Глава 1. Вместо пролога

- А сейчас мы поговорим о результатах IQ-теста…

- Татьяна Анатольевна, можно выйти? – на обычный, казалось бы, вопрос, все обернулись, по классу пронесся удивленный шепоток. Еще бы, круглая отличница, образцовая ученица, да перебила учителя!

- Вообще-то я сейчас буду говорить результаты… - недовольно ответила учительница, но потом лишь махнула рукой: - Впрочем, тебя я отпущу.

И снова шепоток, из которого вырывается отдельная реплика:

- Да все равно у нее под двести, какая разница-то!

Я еще слышала, как Татьяна Анатольевна успокоила класс и начала зачитывать результаты. Первой в графе «Ученик» шла «Беликова Рита». Я рванула как можно дальше от класса: сейчас опять начнутся надоевшие до невозможного восхищения пополам с насмешками и издевками. Ну почему Беликовой Ритой не родился кто-нибудь другой?!

Остановилась я только возле двери женского туалета и оперлась о прохладную стену. Как же меня все это достало! Повезло мне с наследственностью, родилась с талантом к точным наукам и хорошим логическим мышлением, но чего в этом такого? Лучше бы дурой родилась, честное слово. Вон, живет же та же Машка Рогожина почти без мозгов и не жалуется. Правда, природа наделила ее красивым личиком и хорошей фигуркой – в отличие от «самой умной» в нашем совсем не дружном 11-математическом.

Я, конечно, не уродина, но и совсем не красавица: черты лица хоть и почти правильные, но все равно нет в них ничего, что привлечет внимание, фигура неплохая, но не спортивная и, тем более, не модельная, глаза серо-каре-зеленые, причем черта с два поймешь, какой цвет когда преобладает, и проклятые темно-рыжие волосы – беда еще с детского сада. Ну, что поделаешь, если к рыжим всегда относятся не так, как к остальным?

«Зато ты умная», - как-то раз в ответ на жалобу о своей внешности ответила мне уже, похоже, бывшая подруга, Катя. Еще бы, неоднократный призер всевозможных конкурсов и олимпиад, которую то и дело нахваливают учителя и родители одноклассников, не нужно каждое утро тратить время на то, чтобы списать домашку, да и вообще насчет оценок можно не заморачиваться… Только это с другой стороны, такой далекой от настоящего положения дел. Будто бы это такая уж большая гордость!

Только когда в конце коридора замаячила фигура кого-то из учителей, я вспомнила, что, вообще-то, шла в туалет. Зашла. И едва не закричала: на тумбе возле раковины сидел парень из параллельного класса, Дима Воронцов, до того частый гость кабинета директора, что о нем уже едва ли не басни слагают. И он сейчас не просто сидит в женском туалете (что от него, в принципе, можно ожидать), а еще и настойчиво пытается собрать Кубик Рубика.

- Заходи, не бойся, я не подсматриваю, и так дел хватает, - не отрываясь от своего занятия, произнес он. Мы не были знакомы лично, хотя я и прожила в соседнем с ним доме пять лет. Просто знала, что есть в школе такой вот парень, веселый и, что греха таить, красивый, который никогда и не обратит внимания на рыжую заучку. Что мне, впрочем, особо и не нужно: сейчас в жизни несколько иные приоритеты, да и не в моем вкусе он.

- Да не переживай, я тут просто урок прогуливаю, - оторвавшись наконец-то от бесполезных попыток, снова произнес Дима. – А то потом еще скажут, что умерла звезда нашей школы из-за разрыва мочевого пузыря по моей вине. Да ладно, расслабься, кабинки закрываются на замок, а я сижу, как видишь, лицом к двери. И даже глаза с ушами закрою, если тебе легче будет, но не выйду, пока не прозвенит звонок и Жаба Павловна пойдет на совещание. Достала уже, честное слово!

Вообще-то, Светлана Павловна, наша незабвенная биологичка, достала уже всех, но я, признаться, пропустила мимо ушей почти все, сказанное парнем. В голове звенело «звезда нашей школы» - едва ли не самое обидное из того, что обо мне говорили, пусть и не всегда с издевкой.

- Да причем тут моя успеваемость?! Ты ведь меня даже не знаешь! – обычно я девушка сдержанная, но сейчас обида прорвалась наружу и засквозила в голосе. Господи, ну почему у меня все всегда так?!

- Да тебя вся школа знает, - снова улыбнулся Воронцов, и, странное дело, это была именно улыбка, а не привычная насмешка. – Хорошо, наверно, быть умной. Хоть и напряжно. Я вот ничего не понимаю ни в биологии, ни, тем более, в алгебре с геометрией, вот и вынужден отсиживаться по женским туалетам, где меня Жаба точно искать не станет, и смущать девушек, - он взъерошил и без того растрепанные светлые волосы. – Ну, хочешь, я выйду? А то ведь и правда, некрасиво как-то…

- Расслабься, я пришла не… в общем, я тут за тем же, зачем и ты, - сказала, и тут же залилась краской, которую, к счастью, в полутемном помещении мало кто рассмотрит. Ну, я едва ли не впервые урок прогуливаю, а тут еще и признаваться в этом – и кому!

- Ого! – Дима аж присвистнул. – И с чьего урока ты сбежала?

- Татьяны Анатольевны, - нехотя призналась я, ожидая смеха. Вообще-то, предмет «Познай себя», который и вела эта учительница (школьный психолог по совместительству), был одним из тех, которые, можно сказать, даже радуют учеников: домашнее задание делать не надо, отвечать на уроке, в большинстве случаев, тоже, только то и приходится, что проходить тесты да беседовать на «общественно важные» темы. А вот я его не люблю с самого первого дня, причем сама не понимаю, за что. И Татьяну Анатольевну, что греха таить, тоже.

- Правильное решение, - неожиданно «одобрил» мой прогул Воронцов. – Я его тоже не переношу: скука смертная, психичка то и дело орет, будто самой в психбольницу пора… Лучше уж на алгебре сидеть, интегралы решать.

- Странно слышать от тебя такое, - я не удержалась от смешка.

- Ты ведь меня даже не знаешь! – наигранно оскорбленно повторил мои недавние слова парень.

- Да тебя вся школа знает, - не осталась в долгу я. И вовремя удержалась от того, чтобы не напомнить, что живу совсем рядом с ним.

- Так, ты мне мешаешь сосредоточиться! – неожиданно строго проговорил Дима и с новой силой завертел кубик. Я сдавленно засмеялась.

- Эй, чего ржешь?! – и снова в тоне не было ничего оскорбительного. – Попробуй сама собери! – он протянул мне многострадальный кубик и зачем-то встал. – Садись, мне уже постоять хочется.

- Спасибо, - я неловко улыбнулась и уселась на тумбу, попутно силясь вспомнить, как я собирала эту игрушку года три назад. Под внимательным взглядом серых глаз (и не спрашивайте, когда я успела их рассмотреть!) это почему-то получалось из рук вон плохо, но я не была бы Ритой Беликовой, если бы не абстрагировалась от окружающего мира. Что уж поделать, люблю я всякого рода головоломки, а от этого разноцветного кубика так вообще когда-то в восторге была, собирала по десять раз на дню. Поэтому, вероятно, я и вспомнила все достаточно быстро.

- Готово.

- Четыре минуты! – Дима снова присвистнул. – Точно самая умная в школе.

- Это-то тут причем? – в голосе снова появились предательские нотки обиды. – Собрать его любой ребенок сможет.

- А я что, рыжий, раз не могу? – и только спустя пару мгновений до парня дошло. – Хотя, пожалуй, одной рыжей нашему клубу прогульщиков будет достаточно.

- Клубу прогульщиков?

- Предлагаешь оригинальное название? Я весь во внимании.

- Да нет… - и тут я не выдержала: рассмеялась, и смех мой утонул в трели звонка и шуме высыпавших из классов учеников.

А вот Воронцов лишь улыбнулся и в следующую минуту потянул руку к моему лицу, чтобы… снять заколку-краб – мою любимую, между прочим, с тиснеными фиолетовыми бабочками.

- Чтоб не смела никому говорить, где меня видела! – парень махнул рукой на прощание и, удостоверившись, что никто его не заметит, прошмыгнул из женского туалета, оставив мне свой Кубик Рубика и состояние полнейшего, как любит говорить один мой знакомый, аута.

Про «знает вся школа» я, к слову сказать, не слукавила: Диму Воронцова приводят в пример всем, от первоклашки до выпускника, говоря о том, как не нужно себя вести; хотя его же вспоминают, говоря и о спорте. Да и вообще это далеко не заурядный парень.

Прежде всего стоит сказать, что его отец – владелец не последней в городе адвокатской конторы, меценат, который помог нашей школе больше, чем все остальные родители, вместе взятые. Но нужно отдать старшему Воронцову должное: из сына он воспитал далеко не избалованного ребенка, спортсмена, самостоятельного человека, который умеет отвечать за свои поступки. Ну а то, что он постоянно творит такое, что впору бы выгнать (хотя так считают далеко не все учителя, причем во главе с директором) – так у всех свои тараканы в голове. К тому же, надо отдать Диме должное: он не прибегает к помощи отца, а сам отвечает за то, что натворил. Хотя его отец тоже играет в этом всем не последнюю роль: если бы не его авторитет, Светлана Павловна (завуч по совместительству) давно добилась бы исключения своего «любимого» ученика. К тому же, Дима еще и обладатель красивого лица, выразительных серых глаз, коротких светлых волос и спортивного телосложения – того самого типа «всего в меру», от которого млеют все девушки, и наша параллель не является исключением.

Откуда, спросите, я все это знаю? Помимо того, что учителя (особенно Елена Игоревна – моя любимая учительница истории и его классная руководительница) постоянно о нем говорят, так еще и моя бывшая подруга Катя встречалась с его лучшим другом. И к тому же у нас сведенная физкультура, хотя я ее обычно добросовестно провожу у Софьи Михайловны (учительницы физики и моей классной руководительницы) или иногда у непревзойденной директрисы и учителя математики по совместительству Виктории Владимировны. Хорошие отношения с директором, кстати, являются еще одним поводом моей некой обособленности в классе.

Ну, как, «обособленности»… Школа, назревающие контрольные: «Ритка, как хорошо, что ты наконец-то выздоровела!», «Ритуль, пойдем в столовую», «Рит, пошли домой вместе? Мне все равно по пути. Вынесешь тогда мне алгебру, написала ведь уже». А летом и на выходные лишь «Привет», если случайно встретились на улице, и иногда – пара безликих фраз. В походы на шашлыки, в кафе или кино меня обычно не зовут, да и просто погулять – тоже, но это даже не напрягает. Я, должно быть, уже привыкла: такое началось в шестом классе, прежде всего потому, что учителя стали отделять меня от всего класса. Особое хорошее слово после проверочной работы, отдельный вариант на контрольной, оценки «автоматом» и полнейшая уверенность в моей невиновности, если кто-то что-то натворил – и вот уже есть 11-М, а есть Рита Беликова, которая всегда все ответит, напишет, решит и поможет остальным, но никогда не станет отмечать с классом новый год или начало каникул; да и просто гулять с ней как-то не хочется: такая правильная, образованная и на все знающая занудный и логичный ответ.

А то, что на деле все совсем не так, никто понимать не хочет. И даже не пытается – зачем, если есть давно устоявшееся и всех устраивающее мнение?

Вот так и сейчас: Катя, которой сегодня не повезло дежурить, только-только складывает вещи – последним у нас сегодня две физ-ры.

- Собирайся быстрее, я жду, - не глядя бросает она, но тут же сама себя одергивает: - А, точно, ты ведь не занимаешься… Сегодня опять математика или все же физика?

- Физ-ра, - не долго думая, выпаливаю я. – Сейчас ведь начался волейбол? Ты же знаешь, я его люблю.

- И даже умеешь играть, только все равно не играешь с классом, - без капли насмешки напоминает девушка. – Кстати, чего это ты волосы распустила? Хотя тебе идет.

Я лишь неопределенно машу рукой: какая, мол, разница. Физ-ра у нас, как всегда, сведенная с 11-филологическим, да сегодня еще и спаренная… Вот он, шанс вернуть свою любимую заколку, без которой я чувствую себя не в своей тарелке.

…тогда я и не подозревала, чем мне обернутся сегодняшние события.

Глава 2. Один телефонный звонок

О том, что с желанием пойти на физ-ру я погорячилась, стало понятно спустя пять минут после звонка, когда все наконец-то собрались и стали в одну шеренгу.

Всего в двух классах нас было сорок человек: двадцать один в математическом и девятнадцать в филологическом. Минус двое освобожденных, четверо со спец.группой (включая меня; только остальные сегодня ушли), трое болеющих из нашего класса и, должно быть, человек пять с параллельного. То есть двадцать шесть плюс-минус трое. Но нас занималось тринадцать: десять парней и три девушки, причем все из нашего класса: Марина (спортсменка, комсомолка и просто красавица), Катя и я. Причем из моего незабвенного 11-М было всего пятеро. М-да уж, наш класс решил загулять, причем загулять капитально.

Так что, как и следовало ожидать, я, как самая низкая среди девчонок (куда с моими метр шестьдесят три тягаться с двумя девицами истинно модельного роста – около 175 см. каждая), после разбивки на пары для привычной отработки передач осталась одна. Хотя нет, не одна: стеночку никто, к счастью, не отбирал. Но не успела я подойти к своей холодной синей «напарнице», как дверь спортзала с шумом открылась, и в него буквально влетел Воронцов.

- Сергей Олегович, простите, меня Жаба задержала, морали читала, - вот так вот запросто говорить подобное учителю мог, пожалуй, только Дима и его лучший друг, Саша Керн. Второй, кстати, услышав оправдание друга, совершенно неприлично засмеялся, за что едва не получил мячом по голове: отвлекаться, работая в паре, всегда было чревато последствиями.

- Опять прогуливал? – с интонацией скорее утвердительной, чем вопросительной, произнес физрук, но тут же махнул рукой. – Ну, пришел, и хорошо. Беликовой как раз пары не хватает, станешь с ней, поучишь девочку.

Меня, что ли? Я так и застыла на месте, совершенно забыв про то, что передала подруге-стенке мяч, и тот как раз летел обратно в мою голову. Нет, в следующий раз точно не буду становиться возле Сержа (как за глаза все называют этого обаятельного тридцатилетнего мужчину, как говорится, в полном расцвете сил)!

- Не спи, замерзнешь, - Дима в считанные секунды оказался возле меня и без каких-либо усилий поймал мяч в паре сантиметров от многострадальной рыжей головушки. – Ну, или травмируешь себе чего, а Сержу потом отдуваться.

- Для тебя я Сергей Олегович, Воронцов, - скорее для проформы напомнил физрук и засвистел: воспользовавшись случаем, ученики решили поработать не руками, а языками.

- Пошли отсюда, рыжая, а то сейчас еще чего выслушаем, - одной рукой удерживая мяч, другой Дима взял меня за предплечье и потянул в конец зала так быстро, что я за ним еле поспевала.

- Да уж, не густо сегодня, - он обвел взглядом зал и тут же, без предупреждения, подбросил мяч и передал его мне. К счастью, не слишком сильно, и я даже отбила, правда, значительно скосив.

- Прости… - неловкое бормотание пришлось оставить на потом: парень снова передал мне мяч, в этот раз слабее, чем в предыдущий.

В том, что я умею играть в волейбол, Катя была совершенно права, как и в том, что я его люблю, причем, пожалуй, это единственная игра, в которую я играю с удовольствием. Только вот была права моя бывшая подруга и в другом: играю я редко; и не то чтобы растеряла навыки, скорее наоборот, но вот окружающие почему-то сильно удивляются, осознавая тот факт, что Рита Беликова не просто держит мяч в руках, а еще и хорошо с ним управляется.

Вот и Воронцов удивился, но, к счастью, мяч все так же не пропускал. Да еще и умудрился говорить, не сбиваясь; а вот вся моя концентрация ушла на то, чтобы следить за мячом.

- Надо же, приятно удивлен, - он даже не запыхался, хотя уже пошла серия нижних передач, и Катя попросила у Марины время отдохнуть. – Не ожидал от тебя.

- Бери в команду, не пожалеешь, - шутливо предложила я и, к своему стыду, отбила мяч в самый потолок. – Черт, вот так всегда.

Дима засмеялся, за что едва ли не получил мячом в голову – спасла хорошая реакция, и мяч, пополам с законными и шутливыми обвинениями, снова полетел в меня. И тут Серж снова засвистел, все послушно (почти) сложили мячи и снова построились в шеренгу, ожидая дальнейших распоряжений, а именно бега. Настроение, поднявшееся от удачной разминки, упало ниже плинтуса: его добили разговоры оттуда, где стоял Воронцов. Причем говорили обо мне, и, судя по чуть косым взглядам и смеху, явно что-то нелестное.

- Разговорчики в строю! – громко сказал (правда, от такого «сказал» я чуть не подпрыгнула, но кричит физрук гораздо громче) Сергей Олегович и повернулся к концу шеренги. – Барышни, вы пока можете посидеть отдохнуть, а наши разговорчивые личности пока отожмутся. По тридцать раз.

Ослушаться никто не посмел, хотя и повозмущались для проформы. Вообще, наши филологи на редкость спортивные – все время участвуют в соревнованиях и, более того, выигрывают их, и едва ли не каждый вечер играют в спортзале или занимаются в тренажерном. Но сказать «в отличие от наших математиков» я при всем желании не смогу: почти половина наших парней от них не отстает, просто сегодня осталось лишь двое. Да и дружат они с параллельным классом, чего нельзя сказать про девочек: их у нас подавляющее большинство еще тех штучек. Хотя есть исключения, вроде той же Кати и Марины, сейчас о чем-то оживленно болтающих. Они даже меня умудрились втянуть в разговор, да еще и о чем – о том, что Серж никогда не упускает шанса нагрузить своих любимых учеников, а на учениц же смотрит с многозначительной улыбкой. Так оно, в принципе-то, и было, и команду поднимать свои тушки и пробегать положенные надцать метров (цитирую) он дал, обаятельно нам улыбнувшись.

Бегать я не стала, сославшись на свою спецгруппу, запрещающую бег, прыжки и соревнования. Не то чтобы от подобных упражнений мне становилось плохо, просто бегаю я более чем посредственно, я бы даже сказала, как черепаха. Да еще и руками размахиваю так, что многие не удерживаются от смеха. Так что пришлось сидеть на лавке, отсчитывая минуты до звонка: мне слишком хотелось вернуть заколку, с которой я не расставалась уже три года. К тому же это был подарок отца, которого я с тех пор не видела (редкие разговоры по скайпу не в счет): он сейчас живет где-то во Владивостоке.

Поэтому, как только прозвенел звонок, и ученики начали выползать (отличительной особенностью Сержа было то, что после его урока мало кто чувствовал себя бодрым и полным сил) из зала, я подорвалась и подлетела к беседующему с физруком Диме. Стоящего рядом Сашу я даже не заметила.

- Есть минутка? – как только Серж пошел в инвентарную, чуть неуверенно произнесла я, вперив в блондина серьезный взгляд. И только тогда поняла, что была слишком невнимательной: слева раздался сдавленный смех Керна.

- Ну, друг, оставляю тебя на растерзание нашей звездочке, - это прозвище заставило меня сжать кулаки, но взгляд на парня я так и не подняла. Он сказал что-то одними губами (это я поняла только благодаря тому, что в ответ Дима уже вслух послал его куда подальше, впрочем, не вкладывая в это злобы) и вышел из зала, оставив нас одних.

- Верни заколку, - решив не размениваться на вступления, решительно начала я, но тут же сникла под насмешливым взглядом серых глаз. – Для меня не имеет смысла кому-то что-то говорить, да еще и что: что сам Дима Воронцов прятался со мной в женском туалете, да еще и собирал Кубик Рубика! – должно быть, я сказала это слишком громко, поскольку парень что-то зашипел и потащил меня вон из спортзала, к пустующему в это время тренажерному залу или, вернее сказать, расположенным около него колоннам. Об одну из них он и оперся, сложив руки на груди и сохраняя молчание.

- Верни, пожалуйста… - растеряв всю уверенность, попросила я. – Тебе она-то зачем?

- А тебе? – этот вопрос вогнал меня в некое подобие ступора. Неужели непонятно, зачем девушке заколка? Хотя это все равно кажется странным: вот так вот трястись из-за безделушки, – когда не знаешь всей истории. А из всей школы хоть что-то о моей семье знают только Виктория Владимировна и Софья Михайловна. Никому больше эту темную историю знать не надо.

- Тебе с распущенными волосами лучше, - окончательно решил добить меня Воронцов. – Хотя, знаешь, что я тут подумал. Ты ведь у нас умная, да? Знаешь, как меня иногда называют? И почему?

- Князь, - тут же припомнила я, на что получила утвердительный кивок. Губы сами по себе растянулись в улыбке: вот это по мне. Вариант, что в девичьей фамилии его мамы мелькает это слово, отметался сразу, ровно как и отсылка к влиянию отца. Хотя какое влияние отца, Дима и сам имел прочный авторитет, да и людей умеет строить. На вокалиста из «Король и Шут» он тоже не был похож, может, на какого-нибудь древнего князя? Князь, Воронцов…

- Я идиот! – в сердцах сказала я, отчаянно стараясь вспомнить имя князя Воронцова. – Не могу вспомнить имя, но был ведь такой дворянский род – Воронцовы. Графы там точно были, да и князья, наверно, тоже. Черт, с таким легким, и мучиться!

- Десять очков Когтеврану! – шутовски воскликнул Дима. – Объяснять, почему Когтеврану, я так понимаю, нет нужды, - не спросил, а утвердил он. – А вообще я удивлен: тебе и минуты не понадобилось. И правда умная.

- Теперь верни мне заколку, - начав терять терпение (хотя я бы потеряла его еще после упоминания о Гарри Поттере: не люблю бесполезные разговоры не по делу, если бы не привычная радость от решенной загадки), напомнила я и протянула руку, но в ответ получила лишь похлопывание по ладони, которое, впрочем, тут же переросло в уже привычный захват предплечья. Пара секунд, и я уже прижата к стене тренажерного зала.

- Там Жаба Павловна, - прошептал парень, зачем-то закрывая мне рот. – Это она меня ищет. Не кричи только и не выскакивай – мне сегодня только разборок с ней не хватало.

Я неуверенно кивнула и с наслаждением вдохнула воздух, как только Воронцов опустил руку.

- Ты же говорил, что уже получил от нее выговор? – таким же шепотом спросила я, не совсем понимая причин, приведших к нынешней ситуации. Весьма щекотливой, надо сказать: парень буквально вжимал меня в стенку, держа за предплечья. От него, несмотря на урок физкультуры, пахло явно дорогим одеколоном, да еще и сквозь тонкую ткань футболки явственно ощущалось тепло его тела… Как хорошо, что у нас разница в целую голову, и Дима не видит моего смущенного лица.

- Да соврал я, соврал, - чуть раздраженно зашипел парень, - дела были. Светлана меня сожрет, если сегодня увидит, так что тише!

Я лишь кивнула, вслушиваясь в шаги за дверью. Получалось из рук вон плохо: стук сердца – даже не знаю, моего или блондина – заглушал все звуки, так что я на секунду подумала, что он нас выдаст. Стук каблуков приблизился, на пару секунд замолчал, а потом вновь раздался и стал постепенно стихать. Лишь через пару минут Воронцов расслабился, но меня не отпустил.

- Еще один вопрос, - все тем же шепотом заговорила я, подняв голову так, чтобы посмотреть на парня. – Зачем ты меня ухватил, я бы даже могла что-нибудь придумать, чтобы Светлана Павловна тебя перестала искать…

Он не ответил, но наконец-то отстранился и уселся прямиком на учительский стол, который зачем-то поставили и в тренажерном зале. Взгляд его был направлен на стену надо мной, хотя я готова поклясться, что там ничего нет! А потом миг – и на красиво очерченных губах расплывается улыбка.

- Ну, не мог же я оставить почетного члена клуба прогульщиков на растерзание злой Жабе, - возвышенным тоном произнес Дима. – Да и не подумал я, если честно, что ты можешь что-то придумать, - он взлохматил и без того беспорядочно лежащие волосы.

- Это намек на то, что ты мне не доверяешь и считаешь, что я сдам тебя, да еще и Жабе? – почти серьезно оскорбилась я, чуть склонив голову набок.

- Да нет, я просто не подумал, - миролюбиво вскинул руки парень, а потом вдруг хитро прищурился. При этом на его губах расцвела самодовольная улыбочка: - Кстати, а чего это ты так смутилась-то?

Я на автомате дотронулась до щек – они уже не пылали, а Воронцов вдруг рассмеялся:

- Да не сейчас, - сквозь смех проговорил он, - а когда мы от Жабы прятались. Знаешь, а я ведь внимательный.

- Не было ничего такого! Тебе показалось, - я почувствовала, что снова заливаюсь предательской краской, и закрыла лицо руками. Ну вот почему так всегда?! Почему я такая… отличница?

- Расслабься, я никому не скажу, - парень встал со стола и подошел ко мне, положив руку на плечо и заглянув в глаза: - Но возьму на заметку, что наша звездочка так легко смущается.

- Хватит так меня называть! – вспылила я, руку блондина, впрочем, так и не убрав. Да и оторваться от его глаз было тяжело… я никогда раньше не видела такого оттенка серого, который словами не опишешь.

- Тогда будешь Белкой, - самодовольно изрек Дима. – Угадай почему.

- Фамилия, цвет волос, – со вздохом перечислила я. Хотя «белка» лучше, чем «звезда», гораздо лучше.

- Минус пять очков с Когтеврана за недогадливость мисс Беликовой, - хохотнул парень. – Ты будешь являться мне в пьяных снах и напоминать, что Жаба Павловна ждет, как бы меня подловить да выпороть. И еще краснеть, это забавное зрелище.

- Воронцов… - угрожающе начала я (хотя со стороны это, должно быть, смешно), но меня прервал звонок. Нет, не на урок, а мобильного, причем явно не моего: свой я оставила в раздевалке. Воронцов ловко выудил из кармана черный смартфон и, не скрыв удивления, ответил:

- Да, пап, я слушаю, - и минута слов с той стороны аппарата, после которых парень помрачнел. – Хорошо, я понял, - и, раздраженно нажав на «Сброс», положил телефон в карман.

- Что-то случилось? – обеспокоенно спросила я, забыв, что, вообще-то, даже не одноклассница этому обаятельному блондину.

- Угадай, ты же у нас такая умная, - раздраженно бросил он, так «тактично» мне об этом напоминая.

Когда прозвенел звонок на урок, я так и осталась сидеть в тренажерном зале и пошла в зал только через пять минут. Дима, как ни в чем не бывало, о чем-то спорил с Сержем, только вот в глазах были нотки раздражения и злости, причем явно не на учителя.

- О, Беликова, как раз будешь шестой, - вдруг изрек физрук; до меня не сразу дошло, что он имеет ввиду, а когда же мозг сообразил, что мне придется играть – да еще и в команде с Воронцовым, сердце вдруг застучало слишком быстро. Страшно мне было, что ли?

Глава 3. Без идиллии

- Я дома, - как обычно прокричала я, запирая двери трехкомнатной квартиры большой новостройки. Как всегда, ответом служила тишина: мама еще на работе, кошка отвечать не умеет (да и спит, наверное, зараза), братьев-сестер нет, а папа… папа далеко и, может быть, позвонит вечером. Этим, следующим или через месяц.

Вздохнув уже скорее по привычке, я стянула с себя зимнюю куртку, и, предварительно отряхнув (сегодня, как-никак, выпал первый снег – хотя и запоздало, в начале декабря, но опоздание он решил компенсировать количеством), повесила на пустующий крючок для одежды. Сапоги на толстой подошве без всяких изысков отправились под тумбу, на которой безмятежно дрыхла ангорская кошка Лиса. Ключевое слово «дрыхла» - я не удержалась и стряхнула на нее остатки снега с шапки.

Раздалось недовольное «Мяу», но эта ленивая зараза так и не сдвинулась с места, лишь посмотрела на меня так, словно пыталась испепелить. Да уж, некоторые вещи не меняются.

Забросив сумку в свою спальню, я поплелась на кухню – ставить чайник. Умру, если не выпью хотя бы чашку кофе, а лучше – три. Нет, я не кофеманка (хоть и люблю этот напиток), а выполняю предписания врача – спецгруппу мне дали не за красивые глазки, и даже не за плохое зрение (оно-то у меня отличное), а за регулярное понижение давления. Вот и приходится его повышать подручными и, что греха таить, вкусными средствами.

Насыпав ароматного порошка – почему-то, сколько не пыталась себя приучить, я пью только растворимый кофе, причем три в одном, – я поползла обратно в спальню, на ходу стаскивая пиджак и водолазку. Вслед за ними в угол полетели джинсы и носки, а из шкафа тут же были выужены спортивные штаны и безразмерная футболка с таблицей проверки остроты зрения, заканчивающейся надписью «Хватит пялиться на майку!». Только я натянула домашние вещи, клацнул чайник, и вовремя: я уже хотела наплевать на все и завалиться спать минимум до завтрашнего обеда.

Все-таки, уроки Сержа – не время, чтобы отдохнуть. Даже если ты пришла на урок едва ли не впервые (хотя, если серьезно, то это был пятый раз) за семестр, это не повод отлынивать, особенно от игры, и особенно когда капитан твоей команды – парень с донельзя подходящей кличкой «Князь». Они, на пару с Керном, ставшим капитаном другой команды, меня прямо-таки загоняли: второй, словно специально, подавал в мою сторону, а первый даже не пытался помочь. Хотя, кого я обманываю: он готов был в любой момент исправить мою оплошность, которая, к счастью, последовала лишь одна. Но мы все равно проиграли: наверно, это карма такая. Вроде бы отбивали, забивали, а все равно проиграли две игры из трех (причем оба раза завалились на «контрольном мяче»), в результате чего вынуждены были позорно пропрыгать «жабками» три круга по немаленькому залу. Так что болели не только отбитые мячом руки, но и ноги.

А еще хотелось взвыть: кого еще обвинить в проигрыше, как не отличницу, которая и на физкультуру-то раз в пятилетку ходит? Дима, конечно, ничего не сказал, да и остальные тоже, только вот взгляды порой бывают красноречивее слов. Так что настроение, и так упавшее ниже плинтуса, скатилось до абсолютного нуля. Да и заколку мне Воронцов так и не вернул, да еще и красноречиво усмехнулся, дотронувшись до своей щеки. Напоминает, гад, будто я без него забуду!

А ведь не забуду ни его запаха, ни взволнованного шепота, ни холодного взгляда с едва различимыми нотами ярости и раздражения, ни его неожиданных слов.

«Тебе с распущенными волосами лучше».

Я подошла к зеркалу и сняла одолженную у Кати резинку. Темно-рыжие волосы доставали мне до середины спины и чуть вились, не доводя меня, впрочем, до состояния «пуделя». Но весьма милые, если над ними поколдовать, завитки с лихвой компенсировал проклятый цвет. Да еще и фамилия… краше было бы, только будь я Белкиной.

- Так, кофе, - решительно напомнила я себе, ухватывая резинку и собирая волосы в неаккуратный пучок. Но, подумав, сняла ее и распустила волосы – хотя бы дома.


Прелесть растворимого кофе в том, что его можно заваривать, даже где-то проторчав пять минут после того, как чайник закипит, и вкус его от этого хуже не станет. В этом я в очередной раз убедилась, заливая чашку кипятком и усаживаясь с ней на уютный уголок, как раз напротив телевизора, который я успела включить параллельно с завариванием кофе.

По местному каналу шли новости: сюжет о флэшмобе в честь начала зимы как раз закончился, и ведущая заговорила о том, что наконец-то поймали заказчика громкого убийства сына какого-то политика. И, конечно же, он тут же нанял адвоката, причем лучшего в городе: Константина Викторовича Воронцова. Того у самого выхода из здания милиции облепили журналисты.

«Скажите, ваш клиент признает себя виновным?»

«Как вы будете строить линию защиты?»

«Правда ли, что ваш клиент виновен в еще трех убийствах?»

«Сколько вам заплатили, чтобы вы помогли отмазать от тюрьмы убийцу двадцатилетнего юноши? У вас ведь у самого есть сын не намного младше…» - от такого наглого вопроса я поперхнулась кофе, а вот мужчина с телеэкрана даже глазом не моргнул.

«Все вопросы после суда», - твердо заявил он, выныривая из толпы. На экране вместо изображения раздосадованных журналистов появилась фотография Константина Викторовича, рядом с которой буквы складывались в досье, которое я честно пропустила мимо ушей – и так понятно, что там напишут. Вместо этого, я думала над тем, насколько непохожи отец и сын: у Воронцова-старшего волосы каштановые, а у младшего – светлые, у отца черты лица грубые, суровые, но рост небольшой, и телосложение скорее типичного офисного работника, а вот сын красавец еще тот, высокий, спортивный и подтянутый. Одна только деталь напоминает о прямом родстве: невозможно серые глаза, в глубине которых закралась ярость. Интересно, почему адвокат на этой фотографии такой?

Невольно вспомнился случай, когда я видела этого человека вживую: лишь раз настолько вблизи, чтобы можно было заглянуть в глаза. Это было три года назад, когда отец зачем-то заговорил с Воронцовым после собрания родителей нашей параллели – я тогда не слушала их разговор, прочно отключившись от мира при помощи наушников. Зато хорошо рассмотрела глаза адвоката: холодные серые, почти стальные, с яростью и раздражением где-то в самой глубине. Хотя, несмотря на это, держался он сдержанно, а в конце даже пожал папе руку и улыбнулся мне, хоть улыбка и получилась холодной. Совпадение или нет, но отец уехал ровно через месяц после этого разговора.

И вот сейчас на меня смотрели те же глаза, вот только видела я перед собой не отца, а сына.

Странно, но за один день Дима успел прочно засесть у меня в голове, да так, что все мысли невольно приводили к нему, такому разному за всего-то два часа, которые мы провели «вместе», такому удивительному и… манящему. Словно особо сложная головоломка.

А ведь так оно и есть: нет загадки сложнее, чем Человек. Может, это и странно, но если относиться к людям так, жить становится веселее и, одновременно с этим, легче. Анализируя те или иные поступки людей, начинаешь видеть их истинную причину, понимать, что из себя этот человек представляет, что от него можно ожидать, как ему отвечать, чем защищаться и чем нападать. Так, только благодаря привычке наблюдать за малейшими действиями и изменениями человека, я научилась держаться на плаву в окружающем обществе: в словесных, как и прочих, перепалках я откровенно слаба, но могу уйти от разговора, перевести его в другое русло или намекнуть на что-нибудь такое, что желание меня доставать отпадает сразу. Поэтому (ну и по причине того, что контрольные работы еще не отменили) мало кто открыто говорит мне гадости, и, хоть иногда и насмехаются, быстро это заканчивают. Так жить привычно и легко, только вот…

…только вот не все – открытая книга. К таким исключениям совершенно точно относится Дмитрий Воронцов. И дело во впечатлении не за один день, а за те десять с половиной лет, что мы проучились в параллельных классах. Непредсказуемый, непослушный, но легкий в общении, жизнерадостный и неординарный, Дима всегда меня восхищал. Ведь про него и правда часто говорят: учителя, Катя, другие одноклассники. А я невольно запоминаю и составляю для себя его портрет, который разбивается вдребезги после очередного рассказа. Человек-загадка – вот кто он. Это только сегодня он ведет себя более-менее понятно и, может, для других даже предсказуемо, но все равно удивляет. Подумать только, за каких-то два часа, из которых мы говорили от силы пятнадцать минут, он успел удивить меня не один раз. Да еще и эта его резкая перемена настроения… уж не связано ли это с новым делом его отца?

Пока я предавалась размышлениям, новости сменились погодой: синоптики обещали обильные снегопады и температуру до -10, – а кофе как-то незаметно закончился. Пришлось подниматься, снова ставить чайник и искать еще один стикер – в этот раз с самым крепким кофе, что есть в доме. При резком движении тело отозвалось болью, причем везде, начиная от головы и заканчивая, как ни странно, ягодицами.

А ты что хотела, Рита, посетив физ-ру впервые за последние полтора месяца?



Ровно в семь тридцать прихожую огласил привычный вопрос:

- Рита, ты дома? – это пришла с работы мама, привыкшая, как и я, говорить совершенно ненужные фразы. Вот такая вот у нас с ней привычка, от которой так просто не избавишься.

- А куда я денусь, мам, - все по той же привычке ответила я, выползая из кухни. Состояние тела дошло до отметки «не согнуться, не разогнуться» (а всему виной чертова разминка с элементами растяжки), а настроения – до «найдите мне веревку и мыло».

- Ты чего уроки не учишь? – отряхивая пальто от снега, строго спросила мама, даже не глядя на меня. Это тоже что-то вроде традиции, только она мне совсем не нравится.

- Я вообще-то уже все выучила, нам на завтра мало задали, - подавив вздох, ответила я.

- Смотри мне, если узнаю, что не делаешь домашнее задание – пеняй на себя. Сама ведь потом не поступишь и будешь без образования, - и снова одно и то же. Вот только почему до мамы никак не дойдет, что я поступлю, причем с большей вероятностью, чем остальные мои одноклассники? И что даже если и не сделаю домашку, все равно успею решить все в классе, или учителя простят – редкость ведь; и что на учебу не нужно тратить все свободное время, без отдыха все будет только хуже, и никакие знания сердечнососудистой системы не помогут, если резко упадет давление.

Наверно, только у моей мамы вызывает недовольство «десять» даже не за контрольную, а за самостоятельную по не нужной мне биологии; только она за «одиннадцать» по алгебре может долго читать морали на тему того, насколько важен средний балл аттестата. Но, как бы там ни было, я люблю эту женщину. Ведь ради меня она бросила институт после четвертого курса, хотя мечтала преподавать, ради меня устроилась на ненормированную работу, и только ради меня порой устраивает лекции – уж она-то знает, как тяжело выживать в этом мире, особенно когда осталась одна с четырнадцатилетним подростком.

- Мам, я грею ужин? – и снова привычная фраза, которой заканчиваются любые морали. Утвердительный кивок, и я плетусь обратно на кухню, понимая, что настроение приближается к точке замерзания Гелия*. По телевизору снова новости: рассказывают про то преступление, заказчика которого будет защищать Воронцов, но я намеренно убираю звук – не хочу слышать эту историю в новой интерпретации уже третий раз за сегодня. На плите греется картофель с мясом, за окном падает снег, из еще почти полной чашки доносится божественный аромат кофе, мама умывается и идет ужинать…

…семейная идиллия нарушается, так и не успев начаться.

Даже тщательно обдумав все спустя некоторое время, я так и не поняла, что же произошло сначала: маме позвонил неизвестный номер, или она увидела репортаж, в котором как раз показывали всех действующих лиц громкого убийства – то есть заказчика, исполнителя, убитого и адвоката заказчика, – но она разом побледнела, едва не выронила телефон и вернулась в ванную, зачем-то там запершись. Спустя минуту раздался шум воды и трель звонка – стандартной мелодии Nokia, которую мама все не хочет менять.

- Мам, все хорошо? – я постучалась в ванную костяшками пальцев, прислушиваясь к исходящим оттуда звукам.

- Да, дорогая, - могу поклясться, что мама плакала, но пыталась это скрыть. – Ужинай без меня и отправляйся отдыхать, а то совсем себя загоняешь.

Мне ничего не оставалось, кроме как согласиться, съесть немного ужина и, забрав с собой остывший кофе, отправиться в свою комнату. Только вот ни читать, ни смотреть что-либо не хотелось – или, вернее, не моглось, а сон пришел где-то под утро. Перед этим я не удержалась и заглянула к маме в спальню: она спала, держа в руках какое-то письмо, написанное красивым и запоминающимся почерком.

Лежащая в ее ногах Лиса подняла голову и вопросительно мяукнула, но, словно убедившись, что я не стану читать чужих откровений, отвернулась от двери и замурчала.

_________
*При атмосферном давлении Гелий вообще не замерзает, а замерзает только при давлении в 25 атмосфер и температуре, близкой к абсолютному нулю.

Глава 4. Два слова

Утро началось для меня с не услышанного будильника и, как следствие, 7:10 на часах. Могло быть и хуже: первым уроком у нас спецкурс по математике, на который учительница всегда опаздывает, а до школы идти всего-то десять-пятнадцать минут, зависит от погоды и обуви.

«Успею выпить кофе», - с радостью подумала я, выползая из-под одеяла и тут же натягивая привычную школьную одежду – черные джинсы-дудочки, серую водолазку и, в порядке исключения, не пиджак, а ажурную вязаную кофточку фиолетового цвета. Благо, в школе тепло, да и кофта шерстяная, хоть и из тонких ниток, так что замерзнуть я не должна. Потом ванная комната – у меня все не как у людей, тем более когда просплю, – где нужно ко всему прочему привести в порядок лицо и, что самое главное, волосы. С первым все получилось быстро: я крашусь редко, и сегодня не тот случай; а вот с волосами пришлось повозиться, причем притащив в ванную кофе и шкатулочку со всеми моими резинками и заколками. Высокий хвост или пучок под шапку не подойдет, низкий смотрится как-то печально, коса – прошлый век, а на колосок рыбий хвост времени нет. Как же плохо без любимого краба, которым можно заколоть волосы уже в школе, не потратив на это и минуты! Есть у меня, конечно, и другие заколки-крабы и заколки-зажимы, но лишь три из них могут удержать все мои волосы, причем ни одна из них не подходит под сегодняшнюю одежду.

Странно, что меня, типичную отличницу, заботят такие вот девичьи вещи? Но так оно и есть: любовь к учебе и никакая внешность не являются поводом для того, чтобы быть неухоженной и одеваться, как уличная торговка, а не ученица довольно престижной (хоть и не относящейся к «элитному списку») школы. Привычку следить за собой мне привили еще в младших классах, за что родителям огромное спасибо: мало кто из одноклассников знает, что я из малообеспеченной семьи, все просто думают, что я предпочитаю консервативную одежду, которая, к счастью, заметно дешевле модных платьев, туник, свитеров и джинсов.

Хотя и в моем скудно-консервативном гардеробе есть красивые вещи, которые, увы, я ношу редко, и только по серьезному поводу. Так же и с украшениями и аксессуарами – они есть, но бережно хранятся в шкатулке. Ограничиваюсь я серебряными гвоздиками-бабочками и иногда таким же кулоном на серебряной же цепочке и золотым кольцом с маленьким светло-сиреневым камушком. Есть у меня и парочка дорогих заколок, одну из которых – черный зажим с россыпью серебристых цветов-камушков – и пришлось сегодня достать с самых глубин шкатулки. Впрочем, пока заколка отправилась в сумку, вместе с расческой и косметичкой – хотя последнее получилось как-то само по себе.

Когда часы показывали 7:35, я выбежала из дома, на ходу завязывая шарф и натягивая шапку. Выбежав из подъезда по ступенькам (7 этаж это еще не приговор, а лифты я не переношу), я рванула в сторону школы, старательно избегая при этом замерзших луж. Метров сто это получалось, пока нога не ступила на лед, совершенно не заметный под припавшим снегом. А дальше все происходило как в плохой комедии: я поехала вперед, кое-как удерживая равновесие и не падая на свой многострадальный зад, и тут, словно в качестве дежурной благодати, мимо меня прошел кто-то в темно-серой куртке. Вот уж не знаю, собирался ли этот человек мне помочь, или просто обходил лед, но я тут же ухватилась за его руку, стараясь восстановить равновесие. Не получилось: парень – а это оказался парень – не просто не помог мне удержаться, а еще и упал сам, к счастью, не на меня. Раздалось приглушенное ругательство, и я замерла, стараясь слиться со снегом: мне повезло ухватиться ни за кого иного, как за Диму Воронцова.

- И что это было? – чуть громче, чем следовало, спросил он, поднимаясь и отряхиваясь от снега. И, что еще больше меня удивило, он, став на твердый асфальт, тут же протянул руку мне, помогая подняться. – О, Белка, какая встреча! Это такое приветствие – кидать людей на снег? А еще отличница…

- Извини, я случайно, - с неприкрытым раздражением ответила я, отряхиваясь от снега. – И моя успеваемость тут совершенно не причем!

- Да, да, я это уже слышал, - Дима подобрал мою сумку и тут же протянул мне, присвистнув: - Ты, что, все учебники носишь?

- Не все. Только три, - чуть насупившись, ответила я и отошла подальше от льда. Вообще, моя сумка – больная тема: даже если там будут одни тетради, она все равно будет совсем не легкой, будто там кирпичи лежат. Иногда мне кажется, что так оно и есть. Хотя, сегодня добавилась еще и косметичка… надеюсь, я ее не разбила! И еще надеюсь, что с телефоном тоже все в порядке – ему ведь только два месяца, а после такого падения мало ли что может произойти.

Я мигом достала из кармана черный чехол с блестящим узором, вытащила новенькую Nokia, удостоверилась, что все в порядке, и тихо выругалась, увидев, который час.

- Ого, ты знаешь такие слова, - снова присвистнул все еще стоящий рядом парень.

- Представь себе. А ты еще не знаешь, что мы вообще-то опаздываем. Мне-то как-то все равно, у меня спецкурс, а у вас, если я правильно помню, физика. Софья Михайловна всегда спрашивает опоздавших… - не преминула напомнить я общеизвестный факт, надеясь, что это подействует. И voila! – Воронцов тут же сдвинулся с места по направлению к школе, но, едва сделав пару шагов, повернулся ко мне.

- Рыжая, ты идешь?

Мне ничего не оставалось, кроме как кивнуть и пойти следом. О заколке я вспомнила только когда заняла свое место в классе.


- Слушай, Рит, а сходи со мной к Саше, - жалобным голосом начала Катя, подойдя к моей парте на большой перемене. При этом вид ее был несколько… смущенный? Катька Щербатова – и смущается?! Мир перевернулся с ног на голову, не иначе.

- К какому Саше? – скорее для проформы спросила я, и так понимая, что речь идет о Керне из 11-Ф.

- Угадай, - чуть раздраженно ответила Катя, но тут же сникла: - Ладно, прости. Ну сходи, тебе тяжело пройтись?

- Да нет, не тяжело, - я лишь пожала плечами и поднялась с места, лишь чуть похлопав бывшую (а бывшую ли?) подругу по плечу, когда та радостно обняла меня.

Вообще, у нас с этой своеобразной девушкой отношения весьма странные, необычные. Раньше мы дружили, были прямо не разлей вода, а к девятому классу как-то разошлись по своим компаниям: Катя – к друзьям раннего детства, а я – к книгам, музыке и разным конкурсам и олимпиадам, которые порой не оставляли времени ни на что другое. Да и, если честно, не интересно мне все это: в компаниях я чувствую себя лишней, веду себя полностью противоположно другим девчонкам – ни с кем не заигрываю, никого не достаю, спокойно реагирую на любые поползновения в свою сторону; да и не приемлю другие атрибуты типичных вечеров молодежи вроде выпивки, сигарет, клубняка и хренового русского рэпа. Знаю, что это не все – но другие компании мне еще не попадались.

Но с Щербатовой всегда было несколько иначе. Она красивая и далеко не глупая, из обеспеченной семьи, но никогда не задирает нос и не ведет себя как «королевы» нашего класса. С ней можно поговорить на самые разные темы, чем я и занимаюсь довольно часто, с ней можно пройтись по магазинам или просто прогуляться, она не станет унижать. А вот оскорбить или высмеять – ненамеренно – может в любой момент, но такая уж она от природы – не слишком знакома с чувством такта. Отчасти поэтому мы с ней в последнее время почти перестали общаться, хотя, когда она звонит спросить домашку, можем проболтать хоть час.

И сейчас ее просьба меня не просто удивила, а ошарашила. Хотя, причин может быть несколько: на фоне бледной отличницы Катя выглядит еще краше; ее подружка Лена опять где-то зависает (читай: флиртует с каким-нибудь тупым красавчиком) с Рогожиной; и еще куча всего, что, определенно, не подходит для Щербатовой. Просто потому что она – другая. И сейчас она, кажется, действительно волнуется – словно бы и правда испытывает что-то к Саше, хотя сама его бросила.

- Кстати, а что это ты в школу сегодня с Воронцовым пришла? – когда мы уже почти подошли к дверям 11-Ф, спросила у меня девушка с хитрым прищуром. При этом она успела поправить и без того хорошо уложенные темно-русые волосы и подкрасить губы бесцветным блеском – ей для этого не нужно зеркала.

- Просто по дороге столкнулись, - совершенно спокойно объяснила я, чуть пожав плечами – такой привычный жест, отражающий мою жизненную позицию и мировоззрение. Во всяком случае, такая я в школе и рядом со сверстниками – и ничего с собой поделать не могу. Сдержанная, спокойная, порой занудная и не заботящаяся о том, чтобы кому-то понравиться – типичная серая мышка, над которой даже издеваться не весело.

«Почти всем», - с тоской подумала я, заметив возле нашего с Катей пункта назначения знакомую светлую шевелюру. Если можно судить о человеке по двум дням знакомства, я могу заключить, что Диме Воронцову нравится надо мной издеваться: во всяком случае этим он занимался всю дорогу до школы, но так ненавязчиво, что злиться на него не получалось при всем желании. А вот мечтать удушить собственным руками – сколько угодно, и когда он заметил нас с Щербатовой, я лишь утвердилась в этом желании.

- Белка, решила исправить свою природную бледность? – тоном, совсем не похожим на привычные оскорбления и насмешки, проговорил парень, улыбнувшись во все свои тридцать два.

- Еще чего, - фыркнула я, ничуть не удивленная избранной для «приветствия» темой. – Кать, я тебе еще нужна?

- А как же! – жарко заверила меня… подруга? или нет? впрочем, сейчас не важно. И добавила шепотом: - Просто по дороге столкнулись, конечно.

- Щербатова, чего не здороваешься? – теперь мой сосед решил обратить внимание на девушку. Судя по тону, у них были дружеские отношения, что неудивительно: она ведь встречалась с его лучшим другом.

- Переживешь, - в тон ему отозвалась Катя, а потом почему-то подхватила меня под локоть, прошептав «Не смей валить!». – Слушай, будь другом, позови Керна.

- Все для вас, миледи, - подмигнув, Воронцов шутливо раскланялся, и, не удосужившись даже вернуться в класс, заорал: - Шурик, выходи, тут невесты пришли!

Все удивленно на нас обернулись, и тут же из класса вышел сам объект воздыхания моей несчастной одноклассницы. И воздыхать, надо сказать, есть по чем: красивое лицо, чертовски милая улыбка, короткие черные волосы, голубые глаза, росту под метр девяносто и спортивное телосложение. Добавьте к этому чувство стиля, умение вести себя с девушками, ум и личные пристрастия Щербатовой, и получите предел мечтаний.

- Катя? – шатен удивился, хотя в глазах промелькнуло что-то мне незнакомое, но на интуитивном уровне воспринимаемое хорошим знаком для судорожно вцепившейся в мой локоть девушки. Мое присутствие он проигнорировал, и слава богу. – Ты…

- Я хотела сказать, что Влад зовет тебя на свой день рождения и очень просит прийти, - эти слова дались Щербатовой с трудом, а еще за километр было видно табличку «Предлог».

- Почему же он не пригласил меня сам? – Керн сложил руки на груди и внимательно посмотрел на девушку.

- Спроси у него сам, меня он не посвящает, - а, может, с поводом я и ошиблась: похоже, Влад, старший брат Кати, и правда попросил сестру лично пригласить Сашу. – В воскресенье в четыре, в «Руже», получится – приходи.

- Я еще позвоню Владу, - миг, и голубые глаза стали слишком серьезными. – Катя, удели мне еще минуту своего драгоценного времени, если не сложно. Наедине, - последнее было направлено мне и, как ни странно, стоящему рядом Воронцову. Я как можно аккуратнее высвободила свою руку и отошла к окну. Ко мне тут же подошел Дима.

- Не знал, что вы подруги, - парень уселся на подоконник, сдвинув горшок с цветущим цикламеном, – с Щербатовой.

- Я поняла, - я подавила вздох. – Не то чтобы подруги, просто иногда общаемся. Лучше скажи, что у них с Керном такого произошло?

