Глава 23. Не хочу знать

Дверь, тяжелую входную дверь, сквозняком колыхало из стороны в строну. Где-то там внизу громыхнула другая дверь, железная входная, и я словно отмерла. Резко дернулась в коридор – догнать, объяснить, даже оправдаться, пусть я и не знаю, за что, даже просто остановить, посмотреть в глаза – но тут же вернулась обратно, вернее, меня вернули.

- Заходи уже, если пришла, ты его все равно сейчас не догонишь, да и лучше вообще дать ему прийти в себя, - Кирилл помог мне снять куртку, повесил ее на вешалку и повел меня на кухню. – Хочешь чаю?

- Кофе, - ответила я, присаживаясь на табурет у окна. Машинально схватила оставшуюся на столе зажигалку, еще чуть теплую, завертела в руках. – Кирилл, я влезла в совершенно не свое дело, верно? – голос предательски дрогнул. – Папа вернулся. Это он уронил, а я прочитала. А потом нашла письма маме, тоже от Марии. Одно было написано пять лет назад, незадолго до того, как… - я замолчала. Что произошло пять лет назад, так и оставалось для меня тайной. Хотя, соображения касательно определенных моментов были, но делиться ими – увольте.

- Может, оно даже к лучшему, - Кирилл уже налил мне – и себе, что удивило – кофе и теперь поставил чашки с ароматной жидкостью на стол. – Мелкому давно надо было сказать, он уже достаточно взрослый, чтобы понять. А Костя все твердил, что никому больше не следует знать, потому что велик риск, что узнают те, кому не следует, - он сел напротив меня, взъерошил волосы и, вздохнув, продолжил. – Теперь он мелкому все расскажет, не посмеет скрыть. И, кстати, не принимай близко к сердцу его реакцию, против тебя конкретно он ничего не имел. Просто… Господи, да не мне тебе объяснять, что значит его возраст. Как вспомню себя в восемнадцать… а, впрочем, лучше не вспоминать, - Кирилл сделал большой глоток кофе, поморщился и поставил чашку на место. – Он давно подозревал, что от него что-то скрывают. Предполагал совершенно разное: от любовницы Кости до того, что он нам не родной. Брат мой просто не умеет как следует врать близким людям, хоть и адвокат до мозга костей. Да и, вообще…

- Я понимаю, - перебила я мужчину. Я и правда прекрасно понимала: узнать, что твоя мама, которую ты считал погибшей, жива, что это от тебя скрывали, что первым узнал не ты, а совершенно чужой твоей семье человек… рядом с этим меркнет любая «радость».

- Да, все время забываю, что ты не из тех, кому приходится объяснять все по несколько раз, - Воронцов улыбнулся, а потом неожиданно посерьезнел. – Тебе, наверно, стоит узнать хоть что-то о том, что произошло пять лет назад. Тем более что Алексей с этим всем тоже связан, причем гораздо сильнее, чем ты думаешь. Ты же знаешь, что он работал на моего отца, причем был довольно приближенным. Да еще и очень умный программист, который вполне может помогать с информационными следами… впрочем, начну с начала.

Новиков всегда ненавидел отца и использовал любую возможность подгадить ему – это ты должна знать и понимать. А однажды он познакомился с Машей, при этом не зная, чья она невестка. Она была удивительной женщиной, такой, о какой мечтают многие: добрая, нежная, хрупкая, но с внутренним стержнем, делающим ее на удивление сильной. И со всеми, будь то хоть бродяга, хоть миллиардер, вежливая, милая. Новиков как раз только развелся с женой, той еще стервой, и этот резкий контраст покорил его. Но, может быть, все бы и обошлось, но он узнал, с кем милая Машенька связана. И это стало уже не просто праздным интересом к женщине – это стало для него манией. Отобрать любимую невестку, через нее получить влияние на любимого внука – и начать контролировать отца. Только вот он просчитался: Костя, несмотря на внешнюю холодность, все равно получал всю Машину любовь, и она даже помыслить не могла о том, чтобы лишь посмотреть на другого. Тогда Ной перешел сначала к грубым предупреждениям, а позже – к угрозам. Он бы не оставил в покое ни Машу, ни Диму, да еще и как раз в это время… впрочем, это уже не столь важно. Он готов был на все, даже на самые крайние меры. И на крайние меры пришлось идти нам. И единственным путем было заставить исчезнуть саму причину. Но просто спрятать Машу было бы полумерой. Поэтому пришлось разыграть ее смерть, а саму ее увезти как можно дальше, где она стала жить затворницей по поддельным документам. Большинство «командировок», в которые уезжает Костя, он проводит с ней.

