалось.
- Отличная работа, мисс Паркинсон. Минус двести баллов с Пуффендуя. И если вы не хотите, чтобы ваш факультет лишился всех баллов за год, вы немедленно назовете зачинщика.
Эрни выступил вперед.
- Допустим, это я.
- Вы один?
- Я тоже, - к нашему старосте присоединился Майкрофт. – Я подговорил остальных послушать.
- Быстрое признание, - кивнул директор. – Макмиллану и Саммерби – по десять розог. Остальным на месяц запрещена переписка.
Бедные Эрни и Майкрост. Бадьяровая настойка… Да, раны заживить. Буду собираться – обязательно захвачу пузырек; хорошо, что в свое время приготовила много. Что еще взять?
И вновь – ледяная волна. Как от опытных темных волшебников смог бы сбежать сквиб? Нет, не знаю как, но он сбежал, он точно жив. Скажите же мне, что он жив! Юджини, Бобби, Ханна, Эрни, Майкрофт – кто-нибудь! Или вы, покойный профессор Дамблдор, ответьте: вы ведь там, за чертой, Алекса не встречали? Вы знаете теперь все земные дела, расскажите же мне, что произошло, убедите меня, что Алекс жив, умоляю.
А вы, директор? Что вы опять так мрачно смотрите на меня? Вы можете сказать мне, что они не убили его? Вы ведь можете?
На губах солоно… Кровь. Это я, наверное, чтобы не кричать.
Нет сил бежать никуда, тело, как ватное. Бобби вел меня коридору – почти нес на себе. Нет сил говорить. Юдж начала было тормошить меня – Бобби остановил её. Он же привел и Толстого монаха.
- А завтра позову Каролину. А то сейчас все уже спят.
Да...
Друг водил невесомой рукой по моим волосам, бормотал очень смущенно:
- Тебе остается только молиться, дочь моя.
- Ведь за здравие молиться, правда? Не за упокой?
- Молись за то, во что больше хочешь верить.
…Три часа ночи. Нет сил, слов, сна, мыслей. Душит тишина, и звездный свет, отражающий от снега, режет глаз, если взглянуть за окно. И как же медленно идут часы.
Алекс, родной мой, у тебя самые ясные глаза, самая смелая, чистая и упорная душа. И ты так любишь жизнь. Ты не покинешь землю, пока мы любим друг друга, пока помним друг о друге – до тех пор и я не умру. Но сейчас мне очень нужно увидеть тебя. Ты совсем рядом, я чувствую, и ты живой человек, а не бесплотный дух. И мы увидимся очень скоро. Только бы пережить эту ночь.

Глава 27

Каролина Суоллоу.
26 февраля 1998 года. Меня снова поджидали на лестнице у нашей гостиной. На сей раз – Боб, брат Таны. Он нервничал, говорил быстро, тревожный и слишком взрослый.
Никогда бы ни подумала, что у Таны уже есть парень. Да уж какое там «есть» - «был», конечно. Каким только ветром занесло в стычку с Пожирателями его, сквиба? Хотя кто сказал, что сквиб трусливей волшебника или меньше любит свою страну?
Безрассудный храбрец – будь он волшебником, им гордился бы Гриффиндор. Добрейшая матушка-природа разлучила их с Таной с самого начала, проложила между ними пропасть, а теперь судьба разрушила и жалкий мостик, что они смастерили.
Хорошо, что день выходной: Тане не до уроков будет, по себе знаю.
Боб вывел её – а я не узнала. Стоявшее передо мной существо напоминало чахоточную больную в последние дни: смертельно осунувшееся лицо в зловещих тенях, пустые глаза – без цвета и жизни, жалкие пряди белесых волос свисают клочками мокрой марли. Первый раз вижу Тану с неприбранными волосами. (Мерлин мой, да за такие обороты «Розовые ведьмы» с руками меня отхватят! Не останусь без хлеба).
- Я все знаю, - не хватало, чтобы она сама рассказывала мне о своей беде. - Давай перехватим чего-нибудь и поговорим.
За завтраком сидим вместе за столом пуффендуйцев: ну их к гиппогрифу, эти факультетские различия. Подруга едва подносит к губам чашку горячего шоколада, прихлебывает – и тут же ставит обратно. Кусок в горло не лезет, я-то понимаю.
После устраиваемся в одном из глухих коридоров, в нише. Тана сидит, обхватив колени, уставившись в одну точку. Глажу её по плечу.
- Тэнс, это война. Люди на ней умирают. Близкие нам люди. Можешь гордиться Алексом, он погиб, как мужчина.
- Он не погиб, - подруга оборачивается, и я вижу в её глазах удивление. – Он спасся.
Бедняжка! Но уж тут-то обманывать себя совсем ни к чему.
- Опомнись, Тэнни. Сквиб не мог выстоять против Пожирателей.
Тана крупно вздрагивает, мотает головой. По щекам бегут слезы.
- Нет, - её голос срывается на шепот. – Нет. Он ведь жив. Жив. Нельзя, чтобы он умирал!
Детский испуг: словно отрицанием очевидного она может что-либо предотвратить. Закрыв лицо ладонями, Тана глухо рыдает. Я молча смотрю: сказать нечего.
- Прошу меня извинить, - и рядом с нами возникает Астория Гринграсс. Её светлое, миловидное, кукольное личико выражает некоторое подобие сострадания, но мне такое сострадание было бы весьма неприятно.
Слизеринка наколдовывает стакан воды, подносит его Тане.
- Выпейте, мисс Грин.
Подруга одними губами шепчет: «Спасибо», дрожащими пальцами берет стакан и отпивает, проглатывая нервно.
- Мисс Грин, я должна извиниться. Я не знала, что Малфой и другие собираются рассказать директору про ваших друзей.
- В-вы н-не в-виноваты, - тоненько отвечает Тана.
Конечно, не может же Гринграсс-младшая все время следить за Ноттом.
Тем временем слизеринка легонько проводит палочкой по лицу и волосам моей подруги – и растрепанные прядки мгновенно оказываются туго зачесанными, лицо свежеет, даже ресницы больше не влажные.
- Вас вызывает директор. Пожалуйста, держите себя в руках. Вы леди.
Что Снейпу еще от нее надо? Пытаюсь удержать за руку – Тана аккуратно отстраняет меня.
- Спасибо, мисс Гринграсс. Уже иду.
…Спустя два часа мы встретились в туалете Плаксы Миртл. Тана напоминала птичку, которую выпустили наконец на свободу.
- Все хорошо. Не спрашивай, откуда я узнала. Но все хорошо.
Может быть, это называется «помешалась с горя»?

Тана Грин.
26 февраля 1998 года. Когда директор позвал меня в свой кабинет, я не почувствовала ни удивления, ни страха. Всю душу заполняла одна мысль: Алекс не должен погибнуть. Нельзя было даже на секундочку поверить в иное. Только сил уже не оставалось.
Директор был, как и вчера, очень мрачен и, как мне показалось, сильно болен. Обстановка кабинета осталась такой же, как при профессоре Дамблдоре, и на фоне веселой, светлой, шумной пестряди профессор Снейп выглядел особенно неуютно, неприкаянно.
- Мисс Грин, вы, вероятно, уже догадываетесь, что я вызвал вас из-за вчерашнего проступка членов вашего факультета.
Пришлось опустить глаза.
- Сожалею, сэр.
- Мне не нужны ваши сожаления. А вы в дальнейшем примите к сведению, что подобные, с позволения сказать, передачи намеренно искажают фаты. К примеру, вчерашний трогательный рассказ о бандитском отряде, все до единого члены которого полегли в неравной схватке со сторонниками Темного лорда – вымысел чистейшей воды. Допустим, бандиты были, столкновение также, однако погибли отнюдь не все.
Поднимаю голову. Неужели?..
- Двоих взяли живыми. Один оказался благоразумен, а другой бежал. Это кажется весьма подозрительным, так как сбежавший, по словам его подельника, является сквибом.
Как будто путы разрезали, душа вырвалась, взлетела, вдохнула воздух полной грудью. Но откуда директор знает и зачем рассказывает мне?
- Рассказывать этого я вам ни в коем случае не должен был. Однако мне поручили допросить учеников, которые могли бы знать сбежавшего сквиба. Насколько мне известно, из одного города с ним происходите только вы. Поэтому прошу ответить на вопрос прямо: знакомы ли вы с неким Александром Принцем?
Теперь только бы не выдать его. Пусть директор и не на темной стороне, но раз уж ему что-то поручили, он будет выполнять тщательно. Что делать, если он попытается применить сыворотку правды? Нет, это еще ничего, можно ненароком уронить стакан, разлить её. А если произойдет то же, что тогда осенью с Каролиной – если он попытается проникнуть в мои мысли? Мне ведь уже не скрыться. Возможно, как-то заклясть себе глаза. Если для чтения мыслей необходим зрительный контакт… Но тем самым свое знакомство с Алексом я обнаружу очевидно.
- Я не знаю такого, сэр.
- Вы уверены?
- Конечно.
- А если я применю сыворотку правды? Если насильно волью её в вас?
- Я повторю то же самое.
Директор задумывается немного. Встает из-за стола, мерит шагами кабинет. Его движения медленней, чем обычно, словно он обессилен.
- Что ж, я не должен быть столь легковерным, но вы, думаю, девушка здравомыслящая и лгать не будете. Ступайте, мисс Грин, и держите наш разговор в строгой тайне.
Так просто? Стало быть, профессор Снейп вовсе и не собирался меня допрашивать. Тогда зачем он позвал меня? Получается, сказать, что Алекс жив. Но как директор понял, что мне необходимо это услышать? И, с другой стороны, мой любимый не обладает магическими способностями и действительно вряд ли одолел бы опытных колдунов без посторонней помощи. А директор меньше недели назад, по слухам, отлучался из замка. Кэрроу накануне еще попадали в Больничное крыло с довольно тяжелым отравлением.
Неужели это директор помог Алексу, а потом узнал от него о наших чувствах и теперь передал мне весточку от моего любимого? И не оттого ли профессор Снейп выглядит теперь больным, что гнев за побег Алекса обрушился на него?Если так… Наверное, профессор, поздно просить судьбу, чтобы она благословила вас, но пусть и у нее, и у победителей останется для вас милосердие.
- Ступайте, мисс Грин. И был бы очень признателен, если бы вы не мусорили в моем кабинете.
Замечаю, у меня пол ногами лежит скомканный клочок бумаги.
- Прошу прощения, сэр, - подбираю бумажку.
- Всего хорошего, мисс Грин.
- Всего хорошего, сэр.
В коридоре разворачиваю клочок: на нем нарисована длинная рана вроде той, что Амикус Кэрроу нанес Майклу, и подписано будто женским почерком – «Сектумсемпра». Далее стоит знак проиворечия, а немного ниже опять надпись: «Вулнера Санентур». Крестик плюса, и рядом – «бадьяр».
Прячу записку в карман. За нее, директор, отдельное спасибо.