- А я откуда знаю? – Дима потянулся и зевнул. – А вообще, это называется обостренным идиотизмом. Не маленькие уже, пусть сами в своих любовях-морковях разбираются, не лезь туда.

- И не пыталась, - я снова пожала плечами и отсутствующим взглядом посмотрела в окно, где снова шел снег.

- Слушай, что ты такая апатичная? Хомячок умер? – вдруг выдал Воронцов.

- У меня нет хомячка, и я не апатичная, - буркнула в ответ я, не совсем понимая причин такой резкой смены темы.

- Действительно, я и не подумал, зачем белке хомячок, если она сама себе зверушка, - развел руками парень. – По елочкам там прыгает, орешки грызет… Любишь орешки?

- Не люблю, - непонятно с чего насупилась я. – И вообще, не надо называть меня Белкой.

- А как тогда? Стрелкой? – тут же откликнулся Дима, но, к счастью, отвечать мне не пришлось: подошла Катька и, ухватив меня за локоть, потащила в класс. При этом что-то в ней неуловимо изменилось.

- Слушай, можешь меня еще раз выручить? – она вдруг остановилась прямо посреди коридора и заглянула мне в глаза. – Это сложно объяснить, да и ты все равно не поймешь… в общем, не задавай, пожалуйста, вопросов, но сделай вид, будто живешь со мной в одной стороне, и мы ходим домой вместе. Пожалуйста, потом Влад отвезет тебя домой, а, если хочешь, заходи, выпьем кофе, как раньше. Ты ведь еще любишь кофе?

- Люблю, - не стала отрицать я. – Договорились с Керном поговорить после занятий? – утвердительный кивок. – И ты не хочешь оставаться с ним одна, без поддержки, - снова кивок. – Тем более что он почти всегда ходит с Воронцовым? – и еще один кивок, будто передо мной китайский болванчик. – Только вот промах: Воронцов знает, где я живу. Саша твой, конечно, вряд ли, но…

- Отвлечешь Диму? – теперь в голове и глазах Щербатовой была мольба. – Вы ведь с ним так мило сейчас болтали.

- Ага, очень мило, - я скептически хмыкнула, но тут же сдалась под напором этих молящих карих глаз. – Постараюсь помочь, хотя вряд ли.

- Спасибо, Ритка, ты лучшая подруга на свете! – Катя снова обняла меня, радостно визгнув. Подруга? Я не сдержала улыбки. Ну вот как ей можно отказать? У меня еще никогда не получалось.


- Рит, я нормально выгляжу? – когда до звонка осталось всего-то пара минут, Катя подсела ко мне, заметно взволнованная. Она то и дело смотрела в зеркало, поправляла прическу и пыталась найти несуществующие прыщики на идеальной коже.

- Лучше всех, Керн обомлеет и тут же падет ниц, - заверила я девушку в десятый, не меньше, раз и взглянула в окно, где все так же валил снег. Некстати вспомнился Воронцов с его «хомячком», и губы сами по себе растянулись в улыбке. Лет пять назад я хотела завести хомячка, но вместо него у нас поселилась вредная кошка. Лет пять назад… Тогда в моей жизни изменилось многое, слишком многое – и почему я раньше об этом не думала?

- Андромеда, прием, - Щербатова пощелкала пальцами у меня перед лицом, отрывая от раздумий. Надо же, она еще помнит мое шутливое детское прозвище, возникшее после того, как во втором классе моя улыбающаяся мордочка появилась на стенде «Звездочки нашей школы». Тогда это было забавно, а сейчас… Дети выросли, у детей взрослая жизнь, у детей новые приоритеты.

- Кать, ты хотела бы снова вернуться в детство? – мой вопрос ошарашил девушку, но она быстро поборола удивление и улыбнулась.

- Странно слышать такое от тебя, но да, я бы хотела, - Катя наконец-то убрала косметичку в сумочку и посмотрела на меня с легким прищуром: - По тебе вижу, что хочешь того же. Тогда все было гораздо проще, да?

- Читаешь мои мысли, - я улыбнулась, и тут прозвенел долгожданный звонок. Минута – и мы уже стоим на пороге школы, вдыхаем морозный воздух и созерцаем чуть раскрасневшиеся физиономии ребят с других классов – они как-то умудрились сбежать с уроков и поиграть в снежки, полностью игнорируя возмущенного завхоза – суровую женщину за сорок, типичного представителя своей должности.

Щербатова вдруг ухватила меня под локоть, и только тут я заметила приближающегося к нам Керна, куртка которого, как и джинсы с шапкой, была в снегу. Только вот что странно – рядом с ним не было извечного Воронцова, хотя обычно эти двое почти всегда вместе…

- Кого потеряла, рыжая? – вспомни заразу, как говорится… ну зачем я, и правда, старалась выискать этого типа среди толпы высыпавших со школы учеников? – Если что, я тут, прямо рядом с тобой. Можешь начинать краснеть.

- Еще чего, - я фыркнула, понимая, что где-то внутри что-то заставляет сердце забиться чаще. Пора, наверно, наведаться к моему любимому невропатологу.

- Беликова, а ты…

- Нам по пути, вообще-то, - Саша еще не успел договорить, как Катя его резко перебила и тут же ткнула меня под бок, заставляя закивать, как китайский болванчик. Где-то сзади прыснул Дима, но в голос, к счастью, не засмеялся.

- По пути так по пути, - смиренно согласился парень и, только Щербатова сдвинулась с места, потянув меня за собой, зашагал следом. Воронцов же вышел вперед, и только сейчас я заметила, что, в отличие от своего друга, он не участвовал в массовых снежных баталиях. Интересно, с чего бы это?

Да и сейчас он, вопреки моим ожиданиям, говорил по телефону, а не отпускал очередную шутку на любую из множества возможных тем. Причем разговор этот был до того сдержанным и даже скупым, что я засомневалась – а Дима ли Воронцов сейчас идет впереди, одну руку засунув в карман, а другой держа телефон?

Кстати о телефонах: а куда я свой засунула? Уж не оставила на парте – я ведь могу, девичью память никто не отменял.

Ловко высвободив руку, я шепнула Кате, что найду телефон и догоню ее, а в ответ на читающееся во взгляде «Предательница» ответила одними губами: «Серьезно». Подруга лишь кивнула, а я поставила сумочку (или, вернее, сумищу) на удачно подвернувшуюся железную ограду, предчувствуя развлечение «Выверни все содержимое и ничего не найди».

- Что-то потеряла? – и снова голос над самым ухом заставил меня вздрогнуть. Я резко обернулась и чуть было не уронила расстегнутую сумку в снег, но, к счастью, Воронцов придержал и ее, и меня. – Или это такой «незаметный» способ оставить свою подругу наедине с объектом ее воздыханий?

- Я просто не могу найти телефон, - резче, чем необходимо, ответила я и вернулась к своему занятию. Дима присвистнул. Да, да, у меня в сумке есть все, что нужно и не нужно школьнице, знаю и без него!

- Ты до завтра тут ничего не найдешь, - этот горе-филолог едва сдерживал смех. – Давай я тебе позвоню, что ли, по звуку уже найдешь.

- Или пойму, что где-то телефон потеряла, - раздраженно ответила я, но все же продиктовала свой номер. Несколько секунд соединения, и вот уже в недрах сумки раздается приглушенный голос Эминема.

- Ого, ты такое слушаешь, - пока я продолжала поиски, решил прокомментировать мои музыкальные вкусы Воронцов. – Может, и по клубам ходишь, или…

- Не хожу, - оборвала полет его фантазии я, все-таки достав неприметный черный чехольчик и выудив оттуда разрывающуюся трубку. Резко нажала на сброс, чтобы телефон тут же заиграл снова – в этот раз звонила мама.

- Да, мам, - только почему-то я не услышала ни привычного «Рит, ты уже дома?», ни даже просто маминого голоса. Вместо этого заговорила какая-то женщина:

«Маргарита Беликова, дочь Елены Игоревны Беликовой? – и, дождавшись тихого «Да», женщина продолжила. – Вы только не волнуйтесь… ваша мама попала в аварию и сейчас находится в Больнице имени Юдина…»

Что женщина говорила дальше, я попросту не слышала. Тут же рванула в сторону больницы, находящейся всего-то в десяти минутах от школы, не замечая ни едва резко вырулившей из двора машины, в последний момент успевшей нажать на тормоза, ни удивленных взглядов прохожих, ни побежавшего за мной и явно обеспокоенного Димы.

В голове вертелись только два слова: «мама» и «авария».

Глава 5. Почему маме страшно?

Мама спала совершенно безмятежным сном. Будто бы ничего не произошло, и она просто прилегла отдохнуть после тяжелого рабочего дня. Только вот бинты, пластыри и капельница не давали забыть о том, что всего час назад она едва не умерла.

Врачи сказали – не справилась с управлением и едва избежала встречи с грузовиком. Милиция как раз разбирается в том, что произошло, но, судя по предварительному заключению, это произошло из-за снегопада и льда на некоторых участках дороги.

Вообще-то, у мамы не было машины, но она часто брала рабочую, особенно когда выезжала к клиентам на дом. Вот и сегодня был как раз такой случай. Хотя, я готова поклясться, еще позавчера мама говорила, что ближайшую неделю ей не придется выезжать из офиса: почти все ее клиенты разъехались кто куда, и можно будет посвятить себя заполнению отчетов и прочих рабочих бумаг. Да и, к тому же, такого осторожного водителя, как моя мама, трудно найти: она прекрасно знает, что ремонт транспорта в случае чего придется проводить за свой счет, и старается этого самого «случая» избегать. Вернее, старалась.

Наверно, произойди подобное не с близким мне человеком, я бы заметила эти странности. Но кое-что не укрылось даже от моего затуманенного ума: когда я повернула в нужное крыло, едва не столкнулась с Константином Воронцовым, который тоже спешил, но из больницы.

- Аккуратней, - проговорил он, придерживая меня и тут же обходя, чтобы через секунду скрыться за поворотом. А я, пробежав еще с десяток метров, влетела в мамину палату – и тут же чьи-то сильные руки ухватили меня, а палец лег на губы.

- Тише, она спит, - голос принадлежал молодому мужчине, который, удостоверившись, что я не стану продолжать свой путь, отпустил меня и развернул к себе. И – странное дело – мне на секунду показалось, что передо мной Дима Воронцов, только повзрослевший. Такие же светлые волосы, схожие черты лица, только глаза не серые, а голубые.

Я чуть тряхнула головой, и наваждение прошло: этот врач просто был чем-то похож на Воронцова, а почему, меня особо не заботило. Волновало лишь одно: что с мамой?

- Маргарита Беликова, я полагаю. Давайте поговорим в коридоре, - и, не дожидаясь согласия, взял меня за предплечье и буквально вытолкнул в коридор, впрочем, аккуратно закрыв за собой двери. – Для начала, я бы попросил вас не бегать по клинике без бахил и халата, да и с ними тоже только ходить. Помочь своей маме вы ничем не сможете, а вот навредить ей и другим пациентам – легко. Вы ведь уже едва не столкнулись с человеком, и хорошо, что он был посетителем, а не пациентом. Но, впрочем, воспитывать вас нужно не мне, а вашей маме, благо она скоро встанет на ноги и напомнит вам, как необходимо себя вести. Не думаю, что вам нужны медицинские подробности, поэтому скажу только, что Елена Игоревна отделалась лишь легким сотрясением, закрытым переломом предплечья, растяжением и ушибами. Если осложнений не будет, через две недели ее можно будет выписать. Сейчас она спит – ей вкололи снотворное, и вы можете посидеть с ней, но только до семи – тогда закончится время для посещений. Только постарайтесь не шуметь и возьмите у дежурного халат с бахилами. И, пожалуйста, ни в коем случае не заставляйте вашу маму волноваться.


Три часа пролетели слишком быстро, и вот уже медсестра настойчиво просит покинуть палату, обещая присмотреть за мамой и обязательно позвонить, когда она проснется. В обмен на обещание отдохнуть и приехать только выспавшейся и бодрой, иначе мама будет беспокоиться, а больным нервничать нельзя.

Противиться я не стала и покинула здание больницы, когда часы показывали 19:15. Свет в палате мамы погас еще до того, как я вышла на улицу, а вот фонарь горел во всю, и свет его почти слепил, отражаясь от белоснежного снега. А как слепят фары несущегося на тебя грузовика? Это ведь страшно – понимать, что через секунду ты можешь умереть? Страшно – не иметь возможности что-то изменить, сделать что-то, что не успел?

А ведь этим утром я даже не поговорила с мамой – позорно проспала время, когда она собиралась на работу. А ведь я не должна была оставлять ее одну, только не в таком состоянии. Даже не просить что-то рассказать, а просто сказать, что я ее люблю и всегда буду рядом, обнять… Это за последние три часа я произнесла «Я люблю тебя, мамочка» едва ли не больше, чем за всю прошедшую жизнь, а сегодня утром ничего такого не сказала – и могла больше не сказать никогда. Не иметь возможности сказать такую обыденную и привычную фразу, обнять, ощутить такой любимый и привычный запах сладких духов, даже услышать очередную лекцию на тему скорого поступления – это страшно. Мне страшно, очень страшно. Страшно потерять самого дорогого человека, страшно остаться одной…

Меня даже затрясло – это я поняла уже когда стояла напротив своего дома, вглядываясь в темные окна на седьмом этаже. Особенно тряслись покрасневшие – я, похоже, забыла надеть перчатки, как и шапку – руки, холод внутри стал невыносимым. И идти домой, в пустую квартиру, вдруг представившуюся такой неуютной, вдруг не стало ни сил, ни желания. Я села на запорошенную снегом лавочку, совершенно этого самого снега не замечая, а лишь тупо глядя в темное небо. И поэтому я не заметила, когда кто-то подошел и защелкал пальцами прямо у меня перед носом, пока рука не ухватила меня за плечо и не дернула так, что я едва не потеряла равновесие.

- Рита, что с тобой? – Катя, обеспокоенная Катя в фиолетовой шапке и белой куртке. А позади, возле дороги, еще кто-то, чей образ ускользает от сознания. Во дворе не слишком светло, и лица я не вижу, а определить по фигуре точно не смогу. Мозг о том, что лишь двое могут быть с Катей, и это явно не Керн – тот носит шапку при любой отрицательной температуре, – упрямо молчит, а я и не пытаюсь к нему воззвать, лишь тупо смотрю на стоящую передо мной девушку. – Что произошло?

Слов не нашлось. Я не выдержала и расплакалась, уткнувшись подруге в плечо. В бессвязном бормотании она, кажется, разобрала отдельные слова и поняла меня.

- Ну же, не плачь, все ведь обошлось, - Катя обняла меня и погладила по голове, словно сестру или дочь. – Пойдем домой, выпьем чаю с травами, ты успокоишься и поспишь, а завтра поговоришь с мамой. Пойдем, все будет хорошо, только если ты не заболеешь.

- Угу, - я согласно кивнула и тут же начала рыться в карманах в поисках ключей. Нашла, вывернув едва ли не все содержимое, и даже не заметила, как уронила что-то в снег.

- Сама справишься? – раздался голос Димы Воронцова, но я не придала ему особого значения. Все еще обнимающая меня за плечи девушка сказала тихое «Да, спасибо», и забрала из трясущихся рук ключи, ласковым голосом повторяя, что все будет хорошо.

Через час я и сама это поняла, а к девяти почти успокоилась, только руки подрагивали, а на глаза то и дело наворачивались слезы.

- Кстати, куда положили твою маму? – вдруг спросила Катя, наливая мне еще мятного чая. Себе же она заварила черный чай, который каким-то чудом нашла среди бесчисленных баночек-скляночек с чаем зеленым, травяным и кофе.

- В клинике имени Юдина, - ответила я, и только потом вспомнила один очевидный факт.

- Частная клиника? – Щербатова озвучила мои мысли, вплоть до удивления в голосе. Да, больница имени Юдина, как все (даже персонал) ее называют, является частной, ее владелец – один из самых богатых людей нашего города, но только почти все государственным больницам предпочитают Юдина, если им это, конечно, по карману. Мы с мамой относимся к «почти», и удивленная подруга это прекрасно понимает. – Наверное, начальство оплатило…

- Наверно, - безропотно согласилась я, и тут кухню в серо-лиловых тонах огласила задорная песенка – звонил мобильник Кати.

- Да, мам, я у Риты, - девушка резво поднялась и вышла в коридор, впрочем, зря: и оттуда я прекрасно слышала разговор. – Нет, мама, я не знаю, когда приеду. Может, только перед школой, - и молчание – подруга наверняка выслушивает много «ласкового». – А вот так! У нее мама в аварию попала, таким не шутят. Мам, я не хочу оставлять подругу одну, тем более в таком состоянии, - и снова тишина. – У тети Лены перелом предплечья и легкое сотрясение. Мам, я позвоню позже.

- Все в порядке, - когда Катя вернулась на кухню, я уже допила свой чай, и теперь смотрела на нее отсутствующим взглядом. – Тебе пора домой, иначе Яна Сергеевна будет переживать. Со мной все в порядке, я сейчас лягу спать, а завтра поеду к маме. А тебе нужно к своей.

- Точно все в порядке? – недоверчиво уточнила подруга, хотя в ее вопросе и проскользнуло облегчение. Дождавшись неуверенного кивка, она продолжила: - Тогда сейчас иди в ванную и сразу же спать, а я подожду, пока ты уснешь. И завтра, пожалуйста, позвони мне. А Софью Михайловну я сама предупрежу, насчет этого не переживай. Это не обсуждается!

Возражать я не стала: не было ни сил, ни смысла. И уже через двадцать минут я уснула, ощущая, как моя единственная подруга гладит меня по голове.


- Все, можешь заходить, - медсестра с приятной и ободряющей улыбкой подошла ко мне, сейчас сидевшей в удобном кресле возле маминой палаты. – Только проконтролируй, чтобы твоя мама пообедала, да и сама, если что, составь ей компанию, - и, подмигнув, женщина направилась в следующую палату, а я тут же рванула в мамину.

- Риточка, почему ты такая бледная? – в этом вся мама: она всегда заботится сначала обо мне, а потом о себе. Хотя сама по цвету лица сливается даже не с постельным бельем – оно здесь нежно-лилового цвета, – а с многочисленными бинтами. Такая хрупкая, беззащитная, родная и невозможно любимая.

В следующую секунду я не выдержала и обняла маму, тут же разрыдавшись.

- Мам, пообещай, что такого больше не будет, - с наслаждением вдыхая такой знакомый и родной аромат ванили, прошептала я. – Я люблю тебя, как никого. Пообещай, что с тобой всегда будет все в порядке.

- Обещаю, - хоть я и не видела маминого лица, но поняла, что она улыбается, несмотря на головокружение, боль во всем теле и усталость – об этом ее состоянии меня заранее уведомила та самая медсестра. И улыбка эта не слетела с ее губ, пока мне не пришло сообщение.

Я тут же полезла в карман, мысленно костеря себя за то, что не отключила звук. Сообщение было от незнакомого номера, но стоило его открыть, как стало понятно, кто же мне написал.

«Белка, ты чего подруге не звонишь? Она волнуется, но сама звонить не рискует – вдруг отвлечет. Выдели минутку, отчитайся, что все в порядке».

Содержательно, даже слишком. Значит, он не боится меня «отвлечь», да?

- Воронцов, ты странный тип, - прошептала я, старательно пытаясь скрыть улыбку. Но она тут же спала, как только до меня донесся мамин голос, такой же, как и позавчера, после того злополучного репортажа.

- Как ты сказала? Воронцов? – у нее, кажется, даже задрожали руки.

- Да, Дима Воронцов, мы с ним учимся в параллельных классах… - подтвердила я, а потом нахмурилась, решившись спросить: - Что-то не так? И кто звонил тебе позавчера, кто довел тебя до слез? И при чем здесь Воронцов?

- Остерегайся этого… мальчика, - словно чего-то вдруг испугавшись, совершенно не слыша моего вопроса, проговорила мама, и тут дверь отворилась, и в палату вошел лечащий врач – тот самый блондин, чем-то похожий на Диму.

- Добрый вечер, Елена Игоревна, Маргарита, - врач улыбнулся, но, судя по тону, он был чем-то раздражен. – Общество дочери способствует хорошему самочувствию? Как вы себя чувствуете?

- Хорошо, - мама через силу улыбнулась. – Рита очень способствует моему хорошему самочувствию.

- Это, безусловно, хорошо, но вам все же стоит поесть. А пока я бы побеседовал с вашей дочерью, - тут этот блондин так выразительно на меня посмотрел, что я невольно почувствовала себя виновницей всех бед пациентов этой клиники. – Вы ведь не против, Маргарита?

- Нет, конечно, - только и оставалось промямлить мне, а в ответ получить лицемерную улыбку.


- Маргарита, что же вы творите? – как только дверь в кабинет врача, фамилию которого на табличке я так и не успела прочитать, захлопнулась, спросил мужчина, тут же проходя к своему столу и усаживаясь в массивное черное кресло. Кабинет его был обустроен просто, но со вкусом, в каждой вещи чувствовалась немалая ценность. – Вы садитесь, не стойте, - блондин кивнул на кресло напротив, а сам достал из стола пачку сигарет, явно дорогих. – Надеюсь, вы не против, - скорее для проформы спросил он и закурил, выпуская дым, к счастью, не в мою сторону. – Я же вам вчера говорил: Елене Игоревне ни в коем случае нельзя волноваться. А вы, похоже, решили проигнорировать мое предупреждение.

- О чем вы? – совершенно искренне удивилась я.

- Когда я вошел, ваша мама была не просто расстроена – она показалась мне напуганной. Неужели подобные разговоры не могут подождать хотя бы до выписки?

- Это мое дело, - резче, чем следовало, ответила, или, вернее, даже огрызнулась я. Теперь то, что показалось мне до этого, стало очевидным: у этого врача есть неприязнь либо ко мне, либо к кому-то, имеющему со мной что-то общее. И, если учесть, что раньше мы с ним нигде не пересекались…

- Вы всего лишь родственник, а не лечащий врач, и это не только ваше дело, - затянувшись, ответил блондин, выпуская клубы дыма уже в мою сторону. – Кстати о родственниках… вы с Еленой Игоревной живете одни? Где ее родители, ее муж?

- Одни, - я вздохнула: начался разговор на нелюбимую мною тему семьи. – Мамины родители умерли уже давно, а отец сейчас в России, во Владивостоке. Братьев и сестер у нее нет.

- Это плохо. Вы можете вызвать сюда своего отца, он…

И, по традиции, договорить он не успел: дверь резко распахнулась, и в кабинет вошел…

…я тихо, но емко и некультурно вопросила у Вселенной, что здесь происходит, и тут же раздалась почти такая же реплика, только уже громкая. Серые глаза смотрели с удивлением и… опасением? Другого слова я подобрать не смогла.

- Дима, тебя не учили стучать, прежде чем заходить в кабинет? – «немую сцену» прервал доктор, все так же невозмутимо докуривающий сигарету. Он аккуратно затушил ее о край пепельницы и, сцепив руки в замок, положил их на подбородок. – Я тебя внимательно слушаю.

- Заткнись, - прошипел ему в ответ парень, и только хотел добавить что-то еще, как я шепнула ему:

- Вы знакомы?

- Да, к сожалению, - с характерным вздохом ответил мне Воронцов, с раздражением глядя на сидящего в кресле мужчину. Теперь я поняла, что они все-таки похожи, как похожи могут быть только близкие родственники.

- Это мой дядя, Кирилл Викторович Воронцов, - наверно, не напейся я сегодня с утра валерьянки (иначе просто невозможно было даже сварить кофе – руки почему-то тряслись, как у заправского алкаша), то не смогла бы сдержать удивленного возгласа, но все ограничилось лишь недоумением и вопросительным взглядом в сторону Воронцова-племянника. – И он мне сейчас объяснит, какого черта вообще происходит.

Глава 6. Совсем по-юношески

- Дима, ты забыл, с кем разговариваешь? – Кирилл Викторович – почему-то мне показалось, что это имя ему подходит как нельзя кстати – чуть нахмурился, а потом вдруг усмехнулся. – Сколько раз я тебе повторял, чтобы ты не носился по моей больнице.

От акцента на предпоследнем слове мне резко поплохело.

- Ты всего лишь крестник владельца, - Дима вздохнул и сел в кресло, такое же, как то, в котором сидела я. Только вот, в отличие от меня, он развалился в кресле совершенно по-хозяйски, скрестив ноги и откинувшись на спинку. Только сейчас я обратила внимание, что парень был не в куртке, а в джемпере на английский манер, из которого выглядывала рубашка. И, более того, ему этот стиль одежды чертовски шел. Да и у его дяди под халатом виднелась серая рубашка, причем явно дороже, чем лучшая моя одежда, вместе взятая.

Мне тут же стало стыдно за свой обычный зеленый свитер, потертые джинсы и совсем не стильные сапоги, но, кажется, эти двое позабыли про другого гостя в этом кабинете.

- Ты же знаешь, что скоро это заведение станет моим. И, в любом случае, я уже не раз тебя предупреждал: веди себя как подобает. Знаешь, вы с вашей подружкой друг друга стоите, - и мужчина красноречиво посмотрел в мою сторону.

- Она мне не подружка, - в резком ответе Димы мое возмущение просто утонуло. – Так ты ответишь на мой вопрос?

- Надо же, а у меня сложилось иное мнение, - самым ужасным было то, что Кирилл Викторович смотрел на меня, не отвлекаясь на более чем недовольного племянника. И под этим взглядом становилось так неуютно, что даже слова, сказанные все тем же чуть ленивым тоном, показались мне хлыстом. – Вот скажите, любезная Маргарита, вы бы на месте моего невежливого племянника бежали бы за девушкой, игнорируя правила дорожного движения и поведения в общественных местах вроде больницы, если бы она не была вам подругой?

Ну и что ответить, когда на тебя так смотрят? Разве что провалиться куда-то в центр Земли, да сгореть там поскорее – лишь бы больше не видеть этих ледяных глаз.

- В любом случае, ребятишки, - мужчина чему-то усмехнулся, а потом посмотрел в упор уже на нас двоих. Не знаю, как ему это удалось, но я снова поежилась, а Дима выровнялся в кресле. – Вам следует ограничить свое общение, или хотя бы не афишировать его. Иначе может случиться что-то плохое.

- Почему это? – резче, гораздо резче, чем следовало, спросила я, с вызовом взглянув на врача. Именно его приказной тон, да еще и это проклятое полуобъяснение, словно вернули меня в реальность – напомнили о том, что я больше всего ненавижу. А больше всего я ненавижу, именно когда мне приказывают, тем более не объясняя при этом ровным счетом ничего. Да и у каждого подростка на клеточном уровне привита привычка идти наперекор, а я все-таки обычный подросток, пусть и не совсем среднестатистический.

Моя вспышка удивила не столько дядю, сколько племянника, который сейчас, судя по всему, пытался найти свою челюсть. Но, впрочем, Дима очень быстро справился с удивлением, и на его губах расцвела улыбка, донельзя похожая на усмешку его дяди.

- Интересная вы личность, Маргарита, - Кирилл Викторович достал еще одну сигарету, а потом недвусмысленно протянул пачку племяннику. Тот отрицательно мотнул головой, на что мужчина лишь скептически хмыкнул. И вот уж не знаю, что поразило меня больше: то, как он спокойно предлагал несовершеннолетнему сигареты, учитывая, что он сам врач, или же то, что Дима отказался – хотя, если я не ошибаюсь, он курил, ну или, во всяком случае, все так считали.

- Так вы ответите на мой вопрос? – напомнила я, отогнав ненужные мысли о стереотипности мышления некоторых конкретных личностей и связанной с этим заторможенности восприятия – я всегда отгоняю от себя нехорошие мысли всякими заумными словечками, от которых у любого, в том числе и у меня, кипит мозг.

- Я бы с удовольствием, но… - врач развел руками, и тут в кабинет постучалась медсестра.

- Кирилл Викторович, вы срочно нужны в 27 палате, - женщина была немного обеспокоенной, да и то неизвестно, из-за чего: из-за того, что что-то произошло с больным, или из-за того, что потревожила начальство. Не знаю, почему я сделала такие выводы, но второй вариант показался мне более убедительным.

- Вот видите, по независящим от меня обстоятельствам, - губы Кирилла Викторовича сложились в улыбку, от которой у меня тут же появилось острое желание кого-нибудь ударить. – Но, думаю, мы с вами еще встретимся, и тогда я постараюсь ответить на ваши вопросы, Марго, - и он покинул свой кабинет, напоследок слишком уж многозначительно окинув взглядом сначала меня, а потом Диму. Да еще и это его «Марго»… была в этом обращении слишком уж непонятная и неприятная мне интонация.

- Вот показушник, - голос Димы заставил меня вздрогнуть: слишком уж неожиданно он прозвучал для меня, погрузившейся в собственные мысли. – Избалованный, самовлюбленный и полностью обделенный чувством такта тип.

Странно, но в голосе Воронцова не было раздражения или злости, лишь усталость и смирение – словно он давно привык к такому дяде и принимает его таким, какой он есть. Хотя, почему «словно»? Наверняка так оно и есть, только с чего парень вдруг говорит подобное здесь и… мне, по сути, никем ему не являющейся?

- Сколько себя помню, он был таким, - после недолгой паузы продолжил свои «откровения» Дима. – Всегда отличался от папы, только вот не скажу, в плохую ли сторону. Его баловали с детства – дедушка, его крестный, мой отец. Ругали, конечно, тоже, но в меру и по существу: за плохое поведение на уроках, прогулы, драки с одноклассниками и прочие дела, которые совершает любой нормальный школьник. Но никогда ему никто и слова не говорил о том, что он тратит много денег – а с Николаем Семеновичем он мог позволить себе очень много, – акцентирует свое превосходство над другими… - он на пару секунд прикрыл глаза и замолчал, словно подбирая правильные слова. – Говоря современным языком, всегда был еще тем мажором, да еще и довольно умным и сообразительным, иначе черта с два работал бы в этой клинике, будь он Николаю Семеновичу хоть единственным и неповторимым сыном. Он ломал чужие жизни, да и ломает до сих пор, не чувствуя даже угрызений совести. Я бы привел тебе пару ярких примеров, но, прости, это наше семейное дело, тебя никаким боком не касающееся. Кирилл… для него существует слишком мало «святого», и если его что-то заинтересовало, то он это не упустит. Хотя бы до тех пор, пока не потеряет этот самый интерес, - и снова молчание, в этот раз, вероятно, чтобы я смогла переварить полученную информацию. Получалось из рук вон плохо.

- Сегодня у меня нет настроения играть с тобой в «Угадайку», поэтому скажу прямо. Я хорошо знаю Кирилла, и прекрасно вижу его отношение к другим людям. Так вот, ты его чем-то раздражаешь, - сказал – как отрезал. Будто я и без него не заметила. Только вот догадываться самой – это одно дело, а вот слышать от другого… Это достаточно обидно, тем более когда раздражать, по большому счету, и нечем. Ну не внешним же видом? Или у этого, как сказал Воронцов, мажора строгие эстетические вкусы, и ему категорически противны люди в дешевой одежде?

Хотя, это я утрирую – и так ведь ясно, что дело тут в чем-то другом, может, и не во мне даже. Во всяком случае, мне почему-то очень захотелось, чтобы все было именно так.

- Расслабься, дело не в тебе, - заметив мое замешательство – очень хотелось верить, что не в обиду, – «успокоил» меня Дима. – Но я сейчас даже не об этом. Вот уж не знаю, чем именно, но ты его заинтересовала.

А вот это уже удивило. Я с сомнением посмотрела на обычный свитер, потертые джинсы и отродясь не видевшие профессионального маникюра ногти – картина получилась более чем неутешительная. И, заметив это, Воронцов поспешил объясниться:

- Нет, не в этом смысле. Как человек, личность, если можно так выразиться. У него вообще отменное чутье на людей, многих он видит едва ли не насквозь, - парень чему-то улыбнулся, должно быть, вспомнил что-то, но тут же стал серьезным. – Белка, держись от него подальше. Это сложно объяснить, но так надо.

- Ты же знаешь, я понимаю сложные вещи, - начала было я, но тут же осеклась под тяжелым взглядом невозможных серых глаз.

- Прости, но это не тот случай, - и снова как приговор: ты мне даже не друг, тебе нельзя знать семейные тайны. Что ж, я и не настаиваю, только вот чем ты, Воронцов, сейчас лучше своего дяди, который велел нечто похожее, тоже ничего не объясняя?

- Воронцов, - я постаралась справиться с нарастающим раздражением, но получилось это не слишком-то хорошо, и мои слова прозвучали слишком резко: - Если ты не знаешь, Кирилл Викторович – лечащий врач моей мамы, и при всем желании мне придется с ним видеться и разговаривать ближайшие две недели. К тому же, следуя твоей логике «ничего не проси объяснить, просто сделай так, как я говорю», мне следует послушать твоего дядю и перестать общаться с тобой. Хотя, мы и так не слишком-то общаемся. А теперь, прости, но мне нужно к маме, - и, резко встав, направилась к двери.

Знаю, глупо, знаю, по-детски, знаю, незаслуженно, но ничего с собой поделать не могу. Ни с самыми неудачными словами, ни с явно оскорбленным тоном, ни с непонятной обидой внутри… А ведь, по сути, мне не на что обижаться: мы с Воронцовым друг другу, и правда, никто, он мне ничего не должен (кроме любимой заколки, про которую я благополучно забываю), но хочет помочь – и сегодня, и вчера, иначе бы с Катей наверняка был Керн. Но это все я понимаю умом, а сердце, чертово сердце, не раз портившее мне жизнь не только аритмией, уперлось в детскую обиду. И оно же болезненно сжалось, когда я открыла дверь и покинула теперь почему-то ненавистный кабинет, услышав за спиной лишь щелчок зажигалки.

«Все-таки куришь, значит», - неизвестно зачем отметила про себя я, горько улыбнувшись. И без того плохой день достиг разряда «худших», а мама, пока я вела беседы с семейством Воронцовых, успела уснуть – а, может, ей просто дали снотворное или успокоительное. Хотя, это даже лучше – я не напомню какой-то случайной фразой о непонятном мамином страхе. А в том, что ей стало страшно, сомнений у меня не возникло. Черт, ну почему я не спросила у Димы, знакомы ли наши родители? Хотя, это бы мало что дало, но точка опоры позволила бы Архимеду перевернуть земной шар*. Хотя, тут он, конечно, ошибался – ну а там кто знает?

Впрочем, мне сейчас было совсем не до открытий Архимеда: хотелось взвыть или, того хуже, напиться. Желательно 96-процентного спирта, и даже не этилового, а метилового, чтобы наверняка. Вчера мне было страшно и больно, а сегодня слишком паршиво. И я до того погрузилась в свои нехорошие мысли, что не заметила стоящего возле ограждения больницы человека.

- Рыжая, подожди, - Дима окликнул меня так неожиданно, что я сначала ответила резкое «Чего тебе?», а уже потом сообразила, что опять повела себя слишком глупо. – Не обижайся ты, я ведь просто идиот.

Такое неожиданное откровение стало последней каплей: на меня накатило состояние, близкое к истерике – я вдруг засмеялась, причем так громко, что люди вокруг начали с опаской коситься в мою сторону, а Воронцов даже отпрянул.

- Белка, успокойся, - парень, удостоверившись, должно быть, что кидаться я ни на кого не собираюсь, взял меня за плечо и посмотрел в глаза, - иначе я отведу тебя к Кириллу, а тот созвонится со своими знакомыми психиатрами, и упекут тебя в Сабурову дачу**.

- Прости, это уже истерика, - не стала скрывать очевидного я, придя в себя. Стало невыносимо стыдно, захотелось провалиться куда-то под землю, но даже позорно сбежать не позволила все еще сжимающая мое плечо Димина рука. И его глаза, такие понимающие и теплые, несмотря на свой холодный цвет.

- Расслабься, я все понимаю, - Воронцов улыбнулся и только потом заметил, что все еще держит меня за плечо. Чуть стушевавшись, он опустил руку и продолжил, глядя куда-то наверх, в окна больницы. – Я вообще-то пришел сегодня не к Кириллу, его рожу я и так созерцаю не меньше трех раз в неделю, и этого более чем достаточно. Катя просила тебе передать, что защиту проектов по биологии перенесли на завтра, на пятый урок. Щербатова, кажется, сегодня уехала куда-то с родителями на весь день, то ли к родственникам, то ли просто на природу, где сеть не ловит…

Но я уже ничего не слушала, а рылась в карманах в поисках мобильного.

- Без двадцати пять. Как думаешь, библиотека еще работает? – от недавней вспышки не осталось и следа, а вот раздражение вкупе с опасением накатило с головой. На следующую неделю несравненная Жаба Павловна задала нам подготовить проекты (распечатанная презентации ли, стенгазета ли на паре ватманских листов – это не столь важно) на тему «Генетика». Вроде бы, ничего сложного, особенно если есть интернет, но вся проблема в том, что требования нашей несравненной биологички едва ли не выше, чем в ВУЗах. Для любого проекта или реферата она требует по меньшей мере три разных источника, со ссылками на страницы, и вполне может принести какую-нибудь книгу из «Списка использованной литературы» тут же на урок и заставить искать, откуда же был взят какой-нибудь тезис. И ведь обязательно пристанет именно ко мне – не любит еще с восьмого класса. Как, впрочем, и половину нашей школы.

- Работает, - Дима не стал уточнять, зачем мне библиотека, и бодрым шагом направился в ее сторону – будто у него завтра был «любимый» урок. И как же хорошо, что он решил помочь: самой дотащить эти три книги, по 500, как минимум, страниц каждая, было бы слишком проблематично, если не травмоопасно. Да и без книг я умудрилась поскользнуться, чем вызвала только смех и ни капли сочувствия.

- Спасибо, что помог, - вот так вот стоять, прощаться, у подъезда… это наталкивало на определенные мысли, которые я тут же гнала от себя. Книги уже были у меня в руках, донести их на седьмой этаж не сложно, даже если идти по ступенькам, но вот совершенно не хотелось подниматься домой одной. Но, с другой стороны… А, к черту другую сторону!

- Не хочешь кофе? – сказать такую простую фразу оказалось на порядок сложнее, чем признаться в четырнадцать парню в том, что он мне нравится. Тогда, правда, все закончилось быстро и печально, а сегодня я за пару секунд успела помолиться всем мыслимым и немыслимым богам, прося, чтобы Дима согласился. Я ведь, и правда, приглашала его только попить кофе, ну и, может быть, поболтать – и никакого подтекста. Только вот запоздало сообразила, что он-то этот самый подтекст вполне может разглядеть.

- Белка, это я так плохо на тебя влияю, или, все же, влюбленная Щербатова? – Воронцов посмотрел на меня так, что в который раз за день захотелось провалиться сквозь землю, или просто прикопать себя в ближайшем сугробе, чтобы до весны не видеть этих насмешливых серых глаз.

- Тебе еще расти и расти, чтобы влиять на меня, - но, несмотря на пока удачно скрываемое смущение, ответ появился сам собой. – Тем более плохо.

- Рыжая, ты меня недооцениваешь, - уверенно парировал Дима, расплываясь в самодовольной улыбке. – Сегодня ты парней домой водишь, завтра с кем-то из учителей поссоришься, а послезавтра подерешься, а виноватым кто будет? Белый и пушистый Воронцов, кто же еще.

- Белый и пушистый, так ты кофе хочешь, или предпочитаешь стоять на морозе? – я улыбнулась и чуть склонила голову набок. Свет фонаря причудливо играл на волосах парня, делая их местами почти золотыми, а серые глаза его сейчас так и струились теплотой, несмотря на холодный цвет. Хотя, какой там холодный! Серый сейчас показался мне самым теплым цветом на свете.

- Пить много кофе вредно, надеюсь, у тебя чай есть?

- Не знаю, - честно призналась я. – Катя находила, может, и ты найдешь.

Чай Воронцов нашел – правда, перед этим успел поиздеваться насчет моей неприязни к лифтам, коварных планов по заманиванию невинных мальчиков в темные коридоры, наглости и непослушания кошек (Лиса, предательница, сейчас уже мурчала на коленях этого наглого типа), количества пакетиков и баночек с кофе и домашних тапочек-мишек, имеющих жизнерадостную радужную расцветку.

- Нет, наркоманские у тебя тапочки, - вынес очередной «вердикт» Дима, допивая свой чай.

- Я же не заставляла тебя их надевать, хотя, похоже, стоило бы, для профилактики, - пока парень осиливал одну-единственную чашку, я допивала уже третью, только с кофе. На этот счет Воронцов тоже не упустил шанса пошутить, за что едва не получил ложкой по лбу.

- Не жалко? – осведомился он, с недоверием на меня косясь.

- Жалко, - безропотно согласилась я, но тут же добавила: - Порвутся еще, а я их люблю. И вообще, меня попрекает тапочками человек, у которого на ключах весит брелок с роботом из мультика?

- Это Бендер, неуч, - назидательно произнес Дима, старательно пытаясь не рассмеяться. – Окстись, если не знаешь, кто это такой.

- Да знаю я, знаю, поэтому и смеюсь, - как ни странно, «Футураму» я смотрела и даже любила, только было это лет пять назад, тогда папа купил мне диск незадолго до своего отъезда. Как сейчас помню, он тогда забирал меня из школы, причем как раз в тот день он говорил с Константином Викторовичем… Вот идиотка! Совсем забыла о том, что надо спросить!

- Слушай, а наши родители ведь знакомы, да? – я внимательно посмотрела на сидящего напротив парня, словно пытаясь уличить его во лжи. Хотя, с чего это Диме врать, да еще в таком незначительном вопросе.

- С чего ты взяла? - а вот тон намекал на то, что есть причины – слишком простой была попытка уйти от ответа. Но Воронцову повезло: у меня заиграл телефон – пришло сообщение. А самым печальным было то, что парню, чтобы достать до мобильного, достаточно было протянуть руку, а вот мне пришлось бы вставать. – Оператор, - Дима без капли стеснения прочел сообщение, к счастью, оказавшееся всего лишь служебным, но вот выпускать телефон из рук не спешил, уже что-то увлеченно клацая. – Слушай, у тебя, что, нет моего номера? Все, я обиделся.

А ведь и правда, номер я не сохранила – не видела смысла, но раз уж Воронцов возмущается…

- Все, теперь у тебя он есть, - довольно улыбнувшись, сообщил он. – Угадай, как подписан.

- Воронцов?

- Слишком официально.

- Дима?

- У тебя уже есть в контактах Дима.

- Дима Воронцов?

- Не вместилось бы. Ваши попытки истекли, - голосом ведущего какого-нибудь шоу сообщил мне парень. – Все гораздо проще: «Князь». Другого такого нет.

- Да уж, от скромности ты не умрешь, - я улыбнулась, но улыбка тут сползла с моих губ, когда я вспомнила о своем вопросе.

- Так знакомы наши родители или нет? – настойчиво повторила я.

- Кажется, да, - не стал в этот раз избегать ответа Дима, но вот только явно он знал больше, чем просто «кажется». – Так, чай был очень вкусным, но мне, увы, пора домой – и так я неприлично задержался, - он поднялся и поставил чашку в мойку. – Можешь не провожать, и тебе тут, кстати, Щербатова звонит. Ответь, а то обидится.

Деваться было некуда: я ответила и уже сквозь обеспокоенное щебетание услышала звук захлопывающейся двери. А уже через 10 минут мне пришло сообщение от Князя: «Мне из-за тебя влетело. Так что, Белка, будешь должна. Не забудь про биологию».

Точно, биология! А я про нее совсем забыла… Но это – и совершенно бессмысленная, но забавная переписка с Воронцовым – не помешало мне все-таки закончить этот чертов проект до полуночи. Только вот по закону подлости биологию отменили.

А вечером следующего дня, когда я возвращалась с больницы, в окнах моей квартиры почему-то горел свет.

_________
* Установив законы рычага, Архимед произнёс слова, ставшие крылатыми: «Дайте мне точку опоры, и я сдвину (переверну) Землю!». Спустя столетия ученые, уже зная массу Земли, подсчитали: если бы в распоряжении Архимеда была точка опоры и даже сверхпрочный рычаг, античный учёный, двигая большее плечо рычага всю свою жизнь, не сдвинул бы Землю даже на волос.
**Психиатрическая больница в г.Харьков (северо-восток Украины)

Глава 7. Отец

Я бежала по лестнице, не думая почти ни о чем. Перед глазами до сих пор стояли светящиеся окна.

Наверно, стоило кому-то позвонить – только вот кому, не Воронцову же? Хотя, наверно, можно было позвонить и ему, только вот то шестое чувство, что кто-то называет интуицией, а кто-то – левой пяткой, подсказывало, что это все не важно. Важно только добежать до своей квартиры, найти в кармане ключи, отпереть трясущимися руками дверь…

…чтобы угодить в такие родные и любимые объятия.

- Папа, - я даже не спрашивала – утверждала, лишь чтобы снова ощутить это давно забытое чувство – называть отца «папой», когда он не за десяток тысяч километров, а вот тут, совсем рядом, что можно обнять, уткнуться в грудь, ощутить запах его любимого одеколона, не меняющегося уже долгие десять лет.

- Прости, что не смог приехать раньше, - одной рукой все еще удерживая меня, другой папа закрыл входную дверь. – Тяжело тебе пришлось, да?

Я лишь кивнула, стараясь сдержать накатившие слезы. Ну вот, Рита, дожила: каждый день истерика намечается. Хотя, перед папой можно было плакать: на то он и отец, чтобы понять, помочь, защитить… И именно в отце я нуждалась больше всего – только поняла это лишь сейчас.

- Как там мама? – снимая с меня сначала шарф с шапкой, а следом и куртку, спросил он. – Я хотел позвонить в больницу, но время уже позднее…

- Уже лучше. Если все будет в порядке, то через неделю ее уже выпишут, - я разулась и, все еще находясь в объятиях отца, прошла на кухню. На столе уже ждал ужин.

- Ничего, что я немного похозяйничал? – папа улыбнулся и, усадив меня за стол, тут же поставил тарелку с картофелем по-французски – его коронным блюдом. – Конечно, я в тебе не сомневаюсь, готовить ты умеешь, но лучше ведь, если о тебе позаботится кто-то другой?

- Ты не кто-то другой, - я улыбнулась, правда момент испортило позорное шмыганье носом. – Ты мой папа, единственный и любимый.


Утро наступило слишком быстро, а ведь мне снился такой хороший сон. В нем мы втроем – мама, папа и маленькая я – ходили в аквапарк, а потом гуляли по проспекту, на котором устраивали выставки молодые художники. Они за символическую плату рисовали прохожих, и одна из них, совсем еще девочка в забавном вязаном рыжем шарфике с мордой лисицы, сама попросила нарисовать такую счастливую семью.

Я открыла глаза и тут же уткнулась взглядом в висящую напротив кровати картину кисти не слишком известной художницы: мама обнимала одиннадцатилетнюю меня, и мы обе улыбались счастливо-счастливо. Мой сон был просто сном: папа так и не выполнил своего обещания сводить меня в аквапарк, а уехал, ничего толком не объяснив, и мама водила меня гулять одна. И только сейчас я заметила, что в глазах мамы, нарисованных слишком реалистично, залегла грусть.

- Ты уже проснулась? – раздался с кухни папин голос, а вместе с ним и соблазнительный запах кофе и оладий. – Умывайся и иди завтракать.

- Да, пап, - ответила я, но сначала заглянула на кухню за кофе, а уже потом поплелась с чашкой в ванную. И продиктовано это было не только любовью к этому ароматному напитку. Дело в том, что уже года четыре у меня гипотония, а в числе прочего она вызывает большие трудности при подъеме, так что без хотя бы глотка кофе я буду бродить скорее призраком, чем более-менее живым человеком. А таскать чашки с собой в ванную – привычка, которую ни мне, ни маме так и не удалось искоренить. Впрочем, мы уже привыкли, а вот у папы это вызвало смех. Впрочем, дело в моем внешнем виде в целом: все еще закрытые глаза, растрепанные две косы, пижама с какими-то неведомыми зверьками и неизменные радужные мишки-тапочки.

- Доброе утро, - промямлила я, усаживаясь на стул с ногами. – Можно мне еще кофе? Иначе я прямо тут усну, и ты меня не разбудишь еще как минимум пару часов, - и, в подтверждение своих слов, широко зевнула. Нащупав на подоконнике, сидеть возле которого я любила больше всего, пульт, я включила телевизор на первый попавшийся канал. Шли новости, причем сейчас как раз начинался новый репортаж.

«Вчера прошло первое заседание по делу об убийстве Евгения Новикова, сына депутата облсовета Степана Павловича Новикова, - говорила ведущая, красивая женщина за тридцать в дорогом костюме. - Напоминаем, что убийца был схвачен месяц назад, а две недели назад милиция вышла на заказчика – бизнесмена Олега Андреевича Трубачева. Как известно, адвокатом заказчика стал Константин Воронцов, глава крупнейшей в городе коллегии адвокатов. Материал из зала суда предоставит Евгения Кошевая».

Изображение студии исчезло, на его место пришел вид на здание суда, на фоне которого стояла миловидная блондинка лет двадцати пяти с микрофоном в руках. Позади толпились люди, их пыталась разогнать милиция. В общем, ничего нового и интересного. Но вот скажите мне на милость, зачем же так резко выключать телевизор?

- Пап? – я с неприкрытым удивлением посмотрела на отца, всего пару секунд назад резко выхватившего у меня пульт. Тут же пришла в голову мысль, что вот он, случай узнать хоть что-то, и я не упустила шанса этим случаем воспользоваться: - Скажи, вы с Константином Воронцовым ведь знакомы?

- С чего ты взяла? – выдал невероятно оригинальный ответ папа, заметно побледнев.

- Пап, вы как-то при мне разговаривали в школе, - напомнила я, чуть нахмурившись. – И я уже не маленькая наивная девочка, которую может обмануть притворное удивление.

- Это я заметил, - папа улыбнулся, и за эту улыбку я готова была простить любые недомолвки и тайны – но вовремя одернула себя. – Ты очень выросла с тех пор, как мы виделись в последний раз. Во всех смыслах. Но, к сожалению, я все равно не могу ответить тебе ничего интересного. Мы с Константином знакомы, но встречались лишь раза три, может чуть больше. А вот с его женой Машей… - отец замолчал и улыбнулся так, как улыбалась мама, вспоминая свои юношеские годы. – Мы учились на одном факультете, только я на два курса старше. Кстати, твоя мама была с ней в одной группе, они даже неплохо общались. А потом сначала она вышла замуж, потом я женился на Лене, родилась ты, а у Маши, еще раньше, сын. Общение медленно сошло на нет, а тогда, пять лет назад, когда ты присутствовала при нашем с Константином разговоре… Это был месяц со дня смерти Маши – ее убил какой-то наркоман.

Я едва не уронила чашку. Маму Димы убили? Подумать только… А я не просто не знала, не удосужилась даже поинтересоваться. И могла ведь, дура, в разговоре задеть тему его мамы… Идиотка ты, Беликова, при всем своем интеллекте.

- Рит, ты в порядке? – оказывается, папа уже не первый раз пытался воззвать ко мне, и теперь щелкал пальцами перед лицом. Я встрепенулась и словно бы очнулась от осознания… чего? Того, что у Димы не такая уж и хорошая жизнь? Или того, что мои проблемы и беды гораздо меньше, чем его? Безусловно, и этого тоже, но не только. Я ведь раньше никогда не задумывалась о том, как живет Воронцов, что происходит в его семье, лишь видела сына успешного адвоката, у которого есть если не все, то многое. Нет, конечно, я не воспринимала его как, скажем, тех же моих обеспеченных одноклассников, но никогда не задумывалась над тем, что же происходит там, куда допускают только самых близких. А еще я вдруг подумала, что не смогла бы пережить потерю мамы.

- Рита, очнись, - требовательно повторил отец, и теперь в его голосе появилось недюжинное беспокойство.

- Просто я знаю Диму Воронцова, - наконец-то ответила я, одним глотком опустошая чашку с только что заваренным кофе. – Мы с ним учимся в параллельных классах. Никогда бы не подумала, что он потерял маму…

- Ты с ним знакома? – в тоне отца послышалось беспокойство и что-то сродни тому, что было в голосе мамы – но гораздо в меньшей степени. Что, черт побери, вы все от меня скрываете?!