А что касается твоего отца, то он помог утрясти все с документами и отчетами, очень помог. Да и нечестно было бы обманывать его, они с Машей были очень близки, почти как брат и сестра.

- А обманывать Диму было честно?.. – тихо, почти шепотом спросила я. Встала как-то совсем резко: - Я пойду, наверно. Спасибо, что объяснил. И…

И, знаешь, вы все поступили просто ужасно. У вас есть оправдания, даже веские, но факта это не меняет. Он точно будет презирать и своего отца, и тебя, и моего папу… и, черт побери, ты видел, как он на меня посмотрел! Ты сам говорил однажды, что это будет форменным предательством. Для него это так, на самом деле так.

- И позвони, когда узнаешь хоть что-нибудь о Диме.

Кирилл кивнул как-то горько и молча проводил меня до двери.


О том, что мама потребует объяснений, где ее дочь шляется в восемь вечера, я задумалась только на своей лестничной площадке, да и то как-то вскользь, не придавая должного значения.

Окна на седьмом этаже соседнего дома, симметричные моим, были темными, а стоящей у подъезда, когда я уходила, машины Константина Викторовича не было.

А дома не было мамы. Это я поняла, еще когда не увидела ее сапог, но надеялась, что просто не заметила, устала, или она их куда-то убрала… Но в зале сидел только Шекспир, что особенно иронично, с томом произведений великого британского драматурга.

- Где мама? – с ходу спросила я, вперив в мужчину серьезно-требовательный взгляд.

- Рита, порядочным девушкам давно пора быть дома, - отложив книгу, чуть улыбнулся он.

- А я, значит, не порядочная, - огрызнулась я, еще больше хмурясь: - Где мама?!

- Спит, - пожав плечами, после почти минуты молчания ответил Шекспир. – Просто не здесь и благодаря снотворному, но пока она в полной безопасности, - «пока» он выделил особенной интонацией, от которой меня передернуло.

- И от чего зависит… ее безопасность?

- От исхода нашего с тобой разговора. Так что проходи, присаживайся, можешь налить нам чаю.

Я послушно села, при этом не пытаясь скрыть гнева и презрения по отношению к человеку, который ведет себя в моем доме, словно хозяин. Тот в ответ на мой взгляд лишь улыбнулся уголками губ, и эта его улыбка была самой пугающей из всех, что мне довелось видеть раньше.

- И мне бы хотелось узнать, о чем таком ты беседовала с Кириллом Воронцовым, что его племянник уже через пять минут выбежал злой и потерянный?

Я побледнела: получалось, что Шекспир следил за мной? Только ли сегодня, или все время? И теперь он хочет, чтобы я рассказала ему то, что сегодня узнала?

- Можешь не отвечать сама, - заметив растерянность на моем лице, снисходительно разрешил он. – Используй звонок другу, если хочешь. Буду только рад увидеть Диму снова, - а в глазах – подтекст: «Звони ему, иначе пожалеешь».

- Сволочь, - прошипела я, на что мужчина лишь рассмеялся. Только этот смех отчего-то отбил у меня желание снова его оскорблять.

- Дай мне свой телефон, - резко сменив выражение лица на серьезно-требовательное, произнес он и протянул вперед ладонь. – Иначе свой возьму я, и твоя мама перестанет просто спокойно спать.

- Козел, - прошептала я, но телефон послушно отдала. Шекспир улыбнулся, а уже через пару мгновений поднес телефон к уху. Гудок, второй, третий, четвертый… и резко короткие, разрывающие установившуюся тишину.

Во второй раз Дима сбросил сразу же, а на третий вместо него ответил бесцветный голос: «На данний момент абонент не може прийняти ваш дзвінок. Зателефонуйте, будь ласка, пізніше».

- А я думал, что у вас любовь, - с издевкой произнес мужчина, но телефон возвращать не спешил. – Так, кто тут у нас… «Папочка»? Интересно, а он знает, о чем ты беседовала с сыном его бывшего работодателя? – он внимательно посмотрел на меня, а потом довольной улыбнулся: - По глазам вижу, знает. Спросим его?