Глава 28

С каждым днем зима слабела, сдавала позиции, исчезала из мира. Любая минутка, прибавившаяся к светлому времени суток, луч солнца, чуть сильнее согревший, были солдатами в деле победы весны.
Старик Аберфорт разрешил постояльцу выглядывать из чулана к полудню, греться на мартовском солнышке. Кошки по ночам вопили так, что, по словам трактирщика, никакие заглушающие заклинания не спасали.
- Этих-то заглушишь только Авадой, - смеялся Аберфорт. – А вот парочки двуногих ко мне заходить перестали, да. Боятся. А может, школьников-то и не пускают. С осени никого из молодежи не видел.
Стало быть, Тану вместе с остальными не пускают в близлежащую деревеньку. Но не могут же столько подростков все время держать взаперти. Он обязательно проведает, где гуляют ученики Хогвартса, и найдет способ увидеть Тану. Жутко осознавать теперь, что он мог не увидеть её больше никогда.
…В двадцатых числах февраля их отряд выследил ту шайку. Выглядела она не сильней, не была многочисленней, чем другие такие своры «охотников за головами». Но и на егерей нашлись свои охотники.
Успех нападения – в его внезапности. Отряд окружал егерей под покровом ночи, шел неслышно, нападал разом, не давая опомниться. Алекс, на которого накладывали чары невидимости, влезал на дерево и стрелял по егерям отравленными стрелами. У поверженных отбирали палочки. Золото не трогали.
Особенная удача – отбить добычу. Такое удавалось три или четыре раза. Несчастные магглорожденные некоторое время скитались со своими спасителями по лесным чащобам, покуда не находилось более-менее безопасного укрытия.
Те были без добычи. Столпились на полянке вокруг какого-то паренька в плаще, тот им показывал пергаментный свиток. Он-то в разгар драки вдруг закатал рукав и схватился за левое предплечье.
И внезапно появились фигуры, одетые в темные плащи; они окружили дерущихся со всех сторон. Алекс выпустил стрелу в одного. Но та отскочила, не долетев, словно наткнулась на невидимый экран. Рослый человек в маске, что-то прокричав, кинулся к нему; в ту же секунду Алекс заметил, что видим. Он пытался выстрелить еще, но стрелу вновь отбили, а юноша упал, связанный незримыми веревками.
Парня оттащили на поляну, к остальным. Первое, что бросилось в глаза – окаменевшее лицо Мередита. Остальные тоже лежали вповалку – кто-то окровавленный, другие невредимы, но все, как один – со стеклянными, бессмысленными, неживыми глазами. Умерли. Погибли.
Алекс забился, закричал, пытаясь вскочить, разорвать путы, рвануться к друзьям. Его тут же парализовало, словно оглушили чем-то. Пару минут страшно шумело в ушах, затем вклинился голос Николаса Спайдера – голос, истончившийся до визга, до фальцета:
- Простите меня! Я вам все расскажу, только не убивайте!
Надо же. А ведь дрался всегда наравне с остальными, не трусил, не отсиживался за чужими спинами. Но в ту минуту ползал в ногах у противников, скулящее всхлипывал и хватал их за руки, бормоча:
- Я безоружен… Меня заставили силой… Алекс – сквиб… Опасности нет… Не убивайте!
Николасу очень хотелось жить. Алексу тоже, но, даже если бы его сейчас развязали, в ноги бы он негодяям не поклонился.
- Второй мальчишка – сквиб? – прохрипели сверху. – Неплохо, затопчи меня гиппогриф! Отведем-ка его в Малфой-мэннор, там сегодня, кажется, очень серьезные гости. Авось и отблагодарят нас за такую забаву.
Рывок и безумное головокружение: Алекс уже испытывал подобное, когда перемещался с друзьями в разные уголки страны. Болезненный удар оземь. Снова рванули вверх – за шкирку, как котенка, - поволокли по гравию. Алекс упирался, пробовал извернуться, отпихнуть – один из тех, кто был рядом с ним, выкрикнул: «Круцио!», и настала боль. Ослепляющая, разрывающая на части, сжигающая тело. Юноша запрокинул голову, чтобы не хватило воздуха для крика.
Коридоры, по которым его тащили, остались в памяти быстрой, тошнотворной пестрядью. Был еще человек с белыми волосами, одновременно надменный и испуганный, видимо, хозяин замка, с ним говорили егеря и парень в маске. А дальше – ярко совещенный и все-таки мрачный, точно склеп, зал. Множество людей в черных плащах – воронье ад могилами. Посреди, в пурпурных креслах, явно на почетном месте – человек, страшней которого Алекс в жизни не видел. Человек с лицом змеи.
Значит, вот то самое чудовище, сражаться против которого считает своим долгом каждый честный человек в магической Британии. Юношу швырнули в ноги страшилищу, Алекс живо выпрямился, но невидимый груз навалился ему спину, заставив согнуться вновь.
- Ты говоришь, Люциус, что этот мальчишка нападал на егерей?
- Притом, что сам он сквиб, - голос хозяина дома играл льстивыми нотками.
- Подобной дерзости я не встречал давно, - чудовище не говорит – шипит, свистит, как змея. – Разогнись, мальчик, подними голову. Я хочу увидеть твое лицо.
Тяжесть спала с плеч, Алекс вскинул подбородок. Лица… Ледяные, порочные, зверские. У левой ручки кресла стояла, плотоядно усмехаясь, черноволосая женщина с безумным взглядом. Справа – очень некрасивый человек средних лет, на кого-то смутно похожий.
- Однако что я вижу… Мальчишка в самом деле похож на тебя, Северус? Неужели вы родственники?
Человек справа изогнул бровь, поклонился.
- Мой лорд, мальчишка похож на меня, это правда. Однако у меня не может быть родственников-сквибов. А если и есть, я не желаю их знать.
- В моей родне тоже не может быть убийц! – выпалили Алекс. И упал на пол: лицо словно хлестнула раскаленная плеть. «Вы позволите, мой лорд?» - донеслось сверху,
Тонкие сильные пальцы схватили юношу за подбородок, черные глаза впились в него. «Легиллименс!» Картинки закружились, как в калейдоскопе. Роковая стычка на поляне. Походы по лесам, Мередит, смастеривший лук и догадавшийся накладывать на друга-сквиба чары невидимости, чтобы тот тоже мог участвовать в борьбе за правое дело. Рождественские дни, город, давно переставший быть родным, и первый поцелуй на крыльце… Они не увидят Тану!
Алекс забился, но хватка не ослабела. Юноша будто со стороны видел жизнь у мистера Кристофера и его сыновей, собственные странствия после смерти матери. вот последние дни в городе, где родился: пьяный отец храпит на диване, дед в углу в сотый раз бормочет, как начались все их несчастья. Мол, с того дня, как дедова сестра Эйлин вышла замуж за маггла, сам Мерлин карает весь род. Мать в соседней комнате страшно кашляет. Гроза, они с Таной сидят в шалаше, девочка, дрожа, прижимается к его плечу и не забывает поправить лист подорожника, приложенный к огромной ссадине у него на руке.
Алекс вновь дернулся изо всех сил, вывернулся чудом и попытался отползти, но замер, как парализованный.
- Боюсь, егеря солгали нам. Или также были введены в заблуждение. Мальчишка – никакой не сквиб, он сопротивляется легилименции. Чтобы избежать неожиданностей, не позволит ли мой лорд допросить его в отдельном помещении?
Допросить? Значит, будет настоящая пытка. Что знает Алекс? Разве только места, где с товарищами прятал магглорожденных. Мелочь? Несколько человеческих жизней зависит от его стойкости. Нужно терпеть.
Змеелицый кивнул, и Алекс вновь ощутил, как его тянут, точно куль с мукой. Сейчас начнется. А что, если сил не хватит? Лучше, наверное, не дожидаться мучений, которых можешь не вынести, и спровоцировать своего палача? Пусть тот убьет Алекса: мертвые уж точно никого не выдадут.
Человек в черном швырнул пленника на пол в одной из комнат, встал над ним и принялся бормотать заклинания. Алекс по-прежнему не мог шевельнуться. Зная, что вот-вот скрутит боль, паренек напрягся, закусил губу: должно помочь хоть на какое-то время. Спровоцировать опытного преступника – как, чем?
Рядом протяжно вскрикнули. Скосив глаза, Алекс увидел, что рядом с палачом вырос в точности такой же черный силуэт, у ног которого корчился тощий мальчишка со спутанными волосами. Он сам!
А потом человек в черном исчез, и Алекс ощутил, как на тело накладывают чары невидимости. Вновь замелькали коридоры, кожи коснулся мороз зимней ночи. Рывок и кружение – и вот измученного мальчишку принял глубокий снег.
Алекса подняли, встряхнули. Он вновь был видим, и человек в черном – тоже. Над ними чернело ночное небо, позади был лес, впереди – множество домов.
- Где мы?
- В Хогсмиде, - мужчина развернул его за плечи. – Видишь трактир? Ступай туда сию секунду. Там скажешь, что сбежал от егерей. Обо мне ни слова, иначе тамошний хозяин убьет тебя на месте.
- Почему? – Алекс ничего уже не понимал, мысли путались, и невозможно было даже осознать, что он свободен, что опасность миновала. – И… вы же спасли меня… Как вы теперь вернетесь?
- Ступай! – человек в черном подтолкнул его к тропинке. Раздался хлопок – и вот уже никого рядом не было.
Хозяином трактира, до которого добрался Алекс, оказался мрачноватый, грубоватый старик Аберфорт – очень добрый, впрочем. Он поселил беглеца в чулане и кой-как выходил. А тем временем наступила весна.