- Мы учимся в параллельных классах, у нас сведенная физкультура и общие школьные мероприятия, конечно, мы знакомы, - о том, что познакомились мы совсем недавно, да еще и в женском туалете, а физ-ру я обычно прогуливаю, я предусмотрительно умолчала. – И что в этом такого? Или есть что-то важное, чего я не знаю?

- Нет, конечно, нет, - как-то слишком быстро ответил папа и зачем-то начал рыться в карманах. Достав оттуда телефон, он посмотрел на часы и убрал телефон обратно. Зачем? На полочке ведь стоит будильник… - Так, если я не ошибаюсь, сейчас началось время для посещений, так что я пойду к маме. А ты сегодня останься дома, отдохни как следует, а с мамой посижу я. К тому же, нам в любом случае надо поговорить…

- О чем? – я тут же заинтересовалась, желая услышать лишь одно.

- Я бы хотел вернуться в этот город. Ты ведь не против?

Нет, нет и еще раз нет! Да я только за, всеми руками, ногами и прочими частями тела! Об этом я не преминула сообщить папе, радостно обняв его. Все вопросы, какие только у меня оставались, тут же куда-то исчезли, осталась лишь радость. Вот оно, счастье, подумала я, стараясь сдержать наворачивающиеся на глаза слезы. Что-то я в последнее время слишком много плачу, плохо это.

За своим счастьем я совсем забыла не только обо всех загадках, связанных в Воронцовыми, но и предупредить отца, кто же является маминым лечащим врачом.


Оказывается, папа привез с собой их с мамой старый фотоальбом, который он забрал с собой в Россию, чтобы, как он сам сказал, хоть как-то пережить нехватку его любимой семьи. И теперь это сокровище он торжественно передал мне. А я, признаться, была только рада: у мамы осталось слишком мало фотографий их с отцом молодости, да и моих тоже: раз, два и обчелся. А тут целый альбом толщиной как минимум с два моих учебника по биологии (немаленьких, кстати).

Запасшись чашкой кофе и печеньем, которое, кстати, тоже папа купил, я поудобнее устроилась на кровати и раскрыла альбом на самой первой странице. Оттуда на меня смотрел улыбающийся папа, причем был он чуть старше меня нынешней.

«Он у меня еще со студенческих времен», - тут же вспомнила я его слова, и с интересом принялась рассматривать фотографию. Мне всегда говорили, что я очень похожа на отца, но теперь я и сама это прекрасно поняла: мы были почти на одно лицо. Только со временем папины черты лица огрубели, а его нынешняя стрижка еще и визуально их преобразила, а я же выглядела почти так же, как улыбающийся юноша, только вот цвет волос у нас был разный: у меня темно-рыжий, а у него каштановый.

А на следующей странице рядом с все еще улыбающимся отцом стоял такой же улыбающийся мальчик – если я правильно помню, его друг детства, Егор. Сейчас он где-то заграницей, пишет компьютерные программы.

Папа учился по специальности «Прикладная математика», окончил университет с красным дипломом, да и вообще всегда любил и знал математику – и я пошла в него. Хотя, несмотря на название специальности, оттуда во время учебы моего отца выпускали больше программистов, чем математиков в прямом смысле этого слова, так что он скорее программист, да и работает по этой специальности. К тому же, мама говорила, что папа в молодости разбирался в этом всем лучше многих. А еще мама говорила, что папа умел красиво ухаживать – и я и сама это поняла, пролистнув еще пару страниц: с очередной фотографии на меня смотрела обнимающая отца девушка, в руках она держала огромную плюшевую игрушку и букет ромашек, а еще она улыбалась так счастливо-счастливо, что на глаза у меня навернулись слезы. Первая папина любовь, погибла в ДТП в конце первого курса.

А вот фотографии со дня математического факультета, с первой поездки в колхоз – раньше студентов часто туда отправляли, и что мама, что папа вспоминали это со смехом, – с какого-то семинара, просто фотографии их группы сначала на 1 курсе, потом на втором, на третьем…

Я на секунду замерла, так и не донеся печенье до рта: с фотографии на меня смотрели, кроме папы, еще две девушки – в одной из них я легко узнала маму, а другая…

«Мы учились на одном факультете, только я на два курса старше», - сразу же всплыли в памяти слова отца. Мария Воронцова, бесспорно, была красавицей, а ее улыбка… она передалась ее сыну, равно как и цвет волос. Значит, тут схожесть не с дядей, а с мамой, вопреки моим предыдущим представлениям.

Я перевернула страницу, но не увидела ничего, кроме пустых мест. Разворот, два, три, четыре – много, и лишь изредка попадаются фотографии: с мамой, с друзьями, а одна даже с Константином Воронцовым, его я узнала сразу. И снова альбом заполнен полностью: фотографии папы с мамой до свадьбы, после, фотографии со мной. Господи, не говорите мне, что это я! Это существо не может быть мной, пусть надпись твердит иное!

А вообще, в детстве я была довольно забавной, если не сказать милой: трогательные рыжие косички (тогда цвет почему-то не раздражал, а наоборот, казался медным – а теперь же больше напоминает ржавый), полные жажды знаний глаза и жизнерадостная улыбка. А вот тут я-четвероклассница плачу, потому что один мальчик (уехавший, кстати, лет пять назад) меня донимает, за волосы дергает. Прекрасно помню этот день: в довершение всего, я упала, сбила коленки и завела кошку, вернее, мне ее завели вместо хомячка. А вот, кстати, и Лиса – совсем еще маленький комочек шерсти, помещающийся у меня на ладошках. Как же давно это было, и как же счастливо мы все тогда улыбались…

Альбом закончился фотографиями с моего двенадцатого дня рождения – пожалуй, последнего, проведенного в кругу семьи. Фотографий было всего лишь три, и на всех – только я, и никого другого. И от этого почему-то стало тоскливо.

Я уже встала с кровати, намереваясь отнести столь дорогую сердцу вещь в место более надежное, чем моя комната, но заметила на полу листик – а, вернее, фотографию. Подняла – и замерла, не моргая и, кажется, даже не дыша. Дело было даже не совсем в том, что улыбающаяся Мария Воронцова держала в руках плюшевого зайца, который сейчас стоит у меня на шкафу, а в подписи: «В память о лучшем вечере лучшему парню на земле». Почерк был невероятно красивым и до того необычным и запоминающимся, что я тут же вспомнила то письмо, что было у мамы в руках в тот злополучный вечер. Таких совпадений не бывает. Это не просто странно – все гораздо хуже.

Я осознала, что делаю, только когда бесцветный женский голос произнес: «На данний момент абонент не може прийняти ваш дзвінок. Зателефонуйте, будь ласка, пізніше».* Тут же яростно нажала на сброс, благодаря богов за удачу и костеря себя на чем свет стоит. Даже контакт «Князь» тут же удалила из списка вызовов, забыв еще раз подивиться скромности хозяина номера.

Спросить что-то у отца, или, тем более, мамы, я не решилась, ночью старалась отогнать бредовые догадки бредовым же занятием – просмотром какого-то бессмысленного сериала, который, увы, мало чем помог. О том, что уже вообще-то понедельник, и скоро в школу, организм так и не вспомнил – и как следствие, утром я была похожа скорее на зомби, чем на более-менее живого человека. А сегодня еще эта злополучная биология…

________
«На данный момент абонент не может принять ваш звонок. Позвоните, пожалуйста, попозже» - дословный перевод того, что у нас говорится, когда телефон абонента выключен (на всякий случай, если кто совсем не в ладах с украинским). Если уж писать про Украину – надо быть достоверной.

Глава 8. Слабости

- Эй, рыжая, ты тут? – раздалось на весь сейчас, к счастью, полупустой класс. Я посильнее вжалась в стул, искренне жалея, что не пошла в столовую – хотя путь в столовую проходил как раз мимо 11-Ф, а к нему мне сегодня и на пушечный выстрел подходить не хотелось: мало того, что вчера невесть зачем звонила Воронцову, так еще и сегодня проигнорировала его звонок. И интуиция тут же подсказала, что это мне ой как аукнется…

Уже аукнулось нежданным визитом, шепотком одноклассников и чужой задницей на моей парте.

- Эй, ты оглохла, Рыжая? – ну еще и рукой перед самым лицом, за которую так хочется дернуть… Вообще, я нервная, если не высыпаюсь, так что вполне могу так сделать – если бы не уверенность в том, что Воронцов шутя отразит все мои поползновения.

- Нет, я прекрасно тебя слышу, - спокойным голосом заверила я парня. – Чего хочешь?

- Вообще-то, это я должен задать тебе этот вопрос, - наигранно серьезно ответил мне он, а в глазах плясали бесенята. Нет, ну точно что-то задумал! Только что?

- Так спрашивай, - настроения что-то гадать, равно как и участвовать в каких-либо затеях Димы не было – или, вернее, настроения не было ни на что. Чертова биология, чертов проект, чертова Жаба, чертов мозг, не дающий по ночам спать! И именно благодаря им, при особой поддержке ОАО «Тупость», до меня только сейчас дошло: Воронцов Дима говорит со мной в моем классе, сидя на моей парте. Воронцов. Дима. Говорит. Со мной. В моем. Классе. Сидя. На моей. Парте. Можно еще повторить по слогам, но и этого, кажется, достаточно.

А Воронцов тем временем как-то нехорошо усмехнулся и наклонился ко мне близко-близко, так, что наши носы почти соприкасались.

- Ты уверена, что хочешь, чтобы я спросил при твоих одноклассниках? – он говорил шепотом, а потом вдруг рассмеялся – так, что я не сдержалась и попыталась ударить его. И, конечно же, парень ловко перехватил мою руку.

Положение спасла Катя, пришедшая напомнить, что у нас сегодня практическая по химии. К тому же, она уже где-то – я даже догадываюсь, где – раздобыла не только задания, но и черновик отчета к работе. А с химией у наших математиков туго, так что все присутствующие тут же забыли про меня и столпились над Катькиной партой. Дима же под сложившийся шумок просто вытянул меня из класса, благо, дав пару секунд на то, чтобы взять сумку.


- Ну так вот, теперь давай поговорим, - Воронцов уселся на подоконник, возле которого мы разговаривали, когда Катя выясняла отношения с Керном, и внимательно на меня посмотрел. - Для начала, зачем ты мне звонила?

- Да так,- неопределенно ответила я, на самом-то деле прекрасно понимая, что этот парень от меня так просто не отстанет. Чего только стоит его теперешний красноречивый взгляд. - Хотела кое-что спросить, но потом вопрос отпал сам собой.

И снова красноречивый взгляд и вскинутая бровь - я всю жизнь мечтала такому научиться, но не судьба, увы, - в которых так и слышится "Неужели? И что же это за вопрос?"

- Честно, ничего важного! – наверно, со стороны я выглядела смешно, во всяком случае Дима едва не засмеялся.

- Просто признай, что соскучилась и хотела поговорить, - он вдруг посмотрел на меня так, что я, кажется, покраснела до кончиков волос. Вдруг его предположение не показалось таким уж абсурдным, во всяком случае, лучше признать это – тем более что сердце почему-то с ним согласно, – чем касаться такой щекотливой темы, как его семья.

- Ладно, признаю, - я насупилась и проговорила это тихо-тихо, но парень все равно меня услышал.

- Что признаешь? – нет, ну он точно издевается! Да еще и усмехается так, что хочется огреть чем-нибудь, да посильнее. – Ну же, неужели так тяжело сказать всего несколько слов?

Отступать не было смысла, тем более что на нас начали оглядываться другие ученики. Я набрала в грудь побольше воздуха, и, подняв глаза на парня, выпалила на одном дыхании:

- Я соскучилась и хотела поговорить, - и посмотрела прямо Воронцову в глаза, и вот опять едва смогла от них оторваться. – Доволен?

- Не совсем, - и снова та же не предвещающая ничего хорошего усмешка. – В следующий раз отвечай на мои звонки, поняла?

Мне ничего не оставалось, кроме как кивнуть и наблюдать, как парень сначала расплывается в довольной улыбке, а потом треплет меня по голове:

- Какая хорошая дрессированная белочка, - он достал что-то из кармана и дал мне. Как оказалось, это были орехи в шоколаде. – Ты же любишь орешки, верно?

Самым печальным было то, что орехи я любила. Но злость на этого наглого субъекта все же пересилила, и в следующий миг я вырвала пачку Nuts'а из его рук и, быстро разорвав упаковку, высыпала содержимое прямо ему на голову. И только потом сообразила, что и, главное, кому только что сделала.

Серж бы мной гордился: я преодолела расстояние до кабинета химии за рекордно короткое время, удачно преодолевая препятствия вроде учеников и выходящей из библиотеки Жабы. Та, кажется, что-то мне сказала, вроде как обещала спросить на уроке первой, но лучше злая биологичка, чем злой Воронцов.

Впрочем, возле класса я вдруг затормозила – почувствовала привычное, но отнюдь не приятное головокружение. А значило это только одно: мое излюбленное давление опять соизволило упасть, причем довольно низко – если судить по более чем печальному состоянию организма. По идее, достаточно было бы просто купить в столовой кофе, но вот стоять в извечной очереди совсем не хотелось, поэтому я, предпочитая держаться стеночки, поплелась к медсестре. По дороге (а кабинет медсестры располагался в противоположной кабинету химии части школы) даже успела написать Кате, чтобы та предупредила учительницу.

Но, должно быть, Мироздание сегодня решило надо мной поиздеваться: зайдя в кабинет медсестры, я увидела там не улыбчивую и веселую Алену Николаевну, а Диму Воронцова собственной персоной. Вопрос «Что он тут забыл?» отпал сразу же: у 11-Ф сейчас совершенно точно биология, а биологию он посещает реже, чем я – физкультуру.

- Пришла загладить вину, рыжая? – судя по тону и взгляду, парень не был в ярости, но вот недовольства хватало. Еще бы, какая-то заучка с параллельного класса вдруг высыпала на него его же орешки! На месте Воронцова я бы врезала этой наглой девице, не взирая ни на что.

- Я, пожалуй, пойду… - и тут то ли волнение и, что греха таить, страх сыграли со мной злую шутку, то ли это было все то же Мироздание, но я вдруг поняла, что сейчас упаду. И, как обычно для меня в таких случаях, сознание пропало лишь на пару мгновений, чтобы вернуться в самый неприятный момент падения.

Такое было уже тысячу раз, только сегодня, почему-то, близкого знакомства с холодной плиткой кабинета не последовало, и я сразу поняла, почему: Дима среагировал моментально, и в последний момент удержал меня, тут же прижав к себе. Все как в дешевых женских романах и романтических фильмах, вот только в глаза я ему не смотрела, так и не найдя сил оторвать голову от его груди.

- Черт, Рита, ты чего? – оказывается, парень первый раз назвал меня по имени, а не использовал глупые прозвища. Обеспокоенности в его голосе хватило бы как минимум на троих, а как аккуратно он придерживал меня за талию, не давая упасть… Ноги подкосились повторно, только в этот раз к ним добавилось в бешеном ритме колотящееся сердце.

- Рита? – требовательно повторил Дима.

- Просто давление упало, - я не сразу узнала свой голос: таким тихим и даже жалким он вдруг стал. – Надо немного посидеть, выпить кофе и…

Договорить я не успела: Воронцов подхватил меня на руки и усадил на кушетку – попытке уложить меня я воспротивилась слишком резко.

- И где же эта Алена, когда она так нужна? – скорее у неба (а в данном случае – потолка), чем у кого-то конкретно, спросил он, и, убедившись, что я сижу и снова падать не собираюсь, подошел к бесчисленным шкафчикам. Я запоздало удивилась тому, что Дима вот так вот запросто называет медсестру по имени, но это померкло в сравнении с тем, что он совершенно по-хозяйски включил стоящий на подоконнике чайник, достал из шкафчика чашку и коробку с кофе.

- Если можно, две ложки, - попросила я, наблюдая за этой удивительной картиной. – Без сахара.

- А не много ли? – парень с сомнением посмотрел на меня, но все же высыпал в чашку вторую ложку. – Хотя, я не врач и даже не собираюсь им быть, так что дело твое.

- А на кого ты пойдешь учиться? – вдруг спросила я, про себя отмечая, что это мне и правда интересно. – На адвоката?

- Неуч, нет такой специальности – адвокат, - наставительным тоном ответил Воронцов, заливая кофе. По кабинету тут же распространился его соблазнительный аромат. К счастью, к кушетке примыкал столик, на который парень и поставил чашку со столь желанным кофе, вот только когда я потянулась к нему, легонько ударил по рукам. – Горячий, разольешь еще на себя. Хотя, ты была близка: я пойду на юриста, только вот адвокатом работать потом не хочу – ты же это имела в виду?

- Ага, - глубокомысленно подтвердила я, и тут же задала еще один вопрос: - А куда ты хочешь пойти работать?

- В ментовку. Не следователем, так опером. А что насчет тебя?

- Прикладная математика, - в сотый раз повторила я, отчего-то немного погрустнев. – Еще с младших классов решила, что пойду туда. Так сказать, по стопам родителей, - я чуть улыбнулась и потянулась к чашке. Кофе не слишком-то остыл, но его я могу пить горячим.

- Знаешь, моя мама тоже училась на прикладной математике, - неожиданно произнес Дима после нескольких секунд молчания.

- Наши мамы учились на одном курсе, - зачем-то сказала я, и только потом поняла, что сказала – когда в меня уперся вопросительно-требовательный взгляд. – Папа рассказал мне. Он приехал в субботу, вот я и спросила… Ты меня еще слышишь?

- А, да, прости, я задумался, - парень тряхнул головой, словно отгоняя ненужные мысли. – Я не знал. В смысле, что наши мамы учились вместе.

Может, Дима хотел сказать что-то еще, но тут дверь распахнулась, и в кабинет вошла Алена Николаевна с медицинскими картами в руках.

- Воронцов, то, что я училась с твоим старшим братом, не дает тебе права просиживать уроки в моем кабинете, - с порога начала она не слишком-то гневную тираду, и только потом заметила меня. – Беликова, а ты тут чего? Опять давление?

Я только кивнула и как можно незаметнее поставила чашку на стол. Медсестра достала со шкафчика тонометр и принялась измерять давление. Я прикрыла глаза – так надоела мне за последние пять лет эта процедура.

- Восемьдесят на пятьдесят, - Алена Николаевна убрала тонометр и протянула мне ту самую чашку, из которой я и пила. – Надо же, Воронцов, и от тебя польза бывает.

- Стараюсь, - со смешком ответил парень. – Ален, дай ты рыжей таблетку, что ли.

- Да не имею я права, и даже не держу у себя ничего, кроме валерьянки и активированного угля, сколько можно повторять, - со вздохом ответила ему медсестра, садясь в свое кресло. – Рита, как допьешь кофе, полежи. А Воронцов пока докажет, что не зря прогуливает – дай угадаю, опять биологию – и найдет Софью Михайловну. Слышал? Бегом!

- Так точно, мэм! – Дима шутливо отдал честь и буквально выбежал из кабинета. А я же решила послушать совет Алены Николаевны и полежать – и едва голова коснулась кушетки, я уснула.


- …Дима, ты случаем не знаешь номер ее отца? – донесся до меня взволнованный шепот моей классной руководительницы.

- Нет. Софья Михайловна, я и сам могу ее довести до дома, мы все равно живем рядом, - а это уже Дима, чуть раздраженный. – У меня осталось всего два, вернее, полтора урока, ничего страшного, если пропущу. Серж… Сергей Олегович поймет.

Точно, у нас ведь сегодня физкультура. И зачем я, спрашивается, брала форму?..

- Рит, ты уже проснулась? – выдала меня Алена Николаевна. – Как себя чувствуешь?

- Чуть лучше, - прислушавшись к своим ощущениям, ответила я. – Софья Михайловна, я и сама дойду домой, не в первый раз…

- Еще чего, - резко оборвала меня иногда чересчур ответственная классная руководительница. – Тебя может забрать кто-то из родных?

Я отрицательно покачала головой: отец сейчас у мамы, а беспокоить ее мне совсем не хотелось. Тем более что ничего из ряда вон выходящего не произошло, давление у меня скачет с завидной регулярностью.

- Дима, тогда я отпрошу тебя с физкультуры, и ты проведешь Риту до дома, хорошо?

- Конечно, - заверил женщину Воронцов, и она, кажется, все-таки успокоилась.

- Обязательно позвонишь мне, как дойдешь. Хотя нет, оба! А сейчас, простите, но у меня все же еще урок, - сказав это, она покинула кабинет.

- Смотри, не потеряй сознание по дороге, - «напутствовала» меня медсестра, прежде чем буквально выпихнуть из своего кабинета – мол, если сейчас заявится директор, или, того хуже, Светлана Павловна, то попадет всем.

Сознание я не потеряла, только вот голова все же кружилась, поэтому Дима поддерживал меня за локоть, рассказывая веселую историю, после которой он месяц не ходил на химию. И меньше всего меня волновало, как это выглядело со стороны – пока вдруг не раздалось недовольное:

- Молодой человек, вы не хотите представиться? – вот надо было папе возвращаться домой именно сейчас! А мне – не заметить его, хотя я сейчас, если честно, вообще ничего вокруг не замечала.

- Папа? – совершенно по-глупому уточнила я, тут же пытаясь высвободиться. Тщетно: Воронцов мой локоть так и не отпустил.

- Меня зовут Дима, мы с Ритой учимся в параллельных классах, - ответил папе он. – Ей в школе стало плохо, а я вызвался довести ее до дома – сам я живу в соседнем.

- Дмитрий, ваша фамилия – Воронцов? – невесть зачем решил уточнить папа, кажется, забыв про меня. То же самое можно было сказать и про Диму, который кивком подтвердил сказанное отцом. – Рита рассказывала мне о вас, - тут я снова залилась предательской краской. - Спасибо, что привели ее домой. И еще, Дмитрий, не могли бы вы передать "Привет" вашему отцу, Константину? От Алексея Беликова.

- Конечно. Рита, побереги себя. И позвони, как будешь в порядке. До свидания, - и, передав меня отцу из рук в руки – буквально – Воронцов пошел к своему дому, а мне только и оставалось, что смотреть ему вслед. Нехорошее чувство от натянутости беседы почему-то только усилилось, но я отогнала все тревожные мысли, предчувствуя, что сейчас мне долго придется убеждать отца, что Дима и правда просто проявил участие, и мы друг с другом совсем не близки.

Только вот когда я говорила: «Это всего лишь друг парня моей лучшей подруги, живущий по соседству», - что-то, похожее на совесть, вдруг начало усиленно грызть. Но я не была бы собой, если бы не умела заглушать все ненужные чувства. Ничего я к Диме не чувствую, ясно? И нет ничего такого в том, что мне хочется снова грохнуться в обморок рядом с ним! Ни-че-го!

Глава 9. Иллюзии

Неделя пролетела почти незаметно, да и, к тому же, на редкость однообразно: школа-больница-дом, снова школа-больница-дом. Хотя, грех жаловаться: дома меня всегда ждал папа, в больнице мама шла на поправку (она, кажется, даже торжественно разрешила отцу снова жить с нами – но только в зале), а в школе… Там были Катя и, как ни старалась я себя убедить в обратном, Дима. За последние дни он стал мне ближе тех парней, с которыми я учусь с первого класса. Они с Катькой – а иногда с ними был и Керн, теперь уже снова парень Щербатовой – взяли надо мной шефство, если можно так выразиться: регулярно поили кофе. Причем мотивировали это как-то даже странно: Катя – тем, что не хочет оставаться одна на химии (а, если посудить, только мы с ней этот предмет и знаем – остальные же в основном списывают у нас), ну а Дима – нежеланием снова терпеть на себе гневный отеческий взгляд. Хотя, парень как-то обмолвился, что папа у меня внушающий уважение, хоть и программист – а их Воронцов не особо жаловал.

А вот о том самом «Привете» он не упоминал – а ведь, по идее, Константин Викторович должен был что-то на эту тему сказать, а я, соответственно, узнать от его сына. Но спрашивать я не стала, озабоченная другими проблемами.

Кирилл Викторович сделал маме – или, вернее, нам с папой, как здоровым представителям маминой семьи – очень заманчивое предложение: путевку в оздоровительный центр в горах, причем с немалой скидкой. Мол, маме нужно восстановиться после травмы и вызванного происшествием стресса, а у него все равно есть ненужная путевка: пациент, который хотел туда отправиться, срочно выписался из-за каких-то своих невероятно важных дел, а путевку оставил лечащему врачу, чтобы тот отдал кому-нибудь – жалко ведь, если зря пропадет.

Папа тут же жарко выразил свое согласие, да и я от него не слишком-то отставала, прекрасно понимая, что маме и правда нужно отдохнуть. Под таким сильным напором она тут же сдалась, только вот пообещала, что припомнит нам. Я только улыбнулась: так говорить могла только выздоровевшая мама.

Только вот тоскливо было – и, как только поезд, увозящий самого дорогого мне человека, тронулся, стало совсем невыносимо. Это была суббота, и как же жаль, что мы не учимся по субботам. К тому же, папа тут же умчался по каким-то своим делам, оставив меня возле рынка, хоть и с деньгами, чтобы я себе купила что-нибудь, что захочу. Причем деньги эти в разы превышали мои обычные карманные, так что пришлось серьезно задуматься, чего же я такого хочу. Практичность не позволяла купить, скажем, приглянувшийся набор из сережек, подвески и браслета, да и не ношу я их, по правде сказать. Разве что на выпускной… На выпускной можно. С этой светлой мыслью я зашла в огромный магазин со всевозможными украшениями, подарками и прочим в том же духе.

…и убедилась, что Абсолют надо мной издевается. Возле витрин с золотом стоял никто иной, как Дима Воронцов. И почему меня это уже не удивляет?

Тут же зародилась кощунственная мысль: уйти по-тихому, пока он меня не заметил – но я отогнала ее, понимая, что, во-первых, это невежливо, а, во-вторых, общества этого человека мне сейчас не хватает. А что ему мое общество не слишком-то необходимо, не важно: не спрашивал же он, вытаскивая меня из класса в понедельник, - а из-за этого, между прочим, мои любимые одноклассники до сих пор иногда что-то говорят. Так что я банально мстила, тихо подходя сзади и неожиданно спрашивая:

- Скажи, ты меня преследуешь?

К моему неудовольствию, Дима не растерялся – тут же перекинул мячик разговора на грани шутки мне:

- А ты решила наконец-то побыть вежливой и поздороваться? Кстати, ты этого еще не сделала.

- Ах, прости. Добрый день, Князь. Простите, что не поприветствовала вас сразу так, как полагается, - теперь я не удержалась от иронии, и Воронцов выпад мой оценил.

А что, память у меня хорошая, помню веселый рассказ Керна о том, как отмечался его день рождения – и Дима там, конечно же, присутствовал; а обращалась таким тоном тогда к нему девушка, очень весело его потом отшившая. Не воспользоваться таким было просто кощунством.

- Рыжая, общение со мной на тебя пагубно влияет, - усмехнулся в ответ на мои слова парень – хотя видно было, что ему захотелось меня ударить. – В змею превращаешься. А рыжая и мохнатая змея – это печальное зрелище, не находишь?

- Весьма, - запал во мне резко пропал: на нас начали косо смотреть продавцы и покупатели. – Ты тут зачем?

- Кириллу подарок выбираю, - Дима резко помрачнел. Судя по внушительному количеству вытащенных из витрин вещиц выбирал он уже долго и пока безуспешно. – Вот что подарить сволочи, у которой по сути все есть, которой ничего не надо, но которая слишком оскорбится, если ей не подарить что-то стоящее. Юбилей, чтоб его…

- Попробуй начать с уважением относиться к дяде, - пробормотала я в ответ – отношения Кирилла Викторовича с Димой меня несколько коробили, – но Воронцов, похоже, меня не расслышал. И тут же подал соломинку, за которую я с радостью ухватилась. – Юбилей? Сколько ему исполняется? Тридцать?

- Слышал бы тебя этот гад, он бы обиделся, - усмехнулся Воронцов. – Ему двадцать пять.

Сказать, что я была удивлена, значило ничего не сказать. И дело даже не в том, на сколько Кирилл выглядит, а в том, как он себя подает, какую должность занимает… И этому человеку только исполняется двадцать пять? Не поверила бы – но Диме лгать незачем.

- Но я ему не скажу при одном условии, - парень прищурился. Заметил ли он мое удивление, осталось загадкой. Хотя, наверняка заметил: он вообще подмечает то, что не нужно. – Прояви весь свой пресловутый ум и помоги мне с подарком, иначе я наплюю на все и воспользуюсь принципом «Лучший твой подарочек – это я».

- Вообще-то тут нужна фантазия, а не ум, - угрюмо напомнила я и тут же себя одернула: этот чуть поучительный тон все время проскальзывал в речи, напоминая о том, что я отношусь к тем, кого принято считать заучками. Да и, если честно, не умею я подарки выбирать: маме всегда дарю то, что ей нужно – вернее, она сама заказывает себе подарок, а я просто добавляю к нему какую-нибудь неожиданную мелочь, а на день рождения к подругам ходила последний раз года три назад. А вот что дарить двадцатипятилетнему мужчине, у которого «есть все»?

- Какие хоть варианты ты рассматривал? – выжидательный взгляд Воронцова тут же заставил меня проглотить все возмущения. – Что мне точно не предлагать?

Парень усмехнулся: конечно, он опять победил, – и начал перечислять:

- Ручки, портсигары, фляги и прочая дребедень в этом духе – у врачей такого полно, как, собственно, и разного коньяка, виски… Украшения я ему дарить не буду, да и не нравятся они мне тут, хотя был такой неплохой вариант. Вот почему у меня не тетя, которой любые серьги подойдут? Ладно, не суть, - Дима тряхнул волосами и внимательно на меня посмотрел: - А ты кому подарок выбираешь?

- Никому, - я почему-то резко смутилась. Рядом с теми вещицами, которые продавщица сейчас убирала с прилавка, приглянувшийся мне набор не просто блекнул – становился дешевой китайской подделкой. – И вообще, тебе нужно дяде подарок выбрать, а не отвлекаться на ненужные вопросы.

- Это ты так тонко намекаешь, что не мое дело? – Господи, Воронцов, кажется, оскорбился – только этого мне не хватало для полного счастья. Был печальный опыт… Даже вспоминать не хочу, до сих пор руки так и чешутся кому-нибудь что-нибудь оторвать.

- Нет, - я вздохнула, понимая, что придется отвечать, не увиливая и не выдумывая. – Хочу купить себе что-нибудь к выпускному, да и вообще…

- Я знал, что эта тактика сработает, - этот… у меня просто слов нет, какой гад, победно усмехнулся – и я не удержалась, отвесила ему затрещину. После чего, правда, еле успела нырнуть за удачно подвернувшуюся колонну. И что же этот у меня слов нет кто? Засмеялся на весь магазин, так, что на него начали оборачиваться люди.

- Рыжая, ты с каждым днем удивляешь меня все больше, - он сделал шаг ко мне, а я – от него, не зная, чего еще ожидать, что вызвало новый приступ смеха. – Расслабься, я бельчатиной не питаюсь. И мне правда нужна помощь.

- О помощи просят совсем не так, - угрюмо проговорила я, выходя из-за своего «укрытия». Дима примирительно вскинул руки вверх:

- Действительно, - он улыбнулся чуть виновато. – Рита, помоги мне, пожалуйста, сам я ничего толкового не смогу придумать.

Мне надо было бежать. Определенно, следовало убежать еще до того, как Воронцов меня заметил – тогда бы не было этих детских препираний, смеха на весь магазин, глупого поведения и… не было бы этой улыбки, от которой сердце замирает, и этого какого-то особенного «Рита», от которого этот чертов мышечный орган начинает отбивать чечетку. Надо было бежать еще тогда – а теперь ноги не несут никуда, кроме как в сторону этого невозможного мальчишки.

- Надо же, а ты не безнадежен, - сто очков за выдержку, Рита. Ты себя не выдала ни голосом, ни выражением лица.

Только как же жаль, что в этот момент я не видела своих глаз – а Воронцов видел. Видел и все понял – даже то, что на тот момент не могла понять я.

А на тот момент я просто наслаждалась субботним днем, ставшим из-за одного-единственного человека самым хорошим за последний… а, черт с ней, с этой математикой. Просто начавшийся хуже некуда день вдруг стал прекрасным, ярким, несмотря на отсутствие солнца – это самое солнце каким-то непостижимым образом заменил светловолосый парень с восхитительными серыми глазами и незабываемой улыбкой.

Мы гуляли по огромному магазину, говорили обо всем и, в то же время, ни о чем, смеялись, веселились. И впервые за все время нашего с Димой знакомства я с чистой совестью – но невероятно трепещущим сердцем – употребляла «мы»: не осталось ни лучшей ученицы, ни самого проблемного ученика, никаких предрассудков и разговоров за спиной, казалось бы, неотделимых от меня. Были только мы – и цель, несколько позабытая цель неожиданной прогулки. И сейчас я была невероятно благодарна Кириллу Воронцову за то, что он, всего лишь родившись на свет, подарил мне несколько часов радости.

- Смотри, здесь открыли новый отдел! – заметив, что всегда пустующий дальний угол второго этажа магазина перестал быть пустующим, я тут же устремилась туда, ухватив Воронцова за запястье и потянув за собой. Причина такой наглости была проста: там я заметила оружие и, кажется, даже макеты кораблей – тайное увлечение еще с юного двенадцатилетнего возраста.

Парень удивился, но ничего не сказал – ровно до того момента, как я не достигла своей цели и не разразилась восторженными комментариями.

- Это же «Месть королевы Анны»! – наверно, со стороны это выглядело глупо – стоять, задрав голову вверх (кто-то додумался поставить корабль сверху на витрины), и с неописуемым восторгом смотреть на макет корабля с бордовыми парусами длинной где-то в полметра. А еще я напрочь забыла о том, что до сих пор не отпустила руку Димы – пока он мне об этом не напомнил со свойственной ему бестактностью и издевкой.

- Будь твоя воля, ты бы загребла не только мою руку, но и этот кораблик? – насмешливо спросил он, наклонившись к самому моему уху. Я дернулась, тут же выпустила его запястье и залилась краской. Парень засмеялся, а потом совершенно серьезно спросил: - Скажи, ты просто хочешь произвести впечатление или правда любишь корабли?

- Конечно люблю, еще спрашиваешь! – чуть оскорбилась я, услышав реплику о «произведении впечатления». – Это тебя удивляет?

- Еще как, - не стал скрывать Воронцов. – Не ожидал от тебя любви к подобному. Может, ты еще и оружие любишь?

- Люблю, - совершенно серьезно подтвердила я, переводя восторженный взгляд на лежащие под стеклом витрины пистолеты и кинжалы. – Что-то не так?

- Да нет, отчего же, - Дима подошел к той же витрине и задумчиво посмотрел на оружие. Потом поднял голову на корабль – и резко расплылся в довольной улыбке. – Рыжая, да ты гений! – он повернулся ко мне, и на мгновение даже показалось, что он хочет меня обнять – но тут же застыл на месте и, кажется, чуть стушевался. Хотя, скорее всего мне это просто показалось – ну не мог же он, в самом деле… не хочу даже думать – начинаю краснеть.

- Три часа поисков вознаграждены, - улыбка парня чуть померкла, мне на секунду даже почудилось, что он ее из себя выдавливает – как и этот легкий веселый тон. – Кирилл будет в восторге. Он, помнится, был большим поклонником пиратов и прочей дребедени. Тех же «Пиратов Карибского моря» уже не меньше десяти раз посмотрел, это точно.

- Это, что, плохо?

- Только не говори, что ты тоже… Что, правда? Белка, ты меня удивляешь все больше и больше!

- У меня есть имя, и вообще…

И вообще, нечего препираться в общественном месте – всегда может кто-то прервать, к примеру, вернувшийся продавец.

- Вам что-то подсказать? – это оказался паренек лет двадцати на вид, по моему представлению, далеко не продавец, а типичный геймер: потертые джинсы, растянутый свитер, растрепанные черные волосы, чуть потерянный вид, а в руках диск с Варкрафтом.

Первым опомнился Воронцов – тут же переключился с меня на продавца:

- Сколько стоит этот корабль, как там его?..

- «Месть королевы Анны», - напомнила я с некоторым недовольством – ну как можно не запомнить такое простое название!

- Да, сейчас, - судя по виду шатена, этот вопрос его изрядно загрузил. Он метнулся на свое место за прилавок и начал рыться в журнале, вероятно, с ценами. – Вы сегодня мои первые покупатели. На подарок?

- Именно, - подтвердила я, заметив на задней стенке еще макеты – в одном из которых безошибочно узнала знаменитый корабль капитана Джека Воробья, «Черную жемчужину», правда, в несколько раз меньший, чем макет корабля Черной Бороды. Продавец проследил за моим восторженным взглядом и улыбнулся, совершенно позабыв про то, что искал. – Вы – мой первый покупатель, заметивший эту красотку. Все как в фильме, до мельчайших деталей, да еще и по смешной цене – всего-то триста сорок гривен. А для такой очаровательной девушки скидка.

Я едва не поперхнулась: всего-то триста гривен за кораблик двадцати сантиметров в длину. Правда, не привей мне мама невероятную практичность, я бы купила «Жемчужину», не задумываясь – но, к тому же, Воронцов так удачно напомнил о своей покупке.

- Так сколько стоит эта ваша Месть? – недовольно уточнил он, совершенно ненавязчиво отодвигая меня подальше от рассеянного и улыбчивого продавца. При этом Дима смерил его таким нехорошим взглядом, что я невольно поежилась.

- Ах, да, простите, - паренек снова уткнулся в журнал, а я от греха подальше отошла к крайней витрине – с самурайскими мечами.

Продавец тем временем нашел-таки цену – от этой циферки и у меня едва глаза на лоб не полезли – упаковал «Месть королевы Анны» в подарочную бумагу и, как только Воронцов расплатился, вручил ему большой пакет, в который жизнерадостная желтая коробка с алым бантом полностью не вместилась.

И тут же мы направились к отделу с алкоголем: Дима объяснил, что у них в семье есть традиция поздравлять с днем рождения сыновей еще и дедушку, причем больше всего он любит хороший коньяк. И, надо же, оказалось, что ему уже есть восемнадцать – в школу он пошел на год позже, чем следовало, потому что до этого был заграницей.

Я вдруг почувствовала себя совершенно маленькой, бедной и глупой девочкой, ощутила всю разницу между Маргаритой Беликовой, дочкой сотрудницы турфирмы, и Дмитрием Воронцовым, единственным сыном одного из лучших адвокатов города.

- Рыжая, ты чего поникла? – с легкой обеспокоенностью в голосе спросил парень, когда мы наконец-то вышли на улицу. Я тут же поежилась: похолодало, к тому же налетел ледяной ветер, ударяющий в лицо мокрым снегом. – Погода не нравится? Или запал в душу корабль? А, может, тот задрот?

- Зачем сразу оскорблять? Никто мне в душу не запал, - пробормотала я, стараясь придумать более-менее приличную причину для плохого настроения. Причем за этим сложным занятием я не заметила, как изменился тон Воронцова, стоило ему упомянуть рассеянного шатена. – Я просто… кофе хочу, вот. Утром только одну чашку выпила…

- Так бы сразу и сказала, - уже спокойнее – и что это, облегчение? – сказал Дима. – Тогда предлагаю выпить кофе, тем более что погода и правда не фонтан.

Возражений я не имела. Даже наоборот: обрадовалась невесть чему, но уж никак не возможности выпить кофе – тем более что я соврала, утром я уже успела выпить не меньше трех чашек.

За что, собственно, и поплатилась вечером, увидев на тонометре вместо привычного «100/60» совершенно невероятное для меня давление «135/90». Заснуть с высоким давлением оказалось выше моих сил, да еще и папа до сих пор не вернулся, позвонив и пробормотав что-то невнятное про срочные дела.

Когда настроение, и без того подпорченное, начало скатываться до отрицательной отметки из-за «прелестного» состояния организма, телефон, в такое время – двенадцать ночи на часах – обычно молчащий, запиликал сигналом сообщения.

«Чего не спишь, Рыжая»?

Конечно же, это Дима Воронцов, только он может писать в такое время.

Я улыбнулась, ощутив странную теплоту где-то в районе груди, и быстренько написала ответ: «С чего ты взял, что я не сплю?» - чтобы получить информацию о том, что окна его комнаты, оказывается, находятся прямо напротив окон моей.

Через десяток сообщений, устав постоянно что-то набирать и отправлять, Дима решил мне позвонить, и проболтали мы не меньше двух часов, до того момента, пока Константин Викторович не подъехал к дому - оказалось, что он тоже где-то отсуствовал.

Ведомая интересом – а что же у Воронцова за машина? Я ведь никогда ее раньше не видела, вернее, не обращала внимания, – я выглянула в окно как раз в тот момент, как черный внедорожник припарковался аккурат под фонарем. Со стороны пассажира из машины вышел человек, в котором я с удивлением узнала папу. Пробормотав что-то о том, что мне надо попытаться уснуть, я нажала на «Сброс» и побежала в коридор с твердой уверенностью в том, что сегодня я задам папе много вопросов, и не успокоюсь, пока не получу на них ответы.

Глава 10. Преступление и преступление

Заскрежетал дверной замок, я приготовилась с порога выдать с десяток вопросов, не пропуская папу дальше до тех пор, пока не получу ответы, но вся решимость вмиг слетела, стоило мне вдохнуть поглубже, чтобы дыхания хватило на всю пламенную речь. От такого перегара я сама едва не окосела.

- Риточка, дор-рогая, а ты почему не спишь? – чуть заплетающимся языком спросил папа, пытаясь снять с себя шарф. То, что для этого нужно было расстегнуть куртку, его не заботило. – А, я понял! Ты меня ждешь! Настоящая любящая дочка! – и расплылся в улыбке, от которой мне стало немного плохо.

Проглотив недовольство, я помогла папе раздеться и разуться и провела его на кухню, где тут же поставила перед ним ожидающий его ужин и уже остывший чай.

- Ешь, уже, правда, остыло, но все равно вкусно, - просто чтобы не молчать – а больше сказать пьяному отцу мне пока было нечего, кроме, пожалуй, пары-тройки ругательств, но такое отцу не говорят, – сказала я, усаживаясь напротив.

- Спасибо, доченька! Только ты мен-ня и любишь! – все тем же заплетающимся языком сказал папа и начал ужинать, приговаривая, как же хорошо я готовлю и как его люблю. Пока он был занят этим нехитрым делом – и, следовательно, сбежать от меня не мог – я поставила чайник и заварила, для разнообразия, чай нам обоим.

- Пап, ты чего так напился-то? Да еще и с кем? С Константином Воронцовым? – убрав наконец-то тарелки в мойку, тут же спросила я.

- Откуда ты знаешь? – тут же ужаснулся отец и едва не поперхнулся чаем. Должно быть, это был знак, что надо прекратить вопросы – но разве остановишь меня такой причиной, как алкогольное опьянение?

- Знаю, пап. Так из-за чего?

- Была причина! – туманно ответил он мне, а потом вдруг резко погрустнел. – Как же хорошо, что так вовремя маму мы послали… то есть отправили в сануз… санаторий! Вот бы и тебя куда-нибудь по… отправить – мне бы спокойней было….

- А что может случиться? – тут же насторожилась я.

- Пи… печаль, прости, доченька. Проблемы у меня и у Кости, большие проблемы! Вот зачем я тогда его слушал?! Поступил бы как хотел – и все бы было хорошо! – отец резко поставил чашку на стол, едва не расплескав содержимое. – Так нет же, он же умный, знает, как лучше! Всегда таким был – таких в детстве душить надо! И вообще, зря я тогда ушел, нельзя было Машку отпускать! И тогда бы…

- Пап, ты о чем? – улучив паузу в возмущенной тираде, спросила я, все же уловив некоторые аспекты сказанного. Но не верилось – мало ли на свете Маш? Вот только вместе с той фотографией…

- О чем я? – тут же переключил все свое внимание на меня папа. - Я о чем?! Ты даже не понимаешь! Конечно, тебе ведь никто не скажет! Даже Лена, и та почти ничего не знает, глупая и наивная девочка! Не залети она тогда, все было бы не так! Если бы не ты… Я бы не оставил Машу, мы бы были вместе, и тогда бы она не…

...Входная дверь закрылась особенно громко, даже яростно.

Наверно, мне стоило дослушать, но мы, дети, существа ранимые, и стоит нам уловить хоть отголосок фразы «Зачем ты вообще родился!», тут же лишаемся всего здравомыслия – остается только горечь, невероятная обида на весь мир, беспросветное отчаяние…

Каждый ребенок боится услышать такое, пусть даже сказанное не прямым текстом, и не важно, пять ему или пятьдесят – с родителями мы всегда остаемся детьми, это понятие не зависит от возраста. И я боюсь, как все, а может, и больше – и не желаю слышать такое, не желаю понимать, что не являюсь желанной, что испортила родителям жизнь. А ведь все так и есть, и дело даже не в папиных пьяных откровениях.

Я всегда это знала: когда родители ссорились, когда мама рыдала в ванной, а отец курил пачку за пачкой на балконе, когда мамины почти-подруги на ее дне рождения говорили о том, каким бы хорошим специалистом она была, не брось институт из-за беременности, когда в состоянии стала сосчитать, что родители поженились спустя пять месяцев после того, что мама забеременела.

А ведь ты, Рита Беликова, лучшая ученица, звездочка школы, должна была все понять еще три года назад…

Это был обычный вечер, ничем не примечательный, мы с мамой смотрели какой-то фильм – я не запомнила ни название, ни сюжет. Запомнила только одну-единственную фразу: «Ты же вышла замуж уже после того, как забеременела! Разве это правильно?» - и искренне удивилась.

- А разве это плохо – выйти замуж после того, как забеременеешь? – спросила я тогда у мамы. – Это же нормально…

- Это ненормально, доченька, - мама как-то грустно улыбнулась, но тогда я эту грусть не заметила. – Ты должна заводить ребенка только после того, как поймешь, что хочешь связать с человеком всю свою жизнь.

В тот вечер у меня не хватило смелости спросить: «А как же вы с папой? Неужели из-за меня вам пришлось связать жизни?» - да и не хотелось мне знать ответ, я ведь верила, что мама с папой друг друга любят и просто не могли раньше пожениться.

Глупой я тогда была – глупая и сейчас. Хотя бы потому, что выбежала из дома в чем была – пижаме, накинутой сверху вязаной собственноручно шали и тапочках, как сказал однажды Дима, наркоманской расцветки.

Дима… я посмотрела туда, где темнели его окна, и поняла, что больше всего на свете сейчас хочу услышать его голос. Глупо и очень «кстати». Хотя…

Когда я покупала эту пижаму, мама спросила, зачем мне нужна пижама с карманами. Тогда я ответила что-то невразумительное, а теперь поняла, что это была самая разумная покупка за всю свою жизнь: впопыхах я положила телефон не на тумбочку или кровать, а в карман пижамных штанов.

Трясущимися ни то от обиды, ни то от холода – который пока еще не слишком ощущался – руками я набрала последний номер в списке вызовов. Гудок, второй, третий, четвертый, пятый, шестой, седьмой…

В голове запоздало пронеслась мысль, что он уже наверняка спит, и ему сейчас точно не до меня.

…восьмой, девятый…

«Ты уже соскучилась? – сонный голос, но ни слова упрека, только извечная насмешка. И как же сразу хорошо стало, спокойно. – Эй, Белка? Рыжая, ты тут? Прием? Рита?!»

Мое имя заставило меня резко дернуться: как часто так же обеспокоенно его произносили мама и папа.

- Прости, - пробормотала я, не сдерживая рыданий. – Я просто… прости…

Мимо проехала машина, но я не обратила на нее внимания. Лишь судорожно сжимала трубку, лепеча слова извинения, глотая слезы и дрожа от холода и боли.

«Рита, ты, что, на улице?!»

- Кажется… я… прости, просто… - я будто забыла все слова. Да и не хотелось говорить – лишь слышать приятный голос, который волшебным образом дарил тепло и спокойствие.

«Стой на месте, я сейчас спущусь!» - я не улавливала смысл сказанного, просто наслаждалась голосом – и зря, иначе бы не стала так дергаться, когда кто-то накинул на меня что-то тяжелое, оказавшееся курткой.

- Ну же, спокойнее, это всего лишь я, Дима, - проговорил парень, укутывая притихшую меня и прижимая к себе.

- Прости, я думала, это…

- Понимаю, думала, что это кто-то плохой. Ты ведь даже не заметила, когда я подошел… Что случилось, почему ты выбежала в таком виде? – натянув мне на голову капюшон, спросил парень. Мне сразу стало тепло-тепло – просто потому что он рядом, а не только из-за его теплой куртки.

- Ничего… я просто… - меньше всего мне хотелось, чтобы он знал о словах отца и о том, что я нежеланный ребенок. И больше всего хотелось рассказать именно ему, чтобы он понял, прижал к себе, успокоил.

- Вижу я, что ничего, - Дима улыбнулся той особенной улыбкой, от которой слезы начали высыхать, а сердце – успокаиваться. – Какой у тебя код подъезда? Пойдем, я отведу тебя домой…

Его слова, что молния, ударили меня, заставили вырываться со всей возможной силой, то шепча, то крича, что я ни за что не пойду домой.

- Рита, немедленно возьми себя в руки! – прикрикнул на меня парень – я вся сжалась, понимая, что больше всего боюсь его разозлить, разочаровать, потерять его опору – и тут же продолжил, тихо и ласково: - Тогда пойдем ко мне, тебе хорошо, ты в куртке, а я заболею и умру – и что ты будешь делать?

- Не хочу, чтобы ты умирал. Не смей… – странно, но слова его причинили мне еще большую боль: не отчаянную, а наполненную страхом.

- Не буду, не буду, - тут же заверил меня Дима и повел к своему подъезду. – Только пойдем, а то тут и правда холодно, - все еще не отпуская меня, он заметно дрожащей от холода рукой набрал код подъезда: 7586. Ведя меня по ступенькам: в лифт заходить я наотрез отказалась, высказав это очередной порцией неразборчивого истерического шепота. - Да и вообще, несправедливо, что я у тебя в гостях был, а ты у меня – нет. И чем скорее мы это исправим, тем лучше.

Уже потом, успокоившись и тщательно все обдумав, я поняла, что именно такие вот успокаивающие шутливые слова спасли меня от нервного срыва – да и вообще, Диме я обязана чем-то даже большим, чем жизнь.

Но это было потом, а сейчас я дрожала, прижималась к теплому и сильному парню, рядом с которым чувствовала себя защищенной ото всех проблем, которые ждут меня там, в мире без него. Я совершенно не думала о том, как это все выглядит со стороны, что подумает Константин Викторович – я вдруг забыла про его существование, что потом скажет мама, а ведь она обязательно узнает, да и как потом будет шутить сам Дима – я почему-то верила, что подкалывать меня на эту тему он не будет, потому что он понимает.

Воронцова-старшего не оказалось дома, он, по словам сына, был злющий как черт, взял папку с документами и уехал куда-то.

- Это он из-за папы, - послушно усаживаясь на небольшой диван и позволяя укутать себя мягким и теплым даже на вид пледом, проговорила-прошептала я. – Он был очень… пьяный. Ты не думай, он не такой, и редко себе позволяет! Просто ему было плохо…

- И он наговорил тебе того, о чем потом пожалеет, - спросил-утвердил Дима, такой понимающий, близкий и… родной? Более подходящего слова у меня сейчас не было.

- Он… много что говорил… он сказал… «если бы не ты»… - я вдруг не смогла сдерживать слезы и зарыдала, обняв Диму за шею. Я бормотала бессвязные слова и фразы, выплескивая все, что накопилось – только каким-то непостижимым образом обогнула темы некой Маши, а он шептал мне успокаивающие и приободряющие, гладил по голове, позволял почувствовать себя защищенной ото всех проблем.

- Успокоилась? – парень отцепил меня от себя и посмотрел в глаза. Ах, как же мне хотелось раствориться в его невозможных серых глазах. Невозможно понимающих, невозможно теплых, невозможно родных, невозможно лю… нет, нет и нет! Я резво отпрянула, а потом только утвердительно кивнула.

- Я вижу, - Дима чуть горько улыбнулся и поднялся с дивана.