В этот раз гудков было три. А после – обеспокоенный голос и спокойный ответ:

- Нет, это не Рита. Но она бы очень хотела увидеть своего дорогого папочку, да и я тоже, - и снова неразборчивые, но резкие слова, искаженные не слишком-то хорошей связью. – Не стоит грубить, пока у меня в руках твои жена и дочь. И с ними пока – повторюсь: пока – все в порядке, и сейчас все зависит от сговорчивости твоей и твоей дочурки. Приходи в свой бывший, - он сделал какое-то особое ударение на слове «бывший», - дом. У тебя полчаса. И, думаю, ты понимаешь, что не стоит никому больше звонить.

Папа пришел через двадцать минут. Но эти двадцать минут…

Первым делом, нажав на сброс, Шекспир вытащил из моего мобильника батарею. А потом, как ни в чем не бывало, попросил проявить дружелюбие и напоить гостя чаем. Причем попросил так, что сразу стало ясно: неповиновение будет наказываться, жестоко наказываться. К тому же, оставаться с этим человеком в одной комнате было выше моих сил, поэтому, бросив на него уничижительный взгляд, я все же направилась на кухню. Медленно – заторможено – налила воду в чайник, поставила его на плиту. Достала чашки, в одну положила пакетик с чаем – подумав, добавила еще два, а в другую – тоже три, только ложки кофе.

Ему – чтобы подавился, гад, а себе – потому что всегда так делала. Плохо? Крепкий кофе и громкая музыка. Только сегодня придется обойтись без музыки.

- Саботажничаешь? – усмехнулся Шекспир, совершенно спокойно убирая из чашки два лишних пакетика. Я совсем не заметила, когда он вошел, поэтому едва не уронила чайник, как раз закипевший. – Будь осторожнее.

Ага, будешь тут осторожнее, как же!..

- Сахар класть? – угрюмо спросила я, наконец, поставив многострадальный чайник на место. Аромат кофе тут же наполнил кухню.

- Не стоит, - покачал головой мужчина так буднично, словно был всего лишь другом мамы, а не преступником, угрожающим целой семье. А потом вдруг взял меня за запястье, развернул к себе. – Рита, не стоит меня бояться. Я не сделаю ничего плохого ни тебе, ни, тем более, твоей маме. Она замечательная, ты и без меня это знаешь. И будь моя воля… просто расскажи все, и это все прекратится. Никто больше не побеспокоит ни тебя, ни Лену, все закончится. Просто расскажи мне все, что знаешь про семью Воронцовых.

Это было заманчиво. Это было чертовски заманчиво – просто рассказать то, что я знаю, эту незначительную часть правды, и наконец-то освободиться от всего того, что отравляло жизнь последний месяц, перестать бояться за себя и свою семью каждый день, наконец-то оказаться в безопасности, подальше от вражды преступников.

Меньше пяти минут, и все будет как прежде?..

Не будет. Никогда все не будет, как прежде, никогда жизнь моя не вернется в прошедшую осень, когда не было всего того, что вдруг стало неотъемлемой частью существования.

Будет только предательство. Предательство по отношению к людям, которые помогали моему отцу, помогли мне, которые стали пусть немного, но близкими, предательство по отношению к самой себе, своих убеждениям и принципам, предательство по отношению к Диме.

А ведь я его уже и так почти предала.

Скоро, совсем скоро приедет папа, он взрослый, у него за плечами большой опыт и рассудительность, а не эмоциональность истеричной девчонки. Пусть он сам решает, что говорить, пусть все решает сам.

Я выдернула руку и села за стол, всем своим видом давая понять, что не намерена продолжать разговор на эту тему. Шекспир только пожал плечами: мол, дело твое, сама решила, - и сел напротив.

- Ты, должно быть, знаешь, что Степан Павлович и Князь давно враждуют, - вдруг сказал он. – И, полагаю, тебе даже в общих чертах объяснили причины. Только, полагаю, они рассказали тебе далеко не все. Хочешь узнать, что стало последней каплей?

Я неуверенно кивнула.

- Степан Павлович познакомился с невесткой Князя. Про это тебе рассказывали?