Глава 29

Каролина Суоллоу.
10 марта 1998 года. Мы почти всю зиму провели взаперти, так что в тепле замка мой кашель практически прекратился. Но пришла весна с её сыростью, вновь разрешены прогулки, и на первой же из них я глупейшим образом простудилась. Ночь напролет кашель забивал меня, и бедные мои соседки не спали всю ночь, хоть я им и предложила наложить заглушающие.
- А если тебе станет хуже? – Падма раскуривала восточные травы, надеясь, что они мне помогут. – Ничего, завтра у нас первым уроком ЗОТИ, а мне и так в голову бы не пришло стараться у Амикуса на занятиях.
Обволакивающие, сладкие ароматы успокоили меня, и я смогла уснуть, а наутро девчонки проводили меня в Больничное крыло.
Совсем недавно школьный лазарет бывал забит до отказа – теперь же он опустел. Нет, Кэрроу не прекратили распускать руки и насылать Круциатусы, и Филчу все такое же удовольствие доставляет сечь провинившихся розгами или провожать в подземелья. Наши борцы наконец решили поберечь себя: один за другим они уходят «в подполье» - в Выручай-комнату. Первым ушел Невилл Лонгботтом; Ханна Эббот в тот день, когда он исчез и мы еще не знали, куда, сходила с ума от страха, и весь Пуффендуй за ней приглядывал. Наконец, уж не имею понятия, каким образом, Невилл дал о себе знать. За ним вскоре последовал Майкл Корнер: жизнь его после инцидента с Амикусом стала невыносимой. А ведь Корнер – не кроткая овечка, может однажды так дать сдачи, что в Хогвартсе окажется на одного Пожирателя меньше. Мы-то не огорчимся, но Майклу в семнадцать лет рановато попадать в Азкабан. В общем, собрались мы вчетвером: Бут, Чжоу, Падма и я – и уговорили Корнера присоединиться к Лонгботтому. Вскоре и другие смельчаки составили им компанию. Если им нужна медицинская помощь, они могут оказать её друг другу: Тана научила.
Сама она, как водится, прибежала в Больничное крыло, едва узнала, что я опять хвораю. Твердила, что мне надо показаться маггловским врачам:
- У тебя может быть опасная болезнь. Чахотка, туберкулез легких. Она в основном у магглов встречается. И в их романах я читала, как ею заболевали от нервных потрясений.
- Тэнни, брось, я не изнеженная барышня, чтобы загибаться столь глупым образом.
Не стала говорить впечатлительной подружке, что с новыми приступами началось и кровохарканье, пока небольшое. Буду скрывать его, сколько смогу. Вот пройдет время туманов и сырости, и мне полегчает вновь.
Вечером, однако, мадам Помфри заявила мне почти то же самое, что и подруга – днем, и выдала два пузырька с зельями.
- Одно – чтобы задержать течение болезни. Другое – чтобы не заразить никого. Лучше было бы, конечно, тебя изолировать. Но к нынешнему руководству, да при такой обстановке, я обратиться не решусь.
И то правда. А то еще припомнит Снейп давешнюю пощечину: возьмет да и выкинет меня из Хогвартса перед самыми ЖАБА. Хотя – что мне терять, в самом деле? Да и все дела свои в школе я уже, считайте, завершила. Или что считала должным завершить, по крайней мере.
Сколько могла, навредила нашим Пожирателям. Насколько было в моих силах, поддержала сопротивляющихся. Даже помогла пуффендуйцам разоблачить предателя в их рядах: сейчас такое время, что гнилые побеги следует выкорчевывать с корнем.
Каюсь, однако, не поторопилась: восприми я те слова Нотта в Валентинов день более серьезно, Макмиллан и Саммерби не отведали бы розог. Ладно, успокою совесть: они не отведали бы розог, не будь наш новый директор так уверен, что воспитание эффективно, лишь когда оставляет жгучие алые полосы на коже. Детский опыт, что ли? Довоспитывали его родители, однако.
Пуффендуйцы, видимо, тоже понимали, кто по-настоящему виноват в их наказании, и не упрекнули меня в молчании относительно Смита. После нашего разговора, кажется, Захария получил от своих изрядную взбучку. Не при девочках, конечно: мягкосердечные пуффендуйки и за виноватого вступились бы. А затем Смиту объявили бойкот, но из комнат не выгнали (это уж я посоветовала – вот еще повод мне гордиться собой), а стали следить за каждым его шагом. Захария ни на минуту не остается в одиночестве.
Для меня такое положение стало бы настоящей пыткой. Но он, продажная тварь, это заслужил. Да кто его знает, может, он не такой нелюдимый.
Мальчишки предлагали с Ноттом провести воспитательную работу, но я отказалась. Сколько можно прятаться за чужими спинами?
Я остановила его в коридоре, после ужина. 1 марта это было. И снова отдам должное его выдержке: он не удивился нисколечко, словно бы ждал, что я подойду. А возможно, действительно ждал.
- Рад, что к тебе вернулось прежнее благоразумие.
- Я была бы рада еще больше, если бы благоразумие вернулось к тебе. Я не мириться пришла, Нотт. Давай поговорим.
Свернули в пустую аудиторию. Он прислонился к стене, я уселась на парту.
- Не буду упрекать тебя за то ,что ты подставил мою подругу и её товарищей: ты играешь по своим правилам.
- Наконец ты поняла, - слизеринец ласково улыбнулся. – И, обрати внимание, Смит выдал далеко не все тайны своего факультета и твоей подруги, в частности. Директор пока ничего не знает про альтернативное маггловедение, например…
Врезать бы как следует! Спокойно, Каролина, спокойно. Ты ведешь дипломатические переговоры.
- И не узнает. Смит больше ничего ему не расскажет. А ты не сможешь доказать.
- Думаешь, мне понадобятся доказательства?
Нет, конечно. Я отлично понимаю, в чьих руках власть.
- Нотт, я не угрозы твои выслушивать пришла. Спасибо, сыта ими. Ты человек слова, этого не отнять. Но скажи мне на милость, чего ты добиваешься и зачем?
Слизеринец присел на парту рядом со мной, положил руку мне на колено. Стряхивать не стала: не время.
- Я лишь хочу, чтобы мы снова были вместе. Хочу вновь владеть и наслаждаться твоим телом. Хочу любить тебя.
Не могу передать, какое омерзение меня охватило.
- Неужели такой красавец не нашел себе новой подстилки?
Он стиснул мое запястье.
- Какой подстилки? Я люблю тебя и хочу только тебя, глупая ты девчонка!
- Пусти.
Я сбросила его руку, встала.
- Любишь или хочешь? Определись. Как мне кажется, именно хочешь. Чтобы любить, нужно горячее сердце, жаркая кровь, а у вас, слизеринцев, она ледяная, как у змей. И сердце маленькое, жалкое – так, чтобы жизнь поддерживать. В инстинкт размножения у вас я поверю. В любовь – извини.
Думала, он меня ударит. А он побелел, сглотнул и смотрел неотрывно. И, сама не знаю почему, я смягчилась.
- Возможно, я зря оскорбляю тебя и в отношении твоих собратьев заблуждаюсь. Но если бы ты любил меня, то не предлагал бы мне деньги на первом свидании, не прятался бы в тень, когда я оказывалась в беде. Ты не пытался бы напоить меня амортенцией: ведь это настоящее изнасилование, как ты не понимаешь? Ты не подводил бы под наказания моих друзей: одно то, что они дороги мне, должно было тебя остановить.
Что я вижу? Гордый слизеринец опустил глаза?
- Итак, ты хочешь меня. Это пройдет. Мы скоро закончим школу и больше не увидимся. С твоими деньгами ты купишь любую красавицу. Но я с тобой, после всего, что ты натворил, быть все равно не могу. Можешь идти к Снейпу, рассказывать про маггловедение, про все остальное тоже – этим ты лишь усилишь мою неприязнь. Но лучше раз в жизни вспомни, что ты мужчина, и отпусти меня. Тогда обещаю вспоминать о тебе с долей уважения.
Нотт резко встал, привлек меня к себе.
- Одна ночь. Последняя. Здесь и сейчас.
Старая уловка, однако.
- А потом последуют еще одна на посошок, и самая последняя тоже? Знаю я вас, мужчин!
- Нет. Обещаю, нет.
Признаться, я колебалась недолго. Призрачный – но шанс.
- Наложи Коллокорпус и заглушающие.
И сбросила мантию.
…Нотт не подходит ко мне с того вечера. Конечно, в глубине моей души колеблется натянутой стрункой ожидание опасности для себя или близких, но это скоро пройдет, я надеюсь. Всего-то последствия болезненного состояния. Они исчезнут, едва прогреется земля.

Глава 30

Тана Грин.

15 марта 1998 года. Кэрол продолжает кашлять. Не так ужасно, как раньше: кашель не забивает её, не мучает – но все же не прекращается. Очень боюсь, что у нее все-таки чахотка. Хотя после выписки подруга сказала, что мадам Помфри определила затянувшийся бронхит.

- Из-за курения случались тяжелые приступы. Но теперь курить я бросаю, так что должно пройти. Не переживай: если к лету не полегчает, после ЖАБА обследуюсь у магглов.

Каролина словно присмирела, я больше не слышу от нее резких слов, и она почти ни во что не вмешивается. Это следствие болезни, конечно, и радоваться нечему. Но Кэрол хотя бы не ввязалась в скандал, произошедший вчера.

Ребята – члены ОД в основном – устроили в хижине Хагрида вечеринку в поддержку Гарри Поттера. Конечно, мы все болеем за него душой, поддерживаем и желаем победы – но подобная демонстративная выходка её не приблизит, а наше положение сильно усложнит. Своих товарищей я отговаривала от этой затеи, как могла. И – может, общение с Каролиной помогло? – но они в конце концов практически послушались. От нашего факультета на вечеринку в конце концов пошли лишь Ханна и Эрни.

- Раз уж Невилл не может там появиться, я должна присутствовать вместо него, - Ханну не узнать, настолько решительным стало её лицо, таким огнем горят глаза. – А после я уйду к нему, в подполье.

Эрни же отправился на вечеринку, чтобы Ханне не было одиноко.

А сегодня он сидит в подземельях, и с ним – Симус Финниган с Гриффиндора, и Терри Бут там же. Толстый монах подговорил Плаксу Миртл, та затопила два коридора, Филч ушел наводить порядок, а мы с Юдж и Сьюзен Боунс притащили бедным заключенным еду, свитера и настойку бадьяра.

Слизеринцы проследили вчера за теми, кто собрался, донесли Кэрроу, а они вызвали подмогу. Оказывается, в Хогсмиде дежурят Пожиратели – а мы еще удивлялись, почему нас туда перестали пускать! Не скажу, что ребята сдались без боя, да и Хагрид сопротивлялся, как мог, но ему все-таки пришлось обратиться в бегство. А остальных отконвоировали в Хогвартс.

Рассказывают, директор был в неописуемой ярости, заявил Кэрроу, что сам придумает наказание для виновных, велел студентам разойтись по комнатам и ждать. Думал он долго. Так долго, что почти все участники вечеринки успели собрать самое необходимо и ретироваться в Выручай-комнату. Остались лишь несколько мальчиков-старшекурсников.

- Пусть видит, что мы, в отличие от него, можем брать на себя ответственность за свои поступки, - заявил Эрни Макмиллан. – Что до меня лично, я как староста не могу оставить Пуффендуй без присмотра. Должен остаться хоть один взрослый мужчина.

Директор ничего нового не выдумал: розги, подземелья, отработки, снятые баллы. Поздно вечером мы с Юдж пробрались в Выручай-комнату и осмотрели участвовавших в драке. По счастью, никто из них серьезно не пострадал. А еще большее счастье, что никто их не ищет.

И самое главное, что я прекрасно понимаю, откуда это счастье, почему устроившие вечеринку смогли сбежать, почему мы вообще до сих пор живы и не остались калеками. Прекрасно понимаю, благодаря кому я не сошла с ума, мучась неизвестностью: что с Алексом, смог ли он спастись – и кому я обязана его жизнью. И не могу изменить нынешнюю ситуацию. Не представляю, что можно сделать. Нет, умом понимаю: не опускать руки, и дальше указывать ребятам на действительное положение. Вода камень точит. Но если вы видите, что человек после отлучки из замка возвращается с явными последствиями Круциатуса – скажите, разве не естественно было бы подойти и помочь? А я не смею этого сделать и потому в подобные минуты презираю себя.

…Кэрол все свободное время проводит пока в комнатах Когтеврана, много спит, как велела мадам Помфри. Навещаю её там: пока мне удается ответить на вопросы, которые задает их орел на двери.

В нашем климате подруге очень трудно восстановить силы, ей бы уехать куда-нибудь на континент, на юг, в Италию или Грецию.

- Ага! – смеется Каролина. – Едва сдам последний предмет ЖАБА, прилетит принц на белом гиппогрифе и умчит меня в солнечный Рим. Или в Афины. А может, лучше на фестрале?

Сложный вопрос, однако.

- Мне больше нравятся гиппогрифы, - пожимаю плечами. – А фестралов я и не видела ни разу. Но их любит Полумна, значит, в них что-то есть.

- Как ты думаешь, Лавгуд жива?

- Хочется верить, что жива.

Мне во многое хочется верить. И кто сказал, что верящие всегда обманываются?

…Время вечерних обходов теперь мне скрашивает Толстый монах. Боюсь, сегодня я была рассеяна и вяло поддерживала разговор. Мне все казалось, будто я упускаю некую деталь, очень важную и лежащую на поверхности. Наконец я вроде бы поняла.

- Кабинет.

- Какой кабинет? – не понял мой друг.

- Кабинет директора. Он принял профессора Снейпа, впустил его. А помните, два года назад, когда директором назначала Амбридж? Ей так и пришлось сидеть у себя, кабинет не открывался.

Толстый монах покачал головой и сложил руки.

- Ты все думаешь, как бы очистить в глазах друзей того, кого считают предателем?

- Несправедливо считают. Да, я хочу их разубедить, прежде… Чем произойдет непоправимое.

Взглянем правде в глаза: если одолеет светлая сторона, а директора будут считать предателем, его наверняка… Наверняка казнят. От этой мысли стало очень холодно.

- Святой отец, вы должны понять…

- Понимаю, дочь моя, и сочувствую. Но и ты должна понять: тем, кто хочет и готов верить, не нужны никакие доказательства. А кто не хочет и не готов, тех самыми явными не убедишь.

- Что же делать?