Прежде чем вернуть контроль своему обезумевшему телу, я успела схватить парня за руку так крепко, что, наверно, останется синяк, попросить его, глотая слезы, не оставлять меня, и сказать, что если его не будет – я умру.

- Я сейчас вернусь, просто найду тебе что-то успокоительное, - отцепив мою руку, мягко произнес Дима и включил телевизор. – Посмотри пока, я буду на кухне и вернусь меньше, чем через минуту.

Парень не соврал: стрелка на часах еще не совершила полный оборот, а он уже вернулся с платком, низким стаканом из толстого стекла и графином с чем-то темно-малиновым.

- Я не нашел успокоительного, - он налил содержимое графина в стакан почти наполовину и протянул мне. – Поэтому пей это, заодно согреешься.

Я с опаской посмотрела на стакан, но все же взяла его, а потом принюхалась.

- Не бойся, не крепкое – не стану же я тебя коньяком поить. Пей, и сразу полегчает.

И я выпила залпом, и тут же съела протянутую мне конфету – оказывается, они лежали тут, на столике, а я и не заметила. Горло обожгло, а потом стало тепло. Второй стакан – в этот раз полный лишь на четверть, – еще две конфеты, и стало спокойней. Где-то на грани сознания появилась мысль, что из рук сидящего рядом человека я бы выпила даже яд – и был бы он для меня божественным напитком, если бы только он так его назвал.

- Ну вот, полегчало? – Дима улыбнулся, ставя стакан на стол и закрывая графин. Взамен он протянул мне платок. – А ты не хотела пить… Всего лишь ликер, к тому же, совершенно не крепкий.

О «не крепком» у меня было полностью противоположное мнение, но я смолчала. Тем более, что заметила стоящую на полочке фотографию с красивой женщиной и ребенком. В ребенке легко угадывался Дима, а женщиной была его мать, Мария Воронцова.

- У тебя красивая мама, - тихо сказала я, как зачарованная глядя на фото в нежно-голубой рамке.

- Была, - поправил меня Дима, чуть погрустнев. – Она умерла пять лет назад.

- Я знаю, - и, предугадав следующий вопрос, объяснила: - Мне папа говорил. Они учились на одном факультете, только он на несколько курсов старше. А наши с тобой мамы были однокурсницами, и даже дружили… А еще, - я вдохнула побольше воздуха, ища смелость продолжить: - я нашла у себя ее фотографию…

И рассказала все: и про фотографии, и про пустые места в альбоме, словно кто-то убрал некоторые фото, и про папины слова – от которых снова потекли слезы.

А Дима слушал. Внимательно, не перебивая, давая мне выговориться – и только глаза выдавали то, что сказанное мной его задевало. И стоило мне закончить говорить, как он снова заставил – хотя, я не сопротивлялась ни секунды – меня выпить сладкий ликер, а потом выпил сам – полный стакан, даже не морщась.

- Дим, что это все значит? – спросила я, чуть подрагивающими руками теребя платок.

- Хотел бы я знать, - парень завертел в руках стакан, а потом, что-то решив, вышел на кухню, откуда вернулся с еще одним стаканом, пепельницей, зажигалкой и сигаретами. – Но не думай об этом сейчас. Тебе нужно еще выпить, чтобы спокойно уснуть, а мне… нужно, в общем, - он поставил стакан на стол, разлил ликер, но, вопреки моим ожиданиям, не сел на место. – А я пока… пойду на балкон.

Я снова схватила его за руку:

- Кури тут, это же твой дом… не стоит из-за меня идти куда-то, да и на балконе сейчас наверняка холодно.

- Это да, - согласился парень, садясь в кресло. Он протянул мне стакан (заполненный лишь на четверть) и взял полный свой, который тут же залпом осушил. Я последовала его примеру. – Ты уже согрелась? – кивок. – Хорошо, теперь будем надеяться, что ты не заболеешь. Может, тебе дать теплый халат?

- Нет, не стоит, - я резко залилась краской, которую не было заметно на фоне и без того раскрасневшегося от холода и спиртного лица. – Я… все в порядке, - и для убедительности закивала головой. Зря: та тут же немилосердно закружилась, но я не выдала этого, лишь решила не делать резких телодвижений.

- Дело твое, хотя не стоит мне тебя слушать, - скорее себе, чем мне, сказал Дима и закурил. Странно, но с сигаретой он выглядел взрослее – хотя обычно я такого не признавала, относясь к сигаретам, как к чему-то негативному. Впрочем, негативное отношение никуда не делось, просто я вынуждена была признать, что Диме сигарета шла, как бы пошло это ни звучало. Он затягивался, выпускал клубы дыма, снова затягивался, думая о чем-то своем, а я не могла оторвать от него взгляда. Он был таким… таким – я не смогла подобрать более-менее точных слов, хотя никогда не страдала отсутствием словарного запаса.

- Если бы ты была в своем обычном состоянии, я бы решил, что ты влюбилась, - голос парня застал меня врасплох, и я резко перевела взгляд на телевизор, где как раз шла к своему логическому завершению виданная мною уже не один раз мелодрама – герои целовались, а на заднем плане играла до жути романтическая мелодия.

Я резко поднялась с дивана, намереваясь пройти в ванную – и какая разница, что я не знаю, где она, – чтобы умыться и отогнать этот проклятый жар с лица, но подвела координация. Как там говорилось в какой-то книге? «Привет, паркет, я вижу твои трещины»? У Воронцовых в зале был постелен ламинат, и трещин на нем не наблюдалось, но видеть его вблизи тоже не слишком-то хотелось… И опять – в который раз? – меня спас Дима: поймал перед самым падением. Только вот сам не удержался на ногах, и только в последний момент уперся одной рукой – второй он держал меня – в спинку дивана: так, что я попросту осталась зажата между ним и этим враз показавшимся неудобным предметом мебели.

- Как-то мы слишком много выпили, - тихо сказал он. Я кивнула. – И куда это тебя понесло?

- В ванную. Или на кухню – умыться, - так же тихо ответила я. Я собиралась тут же попросить прощения – по привычке, как и обычно в ситуациях, когда из-за меня страдают другие, но смолчала – некстати сейчас были бы слова извинения. Да и любые другие – я просто вдруг попала в плен этих невозможно желанных серых глаз.

- Тебе кто-нибудь говорил, что у тебя странные глаза? – уже даже не сказал, прошептал мне парень. – Всего минуту назад они казались мне ореховыми, теперь я ясно вижу: они зеленые. И они красивые, настоящие, не испорченные тоннами косметики, а еще по ним всегда все видно, как бы ты ни старалась скрыть свои эмоции.

Я не отвечала – да и зачем? Что сейчас можно сказать? Можно лишь судорожно сглотнуть, почувствовав восхитительный аромат – смесь геля для душа и сигаретного дыма, еще сильнее прижаться к разгоряченному алкоголем телу, лишь бы только не упасть, пусть и на мягкий диван, потому что ноги резко подкосились, и почувствовать на своих губах чуть сладковатый привкус других, сейчас таких желанных…

Вопреки бытующему среди моих одноклассников мнению, я уже целовалась, причем не просто дотронувшись своими губами до чужих, а по-настоящему – только вот те, другие поцелуи, меркли с тем, что подарил мне Дима. Все мысли разом куда-то испарились, я прижалась к нему еще сильнее, дотронулась руками до плеч – и тут же упала на диван, под тихую, но звучную ругань.

- Что же ты со мной творишь… – не оборачиваясь ко мне, Дима ухватил сигареты и зажигалку и стремительно вышел на балкон.

А я с совершенно глупым выражением лица дотронулась пальцем до разгоряченных губ. Наверно, не лишним было бы случае обидеться – но я понимала, что ругался парень исключительно на себя, да и то не потому, что ему наш поцелуй был неприятен – даже наоборот, я успела разглядеть это в его глазах, таких… любимых. Только сейчас, нетрезвая, я могла это признать – да и отрицать было бы глупо.

Мысли так и не вернулись, а вот пустая голова кружилась нещадно, так что я легла на диван, свернувшись калачиком (по-другому поместиться не получалось), и задремала, не думая ни о чем и глупо улыбаясь.

Я не проснулась ни когда вместо тихой музыки мелодрамы заиграла громкая песня из рекламы, ни когда Дима вернулся и отнес меня на свою кровать – по себе ведь знал, как неудобно спать на маленьком диванчике, ни когда он наклонился ко мне, прошептал:

- И где же твоя хваленая рассудительность? Зачем заставляешь меня думать за двоих? – и, укутав меня, ушел – опять курить.

Глава 11. После

- Значит, твоя милая подружка осталась у тебя?

- Она мне не подружка, сколько можно повторять.

- Конечно, и поэтому ты привел ее к себе среди ночи, напоил и уложил в свою кровать. Прямо-таки заботливая мамочка.

- Заткнись! Если ты ее разбудишь – я тебя удушу.

- Вообще-то, это ты кричишь так, что даже у не бравшего уже три дня и капли спиртного в рот меня разболится голова…

- Заткнись по-хорошему, а? А то ведь и правда врежу, ты же знаешь…

Я рывком села на кровати. Приглушенный разговор продолжился совсем тихо, так, что я перестала улавливать его суть. Да и не стала бы: появилась проблема поважнее – где я и что тут забыла в одной пижаме?

Комната незнакомая, в серо-зеленых тонах, и, сразу видно, холостяцкая: ни одной безделушки, игрушки или даже разбросанных вещей - прямо-таки спартанский порядок. Да уж, моей спальне до этой далеко. Только, разве что, футболка ультрамаринового цвета, совершенно некуртуазно валяющаяся на столе, выбивается из общей гармонии.

Воспоминания пополам с осознанием накатили сразу, не щадя мою многострадальную головку. Сразу вспомнилось, и кому принадлежат разбудившие меня голоса, и где я, и что я тут делаю, и почему мне так хочется пить, и что вчера (вернее, сегодня) вообще было - и я тут же немилосердно залилась краской. Я. Вчера. Выпила. И. Целовалась. С. Димой. Воронцовым.

Охренеть.

Тем временем голоса за стеной смолкли, но в сторону спальни, где я боролась с краской и совершенно идиотской улыбкой, кто-то направился - судя по тому, как становились все громче и громче шаги. Господи, хоть бы это был не Кирилл Викторович!

Бог меня услышал. Но лучше бы это был не Дима - вернее, не Дима без футболки, с влажными после душа волосами и редкими капельками воды на мускулистом теле. Сердце, и без того бьющееся невероятно часто, стало отбивать марш солдат по пересеченной местности с сопровождением в виде ядовитых тиранозавров. И пока я боролась с этим глупым органом-насосом, Воронцов заметил, что я уже не сплю.

- Доброе утро, - а вот по голосу и тону я бы не сказала, что утро доброе. Скорее, что мучает похмелье, да и горло болит - у Кати после попойки, где она, ко всему прочему, умудрилась выкурить полпачки сигарет, голос был таким же хриплым. Интуиция подсказывала, что Дима за ночь выкурил целую пачку.

- Доброе, - не стала спорить я. - Ты... это... прости...

- Забей, - отмахнулся парень, так и не услышав, за что я собираюсь просить прощение. - Как ты себя чувствуешь?

- Все в порядке, спасибо, - я не солгала: от ночной истерики не осталось и следа. - Если бы не ты...

- Ты бы не сидела сейчас на чужой кровати в чужом доме, у тебя бы не болела голова и не было бы чувства надвигающихся проблем из-за того, что ты ночевала у едва знакомого парня, - с не слишком-то хорошей усмешкой закончил за меня Воронцов.

- Никакого не едва знакомого! - я тут же возмутилась, но так же резко стушевалась: - Спасибо. Ты мне уже столько помогал, что я со счета сбилась…

Так помоги и теперь: надень футболку или уйди с глаз моих.

- Вот скажи, и как тебе, такой несчастной потерянной Белочке, можно отказать? - наконец-то со мной заговорил прежний Воронцов: наглый, хамоватый, самоуверенный и такой привычный, даже родной.

- Сколько говорила - у меня есть имя! - возмутилась я, подрываясь с кровати и швыряя в обидчика его же подушку. Попала. Во всех смыслах.

- Ах ты, мелкая!..

- Детки, я вам не мешаю развлекаться? - в дверном проеме показался Кирилл Викторович. Я так и застыла с занесенной для удара подушкой, потом смутилась и положила ее на кровать, при этом даже расправив. - Вы мне, в любом случае, очень мешаете своими криками с утра пораньше. Это у кого еще голова болела?

- Отвали, Кирилл, я с Белочкой воюю, - а вот Диму присутствие дяди ничуть не сковало - так этот гад еще и воспользовался тем, что я безоружна, и тут же начал меня щекотать. И когда только прознал, что я боюсь щекотки?

- Сколько тебя учить, малыш, что с милыми леди не надо воевать, их надо любить: днем на словах, а ночью на деле. Хотя, днем тоже можно, так даже веселее.

- Обойдусь без твоих советов, старый извращенец, - оставив в покое мои ребра, ответил Воронцов-младший. - Мне лучше знать, что делать с излишне резвыми рыжими Белками.

Нет, они оба издеваются!

- Эм… - самой осмысленной репликой напомнила о себе я и тут же об этом пожалела: на меня уставились две пары совершенно одинаковых, не считая цвета, глаз, только вот одни из них меня ни капли не заботили, а другие… в них хотелось утонуть – и одновременно с этим украсить парой фингалов. А еще заставить их владельца все-таки надеть на себя хоть что-то, будь то хоть индийское сари, женское, к тому же.

- Мелкий, оденься хотя бы, - словно прочитав мои мысли, сказал Кирилл Викторович, и тут же с долей ехидства добавил: - А то эти твои поползновения смахивают на домогательство. Сядешь еще за совращение малолетних, а еще и за их спаивание, и Костя помочь не успеет.

- Если я за что и сяду, так это за убийство родного дяди, - тем же тоном ответил ему Дима, но все же надел футболку, ту самую ультрамариновую, что валялась на столе. Я зачем-то отвернулась, хотя, по идее, смотреть, как кто-то одевается, совсем не предосудительно – да и вообще, на это зрелище я насмотрелась и на физ-ре. Но вот иногда случается, что я сначала делаю, потом думаю – и сегодня наступило то самое иногда. Поэтому, отвернувшись к стене, я не заметила, как парень выразительно посмотрел на своего дядю.

- Ладно, детки, развлекайтесь, а я пойду, чайник поставлю, - вдруг сказал он и вышел из комнаты. Я удивилась, но особо задумываться на этот счет не стала – и более чем зря. Тогда бы у меня, пожалуй, было время для бегства – а теперь Воронцов уже сидел на своей же кровати напротив меня, и вид его не предвещал мне ничего хорошего.

- Чего? – как-то резко стушевавшись и искренне пожалев, что люди не умеют втягивать голову в плечи полностью, пробормотала я, глядя на огромный принт на футболке парня. К счастью, этот загадочный рисунок с кучей надписей, вкупе с природным любопытством, мог служить поводом для того, чтобы не поднимать глаза.

- Угадай, - немного усталым, но не капли не злым тоном ответил мне Дима. – Впрочем, ты сейчас наверняка не слишком-то быстро соображаешь…

Возражать я не стала – голова не варила совершенно.

- В общем, прости, я позволил себе лишнее, это больше не повторится, - на одном дыхании произнес он, глядя куда-то, но точно не на меня.

И тут я выдала совершенно гениальный вопрос, от которого впоследствии у меня стали гореть не только щеки, но и уши.

- Это ты о том, что споил меня, или о том, что поцеловал? - а сейчас, кажется, я была в том состоянии, в котором и море по колено. И оно того стоило: такой озадаченной физиономии Воронцова не наблюдал, наверно, еще никто. В его глазах отразилась напряженная работа мысли – наверняка, пытался понять, это я еще не протрезвела или просто немного с приветом, – а потом он разразился таким хохотом, что стекла едва не повылетали – особенно когда я присоединилась к нему.

- Слушай, не ожидал от тебя такого. Ну, что ты так запросто будешь говорить о таком… гхм… веселом времяпрепровождении, - отсмеявшись, «просветил» меня Дима.

- Я от тебя тоже. Того, что будешь извиняться, да еще и такой шаблонной фразой, - в тон ему ответила я, но тут же добавила, тише и скромнее: – Я, знаешь ли, тоже вела себя не слишком-то подобающе… Да еще и вывалила на тебя все свои проблемы, так что тебе пришлось выслушивать истерику, успокаивать меня – даже кровать уступить.

- И потратить любимый ликер Кирилла, - с привычной чуть издевательской, но необидной усмешкой, добавил парень. Сразу стало как-то спокойнее и легче, все словно вернулось на круги своя. – Но его мне совершенно не жаль. Так что можешь обращаться в любое время. Я серьезно, Рита. Звони мне, если что-то опять произойдет, пиши или еще что в этом духе, но не держи в себе. Не такие уж у тебя и сильные плечи, чтобы взваливать на них все проблемы. Просто не забудь, хорошо?

Я кивнула и тихо прошептала: «Спасибо».

- Так, ладно, все мои усилия по приведению тебя в порядок окажутся напрасны, если ты умрешь от голода, - Дима поднялся с кровати и поставил на ноги меня. – Уверен, тебе очень хочется есть. Я, правда, не слишком-то хорошо готовлю, но после ночных посиделок обязательно надо поесть хоть что-то.

Спорить я, разумеется, не стала и безропотно поплелась на кухню вслед за хозяином.

Если – а так, наверняка, и было – он готовил сам, то явно скромничал касательно своих кулинарных способностей. Жареный картофель, куриная отбивная и какой-то салат получились не просто съедобными, а достаточно вкусными, так что я не удержалась и попросила добавки.

- Хороший аппетит – признак хорошего здоровья, - глубокомысленно заметил Кирилл Викторович, с видом заботливого родителя попивающий чаек и наблюдающий за мной и Димой. – Так что, мелкий, радуйся, что дама после твоих способов успокоения в полном порядке – это я тебе как специалист заявляю.

- Хватит уже называть меня мелким, - беззлобно откликнулся Воронцов-младший. – Мне напомнить, кто выжрал у нас в доме все успокоительное, когда его – о ужас, впервые! – бросила подружка?

Я тихо хихикнула: мне вдруг подумалось, что, наверно, своим острым языком Дима обязан именно дяде, да и похожи они были сейчас безумно, словно братья – причем не сразу можно было сказать, кто же «старший».

- Не позорь меня перед дамой, - спокойно ответил племяннику дядя. – И сам не позорься, заодно, я ведь тоже знаю много чего интересного. Чай будете?

- А можно… - только заикнулась я, но тут же напоролась на нехороший взгляд серых глаз, так и твердящий: никакого кофе! – Да, чай, пожалуйста. Без сахара.

- Похвально, - уже знакомым мне наставительным тоном сказал Кирилл Викторович, при этом улыбнувшись. У него тоже была очень красивая улыбка, только вот с улыбкой Димы конкуренцию не выдерживала ни по одному параметру. - Бережешь зубы или фигуру? Последнее, кстати, тебе не надо: как специалист заверяю, что фигура у тебя нормальная, даже, я бы сказал, очень даже ничего…

- А я бы сказал, куда некоторым специалистам идти, но ругаться при девушке не хочу, - прошипел Воронцов, чем вызвал у дяди лишь только улыбку и – что удивительно – ни капли обиды. А потом этот самый дядя вдруг решил обратиться ко мне.

- Кстати, юная леди, что тебе будет за то, что ты не ночевала дома?

Я погрустнела.

- Если мама не узнает, то обойдусь устным предупреждением и требованием познакомить приютившего меня человека с отцом. А если узнает…

- Не дрейфь, все будет хорошо, - Дима ободряюще похлопал меня по плечу, но почему-то резко убрал руку. – Если надо, смело все вали на меня. Ну там, не знаю, потребовал помочь мне с каким-нибудь проектом, ну или просто с домашкой. Ты же еще помнишь, что у меня в заложниках твоя заколка, подозреваю, любимая?

- Конечно помню, и вообще пришла к тебе исключительно за тем, чтобы найти ее и вернуть. А не найду сейчас, приду еще раз, - соврала я. Забыла уже давно про заколку, но вот еще раз в гости пришла бы с удовольствием, только не в пижаме, и не когда тут же присутствует Кирилл Викторович. Влияет на меня его присутствие как-то нехорошо, что ли. Трудно сказать точно, но вот ощущения у меня он вызывает не слишком-то хорошие. Хотя, с другой стороны…

Что «с другой стороны», я додумать не успела: телефон, все еще лежащий в кармане пижамных штанов, запел голосом Эминема – звонила мама.

И пришлось ей врать, что я у Кати, потому что надо было взять у нее конспект по химии, которую я благополучно пропустила из-за давления, а до этого я про это как-то забыла; что все замечательно, папа куда-то уехал по своим делам, мы с ним ведем себя прилично; спать я легла вовремя – и далее по списку «Чтобы мама не волновалась». Лгать пришлось столько, что мне от самой себя стало тошно, но иначе никак. И тут же проснулся здравый смысл, который буквально орал, что надо идти домой, и чем скорее, тем лучше, да и вообще, неподобающе…

- Я тебя провожу, - стоило мне только засобираться – то есть надеть шаль и обуть «наркоманские» тапочки, сразу же сказал Дима таким тоном, что возражать я не стала. Он снова натянул на меня свою куртку, даже ботинки предлагал, а стоило мне отказаться, Кирилл Викторович предложил донести меня на руках. Это у него юмор такой, что ли?

Воронцов-младший тут же согласился, мотивируя это тем, что такие веселые тапочки жалко, и даже попытался все же понести меня, но, как говорится, все решили за нас.

Я, признаться, всю жизнь думала, что такое бывает только в кино: из тонированной машины высыпали этакие бритые братки и направились к нам уж точно не для того, чтобы спросить дорогу до библиотеки. Дима, надо отдать ему должное, не растерялся: тут же ударил в солнечное сплетение первого приблизившегося к нам, а потом для верности приложил кулаками по голове, и готов был ударить второго… но только в дешевом кино юный герой может запросто тягаться с несколькими здоровыми мужиками, у которых, к тому же, в руках пистолеты.

- Не дергайся, герой, - пугающим и противным голосом сказал тот, что повыше, - и мы ничего ни тебе, ни твоей подружке не сделаем. Подними руки вверх и медленно сделай два шага вправо.

Выполнил ли Дима требование, я так и не поняла: второй «браток», чем-то напомнивший мне Голлума из «Властелина Колец», ухитрился за это время достать откуда-то платок, пропитанный, скорее всего, хлороформом. И последней моей осмысленной мыслью было то, что героинь обычно не похищают в пижамах и наркоманских тапочках.

Глава 12. Наказание

Пара слов от автора:
1. Прошу прощения за долгую задержку: уезжала на экскурсионную поездку, а там, даже если бы был интернет, сил что-то писать все равно бы не было.
2. Эта часть мне не нравится чуть менее чем полностью, но что-либо убирать или вообще переписывать (что и того лучше) я не стала по одной-единственной причине: затевалось все ради одного-единственного пункта, в другом контексте который вместить было бы нельзя. И еще тут все сумбурно, странно и плохо, но в следующей главе я обещаю реабилитироваться. И вообще, это все Москва на меня так влияет, да.
3. Если ставите минус (предчувствую их левой пяткой), объясните, пожалуйста, почему. И сильно не ругайте, если можно.)
Ваша раскаивающаяся neereya
________________

- Что там эти, не очнулись?

Странно, но именно на этой фразе, произнесенной в соседней, должно быть, комнате незнакомым голосом, я открыла глаза.

- Неа. Ничего, скоро выспятся, и поговорим. Только надо было их каждого в отдельности сковать, а то по руке свободно, мало ли… - ответил второй голос, такой же неприятный.

- А ты, блять, найди сначала вторые наручники. Не веревками же их вязать, в конце-то концов, шеф же ясно сказал, чтоб особо следов не осталось.

Лучше бы вязали веревками, да не к батарее, подумала я, ощущая все прелести того, что левая рука была закинута наверх – пристегнута к ржавой батарее. Рядом в такой же позе полусидел-полулежал Дима, кажется, все еще то ли спавший, то ли находящийся без сознания. Но, похоже, никаких увечий на нем не было – насколько позволял видеть тусклый свет из-за задернутого шторами окна.

- Хотя парня следовало бы связать по рукам и ногам, уж больно резвый, - продолжил первый голос.

- Так почему не связал? Его бы еще приложить пару раз об стену, чтоб не повадно было старших бить. Сука, шишка на голове теперь нехилая… - значит, этот тот, кого Воронцов так лихо вырубил. – Ну, можно я его хоть стукну пару раз, для отвода души?

- Тебя бы самого стукнуть, - огрызнулся первый, наверняка старший по рангу, или что там у этих бандитов… - Знаешь, кто это вообще? Впрочем, обо всем по порядку. Во-первых, ты этих детишек вообще не трогай, знаю я тебя, только посмотрят не так. Обычная схема тут не канает, вы, дебилы с ватой вместо мозгов, засветиться успели, мне уже шеф с утра звонил. Орал, мол, я и мои ребята, что, в голову гуманоидами трахнутые, что не могут одну-единственную девку выловить так, чтоб аккуратненько и без шума? Что у нас – у вас, то есть, дебилоидов – вместо мозгов желе, что один и два путаете? Еще и пообещал при встрече каждого персонально бензопилой оттрахать. Хотел бы я на это посмотреть… Ах, да, ты же не в состоянии понять, почему шеф так рассвирепел, да еще и теперь сокрушаешься, что не пристукнул мальца сразу. Так вот, пристукни ты его, уже в живых бы не ходил, только вот не знаю, кто бы тебя первым убил: шеф или Князь.

- Он, что, его… - второй сказал это таким тоном, будто только что открыл совершенный вирус, пытаясь намешать «отвертку» – с небывалыми удивлением, страхом и каким-то странным восхищением. Только вот чем, осталось загадкой.

А я как-то отрешенно подумала о превратностях судьбы: это же надо, чтобы отец и сын носили одинаковые прозвища – при разнице поколений тогдашнего и нынешнего…

- Браво, додумался, - старший похлопал в ладоши. – Единственный и любимый. Так вот, теперь документы у Князя, и теперь не шеф шантажирует этого сукина сына, Беликова, а шефа – причем обещает испортить репутацию, жизнь и даже здоровье, если с ребятишками что-то случится. А нахера оно надо перед предвыборной кампанией? Так что подержим их тут немного, пока большие люди договорятся – а они обязательно договорятся, будь уверен, – и даже не поразвлекаешься.

Меня передернуло: от этого «поразвлекаешься» сразу вспомнилась пара документальных фильмов об аморальных похитителях – и мимо воли я подвинулась поближе к Диме.

- Только вот тут мы Князя уделаем: тонко намекнем этой девке, что если документы не найдутся и не вернутся хозяину, то пострадает ее мамаша – кстати, говорю сразу, пробей, где она сейчас находится, да отправь туда кого-то из своих, чтобы, если что, тут же исполнить угрозу, – раз уж папочка такой бесхребетный попался, что сразу к Князю бежит. А ведь умный мужик, а ни на что не способен…

- А девка эта, по-твоему, на что-то способна?

- О, ты разве ее не узнал: это же та самая девочка, которая второе, или даже первое, место в какой-то там олимпиаде Всеукраинской заняла. Ну, ей еще и шеф лично вручал сертификат на какую-то там стипендию.

Мне вдруг стало холоднее: значит, этим мифическим шефом был Степан Павлович Новиков, у которого недавно сына убили. Я помнила его взгляд: неживой и даже безжалостный, пугающий так, что я зареклась еще где-то побеждать, лишь бы только опять не встречаться с этим человеком.

- Но дело даже не в ней, - тем временем продолжал старший. – А в пареньке. Он это все тоже будет слышать, мотать на ус, а потом еще и девочка ему мозги промоет – и принесет нам документы на блюдечке с голубой каемочкой. Князь в нем души не чает, отдаст наверняка, стоит только попросить.

- А с чего ты взял, что он ради какой-то паршивой девки станет что-то делать – да еще и с шефом связываться? Нет в ней ничего такого, да и вообще, глупость это, ради бабы…

- Это ты сейчас, в коем-то веке, мозгами думаешь, да принципами, привитыми так крепко, что иначе ты просто не можешь. А в такой сопливой юности чем, по-твоему, любой пацан думает? Тем, что в штанах. Трахает он ее, как пить дать, а не даст она пару раз – побежит к Князю как миленький.

- А, может, новую найдет, нахера ему эта замухрышка?

- Может, он излишне умных любит, а, может, за невзрачной личиной что-то особенное скрывается, мне, честно, по тангенсу. Только ты, когда он тебя уделал, не видел, как он на Зюзю смотрел, когда тот к девке притронулся. Убил бы, если бы ее под прицелом не держали, я из машины все прекрасно видел. Ладно, я к шефу, а ты, Гамлет, через пару часиков голубков навести, если не проснутся, буди как угодно, лишь бы следов не осталось. И не дай бог накладка случится – так я тебя первого шефу отдам, еще и бензопилу в придачу.

Раздались шаги, хлопнула входная дверь, а потом послышалась звучная ругань – в адрес неких Отелло и Шекспира, «этих траханных малолеток», шефа, Князя, Димы персонально…

К холоду добавился вполне ощутимый страх: за папу, за маму, за Диму, за себя, разумеется, чего уж лицемерить… Но, надо отдать моей расшатавшейся психике должное: этот липкий страх так и остался тугим клубком, обещая проявить себя потом, вместе с матушкой истерикой. А пока меня только трясло, мозг же пытался соображать.

Я покосилась на Диму: как хорошо, что он еще не очнулся, иначе мало ли что… Да и не дай Бог бы услышал все эти «рассуждения» о наших с ним отношениях. Жаль, только, что вряд ли он не очнется к тому времени, когда бандиты начнут мне тонко намекать о том, что надо бы вернуть документы.

И, словно в подтверждение моих мыслей, парень зашевелился, открыл глаза и тут же спросил:

- Ты как?

- Нормально, если в этой ситуации вообще можно так сказать. А ты? Когда меня усыпили, они тебе ничего не сделали?

- Да нет, на удивление цивильные ребята оказались, как и тебя усыпили, и все на этом. Только башка трещит жуть: наверно, тот обиженный решил мне немного отомстить… - Дима говорил это таким спокойным тоном, словно случилось вполне рядовое событие. Разве что привычной насмешливости не было, да беспокойства добавилось – но ни намека на страх. – Знать бы еще, что им надо, но, думаю, сами скоро придут и все объяснят.

- Да, наверно, - согласилась я, внутренне костеря себя, на чем свет стоит: от одной мысли о том, чтобы рассказать все, что я слышала, язык словно отнимался. Не хотелось признаваться, что всему виной мой отец, все равно эти похитители сами придут и начнут «намекать». Пара часов отсрочки перед тем моментом, когда я не смогу смотреть Диме Воронцову в глаза, этого стоит.

- Знаешь, ты первая девушка, которую я так весело провожал домой, - вдруг сказал он.

- Весело? Это такой неуловимый сарказм?

- Да не то чтобы очень, - в тон Воронцова вернулись привычные смешливые нотки. И как ему только удается оставаться спокойным? – Но посуди сама: мало того, что вывожу я тебя из своего дома в пижаме, наркоманских тапочках и моей куртке, причем под ехидные комментарии Кирилла, так еще и нас при этом похищают, как в дешевом кино. Кстати, эти ребятки от нашего вида, похоже, сами немного охренели, так что есть чем гордиться.

- Как у тебя это получается? – и, столкнувшись с непониманием, уточнила: - Вот так легко ко всему относиться? – я действительно не понимала. Дима лишь пожал плечами.

- Просто отношусь ко всему философски, что и тебе советую. А если серьезно, то у меня в этом уже есть опыт. Рассказать?

Я кивнула. Как-то не верилось, что что-то такое ужасное, как похищение, с ним уже случалось, но парень бы лгать не стал – и от осознания того, что он уже успел в свои восемнадцать пережить такое, стало жутко. Но все равно я захотела послушать: может, хотя бы будет не так страшно?

Дима зашевелился, стараясь устроиться поудобнее, чертыхнулся, ругнулся и наконец начал рассказ:

- Ты же знаешь, что мой дед – довольно успешный бизнесмен? – и тут же сам ответил: - Ну да, должна, об этом почему-то все знают… Ну так вот, какому-то идиоту захотелось прибрать к рукам его бизнес, а как это сделать, кроме как не надавить на самое больное – близких людей? Дедушка, каким бы суровым он ни был, и папу с Кириллом, и меня очень сильно любит, и маму любил. И даже свою дуру-племянницу, Лесю, тоже любит, а уж дочку ее, Алину, так вообще. Я тебе о них потом расскажу – занятные личности что мама, что дочка. Но про них почему-то как-то не вспомнили, взрослых дяденек похищать не солидно, а вот пятнадцатилетнего паренька – в самый раз, тем более что дедушка меня и правда больше всего любит. Ну, значит, иду я со школы, солнце светит, птички поют, семестровые на носу, и тут, значит, выезжает эдакий черно-грязный микроавтобус, тормозит прямо напротив меня, вылезают из него ребятки вроде тех, что нас похитили, только побольше, и, соответственно, неповоротливее… Благодаря этой самой неповоротливости я, кстати, успел на стройку старую забежать, ты ее знаешь, на углу Садовой и Пушкина, и там с ними в прятки играл минут десять так точно. Только, как на зло, там сеть не везде ловила, и на нормальное место, где все ловит, я попал всего за минуту до того, как эти братки меня все-таки повязали, только и успел, что набрать номер Кирилла – папа тогда как раз на заседании суда был – да, предупредив, чтоб не дай бог чего не вякнул, сунул телефон во внутренний карман. Надеялся, как в кино, выспросить, куда меня везут, только вот не учел, что меня попросту вырубили, причем не как цивилизованные люди, хлороформом, а прозаично: пистолетом по голове. Только вот они сами прокололись: мало того, что не обыскали меня, неудобно им в машине было, так еще и сами водиле напоминали, куда ехать надо. Кирилл, конечно, сволочь еще та, но меня в обиду не даст, так что через три часа я был уже дома, но вот за тот час, что мне довелось пообщаться с похитителями, приобрел бесценный опыт, во-первых, в остроумии (черт дернул меня тогда с ними вообще разговаривать, думал, если заложник, ничего не сделают), во-вторых, в художественной матерщине (сделать-то они и правда ничего не могли, мне повезло, так что они только и делали, что матерились на меня, дедушку, начальство, весь мир), в-третьих, в умении оставаться спокойным и даже искать везде положительные моменты. Лишь бы только не позволять себе трястись от страха, я прикидывал, что бы с каждым из похитителей сделал Кирилл, если бы кто-то вообще позволил ему к ним приблизиться и делать, что он хочет. Не буду освещать, на что способен мой любимый дядя, он выдумщик еще тот, да еще и с присущим любому врачу цинизмом… - парень вдруг стал необычно серьезным. - А еще тогда же я понял, что не всегда простые работяги-исполнители беспрекословно слушают начальство, а за наглость можно отхватить как следует. У меня на спине есть небольшой шрам, аккуратный такой, Николай Семенович сам латал, а он в этом почти ювелир. Нет, не думай, ножом или еще чем-то меня не резали, - в голос вернулись привычные нотки, - просто по морде неудачно врезали: я отлетел как раз на крючок для батареи, хорошо хоть, что он просто глубоко меня поцарапал, а не встрял где-нибудь под ребром. Зато как потом Кирилл измывался, обещал, если я начну распускать язык, таким же методом меня приструнять будет. Хотя шутил он, конечно, но все равно было обидно. Зато пропустил все семестровые. Вот так вот весело было.

- Ничего себе весело, - ошарашено проговорила я, пытаясь переварить услышанное. Уж каким-каким, а веселым мне это не казалось – да и вообще, как можно так спокойно и даже с долей веселья рассказывать о таком страшном событии?

- Ну, такой уж я человек, со своими странностями. Ну, хочешь, могу что-нибудь веселое рассказать. Допустим, про любопытного маленького Димочку и только что разведшуюся тетю Лесю, хотя какая она «тетя», ума как у меня – а то и меньше. Не смешно, между прочим! Хотя нет, смешно… Ей вообще с мужиками капитально не везло всю жизнь: то бабник, то алкоголик, то, извини за такое, еще тот извращенец, то просто придурок. В общем, развод на ее счету это был уже четвертый – и это в ее-то тогдашние тридцать два, причем по довольно смешной причине: ее муж через пару месяцев после женитьбы вдруг понял, что, как бы это поделикатнее выразиться… мальчиков, в общем, любит. Разумеется, скандал, немедленный развод, Леся в ярости, пьет, курит, кроет бывшего муженька, почем свет стоит. А тут попадаюсь ей, значит, семилетний я, и вопрошает она у меня, как у представителя мужского рода, почему ей попадаются одни только га… гады, за что ее мир так не любит, ну, и далее в этом же роде. Ну, а тетя на слова, когда выпьет и разозлится, резкая; а я ребенок любопытный, не нахожу ничего умнее, кроме как спросить, что значат тетины слова, которые я повторять не буду, у Кирилла. Тот мне не отвечает, как-то вообще подозрительно сбегает, и иду я уже к папе…

Тут я не выдержала – захихикала, представив себе эту картину.

- Тебе смешно, - наигранно обиженно продолжил Дима, - а мне вспоминать не хочется, до сих пор от воспоминаний задница болеть начинает…

- Прости, обещаю больше не смеяться, - примирительно сказала я, но предательски захихикала снова.

- Нет, ты смейся, смейся, главное, чтоб не плакала, а то я тебя сейчас не смогу как следует успокоить, - «признался» Воронцов, только показалось ли мне, что первую часть фразы он сказал на полном серьезе? – А еще лучше, расскажи что-нибудь, а то у меня уже горло болит.

- И что же тебе рассказать?

- Ну, не знаю даже. Допустим, о том, когда ты впервые напилась, и не надо говорить, что это было недавно и в моем обществе! Ну или… - Дима резко замолчал и жестом велел мне притихнуть. Прислушавшись, я поняла, что входная дверь снова открылась, раздались тяжелые шаги, которые становились все громче и громче, и вот уже в комнату, где нас держали, зашел мужчина лет сорока на вид, отличающийся от тех бритых не только наличием волос, а еще и строгим костюмом, осмысленным выражением лица и общей, как бы поточнее выразиться… представительностью, что ли.

- Привет, ребятишки, - бегло осмотрев нас пугающими темными глазами, произнес он неожиданно приятным голосом, подходящим скорее актеру или певцу, чем преступнику. – Вас не слишком обижали?

- Да они сами кого хочешь обидят, - в комнату вошел другой тип, тот самый, который получил от Димы, вероятно, Гамлет. – Шекспир, мне точно нельзя мальчика хотя бы раз стукнуть?

- Я тебя сейчас самого стукну так, что весь день звездочки ловить будешь, - резко посерьезнев, ответил Гамлету Шекспир. Ну и клички у них, одна другой краше… Еще, кажется, среди них есть Отелло; еще Зюзя, совершенно не вписывающийся в это «литературное общество».

Мои отстраненные размышления прервал все тот же Шекспир, снова обративший на нас свое внимание:

- Дело в том, что произошло досадное недоразумение, - начал он, но его тут же перебили.

- Вы нас с кем-то перепутали и теперь пришли, чтобы принести извинения и отпустить? – с привычной долей язвительности осведомился Дима. Ну и зачем ему это, ответьте мне на милость? Неужели нельзя просто тихо посидеть, послушать? А вдруг этот Шекспир тоже не слишком-то чтит приказы свыше, тем более, судя по его виду и поведению, он и сам относится к этим самым «свыше»?..

Но его реакция повергла и меня, и лысого Гамлета в глубокий шок: этот пугающий человек рассмеялся, причем не зло, а так, как смеются с хорошей шутки.

- Нет, не настолько недоразумение, - отсмеявшись, ответил он. – Но гораздо более досадное. И, ты угадал, мы действительно вас скоро отпустим… может быть.

- В каком же случае это произойдет? – тут же ухватился за фразу Воронцов. Сейчас он напомнил мне отца: такой же цепкий, внимательный, да еще и чертовски серьезный – по выражению не лица, глаз.

- От тебя лично, Дима, - мужчина сделал на имени какой-то неуловимый акцент, от которого парень сжал кулаки так, что костяшки побелели, - требуется всего лишь сидеть тихо и не обижать моих ребят.

- Кто кого обижает, - прошептал Дима, а потом словно бы что-то понял: - Что вам нужно от Риты?

- Всего лишь поговорить, - Шекспир улыбнулся так, что, познакомься мы в других обстоятельствах, я бы поверила этой улыбке. Но было то, что было.

Были наручники, был холодный пол, были угрозы и… и еще была ладонь Димы, каким-то неуловимым движением начавшая сжимать мою. У него была холодная рука, но холод этот был приятным, в отличие от холода пола и батареи, приятным и чуть-чуть пугающим. Мне вдруг стало страшно. Опять, только в этот раз я по-настоящему испугалась того, что, возможно, последний раз Дима вот так вот сжимает мою руку, он ведь если и не скажет ничего плохого, достаточно будет того, что он знает, что знаю я…

- Поговорим, - голос дрогнул. Холодная ладонь сжалась, но стоило чуть пошевелиться, тут же безвольно повисла, словно ничего и не было. Я не могла заглянуть в глаза парню, в эти невозможно, невыносимо серые глаза – просто не было сил. Но и так знала, что там не было упрека. «Если ты так решила», - вот что было сказано еще холодной ладонью.

«Если с тобой что-то случится, я не прощу ни себя, ни тебя», - вот что было в холодных серых глазах, когда они смотрели на меня, уходящую из комнаты вместе с человеком со странным прозвищем Шекспир.

Но я этого не видела.

Я смотрела в пол, не в силах поднять глаза. Я боялась. Уже не чего-то конкретного, а всего понемногу.

И даже не заметила за этим отсутствующе-напуганным состоянием, что вышла на лестничную площадку.

- Я в любом случае тебя догоню, так что не дергайся, - опережая мои еще не оформившиеся мысли, произнес мужчина и достал сигареты. Несколько секунд – и вот он уже затягивается, выпускает клубы дыма… А я, что зачарованная, смотрю на тлеющий огонек.

- Ты ведь умная девочка, - огонек опускается вниз, а голос вынуждает смотреть в пугающие темные глаза. – И понимаешь, что даже если мы вас сейчас отпустим – а так, скорее всего, и будет, - все просто так не решится. Твой отец слишком сглупил, огрызнувшись на Степана Павловича, но проявил чудеса ловкости, быстренько передав очень важные для шефа документы Князю. Не стану объяснять, что к чему и кто есть кто, скажу только, что оба эти человека – в некотором роде хозяева всех нас, и грызутся они уже давно, но ничего друг другу сделать не могут даже в сложившейся ситуации. Подумай, кто тогда пострадает, - и снова затянулся, ожидая, пока я «подумаю».

Знала и так.

- Вижу, догадалась, - мужчина усмехнулся. – Это палка о двух концах. С Воронцовыми, Беликовым и его семьей все в порядке, пока документы у Князя. Но пока документы у Князя, каждый под прицелом Степана Павловича. Твой папа залез слишком далеко, а расплачиваться, если говорить прямо, будете вы с твоей мамой. Всем будет гораздо проще, если все вернется законному владельцу – и он лично запретит всем и каждому трогать кого-то из фигурантов этого нехорошего дела даже пальцем.

- И что же вы от меня хотите? – я заставила себя посмотреть Шекспиру в глаза, отправив страх куда-то далеко. Лишь бы только не выдать себя…

- Ничего.

Я моргнула. Еще раз. И еще. Разве рот только, как рыба, не открыла, глотая судорожно воздух.

- Ты ведь умная девочка и все решишь сама. Я просто хочу, чтобы ты все понимала и верно оценивала. А дальше…

А дальше пришли еще люди, и Шекспир замолчал, при этом едва заметно поморщившись. Я даже не осознала, что произошло – лишь позволила увести себя, пропустив мимо ушей все сказанное. В голове звенели слова мужчины, больше подходящего для актера, чем для человека, и было глубоко плевать на все остальное; пока все внимание не захватили знакомые голубые глаза.

- Все закончилось, так что можешь отмереть, - накидывая мне на плечи плед, проговорил Кирилл Викторович, усаживая меня в машину. В метрах пятидесяти от нее стояла еще одна, более строгая, и из нее вышел человек. Седоволосый мужчина, сила которого ощущалась даже если вот так вот смотреть ему в спину.

- Тебе понравилось это милое местечко, - «ненавязчиво» усадил меня в машину врач и сам сел рядом. Последним, что я увидела прежде, чем он сунул мне какие-то таблетки и велел выпить, я успела заметить, что Дима вышел в обществе Шекспира, и решила, что седоволосый мужчина занимает у Константина Викторовича аналогичную должность.

Проснулась я в знакомой комнате в серо-зеленых тонах. Не от шума, а от того, что этот шум разом исчез.

Глава 13. Череда ошибок

- Наконец-то, - первым, что услышала я, резко сев на уже знакомой кровати, был голос, принадлежащий Кириллу Викторовичу. Вернее, не первым; первым был стук собственного сердца, отдающий болью в висках.

- Я уже боялся, что переборщил с успокоительным, - тем временем продолжал мужчина; по голосу его, правда, нельзя было сказать, что он чего-то опасался. – Как ты себя чувствуешь?

Хороший вопрос, для ответа на который надо чувствовать хоть что-то, кроме бешено колотящегося сердца. Но не скажешь же так врачу, мало ли, как он отреагирует…

- На удивление хорошо, - солгала, не моргнув и глазом. Я научилась этому еще лет пять назад, если не раньше, и с тех пор не растеряла навыка – практиковаться на маме приходилось едва ли не всегда. Что уж поделать, если не хотелось ее нагружать своими проблемами – приходилось лгать, и со временем эта ложь буквально срослась со мной, переплелась с правдой и честностью.

Вообще, я не люблю лгать. Прямо-таки ненавижу. Но лгу. Часто, бесстрастно, беззастенчиво. Плохо? Все хорошо, мам. Болит? Да нет, пустяк, сейчас пройдет. Поссорились? Нет, что ты, просто немного повздорили. Все, правда, хорошо, не переживай.

И обязательно улыбка, приросшая к таким вот фразам – но только не в этом случае. В этом случае хочется заплакать, зарыдать.

- Как…. Дима? – слова почему-то дались с трудом. Особенно имя, которое, кажется, мне больше не доведется произносить – вряд ли парень захочет и дальше со мной общаться, все вернется к тем временам, когда мы даже не были знакомы и почти не пересекались. Да и Константин Викторович вряд ли простит подобное…

- Да что с ним может случиться? – Кирилл Викторович беспечно махнул рукой, мол, все с ним в порядке. – Жив, здоров, только злой, как черт…

И, разумеется, на меня или папу.

- Ему, видите ли, непростительно было вот так вот попасться. Он, конечно, в некотором смысле прав – с четырех лет ходит на борьбу, только сейчас почему-то забросил… Но не в этом суть, - мужчина выпрямился в кресле, его голубые глаза разом стали необычно серьезными – и вся эта серьезность отразилась в позе, осанке, выражении лица. – Я уже говорил Диме и повторю тебе. Вам, ребятки, очень повезло, что мы сориентировались быстро и ничего непоправимого не произошло. Еще вам повезло… Впрочем, это не важно, все равно не поймешь, - в его голос вернулась прежняя расслабленность. – По моей части с тобой все в порядке, не считая небольшого стресса, который вполне поправим. Попьешь успокоительные, поспишь как следует, школу прогуляешь… И никакого кофе, только мятный чай. Поняла?

Я кивнула. Из слов Кирилла Викторовича не следовало, что он или кто-то из его семьи меня в чем-то обвиняет, и в это безумно хотелось верить. Хотелось, но не моглось: не привыкла я к самообману, да и гораздо проще все выяснить сразу, чем мучиться догадками и напрасными надеждами. Поэтому…

- Это все вина моя и папы, верно? И вашему племяннику теперь не стоит со мной пересекаться, - получилось как-то слишком жалко. Да и слова были неправильными, но подобрать другие не было времени – призрачная решимость так и норовила рассыпаться пеплом, словно сгоревший лист.

На стене висели часы. Обычные серые часы с узорчатым фоном циферблата, из тех, что слышны даже по телефону. И в тишине мучительного ожидания они чем-то напоминают китайскую пытку водой*. Действительно, впору сойти с ума.

- Кто сказал тебе такую глупость? – Кирилл Викторович улыбнулся. Совершенно не вязалась эта улыбка со сложившейся ситуацией: снисходительная и даже добрая, она играла на лице взрослых при взгляде на испачкавшегося и рыдающего по этому поводу ребенка. – Ты не знаешь многого, так что не можешь судить объективно. Хочешь узнать?

Я кивнула как-то слишком слабо.

- Тогда приходи ко мне на работу или домой. Я живу на улице Ленина, дом 25, квартира 18. Подъезд первый, этаж пятый. Сегодня, завтра и послезавтра у меня выходной. Приходи обязательно, и я расскажу тебе много чего интересного, - и снова не вяжущаяся с ситуацией улыбка. Только в этот раз такая, от которой мне стало страшно. В дверь постучали, и, как только прозвучало стандартное «Входи», в дверь просунулась обеспокоенная головка Кати.

- Как ты? – и голос был таким обеспокоенным, что мне стало даже неловко. Девушка за меня искренне переживает, а ведь виновата во всем одна только я.

- Неплохо, - и улыбка, гораздо более искренняя, чем обычно. – А ты как…

- Мы попросили ее присмотреть за тобой, - не дослушав вопроса, ответил мужчина, - раз уж твой отец в отъезде.

- Папа… уехал?

- Да, еще до всего этого, - Кирилл Викторович посмотрел на меня как-то странно. «Приходи, и все узнаешь», - пожалуй, этот взгляд можно было расшифровать так. – Так, сейчас нам всем нужно поужинать. Особенно тебе, Марго: ты не ела уже больше суток.

- Больше суток? – если бы можно было, мои глаза бы совершенно точно вылезли на лоб, а челюсть буквально упала на пол. Это, получается, сегодня уже вечер понедельника… Вот черт! – А как же…

- Со школой все улажено, можешь не переживать, - тут же заверил меня Кирилл Викторович. Надо же, он тоже иногда ошибается.

- Да к черту школу! Мама ведь должна была звонить не раз! Что вы ей сказали?!

- Ничего, что могло бы ее расстроить. Вчера ты пошла к Кате в гости и осталась у нее с ночевкой, потому что Алексей уехал по какому-то срочному делу, забыла зарядное, а телефон разрядился. Поэтому ты отправила маме сообщение с номера подруги, а вечером, как зарядишь телефон, обязательно позвонишь.

- Спасибо, - я была, правда, благодарна. Несмотря на все произошедшее, этот человек все равно мне помог. И за это ему недостаточно просто сказать: «Спасибо».

- А теперь немедленно ужинать!


Ужин был бессмысленным. Дима уехал к деду как раз перед тем, как я пришла в себя, причем вместе с Константином Викторовичем, так что за столом мы сидели втроем. Катя что-то щебетала о том, как плохо без меня было в школе, что по случаю отсутствия главного источника списывания Виктория Владимировна устроила внеплановую контрольную, но все расстроились из-за моего отсутствия еще до этого, причем дело было не в том, что не у кого списывать – я тактично сделала вид, что поверила. Жаба Павловна как всегда свирепствовала, ужасно расстроилась, что ее любимый ученик Воронцов отсутствует, – как сказал Кате Керн – спросила всех, всем поставила двойки…

Мне было совершенно неинтересно. Ни что там учудили любимые одноклассники, ни какие контрольные я пропустила – но я мужественно делала вид, что слушаю, и даже проявляю интерес. Зачем обижать Щербатову просто потому, что я дура и этот мир меня не любит? Она ведь искренне хочет помочь, пытается развеселить, да еще и из-за меня отменяет свои планы – у нее ведь каждый день чем-то да забит, а уж тем более понедельник…

Хорошо, все-таки, если у тебя есть подруги. Тем более, такие замечательные.

До дома мы дошли в сопровождении Кирилла Викторовича: он мотивировал это тем, что если вдруг я свалюсь где-то по дороге, тащить меня придется хрупкой Кате, а он, как мужчина, не может этого позволить.