- В общих чертах, - не стала скрывать я. Не хотелось еще раз слушать эту историю, пусть и с другой точки зрения – только не сегодня и не сейчас. – Мне рассказывали, что ее… убили. Наркоман.

- Да, такова официальная версия, - согласился Шекспир, - того парня, который, якобы, находился в невменяемом состоянии на момент убийства, посадили. Так вот, этот парень – старший сын Степана Павловича. И он, хоть и баловался наркотиками, совершенно точно не мог убить Марию Воронцову. Тогда близились выборы в гор. и обл.совет, и одному человеку очень не хотелось, чтобы мой начальник стал депутатом. Сейчас повторилась та же история, только уже не с Данилом, а с Женей. Его убили. Киллер, по заказу Олега Трубачева, сейчас как раз слушают его дело. И отец твоего любимого Димы его защищает не потому, что ему заплатили, а потому что в свое время Трубачев оказал Виктору Воронцову хорошую поддержку. И услугу, вот только никто, кроме них, не знает, что это за услуга. А ты, случайно, ничего об этом не знаешь?

- Не знаю! – воскликнула я, резко подрываясь – при этом едва не опрокинула чашку. – И не могу понять, зачем вы все это мне говорите! Думаете, что я проникнусь трагичностью истории да расскажу вам все, что знаю и чего не знаю?! Хотите выставить себя и этого вашего Степана Павловича жертвами, невинными овечками, на которых напали злые серые волки?! Только мне совершенно плевать, кто из вас лучше, а кто хуже! Вы все!...

Вместо получаса папе понадобилось двадцать минут.

- Рита, ты как? – тут же, совершенно не обращая внимания на Шекспира, обратился он ко мне.

- В порядке, - ответила я, стараясь сдержать вдруг накатившие слезы. – А мама?..

- С ней все будет в порядке, - уверенно сказал папа. – Иди в свою комнату, мы с Антоном сами разберемся.

- Я бы не стал на твоем месте командовать, - начал было Шекспир, но замолчал.

Не стоит говорить лишнее, когда на тебя наставляют пистолет.

- Рита, немедленно возьми у меня в кармане телефон и уходи в свою комнату.

Ослушаться я не посмела. Вот только успела заметить, что в руках Шекспира тоже появился пистолет.


Не знаю, сколько времени я сидела, сжавшись в комок, между кроватью и шкафом, закрывая уши ладонями – я боялась услышать даже малейший отзвук «разговора», происходящего за стеной – в другом, казалось бы, мире.

Часы замерли на цифре шесть еще позавчера. А, казалось бы, в прошлой жизни. Еще сегодня ночью я гуляла с Димой по городу, все было почти замечательно – а сейчас… что было сейчас, я старалась не думать. Равно до тех пор, как сквозь ладони не пробился звук, с которым я раньше была знакома только по боевикам.

***

- Рит, хватит витать в облаках, - Катя, обеспокоенная, но в целом светящаяся от радости Катя, пару раз щелкнула у меня перед глазами пальцами.

- А?.. – отмерла, наконец, я, чем заслужила осуждающе-взволнованный вздох. – Прости, я задумалась…

- Я заметила, - хмыкнула подруга. – Если это из-за… - она вдруг осеклась. Сегодня был последний учебный день – второй день, когда я вышла после болезни. И второй день, когда в параллельном классе не было самого легкомысленного и проблемного ученика.

- Кать, все, правда, в порядке, - я устало посмотрела на девушку, улыбнулась. Получилось почти убедительно. – Просто у меня в семье проблемы, да еще и я до сих пор не купила подарки…

- Так пойдем сегодня, купим что-нибудь! – воодушевилась Щербатова. – Все равно нас в двенадцать уже отпустят, успеем и по магазинам прошвырнуться, и погулять. Зайдем ко мне тогда, хорошо? Поможешь мне выбрать, что надеть третьего.

- Третьего? А, точно…

- Рита, только не говори, что забыла или не собираешься идти! Это же наш последний новый год в качестве учеников, его сам бог велел отметить в компании таких же одиннадцатиклассников. Тем более что Виктория Владимировна дала добро на проведение праздника в школе – редкость, сама понимаешь.

Это, и правда, было редкостью. Обычно наша директриса к подобным затеям относилась с долей скептицизма, а в этот раз одобрила, даже пообещала некоторые вольности за хорошее поведение.