- Не отчаиваться. Не все слепы и глухи. Я, например, убежден в твоей правоте, и не из-за кабинета директора. События, подкрепляющие мою убежденность, произошли задолго до твоего рождения.

Мой друг прикрыл глаза, задумался.

- Знаешь ли ты об отношениях нынешнего директора и матери того мальчика – ты понимаешь, какого?

- Да, я слышала, что они были друзьями.

- Друзьями? О нет! Когда юноша дружит с девушкой, он глядит на нее, как на тебя – твой брат. А в его взгляде не было братского чувства. Не было и блудной похоти, хотя у многих красота той девушки вызывала вожделение. Но не у него, нет. Как ни черна его душа, его любовь не была греховной.

- Любовь?

- Да, дочь моя. Любовь. И, смею предположить, его чувство было не из тех, что быстро гаснут. И подумай сама: можно ли быть искренне преданным тому, кто убил твою возлюбленную?

Ничего не могу сообразить, мысли скачут и дрожат. Передо мной вдруг открылось новое, неизведанное, пугающее. События, свидетельницей которых я была или о которых слышала, предстали в ином свете. Против воли, не успев остановить себя, спросила:

- Но ведь она вышла за другого, не так ли?

- Так. За его врага. Что ж, получилась очень эффектная пара, - голос Толстого монаха стал отстраненным, что бывает редко.

А меня обжог стыд. О чем мы говорим сейчас? Обсуждаем чужие тайны, глубоко личные – все равно, как если бы обсуждали случайно увиденную чужую наготу. Да, вот зацепка, еще одна зацепка – но как можно будет объявить о ней вслух?

Можно будет, когда ничего другого не останется. Можно преодолеть и собственный стыд, и нежелание причинять боль, если невиновному грозит Азкабан или, что вероятнее, поцелуй дементора. Но пока не встало острой необходимости, никто посторонний не должен знать того, о чем сегодня узнала я.

- Святой отец, - попыталась собраться с духом. – Обещайте, что вы повторите свой рассказ только представителям аврората или Визенгамоту, когда они спросят вас. Но до тех пор, пожалуйста…

- Дочь моя, ты обижаешь меня недоверием, - лицо Толстого монаха вытянулось. – Может, я и слыву сплетником, но, поверь, умею отличать безобидное празднословие от разглашения тайны. Того, о чем ты узнала сегодня, я никому не рассказывал до сегодняшнего дня, не собираюсь рассказывать и впредь – кроме случаев, о которых ты упомянула. Но то действительно будет благое дело.

- Благодарю вас. И простите, обидеть не хотела.

Глава 31

Вот и снег истаял под набравшим силу солнцем, и воздух стал душистым. Деревья стояли пока нагие, и первая трава еще не пробивалась сквозь рваное, выцветшее лоскутное одеяло прелых листьев. И все же весна давно вступила в права.

Алекс, вовсе оправившийся, потихоньку помогал Аберфорту с трактиром. Хлопотал на кухне – еды требовалось все больше, что странно для трактира, где и десяток посетителей в день был случаем исключительным, задавал корм козам, доил их, приглядывал за старухой-кошкой. Одно условие выставил старик: чтобы мальчуган никому не попадался на глаза.

- Пожирателей ты отличишь, но имей в виду, что вошло в моду шататься под оборотным зельем и вынюхивать, что там говорят и затевают добрые люди. Да и вообще, слухи пойдут: кого-де старик Аберфорт пустил к себе в трактир жить в неспокойное время. Нам с тобой этого не нужно.

- А вы скажите, что я ваш родственник.

- Родни у меня не осталось, а врать, извини, мне не по нраву.

Аберфорт, похоже, и вправду был на свете один, как перст; и если бы не висевший над камином портрет белокурой девочки-подростка в платье старинного покроя, создалось бы впечатление, что одиночество сопровождало бедолагу с самого детства. Алекс однажды решился спросить, кто эта девочка.

- Сестра моя, – ответил старик с переворачивающей душу ноткой в голосе. – Она очень давно умерла.

Юноше стало не по себе. Дело в том, что сестра хозяина, не повзрослевшая, оказывается, сгинувшая, как летний мотылек, сильно напоминала Тану. Льняные волосы, простые черты кроткого лица – только девочка на портрете была худей, бледней, а выражение светлых глаз было слишком отрешенным.

- Можно, я посмотрю на нее подольше? – негромко спросил Алекс. – Она похожа на мою девушку.

- Да гляди, сколько хочешь, - кивнул Аберфорт. – Свою-то все равно увидишь еще не скоро.

У парня вырвался горький вздох.

- Ну-ну, – проворчал старик. – Вздохами тут не помочь. Сам подумай: Хогсмид патрулируют Пожиратели, вдруг попадешься кому? Уложат на месте. А если и до девушки твоей доберутся, дознаются, что она связана с беглым сквибом? О нравах-то Пожирателей слыхал? И ведь директор нынешний, Иуда проклятый, не будет её защищать, а еще и сам поучаствует.

Алекс вздрогнул всем телом от ужаса и отвращения. Он побывал среди сторонников Темного Лорда лишь однажды, лишь несколько минут, и эти несколько минут повторялись теперь в его кошмарах. А рассказы об оргиях слышал неоднократно. Нет уж, чем дать кому-то из этих тварей коснуться Таны, лучше… Все, что угодно.

Но с каждым днем, наполненным весной, тоска крепче впивалась душу. Звездочка его ясная совсем рядом, но он не знает, как ей живется, здорова ли она, не обижают ли её. Он уже поглядывал на портрет сестры хозяина с суеверным страхом, молясь мысленно, чтобы Тана прожила гораздо дольше, чем эта несчастная, и Алекс запомнил бы её не только пятнадцатилетней. Желание увидеть Тану стало навязчивой идеей, и Алекс неотрывно думал, как бы воплотить его в жизнь, не навлекая опасность ни на девушку, ни на старика Аберфорта.

И с первыми днями апреля решение, казалось, было найдено. Очередной подозрительный тип в капюшоне до самых глаз – такие-то и составляли основную клиентуру «Кабаньей головы» - приволок в небольшом с виду мешке несколько мантий временной невидимости. Аберфорт без слов уложил добро в ящик около Алексова чуланчика.

Сперва парень намеревался стянуть одну из мантий без разрешения. Но, подумав хорошенько, решил, что лишний риск сейчас ни к чему.

Аберфорт долго упирался, но Алекс убедил кое-как старика, что будет предельно осторожным, а по девушке так стосковался, что хоть в петлю.

- Да осторожен-то ты будешь, - сомневался хозяин. – Только мантии-то тяп-ляп сделаны, как бы чары не развеялись раньше времени.

Наконец старик сдался и даже объяснил Алексу, как быстрей добраться до Хогвартса, в котором часу студентов выводят на прогулку и откуда удобней смотреть.

В обеденный час юноша, укутавшись в мантию, выскользнул из дверей «Кабаньей головы» и шмыгнул в улицы Хогсмида.

По рассказам Аберфорта, раньше в деревеньке было и людно, и суетно. Теперь же никто, кроме кошек и птиц, не радовался весне; люди укрылись в домах, что мыши в норках. И черными кляксами, марающими ясную картину апрельского дня, мелькали в переулках люди в тяжелых плащах. Пожиратели смерти.

Бочком, бочком добрался Алекс до кромки Запретного леса, побрел, петляя между деревьями, но не углубляясь в заросли. Вот вблизи заблестели темные воды озера, и Алекс улыбнулся: он любил воду. Но чем ближе подходил он к громаде замка, и сильней становилось гнетущее чувство: напрасная затея, и жизнь напрасна, и с Таной они все-таки не будут вместе. Запрокинув голову, юноша заметил парящие в вышине силуэты, похожие на изображения смерти. Дементоры. Мистер Кристофер часто о них рассказывал. Алекс прислонился к стволу, сглотнул. А если… Нет. Надо идти.

Наконец и до ограды добрался. Как удачно растет то дерево: совсем навило над каменным забором, если взобраться, то можно увидеть… Да, вон голоса слышны: ка раз прогулка началась. Алекс, не мешкая, полез вверх.

Ему открылся двор, вымощенный булыжником, со скамейка ми и фонтаном, год назад ,вероятно, кишевший школьниками, а теперь уныло молчавший. Только топот шагов… Приближаются… Вот они.

Школьники в черных мантиях, парами, держась за руки, шагали и мерно; лишь изредка кто-нибудь поднимал голову, подставлял лицо юному апрельскому солнцу.

Впереди – самая малочисленная группа, возглавляемая высокой строгой женщиной в остроконечной шляпе. Ребята явно потрепаны, но держатся прямо. Следом группа движется неспешно, а рядышком потешно семенит старичок-карлик. Еще одни – вышагивают, словно владетельные особы. А Таны ни в одной шеренге нет.

И вдруг показалась четвертая группа, отставшая от остальных, и сразу за низенькой, полненькой волшебницей шла его Тана, ведя за руки двух детей лет одиннадцати. Где-то в толпе мелькала белая макушка её брата.

Тана очень похудела за время, пока они не виделись, повзрослела и немного вытянулась. Выражение лица стало сосредоточенным, хоть по милой привычке она и напевала что-то одними губами. В далеком, занесенном снегом городке он оставил испуганную войной, но по-прежнему маленькую девочку; теперь же видел перед собой девушку взрослую, строгую и решительную. Оставалось только гадать, какие испытания заставили её так измениться.

Если бы только можно было дать ей знать о себе! Хоть какая-то у нее была бы радость, и не так тяжело было бы сосуществовать бок о бок с Пожирателями. Нельзя, нельзя.

Алекс жадно впивался глазами, не замечал, как бешено колотится сердце, как побелели пальцы, вцепившиеся в морщинистую кору дерева. Три минуты – и Тана уже скрылась за поворотом. Он напрасно ждал, что гуляющие сделают второй круг: вскоре послышался скрип, словно открылись огромные двери. Стало быть, прогулка закончена.

Так мало. Всего-то три минутки, а когда удастся увидеться в другой раз?

Алекс нехотя сполз. Надо же. Он и про дементоров-то забыл, пока смотрел на нее. А ведь неудивительно, что ребята все такие подавленные. Ничего, удастся отыграться еще и за дементоров, и за все лишения, выпавшие на долю Таны и её бедолаг-товарищей.

…На следующий день Аберфорт объявил, что мантии забрали.

- Приходили тут за ними с утра, ты спал еще. Так что, извини, пока тебе путь к Хогвартсу заказан.

Алекс поджал губы. Он долго сможет жить памятью о вчерашнем дне – настолько, чтобы найти способ снова увидеть Тану.

Глава 32

Каролина Суоллоу.

7 апреля 1998 года. Незадолго до пасхальных каникул мне пришло письмо от тетки. Миранда сообщала, что разошлась наконец с мистером Скетчердом и съехала от него. Идти ей некуда, поэтому она остановилась в доме моих родителей. Маму тетя забрала с собой и поместила в больницу св.Мунго.

Значит, мне суждено снова увидеть родительский дом…Стучат колеса «Хогвартс-экспресса» (не надеялась почему-то еще раз услышать их тук, когда уезжала зимой), за окнами дразнит молодая жизнь, просыпающаяся в природе.

Мне легче от апрельского ветра, но Тана разрешила открыть форточку лишь на три минутки и велела Терри Буту следить, чтобы больше я сквозняков не устраивала. У меня нет сил сопровождать подругу в обходе поезда, и я смирно сижу под присмотром однокурсника. Такая-то я стала покорная.

Ничего, отдохну, а там пригреет жарко солнце, деревья распустят листья, прогремят первые грозы, и я оживу непременно. В наше время умирать от чахотки – это прямо-таки неприлично. Тем более, если идет война и впереди маячит не слишком и призрачная возможность погибнуть героически и за благое дело.