Странно, но он, похоже, беспокоился. Эти странные нотки в голосе я не могла охарактеризовать никак иначе, да и тот редкий взгляд, что он бросал на меня… И это было странно и даже пугало.

- Если что-то случится, звони, - уходя, сказал он. – И обязательно зайди ко мне, иначе сама потом будешь жалеть.

Определенно, этот человек меня пугал. А еще пугал извечный вопрос: что будет дальше?


- Так, Кирилл сказал, кофе тебе противопоказан, поэтому пьем чай; с мелиссой, - Катя уже успела похозяйничать на кухне, так что теперь ставила на журнальный столик две чашки чая и вазочку с печеньем, которого у меня дома явно не было. Но это было не важно. Гораздо больше удивляло то, что Щербатова называла Кирилла Викторовича по имени, несмотря на то, что он старше на восемь лет, да и вообще, взрослый человек.

Так уж привили мне с детства: к людям старше обращаться на «вы». Да и к дяде Димы как-то не хотелось обращаться вот так вот запросто, просто по имени – это было даже чем-то вроде кощунства. Но вот для легкой в общении, порой даже беспардонной Кати это было в порядке вещей, тем более что с Димой она дружила уже довольно давно.

- Чай так чай, - не стала спорить я. Кофе даже почти не хотелось: хотелось выпить снотворного и уснуть так надолго, чтобы, когда я проснусь, все вернулось на круги своя. Но, ясное дело, это невозможно, да и глупо, к тому же.

Поэтому я просто улыбнулась и потянулась за печеньем, оказавшимся очень вкусным.



Кажется, Кирилл Викторович говорил про то, что мне следует прогулять школу и как следует отдохнуть, но в последнее время я, похоже, решила перестать выполнять предписания врачей.

И поэтому в семь сорок пять уже сидела за своей партой у окна и с грустью смотрела на школьный двор, заваленный снегом и наполненный играющими в снежки школьниками от мала до велика. Даже наш незабвенный 11-М принял участие в этой забаве почти в полном мужском составе, исключение составили только трое: заучка (как бы странно это не звучало от меня, но иначе этого паренька назвать нельзя) Влад Лемешев, отчаянно списывающий практическую Игорь Коротков, которому грозит неаттестация по физике и следующий из этого накрывшийся новый год в Египте, да напропалую флиртующий с Машей Рогожиной Олег Писарев.

- Они друг друга стоят, - шепнула мне Катя прежде, чем скрыться за дверью в обществе Керна. Девушка была права: эти двое из обеспеченных семей, привыкшие, что все получается так, как им того хочется, совершенно не считающиеся с другими, друг друга более чем стоили. Сколько проблем доставляли они мне, тому же Лемешеву, даже Игорю и Кате! Особенно Олег: он в прошлом году по моей подруге просто умирал, а стоило ей начать встречаться с Керном – точно с катушек слетел. Нашумевшее тогда происшествие было, М- и Ф-классы мариновали несколько часов, пока не выяснили, кто к кому первым полез, кто кому что сказал и кто кого ударил. И, конечно же, главной звездой тогдашней знатной разборки, кроме Олега, его закадычного друга Андрея Маликова, какого-то одиннадцатиклассника, Саши Керна и Игоря, решившего успокоить разбушевавшегося одноклассника, был Дима. Причем последнее никого не удивило, Виктория Владимировна вообще после показательного разбирательства просто рукой махнула, мол, чего от тебя, Воронцов, еще ожидать. С тех пор Олег Диму возненавидел и считал кем-то вроде соперника, хотя самому «сопернику» на это было глубоко плевать. И совершенно точно Диму не заботило то, что Писарев сейчас встречается с его бывшей девушкой.

Да, в начале года Воронцов встречался с Рогожиной. Недолго, правда, и, если верить всезнающей Кате, вчера решившей поболтать на излюбленные девичьи темы, исключительно попавшись на слабо: Керн тогда заявил, что его друг не выдержит главной школьной красотки и неделю. Дима продержался месяц, причем все обязанности парня выполнял исправно, да и девчонка ему чем-то даже приглянулась, так что Маше было грех жаловаться. Зато как она обозлилась, когда сначала (неслыханное дело!) он ее бросил, а потом еще и выяснилось, что всему виной обычный спор. Вот и спелась с Писаревым, и теперь эти два сапога пара раздражали половину класса уже вместе, а не по отдельности.

Обычно мне на них было плевать. Но сегодня почему-то я украдкой рассматривала Рогожину: идеально уложенные черные волосы, так же идеально подведенные черным карандашом голубые глаза, дорогое платьице, облегающее отличную фигуру, сапожки от кутюр на огромной шпильке, маникюр, томный взгляд и соблазнительный шепот… Все то, чего нет и не может быть у меня. Не удивительно, что приглянулась она Диме, совсем неудивительно.

- Эй, Рита, ты чего зависла? – Игорь навис надо мной, щелкая перед лицом пальцами. И правда, как-то я слишком глубоко задумалась, да еще и о чем – о том, что во всем я хуже пустой куклы Рогожиной! Да и какая, вообще, разница, что она с Воронцовым встречалась? Будто меня вообще заботит его личная жизнь. И совсем не интересно, какие девушки ему нравятся, что он в них любит! Ни капли!

- Ри-и-ита! – уже менее терпеливо повторил Коротков, для верности дотрагиваясь до моего плеча. Я подняла взгляд на него и снова подивилась тому, что даже сидя на стуле он умудряется быть гораздо больше меня, словно нависать каменной скалой.

- Прости, задумалась, - поспешно извинилась я и улыбнулась. Парень улыбнулся в ответ своей особой улыбкой, разгоняющей любые тучи плохого настроения. Он вообще был довольно неплохим, симпатичным во всех смыслах пареньком, одним из тех немногих, кто общался со мной еще с первого класса. Конечно, списывал он так же постоянно, но при этом всегда замечал мое плохое настроение и всячески его поднимал. И из-за чего, казалось бы? Просто полгода просидели за одной партой. Хотя, смело скажу, что это были лучшие полгода моей школьной жизни.

- О Рогожиной? Ты меня пугаешь, - Игорь засмеялся. – Лучше скажи, как ты себя чувствуешь.

- Почти прекрасно, - не солгала я. На физическое состояние было грех жаловаться, а что до духовного… при всем уважении, не его это дело, да и никого другого – только мое личное. – Ничто так не способствует хорошему самочувствию, как пропущенная биология.

- Золотые слова, Рита, золотые слова! Кстати, спасибо тебе огромное за физику, уж не знаю, что бы я без тебя делал, - и, просияв пуще прежнего, парень наклонился ко мне и чмокнул в щеку. Не первый раз, между прочим, и это ни к чему не обязывало. Только почему-то Рогожина с Писаревым тут же о чем-то усиленно зашептались. - Батя бы не простил, если бы я не вытянулся по физике, и прощай мечта о нормальных каникулах. Я обязательно привезу тебе сувенир, даже два. Нет, три!

Я не выдержала – засмеялась. Сколько всего мне обещал этот веселый паренек, сколько раз говорил подобное – но, что самое главное, не бросал слов на ветер. Как вспомню окончание девятого класса, когда он мне килограмм шоколада притащил, как и обещал…

Маша вдруг резко подорвалась, прикрикнула на Олега и быстро зашагала к выходу, так, словно хотела догнать кого-то.

- Маразм крепчал, - прокомментировал происходящее Игорь после того, как Писарев разразился руганью и ушел курить. – Знаешь, мне иногда кажется, что без них наш класс был бы спокойней, но гораздо скучнее.

Спорить я не стала.


Когда до звонка оставалась всего пара минут, вернулась Катя, причем, увидев меня на месте, сильно удивилась:

- А чего это ты тут?

- А почему я должна быть где-то еще? – вопросом на вопрос ответила я.

- Ну, Дима же… - начала было девушка и вдруг осеклась. Даже отшатнулась испуганно – так впечатлил ее мой неконтролируемый взгляд.

- Что Дима? – дрогнувшим голосом уточнила я, не зная, что и думать. В голову одна за одной лезли плохие мысли, причем чем дальше, тем страшнее.

- Он же вроде к тебе пошел, - успокоила меня Щербатова. Я облегченно вздохнула, но потом червячок опасений начал грызть меня с новой силой. – Он как узнал, что ты в школе, так и рванул к тебе, не дослушав нас с Сашей. А мы, между прочим, отличную вещь ему предлагали: на выходные поехать ко мне на дачу, покататься на коньках – папа специально бассейн заморозил, да и вообще весело отметить ровно год с тех пор, как Саша первый раз предложил мне встречаться…

О, это было в стиле Кати: отмечать что-то подобное. Самый смех в том, что с Керном они начинали встречаться раза четыре-пять, так что ее уточнение про «первый раз» имело огромное значение. Неудивительно, если ей захочется отметить второй, третий, четвертый, пятый раз…

- Тебя я, кстати, тоже приглашаю, - отвлекла меня от веселых раздумий девушка совершенно уж нереальным предложением.

- Меня? – для убедительности даже указала на себя. Щербатова рассмеялась.

- Нет, твоего злого двойника! Серьезно, возражения не принимаются. Маленький круг: я, Саша, Дима, Игорь и ты. Заметь, все хорошо знакомые и близкие! – спорить с такой Катей было себе дороже. Я и не стала: посмотрим, что будет дальше, до выходных времени еще много. Тем более что сейчас беспокоило другое.

- Говоришь, Дима… шел ко мне? – осторожно напомнила я первоначальную тему разговора.

- Именно, - беззаботно подтвердила девушка. – Странно, он не мог не дойти… Тем более что так хотел с тобой о чем-то поговорить…

И тут все встало на свои места. И внезапная ссора Рогожиной и Писарева, и то, что она словно за кем-то побежала, и даже нехорошее предчувствие, возникшее после разговора с Игорем…

Хотелось убежать с урока, найти Диму, что-то ему объяснить, спросить… просто увидеть, наконец. И вырвать волосики этой улыбающейся куколке Рогожиной.

Но это непозволительное хамство – убежать с урока классной руководительницы.


Увидеть Диму мне удалось только к третьему уроку, да и то совершенно случайно: в библиотеке. Причем я зашла туда просто чтобы отдать наконец-то так и не пригодившуюся книгу по украинской литературе, а парень… он с живым интересом листал книгу по головоломкам и математическим фокусам, заученную мною до дыр.

- Эм… привет, - тихо и неуверенно поздоровалась я. Дима встрепенулся, поставил книгу на полку и посмотрел на меня так, что мне захотелось отшатнуться – столько всего непонятного и пугающего было в этом взгляде. А еще там была боль, много боли, и от этого было только гаже. – Ты… хотел со мной поговорить?

- Разве? А, действительно. Но ты была слишком занята, – а это уже злая ирония. Точно, пришел в самый неподходящий момент. Только неужели это его как-то зацепило? – Еще вопросы?

- О чем ты хотел поговорить? – я незаметно ущипнула себя за руку, лишь бы прогнать это нехорошее ощущение, от которого хотелось разрыдаться. Во всяком случае, глаза начали характерно печь – я впилась ногтями в ладонь. Помогло.

- Хотел спросить, что будет на лабораторной по физике, - секунду заколебавшись, наконец ответил Дима. – Но она у нас только что была, так что это мне, сама понимаешь, уже не нужно.

Звучало все складно и убедительно: у нас с 11-Ф действительно часто получалось так, что контрольные и лабораторные у них проводили на урок позже, чем у нас, а текст был один и тот же, так что филологи часто практиковали списывание еще до самого урока. Логично, правдиво – до тошноты. И не похоже, что лжет – либо лжет слишком хорошо.

Только вот незачем Воронцову лгать в чем-то столь незначительном.

- Понятно. Пока, - сказать два слова, развернуться и уйти оказалось трудно. Трудно было сидеть на уроках, мчащихся слишком быстро, словно издеваясь: сегодня последним две физкультуры, сведенных с 11-Ф. И Дима Воронцов ни за что не пропустит любимый урок.

Довершением всего стал «Познай себя», на котором снова проверяли наш уровень то ли интеллекта, то ли что-то в этом духе. За семь минут до конца урока я не выдержала и, как и в прошлый раз, отпросилась в туалет, хотя и не хотелось.

Где-то на задворках сознания мелькнула шальная мысль: а вдруг Дима опять прячется там от биологички? Вдруг я сейчас открою дверь и ощущу на себе насмешливый взгляд невозможных серых глаз?

Туалет, как и положено, был пуст. Усевшись на тумбочку, я нарочито бодро достала мобильник и сняла блокировку, но на этом успехи закончились. Я так и осталась сидеть, уставившись на экран и задумавшись о чем-то непонятном настолько глубоко, что, когда до конца урока осталось четыре минуты, не сразу поняла, что это за музыка играет в пустой комнате. Мне звонил незнакомый номер. Разумеется, трубку я взяла.

«Рита Беликова?» - вопросил отдаленно знакомый мужской голос.

- Да, а кто это? – тут же спросила я. В трубке раздался легкий смех.

«Надо же, не думал, что вы не вспомните».

Вспомнила. Перед глазами встала улыбка человека, с легкой руки которого воскресенье превратилось в худший день в жизни.

«Кажется, все же вспомнили и узнали. Это похвально, - наверняка этот мужчина все еще улыбался. Телефон несколько искажал его голос – но он так и остался правильно поставленным, подходящим скорее актеру или певцу, и при этом пугающим. – Вас, должно быть, заботит, зачем я вам позвонил? Ничего сверхъестественного, не переживайте заранее. Я просто хотел удостовериться, что с вами все в порядке. Все ведь в порядке?»

- В полном, - тихо ответила я, сжимая правую руку левой, лишь бы она не тряслась.

«А ваша мама? Как она отдыхает в горах?»

- Хо.. рошо, - еще тише, едва удерживая телефон в руках.

«Это замечательно, - Шекспир снова засмеялся так же легко и неискренне. – Но вам, дорогая Рита, совершенно не стоит меня бояться, вы в безопасности, а я не настолько аморален, чтобы угрожать юным девушками. И я, правда, просто хотел удостовериться, что все в порядке. До свидания».

Когда раздался звонок, я все еще сжимала телефон, разрывающийся размеренными короткими гудками.

Позвонил удостовериться, все ли со мной в порядке, конечно… Напомнить решил о том, что говорил до этого, чтобы не забыла, что я и мама под прицелом.

Да пропади оно все пропадом! Какого черта все это вообще происходит?!

…«Звони мне, если что-то опять произойдет, пиши или еще что в этом духе, но не держи в себе»…

Точно, у нас сейчас сведенная физкультура, Дима никогда ее не пропускает… Дойти до раздевалок – две минуты, по дороге столкнуться с Катей и все-таки забрать вещи – еще тридцать секунд. Только бы он не ушел, только бы не ушел….

Он не ушел. Более того, уже успел переодеться.

- Дима… - а всего пару секунд назад в женскую раздевалку вошла Маша Рогожина. И она единственная во всей школе пользуется таким розовым блеском…

- Что? – нет, это не грубость, это что-то другое, чему я не могу подобрать названия. Ни сейчас, когда единственное желание – разрыдаться на плече у этого парня, всего пару секунд назад…

- Блеск Рогожиной стирается только средством для снятия макияжа.

В том, чтобы прогулять физ-ру, нет ничего такого. Тем более что есть настойчивое приглашение в гости на улицу Ленина, дом 25, квартира 18. Подъезд первый, этаж пятый. Дверь деревянная и явно новая. Хозяин в одних спортивных штанах и полотенце, сползшем с влажных волос на плечи.

Молча пропускает в комнату, ведет в зал, усаживает на диван и подает стакан воды.

- Не думал, что ты придешь так скоро, - ленивая полуулыбка. – Что-то случилось или ты хочешь что-то спросить?

- И то, и другое. Мне звонил тот человек, который назвал себя Шекспиром. А спросить…

- А спросить ты хочешь про моего непутевого племянника, - не спросил, а утвердил Кирилл Викторович. Раздался стук в дверь – три коротких удара и три длинных. – А вот и он.

Сердце замерло, словно не оно пару секунд назад отбивало чечетку.

- Побудь пока в спальне, нехорошо получится, если он тебя увидит, - и, не дожидаясь ответа, Кирилл Викторович подтолкнул меня в спальню и закрыл двери, словно намеренно, не полностью. Я тут же опустилась на пол и припала к щели. Оттуда прекрасно был виден диван, на который сел хозяин, но совершенно не просматривалось кресло, которое всего секунду назад занял Дима.

- Я идиот, - сказал он, не дожидаясь, пока его о чем-то спросят.

- А еще у тебя на губах след отвратной помады, - «утешил» его дядя. – И до тошноты напоминает цвет помады твоей прошлой пассии, Рожкиной, что ли…

- Рогожиной, - судя по голосу, Дима чуть усмехнулся – наверняка из-за такого коверкания фамилии красотки. – Это она и есть. Поэтому я и идиот.

- Действительно. Идиотский поступок.

- Нет, мы с ней не стали снова встречаться, не подумай, - парень вздохнул и замолчал, словно подбирая слова. - Просто у меня было отвратное настроение.

- И виной всему очаровательная Марго? – Кирилл Викторович усмехнулся. Я вздрогнула. И Дима тоже вздрогнул – но я этого не видела.

- Возьми с полки пирожок, - проворчал он. – Да, всему виной именно она, ты как всегда прав! Только вот ничего такого она не сделала – просто мило беседовала с Игорем, который, между прочим, мне друг и с ней хорошо общается, да еще и имеет привычку девчонок в качестве благодарности в щеку целовать. Совершенно ничего – а мне уже убить его хочется! - Дима снова замолчал и продолжил уже спокойнее. – А тут еще эта дура Рогожина, мало ее, что ли, Писарьков трахает, приклепалась. Так ладно сначала просто что-то говорила, а потом еще и целоваться полезла, как раз перед физрой, а она у нас сведенная…

- И тут как раз мимо проходила прекрасная Марго? – с участием осведомился мужчина, хотя в голосе все равно слышалась насмешка, впрочем, слабая.

- Нет, она проходила мимо позже. И, похоже, не проходила мимо, а искала меня. И, знаешь, у нее такой вид был, словно опять что-то произошло… а тут эта гребаная помада! И ни на мобильный, ни на домашний Рита не отвечает. Хоть бы просто разрядился…

А ведь, и правда, у меня мобильник разрядился… но я тут же выкинула эту мысль из головы – сейчас все помыслы занимал разговор, который я не должна была слышать.

- Уверен, с ней все в порядке. Шекспир не сунется, пока у него не будет документов, а его шеф - трус и тем более не станет ничего предпринимать, так что не стоит переживать об этом, - успокоил племянника Кирилл Викторович. – Лучше переживай о том, как теперь будешь объяснять девочке, что ничего у тебя с этой дурой нет, да и вообще, она одна в твоем сердце…

- Еще слово в этом духе, и я тебя ударю, - прошипел парень. – Сколько просил не говорить подобное! Да еще и в таком тоне!

- А разве я не прав? - мужчина вопросительно вскинул бровь. – Ты думаешь только о ней. Не скажу, что ты влюбился или что-то в этом роде – ты и сам еще не разобрался толком. Но факт остается фактом. Это не просто подруга девушки твоего друга. И ты для нее тоже больше, чем просто знакомый, друг парня ее подруги. Не хочешь мучиться сомнениями – действуй, определи все для себя раз и навсегда.

- Не могу, - тихо, еле слышно отозвался Дима. – Не могу и все тут. Ты же знаешь, я одиночка и никогда не изменюсь. И всегда сам все порчу. И она не станет исключением – скорее даже наоборот. Понимаешь, она такая… живая, искренняя, легко поддающаяся влиянию, что любой неосторожный поступок с моей стороны – и она изменится, сломается…

Это было странно – почти пять минут слушать слова о себе, в большей степени правдивые, словно вырванные откуда-то изнутри. Я совершенно не знаю человека по имени Дима Воронцов – но он прекрасно знает глупую девчонку Риту Беликову.

- Все это, конечно, так, - выслушав племянника, задумчиво проговорил Кирилл Викторович, - но в одном ты не прав. Ты не сломаешь эту девочку, даже если будешь вести себя, как последняя тварь. И сам потом будешь за ней умирать, если сделаешь неправильный шаг. Или если так и продолжишь сидеть и ныть.

- Знаешь, Кирилл, ты иногда совсем не такая сука, как обычно кажется, - с улыбкой, это было слышно по голосу, ответил Дима.

- Фи, племянничек, - притворно скривился мужчина. – Сколько тебе говорил не ругаться! Вдруг у меня сейчас дама?

- Дама? – с насмешкой уточнил парень. – Очень смешно.

- Отчего же? Не смешно. Особенно тебе. У меня в спальне, припав к щели между дверью и дверным проемом и внимательно слушая все твои слова, сидит прекрасная Марго собственной персоной.

Дима резко подскочил. Я так же резко отскочила от двери, насколько это можно было сделать сидя на полу.

Что, черт побери, творит этот человек по имени Кирилл Воронцов?!

_________
*Человека привязывают так, что он не может пошевелиться или пошевелить головой, и в полной темноте ему на лоб медленно капает вода, где-то по капле в минуту. Через какое-то количество времени он сходит с ума.

Глава 14. Кирилл Воронцов

- Рита?! Здесь?! – Дима резко рванул к двери, но застыл, услышав смех. Этот странный смех словно заставил все замереть – даже само время.

- Шут-ка, - раздельно проговорил Кирилл Викторович. – Кстати, ты на секунду обрадовался. Хотел бы, чтобы она услышала твои откровения, чтобы не пришлось еще раз подбирать слова. Признайся в этом хотя бы себе.

- Хренов ты психолог, убить бы тебя за такие шутки, - в сердцах воскликнул парень и, не сказав больше ни слова, покинул квартиру. А я так и осталась сидеть возле кровати, обхватив колени, пока Кирилл Викторович собственноручно не поднял меня и не усадил в то самое кресло, в котором всего минуту назад сидел Дима.

- Зачем вы так? – спросила наконец я. – Это… жестоко.

- Это правильно, девочка, - неожиданно серьезно ответил мужчина. – Он получил ответы на свои вопросы, да и ты тоже. Провокация – часто единственный способ достучаться до кого-то. Во всяком случае, до моего дубоголового племянника. И, знаешь что, Марго, называй меня просто Кирилл и на «ты», не такой уж я и старый.

Признаться, я ожидала этого. Ожидала и боялась, и дело тут не в привитых принципах, вернее, не только в них. Это трудно объяснить, но это… пугает, что ли. Но противиться глупо и невежливо.

- Как скажете… скажешь, Кирилл, - без имени сейчас можно было обойтись, но мне захотелось сразу же попробовать назвать его по имени. И, что удивительно, это оказалось пугающе просто, как словно бы он был не дядей моего ровесника, а его старшим братом.

- Вот, видишь, это просто, и гораздо более удобно, чем мучиться с отчествами, - Кирилл Вик…. Кирилл улыбнулся, причем на этот раз на удивление тепло. – Хочешь чаю? Кофе не предлагаю – тебе от него сейчас стоит отказаться.

- Да, если можно, черный и без сахара, - успокоившись хоть немного, сказала я с улыбкой.

- Это правильно – пить чай без сахара, - поднимаясь с дивана, ответил мне мужчина. – Сахар портит вкус, зубы и фигуру.

- Я помню, вы… ты говорил, - я снова улыбнулась, правда Кирилл этого уже не видел – он скрылся в кухне, оставив меня одну. Только сейчас я заметила на столике пачку Kent’а, явно принадлежащего Диме: его дядя курит другие сигареты, гораздо дороже. А под пачкой лежала зажигалка в железном корпусе, на котором был выгравирован дракон. И вот уж не знаю, зачем, но я тут же взяла эту зажигалку в руки, словно бы она еще помнила тепло ладони Димы. Железо было холодным. Она не помнила.

Зато помнила я. Помнила тепло его холодной ладони, помнила то спокойствие, которое принесло прикосновение, помнила ту боль… и я никогда не забуду, просто не смогу забыть обычное прикосновение. Хотя, какое обычное: никто никогда так не сжимал мою руку. И ни из-за кого другого я никогда так не мучилась.

А эта зажигалка… всего пару минут назад он держал ее в руках, вот так вот откидывал крышку, зажигал ее. И огонь совсем не горячий: по нему можно провести пальцами и не обжечься. Холодные слова Димы обжигают гораздо сильнее. И его прикосновения – огонь просто не может так жечь.

- Надеюсь, ты не откажешься от печенья.

Я дернулась, словно была поймана с поличным. И совершенно неосознанно сунула зажигалку в карман.

Кирилл не заметил – или просто сделал вид, но весьма мастерски. Дожили, Рита, теперь еще ты клептоманкой стала…

- Спасибо, - неловко поблагодарила я, тут же ухватываясь за чашку. Разумеется, там кипяток, и, разумеется, я об этом забыла… Хорошо хоть, разлила не на себя, а на стол. И только тогда заметила, что у меня, оказывается, руки трясутся.

- Расскажи подробнее, что все-таки произошло, - вытерев небольшую лужицу салфеткой, наконец спросил Кирилл. При этом рядом со мной волшебным образом появился уже знакомый стакан воды и две темных таблетки. Не иначе как мое «любимое» успокоительное, которого я за свою недолгую жизнь перепила столько, что вспомнить страшно.

Отказываться было глупо.

- Сегодня в конце пятого урока… - проглотив таблетки и выпив весь стакан воды разом, начала я, - мне позвонил неизвестный номер. Я ответила. Это был тот самый человек, который разговаривал со мной, когда… когда вы пришли забрать нас. Шекспир, кажется. Я его еще и не сразу узнала – других проблем в голове было достаточно. А он… у него страшный голос. Красивый, но страшный, такой не забудешь. И, знаешь, зачем он звонил? Удостовериться, все ли со мной в порядке! И про маму спрашивал! Да еще и сказал, что просто хотел удостовериться, все ли со мной в порядке, что мне не стоит его бояться… Да как его можно не бояться?! Я боюсь его гораздо больше, чем тех, кто нас похитил! Правда….

Так, Рита, только не плачь. Да, страшно, да, глаза пекут, а сердце колотится так, что вот-вот замолкнет, да, хочется, чтобы ничего этого не было…

Я все-таки заплакала. Тихо, сжавшись, закрыв лицо руками, беззвучно, только изредка содрогаясь. А Кирилл так и продолжил сидеть и смотреть, ничего не предпринимая. Да и не нужно было, по правде. Нужен был не он, а другой, с такими же волосами, но другими глазами.

Интересно, а это он тоже специально, чтобы я поняла?

- С тобой все будет в порядке. И с твоими родителями тоже, - наконец произнес мужчина совершенно серьезно, не оставляя шанса на недоверие. – О вас есть кому позаботиться.

- Князь? – я тут же вспомнила все, о чем говорили те бандиты.

Кирилл усмехнулся и кивнул. Сделал еще пару глотков. Съел печенье. Снова пара глотков чая…

- И все-таки Ной побаивается отца, - задумчиво протянул он.

Так. Стоп. Отца?! То есть Князь – это не Константин Викторович, а Виктор не-знаю-как-его-по-отчеству? Вот те раз… Надеюсь, удивление на моем лице было не слишком явным.

- Думаю, тебе стоит узнать про этих двоих немного больше, раз уж так глубоко влезла в это дело. Наш с Костей отец, как ты знаешь, весьма успешный бизнесмен, но быть честным в этом мире нельзя. Либо нужно находить себе крышу среди сильных и нечистых мира сего, либо самому становиться таким. Отец выбрал второй вариант, причем получилось это у него в лучшем виде. Князя, не смотря на его почтенный возраст, боятся многие. А вот Ной – Степа Новиков – в лихие девяностые решил, что может его переплюнуть. Пытается до сих пор, даже в политику подался. Наглеет на глазах, так что папа даже рад, что Алексей так удачно решил поквитаться за дела давно минувших дней и нашел столько компромата: теперь этого излишне резвого политика можно хоть как-то держать в узде, чтобы не лез со своими счетами. Собственно, больше о том, что к чему и в чьи разборки вам с мелким посчастливилось влезть, тебе знать не стоит, - и снова сделал пару глотков, давая мне время переварить услышанное. – Если есть вопросы – задавай.

Вопросы были. Много вопросов, одинаково важных – таких, что не знаешь, что нужно узнать раньше. А половину даже не можешь облечь в слова.

- А Дима, он… - вопрос вырвался сам по себе. И даже договорить я не смогла – а Кирилл все понял.

- Он знает, разумеется. Но никакого отношения к этому не имеет и не хочет иметь, - он вздохнул так, словно это решение племянника доставляло немало проблем. – Не знаю, говорил он тебе или нет, но он хочет закончить юридический, как отец, а потом работать следователем. Надежда и опора для деда, называется, единственная отрада. Папа и так бесился, когда Костя стал адвокатом, а не согласился продолжать семейный бизнес, а потом еще и я пошел во врачи. Хорошо хоть, дядя Коля заступился вовремя, убедил, что я все равно заброшу любое семейное дело, с моей-то ленью… Не важно, впрочем, это мне просто нужно с кем-то поделиться.

- Понимаю… - ошарашено ответила я. И даже, правда, почти поняла все то, что касается семьи Воронцовых. Но при чем тут мой папа?

Собственно, этот вопрос и стал следующим. Кирилл задумался, словно не знал, что сказать. А, может, прикидывал, что мне стоит знать, а что говорить не следует – я так и не поняла. Этот человек был таким же непонятным, как его племянник.

- Они с Костей всегда хорошо общались, а потом еще и Маша так удачно подвернулась… Маша – это жена Кости.

- Я знаю, - прервала я ненужные объяснения. – И что они были близки с папой – тоже, - и замолчала – следующие слова дались мне с трудом. – Он любил ее, да? А она вышла замуж за другого?

- В общих чертах, да, - мужчина допил наконец-таки свой чай, поставил чашку, а потом посмотрел на меня так внимательно и серьезно, что я невольно замерла, боясь пропустить хоть одно слово. – Я знаю больше. Могу рассказать все то, что как-то рассказала мне Маша. Только ты уверена, что хочешь услышать историю и своей семьи тоже из уст постороннего, по сути, человека?

- Да.

Если честно, я не была уверена ни на каплю. Просто на секунду появилась решимость – и я сказала, зная, что больше не смогу, а другого такого шанса может и не быть. Мне было безумно страшно, но, с другой стороны, хотелось наконец-то узнать, что же произошло между нашими семьями – тем более что вряд ли папа или мама что-то мне расскажут.

- Ты знаешь правду: твой отец любил Машу. А еще они с Костей общались достаточно хорошо, чтобы он познакомил этих двоих… Вот уж не знаю, если честно, какой именно был расклад – я тогда еще под стол пешком ходил. То ли Алексей был таким уж нерешительным, что так и не зашел дальше прогулок, то ли еще что, но любовь его стала со временем безответной – мой любимый братец покорил сердце юной девицы. Дошло все до того, что она забеременела – у нас в семье почему-то всегда дети рано появляются, только я – исключение во всех смыслах. Потом свадьбу сыграли, и, как я понял, на этой самой свадьбе твой папа был свидетелем, а мама – свидетельницей, и, закономерно, закончилось у них все так, как закончилось. Сначала молодые семьи между собой общались, потом как-то поубавились отношения, особенно у Маши и Елены. Костя со студенческим другом так и продолжали общаться, тем более что Алексей стал работать у отца: тогда ему как раз нужны были специалисты. А пять лет назад… - Кирилл на секунду замолчал, а потом посмотрел мне в глаза. Все-таки, необычные у него глаза, смотрят в самую душу, пленяют и не дают отвести взгляда, - Степан Новиков познакомился с невесткой своего противника и влюбился с первого взгляда. Может, конечно, и не совсем влюбился, но Маша так крепко завладела его мыслями, что сначала он всячески пытался ее охмурить обычными методами, а потом, потерпев неудачу, перешел к методам преступным. И…

- Ее убили, - тихо закончила я. – Вот почему отец тогда бросил все и уехал…

- Не смог находиться рядом с тем, кто не уберег когда-то любимую им девушку, - подтвердил мои догадки мужчина. И все, что он говорил, был правдой – такое не придумаешь, да и незачем. Все, кроме одного.

- Не когда-то любимую, - слова получились тихими и даже жалкими. – Он любит ее до сих пор, несмотря на то, что ее уже нет…

- Он и тебя любит, Рита, и маму твою. Поверь, мне незачем тебя утешать.

Пусть даже он и лгал – от этих слов стало легче.

- Кирилл… скажи, почему ты вот так вот просто рассказываешь то, что, по сути, мне знать не положено? – не спросить я не могла. Надеялась понять этого человека чуть лучше, что ли. Надеялась – это ключевое слово, ставшее мне в последние дни родным.

- Если ты в это влезла, значит тебе следует знать, из-за чего это все происходит, - спокойно ответил мне Кирилл. – К тому же, с чего ты взяла, что я рассказал тебе все? Есть еще кое-что, что имеет огромное значение, но лично с тобой никак не связано. Но, даже если бы это имело непосредственное к тебе отношение… Даже Дима не знает. И если первым узнает кто-то другой, он не просто обидится – это будет форменное предательство, - он взял оставленную племянником пачку сигарет, вытащил одну, закурил – у него была своя зажигалка, изысканная и чертовски дорогая. – Это, что, восьмерка? Надо с ним поговорить, что ли, - затянувшись и чуть поморщившись, сказал он. Затянулся еще раз, стряхнул пепел в каменную пепельницу и положил туда сигарету, впрочем, не выпуская из пальцев. – Можешь ему так и сказать. Если он поймет, с чем связан самый большой Костин секрет, и спросит прямо, брат никуда не денется, ответит. Только я не могу даже намекнуть: обещание и все такое, знаешь ли.

Он снова затянулся. А я только и смогла сказать тихое «спасибо».

- Слушай, ты же у нас мастер всяких головоломок и прочего, - вдруг произнес мужчина, когда я уже подумывала о том, чтобы уйти. Он не спрашивал, а утверждал. – У меня к тебе будет одна задачка… - поднялся, прошел к полочке, на которой стояли лишь часы, семейная фотография и фарфоровая статуэтка – грациозная белоснежная леди. Он бережно взял эту статуэтку и поставил передо мной. – В ней есть секрет, который я не могу разгадать уже почти два года. Может, у тебя получится?

- Не знаю, никогда с таким не сталкивалась, - честно ответила я, взяв статуэтку в руки. Такая хрупкая, такая холодная и, в то же время, нежная… - И даже не слышала, что статуэтки бывают с какими-то тайниками.

- Я, если честно, тоже, - Кирилл тяжело вздохнул. – Но, как видишь, такая вот уникальная вещица сейчас перед тобой. Только, пожалуйста, не разбей.

- Хорошо, - признаться, ответила я уже на полуавтомате: эта странная вещица вдруг заполонила все мои помыслы, как и любая другая стоящая загадка. Подумать только, я уже и забыла это прекрасное, непередаваемое чувство тайны, которую тебе нужно разгадать, и теперь настолько погрузилась в него, что едва не пропустила мимо ушей слова Кирилла.

А, может, ему показалось, что я уже давно не с этим миром, и он заговорил (перед этим снова закурив), надеясь, что я не услышу или хотя бы не пойму, - но, судя по всему, ему просто надо было это сказать.

- Ее мне подарила девушка, - он говорил негромко, медленно, тщательно подбирая слова, - которая, по сути своей, такая же фарфоровая статуэтка. Красивая, но холодная, далекая, словно из другого мира, - он затянулся и выпустил клубы дыма к потолку, провожая их задумчивым взглядом. – Но такая желанная, что в любой другой я вижу ее. И в ней тоже есть секрет, который я никак не могу разгадать, но отчаянно пытаюсь уже не один год. А она только смеется, да еще и подарила эту статуэтку, сказав, что если я разгадаю секрет фарфоровой леди, пойму и леди живую. Она словно играет со мной. Постоянно, совершенно не заботясь о том, что скоро я могу не выдержать…

Сигарета переломилась, а я вздрогнула, едва не уронив заветную вещицу.

- Знаешь, Рита, о чем я хочу тебя попросить… не играй с Димой. Он не заслужил подобного. Даже если будет тупить и тормозить, как стадо ослов, он все равно не заслуживает пренебрежения и несерьезного отношения. Он не такой, как я, как Костя, как отец. Он весь в Машу, просто немного запутался. Да и ты тоже. Может, запереть вас вместе, пока не выясните отношения? Или еще напоить для верности?

Даже если вопрос был не риторическим, отвечать я не рискнула, а лишь молча слушала, можно сказать, мысли человека, понять которого мне не дано природой.

- Серьезно, вы ведь уже не маленькие. Ладно, он со своими принципами, но ты, Рита, умная ведь девочка. И не надо говорить, что боишься или нет опыта – это все, знаешь ли, не столь важно. Определись, наконец, чего ты ждешь от него и от себя – и может он тоже наконец-то все поймет. Ведь и правда, болван, искренне верит, что приносит всем только беды, и даже в смерти Маши себя винит. Боюсь представить, что с ним будет, когда он узнает, что его обманывали… Так, стоп, - Кирилл замолчал и нахмурился. – Что-то я начинаю болтать лишнее. Да еще и курю перед юной леди… Ты пока разбирайся, можешь налить себе еще чаю, а я пойду на балкон.

И, неопределенно махнув рукой, вышел из комнаты. Вернулся он только через двадцать минут, когда я уже начала развлекать себя музыкой. Хотя, «развлекать» - громко сказано, треки попадались на редкость грустные. Только почему-то затягивали в мир своих слов, причем не только меня – это я поняла, заметив, наконец, замершего в дверном проеме Кирилла.

- Скажи, что простишь, и все вернем*, - задумчиво повторил он, а потом встрепенулся, словно отгоняя лишние мысли. – Ну, как успехи?

- Никак, - честно призналась я. Определенно, в этой статуэтке что-то было, но я не смогла обнаружить и намека на отгадку.

Кирилл словно бы ожидал такого ответа.

- Значит, надо, чтобы я все-таки разобрался сам, - горько усмехнулся он. – Тебе, кстати, пора бы отправиться домой. И позвони хотя бы Кате, а она уже моему непутевому племяшу передаст, что все с тобой в порядке…

Спорить я не стала. Только когда уже стояла перед открытой дверью, осмелилась спросить:

- Ты сказал, что Дима не заслуживает того, чтобы с ним играли, не заслуживает пренебрежения… А ты, что, заслуживаешь?

Ответом была усмешка: кривая и болезненная.

Ты тоже не заслуживаешь, но упрямо считаешь иначе.

___________
*Строчка из песни Бумбокс – «Скажи, как мне жить».
Вторая песня, игравшая тогда у Риты и которую слышал Кирилл – «Ангел», Animal ДжаZ.

Глава 15. Почти

Суббота наступила неожиданно.

Отец так и не вернулся, и даже не звонил; по крайней мере, мне – маме он звонил каждый день. И это… обнадеживало, что ли. Позволяло думать, что те года, что они прожили в браке, не были ложью и обязательством перед нежеланным, по сути своей, ребенком?

После разговора с Кириллом что-то неуловимо изменилось. Во всяком случае, плакать мне больше не хотелось. Хотелось… даже не знаю, чего. Увидеть маму, обнять, сказать, что люблю ее. Увидеть папу, такого же любимого, несмотря ни на что. Понять, что все будет в порядке.

Но только, что удивительно, не хотелось вернуться к началу – к тому злосчастному и, одновременно с этим, прекрасному дню, когда мама потеряла покой, а я обрела человека, без которого, наверно, не смогу больше прожить.

Наверно, я все-таки влюбилась. Между прочим, впервые – раньше все обходилось лишь слабой симпатией. А, может, это что-то другое: если честно, не знаю. Но хочу узнать, иначе просто не смогу.

Я ждала этой субботы. Но она все равно наступила слишком неожиданно.

Так сказала и Катя, отчего-то решившая, что в этот знаменательный день не понравится своему парню, хотя выглядела она просто замечательно. Уложила свои короткие светлые волосы, надела невероятно подходящее ей фиолетовое платье – на месте Керна я бы от такого на раз обомлела - накрасилась так, что любой визажист обзавидуется, но при этом неброско и натурально, но главным был взгляд. Тот самый взгляд влюбленной девушки, который не смог описать ни один классик.

А как она радовалась огромному букету из ромашек – и где только Саша, сам какой-то неожиданно сияющий, нашел их зимой?

А вот Дима контрастировал с другом – угрюмый и местами даже раздраженный. Но все равно отпустил подруге дежурный комплимент, правда, уже после того, как это сделал как всегда беззаботно-веселый Игорь.

И теперь в количестве пяти тел и огромного букета мы ехали на Катину дачу с таким расчетом, чтобы вернуться только завтра. Дима, как единственный совершеннолетний, вел машину, кажется, даже его собственную – весьма дорогую, даже по моим скромным познаниям, черную Ауди, рядом с ним, впереди, сидел Игорь, а сзади разместились Саша, Катя и я. Причем эти двое всю дорогу щебетали о чем-то своем, а Игорь поочередно развлекал меня и Диму байками о шашлыках, которых сегодня, к его огромному сожалению, не предвидится.

Но при всей своей непринужденности атмосфера почему-то таковой не была. И мрачность умудрялись нагонять только 40% от общего числа приглашенных на праздник.

- Так, я не понял, ты не рад нашему с Катей счастью? – Керн, разлив наконец-то бутылку красного шампанского, серьезно посмотрел на друга, так и не вручив ему бокал – словно раздумывал, а заслужил ли он. Странно, вроде еще не должен был захмелеть, а сразу видно – нетрезвый…

- Ни капли, - серьезно заявил Дима. – На самом деле, наверно, только ты один не заметил: я влюблен в Катю еще с садика, причем настолько сильно, что только ее любовь к тебе удерживает меня от того, чтобы не убить тебя прямо сейчас. А потом, заодно, и всех свидетелей, - на этих словах он обвел остальных (то есть немного не понимающих, что происходит, нас с Игорем) красноречивым взглядом. – И если ты сейчас же не оставишь меня в покое, на этой даче скоро найдут пять трупов. Я от горя и любимую, и себя убью.

Первой не выдержала «любимая», а вслед за ней и все оставшиеся четверо «будущих трупов». Только мне, если честно, не было так уж и смешно. Скорее даже грустно: вот так вот всегда этот несносный человек уходит от прямого ответа; прячется за шутками, отговорками, иронией и сарказмом, часто контратакует – и это вместо того, чтобы поступить, как любой другой, на его месте: поделиться с другом тем, что его гложет.

«Я одиночка и никогда не изменюсь».

Да кто же сказал тебе такую глупость?

- На самом деле, это ужасно, - отсмеявшись, первым подал голос Игорь. – Здесь, оказывается, такая трагедия, а во-первых, у нас нет вина, а во-вторых, - тут он зачем-то наклонился ко мне и прошептал: - Подыграй мне, - а потом уже громко произнес, - мы с Марго в вашей будущей маленькой шведской семье чувствуем себя лишними, и оставим вас, заодно принесем вина, - и бесцеремонно поднял меня и, ухватив за локоть, уволок в кухню. Хорошо, что хотя бы предупредил, а то я за себя, если честно, не ручаюсь. Только вот все равно не могу понять: что это все значит?

Собственно, именно этот вопрос я и задала ему, как только мы оказались на кухне. Еще и демонстративно загородила собой холодильник – хотя это и было бесполезно.

Коротков посмотрел на меня серьезно-серьезно, а потом вдруг выдал:

- У тебя кто-то умер? Или тебя бросил парень?

Я подавилась воздухом.

- Нет, конечно, не дай Бог, - это к первому. – И парня у меня не было, но это к делу не относится, - это уже ко второму. И какая-то непонятная обида, раздражение: - Что за глупые вопросы?

- А что за траурный вид? – несмотря на почти неприкрытую агрессию, Игорь продолжил смотреть на меня своими серьезными карими глазами с какой-то непонятной долей сожаления. – Что у тебя, что у Воронцова, и такое впечатление, что между вами что-то серьезное произошло. И не надо тут лапшу на уши вешать, что все в порядке. Я и тебя, и его уже больше десяти лет знаю, и если он еще может отшутиться, то у тебя все на лице написано. Не буду спрашивать, что произошло, но сегодня у твоих друзей и просто отличных ребят праздник. Празд-ник. И не надо им его портить своей угрюмой мордашкой, тем более что веселая ты гораздо симпатичнее, - и бесцеремонно отодвинул меня, достал сразу две бутылки вина – господи, сколько же они купили-то? – одну вручил мне, и только в проходе обернулся с немым вопросом: «Идешь?».

Он, что, только что сделал мне комплимент?


- Поворковали, голубки? – Керн встретил нас усмешкой. Катя ткнула его в бок, а Дима лишь на секунду окинул Игоря взглядом. И, господи, если бы он так смотрел на меня… Но на меня он даже не обратил внимания.

- Марго, не отдавай им вино, - игнорируя всех и вся, заявил мне парень с хитрой усмешкой. – Давай лучше возьмем нашего отчего-то молчаливого друга да сообразим на троих…

«Молчаливый друг» так же молча запустил в излишне предприимчивого товарища подушкой.

- И это он еще говорил о шведской семье? – вопросил у вселенной Саша с видом великомученика.

- Ладно, хватит ломать комедию: у меня возник тост, - наконец-то изрек Коротков и сел на свое место – с краю большого, смело вмещающего троих дивана. С другого края сидел Дима. А по середине кто? Конечно же, Рита, которую сегодня, кажется, хотят убить. Причем непонятно за что.

Ну, ладно, что я, не ездила в общественном транспорте? И вообще, расстояние между ногами Игоря и столом есть, так что пролезть не составило труда. Только вот почему атмосфера снова накалилась?

- С вашего разрешения, поменяем руку, - дождавшись, пока я сяду на свое место, наконец сказал Коротков. Открыл бутылку, – как же хорошо, что это не шампанское, с моей удачей на меня обязательно бы попало – наполнил бокалы, причем нам с Димой почему-то больше, чем остальным. – И выпьем за то, чтобы в следующем году мы собрались здесь таким же составом, но некоторые, как минимум некоторые – в ином качестве. И не спрашивайте, что я имею в виду, кому надо, тот поймет.

Изящно, подумала я, делая глоток кисловатой алой жидкости, в одном тосте пожелать и оставаться дальше парой и друзьями, и поступить – а про иное качество он наверняка имел в виду то, что мы станем студентами.

И, нет, мне не приходят в голову другие мысли, совсем не приходят! И, хорошо, я скажу тост. За то, чтобы мы все оставались теми, кто мы есть. И, конечно же, выпью, и вообще, Дима, не надо так на меня смотреть.

Сыграть в твистер? Замечательно, всегда хотела в него поиграть. И что такого странного в том, что я никогда не играла в твистер? Просто у меня были другие развлечения… и нет, Керн, я не торчу все лето в библиотеке.

Катя, ты не играешь? И почему я не надела юбку… Ладно, попробуем. И вовсе это не смешно, я, и правда, в первый раз, и вообще, кто до этого разливал вино? Да, да, я тебя имею в виду, подлый провокатор! Ой, Дима, прости, я на тебя чуть не упала… И ты, Игорь, что я на тебя все-таки упала. Я сама поднимусь! Вот, видишь, уже стою. И не надо меня держать!

Дима? Ты куда? Курить? Вредно же… Игорь, и ты? А ты разве?.. Хорошо, молчу, молчу. Я вот пока с Катей поговорю…

Ан-нет, не поговорю. И вообще, я тут лишняя, пойду, что ли, погуляю по дому...


- Слушай, это уже перебор! – оказывается, я уже дошла до того балкона, на который все вдруг отправились курить. Игорь, определенно некурящий Игорь, отчитывал Диму тем же тоном, каким отчитывал меня на кухне. – Вот что ты к девчонке пристал-то?

- А ты чего? – с вызовом ответил Воронцов. Я вздрогнула: сколько стали было в этом голосе, сколько раздражения и гнева. А еще боль, совсем чуть-чуть, но она там определенно была.

Игорь хотел что-то ответить, но, как всегда, вмешался случай, выбравший своим вершителем на земле почему-то меня. Я банально чихнула. И еще раз. И снова.

- Катя с Керном там как-то заняты… - попыталась оправдаться я с глупой улыбкой, заходя на балкон. – Простите, что помешала.

- Да ничего, ты не помешала, - с улыбкой заверил меня Игорь. – Правда, Воронцов?

- Именно, - фыркнул Дима, а потом вдруг посмотрел на меня с какой-то долей иронии и насмешки. – Кстати, Рыжая, мы на тебя все-таки плохо влияем. Пила наравне со мной.

- Так кто же виноват, - я меланхолично пожала плечами, а потом неожиданно даже для себя усмехнулась. – А, может, это ты сдаешь позиции?

Это был вызов. Глупый вызов, который Воронцов принял – это было видно по его усмешке.

Но снова, как говорится, не судьба, в этот раз принявшая облик задорной песенки – у Игоря зазвонил мобильник, и он с покаянием покинул уютный балкончик. Уютный, но, к сожалению, холодный – это я почему-то заметила только сейчас, хотя вышла в кофточке с рукавом на три четверти. И это тут же заметил Дима, более мудрый – он прихватил с собой кофту. Которую тут же, не спрашивая и не дожидаясь ответа, накинул мне на плечи.

- Если ты еще и заболеешь… - проговорил он, отчего-то не опуская руки. А потом словно вспомнил что-то, спохватился, отошел – и снова та стена отчуждения, воздвигнутая непонятно когда и непонятно кем.

- Спасибо, - только и проговорила я прежде, чем Игорь вернулся.

- Тут такое дело… - он взъерошил волосы, неловко и как-то виновато улыбнулся. – В общем, моя девушка решила, что я ей изменяю, и срочно требует явиться – тем более что у нее там кое-что стряслось, о чем вам знать не положено. Такси я уже вызвал, сейчас извинюсь перед Катей с Саней, и адьес, дача и шумная компания, здравствуй, любимая, но капризная Аня.

- У тебя есть девушка? – с каким-то недоверием уточнил Дима.

- Представь себе. Я разбил тебе сердце? – этот чертов шутник еще и подмигнул, а я не выдержала, рассмеялась. – Так, ладно, до понедельника. Надеюсь, вы до понедельника оклемаетесь, алкоголики.

- Уж кто бы говорил, - Дима пожал другу руку с улыбкой, которую я сегодня на его лице еще не видела – не было в ней той фальши, что была раньше. Словно странная стена вдруг начала рушиться.

Меня Коротков поцеловал в щеку. Жаль, я не заметила, каким взглядом на него посмотрел Дима. И, добавив короткое пожелание как следует развлечься, обязанный перед девушкой бедняга покинул уютный балкон.

А стена осталась.

И с этим надо было что-то делать.

- Ты злишься из-за того, что произошло в выходные? Да, это моя вина, но…

- С чего ты взяла? – резко оборвал меня парень, но при этом даже не взглянул. – С чего ты взяла, что я вообще злюсь?

- С чего, с чего, - теперь злиться отчего-то начала я. – Я, что, по-твоему, не вижу? Что вообще с тобой происходит?

- Ничего, - не замечая моего тона, спокойно ответил Дима. – Тебе показалось. Может, не стоит столько пить?

- Столько? Да, господи, не пьяная я! И ничего мне не показалось! – я в сердцах взмахнула руками. Кофта сползла с плеч, грозя упасть на пол…

Но Дима подхватил ее и набросил обратно – и теперь был слишком близко. И что-то словно перемкнуло в моей отказывающейся соображать голове. Все стало на свои места: и странное поведение Димы, и его почти враждебность, и тот странный вопрос, и взгляд… А ведь если бы это касалось не тебя, Рита, то ты бы догадалась раньше.

- Дима, ты, что… ревнуешь? – спрашивать такое было почти безумием; наверно, все мы чуточку безумны. Во всяком случае, на этом балконе – так точно.

Парень, вопреки моим опасениям, не отпрянул. Только руки как-то незаметно начали сжимать мои плечи.

- А даже если так? – Дима наконец-то посмотрел мне в глаза. Сколько всего было в этом взгляде – даже будь я мастером слова, не смогла бы подобрать точного определения.

- Я не давала повода, - наверно, не пей я ничего, ответила бы иначе. Но сейчас иначе не могла. – В отличие от некоторых.