Ведь нашу параллель она любила больше всего. Знала всех с пятого класса – а то и раньше, когда еще только присматривалась к классам, у которых планировала вести математику, – у нее на глазах мы росли, у нее на глазах дружили, влюблялись и ссорились. И за каждого она переживала, как за родного. Будь хоть разгильдяй, хоть примерный ученик – она каждого в равной степени любила и оберегала.

- Кать, а давай и Виктории Владимировне подарок купим? – вдруг предложила я, на что подруга улыбнулась и поддержала эту идею с только ей присущим особым энтузиазмом. – И… поможешь мне выбрать подарки? Знаешь, в этом году стольких хочется поздравить.

- Конечно!

«Наконец-то ты похожа на человека, а не на куклу», - хотела добавить она, но промолчала.

Со вчерашнего дня – вернее, позавчерашнего вечера – я, и правда, ходила, словно зомби. На все вопросы отвечала как-то невпопад, а то и вовсе игнорировала, и сама, вопреки обыкновению, ничего не спрашивала.

Я просто не хотела ничего знать. Достаточно было того, что мама в порядке, папа в порядке, ничего преступного он не совершил, а люди Степана Новикова оставят нас в покое. Каким образом – какой ценой, – меня совершенно не интересовало. Правду люди говорят: «Меньше знаешь – крепче спишь». А я уже вторую ночь подряд засыпала только после двойной порции успокоительного.

А Дима уехал – туда, где сейчас его мама. Кирилл порывался его вызвонить, вытребовать вернуться, или даже поехать к нему самому – вместе со мной, разумеется.

«Не стоит».

И он, вытребовав обещание, если что, звонить, оставил меня наедине со своими мыслями и баночкой с успокоительным.

Совершенно незаметно до нового года оставался ровно один день. Только с нашей системой образования детей сначала оставляли дома, а потом заставляют учиться 30 декабря.

Прошло 29 дней с нашего с Димой знакомства. А, казалось бы, целая вечность. И жизнь свою без него я вдруг перестала представлять. Даже подарок купила, твердо решив попросить Кирилла ему передать как можно скорее – втайне надеясь вручить его самостоятельно. И совершенно не важно, как он станет ко мне относиться, это будет благодарность за все, что он для меня сделал. Пусть позволит хотя бы себя отблагодарить, а там хоть трава не расти. Пусть даже презирает.

Пусть.

А на самом деле я никогда так сильно не ждала новогоднего чуда.

Резала салаты – даже сама выпросила оливье, хотя и не люблю его – обвешивала шкафчики дождиком и серпантином, стирала несуществующие пылинки с мебели – старалась занять себя, как могла. Включила любимую музыку, но даже не замечала, когда одни песни сменялись другими, трижды переодевалась: в одном холодно, в другом жарко, а это вообще жалко – и считала минуты до Нового года. Хотела, чтобы он скорее наступил – и мечтала, чтобы уходящий год никогда не заканчивался.

В восемь в двери зазвонили в первый раз. Я, бросив на стол недорезанный огурец, побежала открывать.

Маме, вернувшейся с праздника на работе, трудно было искать ключи, держа в руках четыре пакета.

Во второй раз зазвонил мобильный.

Катя. Приглашала, как пройдет первый час Нового Года, пойти гулять.

В третий раз – снова дверь.

Папа. Целый и здоровый, со здоровенными – и тяжелыми – пакетами. Просил принять одинокого человека в ужасный мороз. Тем более что он щедро вознаградит гостеприимных хозяек. Мама «сжалилась» - хотя у них отношения стали натянутее прежнего – а я изобразила радость почти натурально.

«До Нового года осталось сорок две минуты тридцать пять секунд», - проговорил наигранно восторженный мужской голос.

В четвертый раз снова позвонили в дверь. Я как раз в очередной раз переодевалась – по невнимательности вымазала кофту майонезом, поэтому открывать пошел папа – единственный свободный (мама сейчас была занята почти тем же, чем и я).

- Рита, тут к тебе пришли, - наконец услышала я. И, так и не выпустив волосы из-под горловины, побежала в коридор.

Видит Бог, я никогда раньше не просила и не ждала чудес. Но сейчас молила только об одном.

И ждала не иначе как Чуда – с любимыми серыми глазами.