Тэнни, сколько могла, просиживала со мной в комнатах Когтеварна: Падма ушла в подполье вслед за сестрой, Чжоу - вместе с ними, и мне, как бы смешно это ни звучало, одиноко. И когда мы утром усаживались в вагон, Тэнни хлопотала надо мной больше даже, чем над младшим братом: настояла, чтобы я не снимала пальто и шарф, сунула в руки томик Шекспира. Спасибо, спасибо. Но, Мерлин, как хотелось бы мне увидеть тебя прежнюю, Тэнс! Не с таким взрослым лицом.

Да, знаю: тебя подкосило известие о смерти того мальчика – хоть ты и внушила себе, что оно ложно – и ты к тому же вплотную взялась за подготовку речи защитника в Визенгамоте на процессе по делу Северуса Снейпа. Пишет план с подробным объяснением тезисов. Честно говоря, я и сама принимаю участие в сем сомнительном творчестве: помогаю с логикой рассуждений и связностью. Но, как мне кажется, подруга не выдает мне всего, что знает. Возможно, я не заслужила её полного доверия. Я не обижаюсь.

Да, я не раскаиваюсь ни в одном из своих поступков по отношению к нашему…Ладно, ладно, директору. Ни в ковше кипятка, который ему так и не достался, заметим в скобках. Ни в представлении на Хэллоуин, ни в пощечине, вполне заслуженной. Как принято говорить: дали бы второй шанс, поступила бы точно так же. На его совести – каждая секунда, когда мы страдали от Круциатусов Амикуса и Алекто, каждый рубец от розги и след от кандалов на наших телах. Наши боль и унижение да вернутся к нему сторицей. Но поцелуй дементора для человека, который может быть хоть на йоту невиновнее, чем кажется – действительно преступление, и я не хочу, чтобы на совесть сторонников добра ложилась подобная тяжесть.

Вот и закончился обход у Тэнни, будем до конца поездки кушать сладости и сплетничать (улыбаюсь). Подруга беспокоится, видно, о том, как я попаду в место, с которым связано столько тяжелых воспоминаний, и пытается подбодрить, не скатываясь в жалость.

…Думала ли я, что вновь переступлю порог родительского дома? Он снился мне иногда, стылый, запустелый, в пыли, озаренный полной луной. Скучала ведь, весь последний месяц скучала. Поняла под конец, что должна побывать здесь, какая горькая боль ни скрутила бы душу.

Брожу по комнатам. Подолгу стояла над письменным столом отца, где так и остался раскрытым на странице 11 июньский номер «Вестника колдомедицины». А по стенам – рисунки мамы: гиппогрифы с радужными крыльями, единороги в розоватом отсвете зари, на взгорье, над густым лесом, танцующие в зимнем саду гномы. А эти два, последние, верно, повесила тетя, когда приехала, я не осмелилась бы. Цветки белой лилии, сломанные, растоптанные, плавающие в луже крови. А на другой картинке – пустая камера, за решеткой угадывает неласковый осенний рассвет. На полу распростерся, мотая головой в последнем отчаянии, оборванный человек, и над ним наклонился, цепко держа несчастного за плечи, дементор. Папа мой… Папочка…

- Чай готов, племянница! – окликает меня с кухни Миранда.

Тетя помолодела, повеселела, как только отделалась от дядюшки Аполлинария. Она загорелась жизнью, как никогда – вся в надеждах, вся в будущем. Она прибралась к моему приезду так, что дом блестит – он и при маме так не блестел. Все по-прежнему, именно по-прежнему, словно ничего страшного и не случалось, просто мама с папой уехали ненадолго.

- Твоего отца помнят в Мунго, - вот сейчас Миранда помрачнела. – Эмму устроили наилучшим образом. Сегодня отдохни, а завтра навестим её. И твои легкие проверим как следует, кстати.

- У меня, скорей всего, действительно чахотка.

- Это лечится.

Мне страшно завтра идти к маме, страшно обследоваться. Но настает время, когда на любой поставленный вопрос необходимо отвечать или не ставить вопросов вовсе. Да что там – давно настало. Только вот не буду я спрашивать тетю, почему она решилась наконец развестись с мужем, что стало последней каплей.

Моя спальня, постель… Здесь, в далекие-далекие годы моего детства мама читала мне «Сказки барда Биддля». Сюда приходил целовать меня на ночь папа. Здесь летними ночами я мечтала о возлюбленном в духе Хитклиффа из «Грозового перевала» - а повстречала Эмиаса. В эту подушку я плакала, когда узнала, что отец арестован.

Мерлин, неужели все-таки ничего не вернется?!

Мама, отец, я устала. Мне не хватает вас.

8 апреля 1998 года. Были у мамы. Очень долго я не могла поверить, что мы не ошиблись палатой. Сгорбленная седенькая старушонка, изредка стонущая или, приподнявшись на локтях, мерно качающая головой из стороны в сторону. Мерлин, за что ей такое? А нам с Мирандой – за что? Хуже нет боли, чем от неспособности облегчить страдания тому, кого любишь.

А за что моему отцу выпали тюрьма и смерть?

К маггловским врачам решили пока не ходить, ограничились осмотром в Мунго. Колдомедик, забавный такой дядечка, похожий на арбуз средней величины – таких даже война не заставит схуднуть – долго пенял нам, что заболевание запущено, что с лечением возникнут сложности. Но затем прописал чудную настойку, которая помогает себя чувствовать гораздо бодрее. Приобрели, я попробовала. Не соврал. Приберегу для Хогвартса.

Тетка держалась с привычным достоинством и некоторой холодностью. А когда оказались дома, вдруг крепок обняла меня, прижала к себе, поцеловала. Потом, чуть отстраняясь, посмотрела мне в лицо.

- Как же ты похожа на меня. Словно я тебя родила, а не Эмма, - представьте, глаза Миранды были полны слез. – У меня, знаешь ли, детей быть не может. Я тебе не говорила?

Нет, при всей откровенности, что была между нами, не говорила.

- Завари чай. Думаю, самое время рассказать тебе кое-что. Сейчас такое же время, что было тогда, и даже еще хуже. Не хочу, чтобы ты шла моим путем. Если ты дочь своего отца, то и не пойдешь, но мы с тобой тоже родственники.

…Я намешала в чай душистых трав: знаю, Миранда любит именно так. Сидим на диване, поджав ноги, и она рассказывает шепотом – так девочка-подросток делилась бы тайнами с подружкой:

- Тот молодой человек был моим однокурсником, когтевранцем, как и я. Он был из довольно обеспеченной, чистокровной семьи, поддерживал идеи Темного лорда и водил дружбу со слизеринцами, о которых все знали, что они вот-вот станут Пожирателями смерти, если уже не стали. Зато он был хорош собой, очень умен, галантен и обладал утонченным вкусом. И еще, знаешь, он умел пустить душу в свободный полет, а лишь такой человек способен понять нас, художниц и поэтесс. Я безумно им увлеклась, он мною – точно так же. Происходи все на Гриффиндоре, думаю, нас непременно бы рассорили или разлучили как-нибудь иначе. Когтевранцы оказались же терпимы, тактичны, а возможно, просто безразличны к чужой судьбе. Профессор Флитвик только однажды зазвал меня и себе в кабинет и смущенно намекнул, чтобы я повлияла на убеждения моего, как он выразился, друга. Я лишь рассмеялась. Влиять на убеждения? Мерлин, каждый имеет право свободно мыслить и выражать свое мнение!

Тетя горько улыбнулась, потерла уголки глаз и продолжала.

- Окончив Хогвартс, мы стали жить вместе. Свадьбы не сыграли: я презирала буржуазный институт брака, любимому моему было удобнее считаться холостяком. Его родня, видно, надеялась найти со временем невесту из семьи побогаче и подревней, а для любовницы, чтобы к шлюхам в Лютный не шатался, и я сойду. Хорошо ли мы ладили? Одно могу сказать: мы не скучали, а для меня это главное. А в том, что он часто исчезает из дому, приходит среди ночи, иногда весь в крови, то своей, то чужой, я видела лишь особенную романтику, острую перчинку. Понимаешь? Этот человек со всеми жесток, а со мною нежен, для всех опасен, а я повелеваю им. Я не особенно и удивилась, когда увидела у него Темную метку. Попросила Эмму, которая как раз тогда вышла замуж за твоего отца, прекратить всякое общение со мной.

Чай, отпитый едва ли наполовину, уже остыл, но Миранда не разрешила мне подогреть чайник.

- Погоди, племянница, дальше начинается самое интересное. Темный Лорд исчез, и моего любовника вскоре арестовали. Меня вызвали на допрос в аврорат. Тот изуродованный аврор – Грюм, кажется – часа три орал на меня, тасовал колдографии и маггловские фото, стучал кулаком, обзывал последними словами. А у меня хоровод был перед глазами – хоровод имен людей, которых мой любимый убивал, пытал, насиловал. Ночью снились изуродованные тела, которые я видела на снимках. Состоялся суд, меня вновь допрашивали как свидетельницу – перед полным составом Визенгамота, перед пострадавшими и их родственниками.

Миранда сжалась в комок, уткнулась лицом в колени – и я увидела ту самую двадцатилетнюю девчонку, раздавленную публичным позором и отвращением и к человеку, совсем недавно любимому, и к себе – за легкомыслие и равнодушие к чужой беде.

- Его приговорили к Поцелую дементора. Приговор привели в исполнение быстро, без проволочек. Скверней всего, что я была беременна, и на довольно большом сроке. Я не могла допустить, чтобы отродье этого изверга появилось на свет. Сперва обратилась к нынешнему директору Хогвартса: сожитель упоминал когда-то, что тот способен сварить любое зелье, что ему стоит изготовить абортивное? Назначила ему встречу в одном из пабов Хогсмида… Когда объяснила, что мне нужно, он просто встал и ушел. Вот до такой степени, племянница, человек может трястись за свою шкуру. Конечно, он едва от Азкабана спасся – что ему до того, что мне-то от стыда и отчаяния хоть в Темзу теперь, вниз головой? Были и такие мысли, но уж больно не хотелось так скоро с любовником моим встречаться в аду. Ты думаешь, дементор так и не отпустил туда его душу? А по мне, она давно там… Словом, собиралась в Темзу, а оказалась в Лютном переулке, в одном заведении. Сущая живодерня, думала, умру от потери крови – так лихо меня выпотрошили. После уехала поправлять здоровье подальше от Лондона, в леса… Там скоренько окрутила мистера Скетчерда и вышла за него замуж.

Слов нет. Душа перевернута. Одно знаю точно: ты боишься за меня напрасно, тетушка, твоей судьбы я избежать смогла.

Глава 33

Тана Грин.

14 апреля 1998 года. Мы с Бобби помогаем маме в аптеке: покупателей стало столько, что она не справляется, даже наняв помощницу. И с большей части тех, кому требуются лекарства, деньги спрашивать стыдно: люди приходят израненные, избитые, полубезумные после Круциатуса. Они едва сумели спастись от Пожирателей и не обращаются в Мунго, опасаясь, что там их могут выдать. Подсобное помещение в аптеке превратилось уже в небольшой лазарет.

Бобби стоит за прилавком или выполняет мелкие поручения, я варю зелья – разумеется, только те, которые может мне доверить мама. Сама она вместе с помощницей, мисс Корой Ниддл, симпатичной рыженькой девушкой, оказывает помощь обратившимся. Еще есть мистер Роуд, сторож, спокойный старичок: он почти все время читает газету или дремлет; впрочем, пару раз он очень вовремя подымал тревогу.

Иногда его хладнокровие даже неприятно удивляет. Например, когда сегодня, около полудня, когда к нам ввалился рослый бородач, раненый, тащивший за собой окровавленного паренька чуть постарше Алекса, мистер Роуд невозмутимо преградил им путь и произнес:

- Прошу представиться, сэр, и показать нам левое предплечье. И вашего спутника прошу о том же.