Воронцов лишь усмехнулся – и словно не было того взгляда. Всего лишь усмехнулся, а такое чувство, что оскорбил. Поэтому я резко развернулась, освобождаясь и от рук парня, и от вдруг опротивевшей кофты, сделала шаг… Но больше мне не позволили.

Дима, все-таки, сильный; но, попав в кольцо его рук, я почему-то не стала вырываться.

- Ты меня удивляешь, Рита, - прошептал он, наклонившись непозволительно близко. Я ощущала его всем телом, и это было до того ново, пугающе и приятно одновременно, что, спроси Дима сейчас что-то, я бы не смогла ответить. Но он не спрашивал – говорил сам. – С каждым днем все больше и больше. Такая благоразумная, правильная… а порой ведешь себя, как последняя идиотка. Да и я не лучше – хуже. Гораздо хуже. Словно совсем обезумел. Готов убить своего друга, стоит ему только посмотреть на тебя. Да не только его, любого. А насчет Рогожиной… нет с ней ничего. Ты мне веришь?

Я лишь кивнула – этому шепоту было невозможно не верить.

- Правда, совсем ничего. Дура она, не в моем вкусе, - зачем-то продолжил эту тему парень. – Да и не могу я ни о ком другом думать, кроме как о тебе. Но…

Что «но», мне узнать не удалось.

Впервые в жизни я готова была убить свою лучшую и, пожалуй, единственную подругу.

И впервые в жизни, наплевав абсолютно на все, первая, совершенно точно первая, поцеловала парня. И снова все мысли вылетели из головы, утопая в той невозможной нежности, что дарили мне самые желанные губы на свете. Теперь он позволил мне обхватить руками его шею, зарыться пальцами в волосы – и сам обнял, прижал еще сильнее, словно старался отгородить от всего мира.

И мне не нужен был никто другой. И никогда больше не будет нужен.

Это не было объяснением даже в самом широком смысле: Дима не сказал ничего конкретного, а я вообще молчала. Но это было чем-то гораздо более важным, чем какие-то утверждения, обещания, признания. И, главное, это было. Был этот балкон, были эти слова, были эти губы, руки… Это все было, и оно никуда не денется.

И Дима никуда не денется. Черта с два я его отпущу. Как там говорил Кирилл? Не играть с ним? Я не буду. И он не будет играть со мной.

Так мы просто не сможем.



Я сидела на своей кровати и по-глупому смотрела на экран телефона.

Вчера, или уже сегодня, не помню, если честно, что-то неуловимо изменилось. То, что было на балконе, не нашло продолжения: Катя, бестактная, но любимая подруга Катя, затолкала нас в комнату, напоила горячим кофе, а потом еще чем-то прохладным, но горячительным; продолжилась «культурная программа» развлечений подростков, даже обещанное катание на коньках. Оказывается, я этого совершенно не умею, и если бы не один небезызвестный светловолосый парень, совершенно точно себе что-нибудь бы расквасила или, того хуже, сломала. Было и караоке: оказывается, это так весело – петь с друзьями, совершенно игнорируя тот факт, что поешь ты посредственно, в половине песен не знаешь ритма, а то и слов. А еще чертовски весело играть в «Показуху», даже не смотря на то, что вас четверо, а слова с каждым разом все хуже и хуже. И смотреть какой-то фильм, в котором не запомнил ни то что название, даже маленький отрывок – потому что весь фильм украдкой смотришь на того, кто сидит рядом. Это здорово – вот так вот сидеть с близкими людьми, когда не нужно притворяться, соответствовать стандартам и рамкам, когда можно делать и говорить, что захочешь, когда стоит руку протянуть – и вот он тут, рядом, тот, без кого, наверно, уже не сможешь жить.

Героини книг в таком случае говорят: «Влюбилась, как девчонка». А я и есть девчонка. Временами глупая, чертовски наивная, доверчивая и какая-то излишне самокритичная, но безумно влюбленная девчонка.

Никогда раньше не влюблявшаяся, даже не представлявшая толком, что это такое; да и не желавшая влюбляться, по правде говоря. Просто девчонка, которая, вместо того, чтобы соблюдать постельный режим, спать – всю ночь ведь не спала, или хотя бы пить лекарство, сидит и смотрит на экран мобильного, взяв градусник минут пятнадцать назад. Выпью лекарство, просто лягу на кровать – усну и не получу ответ. Получу, конечно, но потом, а хочется сейчас.

Подумать только, при каких обстоятельствах я умудрилась заболеть: в одной тонкой кофточке целуясь на балконе с парнем, о котором всего месяц назад не то что мечтать не могла, даже не задумывалась вовсе. А потом катаясь с ним на коньках – вернее, поминутно теряя равновесие, трудно назвать это катанием.

И сейчас я согласна наконец-то лечь поспать только после его сообщения.

«Спи наконец, а то позову Кирилла, и он вмиг тебя вылечит своими садистскими методами. Напиши потом. Сегодня зайду. Сладких снов».

И все равно, что будет потом. Главное, что есть Он.

Глава 16. Полоса белая, полоса черная

- И какого черта ты тут забыла?

Вопрос, по сути своей, был глупым. Что ученица может забыть в классе перед уроком? Вчерашний день, блин, сижу и высматриваю!

Так бы я ответила любому. Любому другому, а не раздраженному Диме Воронцову.

- Со мной уже все в порядке, - абсолютно игнорируя тот факт, что наш разговор вызывает живейший интерес одноклассников, спокойно ответила я. Только не нашла в себе смелости посмотреть Диме в глаза – и так под этим взглядом чувствовала себя нашкодившим ребенком. – Честно, не веришь, я могу сходить к медсестре, померить температуру, а потом предъявить тебе градусник.

- А я могу договориться с Аленой, чтобы она отправила тебя домой, а еще лучше – в больницу, - все с тем же раздражением ответил мне парень. – Серьезно, Рыжая, следи ты за собой. Парацетамол выпила, температуру сбила, и все, думаешь, выздоровела? Тебе же не пять лет…

- Именно что не пять, - резко возразила я. – И поэтому я не могу из-за какой-то несчастной простуды пропустить сразу две контрольных.

- О Боги, будто это самое важное! – возвел очи горе Дима.

Вообще-то, тут я слукавила: во-первых, для меня лично пропуск контрольных по алгебре и физике ничем не грозил, но вот оставлять без поддержки свой временами любимый (за исключением некоторых личностей) класс не хотелось; забавно, конечно, потом было бы слушать их оценки, редко у кого дотягивающие даже до достаточного уровня, но все равно жалко. Хотя, это было совсем не причиной: так, отговоркой. И тут-то появлялось «во-вторых» и «в-третьих». В-третьих, мне не хотелось оставаться дома одной; не знаю почему, но это даже немного пугало: одна, в пустой квартире, с температурой, больным горлом и насморком, обреченная смотреть какие-то фильмы вместо того, чтобы… Отсюда и вытекало то самое «во-вторых», которое все же стояло на первом месте: я хотела увидеть Диму. Безумно хотела, пусть для этого придется мужественно делать вид, что со мной все в порядке, терпеть его раздраженные нравоучения – он же обо мне, дуре, заботится. Просто ради того, чтобы смотреть на него вот так, как сейчас, я бы отдала многое. Наверно, даже слишком многое.

А еще, честно, я бы отдала многое, чтобы заткнуть навеки эту «красотку» Рогожину, распоясавшуюся из-за отсутствия своего дорогого Писарева.

- До тебя, что, только дошло? – со смешком спросила у Димы она. И как так оказалось, что эта красавица сидит на соседнем ряду, и всего лишь на одну парту ближе? За что меня боги не любят-то? – Она же за своими уроками ничего не видит. Или у тебя такой извращенный вкус стал? Нравятся ботанички-заучки?

Наверно, у меня все-таки температура. Или Дима на меня слишком плохо влияет.

И, как назло, как раз в тот момент, когда моя ладонь с характерным шлепком соприкоснулась с щекой Рогожиной, в класс вошла Виктория Владимировна.

- Воронцов, а ты тут что забыл? – словно игнорируя настоящее происшествие, грозно посмотрела она на чуть ошалевшего Диму. – А ну, марш на урок, нечего мне атмосферу в классе перед контрольной нагонять!

Парню ничего не оставалось, кроме как послушаться. Только напоследок он все же успел одарить меня весьма красноречивым взглядом. Разговор не просто не закончен, а будет продолжен с новой силой.

- Рита, Маша, пойдемте со мной, - тут же продолжила раздавать наставления директриса. – А вы все, - это она уже к весьма ошалевшему классу, - сидите тихо. У вас есть пять минут, чтобы подготовиться к контрольной.

Нам с Рогожиной ничего не оставалось, кроме как последовать за женщиной; но, вот странно, не в ее кабинет, а всего лишь в коридор, к окну.

- Надо же, опять Одинцов опаздывает, - задумчиво проговорила Виктория Владимировна, а потом только обернулась к нам. – У вас было время придумать объяснение, но все же я хочу узнать что-нибудь более-менее правдивое. Что это было?

- У этой сумасшедшей спрашивайте, - огрызнулась Рогожина, одарив меня презрительным взглядом. – Это она руки распускает.

- И у нее спрошу, и у тебя, - спокойно ответила на агрессивный выпад директриса. – Девочки, я знаю вас двоих достаточно хорошо, так что можете не пытаться увиливать. Рита, ты ведь не из тех, кто сразу же дерется. Влияет на тебя кто-то, что ли? Уж не Воронцов ли?

Отвечать я не стала – да этого и не требовалось.

- А ты, Маша, - женщина перевела взгляд на Рогожину, - сколько раз я просила тебя следить за тем, что говоришь, и не оскорблять людей? Вот и получила… Не хочу знать, что ты такого сказала…

- Правду я сказала.

- Не перебивай! Повторяюсь, не хочу этого знать. И оставлять после уроков не буду, - и, прежде чем мы с Машей на удивление синхронно облегченно вздохнули, - на этот раз. Но если еще раз произойдет что-то подобное, вы обе так просто не отделаетесь. И еще, Рита… Если увижу, что даешь кому-то списывать – и тебе, и тому человеку двойки поставлю, не задумываясь.

Вот теперь-то можно было облегченно вздохнуть. Все обошлось малой кровью, и даже класс в преддверии контрольной не стал раздувать из произошедшего великую трагикомедию на пять актов, как они любят это делать. Предупреждение директрисы – даже оба – было чистой формальностью, так что ни за обязательное списывание с моей тетради, ни за пощечину языкатой Рогожиной я наказание не понесла. Зато как весело было наблюдать, как по этому модельному личику расползается едва заметный, но все же синяк. Так ей и надо, если честно, и я ни капли не жалею о том, что сделала.

И большая часть моего 11-М, похоже, тоже: на перемене, стоило только нашей красотке выйти, меня как следует подбодрили и даже похвалили за смелость, мол, давно пора было ее заткнуть. Эх, была бы сегодня в школе Катя… но она уехала куда-то с родителями. Поэтому защитить меня от праведного гнева человека с громким прозвищем Князь было некому.

- И все-таки, что ты творишь? – для верности утащив меня подальше от чужих глаз и ушей, спросил Дима. Я уселась на подоконник, бесцеремонно отодвинув горшок с геранью, и все-таки ответила:

- То, что считаю нужным. Давно пора, - и никакого смиренного раскаяния в голосе. Ответ был неверным: во всяком случае, как иначе объяснить то, что парень тихо чертыхнулся, резко повернулся ко мне и уперся руками в подоконник по обе стороны от меня?

- Она, конечно, заслужила, не спорю, но ты ведь не такая – не распускаешь руки, стоит кому-то что-то сказать.

- Это твоя прерогатива? – склонив голову набок, уточнила я, за что тут же получила в ответ красноречивый взгляд, который можно было расшифровать по-разному. – К тому же, ты же сам должен знать, она слов не понимает.

- Это не причина. Это нормально для меня, Сани, Игоря, да даже для вашего Лемешева…

- А для меня, значит, нет? – непонятно почему вспылила я. – Вот такая вот я ненормальная, смирись.

- Да не это я имел ввиду, - вздохнул Дима. – Просто ты должна знать – на каждое действие может возникнуть противодействие. Особенно если действие столь радикальное и направленное на… кого-то вроде Рогожиной, в общем, - ему было трудно это объяснить, как трудно объяснить ребенку прописные истины, легко объяснимые лишь с возрастом, если этот ребенок одним «потому что это так» не ограничивается. Собственно, то, что парень объяснял мне, и было «прописным» - для того мира, в котором привык вертеться он. А я даже не задумывалась о том, что за подправленное личико Рогожиной кто-то так же может «подправить» его мне.

- Я поняла, о чем ты, - разом помрачнев, прервала я тягостные объяснения. – Но давай не будем об этом, пожалуйста.

- Хорошо, - на удивление легко согласился Дима, а потом снова наградил меня взглядом, под которым я почувствовала себя комариком на площади Тяньаньмэнь*. Причем комариком, имевшим наглость кого-то укусить и которого вот-вот прихлопнут. – Тогда вернемся к той теме, от которой нас бесцеремонно отвлекли. Ты, что, маленькая, не понимаешь, чем может подобное обернуться? Могу сейчас же позвонить Кириллу – и он припомнит парочку самых ярких последствий самолечения или же вообще отсутствия этого самого лечения как такового.

- Спасибо, сама в состоянии представить, - огрызнулась я, проявляя поистине ослиное упрямство. – Ну нельзя было мне сегодня дома оставаться, нельзя.

- Почему это? – не унимался парень.

- Во-первых, две контрольных – писать их потом как минимум лень, - а придется, чтоб ее, эту золотую медаль. Ни одной контрольной нельзя пропустить! – Во-вторых, придется лгать маме, придумывать какие-то причины пропуска школы, а лгать маме мне хочется меньше всего. А в-третьих… - и замолчала. Нет, этого я не скажу – глупо, по-детски, даже по-идиотски. Но мне, как всегда, не позволили отмолчаться: под этим взглядом невозможно молчать. – Не смогу я весь день провести сама дома.

Только вот из-за чего, не скажу, догадывайся сам. Только, пожалуйста, не пытайся уточнить. Я не признаюсь в том, что мне страшно. Страшно от любых шагов в подъезде, от любого звонка – а маме почему-то звонят едва ли не каждый день, словно она никуда не уехала – от любого сигнала машины на улице, и где же эта хваленая шумонепроницаемость… А еще страшно, что стоит мне не увидеть тебя хоть день – и все, и без того хрупкое, разрушится, как карточный домик. Что я приду завтра, через три дня, неделю, а ты будешь обниматься с Рогожиной, у тебя на губах опять будет ее помада. И никакие разумные доводы вроде тех, что бесит она тебя так же, как и меня, да и сама к тебе уже не вернется, у нее же гордость тоже есть, не помогают. Но тебе, правда, не стоит этого знать.

Дима допрашивать меня не стал – лишь улыбнулся, потрепал по голове, а потом ему словно что-то в голову взбрело, и посмотрел он с уже давно мною не замечаемой хитринкой:

- Рыжая, у тебя сейчас какой урок?

- Английский, - на автомате ответила я, и только потом задумалась: зачем он спрашивает, да еще и так нехорошо усмехаясь?

- Тебе его сдавать для поступления? – от моего отрицательного мотания головой парень воодушевился. – Отлично. Как насчет того, чтобы прогулять?

Теперь наступила моя очередь опешить. И выдать совершенно глупый вопрос:

- Зачем?

- Ну, ты же сегодня уже проявила себя далеко не как образцовая ученица, так что держи марку, - со смешком пояснил Дима. Насмехается, гад, как пить дать насмехается. Я ему покажу «держать марку»!

Но все мои поползновения в сторону многострадальной хулиганьей головы – а ни на что другое, кроме как попытаться отвесить затрещину, моей фантазии не хватило – были остановлены могучими руками, вернее, даже одной рукой этого самого хулигана. И прежде, чем я опомнилась, он потащил меня по уже известному направлению – к кабинету медсестры.

Алена Николаевна нам, разумеется, не обрадовалась – вернее, не обрадовалась она нагло улыбающемуся Воронцову.

- Что на этот раз? – устало спросила она, откладывая какой-то каталог с косметикой.

- Нагло сбитая температура, больное горло и самоотверженное желание писать контрольную, - сдал меня парень, усаживая на кушетку. – Вот что с ней прикажешь делать?

- В больницу, - не подумав даже для приличия, вынесла вердикт медсестра. – Но, если хочешь, - она обратилась ко мне, - можешь пока полежать у меня.

- Хочет, - нагло влез Дима, столь же нагло усаживаясь на стул.

- А тебя это приглашение не касается. Воронцов, у тебя, что, сейчас урока нет?

- Не-а, - усмехаясь, заявил парень. – Химичка заболела, а на замену поставить некого – вот мы и будем «делать домашние задания» в обществе лаборанта. Оно мне надо?

Алена Николаевна только вздохнула.

- А учитель Риты хоть знает, где она? – наверно, это было последним аргументом. Причем, совершенно бесполезным:

- Я уже предупредил Игоря, он скажет учителю. К тому же, Егор Валентинович поймет и не станет возмущаться, - а вот аргумент Димы был более чем веским: молодой учитель английского и правда поймет; вернее сказать, его совершенно не волнует, присутствует ли ученик на уроке, и чем их меньше, тем лучше – он вообще пошел работать в школу исключительно для того, чтобы откосить от армии. Его регулярно видят в шумных компаниях с алкоголем в руках, а некоторые поговаривают, что он даже пил с учениками – вернее, с учеником. И, естественно, с Дмитрием Воронцовым. Интересно, а правда ли это?

- Дим, а можно вопрос? – рассудив, что другого момента может и не представиться, немного неуверенно начала я: - А правда, что вы с Егором Валентиновичем однажды… выпивали вместе?

- Выпивали? – кажется, Дима искренне удивился. Ну, хоть что-то не правда… - Да разве это выпивали? Так, по бутылке пива выпили вместе, и все. А что тут странного? Он, между прочим, старший брат Алининого бывшего.

Старший брат бывшего парня двоюродной сестры. Логично.

У Димы, что, полшколы – какие-нибудь «сестры», «братья», «одноклассники»?

Оказалось, что, к счастью, нет, но работников пять, так точно, и среди них – кто бы мог подумать? – Жаба Павловна собственной зеленой персоной. И не любит, оказывается, она своего ученика не из-за его разгильдяйства, хамства и прочего, а потому что Леся, которая Димина тетя, как-то чуть не увела у нее мужа. Да и вообще, это все легко объясняется тем, что мы все живем в одном районе. И кто бы знал, сколько у наших родителей и нас общих знакомых. А с Алиной мы вообще, оказывается, ходили в одну музыкальную школу и занимались в соседних кабинетах, только она – на два класса старше, и даже техзачет вместе однажды сдавали…

В общем, из всех уроков я не пропустила только физику – и то из-за контрольной. И, что самое ужасное, мне это слишком понравилось – вот так вот сидеть с Димой и Аленой (она тоже начала возмущаться, что еще слишком молода, чтобы к ней на «вы» и по отчеству обращаться), пить кофе, болтать на всякие разные темы. Хотя, нет, самое ужасное все же в другом: после физики у меня все же поднялась температура. То ли сказалась нагрузка (знаете ли, решать оба варианта, да еще и поминутно отвлекаясь на фотосъемку, как-то не слишком-то приятно и легко), то ли лекарство перестало действовать, то ли еще что – но результат был на лицо. И не только на лицо, кстати: весь организм решил меня подвести, показать, что я была не права, так его эксплуатируя. Зато был во всем этом положительный момент: Дима не просто вызвался меня проводить, а еще и завел в квартиру, усадил на диван, укутал в плед, напоил горячим чаем (мотивируя это тем, что кофе мне уже хватит) и пытался напоить таким же горячим лекарством – но тут я запротестовала:

- Если я сейчас выпью, то тут же усну! – красноречивый взгляд дал понять, что на то и расчет, но я все равно не сдалась: - А я, может, хочу еще о чем-то тебя спросить.

- О чем? – с улыбкой спросил Дима, наверно, решивший, что к капризам больного человека все же стоит прислушаться. Только вот не учел он: температура порой отбивает все тормоза почище спиртного. И, боюсь, тут же пожалел, что не проявил настойчивость – стоило мне озвучить свой вопрос.

- Ну, допустим, хотя бы о том, какие у нас с тобой теперь отношения, - нет, клянусь, я не это хотела спросить – я вообще не знала, что сказать. Но вырвалось как-то само по себе.

Дима даже не нашелся, что сказать. Секунд десять просидел, думая над ответом, а потом сделал то, что было красноречивее любых слов – поцеловал меня.

И опять мысли все вылетели, голова закружилась, руки потянулись, чтобы обнять его…

Отстранился парень так же неожиданно.

- Если честно, я и сам не знаю, - признался наконец он, а потом посмотрел на меня с хитрым прищуром: - А ты, стало быть, хочешь со мной встречаться? Не устояла перед моей неотразимостью?

Не улыбался бы он так очаровательно – прибила бы ко всем чертям, вот этой самой чашкой бы и прибила. Но вместо этого ответила:

- А даже если и так? – и меньше всего ожидала, но больше всего хотела услышать то, что произнес Дима:

- Значит, с этим решено, - он приблизился ко мне, дотронулся пальцами до губ… и совершенно наглым образом запихнул в рот таблетку, которую я от неожиданности сразу же проглотила. А потом неожиданно для себя рассмеялась, уткнувшись в шею своему новоиспеченному парню – а он понял, в чем дело, и рассмеялся следом.

- Знаешь, я никогда так не предлагал никому встречаться, - сквозь смех признался он, обнимая меня поверх одеяла и еще сильнее в него укутывая.

- Я тоже, представь себе, никогда не принимала предложение встречаться простуженной и укутанной в одеяло, - охотно отозвалась я. Хотя, по сути своей, предложение как таковое не прозвучало – но это было совершенно не важно. Да и вообще, вечно у меня в отношениях все не как у людей, так что нет в этом ничего удивительного. Зато положительного, приятного, радующего – масса.

- Значит, теперь у нас обоих появился бесценный опыт, - жизнерадостно заявил Дима. – Предлагаю отметить это ароматным лекарством, - и наглым образом заставил меня выпить этот чертов Колдрекс с отвратительным лимонным вкусом. А потом словно заделался заботливой мамочкой: - Тебе где удобнее будет отдохнуть, тут или в спальне? Или под фильм спится лучше?

- Да нигде, - прошипела коварно обманутая – правда, не знаю, где тут обман, но не в этом суть – я.

- Значит, тут. Надо же, я вижу у тебя «Десятое королевство», всегда под него спал, - и, не дожидаясь и слова за или против, парень включил этот, безусловно, принадлежащий к любимым фильм, заставил лечь на диван, сам сел рядом… Я позорно заснула еще на середине первой серии, но сквозь сон ощущала, что он чмокнул меня в лоб – и наверняка улыбнулась.


Правда, этим же вечером мне пришлось пообещать, что завтра я останусь дома, а сегодня на ночь выпью лекарство. И завтра утром выпью, и днем, и хоть литр сразу, ты только зайди после школы, хотелось сказать, но я благоразумно промолчала.

Хотя, то, что я решила полечиться, оказалось к лучшему. Где-то около двенадцати мама обрадовала меня тем, что возвращается не позднее, чем сегодня в четыре, встречать ее не нужно – ей помогут донести небольшой чемодан и большой пакет с гостинцами для любимой дочки. Папа, должно быть, обрадовано решила я и заметалась по комнате, хватаясь то за уборку, то за приведение себя в надлежащий здоровый вид.

Все оказалось не так уж и плачевно: еще в пятницу вечером, не зная чем занять себя, я убрала во всех комнатах, хотя искренне ненавижу это занятие, поэтому осталось только пропылесосить и вытереть пыль, да лекарства подальше спрятать – незачем маме знать, что я болела, а справку мне обеспечит Кирилл. Это Дима пообещал, выслушав мой довод на тему того, что придется предоставлять записку – а написать ее мне просто некому.

К слову о Диме: у него, к сожалению, никак не получалось прийти раньше четырех, поэтому пришлось ограничиться разговором по телефону. Да и, если честно, не знаю, что бы было, застань его мама у меня дома – учитывая, как остро она реагировала на то, что я с ним вообще общаюсь.

Но, стоило ключу заскрежетать в замке, я выбросила все эти мысли: наконец-то моя дорогая мамочка вернулась! Кто бы знал, как мне ее не хватало, как хотелось обнять ее, прижаться, как в детстве, забыть обо всех проблемах.

Я бы и сейчас прижалась к ней и не отпустила бы никогда, а не ограничилась короткими объятьями, если бы не один факт.

Это был не папа.

- Дорогая, познакомься, это Антон. Мы познакомились с ним в санатории, - мама искренне улыбалась, - и теперь он любезно согласился помочь мне. Антон, можешь поставить сумки тут, а сам проходи в зал, это прямо по коридору.

- Приятно познакомиться, Маргарита, - не моргнув глазом, соврал мужчина с улыбкой; только в пугающе темных глазах этой улыбки не было. – Лена, давай я занесу вещи сразу куда нужно, чтобы они не мешали.

- Как хочешь, - мама и не прекращала искренне улыбаться, следуя за гостем. И ни он, ни она не видели, как я буквально сползла вниз по стенке, прижимая ладони к разбушевавшемуся сердцу.

Значит, Антон. Но что, черт побери, ему нужно от мамы?!

__________
Тяньаньмэнь (пер. Врата Небесного Спокойствия) - самая большая площадь в мире, находится в Пекине, Китай. Ее размеры – километр на полкилометра. Неудивительно, если учесть, сколько людей проживает в Китае.

В связи с тем, что в этом безобразии число страниц перевалило за сто, позволю себе пару слов от автора:
Во-первых, спасибо всем тем, кто читает, оставляет отзывы, да даже если и не оставляет - все равно вам спасибо. Но с отзывами все же лучше: хоть два слова, а автору приятно :) Не воспринимайте всерьез, я не навязываюсь.)
Во-вторых, отдельное спасибо тем, кто, не стесняясь, использует публичную бету и указывает на мои глупые (или не очень) ошибки, опечатки и тому подобную гадость. Правда, огромное вам спасибо - в своем глазу, как говорят, порой и бревна не заметишь.
В-третьих, спасибо автору заявки (который так и не обозначил свое участие, согласие/несогласие и тому подобные вещи) за саму концепцию и идею отношений - это, правда, дало мне многое: от макси, который ни за что не заброшу, до понимания некоторых вещей, которые почему-то раньше до меня не доходили. И, знаете, через своих персонажей иногда можно высказаться и самовыразиться - а это порой очень важно.
В-четвертых, просто спасибо. Всем. Огромное.
И, да, это не пара слов, но после сотой страницы же можно? :)

Глава 17. Ложь

Прошу меня простить за столь долгую задержку главы. Правда, простите за такое свинство.
Автор банально загулял как в прямом, так и в переносном смысле: приехала сестра, объявились старые знакомства, а хорошие люди подсадили на Ван Пис.
Но я все-таки это сделала, так что получайте новую главу. Не слишком-то она хорошая, правда, получилась, но не судите строго.
Искренне ваша neereya.
______________
- Дорогая, ну где ты там? Я уже поставила чайник, а сейчас мы вполне можем выпить вина – ты не представляешь, какое вино я принесла!

Мама щебетала так же, как когда получила долгожданное повышение: обрадовано, восторженно и возбужденно в самом непошлом смысле. Более того, по блеску в глазах я даже могла сказать, что она наконец-то беззаботно счастлива.

И мне ничего не оставалось, кроме как подняться, выпить так удачно забытую на полочке в коридоре валерьянку, сразу жменю таблеток, чтоб наверняка, и с улыбкой войти туда, где сидели самый дорогой для меня человек и самый ненавистный.

- Садись, тебе сегодня можно сделать пару глотков вина, тем более что оно почти как сок, - еще радостнее защебетала мама, а я подивилась, что с человеком может сделать нормальный отдых: она словно разом помолодела; исчезли те постоянные усталость и обеспокоенность, глаза засияли, как никогда прежде, да и общий вид мамы нельзя было охарактеризовать иначе как «цветущим». – За то, что все стало удачно складываться.

«Удачнее некуда», - подумала я, украдкой глядя на человека с обычным именем Антон и необычным прозвищем Шекспир. И проглотила вино, даже не заметив его вкуса – словно это была вода.

С кухни раздался свист – закипел чайник, и я тут же подорвалась, но мама меня остановила:

- Я сама заварю чай, а ты пока пообщайся с Антоном, познакомься, - она снова улыбнулась и скрылась в кухне.

- Неужели ты совсем не рада меня видеть, дорогая Рита?

Какая я ему «дорогая», черт бы его побрал?

- Не надо смотреть на меня с такой враждебностью, - с вежливой улыбкой заверил меня мужчина. – Я же пришел не для того, чтобы сделать что-то плохое. Познакомиться поближе, справиться о твоем здоровье – разве это плохо? Как ты, кстати, себя чувствуешь? Вылечила простуду?

Я сглотнула и с трудом подавила желание убежать: даже маме я не говорила, что умудрилась заболеть. Он, что, следил за мной?

- И все же я настоятельно рекомендую, - словно не замечая моей реакции, продолжил он, - воздержаться от попыток рассказать Лене, где и при каких обстоятельствах мы с тобой познакомились. И твоим друзьям тоже советую ничего не говорить. За себя я ручаюсь, а вот Кирилл – парень импульсивный, а племянник его и того хуже, так что не знаю, что они могут натворить. Ты же умная девочка, Рита, и должна сама все понимать.

И, стоило ему это сказать, вернулась мама и попросила помочь ей с чаем – она себя, кажется, переоценила, и рук ей все-таки не хватило.

«Знакомство» и «милые» посиделки продолжились, и я не преминула спросить у мамы, как же они с Антоном – интересно, это его настоящее имя? – познакомились.

История оказалась банальной: в этом самом оздоровительном центре, куда мама так удачно получила путевку, отправили друга Антона, а тот решил, что не оставит его одного – тем более что у них с этим самым другом в городке, в котором этот центр расположился, были какие-то дела. Вот и совместили, так сказать, приятное с полезным. Познакомились они совершенно случайно: этот самый оздоравливающийся друг как-то завел разговор с маминой соседкой по комнате (причем у них после этого «разговора» закрутился роман), а та, узнав, что у него тут есть друг, возжелала познакомить с ним соседку, с которой уже подружилась. И вот тут оказалось, что они с одного города, нашлось много общих тем для разговора, и за неделю они успели подружиться. А потом мама вдруг поняла, что хватит с нее оздоровления, нехорошо дочку оставлять так надолго, тем более что непутевый муж опять куда-то надолго пропал – и новый «друг» решил отправиться вместе с ней. Мол, дела все уже решил, друг-товарищ скучать не будет, а он хотя бы поможет с сумками – и заодно познакомится с очаровательной дочкой Ритой, о которой мама так много рассказывала.

И судя по тому, как зарумянилась мама, рассказывая все это – разговорами дело явно не обошлось.

А потом они наперебой вспоминали веселый «прощальный» вечер, какую-то излишне резвую медсестру, экстравагантного тренера в бассейне и совершенно невероятные пункты в меню ресторана – а я чувствовала себя лишней на этом празднике жизни. Мама улыбалась, смеялась, шутила, прямо-таки сияла вся, а я только и могла, что незаметно беситься и труситься от страха, желая, чтобы человек, который смог ее так развеселить, поскорее исчез не просто из нашего дома и жизни, а и из этого мира в целом.

Ушел он, только когда на часах было десять, пообещав обязательно зайти завтра и сводить нас с мамой в его любимый ресторанчик – я солгала, что завтра остаюсь на дополнительные занятия по истории, а потом буду занята объемным заданием по алгебре. И с мамой совершенно точно случилось что-то не то, уж она должна была раскусить мою наспех придуманную ложь: она прекрасно знала, что алгебра никогда не занимает у меня больше двадцати минут.

Но она это забыла. Как и забыла то, что в этот день и в это время три года назад встречала меня с моей первой в жизни победой на международном конкурсе – и это было чем-то вроде нашего с ней маленького праздника.

Всем свойственно меняться. Только почему от этого порой так больно?



Утром следующего дня легче не стало. Мама сияла, мама щебетала о том, какой Антон замечательный человек, как же ей повезло с ним познакомиться, как же он отличается от непутевого папы…

На этих словах я резко встала из-за стола, обулась, ухватила сумку и куртку и так выскочила в коридор, едва ли не впервые не выпив перед школой кофе. Кажется, даже успела солгать маме о том, что мне нужно быть в школе раньше, только я умудрилась забыть. И она поверила, только посетовала на то, что нам так не вовремя устраивают дополнительные занятия.

Да что с ней такое? Околдовали ее, что ли?

В класс я пришла первой. Не удивительно, если учесть, с какой скоростью я шла – почти бежала. Даже не заметила, что забыла шарф и шапку; вернее, заметила, только когда на голове вместо черной шерсти обнаружила белый снег. Ну, да какая, собственно, разница, сегодня не слишком-то холодно.

Хорошо еще, хоть телефон дома не забыла: мы с Димой должны были пойти в школу вместе, а если бы ему пришлось ждать меня больше пяти минут, он пообещал лично подняться ко мне в квартиру и вытащить за шиворот. И он бы зашел, смешно бы тогда получилось, смешнее просто некуда.

Ему тоже пришлось лгать, только было это гораздо сложнее, чем лгать маме. Может, потому, что он смотрит этими своими невозможными серыми глазами, заглядывая, словно в самую душу, словно понимая все, что я скрываю?

- Рыжая, ты не умеешь врать, - уже после занятий, когда мы брели по направлению к дому, поразил меня своим выводом парень. – Но не хочешь говорить – дело твое, - он лишь пожал плечами, крепче сжимая мою руку. И пусть наши ладони разделяли перчатки, это все равно было совсем не так, как было раньше, с другими. Была у меня раньше подруга, которая в ответ на мои скептические заявления о том, что нет ничего в отношениях с парнями особенного, едва ли не смеялась в лицо, обещала, что когда найдется тот парень, который окажется мне небезразличным, я вспомню ее слова и пойму, какой глупой была.

Вспомнила. Поняла. Только вот не была я глупой – я и сейчас глупая. Глупо радуюсь тому, что просто держу парня, того парня, за руку, что он отдал мне свой шарф, перед этим обругав за забывчивость, что в тот день, когда все это началось, не выдержала урок Татьяны Анатольевны.

И тут до меня вдруг дошло то, что, казалось бы, я должна была понять уже давно: ничего этого не было, если бы не все те неприятности, которые ведром сыплются на меня и тех, кто меня окружает, последние недели. Вот уж, воистину, нет худа без добра, но лучше бы не было этого самого «худо». Или оно хотя бы закончилось…

Дима словно почувствовал мою перемену в настроении и сжал ладонь чуть сильнее. Я благодарно улыбнулась, жалея, что не могу сейчас его обнять. И совершенно не заметила, что парень остановился – вернее, заметила только тогда, когда он потянул меня назад.

- Черт, совсем из головы вылетело, - воскликнул он, доставая мобильник – глядя на время, вероятно. – Так, отлично, он еще на работе, - и, заметив мое недоумение, объяснил: - Кирилл настойчиво просил, - «требовал» - так и читалось во взгляде и тоне, - нас зайти сегодня к нему. Тебя заодно врачу показать, да и вообще, на чай звал. Есть возражения?

- Никаких, - я, признаться, тут же просияла. Теперь не придется придумывать, что же делать, пока мама не уйдет на свидание – а в том, что это будет свидание, я ни капли не сомневаюсь – а можно будет выпить чаю (или даже кофе) в приятной компании, да и просто провести побольше времени с Димой – а это дорогого стоит.

Через пять минут мы уже сидели в кабинете Кирилла.

- Неужели мой дорогой племянник наконец-то перестал забывать, о чем его просят? – с безобидной, даже доброй иронией поинтересовался мужчина вместо приветствия, тут же доставая из шкафчика три чашки, включая чайник и параллельно с этим успевая насыпать чай. – Как дела?

- Замечательно, - огрызнулся Дима совсем беззлобно. Я уже успела заметить, что они с дядей всегда так общались: неизменно подкалывая друг друга, иронизируя, но при этом не доходя до злого сарказма.

- Я не у тебя спрашивал, эгоцентрик, - тоном, каким взрослые разговаривают с нашкодившими подростками, ответил Кирилл и посмотрел на меня. Мне почему-то стало неловко, и сказать дежурное «все хорошо», добавив такую же дежурную улыбку, почему-то не получилось.

- Нормально все, в принципе, - неопределенно ответила я, а под двумя вопросительно-недоверчивыми взглядами поспешила добавить: - Голова болит, давление, наверно, опять скачет…

- Или температура поднялась, - перебил меня Дима, беспардонно дотрагиваясь до лба. – Кирилл, я знаю, у тебя есть термометр…

Термометр был. Была и температура – 37,5 по Цельсию, самая отвратная из всех возможных, а еще был врач – друг и коллега Кирилла, выписавший целый список из лекарств и витаминов (чем-то ему мои горло и легкие не понравились) и давший строгое указание как минимум до конца недели сидеть дома. Отбиться под напором двух врачей и чересчур упрямого и заботливого, когда не требуется, парня оказалось невозможным. Пришлось молча принять приговор, радуясь хотя бы тому, что Дима пообещал заходить каждый день после школы, а мама возвращается с работы только в шесть.

Мама. Точно, мама ведь на больничном. А слишком близко к ней первый в мире человек, которого я возненавидела. Хотя нет, не первый: первым стал его начальник, Степан Павлович Новиков. Вот только если депутат был угрозой более абстрактной, то мужчину по кличке Шекспир я боялась. Но больше всего я боялась за маму: и дураку ведь понятно, что через нее хотят выйти на отца или достать те злополучные документы, зачем только папа вообще за ними полез…

- Рит, все в порядке? – кажется, все мои мысли отразились на лице. Говорили же с детства, что меня можно читать, как раскрытую книгу, что нужно учиться держать лицо, а я не слушалась, отмахивалась – чего в этом, спрашивается, плохого? Вот и имеешь теперь, Рита, два подозрительно-обеспокоенных лица, похожих, но при этом разных.

- Просто вспомнила, что мама еще на больничном, - решила сказать хоть часть правды я. – А она…

- Ясно все, - Дима тоже не слишком-то хорошо скрывал эмоции, по крайней мере в этот раз. Все понял, вот только все равно неприятно, знает ведь, как мама однажды отреагировала на то, что мы с ним просто общаемся. Мне бы тоже было неприятно и даже обидно, вот только ничего не поделаешь – по крайней мере пока, когда проблем и так много.

- Если вы продолжите разговаривать, то будете пить холодный чай, - избавил меня от необходимости что-то отвечать Кирилл. Спорить с ним мы не стали, тем более что он тут же нашел тему для разговора: - Кстати, мелкий, надеюсь, ты еще помнишь, что у меня день рождения и от тебя требуется присутствие и подарок?

- Как я забуду, если ты все время напоминаешь? – вздохнул Дима. – Не надейся, я обязательно приду даже без приглашения.

- Это я знаю, - отмахнулся от него мужчина. – Так вот, от тебя требуется еще кое-что, а именно присутствие вместе с тобой и незабвенной Марго.

«Незабвенная» я, мягко говоря, прифигела – иначе (культурнее, то есть) просто не скажешь. Мало того, что двадцатипятилетний дядя моего всего второй-день-как-парня приглашает меня к себе на юбилей, причем после всех тех неприятностей, которые доставили я и мой отец, так еще и так завуалировано.

Дима нахмурился, хотел что-то сказать, но Кирилл перебил его, обращаясь уже ко мне:

- Возражения не принимаются, подарок от тебя не требуется, тем более что этот оболтус с совершенно отсутствующей фантазией проболтался, что ты помогла ему выбрать мне презент.

Надо ли повторять, что спорить с этим человеком себе дороже?


- Дим, это ведь он просто к слову сказал, да? – когда уютный кабинет Кирилла сменился неуютной и холодной дорогой домой, наконец решилась спросить я, искренне надеясь, что права. – И на самом деле меня все-таки не пригласили?

- Ага, мечтай, - ответил Дима как-то слишком резко, но тут же смягчился: - Теперь тебе придется вместе со мной терпеть это празднество, заодно познакомишься с нашей веселой семейкой. Кирилл обидится, если не придешь – но зачем ему это вообще нужно, я, честно, не слишком-то понимаю. Наверно, я все же был прав, когда говорил, что он тобой заинтересовался. А насчет подарка и правда не заморачивайся – кораблик сойдет и от двоих, тем более что идея, и правда, твоя.

Я скептически хмыкнула, но спорить или выказывать сомнения не стала. Тема сама собой сменилась, а когда мы с Димой дошли до поворота к нашим домам, я уже вовсю смеялась. Но, кажется, именно в этот момент жизнь решила напомнить, что не все так радужно, как может показаться, проблемы никуда не делись: навстречу нам, к счастью, еще за поворотом, шли двое, в которых я сразу же узнала маму и Шекспира.

Реакция, к счастью, в этот раз не подвела: я подтолкнула Диму к так удачно расположенной подворотне и тут же скрылась в тени зданий сама.

- Домогаешься, рыжая? – нахально усмехнувшись, прокомментировал он мои действия, но тут же замолчал – прислушался.

- Жаль все-таки, что Рита сегодня занята, - раздался чуть раздосадованный голос мамы. – Я так хочу, чтобы вы поскорее подружились…

- Подружимся, - заверил ее мужской голос, слишком запоминающийся и редкий.

- Это… - Дима даже не стал договаривать – я и так все поняла. И опять солгала:

- Это мамин новый «друг». Ты тоже заметил, что голос очень похож?.. Но это не он. Его зовут Антон, он бизнесмен, они с мамой познакомились в оздоровительном центре…

- И ты его боишься?

Все-таки, люди, которые умеют виртуозно лгать, по-своему талантливы. Это чертовски сложно: отрицать очевидное, придумывать другое, убеждать в придуманном других и при этом не замечать, как скептически относятся к твоим заявлениям.

Трудно на вопрос: «Все в порядке?», - ответить: «В полном», - и улыбнуться так, чтобы никто ничего не заметил.

Но еще труднее поверить в ложь, придуманную ради тебя, если солгавшему от этого будет легче. Трудно, но иногда необходимо.

Так что, Дима, прошу тебя, давай просто сделаем вид, что поверили друг другу: ты в то, что у меня нет проблем, а я в то, что тебя мои неумело скрываемые тайны не задевают.

Глава 18. Не лишняя

Я никогда не думала, что больничный при едва заметно протекающей болезни может стать адом. Что бы там ни говорили об отличниках в общем или обо мне лично, я редко была против возможности прогулять школу по официальным причинам – но в середине последнего года обучения я впервые захотела в школу настолько, что заплакала.

Вернее, плакала я не из-за школы – из-за невозможности хотя бы на несколько часов скрыться в привычный и уютный мир, где нет двуличного Антона-Шекспира и влюбленной мамы.

А мама влюбилась. Это я поняла на второй день больничного, ставший самым ужасным. Пятница часто была для меня несчастливым днем, но часто эта неудачливость проявлялась в мелочах и недоразумениях досадных, но не более. Однако эта зимняя пятница превзошла всех своих предшественниц.

Началась она с дверного звонка – странно, что я вообще услышала его, обычно меня по утрам не разбудишь даже ремонтом у соседей за стенкой – а через полминуты ко мне в комнату заглянула сияющая мама с огромным букетом алых роз.

- Дорогая, как хорошо, что ты уже проснулась! – улыбнулась она, а я уже начала предугадывать самое худшее. – Как ты себя чувствуешь?

- Хорошо, - поникшим – но это сошло за сонный – голосом ответила я, искренне желая опять уснуть и не просыпаться, пока не наступит долгожданное воскресенье – день рождения Кирилла и шанс исчезнуть из дома на целый день.

- Это замечательно, - мама улыбнулась. – Тогда сейчас вставай, умывайся, одевайся, а я пока на стол накрою.

- А какой хотя бы праздник?

- Просто очень хороший день, - и, потрепав меня по голове, покинула мою комнату. Вставать категорически не хотелось, но было необходимо: меньше всего на свете мне хотелось расстраивать маму. Ну и что, что на нашем диване уже наверняка сидит человек, которого я больше всего боюсь, пьет чай из подаренного мне на день рождения сервиза, играет роль хорошего бизнесмена – это все пройдет, обязательно пройдет, а маме лучше не знать, что происходит вокруг ее семьи, за свою жизнь она и так достаточно натерпелась.

Но чего я не ожидала, так это такого взгляда мамы. Они с Антоном-Шекспиром всего лишь говорили, даже не дотрагиваясь друг до друга, а мне уже все стало понятно. Может, потому, что я сама испытываю что-то подобное, а, может, это просто написано в маминых глазах…

Но она влюбилась. Совершенно точно, сидящий напротив нее человек покорил ее сердце, завладел мыслями и желаниями. И он… он улыбался, глядел с нежностью и теплом, и не знай я, кто он на самом деле и что ему нужно, поверила бы в искренность этих темных глаз. А мама верила: слепо, не допуская и мысли об обмане.

У меня закралась кощунственная мысль: так же я верила Диме, не допуская и мысли о том, что наши отношения – лишь обман. И это при том, что обычно я никогда никому, кто говорил о малейшей симпатии в мою сторону, не доверяла, считала, что это вполне могут оказаться изощренные попытки поиздеваться над неяркой заучкой – а с Димой забыла обо всех сомнениях.

Только ему, и правда, можно было верить, а мама смотрела влюбленными глазами на лжеца, лицемера и, скорее всего, даже убийцу.

- Доброе утро, Рита, - первым меня заметил, как ни странно, именно он. – Как ты себя чувствуешь?

- Хорошо, - не размениваясь на вежливость, ответила я, что сошло на усталость и сонливость.

- А я вот подумал: раз уж нам втроем не получится куда-нибудь выбраться вместе, то почему бы не познакомиться поближе в домашней обстановке, - он снова улыбнулся, и даже глаза его, что удивительно, улыбались – вот только виделись в них нехорошие искры, слышался в голосе стальной оттенок. – Твоя мама не возражала, и мы подумали, что ты тоже будешь не против. Мы ошиблись?

От этого «мы» мне стало тошно. Захотелось закрыться у себя в комнате и заплакать, а еще лучше убежать – недалеко, в соседний дом. Вот только тот, к кому хочется убежать, сейчас совсем не дома, и не нужно ему знать – по крайней мере пока ничего ужасного не произошло.

Вспомнив, что от меня ожидают ответа, я отрицательно покачала головой и села на кресло, как можно дальше от Шекспира. И он это заметил: уголки его губ дернулись вверх, на секунду сложившись в усмешку похитителя.

- Вот и славно, - мама улыбнулась еще шире и счастливее. – Обед, - я тут же посмотрела на часы: и правда, было уже начало первого – а я никогда не спала так долго, - скоро будет готов, а пока могу предложить чай или кофе.

- Кофе, - тут же подорвалась с места я, - я сделаю!

- Рит, отдыхай, сегодня на кухне вожусь я, - мама положила мне руку на плечо, опуская обратно в кресло, и скрылась на кухне, снова оставив меня наедине с человеком, которого я предпочла бы вообще не знать.

- Рита, скажи, к чему эта враждебность? – обратился ко мне Антон. Я вздрогнула, но постаралась не выказывать свой страх, - и промолчала.

- Я же не желаю зла ни тебе, ни твоей маме, - продолжал тем временем он, - тем более твоей маме. Она замечательная женщина, каких осталось мало. Не нужно придумывать себе невесть что. Подумай хотя бы о ней.

Это была не угроза. Это был тонкий намек, который легко пропустить – но некогда этот человек таким же тоном угрожал, пусть и завуалировано. Конечно, он мог иметь ввиду совсем не здоровье и жизнь, а счастье и другие абстрактные понятия, но в это совсем не верилось.

- Кстати, мы с Леной позавчера видели тебя с молодым человеком, - тем же вежливо-доброжелательным тоном продолжил говорить Шекспир. – Не желаешь познакомить его с ней? Я с ним, так полагаю, уже знаком.

Внутри меня все похолодело. Значит, мама и этот человек нас заметили – только мама, к счастью, не узнала. Но вот представлять ей Диму как моего парня…

«Остерегайся этого… мальчика».

- Правда, Лена вас не заметила – а я не стал ей говорить, полагая, что тебе лучше рассказать все самой, - впервые в жизни слова Антона меня хоть немного, да обрадовали. – Но вот твоему молодому человеку обо мне по-прежнему лучше не рассказывать.

- Я помню, - тихо подтвердила я, и тут вернулась мама. Фарс начался и продолжился до пяти вечера – и то спасибо Кате, решившей, что раз я уже почти здорова, то мне следует погулять, свежий воздух ведь выздоравливающим полезен. Разумеется, гуляли мы не вдвоем, совсем не вдвоем.

Это повторилось и в субботу, а воскресенье наступило как-то совсем уж незаметно.

Я опять солгала: отпросилась в гости к Кате, причем с ночевкой – так, на всякий случай, чтобы не возвращаться домой после одиннадцати – а раньше, как сказал Кирилл, меня никто не отпустит. Мама не возражала: в понедельник я была еще на больничном – вернее, должна была посетить врача, чтобы тот выписал справку и отправил в школу, а общение с подругой, по ее мнению, только пошло бы мне на пользу.

Извечный вопрос: «Что надеть?» - благодаря все той же Кате решился быстро. Она, пользуясь отсутствием моей мамы, перевернула вверх дном весь мой скудный гардероб, откопала там вполне себе приличную тунику, про которую я благополучно забыла, настолько же приличные черные джинсы, подобрала украшения из заветной шкатулочки, заставила обуть сапоги на каблуке – спасибо маме за то, что они вообще у меня есть, я такое не слишком-то люблю – даже накрасила неброско, но красиво, и привела в порядок мои непослушные волосы – но это уже у себя дома, мотивируя это тем, что у меня нужного для приведения в восхитительный вид днем с огнем не сыщешь. Да и без того мы бы отправились сначала к Кате, а уже оттуда бы меня забрал Дима – что он, собственно, и сделал.

И, цитируя Щербатову, «мальчик малость прифигел».

- Прекрасно выглядишь, - сказал наконец он, целуя меня чуть дольше, чем обычно в качестве приветствия, и обратился к подруге. – Кать, я обязан вернуть эту красавицу сегодня?

- Не обязан, - хихикнула она, совершенно не считаясь с моим мнением. Хотя, кто сказал, что я буду с ней спорить? – Мама с папой уехали, так что дома я сама – приводи хоть в четыре утра, я все равно спать не буду. Только смотри, не испорть мне девочку!

«Девочка» попыталась замахнуться на языкатую подружку, но Дима придержал меня, а эта паршивица тем временем вручила ему мои куртку, шарф, шапку и сумочку и закрыла дверь с той стороны, оставив меня наедине не только с самым любимым парнем, но и сомнениями (А уместна ли я на чужом празднике? А подходяще ли одета?)

Правда, сомнения эти развеялись еще до того, как я переступила порог дома отца Кирилла, с которым он часто жил, за что спасибо Алине, которая ехала, как оказалось, вместе с нами. Прежде всего, благодаря ей я поняла, что не одна не стала наряжаться во что-то праздничное или хотя бы официальное: на ней вообще красовались синие джинсы и светло-лиловый кардиган, под которым виднелась черная американка с цветочным узором (ей, обладательнице роскошных черных волос, эта одежда невероятно шла). Дима, правда, сегодня надел рубашку – и как же она ему шла!

- Кирилл заставил, - хихикнув, прокомментировала Алина, а потом добавила объяснение, которое немного меня успокоило: оказывается, из приглашенных одиннадцати человек только пятеро были членами их семьи, а троих из оставшихся вообще знал только сам именинник. Я, к слову, к этим троим не относилась – Димина сестра сразу же вспомнила меня, и мы разговорились так, словно были хорошими знакомыми, почти подругами.

- Кстати, этот праздник – еще и повод познакомить дедушку с тобой, - когда мы уже подъехали и шли по расчищенной от снега аллее, «обрадовала» меня Алина. – Кирилл говорил ему, что ты на нашего оболтуса хорошо влияешь – вон, даже со школы не звонят, не жалуются.

Я застыла на месте, понимая, что боюсь идти дальше: тут же вспомнилось то, что любимый внук главы семейства совсем недавно оказался в беде по вине моего отца – и моей заодно.