Бородач пробормотал что-то длинное и злобное на непонятном языке, мне показалось, он сейчас задушит нашего сторожа голыми руками. Мальчик кулем привалился к его ногам. А мистер Роуд лишь наставил на волшебника палочку и повторил:

- Покажите левую руку.

Мама шагнула к незнакомцу, сама закатала ему рукав, потом проверила также юношу. Лицо бородача переменилось: казалось, он вот-вот заплачет.

- Помогите ему! Вы можете ему помочь? – в дрожащем голосе вошедшего слышался сильный акцент.

- Кора, ты займешься старшим, обратилась мама к мисс Ниддл. – Тана, будешь помогать мне. Бобби, ты – за прилавком. Мистер Роуд, пожалуйста, уберите следы крови. И полагаюсь на вашу бдительность.

В подсобке мы с мамой уложили мальчика на кушетку. Он очнулся, но стало лишь хуже: теперь он чувствовал ужасную боль. Сдерживая стон, бедняжка отчаянно сжимал губы, зажмуривался, мотал головой. Я дала ему обезболивающее. Мисс Ниддл перевязывала иностранцу раненое плечо. Он, резко переводя дыхание, рассказывал:

- Мы из Дурмстранга. Я преподавал там. Когда здесь началась война, несколько моих студентов сбежали в Англию, бороться с тем… Вы знаете… Я решил, что это правильно. Я уехал с ними. Сегодня была драка с Пожирателями. Антон ранен.

С мальчика мама уже стащила порванную, окровавленную одежду и осматривала его. Тело несчастного располосовали длинные алые раны, как от удара саблей; они не затягивались, что бы ни делала мама. Как у Майкла.

-Вы помните, каким заклятием его ударили? – спросила я у бородача. Он потер лоб, поморщился.

- Что-то длинное… Се…

- Сектумсемпра?

Мама вскинула испуганные глаза, поглядела, словно не узнавая меня. Раненый мальчик дышал прерывисто, в его горле булькало. Иностранец медленно кивнул.

- Попробуй «Вулнера Санентур». Произносить надо медленно, как песню напеваешь.

Мама начала водить палочкой над телом юноши, нараспев приговаривая заклинание. Не сразу, но раны стали затягиваться. Юноша вскрикнул, я дала ему новую дозу обезболивающего.

Спустя полчаса стало понятно, что жизнь мальчика вне опасности. Он дремал, мисс Ниддл отпаивала чаем его учителя. До чего же смелые и чистые душой люди! Отправились в чужую страну, чтобы защитить её от врага, хотя их никто не обязывал, и никто им слова бы не сказал, поступи они иначе. А Дурмстранг еще подозревают в приверженности темной стороне! Помню, когда был Турнир трех волшебников и ребята из Дурмстранга гостили у нас, очень многие косились на них – лишь потому, что они учились под началом бывшего Пожирателя смерти. Но разве только учитель определяет жизненный путь ученика?

Мистер Роуд попивал кофе и насвистывал марш так невозмутимо, словно и не отмывал недавно полы от крови. Выдержка этого человека – залог нашей безопасности. Нужно быть благодарными ему. Но у меня все перед глазами несчастный израненный мальчик.

Пусть моего Алекса не коснется больше заклятие или оружие, пусть его жизнь будет вне опасности. А если суждено ему рискнуть вновь, пусть надеется тот, кто поможет. Но да не понесет другой его спаситель столь жестокого наказания, какое, видимо, досталось профессору Снейпу.

… Сегодня очередь мисс Ниддл и мистера Роуда сидеть с ранеными. Мы вернулись домой, поужинали. Бобби жадно набросился на еду, а утолив голод, почти сразу отправился спать. Братик очень устает, тяжело ему приходится: каждый день видеть кровь и страдания. Хоть и Хогвартсе мы за этот год постоянно сталкивались с жестокостью – но привыкнуть к ней невозможно, и тем более было бы чудовищно, если бы привыкал двенадцатилетний ребенок. Но Бобби держится молодцом.

- Горжусь им, - мама проводила брата взглядом. – И тобой тоже, Тана.

Мамина ладонь, сухая и теплая, скользнула по моим волосам.

- Кто научил тебя заклинанию, которое ты сегодня посоветовала мне применить?

- Профессор Снейп.

Мама снова, будто не узнавая меня, с сомнением всматривается мне в лицо. Думаю, самое время поговорить. Не буду рассказывать всего: о розгах, доставшихся Бобби, о том, что я попадала в подземелья, лучше умолчать. У нее и так слишком много поводов для волнений.

Мама, опершись щекой на руку, слушает внимательно и строго. Взгляд задумчивый, погруженный в себя, какой бывает, когда она вспоминает что-то. Наконец вздыхает:

- Пожалуй, ты права, дочка, и он действительно на нашей стороне. Не бросай начатое. Мне кажется, в конце концов тебе поверят. А если понадобится, то и мне будет, о чем рассказать Визенгамоту.

Только после её слов я вспомнила, как мама писала мне – давно, в начале первого курса – что они с профессором Снейпом учились вместе, только он – на Слизерине, а она – на Пуффендуе. Догадываюсь, о чем она теперь вспомнила. Стало быть, и мама знает… Хочется опустить глаза.

Несмотря на усталость, уснуть не могу. Апрельская луна улыбается в окошко, звезды рассыпаны по небу веснушками. До чего ясная ночь.

Когда-нибудь в такую ночь мы будем с тобой, Алекс, идти, взявшись за руки, по лугу, где познакомились однажды. Тогда уже не будет войны, не будет боли и страха, тогда настанет покой всем душам, усталым и исстрадавшимся. И на молодой траве заблестит лишь роса – не кровь и не слезы.

Алекс, милый, какое же счастье, что мы с тобой на одной стороне, что мы никогда не встретимся в бою, как враги. Ты самой природой обречен быть на светлой стороне. Но, видят небеса, я продала бы это счастье, только бы ты никогда не почувствовал боль, которую пережил сегодня тот бедный русский мальчик. Или хоть, чтобы у тебя было другое детство, не в унижениях, не в побоях. Но не знаю, смогла ли я бы жить, если бы ты отвернулся от меня и перешел на другую сторону. Потому что предательство любимого – мучительная, опустошающая душу боль. Как постарела, замкнулась мама после известия о том, что отец теперь с другой. Но у мамы есть мы с Бобби, мы уж точно никогда не бросим друг друга. А если никого близкого на свете нет?

Хотя, наверное, и измену можно простить и стерпеть, если очень любишь. Можно отпустить, принять выбор. Все равно смысл жизни останется, покуда твой любимый существует на земле. Сердце заходится, как вспомню жуткие часы, когда мучилась неизвестностью и заставляла себя верить, что ради нашей любви не могло не случиться чуда, Алекс не мог не спастись. Еще немного – и сошла бы с ума, наверное, как мать бедной Кэрол.

Подруга пишет, что мама её сейчас похожа на переживших Поцелуй дементора. Арест любимого человека, его очевидная скорая смерть стала для несчастной женщины лишением души. Но дементор, забирая душу, уносит и боль – а её боль осталась с ней.
Вспоминаются мне опять события прошлогоднего Хэллоуина. Кэрол, что же ты наделала.

Стало быть, мама знает…

Глава 34

Каролина Суоллоу.

20 апреля 1998 года. Целитель в Мунго прописал по-настоящему чудодейственное лекарство. Чувствую себя прекрасно, только по вечерам начинает лихорадить, так что стараюсь лечь спать пораньше. Жаль, меня предупредили: если я не чувствую симптомов – это не значит, что болезнь не прогрессирует.

Ничего. Жить пока слишком интересно, чтобы я прекратила бороться.

Вот к ЖАБА, каюсь, не готовлюсь совсем. Завалюсь? Вполне возможно. Ну и Мерлин с ними, с оценками. Кто о них думает на войне? И потом, стараться перед скотами Кэрроу- значит непоправимо поступаться чувством собственного достоинства.

Война одолевает нас, подступая все ближе. Джинни Уизли не вернулась после каникул – правда, говорят, на сей раз было не похищение, она вынуждена скрываться вместе со всей семьей. У Лонгботтома пытались арестовать бабушку. К слову, очень зря Пожиратели решились обидеть старушку, им будет больно об этом вспоминать.

Нет, сама я не выходила на связь с подпольщиками: новостями со мной и остальными когтевранцами, еще рискующими не прятаться, делится Терри Бут. Он бывает в Выручай-комнате, навещает Корнера. Понимаю, без лучшего друга Бут скиснет, но все же глупо. А если наши Пожиратели заметят Бута, схватят и вздумают допросить под сывороткой правды? Или Снейп применит к нему то же заклинание, с помощью которого узнал осенью, как я готовилась «отпраздновать» Хэллоуин?

Нет-нет, Тэнни – так и вижу упрек в твоих глазах – я уже не сомневаюсь в том, что бывший декан Слизерина на нашей стороне. Но, согласись, играя роль, подобную той, которая ему выпала, сфальшивить – смертельно опасно. Сомневаюсь, что он раньше времени хочет отправиться на тот свет. И мы с тобой, Тэнс, поможем по мере сил ему выжить, хоть он этого, если честно, не слишком заслуживает. Но у меня к нему теперь счет личного характера. Очень хочется посмотреть ему в глаза и спросить: «Профессор, когда почти семнадцать лет назад к вам обратилась девушка в отчаянном положении, как вы посмели отказать ей в помощи? Вам действительно было абсолютно все равно, что ей останется два пути – самоубийство или подпольный абортарий? Неужели совесть ни разу не упрекнула вас за нее?»

Мерлин мой, я стала изъясняться, как пуффендуйка младших курсов! О чем я говорю? Какая совесть? Ничто не изменилось бы после моих слов, конечно. Но хочется, чтобы вспомнил. И помнил всю оставшуюся жизнь, потому что каждый грех, отмеченный в памяти – гвоздь в нашем сердце.

Я вот буду помнить, что тетушка моя была любовницей Пожирателя смерти. Помнить, чтобы еще больше ненавидеть нелюдей, один из которых посмел потащить якобы любимую девушку за собой в омут преступлений и позора. Он ушел, даже ада избежала его душа – пусть Миранда и надеется встретиться с ним хотя бы там – а она осталась с сердцем, утыканным гвоздями, с кровью собственного ребенка на руках. А ведь она виновна лишь в том, что полюбила не того человека. Да еще в легкомысленном равнодушии.

Интересно, когда дементор откинул перед тем негодяем капюшон, когда, не умирая, любовник Миранды погружался в небытие, он успел раскаяться хоть в последнюю минуту? Пожалел о чем-нибудь? Подумал ли напоследок о девушке, оставленной на унижения и беды? Заболело ли черное сердце о будущем ребенке – знал ли он вообще, что у него должен родиться ребенок?

Мне кажется, что отец, умирая, думал о нас с мамой. Правда, если его убили Авадой Кедаврой, он и понять не успел, что умирает. Блаженная смерть, не так ли? Но я не желала бы такой.

Я не желаю вообще никакой смерти. Теперь время жизни, вот-вот наступит май. Больше люблю раннюю осень, но сейчас мне необходимо увидеть, как земля утонет в цветах, почувствовать на ладонях теплеющую воду озера, долго не засыпать, потому что еще светло, и просыпаться, как только рассветет. Весне не радуются разве что Пожиратели смерти.

Тана Грин.

20 апреля 1998 года. Не уверена, совсем не уверена, что правильно поступила. Глупо было бы ожидать другого ответа. И все-таки, если бы не произошло сегодняшнего разговора, возможно, впоследствии я пожалела бы сильней.