- Рыжая, не спи, замерзнешь, - мягко дотронулся до моего плеча Дима и тише добавил: - Старик, и правда, хотел с тобой познакомиться, но его совершенно не волнует то, о чем ты сейчас подумала – он просто знает твоего отца. Да и, к тому же, - уже громче продолжил он, чтобы слышала и Алина, - Кирилл тоже сегодня обещал всех познакомить со своей избранницей.

- Ах, да, я и забыла, - резко растеряв всю веселость, ответила брюнетка, как мне показалось, силясь не скривиться. Только в глазах ее на миг промелькнуло что-то странное – что мне, как я решила, скорее показалось.

Как выяснилось, один человек, более чем заморачивающийся над своим внешним видом, все же на празднике присутствовал – та самая девушка Кирилла, Ника. Она надела коктейльное платье темно-бордового цвета, сделала прическу, да и вообще выглядела впечатляюще. Она оказалась красавицей где-то одного со мной роста, обладательницей коротких черных (правда, в отличие от Алины, крашеных) волос, карих глаз, почти голливудской улыбки и какого-то странного шлейфа, оставляющего после себя не самое лицеприятное впечатление. Будто я ожидала от Кирилла кого-то другого: мне он не казался человеком, клюющим на внешний лоск, за которым почти нет искренности.

А вот остальные гости – и даже Виктор Иванович, тот самый Князь – мне понравились, а одну из гостей я знала не понаслышке – это оказалась медсестра с моей школы; и, хоть из всех гостей я была самой младшей и самой далекой имениннику, это как-то забылось. Подарок Кирилл оценил по достоинству, пообещал поставить у себя в кабинете и как-то ненавязчиво пригласил меня к себе после осмотра у врача. Все в тот же многострадальный кабинет было обещано повесить и картину какого-то современного художника с громким названием «Любовь на пепелище» и совершенно непонятными пятнами вместо собственно картины – подарок Ники, которым она жутко гордилась. А вот Алина подарила небольшой сверток, стребовав с дяди обещание, что он откроет его исключительно в одиночестве.

А когда праздничное застолье перешло в стадию затишья, все разбрелись на две группы: старшие (Виктор Иванович, Константин Викторович, Леся Викторовна и Николай Семенович) поднялись в кабинет, прихватив подаренные Виктору Ивановичу бутылки коньяка, а остальные, и я в том числе, отправились играть в бильярд. Ну, играть – громко сказано, выяснилось, что ни Ника, ни Алена – и уж тем более я – играть в бильярд не умеют. И если сначала виновник праздника и его племянник предпринимали попытки нас научить играть, то вскоре оставили эти бесполезные потуги, сконцентрировавшись на игре. И игра, скажу я вам, того стоила: в бильярде я не разбираюсь, но с 99%-ой уверенностью могу сказать, что играли все мастерски. Особенно Алина и Кирилл – в итоге они остались играть один на один, причем племянница явно не уступала дяде.

- Такими темпами Кириллу придется дарить Алине свой портрет с надписью «Победителю-ученику от побежденного учителя», - хихикнула Алена (вот уж судьба пошутила с именами – не хватает еще Лены для полного счастья, ей-богу), опустошая бокал с шампанским. Мне она попыталась предложить аналогичный бокал лишь однажды – но тут же получила нагоняй от двух Воронцовых сразу. А вообще, наша школьная медсестра оказалась на удивление веселой, интересной и притягательной особой.

- Это ведь он учил ее играть, - тем временем продолжила Алена, убирая назад свои золотистые кудри. – Хвастался еще, что смог научить чертовски нетерпеливую и вздорную девчонку, а потом сокрушался, что меня научить не смог, - она улыбнулась, а в глазах ее заиграла ностальгия.

- Вы с Кириллом вместе учились? – уточнила я, ловя себя на мысли, что мне это, и правда, интересно. Вдруг подумалось: а не похожа ли Алена на ту самую статуэтку, секрет которой до сих пор не разгадан – ведь свою девушку Кирилл если и любил, то не так сильно, как первоначальную владелицу фарфорового секрета.

- Ага, и в школе, и в универе, чтоб его, - поморщилась девушка, оставляя мне только гадать, что именно она проклинает – универ или своего одноклассника-одногруппника. – Мне за девятнадцать лет, что мы знакомы, эта хитрая рожа так опротивела, ты бы только знала!

Я улыбнулась – что-то подобное я уже как-то слышала, только от Димы.

- Если он тебя услышит – обидится, - вспомни солнце – вот и лучик, как говорится. Ну, или зараза – судя по нехорошим огонькам в любимых серых глазах. – Надеюсь, ты мне тут Белку мою не спаивала? – и, паршивец, потрепал меня по уложенным с огромным трудом волосам – при этом игнорируя словами.

- Еще чего не хватало – ученицу спаивать, - фыркнула Алена, - и вообще, надо хотя бы с возлюбленной друга познакомиться как следует – что в ней этот идиот, вообще, нашел? – и, не дождавшись ответа, отправилась «знакомиться как следует» - Дима тут же присел на ее место.

- А ты еще удивлялась моим знакомствам, - улыбнулся он, притягивая меня к себе и легко целуя. – Тебя дед хотел видеть.

Я тут же отодвинулась от парня, разом растеряв все то замечательное расположение духа, в котором находилась до сих пор. Наверно, даже побледнела немного.

- Да не бойся ты так, он не кусается по праздникам, - «успокоил» меня Дима, совершенно бесцеремонно поднимая и уводя к ступенькам. – Серьезно, Рита, он не скажет тебе ничего плохого – просто хочет познакомиться, цитирую, «со столь примечательной юной леди». И не спрашивай, что именно он имел в виду – сам не знаю, - он остановился у двери, за которой, судя по всему, и был Князь Виктор Воронцов, чмокнул меня в щеку и буквально втолкнул в комнату – но на удивление мягко и ненавязчиво.

Мужчина – стариком Виктора Ивановича назвать у меня язык не поворачивался – стоял спиной к двери и вглядывался в темноту за окном, в лучших традициях американского кино. Ему еще не хватало накинутого на плечи пиджака и сигары в зубах – и вот он, вылитый мафиозный босс.

Я сглотнула, когда Виктор Иванович наконец-то повернулся к нам и заговорил: не со мной – с Димой:

- С тобой хотел поговорить отец, и лучше бы тебе хотя бы сегодня не заставлять его ждать.

Внук, как по мановению волшебной палочки, тут же испарился, напоследок успев сжать мою руку.

- Ты не стой, садись, - наконец-то обратился ко мне мужчина. – Так вот значит, какая ты, Рита Беликова, - и улыбнулся. Той самой улыбкой, в которую я была влюблена.

Глава 19. Разговоры по душам

- Я… я постою, спасибо, - я никогда не умела как следует общаться с людьми, но никогда раньше так не дрожал голос. Наверно, так и должно быть: ведь, все-таки, передо мной человек, внук которого по моей вине попал в неприятности. А перед ним - дочь того, кто эти самые неприятности навлек не только на свою семью, но и на чужую, родную для этого мужчины, совсем не старого, несмотря на свой почтительный возраст.

- Садись, - повелительным тоном повторил Виктор Иванович, и я окончательно убедилась в том, что та улыбка, которой не уставал покорять меня Дима, просто почудилась. И я послушно села в большое и удобное кресло, а мужчина опустился на софу, стоящую напротив. – Нечего на каблуках стоять лишний раз. Всегда удивлялся, как вы, девушки, ходите на них…

Нет, не почудилась. Виктор Иванович и правда улыбался так же, как его внук – вернее, это внук перенял его улыбку, очаровательную и завораживающую. Неужели он не злится? Как же хочется в это верить…

- Рита, у меня такое чувство, что ты решила, будто я тебя съем, - не дожидаясь ответной фразы от меня, со смешком продолжил мужчина. – Не стоит меня бояться, я уже начинаю жалеть, что Кирилл объяснил тебе, что к чему… Я не бандит. Вернее, не совсем бандит – и уж точно отличаюсь от ребят Ноя.

- Я так и не думала! – как-то слишком резко возразила я, вскочив с кресла. Ведь, и правда, никогда не думала о Димином деде, как о бандите – и уж тем более не собиралась сравнивать его с теми бритоголовыми… - Я просто… - уже совершенно неуверенно продолжила, садясь на место и пряча взгляд.

- Ты просто боишься, что я злюсь на тебя и Лешу, - словно прочитал мои мысли Виктор Иванович. Хотя, почему прочитал? Это ведь у меня на лице написано, и не нужно быть экстрасенсом, чтобы понять это. – Но это не так, можешь мне поверить. Мое отношение к твоему отцу и тебе полностью положительно.

Я не поверила, хотя очень хотелось. Невозможно вот так вот просто не питать отрицательных чувств к тем, из-за кого твои близкие находились в опасности, тем более для такого человека… какого? Я только сейчас поняла, что уже составила для себя портрет Виктора Ивановича Воронцова, в который почему-то свято уверовала – и теперь не могу признать, что сидящий напротив мужчина с добрыми серыми глазами и завораживающей улыбкой совершенно не подходит под этот образ. Только сталь в глубине глаз да непоколебимый внутренний стержень, видный невооруженным взглядом, напоминают, что этот человек – Князь, влиятельная личность преступного мира.

- Кажется, ты мне не веришь, - вновь не дождавшись ответа, продолжил мужчина. – Но это так. Видишь ли, мы с Лешей, твоим отцом, знакомы уже почти двадцать лет, и за это время я уже успел сложить о нем определенное мнение, которое не изменят теперь никакие безумные поступки. А то, что он все-таки сорвался и посягнул на репутацию Ноя – далеко не безумие. Рано или поздно это бы все равно произошло: не твой отец, так кто-то другой, и не Ной, а я, - но все равно этого не удалось бы избежать. Такие уж у нас со Степаном Новиковым отношения – горбатого, как говорят, могила исправит. Это взрослые дела, которые тебе трудно понять в силу своего возраста и мировоззрения – и я честно желаю тебе никогда ни во что подобное не влезать. А Леша, к твоему сведению, даже услугу мне оказал – и за это я ему помогаю сейчас залечь на дно, пока вся ситуация не утрясется.

Я затаила дыхание, желая услышать продолжение…

- Но я не могу сказать тебе, где он – его личная просьба.

…и не сдержала разочарованного вздоха.

- Я бы и тебя, и маму твою где-нибудь спрятал, но, сама понимаешь, у тебя последний год, поступление и все такое, а маме твоей Леша не хочет ничего рассказывать, а иначе увезти не получится. Нет, если ты хочешь, я могу хоть завтра отправить вас с Еленой к твоему отцу, так все же будет безопаснее.

Я бы уехала, наплевав на последний год, скорое поступление – только вот уже поздно. Если бы сразу, когда в нашу с мамой жизнь еще не вмешался пугающий Шекспир… а в мою лично – взрослый не по годам, но дурачащийся парень с невозможно любимыми серыми глазами.

- Не стоит, - я отрицательно покачала головой: молчать в третий раз, когда от меня настойчиво ждут ответа, глупо и невежливо, по меньшей мере. – Вы правы, одиннадцатый класс накладывает некоторые обязательства, к тому же, мне нужно готовиться к олимпиаде…

- Наслышан о твоих выдающихся успехах, - улыбнулся Виктор Иванович так, что я невольно смутилась от почти даже не комплимента. – В этом году опять планируешь порвать всех?

- Хотелось бы, - я смущенно улыбнулась – это получилось само собой, без капли принуждения. – Сначала надо хотя бы стать участницей.

- Станешь, я уверен, - мужчина засмеялся. – Леша не раз нахваливал твой выдающийся ум и упрямство, так что я, честно, не сомневаюсь. Да и Дима не раз упоминал об этих твоих чертах, только, поганец, умолчал, что природа наделила тебя не только умом – а я ведь совсем позабыл, что у тебя не только недурной отец, а еще и мама – та еще красавица. И ты тоже вырастешь похитительницей сердец, будь уверенна.

Я засмущалась пуще прежнего, а мужчина вновь засмеялся, заметив это. Весь страх куда-то пропал, оставив после себя уважение и некоторую симпатию, какую ребенок может испытывать ко взрослому человеку.

- Кстати, Рита, ты уже планировала, куда поступишь? Пойдешь по стопам отца?

- Вероятнее всего, - я улыбнулась. Конечно, за последние полгода вопрос о планах на будущее стал одним из самых ненавистных, но не улыбнуться сидящему напротив человеку я просто не могла. – Да и, если честно, дело не только в родителях – я и сама люблю математику и программирование, ни к чему другому душа так не лежит.

- Это похвально, - Виктор Иванович улыбнулся мне в ответ даже немного довольно. – А вот маленький поганец до сих пор не говорит, куда же пойдет учиться. Ты, случайно, не знаешь?

- Н-нет, - не слишком убедительно соврала я, памятуя слова Кирилла. И неудивительно, что мужчина все понял.

- Значит, ты тоже знаешь, - немного грустно констатировал он, пряча за усмешкой толику боли. – И я догадываюсь, если честно. И не переубедишь ведь паршивца, упрямый еще больше, чем я.

Я невольно улыбнулась: Виктор Иванович любил своего внука, еще больше любил, чем говорили сам Дима, Кирилл – даже больше, чем я могла представить. И простит он ему все, лишь бы только тот не забывал своего деда, лишь бы только не свел в могилу... хотя, наверно, он ему и это бы простил.

- Ладно, не буду тебя больше задерживать, - Виктор Иванович встрепенулся и поднялся. – Веселись как следует и забудь наконец про эти чертовы документы!

Я тут же поникла, хоть и постаралась этого не показать. Забыть? Да черта с два тут забудешь, как же, когда рядом с тобой вертится живое напоминание…

- Я… я постараюсь, - неловкая улыбка и неодобрительный взгляд.

- Все будет хорошо, Рита, и у твоей семьи, и у тебя.

Как же хотелось верить.


- Ну что, не съел тебя дед? – Дима появился неожиданно – как раз в тот момент, когда я поняла, что не знаю, куда идти, и тут же привлек меня к себе, обнимая за талию.

- Нет, - я улыбнулась, ощущая то приятное волнение, что вызывало любое прикосновение этого невозможного парня.

- Ну вот, а ты говорила, - он легко дотронулся до моих губ своими, но тут в коридоре раздались шаги, и мы скользнули в ближайшую комнату, из которой до этого вышел Дима.

- Как же я за сегодня от них устал, - шутливо пожаловался он, одной рукой прикрывая за собой дверь, а другой удерживая меня – и стоило двери захлопнуться, опять поцеловал. И от его поцелуя сносило крышу – а, может, всему виной было шампанское, которое мне все-таки милостиво разрешили выпить.

Дима прижал меня к себе еще крепче, а я запустила руки ему в волосы, привычно перебирая светлые пряди. Он углубил поцелуй, и мои руки, потеряв контроль со стороны разума, потянулись к рубашке. Одна пуговица, вторая, как легко, оказывается, расстегиваются, и какая приятная на ощупь разгоряченная кожа…

Дима оторвался от меня слишком резко, буквально отскочил на пару метров, тяжело дыша и глядя как-то нехорошо, даже зло.

- Ты что творишь? – тяжело дыша, спросил он. Порылся в карманах, ища сигареты, не нашел, чертыхнулся и сел на кровать, нервно застегивая пуговицы рубашки. – Алина тебя все-таки напоила?

Я пару раз ошарашено моргнула, не веря глазам и ушам, а потом резко успокоилась.

Что творю, спрашиваешь? Сам ведь такой же, только выдержки побольше. Я ведь вижу это в твоих глазах, и не надо отводить взгляд.

- Думай головой, как ты умеешь. Не нужно больше так делать, потому что…

- Потому что ты не хочешь подпускать меня к себе? – я заговорила прежде, чем поняла это, но промолчать не смогла. – Потому что ты по натуре своей одиночка и никогда не изменишься? Потому что считаешь, что сам все помнишь?

Дима посмотрел на меня. И одного этого взгляда было достаточно, чтобы тысячу раз пожалеть о своих словах, убежать и всю оставшуюся жизнь бояться посмотреть в эти серые глаза.

Но мне, похоже, море было по колено – по крайней мере сейчас.

- Кирилл тогда не шутил, я правда была у него, - я говорила на удивление уверенно, совершенно не страшась ответной реакции. И, не позволяя парню что-то сказать, я тут же продолжила: - Он объяснил мне, что к чему в отношениях Новикова и твоего деда, рассказал, кто же такой Виктор Иванович на самом деле. И наконец-то объяснил, что же связывало наших родителей. Раз уж я все равно в это все вляпалась, то имею право знать, так он сказал.

- А что еще он сказал? Или тебе было достаточно того, что сказал я? – язвительно, зло поинтересовался Дима, глядя на меня в упор. Ждал, что я растеряю эту странную решимость, отведу взгляд, а я нашла в этом силы, продолжила смотреть в эти серые глаза так же уверенно, даже сделала пару шагов вперед.

- Я не специально подслушивала тот ваш разговор, просто пришла раньше и не хотела, чтобы ты меня видел – не тогда, - я сделала еще несколько шагов, так, что нас с Димой теперь разделяло всего полметра, а то и меньше. – Ты спрашиваешь, что он тогда сказал? Что с тобой нужно быть серьезной: ты не заслуживаешь того, чтобы с тобой играли. Что ты просто запутался. И что я – тоже. Только вот я себя уже почти поняла. И даже тебя – совсем немного. Не отталкивай меня, если я тебе не безразлична, или просто скажи, если это все же так. Я выдержу, что бы ты ни сказал, что бы ты ни сделал. Будь честным, пожалуйста.

- Быть честным, говоришь? – Дима резко схватил меня и повалил на кровать, нависая сверху. И зашептал, обжигая горячим дыханием кожу: - Если ты так хочешь. Я с ума схожу, понимаешь, с трудом себя сдерживаю. Потому что с тобой нельзя так, как с другими. Пусть Кирилл и говорил, что тебя так просто не сломаешь – я и сам это теперь понимаю, – но все равно с тобой надо быть другим. А любое неосторожное действие – и я тебя потеряю, что бы ты там не говорила.

- Ты точно в этом уверен? – вот уж не знаю, где я взяла силы улыбнуться, да еще и так... с вызовом. Ведь всего секунду назад не могла даже дышать – сгорала от этого дыхания, от этого находящегося совсем рядом тела. Готова ли я была к чему-то большему? Пожалуй, нет, но почему-то твердо была уверена, что Дима ничего такого себе не позволит. И, в конце-то концов, могу я хоть иногда перестать думать, как примерная ученица?

Парень отпрянул от меня с глухим рычанием: сел на край кровати и стал старательно изучать бежевый ковер.

- Ты сейчас меня соблазняешь или просто издеваешься? – вопросил он, прикрыв лицо руками.

- И не пыталась, - я села, притянув к себе колени и отчего-то улыбаясь.

- А очень похоже, - прошипел Дима в ответ, все еще не поворачиваясь ко мне. Делает вид, что злится, но это точно не так. Обескуражен, только не признается – я уже научилась понимать его хоть немного.

- А, что, часто соблазняли? – непонятно зачем тут же спросила я.

- Было дело.

- И как? Соблазнился?

Ответом была приглушенная ругань в адрес «излишне любопытной нахалки».

- Это ты так завуалировано интересуешься, спал ли я с кем?

- Да нет, - я пожала плечами, - просто интересно вдруг стало. А то, что у тебя была не одна девушка, я прекрасно понимаю – у такого, как ты, просто не может быть иначе…

- У такого, как я? – Дима наконец-то посмотрел на меня с пугающей усмешкой и таким же пугающим взглядом. – У какого же?

- У красивого, - я вдруг растеряла половину уверенности под этим насмешливо-пугающим взглядом. – Привлекательного и…

- И? – откровенная насмешка и вызов.

- И сексуального, чтоб тебя, такого! – я вспыхнула. Не потому, что не употребляла подобного рода слова – употребляла, еще как. Но не с этим невозможным парнем – его присутствие почему-то начинало смущать. – Знаешь же сам, по тебе многие сохнут, только не решаются клеиться из-за пугающей репутации. И, кстати, ты так и не ответил: соблазнился?

- Ага, - беззаботно ответил парень, заваливаясь на кровать. Кажется, он вернулся в свое прежнее, привычное расположение духа – и это не могло не радовать. – Не с первого, правда, раза, но девочка оказалась настойчивой. Иногда просто невозможно устоять.

- Ты пытаешься заставить меня ревновать или просто издеваешься?

- И не пытался.

Это стало последней каплей. Я ухватила подушку и запустила ею в издевающегося наглеца, но только потянулась за ней, чтобы огреть его еще раз, как была беспардоннейшим образом обездвижена. И как только этот гад может удерживать оба мои запястья одной рукой? Да еще и ногами его не запинаешь – потеряю единственную опору и свалюсь прямо на него, а ведь этот паршивец этого и добивается!

- Домогаешься? – и ухмыляется, зараза, зная, что я ничего не могу сделать, только сказать что – да, как на зло, ни один достойный ответ в голову не лезет.

Но отвечать мне не пришлось: телефон, оставленный мной на всякий случай в кармане, заиграл, оповещая о мамином звонке. Не выпуская меня, Дима бесцеремонно вытащил телефон и нажал на «Ответить», тут же ставя на громкую связь.

«Не отпущу, не надейся», - одними губами прошептал он, а я обреченно вздохнула и ответила:

- Да, мам, я слушаю.

«Добрый вечер, Рита».

Это была не мама, совсем не мама. Я замерла, не в силах посмотреть на только усилившего хватку Диму.

«Лена сейчас занята, но просила как можно быстрее позвонить тебе и сказать, чтобы ты завтра по дороге домой обязательно купила желатин, иначе потом она может забыть, - тем временем продолжал ненавистный голос. - И чтобы дома была не позже одиннадцати. Утра, естественно».

- Ты?! – Дима все понял и не смог смолчать.

«Рита, разве ты не у подруги? Твоя мама расстроится, если узнает, что ты ее обманула, - тон не изменился, но я могла поклясться, что мужчина улыбается той своей пугающей улыбкой. – Но я ей не расскажу, если ты все объяснишь своему другу так, чтобы он понял правильно. До встречи».

И отключился. Короткие гудки давили с какой-то особенной угнетающей силой.

- Ну, давай, объясняй, - Дима резко сел, но меня не отпустил. И как-то особенно выделил последнее слово.

И мне ничего не оставалось, кроме как рассказать почти все, умолчав про намеки касательно документов и «пожелание» ничего не рассказывать моим «друзьям». Вот только формулировка «мне не хотелось заставлять тебя лишний раз беспокоиться», кажется, сыграла роковую роль.

Хватка ослабла, Дима встал быстро, бросил короткое «Пойду, покурю» и скрылся в коридоре.

Ну, почему, когда хочешь, как лучше, получается как всегда?!

Так и оставив мобильный на кровати, я на автомате подошла к балконной двери – еще с улицы я заметила, что по всему второму этажу тянется что-то наподобие балкона, только общее для всех комнат. И плевать, что на улице мороз, плевать, что еще толком не выздоровела – мне нужен свежий воздух, холодный, морозный воздух, приносящий ясность в спутанные огромным чувством вины и непонятной обидой мысли.

Вот только отвлечься на свои мысли не удалось: пройдя мимо темных комнат – я всегда бродила, когда была в похожем состоянии, – я вдруг услышала разговор, который, наверно, слышать была не должна. Да еще и видела, вот только те двое, свидетелем разговора которых я невольно стала, меня не замечали.

- Алина, ты опять курила? – Кирилл говорил строго, но как-то обреченно, словно давно смирился, а ругался так, для проформы. – Сколько можно повторять, как это вредно, особенно женскому организму!

- А сколько мне можно повторять, что я уже взрослый человек? – устало вторила Алина – точно, не в первый, и даже не в десятый раз.

- В девятнадцать? Взрослый? Не смеши.

- Зато ты у нас взрослый, уже четверть века стукнуло, старик прямо, - огрызнулась девушка. – И вообще, ты мне не мама, чтобы что-то указывать.

- Да не дай бог такую дочку, - мужчина вздохнул. – Я же за тебя, дуру, беспокоюсь; знаешь, на скольких таких с раком легких насмотрелся?

- Дурой красотку свою будешь называть! - Алина повысила голос, но на крик не перешла. – И о ней печься, у вас ведь такая любовь! На пепелище прям!

- И как я сразу не понял? – с какой-то странной интонацией вопросил врач.

- Чего? – насторожилась племянница, с опаской глядя на дядю. Тот как раз сделал к ней, сидящей на столе, пару шагов, и теперь стоял совсем близко.

- Во-первых, ты пьяна, - спокойно ответил он, словно не замечал реакцию девушки. – А, во-вторых, ты ревнуешь.

- Рехнулся?! – Алина попыталась встать и рвануть к двери, но сильные мужские руки ее остановили. Я затаила дыхание, понимая, что стала невольной свидетельницей чего-то слишком личного, заглянула в один из тех пресловутых шкафов, где хранятся самые потаенные скелеты – но не смогла сдвинуться с места. Тайны, они приковывают, не отпускают, пока не разгадаешь… как та фарфоровая статуэтка, неподвижный взгляд которой сейчас слишком напоминает взгляд уже не вырывающейся девушки: такой же непоколебимой, гордой, но в то же время хрупкой и беззащитной в чужих руках. Но чужих ли?

- Уже давно, - уже тише ответил Кирилл, все еще удерживая притихшую племянницу. Окно было приоткрыто, и даже сейчас я все еще слышала разговор – но лучше бы не слышала, не открывала этот шкаф. – Ты же знаешь, что сводишь меня с ума, и все бы было иначе, если бы…

- Если бы я не была твоей племянницей? – Алина горько усмехнулась. – Тогда бы ты на меня даже не посмотрел, любитель экзотики хренов…

- Не говори, если не знаешь, - резко оборвал ее мужчина. – Ты же понимаешь, что однажды мне станет наплевать на условности вроде кровного родства – и хорошо, если я буду слишком пьян.

- А сейчас ты, стало быть, трезв и помнишь об этих, как ты выразился, «условностях»? Не похоже, знаешь ли. Да и тебя твоя любимая ждет.

- Я к ней ничего не чувствую, ты же понимаешь, - еще тише продолжил Кирилл, наклоняясь к племяннице совсем близко. – Стоит тебе хоть слово сказать, и я ее тут же брошу, примчусь к тебе по первому же зову, - его губы зависли в паре сантиметров от ее, а глаза потемнели от странного, противоестественного желания – и, что самое ужасное, в ее карих глазах появилось что-то похожее, пусть и не столь заметное.

Но в дверь постучали, раздался женский голосок:

- Кирилл, дорогой, ты здесь? – а через миг Ника уже вошла в комнату. Но мига этого хватило, чтобы Алина отскочила от мужчины и приняла невозмутимый вид. – И ты тут? – это «ты» красотка буквально выплюнула.

- Что ты хотела, Ника? – Кирилл на вежливость не разменивался, хотя, по идее, говорил со своей девушкой.

- Я хотела тебе сказать… еще днем, но как-то не получилось… - и выразительно посмотрела на Алину.

- Я пойду к себе. Еще раз с днем рождения и спокойной ночи, - вложив в последние слова особый, ядовитый смысл, она вышла на балкон и пошла в мою сторону – я от неожиданности даже не успела среагировать. Сквозь приоткрытое окно донеслась радостная фраза:

- Дорогой, я беременна!

Алина застыла. Достала сигарету – не тонкую, дамскую, а такой же Kent, как и у Димы – с трудом отыскала в кармане зажигалку. Да так и застыла с поднесенным к сигарете огнем, заметив старающуюся раствориться со стенкой меня.

- Мужики все - козлы, не находишь? – и преспокойно закурила. – И за это один из них получает прямо-таки охуенный день рождения.

Глава 20. Праздник на пепелище

Немая сцена была достойна гоголевского «Ревизора».

Я стояла, не шевелясь, и в упор смотрела на спокойно курящую девушку, ужасный секрет которой случайно узнала.

- Ты все слышала, да? – она вновь выпустила клубы дыма мне прямо в лицо. Кирилл со своей беременной пассией уже покинул комнату, а остальные были пусты, и никто нас услышать не мог. – И, я так полагаю, поняла правильно.

Я неуверенно кивнула. Алина только вздохнула и оперлась на перила балкона, затушила сигарету и тут же закурила новую.

- Я тебе отвратительна, да? И Кирилл тоже?

- Нет… - и это была правда. Странно, но я была совершенно искренна в этом тихом отрицании. Не знаю, почему, но я не видела в отношениях этих двоих ничего противного. Противоестественное – безусловно, неожиданное и слишком неприятно удивительное – да, но не противное и уж тем более не отвратительное.

Это странно, но я отчетливо понимаю, что между Кириллом и Алиной существует граница, которую никто из них не переходит – да и вообще, это их личное дело, меня совершенно не касающееся. А еще…

Я помню тот разговор с Кириллом и ту статуэтку. Бессильная ярость, но не злоба, печаль, обреченность и боль, но какая-то воздвигнутая самим собой условность, позволяющая себя сдерживать.

Только вот условность оказалась воздвигнута не самим собой.

- Не говори никому, пожалуйста, - Алина сказала это тихо, но в голосе слышалась искренняя мольба. – Никто не знает и не должен узнать. Между нами ничего нет, правда, но все же… - она замолчала и нервно затянулась. Закашлялась, но сигарету не бросила.

- Я просто забуду, - я оперлась об перила рядом с девушкой. Да, забыть, сделать вид, что ничего не знаю – лучший в этой ситуации вариант. И единственный, по сути, возможный. Вот только как забыть, что дядя твоего парня влюблен в свою племянницу; и не просто влюблен, а желает ее, как никого другого?

Вот и узнаешь, Рита, каково это – хранить чужой секрет, не выдавая своей осведомленности. Ведь если Кирилл узнает…

Думать об этом не хотелось, и Алина, словно почувствовав это, перевела тему:

- А ты чего тут гуляешь без куртки? Только не говори, что поссорилась с Димой… - перевела удачно, ничего не скажешь. Но отвечать все же пришлось, да и хотелось, по правде, с кем-то поделиться.

- Нет, не поссорилась, да и повода не было, вот только все равно как-то погано на душе. Есть кое-что, что я ему раньше не сказала, потому что касалось это не только меня, но и дорогого мне человека, а сейчас он узнал это самое «кое-что», причем, не от меня. Нет, не подумай, у меня нет отношений с кем-то другим или еще чего-то такого, просто он просил не держать в себе, если что-то случится, да и я обещала. А тут смолчала, и теперь чувствую себя виноватой. А он ушел с таким видом, словно его предали, курить…

- Как раз тогда, когда тебе нужна была бы поддержка, - Алина словно вырвала эти слова из моих мыслей, гонимых прочь. – И по всему получается, что ему хуже всех, что ему ничего не сказали, обманули и тому подобное, а хуже всех, все-таки, тебе? Я же говорю, все мужики – козлы, а Воронцовы еще и эгоцентрики и эгоисты, пусть обычно это и скрывают.

С последним я была в корне не согласна, но промолчала. А девушка тем временем достала еще одну сигарету, а потом протянула пачку мне:

- Будешь?

- Я не курю, - резко отказалась я. Признаться, даже не пробовала никогда, и не хотелось совсем, даже сейчас, когда все плохо. Не верю я в то, что сигареты помогают успокоиться, совсем не верю.

- Зря, - пожала плечами Алина, а потом вдруг повернулась ко мне с таким видом, словно ей в голову только что пришел способ убийства без нарушения закона: - А поехали в клуб, а? У меня знакомые сегодня как раз выступают. Отличная группа, поют каверы и пару своих песен – а еще в «Миднайте» всегда можно забыться в веселой компании.

Согласие мое, даже формальное, не требовалось: уже в следующий миг девушка выбросила сигарету и потянула меня по балкону, как оказалось, к своей комнате. Удостоверилась, что выглядит нормально, бросила в сумочку косметичку, мобильный и кошелек, посмотрела на меня, удовлетворенно кивнула и потянула меня к выходу, на ходу вызывая такси – и это все с каким-то странным возбуждением, словно ее там, в клубе, ждала как минимум любовь всей ее жизни.

Кстати о клубе: его название показалось мне знакомым, даже слишком, но вот вспомнить, где я его слышала, я не смогла. Вернее, смогла не сразу: стоило машине припарковаться у ведущих вниз ступенек под ярко-алой вывеской, как я тут же вспомнила, почему это название показалось мне знакомым. Больше года назад, сразу после начала десятого года обучения, мы с Катей ходили сюда на концерт какой-то группы местного разлива, и даже умудрились познакомиться с ее участниками, молодыми и симпатичными парнями-студентами. И как же не хочется вспоминать подробности того знакомства хотя бы просто потому, что тогда я была такой дурой…

Внутри клуб совсем не изменился: все тот же минималистический дизайн, все та же небольшая сцена с ослепляющими софитами и молодой девчонкой-певицей с акустической гитарой, все та же молодежь, пьющая и слушающая лирические баллады, все те же занятые столики, все те же ребята из «Вандерленда» за самым большим, последним в ряду столом. Я моргнула несколько раз, но наваждение не прошло. Но тут Алина потянула меня к барной стойке, где тут же заказала два коктейля, названия которых я не расслышала.

- Ты же говорила, что сегодня не придешь, - бармен, молодой темно-рыжий парень приятной наружности, заговорил с девушкой, как со старой знакомой, при этом успевая мешать коктейли. – А тут еще и не одна…

- Планы поменялись, - туманно ответила она, доставая сигареты. – И, кстати, познакомься, - Алина указала на меня, - это моя подруга, Рита. А это Влад, лучший бармен, которого я знаю.

- Комплименты не меняют того факта, что у нас курят в курилке, - напомнил Влад и улыбнулся мне: - Приятно познакомиться.

- Мне тоже, - улыбнулась я в ответ, и тут парень поставил перед нами голубого цвета коктейли. Я с опасением потянула трубочкой неоднородную жидкость с удивлением отмечая, что она имеет приятный вкус и совершенно не разит спиртным, хотя в ее состав совершенно точно входит водка. – Вкусно!

- Еще бы, - Алина засмеялась, - у меня отличный вкус, это все признают. О, привет, красавцы!

Я даже не заметила, как «Вандерленд» поднялись из-за своего столика и направились к сцене, проходя, естественно, мимо нас. Все четверо приветливо поздоровались с моей спутницей и перекинулись парой фразочек, в которые я не вникала, сосредоточившись на важном занятии – попытке стать незаметной мебелью. Вот уж не знаю, получилось или нет, но взгляд как минимум одного из «красавцев» точно задержался на мне. Но они спешили за кулисы: через пару песен их выступление, - а Алина, заказав две бутылки слабоалкоголки, впихнула одну мне и потащила к сцене. С первым я спорить не стала, ощутив острое желание выпить «для храбрости», а от второго отвертеться просто не было шансов.

Вообще, я люблю рок-музыку. И альтернативную, будь то хоть все тот же рок, хоть металл. И даже, как показала статистика, пост-гранж, хотя не слишком-то разобралась в особенностях этого стиля. А еще я люблю живую музыку. Люблю видеть музыкантов совсем перед собой, всего в паре метров, люблю ощущать исходящую от них энергетику, всем телом ощущать ритм, улавливать каждый звук, каждый тон, различать в стройном потоке отдельные переборы.

Все это я поняла больше года назад, побывав на концерте тогда еще только недавно образовавшейся группы с громким названием «Вандерленд». Щербатова через брата познакомилась с их барабанщиком и просто не могла упустить возможности послушать ребят вживую, а меня потащила потому, что никто из ее подружек подобную музыку не любил. А я любила – и полюбила в тот вечер еще сильнее, несмотря на то, что все закончилось не так тихо, как начиналось.

И вот сейчас, как в тот вечер, четверо парней вышли на сцену, сказали слова благодарности публике, которая собралась в этом клубе, и заиграли. Барабаны, басы, гитарные переборы, и сильный, чуть хриплый вокал длинноволосого брюнета Глеба, Михалыча, как его назвали, если я правильно помню, из-за пристрастия к красному белью, вечно выглядывающему из джинсов. А вот соло Дэна, красавца-гитариста в футболке с неоновой надписью «Fuck them all». И, конечно же, не отстает от него его старший брат Ник, Никита, басист, полностью опровергающий все анекдоты про своих коллег по инструменту, но оправдывающий свою репутацию заправского ловеласа. А барабанщик Юра, Джей, теперь щеголяет с русыми дредами – вот Катя посмеялась бы, если бы увидела.

Только теперь больше не каверов на известные группы, а собственных песен, завораживающих и необыкновенных.

И опять я у самой сцены с подругой, по-пьяному веселая и восторженная, а басы, кажется, звучат для меня одной.

Ловлю себя на мысли, что знаю текст последней песни и подпеваю, одна из многих, заворожено глядя на перебирающие струны пальцы.


- Подруга, отвисни. Или тебе «Сникерс» купить, чтобы не тормозила? – оказывается, уже почти все разбрелись по залу, а я так и осталась стоять и смотреть, как выступившие выше всех похвал новички сцены разбирают инструменты, передают друг другу бутылку минералки, собирают листы с очередностью песен. И один из этих исписанных размашистым почерком листов падает, подхватываемый сквозняком, как раз нам под ноги.

- Не подашь листик, малышка? – чтобы понять, что басист, так завороживший своей игрой, обращается ко мне, потребовалась пара секунд, чтобы передать белый лист – секунда, а для того, чтобы сердце забилось чаще, хватило и мига случайного соприкосновения пальцев.

- Спасибо, - парень обворожительно улыбнулся, и я не смогла не улыбнуться в ответ:

- Не за что, мне не сложно.

- Знаешь, а ты ведь только что очень помогла: спасла уставшую звезду от необходимости лично спускаться на бренную землю и поднимать важный документ, - он засмеялся. – И за это я просто обязан угостить тебя и твою подругу чем-нибудь особенным.

***

- Звезда, феромоны подсобери, - басиста в бок толкнул барабанщик Джей, о котором Щербатова прожужжала мне все уши – но при этом исключительно как о друге. Не вспомню сейчас, встречалась ли она тогда с Керном – кажется, еще нет, - но с Юрой у нее точно ничего не могло быть хотя бы просто потому, что ему, двадцатидвухлетнему выпускнику вуза, совесть не позволяла связываться с шестнадцатилетней школьницей. А мне тогда только должно было исполниться шестнадцать, через три дня после этого концерта, но производила я впечатление, по словам подруги и ее знакомого, едва ли не совершеннолетней, взрослой девушки.

- Успокойся, любимый, я не стану тебе изменять, - парень подмигнул другу, на что тот притворно скривился. – Это я так шучу, красавицы, не обращайте внимания, - он вновь улыбнулся нам с Катей и присел на краю сцены. – И мое предложение, кстати, еще в силе, так что вы пока погуляйте, а я, как освобожусь, вас найду, заодно с ребятами познакомитесь, - и, подмигнув почему-то мне, поднялся и скрылся в комнате за сценой.

- Охренеть, - коротко, но емко прокомментировала Щербатова, таща немного потерянную меня к барной стойке. Еще бы, впервые в жизни выбралась в клуб – и уже такое, гхм, внимание… - Ты ему, похоже, приглянулась.

- Кому? – я выпала на дурочку, нащупывая в сумочке зеркало. Ну и видок, конечно, но подруга постаралась на славу. Только вот все равно не могу я никому, как она сказала, приглянуться.

- Басисту их, Нику, - так, словно объясняла прописные истины, ответила мне Катя. – Мне Джей про него много рассказывал.

- Надеюсь, только хорошее? – Ник возник позади нас так неожиданно, что я едва не свалилась с высокого стула, но он не придержал меня.

- Ник, я даже на твоих похоронах молчать буду, потому что даже через шестьдесят лет про тебя будет нечего хорошего сказать, - рядом появился барабанщик и тепло улыбнулся сначала своей знакомой, а потом мне.

- Ах, вот ты какой, коварный! – ужаснулся басист и не выдержал, засмеялся. – Не слушайте его, красавицы, он у нас просто бесится из-за отсутствия женского общества.

- Зато ты им перенасытился! – беззлобно подколол его Юра. – Ладно, надо познакомиться, что ли, только сначала пойдем к нашим, места найдутся как раз для вас двоих…

Я не заметила, как оказалась за одним столиком с четырьмя студентами-музыкантами, зажатая между гитаристом и басистом. Катя расположилась напротив, правда, с краю.

- Ребят, познакомьтесь, это та самая Катя, сестра Влада Щербатова со второго курса, - Юра взял обязанность знакомства на себя, - и ее подруга… эм…

- Рита, - подсказала я, отчего-то смутившись.

- Дэн, - первым представился сидящий рядом со мной гитарист.

- Никита, для друзей просто Ник, - не отстал от друга – как я позже узнала, сводного младшего брата, - басист.

- Глеб, - последним представился вокалист, но его слова почему-то вызвали хохот.

- Да никакой он не Глеб, а настоящий Михалыч! – объяснил Юра, за что тут же получил от друга затрещину. – Опять свои красные труселя надел, а никакие суровые фрезеровщики так и не оценили.

- Зато оценили толпы девчонок, - не остался в долгу «Михалыч».

- Тебя? Не смеши! Да они все время на наших братьев-акробатов пялились, а про скромных вокалиста и барабанщика забыли, - шутливо пожаловался барабанщик.

- Если тебя это утешит, я мог видеть только тебя и никого другого, - окликнул его бармен, чем вызвал очередную волну хохота.

- Уже один поклонник есть!

- Два! Нет, даже три, - отозвалась сидящая за соседним столиком девчонка. – Хотя нет, два, Аля верна красным трусам Михалыча, - и снова хохот.

- Кстати, красавицы, а вам наша музыка понравилась? – снова переключился на нас Ник, и остальные тут же приготовились услышать ответ.

- Еще бы! – тихое Катино «Да» заглушил мой неожиданно звонкий голос. – Я, конечно, живую музыку до этого почти не слушала, но вы выступили просто потрясающе!

- Вот, видите, как должны говорить о нас все, а не только поклонницы красных труселей, - засмеялся Дэн, а Ник посмотрел на меня с непонятной улыбкой и чуть приобнял. Но, как оказалось, только для того, чтобы передать брату деньги:

- За такой ответ нужно угостить девочек лучшим, что есть в этом заведении, да и мы заслужили, - пояснил он, но руку почему-то не убрал.

Спорить никто из ребят не стал, а нас с Катей наверняка не стали бы и слушать.

Вечер перетекал в ночь весело, пьяно и беззаботно. Дэн и Глеб лавировали между нашим и соседним столиками, причем вокалист быстро обосновался среди поклонниц своего белья и уже целовался с той самой Алей, параллельно известным жестом посылая хохочущих друзей в известное место.

Очень быстро я убедилась, что Катька была права: Никита аккуратно, но настойчиво добивался моего внимания, прикасался как бы невзначай, угощал слабенькими коктейлями и, кажется, не замечал больше никого вокруг.

И это только подтвердилось, когда я вышла, чтобы поговорить с мамой.

- Родители беспокоятся? – поинтересовался прислонившийся к колонне Ник, закуривая.

- Мама, говорит через сорок минут быть дома, - я улыбнулась, не замечая никакого подвоха – алкоголь, старательно вливаемый маленькими порциями, уже давно дал о себе знать, отключая мой хваленый рассудительный мозг.

- Джинсы порезаны, лето, три полоски на кедах
Под теплым дождем.
Ты снова лучше всех, а дачу, маму, билеты
Мы переживем*

Парень запел тогда еще неизвестную мне песню неожиданно, на удивление приятным голосом, выбросил сигарету и подошел ко мне:

- Ты, увы, не в кедах, а джинсы резать жалко, - голос его обволакивал, равно как и запах – на удивление приятная смесь одеколона, сигарет и какого-то коктейля, название которого я не запомнила. – Нет дождя, билетов на дачу, но ты… лучше всех.

И поцеловал меня, так резко и неожиданно, что я тут же отпрянула, еще и оттолкнув его губы пальцами – правда, слабо и мягко.

- Что не так, малышка? – Ник тут же перехватил мою руку и обнял за талию, прижимая к себе.

- Ну… мы только сегодня познакомились… - неуверенным голосом ответила я, стараясь не обращать внимания на такую близость парня. – И вообще…

- Так. У тебя есть парень?

Я отрицательно замотала головой, от чего та чуть закружилась.

- И я свободен, так что никаких проблем. Если хочешь – можешь уйти хоть сейчас.

Я не ушла. Позволила себя поцеловать: требовательно, настойчиво, но неуловимо нежно и чертовски приятно. Это был мой первый поцелуй, только вот пьяная голова забыла об этом факте, полностью отдаваясь новому ощущению. Прекрасному, надо сказать, ощущению.

Ник проводил меня домой, правда, вместо десяти минут это заняло все полчаса – и еще пять минут у нас оставалось, когда мы наконец-то подошли к моему подъезду. И парень решил зря время не терять: прижал меня к стене в подъезде, покрывая шею поцелуями, руки его начали блуждать по моему телу, даря не наслаждение, а страх – особенно, когда скользнули под кофту. Я постаралась вырваться, но безуспешно.

- Ну чего ты, как маленькая, - прошептал парень, нащупывая застежку лифчика. И тут его осенило: - Ты, что… того?

Что «того», он не объяснил, но я непостижимым образом поняла и неуверенно кивнула, стоило басисту отпрянуть от меня, словно обожженному.

- Тебе сколько лет?

- Шестнадцать… будет… во вторник…

Он застонал и схватился за голову.

- Ты, блять, раньше сказать не могла?! А если бы я… черт! – Ник посмотрел на меня сначала зло, а потом смягчился: - Иди домой. Просто забудь, хорошо?

Я неуверенно кивнула и на дрожащих ногах поднялась по ступенькам, вяло что-то сказала маме и простояла под душем больше часа, пока запах мужского одеколона не забил цитрусовый гель для душа, а ощущение чужих прикосновений не прошло. Нет, мне не было неприятно – лишь чуть-чуть страшно и самую малость обидно, но встречаться с Ником еще раз не хотелось, по крайней мере пока я не стану полноценным взрослым человеком.

***

Но высший разум почему-то все решает за меня. И вот опять я и моя подруга – а Алину я вдруг стала считать подругой, и знала, что это взаимно – сидим за барной стойкой, а к нам подходят двое музыкантов. Только на этот раз басист и вокалист, причем первый молчит, а второй с улыбкой обнимает девушку и тепло приветствует меня, давая понять, что узнал.

- Понравилось? – спросил Глеб, кивая бармену. Тот тут же подал две бутылки пива и отпустил дежурный комплимент хорошему выступлению.

- Конечно, - Алина улыбнулась и чмокнула парня в щеку. – Я весь вечер следила только за твоими трусами, - и звонко рассмеялась, а я вдруг поняла, что алкоголь отрицательно действует на мою память. – А тебе как, Рит? Признай, что никогда не слышала подобного!

- Вообще-то слышала, - наконец-то заговорил Ник, а на губах его заиграла усмешка, - на самом первом нашем выступлении, когда ты мечтала стянуть с нашего Михалыча трусы.

- Так. Стоп, - девушка взмахнула руками, призывая всех к молчанию. Музыканты повиновались, а вот остальные посетители клуба… но ее это не волновало. – Прошлый год. Сентябрь. Вот тот дальний столик, - неопределенный жест в сторону. – Девчонка, которую Ник клеит, - внимательный взгляд на меня: - Ты?!

- Именно, - басист опять усмехнулся, а потом неожиданно обнял меня за плечи, - и я почти добился своего.

- Но проснулась совесть, - прошипела я, сбрасывая его руки беззлобно, но явно недовольно.

- Не советую лапки к ней протягивать, - Алина посмотрела на парня совершенно серьезно, пусть и немного не сосредоточенно. – Мой братишка тебе за нее голову оторвет.

- Ладно, понял, понял, - Ник поднял руки, давая понять, что никаких поползновений не предпримет. – Нехорошо у мелкого девушку уводить, обидится ведь. А где он, кстати? И где Кир?

- Один ушел курить и пропал, другой разбирается с неожиданным довеском в животе любимой, - последнее слово девушка почти выплюнула, сразу же высказывая свое отношение и к этому, и к подобным вопросам в целом. – Хочешь видеть – зови сам, я не нанималась…

- А лучше, если вы нам сейчас составите компанию и заодно поделитесь впечатлением от новых песен, - заметив реакцию на столь невинный с виду вопрос, тут же внес предложение Михалыч и, не особо-то слушая ответ, потащил нас к тому самому столику.
И опять меня усадили с двумя братьями, а подруга сидела напротив; только в этот раз подругой была Алина, и охмуряли не меня, а ее. Да и Никиту больше интересовала сидящая возле барной стойки блондинка, чем я, и это успокаивало, пусть и немного задевало.

- Чего такое лицо, малышка? – заметив мой отсутствующий взгляд, спросил басист так внезапно, что я даже дернулась от неожиданности и едва не впечаталась головой ему в подбородок. Причем он, похоже, заметил еще и то, куда этот взгляд направлен – а, почему-то, внимание мое то и дело сосредотачивалось на этой злосчастной фифочке в коротком платье и на огромной шпильке. – Ревнуешь, что ли?

- Еще чего! – чуть резче, чем следовало, ответила я. Только бы этот чертов ловелас не решил, что я отреагировала слишком эмоционально и теперь пытаюсь его обмануть, с него ведь станется. А если что эта блондиночка у меня и вызвала, так это зависть: красивая, приковывающая внимание и, определенно, обладающая тем особым чувством достоинства, которое не позволит равнять ее с той же Рогожиной. Такие не вешаются на первых встречных, вон, даже красавца Ника не особо-то удостоила вниманием, не смотря на его более чем обольстительные взгляды.

- Да и не ее полета ты птица, смирись, - зачем-то поддела я. - Если даже малолетку очаровать не можешь.

Вот уж не знаю, зачем я это говорила. То ли чтобы как-то чувство собственного достоинства порадовать, то ли взбесил меня самоуверенный (в меру, правда, и совершенно обоснованно, но какая уже разница) музыкант, но пьяному море по колено, ни то, что не слабо сказать что-то, о чем в трезвом состоянии никогда бы не сказал.

- Была бы ты хотя бы такой, как сейчас… - ничуть не обиделся Ник и мечтательно закатил глаза.

- У меня есть парень. И я его люблю, - слова, чересчур уверенные, вырвались сами по себе.

- Да, да, я слышал, что ты сейчас с мелким, - засмеялся парень. – Только не могу понять, как у вас получился такой вопиюще дис… бля, опять слово забыл!

«Дисгармоничный», - хотела напомнить я, но вместо этого получилось что-то вроде «дисграмонический». Нет-нет, а заговариваюсь по нетрезвости, хотя «дезоксирибонуклеиновая кислота» произнесу в любом состоянии.

- Именно, - не заметил – или тактично сделал вид – моей оговорки Ник. – Серьезно, я же неплохо знаю его и о тебе кое-что тоже, - ему даже не стоило говорить, что, и так ясно. – Так вот, ты, при всей своей симпатичности, не из тех, с кем он обычно проводил время. Так что, как у вас с ним все получилось?

- Места знать надо, где знакомиться, - нагло заявила я с улыбкой, чуть более широкой, чем обычно.

- Ах вот даже как, - ответил мне усмешкой басист, которого такой ответ, похоже, искренне позабавил. И он бы наверняка не преминул уточнить еще что-нибудь, но тут Алина, что-то узревшая в телефоне, громко выругалась и, бросив короткое «Я курить», пошла к выходу, к которому вел коридор, заменяющий курилку.

- Я с тобой, - тут же подхватилась я и почти побежала за ней, вызвав недоуменное «Малышка курит?». Но мне было, если честно, все равно. У Алины, когда она уходила, было такое лицо, что… не могу подобрать правильные слова, но, честно, такое мне было бы больно видеть даже на лице Рогожиной.

Застала я девушку прислонившейся к стенке и затягивающейся. Причем сигарета исчезала со скоростью, которую я не наблюдала даже у Димы.

- Алин… - неуверенно начала я, не зная, что нужно сказать, чтобы хотя бы узнать, что вдруг случилось, да и стоит ли мне это вообще знать.

- Я ненавижу этого ублюдка, - усмехнулась Алина и протянула мне все еще светящийся окном входящего сообщения телефон.