Сегодня, ближе к вечеру, мне вздумалось подняться на Астрономическую башню: скоро год, как там не была. А ведь когда-то любила смотреть с необыкновенной высоты на черные волны Запретного леса, на озеро, кажущееся снизу мутным зеркальцем, и небо, близкое и бесконечное. Но с прошлого июня Астрономическая башня для большинства студентов – Башня смерти, Башня несчастий. Заставляй я себя пойти туда – и то не пошла бы, наверное. А вот сегодня – словно повел кто.

На Башне было прохладно и ветрено, небо затягивало тучами. Глянула вниз, но любоваться пейзажем не могла: представилось вдруг, как с башни летит, раскинув бессильные руки, мертвый человек. Он летит долго и ударяется оземь – сломанный футляр, разбитая кукла.

Вновь воскрес в памяти ужас той ночи, когда погиб профессор Дамблдор. Потом похороны – казалось, рыдает вся земля. А ведь всего за два года до того мы провожали в последний путь Седрика Диггори. Как профессор Дамблдор был олицетворением мудрости, так Седрик – олицетворением молодой жизни. Прекрасный, добрый, благородный, он мне казался идеалом человека. Нет, я не влюбилась бы, даже если была бы старше – но им нельзя было не восхищаться.

Помню, как он, староста, опекал нас, младшекурсников: для каждого у него находились слова, которые хочется услышать от старшего брата. Вон у того края озера он в летнюю жару учил нас нырять. Веселый, блещущий глазами – и вдруг его нет. Страшно вспомнить, как на похоронах рыдали его родители, как рвалась к гробу Чжоу.

- Что вы здесь делаете, мисс Грин?

Мне казалось, что профессор Снейп вряд ли сюда придет. А он стоял, как всегда напряженный, с испитым черным лицом, и я чувствовала, что должна уйти сию же секунду.

- Любовалась окрестностями, сэр. Уже ухожу.

- Правильно сделаете, мисс Грин. У вас впереди СОВ, вам следует усиленно готовиться.

Ветер становился влажным и холодным. Директор упорно глядел вниз, сильно ссутулив плечи. И не знаю, что уж меня толкнуло…

- Сэр, я знаю, что вы не убивали профессора Дамблдора.

Директор вскинул взгляд. Тяжелейший, впивающийся в лицо.

- Вы нанесли удар, но это не было преступлением, не было предательством. Это был удар милосердия, не так ли? Но вам не поверили бы те, кто поддерживал профессора Дамблдора. Понимаю, ваше положение должно оставаться тайной, но разрешите помочь вам хоть чем-нибудь.

Профессор коротко и хрипло засмеялся.

- Мисс Грин, неужели вы еще не слыхали о Непростительных заклятиях? Чтобы убивающее заклятие подействовало, нужно действительно желать человеку смерти.

«Эмоциональная накрутка», - хочется сказать, но молчу. Директор отвернулся, медленно стал отходить к другому краю башни.

- Можете называть мои действия преступлением, предательством. Но я верен Темному лорду. И прошу вас не распространять бредни вроде того, что я от вас сейчас услышал, среди учеников. Иначе пострадаете не только вы, но и Пуффендуй в целом. Вам понятно?

- Да, сэр.

Мне понятно, что вы не можете выдать себя ни перед кем. Мне понятно, что бессмысленно перечислять вам факты, свидетельствующие о вашей невиновности: признания вашего я не добьюсь. Мне понятно, что о главном аргументе в вашу защиту я никогда не решусь с вами заговорить. И ясно, что жалость, мелькнувшая в моем голосе – не союзница в разговоре с вами.

- Идите уже, мисс Грин. Собирается дождь.

- До свидания, сэр.

- До свидания, мисс Грин.

Надеюсь, и вы не будете стоять под дождем. Как же вы живете, как же можно так жить…

Глава 35

Каролина Суоллоу.

1 мая 1998 года. Буря вот-вот грянет. Мне кажется, что воздух замка тягуче-приторен, как бывает перед летними грозами. Когда ударит молния? Завтра, этой ли ночью, или осталось меньше часа, прежде чем все решится?

Сегодня за завтраком Терри Бут, проведший ночь накануне в Выручай-комнате, сидел с меловым лицом, с необыкновенно блестящими глазами. Он колебался, видимо, говорить нам или нет, а мы боялись спросить, что же он узнал. Признаться, хоть у него был и радостный вид – мы уже опасаемся любых известий.

Но когда собрались все, Терри вдруг встал на скамью и выкрикнул на весь зал:

- Приятного аппетита, Пожиратели! Скоро точно обожретесь!

Багровые Кэрроу немедленно вскочили, Снейп тоже привстал:

- Что за идиотская демонстрация, Бут?

- Я хочу, чтобы все знали: Гарри Поттер жив! – Бут продолжал кричать, а сам сиял, будто галеон нашел. – Он и его друзья сумели скрыться от охраны Гринготтса!

Никто не успел опомниться, не успел выставить Щитовые чары перед нашим храбрецом – и он в корчах рухнул со скамьи после красной вспышки Круциатуса. Мы с Гольдштейном едва помогли Буту подняться, как с невероятной для подобного тяжеловеса скоростью подскочил Амикус, схватил Терри за грудки, швырнул на пол и принялся пинать.

Пожиратель сбрасывал нас, пытавшихся оттащить его, как котят; пуффендуйцы и гриффиндорцы пускали в него заклятия, но подоспевшая на подмогу братцу Алекто отражала их.

- Амикус, возьмите себя в руки, - Снейп стоял на краю кольца студентов, отчаявшись, видимо, подобраться к своим заместителям. Кэрроу не слушал его.

И вдруг брат и сестра мгновенно остолбенели.

Все мы обернулись к столу, за котором оставались преподаватели: Макгонагалл, Флитвик и Стебль стояли, едва опустив палочки. Мне показалось на секунду, что сейчас они взорвут замок.

- Низость… - в голосе Макгонагалл звенели нотки, каких никто не слышал с самой смерти Дамблдора: так звенели, наверное, в древних судах весы, принимая камешки, решавшие судьбу обвиняемого. – Безобразная низость, и вы, Северус, ответите за нее, вы и ваши приспешники!

- Если происходящее показалось вам низостью, Минерва, что же вы раньше не вмешались? – Мерлин, мне кажется, Снейп и в Визенгамоте будет брови выгибать!

- О, будьте спокойны. В следующий раз я вмешаюсь вовремя.

Тана с Юджини подхватили несчастного Бута под руки и вытащили из Большого зала.

- Всем вернуться на свои места, - отрезал Снейп. – Завтрак продолжается.

Да уж кому бы теперь кусок полез в горло.

Вот с того-то часа нас всех и не покидает ощущение, что по-прежнему больше не будет: сегодня наступил поворотный день, власти Волдеморта идет обратный отсчет. Скоро нам – в битву. Всем нам.

После завтрака я отыскала Тану.

- Мадам Помфри осмотрела Терри, оказала помощь. Сейчас он в Выручай-комнате.

Правильно: Кэрроу следует опасаться, как никогда.

- Ты чувствуешь, Тэнни? Скоро…

- Чувствую, Кэрол. Главное…

- Главное – не растеряться, как сегодня в Большом зале. Реагировать на опасность моментально. Жаль, что этому не учатся за один день.

Тэнс собирается после уроков устроить однокурсницам проверку: хорошо ли они помнят колдомедицину. Собственно, они проходили проверку почти каждый день, но уж такая у подруги натура.

А что делать мне? Занятия займут пустое время, хотя кому интересно заунывное бормотание Биннса, если история магии творится у нас на глазах? И не хотелось бы мне видеться сегодня с Алекто Кэрроу.

И я решаюсь прогулять. Поброжу по коридорам Хогвартса. Опасности нет, Пожиратели и слизеринцы на уроках. Увидит Филч – пусть хоть околеет от злости, мне все равно. В подземелья не пойду, а потащат силой – буду отбиваться до последнего.

Отголоски шума на занятиях, проникая в коридоры, словно со звоном отскакивают от тишины. Даже Пивза сегодня не слышно. Неужели он тоже готовится?

Пролет за пролетом. Движущиеся лестницы… В отличие от многих, я их не боялась. Забавно было пускать взапуски с воображаемыми друзьями – успеем, пока лестница не сменила направление, или нет. Высший пилотаж – в последний момент перескочить со ступеньки на площадку.

Знаю, знаю, смертельно опасны такие игры. Но тогда я не думала, что своей гибелью причиню кому-то боль. А теперь страдать за меня некому. Тана, Миранда… Я дорога им, но не так, как была дорога родителям. А Эмиас, поди, давно меня забыл. И я в разгар сражения не буду вспоминать его, наверное.

А по этой галерее бежала, треща волшебной погремушкой, привязанной к хвосту, облезлая миссис Норрис. Почему-то хочется отыскать противную кошку Филча и угостить её сосиской. Но Филчу попадаться на глаза не хочу, да и сосиски при себе нет.

А в той нише за гобеленом, изображающим единорога, случился мой первый поцелуй. Надеюсь, смешной парнишка из Дурмстранга все же не присоединился к Безносому.

Не думая, заворачиваю за угол – и застываю. Лестница, ведущая к озеру. Та самая, на которой нас, первокурсников, встречала Макгонагалл.

Помню плеск волн, толкавших в деревянное брюхо лодку, в которой я ехала с Терри и Майклом. В черной воде отражались блики факелов. Помню, как едва не упала в озеро – так запрокинула голову, пытаясь увидеть вершины самых высоких башен: мальчишки еле удержали меня, а потом долго ругали. На распределении Шляпа надо мной почти не думала. «Когтевран!» Там когда-то учились и мама, и тетя Миранда. А папа - с Пуффендуя (недаром мне так легко общаться с Таной). Подруга рассказывала, что у нее родители учились на Пуффендуе. Вот и не верь в наследственность.

Странно, но меня совершенно не волновало, что я стала однокурсницей Избранного. Симпатичный мальчик, вежливый, но мы не особо общались. Теперь понимаю, что из-за тети Миранды в нашей семье было не принято говорить о Первой магической, и мне не удалось оценить все значение случившегося с Поттером, его отцом и матерью.

У меня многое получалось, но, как ворчал Флитвик, я не хотела стараться. В самом деле, не хотела – зачем? Я предназначена для другого, чему в Хогвартсе не научат. Искусство, поэзия, музыка – считается, видимо, что прекрасное нам не нужно. И то правда, нужно не всем: что прибавится в мозгах у Крэбба, Гойла или Булстроуд, прочти они хоть сотню стихотворений? А Нотт, как мне кажется, стихов знает очень много, да и танцует неплохо. Но не умеет пустить душу в свободный полет.

Вчера во время наших обычных посиделок Тана спросила:

- Помнишь, песня на Хэллоуин… Извини, что напоминаю… Ты играла на гитаре?

- Да. Нашла в Выручай-комнате.

- Научишь меня потом?

- Обязательно.

…Сижу на ступеньках лестницы у озера. Неожиданно вспоминается четверостишие, которое я набросала перед учебным годом. Я знаю теперь, о чем оно. Знаю, как дописать – а вернее, что должно стоять в начале. Тетрадь со стихами здесь, в сумке. Сейчас…

Все кончено. Я одна.
Дымится еще земля.
Скончалась с утра война,
Успев пережечь поля.

Горячего цвета кровь,
Но душу мне леденит,
И запах всех катастроф
В тумане утра разлит.

Глава 36

Если бы хоть Тану, хоть Каролину спросили, что чувствовали они в последнюю перед боем ночь, они ответили бы: необыкновенное успокоение. Вечером их, да и остальных студентов сморило, словно они целый день гуляли по весенним лугам. Каролина кое-как продрала глаза, заслышав голос Флитвика, прибежавшего в комнаты Когтеврана, а Тану соседки по комнате расталкивали минут пять. Правда, она очень быстро опомнилась, побежала пересчитывать младшекурсников и строить их парами, а попутно успела схватить сумку – не школьный ранец, а другую, где хранила лекарственные зелья и лист с «защитительной речью». А Кэрол прихватила тетрадь стихов.

В Большом зале Тана и Каролина, усевшиеся каждая за столом своего факультета, встретили друг друга глазами. Они обе аплодировали Эрни Макмиллану, предложившему ученикам остаться и принять участие в битве. Пуффендуйская староста покраснела и тревожно сощурилась, когда в ответ на вопрос Астории Гринграсс Макгонагалл выплюнула: «Сделал ноги», и три стола захохотали. Обе радостно улыбнулись подсевшей к когтевранцам Полумне, оказавшейся живой и здоровой, с любопытством оборачивались на шедшего между рядами Гарри Поттера. Когда Зал пронзил холодный голос Волдеморта, Тана прижала к себе брата и Энни Эпплтри, а Каролина вскинула подбородок и натянуто улыбнулась. На крик Пэнси Каролина вскочила вместе со всеми, а Тана не поднималась, лишь сжала палочку, продолжая тревожно наблюдать за происходящим.

Когда выходили слизеринцы, Астория, переступая порог, обернулась и кивнула – лишь наши подружки поняли, кому. Что до Нотта, он, уходя, сворачивал шею, озираясь в отчаянии, и все пытался выскользнуть, но толпа сокурсников тянула его дальше.

Каролина покинула Зал с теми из когревранцев, кто решил эвакуироваться, но по пути сумела отделиться от товарищей, встав в нишу. Сколько раз подружки прятались здесь – скорей всего, и теперь… Минут пять она ждала, и ждала не зря: когда мимо шли пуффендуйцы, и Смит, рвущийся вперед, отвлек товарищей, в ту же нишу шмыгнула Тана.

- Вот сюрприз, - когтевранка цепко схватила подругу за руки. – Тэнни, ты, как мне казалось, несовершеннолетняя, не так ли?

- Кэрол, я должна остаться, - девочка не пыталась вырваться, просто смотрела Каролине в глаза. – Будут раненые. Понадобится медицинская помощь.

- Думаешь, найдется время, чтобы оказать им эту помощь? – Каролина горько усмехнулась. – Тэнни-Тэнни. Ты не солдат. Ты не успеешь никому помочь, тебя убьют.

- Может быть, и нет.

- Да послушай ты, глупая! – Кэрол встряхнула её. – От твоей смерти не будет никакого толку. А живая, ты спасешь не одну жизнь. Я, конечно, прослежу, чтобы Снейпа, если поймают, не убили и по возможности не пытали. Но защищать его, как ты, я не буду – слышишь?

Тана, видимо, начал колебаться.

- Иди, Тэнни. Ты успеешь. А когда будет нужно, тебя позовут.

- Кэрол, а ты… - глаза пуффендуйки округлились. – Ты же ушла со своими. Ты же первая должна эвакуироваться. Ты больна!

- Я-то? Да я здорова, как молодой гиппогриф. Еще на каникулах поправилась. Мне уже давно гораздо лучше.

- Без тебя я не уйду, - Тана чуть не плакала.

- Ну пойдем. Пойдем вместе.

Они успели добраться до заветного портрета, пробежали по проходу в «Кабанью голову». Там к Тане бросился Бобби, отчаявшийся было её найти, девочка отвлеклась, выпустила руку подруги, а когда обернулась, Каролины рядом не было, и проход уже закрылся. Лишь лежала на полу тетрадь, подписанная: «Стихи».

Минутой позже в трактир прибыла Мерион Грин и трангрессировала с детьми домой. С ними отправились Юджини Уайтхилл, Майкрофт Саммерби и некоторые другие. Все они, подобно Гринам, решились ожидать, когда защитники Хогвартса пошлют им сигнал о том, что требуется их участие.

Алекс у себя в каморке слышал голос Таны, но когда выскочил и прибежал в комнату с портретом, девочка успела уйти. Потом ушел и Аберфорт, парня он с собой не взял. И Алекс всю ночь метался по трактиру, морщась от грохота и отблесков – страшного зарева битвы, понимая, что ничем не может помочь в сражении, и стыдясь собственного бессилия. Перед рассветом, когда в Хогсмид с громкими криками прибежал толстый усатый старик в пижаме, Алекс, не раздумывая, схватил тесак, выскочил на улицу и в толпе лавочников отправился к Хогвартсу.

Серебристый медвежонок – Патронус Помоны Стебль – известил семейство Грин и их гостей об окончании битвы за Хогвартс. Мерион к тому времени собрала необходимые медикаменты и перевязочный материал. Они трансгрессировали в Хогсмид, где на улицах царило нервное оживление – никто поверить не мог, что война закончилась – и добрались до Хогвартса.

Прозрачное майское солнце озаряло руины, возвышавшиеся безобразными скалами, и покрытый белой пылью двор. Радуясь победе, никто не замечал разрушений, не чувствовал боли ран. Но раны не затянутся сами, если их просто не замечать.

С каждой минутой на душе Таны становилось черней: среди выживших не было ни Каролины, ни Снейпа. Может быть, Кэрол в другой части замка, и они еще не встречались – но директор? Из разговоров девочка поняла, что сопровождавшие Волдеморта Пожиратели перебиты.

«Возможно, он не был с Тем-Кого-Нельзя-Называть. Возможно, он бежал насовсем, спрятался». Спросить она боялась.

Когда Тана поила восстанавливающим зельем кентавра Флоренца, перед ней возник Толстый монах.

- Дочь моя, пойдем скорей. И мужайся.

Кентавр важно кивнул, девочка поспешила вслед за призраком в коридор. Они остановились у лестницы.

- Никто не мог бы помочь, - печально бормотал Толстый монах. – Никто…

- О чем вы, святой отец?

- Взгляни!

Через пролет показался утиравший слезы Флитвик, за ним Терри Бут и Майкл Корнер несли на руках тело девушки. Мантия её казалась темней, словно просушенной не до конца, в черных волосах зеленели ниточки тины. Запрокинутое лицо, точно росой обрызганное, хранило презрительно-спокойное выражение.

- Кэрол!!!

Тана бросилась к ним, ломая пальцы, схватила тонкую руку подруги… И тут же выпустила: обмякшая, ледяная рука повисла плетью.

- Кэрол, Кэрол!

Рыдая, шатаясь, девушка побрела за печальной процессией. Каролину не разбудит самый громкий плач. А Флитвик рассказывал – не то полу замка, не то запыленному воздуху – что девушка сражалась с Пожирателем на последних ступеньках лестницы, ведущей к озеру, преступник обезоружил её, и тогда она вцепилась ему в горло. Оба, не удержав равновесия, упали в воду и камнем пошли ко дну. Никто действительно ничего не успел сделать. А сегодня водяной народ выдал их тела.

…В комнате, куда перенесли тела погибших, Тана долго плакала и причитала, прижимая к груди черноволосую головку Каролины. Флитвик смущенно топтался рядом, Толстый монах печально серебрился в углу. Мальчики ушли почти сразу, воровато вытирая глаза.

- У нее тетя осталась, - всхлипывала Тана. – Вроде бы в доме её родителей сейчас живет.

- Надо известить, - Флитвик низко склонил голову.

Наконец и он ушел. Девочка все гладила подругу по волосам. «Как же так, как это возможно. У тебя все было впереди, Кэрол, ну почему?» Каролина лукаво улыбалась уголками губ; казалось, она вот-вот откроет глаза – но Тана знала, что этого никогда не произойдет.

Шум заставил Тану обернуться: в «мервецкую» вошли. Два старшекурсника с Гриффиндора внесли тело в черной, в огромных красно-бурых пятнах, мантии, спешно положили и ушли, опасливо косясь. На негнущихся ногах девочка встала и пошла к туда, где лежал новый погибший.

Это был Снейп.

«О небо, небо… Не успела. Ничего не успела. Что же с ним сделали? Кто? Чудовищная жестокость!» Горло у мертвого было разорвано, мантия директора пропиталась кровью насквозь, даже на рукавах были страшные ржавые пятна. Пальцы сжаты в судороге муки, но бескровное лицо грустное и умиротворенное, какого никогда Тана не видывала у него при жизни. И глаза-то ему никто не закрыл.

Девочка провела ладонью по лицу усопшего, опуская ему веки, стирая со лба смертный пот. Пригладила покойному волосы. Очистила мантию от крови, прикрыла платком изуродованное горло. Сложила руки погибшего на груди. «Спите. Спите спокойно». И в эту минуту кто-то коснулся её плеча. Тана обернулась: рядом стоял Алекс.
У девочки не оставалось сил, чтобы вскрикнуть. Она потянулась к другу, припала к его груди, смяла пальцами ткань его рубашки и зажмурилась. Алекс прижимал её к себе, стараясь не оглядываться на труп рядом с ними. Толстый монах, высоко взлетев, простер руки, покрывая и усопшего, и прильнувших друг к другу детей.

Защитительная речь Таны все же пригодилась: вместе с содержимым хогвартского Думосброса, показаниями матери и брата девочки, призраков замка, сквиба Александра Принца и некоторых других лист отправили в Визенгамот. Северус Снейп был посмертно оправдан. Многие - от самого победителя до Аберфорта Дамблдора - открыто выразили сожаление, что обвиняли его в предательстве. Были, впрочем, и те, кто посчитал: всего, что сделал этот человек, хватит лишь для искупления его прошлых грехов, да и то - едва ли.
Когда в свет вышла книга Риты Скитер «Северус Снейп: сволочь или святой?», помощник трактирщика в «Кабаньей голове», сквиб Александр Принц опубликовал в «Ежедневном пророке» статью, где вступался, как он выразился за честь покойного родственника. Юноша описал, как Снейп спас его от Пожирателей смерти и самого Темного лорда, и прибавил к этому рассказы своей невесты Таны Грин о жизни в Хогвартсе в год второй магической войны. Рита Скитер осмеяла статью, но одному из её коллег очень понравился слог юноши. Он отыскал Алекса, обучил его сам и взял к себе в отдел внештатным корреспондентом.

Тана Грин, окончив Хогвартс, осталась преподавать маггловедение. Почти каждый отпуск они с Алексом две-три недели проводят среди магглов: она собирает материал для занятий, он – для статей.

Портрет профессора Снейпа, говорят, долго морщился, узнав, какую профессию выбрала мисс Грин. Покривился он, и узнав о её браке с Алексом – впрочем, поздравил как следует. Но гораздо более искренним тоном покойный профессор поздравил молодую чету, когда услышал, что их годовалый сын приманивает бутылочки с молочной смесью.

Эмма Суоллоу умерла спустя три месяца после гибели дочери. Рассудок так и не вернулся к несчастной, и страшной вести она не узнала. Миранда Скетчерд после похорон племянницы, а потом и сестры очень сблизилась с Таной и Мерион. К десятилетию битвы за Хогвартс они совместными усилиями опубликовали сборник стихов Каролины, проиллюстрированный рисунками её матери. Средства на публикацию выделили некий благотворитель, пожелавший остаться неизвестным.

Каждый год второго мая, когда в Хогварсте поминают погибших, Алекс и Тана Принцы вместе с сыном и несколькими студентами плетут два венка и зажигают две свечи. Одни венок и свечу пускают плыть по озеру. Тана знает: на другом берегу стоит, укутавшись в мантию с капюшоном, человек и пытается разглядеть огонек. Другие оставляют в Визжащей хижине. Свечи горят весь день, а память живет вечно.