«Соловьева, если через пятнадцать минут тебя не окажется в «Миднайте», ты очень сильно пожалеешь. И если что-то случится с Ритой, тоже».

И отправитель – «Кир».

«Так вот, значит, какая у Алины фамилия», - отстраненно подумала я, стараясь гнать от себя это гнетущее чувство вины.

- Дело не в том, что он так про тебя волнуется: я в «Миднайте» часто и ничего плохого не случится, а вот с тобой вполне могло бы что-то произойти, пока я отвлекусь, - забрав у меня мобильник, объяснила девушка. – Он знает меня лучше, чем кто бы то ни было, и не просто пользуется этим, а еще и напоминает при каждом удобном случае. Вот даже сейчас… Вернулись бы мы домой через часок-другой, все бы было в порядке, а он пусть со своей беременной шлюшкой разбирается!

Это и волнует Соловьеву больше всего, только она не хочет признаваться. Храбрится, переводит тему, дымит, как паровоз; как и все мы, по сути, не признается в самом важном.

- И, скажи, как с такой кучей раздражающих факторов не начать курить?

- А, что, помогает успокоиться? – без привычного скептицизма в отношении подобного спросила я, точно ощущая, что и без того не радужное настроение упало до нуля по Кельвину.

- Мне – нет, - уверенно ответила Алина, доставая следующую сигарету. – Но дает пару-тройку минут, за которые я бы давно кого-то убила или закатила истерику. И, не знаю, что насчет других, а я начинаю смотреть на мир проще. Будешь? – и протянула мне уже не пачку, а одну-единственную сигарету вместе с зажигалкой. Странно, но я не отказалась.

И только подкурила, пытаясь привыкнуть ко вкусу дыма во рту, как к нам подошел Михалыч и, взглянув на меня, констатировал:

- Я выиграл полтинник, - а потом уже необыкновенно участливо обратился к девушке, заботливо убирая за ухо вылезшую прядь: - Что произошло, Аль?

- Ничего, - раздался голос, от которого бросило в дрожь. До боли знакомая рука выдернула у меня сигарету, которой я так ни разу и не затянулась.

Алина, что-то прошептав, впилась губами в ничего не понимающего Глеба, но, стоило ей оторваться от него, как Кирилл тут же отвесил ей подзатыльник, а самого вокалиста «отправил» к друзьям.

Как гардеробные номерки, лежавшие в сумочке Алины, оказались в руках мужчины и когда он забрал наши куртки, я не заметила, старательно отводя взгляд от Димы. Сказать, что мне было безумно плохо и стыдно – не сказать ничего. От одного взгляда в его глаза, продлившегося меньше мгновения, алкоголь мгновенно выветрился; а стоило ему второй раз поймать мой взгляд, глаз отвести я уже не смогла.

Даже не заметила, когда Кирилл, кинув племяннице ее куртку, а мою отдав племяннику, потащил девушку на улицу, грубо ухватив за локоть.

Смотрела в серые глаза, в которых была укоризна, гнев, боль и… чувство вины?

- Не делай больше так, - только и сказал Дима, а потом неожиданно привлек меня к себе и поцеловал: требовательно, настойчиво и немного грубо, как никогда раньше.

Надо ли говорить, что спорить я не стала и, получив приглашение пройтись по ночному городу, тут же согласилась?

Потому что в который раз отчетливо поняла: мне не нужен никто другой. И я не хочу больше видеть любимые серые глаза такими.

Вот только я не знала, что где-то там дорогие мне люди тоже пытаются понять кое-что важное, выбирая для этого самые сложные пути.

____________
*Animal ДжаZ – Три полоски.

И снова, раз уж глав стало юбилейное число, немного "От автора".
Во-первых, простите за столь долгую задержку. Есть много причин, но не буду оправдываться. Просто простите, пожалуйста.
Во-вторых, простите, что не отвечаю на отзывы: сразу как-то не получилось, а сейчас уже неуместно. Спасибо вам за них, огромное спасибо.
В-третьих, следующей по порядку будет идти не глава - что-то вроде бонуса, спэшла, как некоторые называют. "20.5", как обозначено у меня. И посвящена она будет исключительно Кириллу и Алине. Вообще, я не люблю менять форму повествования, да и можно было бы без этого "20.5" обойтись, но я не смогла. Просто не получилось как-то.
Не обессудьте за такую своевольность.)
И спасибо всем тем, кто продолжает читать это безобразие :)

20.5. Для двоих

- Отпусти меня немедленно! – Алина возмущалась, как могла, но вырваться из стальной хватки Кирилла не удавалось. В такие моменты она вспоминала, что не у одного Димы отца вызывали в школу за драки, в которых он, к тому же, с завидной регулярностью становился победителем. Поэтому только и оставалось, что шипеть, кричать и ругаться, черт знает какой раз подряд.

Только в этот раз, дойдя до пустующего дворика возле какого-то административного строения, мужчина отпустил ее. Лавочки сбоку от здания были не предусмотрены, зато были высокие бордюры, об одну из которых девушка тут же и оперлась, не обращая внимания на то, что может вымазаться: Воронцов совершенно не жалел ее ног и шел до того быстрым шагом, что его племянница дважды спотыкалась, а бедные обутые в сапожки на шпильке ноги за пару минут вынужденной прогулки немилостиво заныли.

- А теперь объясни мне, что это было, - подойдя к Алине в упор, не спросил – потребовал Кирилл.

- Что именно? – наигранно удивилась она, хлопая пушистыми ресницами.

- Да все! Что ты, черт побери, творишь весь сегодняшний день?! Хватит прикидываться дурочкой и делать вид, что не понимаешь, о чем я! Какого черта ты то закатываешь истерики, то напиваешься вместе с несовершеннолетней, то вообще лижешься с кем попало?! А теперь еще и невинно хлопаешь глазками! Какого черта, Соловьева?!

Девушка непроизвольно затряслась, испугавшись внезапной для в целом спокойного человека вспышки. Воронцов злился, очень злился, достаточно хотя бы того, что он назвал ее по фамилии – это самый верный признак бешеной ярости, такой редкой для кого-то вроде Кирилла Воронцова.

Но она знала его всю свою жизнь и давно перестала терять самообладание в таких вот ситуациях. Да и норма они для Алины Соловьевой, меняющей отчимов чаще, чем кто-либо другой.

За свои девятнадцать она уже пережила семерых «отцов», причем трех из них уже в том возрасте, когда трудно найти общий язык с чужим мужчиной, старающимся заменить того единственного и родного, память о котором – самое священное и дорогое, что есть на свете.

Валерий Соловьев умер, когда его единственной дочке едва исполнилось четыре года, но успел так прочно засесть в сознании ребенка, что никого другого она рядом с мамой совсем не воспринимала. Сначала молча дулась, плакала, а, ступив в переходный возраст, начала закатывать истерики и скандалы и всячески (и часто грубо) выказывать недоверие отчимам, что, разумеется, не могло им нравиться. Последний из них, бывший военный, не смог терпеть наглую падчерицу и стал ставить ее на место по-своему, не брезгуя ни руганью, ни, когда кричать на нее стало совсем бесполезно, рукоприкладством. Получив пощечину в первый раз, девочка (а ей тогда было всего шестнадцать) потрясенно замолчала и сидела тихо несколько дней, но потом не выдержала, и все повторилось, в этот раз с двойной силой. Третий же скандал закончился еще и парой ощутимых синяков, а вот после четвертого пришлось банально убегать из дома, благо, всегда можно было пойти к уже живущему отдельно, все понимающему и спокойному в любых ситуациях дяде – студенту-медику.

В тот день, когда отчим пришел искать падчерицу, грозясь как только можно, Алина впервые увидела Кирилла взбешенным. И предпочитала не вспоминать, что он вообще может быть таким… пугающим. До дрожи в коленях, до широко распахнутых от удивления и страха глаз, до шараханья от протянутой с добрыми намерениями руки.

В тот день изменилось слишком многое.

Если бы не было того дня, не было бы тонн слез, не было бы истерик, не было бы боли и щемящей безысходности, не было бы ссор, не было бы нынешней ситуации… Если бы не было того дня, не было бы слишком много, жить без чего не представляется возможным.

- А, что, не нравится? – благодаря огромному опыту, Соловьева умела с убойным спокойствием отвечать на любые крики в свой адрес, при этом еще и усмехаясь, чем порой выводила из себя еще больше. Только вот рядом с этим мужчиной все ее барьеры летели в Тартарары, так трудно сохраняемое спокойствие уступало вспышкам эмоций, таким, когда трудно контролировать слова, действия, даже мысли.

Так и сейчас: стоило только посмотреть в эти голубые глаза, как на место спокойствию пришли гнев, раздражение и боль:

- Чтобы ты тоже мучился! – выкрикнула девушка и попыталась уйти, но сильные руки тут же прижали ее к себе, не давая вырваться. – Сволочь! Ненавижу тебя! – она забарабанила кулаками по его груди, но это не дало никаких результатов. - Ненавижу! Слышишь, ненавижу! Отпусти меня немедленно! Сволочь!

Правда, вспышки эти заканчивались так же быстро, стоило только Кириллу обнять Алину к себе еще крепче, одной рукой бережно прижав ее голову к своей груди. И тут же крики сменялись неясным бормотанием и всхлипыванием, а пальцы, длинные и тонкие пальцы пианистки, разжимались, хватались за одежду или за плечи.

Эта девочка, старающаяся казаться взрослой, была как динамит. Стоит только дать искру, и она взорвется, и никогда не знаешь, что принесет этот взрыв. Один такой «взрыв» однажды привел к тому, что родные дядя и племянница полюбили друг друга, несмотря ни на что.

Это длилось уже около трех лет, сначала Кирилл принимал свое отношение за родственные чувства, а когда понял, что ошибается – стал сторониться девушки, так прочно засевшей у него в голове, как только мог. Получалось плохо: они виделись слишком часто, чтобы выкинуть это обрамленное невероятно красивыми черными волосами лицо из головы, и без того не отличающиеся постоянностью отношения стали связями на одну-две ночи, а когда мужчина спохватился, уже было поздно, потому что все девушки, на которых он обращал внимание, были чем-то похожи на одну-единственную.

Даже Ника, его последняя пассия, и то обладала черными волосами и карими глазами, правда, волосы эти были короткими и крашеными, а глаза гораздо темнее и непривлекательнее.

- Отпусти меня, - замолчав почти на минуту, вдруг попросила Алина. – Пожалуйста, отпусти. Я уеду как можно дальше, забуду… а у тебя будет ребенок и любящая девушка, быть с которой тебе ничего не мешает.

- Да не мой это ребенок, - раздраженно ответил Кирилл, отпуская удивленную такими словами девушку. – Ты, правда, думаешь, что врач, если не захочет иметь детей, не позаботится о том, чтобы они внезапно не появились? Это от ее бывшего, с которым она пару раз встречалась, когда я «не удостаивал ее своим вниманием». Сама призналась, стоило только спросить правильно.

От этого «правильно спросить» Соловьеву передернуло. Воронцов, конечно, не ударил бы беременную, да и просто не ударил бы женщину, но он умеет и без рукоприкладства, но так, что больше не посмеешь его обманывать… Нику стало даже немного жаль.

- Мне все равно лучше уехать, - покачала головой девушка. – Или тебе, но тебе сложнее, а я могу перевестись в Киев или Харьков, никто и возражать не станет. Я… я не могу так больше, понимаешь, не могу! Не могу делать вид, что все в порядке, не могу смотреть на то, как к тебе липнет твоя очередная красотка, не могу видеть перед собой никого другого!

…поцелуй получился, как бывало до этого не раз, соленым, с примесью алкоголя и табака. Он был неправильным, противоестественным, недопустимым, но, как всегда, безудержным, страстным, требовательным, вытесняющим все те слова, которые были произнесены за миг до него, сводящим с ума, заставляющем забыть обо всем, кроме человека напротив.

Вот такие вот поцелуи – это все, что у них было. Это и мимолетные касания, взгляды, понятные только двоим, переписки и разговоры ни о чем, между строчек которых всегда есть другие слова, и ничего больше.

Если Кириллу и было наплевать на то, что скажут другие, как потом он будет чувствовать себя, то с девочкой, такой глупой и неопытной во взрослых делах, он так поступить просто не мог. Не мог даже дотронуться до ее тела, такого желанного, – единственного желанного – хотя безумно хотелось.

А еще он боялся. Боялся, что рано или поздно все его грани и барьеры, с таким трудом воздвигнутые и с еще большим поддерживающиеся, полетят ко всем чертям, что рано или поздно он не сможет сдержаться и, в конце концов, только причинит боль той, ради которой, не задумываясь, убил бы любого, даже себя – тем более себя.

Алина боялась. Боялась того, что будет дальше, что принесет ей – и Кириллу – такая вот противоестественная любовь, что однажды она сама совершит глупость, которая полностью обрубит все связи.

Они оба боялись, что не останется вот таких вот моментов, созданных лишь для них двоих.

Боялись, безумно боялись, но никогда этого не говорили. Лишь молча любили.

Глава 21. Достойно Классика

Утро наступило слишком быстро: всего через два часа после того, как я наконец-то легла спать, зазвенел будильник, сообщая, что через три часа мне пора быть дома. Да уж, лучше было не ложиться вовсе, но Дима настоял, чтобы я поспала хоть пару часов, и не согласиться, разумеется, у меня не получилось.

Спорить с Воронцовым – себе дороже; это первый урок, который я вынесла из последнего прожитого дня (вернее, ночи). Вторым уроком стало то, что похмелье – не единственное, чем грозит употребление алкоголя.

Например, можно проснуться в одной кровати с парнем, в одной только его футболке. И то, что лежим мы под разными одеялами, дела не меняет.

- Рыжая, ты убить меня решила? – вдруг спросил-простонал Дима, прикрывая голову утащенной у меня подушкой. – Зачем тебе будильник на такую рань? И… ты чего такая красная-то?

- Мне через три часа надо быть дома! – воскликнула я (безотчетно мстя, не иначе), игнорируя последний вопрос. И тут же натянула опрометью откинутое одеяло по самый подбородок, что получилось, вероятно, очень смешно: я-то сидела, а не лежала. И всячески старалась игнорировать развалившееся рядом тело.

- Так что… можешь ненадолго куда-то исчезнуть, пока я оденусь?

- Пару часов назад ты не была такой скромной, - донеслось из-под подушки. Я мысленно застонала и покраснела еще сильнее, хотя, казалось бы, сильнее просто некуда. Мысли одна страшнее другой пронеслись в голове стаей ос, не упускающих шанса по пути ужалить меня.

Дима засмеялся. Нет, не так. Он откровенно заржал, но прекратил довольно быстро: голова его, похоже, была на моей стороне.

- Расслабься, рыжая, - наконец-то заговорил этот чертов гад, вдоволь налюбовавшись – и не поленился же подушку от лица убрать! – моим лицом, которое сейчас не все мастера слова смогли бы описать. – Ты просто попросила меня отвернуться, прежде вполне категорично потребовав футболку подлиннее.

Я вздохнула с облегчением, а кожа враз посветлела до нормального оттенка. Я уже вспомнила все подробности прошедшего вечера, перетекшего в ночь, которые забыла не только из-за некоторого злоупотребления алкоголем. У меня ведь всегда проблемы с утренним подъемом, а если я проспала всего пару часов, то проблемы эти вдруг становятся гораздо острее.

А вообще, это я просто-напросто оправдываюсь. Как всегда, когда натворю делов. А делов я натворила за последние двенадцать часов…

Вспоминать все было страшно. И стыдно. И чертовски приятно – некоторые моменты. И все равно стыдно: немного, причем по причине, совершенно отличной от первого «стыдно».

Прогулка по ночному городу удалась на славу. Давно, очень давно я не была настолько… счастливой, что ли. Этой ночью я просто забыла обо всех проблемах и наслаждалась обществом любимого человека, попросту забив на то, что будет завтра – сегодня, тогда это было уже сегодня, но в памяти отпечаталось как «вчера». Послушалась Диму и послала это все к черту.

Вот только… я еще и про Алину забыла. А ведь ее вчера – сегодня – увел Кирилл, причем лицо его не предвещало ничего хорошего.

Поэтому следующим моим вопросом стал вопрос о судьбе Соловьевой.

- Да не убил ее Кирилл, не переживай. Домой отвез, чтобы дед не видел, в каком она состоянии, - беспечно махнул рукой Воронцов, снова накрывая голову подушкой. – Я тебе дам ее номер, если хочешь, можешь потом сама позвонить, убедиться, что жива-здорова сестричка моя. Ей такую взбучку раз в месяц точно устраивают.

Легче мне не стало. Вдруг появилось кощунственное желание спросить, что знает Дима об отношениях своих сестры и дяди, но я тут же отогнала его от себя, понимая, чем подобный вопрос чреват. Особенно кому-то вроде меня, у кого все мысли на лице написаны.

- Кстати, твои вещи на стуле, переоденься, пока я надежно скрыт подушкой, - с неприкрытой насмешкой проговорил парень, но в словах его была доля логики. Не выйдет же, исключительно чтобы поиздеваться, не выйдет.

Ну и ладно, по сути, чего уж тут стесняться, я же, во-первых, не полностью раздетая, а, во-вторых, чего Дима в женском теле не видел. Так что, послушавшись совета, я быстро надела джинсы, сняла футболку, на секунду, совершенно безотчетно, втянув полной грудью неуловимый аромат, исходящий от футболки: родной, любимый, сводящий с ума. И тут же почувствовала этот запах куда более сильно, совсем рядом с собой.

У Димы были холодные руки, я заметила это уже давно (хотя, на самом деле, прошло меньше месяца даже с нашего знакомства, мне порой казалось, что это было слишком давно, словно в прошлой жизни), но руки эти почему-то всегда обжигали. Вот и сейчас, скользящие по моей обнаженной спине ледяные пальцы заставляли кожу под ними гореть, оставляли после себя странное, мучительно-приятное ощущение.

А внутри все словно замерло. От неожиданности, от наслаждения и от… страха. Где-то там, в глубине, закрался червячок страха и с каждым прикосновением только рос. Руки заскользили по животу вверх, а обжигающе горячие губы – по шее, оставляя легкие поцелуи. И это было так, что не опишешь словами, так ново, невообразимо приятно, так сводяще с ума.

Дима резко развернул меня к себе, поцеловал так страстно, властно и требовательно, как не целовал даже в клубе. Одна его рука скользнула к груди, лаская ее через тонкий поролон, другая потянулась к застежке на спине.

В моей голове пронесся рой мыслей, хотя раньше я искренне считала – верила, – что, когда (если) подобный момент наступит, не смогу соображать здраво. А сейчас сознание заполонили вопросы. Что дальше? Что я должна делать? А что, если?.. – и тысяча если. И во главе бешеного роя сомнение, совсем недавно бывшее маленьким червяком, отчетливое, заставившее меня – с огромным трудом – оторваться от парня и прошептать тихо-тихо, даже жалко:

- Не надо…

И если бы Дима не послушался, продолжил, я бы сдалась – да с удовольствием бы сдалась, – позволила ему что угодно, оправдываясь тем, что сделала все, что могла. Но он остановился.

Отпустил меня, отступил на шаг, посмотрел прямо в глаза.

- Теперь и сама понимаешь, что я не зря оставляю дистанцию, - только и сказал он. И сам протянул мне тунику, которую я тут же надела. – Тебе скоро домой.

Мне вдруг стало невообразимо плохо. Печально, больно, обидно и страшно одновременно. Так, что я позорно заплакала.

- Я не хочу домой… - только и произнесла, шмыгая носом, позволяя обнять себя, гладить по голове. – Не хочу туда, к этому околдовавшему маму ублюдку… я боюсь за нее, за папу, за тебя, за себя… правда, очень боюсь его…

- Он не посмеет ничего тебе сделать, - тихо, но с непоколебимой уверенностью, произнес Дима, перебирая мои волосы. Недавно он сказал, что ему нравится их цвет – я не поверила. А сейчас безоговорочно верила в гораздо более невероятные вещи. Что все будет в порядке, что мы все будем счастливы, что Дима всегда будет со мной… - Я пойду с тобой. Должен же познакомиться как следует с твоей мамой и убедить ее, что я отличный парень и ее дочурка в надежных руках.

Спорить я не стала. Только благодарно шмыгнула носом, почувствовав – наконец-то – себя абсолютно защищенной.


В десять пятьдесят пять мы с Димой стояли под дверьми моей квартиры: я искала ключи в недрах сумочки (должно быть, это самое женское, что есть во мне), а этот гад отпускал ехидные комментарии на тему черной дыры и Нарнии в пределах одного конкретно взятого кожаного изделия.

Я не выдержала, послала его в ту самую Нарнию, пожелав вот так вот всегда мучиться с поиском вещей. А все потому, что чертовски нервничала, что было более чем оправданно. Маму я, конечно, предупредила, что приду не одна, а с молодым человеком (звучит-то как официально, бррр!), но, во-первых, такое вот знакомство было мне впервой, а, во-вторых, обстоятельства играли совсем не в нашу сторону. Мама сказала, что Антон зайдет где-то к двум, и к этому времени я твердо решила спровадить Диму, несмотря на все кощунственные желания. Не стоит им встречаться, печенкой чую, не стоит.

- Нашла!

Хотя, закралась кощунственная мысль, лучше бы не находила.

- Мам, мы пришли, - закричала я с порога скорее по привычке. Разулась, повесила куртку на вешалку – Дима стоял, не решаясь раздеться. И даже не отпустил колкую шуточку на тему моего скопления брелков на крючке для одежды.

Нервничал. Даже он.

- Доброе утро, - в коридор из кухни вынырнула улыбающаяся мама. И тут же перестала улыбаться. Узнала.

- Дмитрий, я полагаю? – похолодевшим тоном спросила она, глядя на меня так, что мне тут же захотелось не просто провалиться под землю – пропахать всю нашу планету и оказаться на другом конце земного шара.

Дима сдержанно поприветствовал ее и сжал мою ладонь. Хотел успокоить, но только ли меня?

- Не стойте, проходите в зал, чайник скоро вскипит, - сказав это, мама снова скрылась в кухне. Надо было идти к ней, объяснить все, будучи наедине, но я не решилась ровно до того момента, как не раздался свист чайника. Но, даже когда я пришла на кухню помочь, мама не произнесла ни слова.

- Моя дочь была у вас? – это было первым, что спросила мама, причем исключительно у Димы. На меня она словно не обратила внимания.

- Некоторое время, - спокойно ответил парень. – Но вам не стоит волноваться по этому поводу.

- Это мне решать, - все так же холодно отрезала мама и только тогда посмотрела на меня. – Рита, я забыла сахар. Принеси, пожалуйста.

«Зачем?» - хотела было спросить я, памятуя, что и она, и Дима пьют чай без сахара, но спорить не стала. Хочет на время отослать меня? Пожалуйста. Только…

…только ноги мои почему-то дрожали. Хотя, причины были, и вполне определенные. И самая яркая – этот мамин взгляд. Ведь больше всего в жизни я всегда боялась ее разочаровать. И сейчас боюсь, а, по всему выходит, разочаровываю. Не слушаю, обманываю, не держу обещания. Ужасная дочь, которую только и остается, что за сахаром посылать, хотя я и про это почти забыла, предавшись неуместному самобичеванию.

- Какие у тебя планы относительно моей дочери? – услышала я и застыла возле двери. Сердце замерло, словно боялось услышать ответ.

- Все зависит от нее, - донесся спокойный – гораздо более, чем когда меня так «тонко» попросили выйти – голос Димы. – Я люблю ее и никогда не причиню ей вред.

И тишина, которую мне пришлось так беспардонно нарушить.

- Тебя только за смертью посылать, - мама… улыбнулась. Я даже не смогла ответить от неожиданности. Конечно, это была не ее прекрасная веселая улыбка, а обычная вежливая, но враждебность исчезла и из тона, и из взгляда.

Да что ей Дима такого сказал?!

- Рит, не спи, - с привычной насмешкой поддел меня он, гад такой, а глаза так и говорили: «Не переживай, теперь все в порядке». Я чуть неуверенно улыбнулась в ответ, и только потом спохватилась, поставила сахарницу и села на место, случайно задев руку парня. Это придало уверенности и сил, и уже в следующую минуту разговор оживился и начал протекать в дружественной атмосфере.

Вот только не зря мне говорила Катя: «Не приводи парня домой, пока он не узнает о тебе хотя бы половину всего». Вот кто маму за язык тянет? И как этот гад усмехающийся так ловко вытягивает из нее компромат на меня несчастную?

- Мам, еще одна такая история, и я перестану с тобой разговаривать, остригу волосы и уйду в монастырь! – на последних словах зыркнув на Диму, решительно заявила я.

- В мужской? – тут же уточнил этот гаденыш и потрепал меня по голове: - Тебе волосы-то не жалко?

- Жалко, - честно призналась я, - но это не аргумент! Мам!

- Хорошо, хорошо, больше не буду, - примирительно вскинув руки, с улыбкой ответила мама. – Зато буду чай, так что, если тебе не трудно…

- Мне не трудно, - тут же ответила я и ухватила Диму за рукав, заставляя подняться вместе со мной. – И ему тоже, пусть помогает. Я вас наедине не оставлю, еще вспомнишь, как я плавать училась!..

- Я лучше останусь, - засмеялся парень, но все же послушно взял чашки и направился со мной на кухню, где, едва сгрузив свою ношу на стол, притянул меня к себе и поцеловал. И только тогда я поняла, что именно этого мне хотелось за все время этого странного знакомства.

- Я теперь прощен? – отпуская меня, спросил Воронцов с нахальной усмешкой. Я красноречиво двинула его в бок и с меланхоличным видом поставила чайник на огонь.

- Так о чем вы с мамой говорили? – отвернувшись к полочке - чай был на самом виду, но я боялась поворачиваться и выдавать свое беспокойство, и поэтому сосредоточенно переставляла баночки-коробочки, - как бы невзначай поинтересовалась.

- Да так, ни о чем конкретном, - таким же фальшиво-небрежным тоном ответил, вернее, увильнул от ответа Дима. – И не стоит спрашивать у Елены Игоревны. Просто попытайся умерить свое любопытство и послушаться. Хорошо?

Я кивнула, безропотно соглашаясь: ни то тон был таким, что трудно было ослушаться, ни то руки так нежно прижали к себе.

Минуту стояла тишина. Я даже ни о чем не думала, просто старалась запомнить это ощущение. Почему-то казалось, что скоро все изменится слишком резко и кардинально.

- Чайник, - отстраняясь, Дима щелкнул меня по носу и добавил прежде, чем я начала соображать: - Закипел.

- А, да, точно…

И не удержалась, прижалась к парню, обняла за шею и уткнулась в плечо носом, понимая, что еще чуть-чуть, и расплачусь, позорно разрыдаюсь из-за каких-то плохих предчувствий, не имея никакой причины.

- Дим, я люблю тебя, - я вдруг поняла, что никогда раньше не говорила ему этого. А сейчас это стало жизненно важно, словно если сейчас не скажу – случится что-то плохое. – Просто знай и помни это, хорошо?

Я ожидала привычных добрых насмешек, каких-то жутко смущающих слов или чего-то в духе Воронцова, но вместо этого услышала лишь короткое:

- Ты тоже, - легкий поцелуй в волосы, - не забывай.

И едва слышно:

- Люблю.

Больше не надо было ничего. Хотя нет, надо: чтобы время замерло в этом самом моменте. Но оно немилосердно двигалось вперед.

Притихшую квартиру огласил дверной замок, мама буквально побежала открывать, радостно поприветствовала гостя, тот ответил тем же.

Двух часов еще не было. Я не успела.

- Это он, - не спросил – утвердил Дима. Я сокрушенно кивнула, отходя на шаг – к двери. Будто смогла бы не пропустить, будто смогла бы удержать, будто бы получилось сделать хоть что-то.

Может быть, и получилось бы. Вот только аккуратно отодвинули меня с другой стороны.

- Добрый день, Рита, Дима, - Антон-Шекспир улыбнулся вежливо, почти искренне. А потом словно спохватился, протянул Диме руку, этот чертовски хороший актер. – Меня зовут Антон, я друг Лены. Рад с тобой познакомиться.

- Я тоже, - Дима чуть улыбнулся – в рамках вежливости. Только вот я заметила, как он сжал зубы, как в глазах появилась пугающая сталь, а свободная рука сжалась в кулак.

Шекспир тоже это заметил.

- Молодежь, у вас сейчас чайник жариться начнет, - опуская руку – по комнате при этом словно заряд какой-то прошелся, бросающий в дрожь, - произнес он с улыбкой.

Я тут же опрометью кинулась к плите, разделяя тем самым самого дорогого и самого ненавистного мне людей.

- Дим, достань еще одну чашку, пожалуйста. Там, на верхней полке, - попросила я, трясущимися руками раскладывая пакетики по чашкам и заливая их кипятком. Аромат малины тут же наполнил кухню. Этот аромат навсегда останется для меня предвестником беды и не будет вызывать никаких положительных эмоций.

Снова раздался дверной звонок, Антон-Шекспир вызвался открыть, мама, до этого резавшая и раскладывающая по блюдцам в гостиной торт, вынырнула в коридор с испачканным в креме пальцем, мы с Димой – в тот же коридор с чашками чая, а в дверном проеме застыл… мой папа.

Чашка – моя самая любимая, с Джеком из «Кошмара перед Рождеством» - упала на пол с громким звоном, а почти одновременно с ней, с глухим стуком, коробка с пирожными – такими любимыми, с малиновым сиропом.

Немая сцена была достойна Гоголя.

Глава 22. Черное и черное

Я сидела на диване и бездумно созерцала что-то в чашке, некогда бывшее чаем, а теперь – остывшим вместилищем всего плохого, благоухающим жизнерадостным ароматом малины. Когда-то я любила малину.

Когда-то я радовалась приезду папы больше, чем чему-то другому, а сейчас готова была бы отдать все, лишь бы он не приезжал. Хотя бы не сегодня, или хотя бы на полчаса, да что там, пятнадцать минут раньше!

«Мне не рады, да? - спрашивали его глаза, и тут же добавляли раздраженным отблеском: - Теперь здесь он?»

Папа и Шекспир совершенно точно знали друг друга, только скрывали: второй успешно, первый не очень. Объяснить бы все, прогнать этого Антона ко всем чертям из этой квартиры, из маминых отношений, из жизни!.. Но вместо этого я только безумно смотрю в чашку с остывшим чаем.

Дима незаметно для других сжал мою руку, и от этого стало хоть чуточку, но легче – гораздо легче, если быть откровенной. Я не одна, он со мной, он все знает, понимает, поможет.

- Рита, ты с нами? – вдруг окликнула меня мама обеспокоенно-укоризненно. Точно, они о чем-то говорили… Фарс под названием «чаепитие в почти семейном кругу». Все началось со «знакомства» с Димой, а закончилось – вернее, продолжилось – излюбленной темой при наличии одиннадцатиклассников – поступлением, планами на будущее, и прочим, и прочим.

- Я задумалась, - наконец ответила я, нехотя отрываясь от созерцания содержимого чашки, и под укоризненным взглядом мамы добавила: - Простите.

- Да ничего, у девушек ее возраста часто мысли витают где-то далеко, - улыбнулся – мне захотелось разбить об эту улыбку с десяток чашек, будь они хоть тысячу раз любимыми – Антон. Будто и не подозревал, что сейчас все мои мысли витают над его могилой.- Лучше расскажите, как вы с Димой сблизились.

- Мне тоже интересно, и Леше, я уверена, тоже, - тут же с жаром поддержала эту идею мама. Папа следом кивнул, а Дима рядом прыснул, но тут же взял себя в руки. Только, зараза, толкнул меня под бок, мол, рассказывай сама, иначе расскажу я.

- Ну, это долгая история… - поняв, что поддержки ждать неоткуда, нехотя начала я. – И совершенно не интересная, - но это никого не смутило. Этот гад рядом уже едва сдерживался, чтобы откровенно не заржать, так что я тут же мстительно выпалила: - В женском туалете нашей школы.

Четыре челюсти синхронно упали вниз, я насладилась произведенным эффектом, но, прежде чем кто-то что-то сказал, продолжила:

- Я ушла с «Познай себя», а Дима прятался от Жабы Падловны, - в ответ на укоризненный взгляд мамы только криво улыбнулась. Позже я поняла, что это были колокольчики истерики, но сейчас Остапа в моем сомнительно привлекательном лице просто понесло. – Мы мило поболтали, Дима помучился с кубиком Рубика, я ему помогла, а потом он забрал мою заколку – твой, папа, кстати, подарок; уверена, ты про это уже забыл, но все же она была любимой – как залог того, что я его не сдам. На физ-ре нас поставили в паре, а на следующее утро я его свалила на льду. Тогда же Катя – если кто не знает, моя подруга - решила помириться со своим бывшим парнем, по совместительству лучшим другом Димы…

- И как-то так получилось, что с тех пор мы постоянно сталкивались и стали проводить все больше и больше времени вместе, - закончил мой восхитительный рассказ Воронцов, сжав мою ладонь слишком сильно, призывая заткнуться. Я задохнулась от возмущения: все самое интересное еще было впереди, к примеру, очень сблизившее нас похищение, или предшествующая этому ночь лечения расшатанных пьяным папой нервов.

- Рита, не надо, - тихий шепот, ослабевшая хватка и не укоризна, а скорее боль в серых глазах.

Действительно, чего это я… мама ведь ни в чем не виновата, да и папа – не то чтобы тоже, но ненавижу в этой комнате я лишь одного. Но что-то сказать ему сейчас – причинить боль маме, а этого мне всегда хочется меньше всего.

- Прошу прощения, - неожиданно для всех – даже для меня – поднялся Дима, - но у меня сегодня еще много дел, так что, с вашего позволения, я пойду домой. Рит, Катя передала твое задание по англискому мне, если хочешь, я могу занести его вечером, или…

- Я сама заберу его сейчас, хорошо? – тут же охотно поддержала это вранье я. На секунду мне подумалось, что вот он, конец: Дима уходит, оставляет меня наедине с этим враньем, слишком тягостным и прилипшим к самым истокам… А ведь мало того, что последний урок английского у нас уже прошел, так еще и уже недели две Егор Валентинович не задавал ничего, кроме устных сочинений. Но в этот момент я как нельзя больше была благодарна тому, что мама твердо уверена: задания задают даже на последние уроки, и делать их просто жизненно необходимо. Поэтому, получив от нее веское «Да, английский сейчас везде нужен» и пообещав вернуться поскорее, я спешно покинула квартиру, полностью пропахшую малиной и ложью. Дима шел рядом, держал меня за руку и оказывал невероятную поддержку одним своим присутствием.

Продержалась я до того момента, как разулась и сняла куртку, а потом ноги резко перестали меня держать. Руки тряслись, горло сдавило, слезы сами по себе начали литься из глаз. Я плохо соображала, когда Дима поднял меня на руки и отнес на тот самый памятный диванчик, укутал пледом и напоил чем-то успокоительным с резким лекарственным запахом. Просто плакала, сминая его рубашку, оставляя мокрые разводы, жалко шмыгая носом, слушала бессмысленные слова и обещания, то успокаивалась, то рыдала пуще прежнего. Что-то шептала, кричала, снова шептала.

А потом было безумно стыдно за истерику, за опухшие глаза, за шмыганья носом, за слабость, за все то, что я шептала-кричала.

- Расслабься, Белка, все будет хорошо, - Дима вновь щелкнул меня по носу, а потом притянул меня к себе и поцеловал. Я отвечала ему со всей возможной нежностью и любовью, словно в противовес пессимистичным мыслям, то и дело появляющимся в моей наверняка уже не здоровой голове.

- Я люблю тебя.

«Это словно прощание», - вдруг подумалось мне, но я отогнала эту мысль как можно дальше.



Странно, но когда я вернулась, дома никого не оказалось. Мой мобильник лежал на комоде, а рядом с ним записка от мамы, на редкость лаконичная и точная: «Вечером поговорим».

Я обессилено рухнула на кровать с твердым намерением не вставать если не до Второго Пришествия, то хотя бы до того момента, когда можно будет снова увидеться с Димой. Хотела поспать, но сон не шел. Отчасти, потому, что глаза мозолил белый конверт: я подобрала его в коридоре в разгар сцены «Вся семья в сборе» и, совершенно не думая, положила к себе на стол, а теперь он вдруг привлек мое внимание настолько, что я поднялась, взяла его и, с удивлением отметив, что конверт не запечатан, вытащила сложенный листок бумаги.

Почерк был запоминающимся и до боли знакомым.

«Дорогой Алеша.

Я не должна тебе писать, но иначе больше не могу. Костя не говорит мне всей правды, а ты не скроешь, я знаю. Скажи, что происходит с моим Димой? У него неприятности? Прошу, ответь мне!
За меня не беспокойся: со мной все в порядке, только скучно немного, и по Диме жутко скучаю. И по тебе и Лене. Как она там? Как ваша Рита? Красавицей, наверно, стала. Вот бы познакомиться с ней.
Прошу, не говори никому, что я тебе писала. Сам понимаешь, Костя этого не позволяет, говорит, что хочет меня защитить. Оно так и есть, вот только…
Я так больше не могу, понимаешь, не могу! Если не ответишь – сорвусь, наплюю на все запреты!..
Пожалуйста, ответь. И присмотри за Димой.

С любовью,
Маша В.»

Я совершенно неосмысленно положила письмо на стол, на ватных ногах вышла из свой комнаты и пошла в мамину. Там, в шкатулке, на самой верхней полке, под грудой бумаг и фотографий, лежало письмо, которое я просто была обязана прочитать.

Вот только я и не подозревала, что писем там много, а фотографии…

На них всех была Мария Воронцова.

Молодая, даже совсем еще ребенок, красивая и улыбающаяся. А рядом с ней такая же мама. На тех, где девушки уже постарше, еще и папа.

Это была целая история в фотоснимках. Судя по всему, мама с Марией познакомились еще до поступления в университет, если верить коротким подписям – мама перешла в ту школу, где училась тогда еще Мария Вершинина, в выпускном классе. Девушки подружились, во всяком случае, они были вместе и весь год, и летом, и после поступления. Должно быть, так совпало, что они поступили в один и тот же вуз на одну и ту же специальность, а, может, они так все устроили специально, но на церемонии поступления они были вместе. И потом, равно до того момента, когда в их жизни появился Алексей Беликов.

Хоть у мамы и были фотографии, где они в основном втроем, было видно, что она там едва ли не лишняя. Папа был ей просто неплохим другом, а с Марией все было иначе. Теперь я точно это знала: фотоснимки не обманывают, ведь такой взгляд невозможно подделать.

А всего через пару фото после того, как к троице присоединился Константин Воронцов, фотографии прекратились. Остались письма. Бережно сложенные, измятые, изорванные и склеенные вновь. Короткие, меньше десятка строчек, и едва ли не на десять страниц. Невозможно искренние, такие, которые могут написать друг другу только подруги.

Первые в стопке письма были некогда скомканными.

«Дорогая Леночка!
Прости, что так неожиданно уехала, но бабушка совсем плохая стала, на сердце жалуется, а в больницу ложиться не хочет. Просто не представляю, что с ней делать! Она ведь совсем еще молодая, а уже твердит, что умрет… Мне страшно. Я не хочу ее терять, правда.
Прошу, не обижайся, что не сказала лично, а лишь оставила письмо. Надеюсь, ты меня простишь.
Адрес бабушки ты знаешь, очень надеюсь, что ты мне напишешь.
Маша В.»

«Дорогая Леночка!
Спасибо, что так скоро написала мне. Спасибо, что понимаешь и не обижаешься. У меня все в порядке, но бабушка… Папа вернется, а мы с мамой останемся еще на неделю, пока бабушка не выздоровеет. Я не хочу думать иначе, правда, не хочу! Но врачи говорят: надежды мало. Ну почему, почему бабушка не согласилась переехать к нам, когда была возможность?! Сейчас бы все было в порядке…
Прости, что я все о себе и о себе. Как ты там? Как Алеша? Вы с ним не ссоритесь без меня? А то я вас знаю: только дай повод. Что нового в университете? Надеюсь на скорую встречу.
Маша В.»

«Дорогая Леночка!
Поздравляю тебя с рождением очаровательной дочурки. Мне очень жаль, что я не смогла выполнить свое обещание и стать ее крестной. Как бы было замечательно!
А все мое здоровье… Доктора не выпускают меня никуда, кроме процедур, говорят, что терапию нельзя прерывать, иначе эффект сойдет на ноль. Из-за этого лечения я пропустила два самых значимых в твоей жизни события, и я, правда, ненавижу себя за это. Но ничего, когда я вернусь, мы и за твою свадьбу, и за рождение Риточки погуляем.
Как ты себя чувствуешь? Нет никаких осложнений после родов? Как здоровье малышки? И как себя чувствует молодой папочка? Представляю, как он обрадовался: он как-то мне говорил, что всегда хотел девочку.
Жду не дождусь твоего ответа и нашей встречи.
Маша В.»

«Дорогая Леночка!
Почему ты не написала мне, что переехала? А я все переживала, почему ты не ответила.
Нам с Димочкой и Костей снова пришлось уехать, теперь на целых полгода. Но, что поделаешь, ему нужно пройти практику.
Когда вернемся, мы обязательно встретимся. Надеюсь на ответ.
Маша В.»

Следующее письмо было порванным, а потом заново склеенным скотчем, из-за чего некоторые буквы и слова просто не читались.

«Дорогая Лена!
Что произошло? Почему ты мне ... не отвечаешь? И сегодня почему ты не отозвалась, когда я окл…ула тебя? Устала и просто не услышала?..
Я, правда, не могу понять. Ведь … было так хорошо…»

А дальше – рваный край.

Все остальное – письма на открытках с текстом похожим, но не одинаковым. Видно было, что их писали, каждый раз сочиняя заново. И в каждом – «Почему?».

Мне бы тоже хотелось знать, почему.

Последнее письмо, в отличие от всех предыдущих, было аккуратно сложенным, но с размытыми пятнами, словно от слез. Причем одни пятна отличались от других, пусть и неуловимо. Словно появились в разное время.

«Дорогая Леночка!
Я знаю, что не имею права тебе писать, но иначе просто не могу. Мне кажется, это мое последнее письмо. И я не могу не объясниться с тобой.
У нас с Алешей никогда ничего не было. Да, когда-то он любил меня, я это знала. Но это было слишком давно. Он любит тебя, любит Риту, а со мной просто иногда общается, и ничего больше. Ни я, ни, тем более, он никогда тебя не обманывали, поверь в это.
Тогда, на нашей с Костей свадьбе, он, и правда, просто сорвался, но потом… Ни одно его слово не было ложью, поверь. Мы с ним часто виделись, писали друг другу, и постоянно он писал о тебе, о том, как счастлив, что вы вместе. Ты ему очень дорога, гораздо сильнее, чем в свое время была я.
Знаешь, мне очень трудно написать все то, что хочется тебе сказать. А еще прости за такой корявый почерк: у меня дрожит рука. Не знаю, почему… Хотя, кого я обманываю?
Все плохо, все просто ужасно. Недавно я познакомилась с человеком по имени Степан. Степан Новиков, он то ли бизнесмен, то ли политик. Мы столкнулись на каком-то торжестве, куда пригласили Костю, а потом он попросту не давал мне проходу, навязчиво ухаживал, говорил, что влюблен и не может без меня. А недавно начал угрожать: пообещал, что потопит мужа, засадит Виктора Ивановича, и Диму…
Лена, мне страшно. Мне очень страшно. Я боюсь за Димочку, за Костю, за Виктора Ивановича, за Алешу, он ведь на него работает, за себя – очень боюсь, правда. Я не хочу никого и ничего терять! Я хочу жить спокойной жизнью, хочу, чтобы все было, как раньше. Чтобы мы дружили, чтобы наши дети тоже сдружились, даже полюбили друг друга в будущем… было бы здорово, правда, все-таки породниться? Я бы хотела увидеть внуков, и чтобы они были такими же хорошими, как твоя дочка, мой растет таким непослушным.
Но, теперь я понимаю, что это невозможно. Я заклинаю тебя: держись подальше от семьи Воронцовых и дочку свою удерживай, во что бы то не стало. Ты не знаешь, да и я раньше не знала, что Виктор Иванович – преступник, и не просто преступник, а довольно уважаемый и значимый. И, знаешь, они с Димой слишком похожи. Я боюсь, что мой мальчик тоже может… Но, в любом случае, это болото затянет любого, кто посмеет приблизиться. Как затянуло меня, как затянет тех, кто будет с Кириллом, с Димой.
Прошу, прости меня за все. Ты моя единственная подруга, самая дорогая и близкая. Я люблю тебя, Лена, очень люблю.
Молю о встрече, но понимаю, что она невозможна. Уверена, что у вас с Алешей все будет в порядке, а Рита станет настоящей красавицей.
Маша В.»

А под ним запечатанный конверт – ответ. Который так и не дошел.

Теперь мне стало ясно многое: и та мамина реакция на Степана Новикова, и враждебность к Диме, и те слезы… Ведь в тот вечер мама заснула именно с этим письмом в руках, именно над ним она плакала.

Я тоже едва не заплакала, и то, наверняка, благодаря все еще действующему успокоительному. С заторможенностью сложила все на место, поставила обратно шкатулку, и снова наткнулась на письмо папе. Оно было гораздо новее, чем мамины, и почерк едва уловимо изменился…

«Рита станет настоящей красавицей» и «Красавицей, наверно, стала».

Неужели?..

Я оделась так быстро, как никогда раньше.

Улица Ленина, дом 25, квартира 18. Подъезд первый, этаж пятый. И мне было совершенно все равно, занят ли хозяин квартиры, мое ли это дело – я просто должна была узнать, во что бы то ни стало.

Кирилл был дома, в спортивных штанах, черной футболке и босиком. На часах застыло «19:27», а на улице пошел частый снег, грозящий перерасти в метель.

- Я не займу много времени, - на ходу выпалила я, совершенно бестактным образом протискиваясь в просторный коридор. Из квартиры раздавались голоса из телевизора, шкварчение чего-то, вероятно, в сковороде, а возле тумбочки стояла чья-то обувь, но я не обратила внимания. Протянула мужчине бережно сложенное письмо с самым решительным видом.

Кирилл прочел сначала бегло, потом дольше и вдумчивее, с каждым мигом все сильнее хмурясь и шепча что-то явно нелицеприятное.

- И? – он посмотрел на меня с таким неподдельным удивлением, что еще секунда, и я бы наверняка сдалась, решила, что просто напридумывала себе слишком много лишнего… но тут из кухни вышел Дима.

Его дядя попытался сунуть письмо в карман, но парень успел раньше. И вот уже он читал письмо, которое никогда не должен был увидеть.

- Рита, ты… - он не договорил, резко развернулся и ушел в комнату.

Я посмела нарушить тягостное молчание только тогда, когда за ним закрылась дверь:

- Мария… жива, верно?

Кирилл тяжело вздохнул и едва слышно произнес:

- Да, - но даже такой тихий ответ услышал Дима, вернувшийся так же неожиданно. А, может, и не услышал, но все прекрасно понял.

А мне только и осталось, что наблюдать, как уходит самый дорогой и любимый человек, и уходит из-за меня.

Глава 23. Не хочу знать

Дверь, тяжелую входную дверь, сквозняком колыхало из стороны в строну. Где-то там внизу громыхнула другая дверь, железная входная, и я словно отмерла. Резко дернулась в коридор – догнать, объяснить, даже оправдаться, пусть я и не знаю, за что, даже просто остановить, посмотреть в глаза – но тут же вернулась обратно, вернее, меня вернули.

- Заходи уже, если пришла, ты его все равно сейчас не догонишь, да и лучше вообще дать ему прийти в себя, - Кирилл помог мне снять куртку, повесил ее на вешалку и повел меня на кухню. – Хочешь чаю?

- Кофе, - ответила я, присаживаясь на табурет у окна. Машинально схватила оставшуюся на столе зажигалку, еще чуть теплую, завертела в руках. – Кирилл, я влезла в совершенно не свое дело, верно? – голос предательски дрогнул. – Папа вернулся. Это он уронил, а я прочитала. А потом нашла письма маме, тоже от Марии. Одно было написано пять лет назад, незадолго до того, как… - я замолчала. Что произошло пять лет назад, так и оставалось для меня тайной. Хотя, соображения касательно определенных моментов были, но делиться ими – увольте.

- Может, оно даже к лучшему, - Кирилл уже налил мне – и себе, что удивило – кофе и теперь поставил чашки с ароматной жидкостью на стол. – Мелкому давно надо было сказать, он уже достаточно взрослый, чтобы понять. А Костя все твердил, что никому больше не следует знать, потому что велик риск, что узнают те, кому не следует, - он сел напротив меня, взъерошил волосы и, вздохнув, продолжил. – Теперь он мелкому все расскажет, не посмеет скрыть. И, кстати, не принимай близко к сердцу его реакцию, против тебя конкретно он ничего не имел. Просто… Господи, да не мне тебе объяснять, что значит его возраст. Как вспомню себя в восемнадцать… а, впрочем, лучше не вспоминать, - Кирилл сделал большой глоток кофе, поморщился и поставил чашку на место. – Он давно подозревал, что от него что-то скрывают. Предполагал совершенно разное: от любовницы Кости до того, что он нам не родной. Брат мой просто не умеет как следует врать близким людям, хоть и адвокат до мозга костей. Да и, вообще…

- Я понимаю, - перебила я мужчину. Я и правда прекрасно понимала: узнать, что твоя мама, которую ты считал погибшей, жива, что это от тебя скрывали, что первым узнал не ты, а совершенно чужой твоей семье человек… рядом с этим меркнет любая «радость».

- Да, все время забываю, что ты не из тех, кому приходится объяснять все по несколько раз, - Воронцов улыбнулся, а потом неожиданно посерьезнел. – Тебе, наверно, стоит узнать хоть что-то о том, что произошло пять лет назад. Тем более что Алексей с этим всем тоже связан, причем гораздо сильнее, чем ты думаешь. Ты же знаешь, что он работал на моего отца, причем был довольно приближенным. Да еще и очень умный программист, который вполне может помогать с информационными следами… впрочем, начну с начала.

Новиков всегда ненавидел отца и использовал любую возможность подгадить ему – это ты должна знать и понимать. А однажды он познакомился с Машей, при этом не зная, чья она невестка. Она была удивительной женщиной, такой, о какой мечтают многие: добрая, нежная, хрупкая, но с внутренним стержнем, делающим ее на удивление сильной. И со всеми, будь то хоть бродяга, хоть миллиардер, вежливая, милая. Новиков как раз только развелся с женой, той еще стервой, и этот резкий контраст покорил его. Но, может быть, все бы и обошлось, но он узнал, с кем милая Машенька связана. И это стало уже не просто праздным интересом к женщине – это стало для него манией. Отобрать любимую невестку, через нее получить влияние на любимого внука – и начать контролировать отца. Только вот он просчитался: Костя, несмотря на внешнюю холодность, все равно получал всю Машину любовь, и она даже помыслить не могла о том, чтобы лишь посмотреть на другого. Тогда Ной перешел сначала к грубым предупреждениям, а позже – к угрозам. Он бы не оставил в покое ни Машу, ни Диму, да еще и как раз в это время… впрочем, это уже не столь важно. Он готов был на все, даже на самые крайние меры. И на крайние меры пришлось идти нам. И единственным путем было заставить исчезнуть саму причину. Но просто спрятать Машу было бы полумерой. Поэтому пришлось разыграть ее смерть, а саму ее увезти как можно дальше, где она стала жить затворницей по поддельным документам. Большинство «командировок», в которые уезжает Костя, он проводит с ней.

А что касается твоего отца, то он помог утрясти все с документами и отчетами, очень помог. Да и нечестно было бы обманывать его, они с Машей были очень близки, почти как брат и сестра.

- А обманывать Диму было честно?.. – тихо, почти шепотом спросила я. Встала как-то совсем резко: - Я пойду, наверно. Спасибо, что объяснил. И…

И, знаешь, вы все поступили просто ужасно. У вас есть оправдания, даже веские, но факта это не меняет. Он точно будет презирать и своего отца, и тебя, и моего папу… и, черт побери, ты видел, как он на меня посмотрел! Ты сам говорил однажды, что это будет форменным предательством. Для него это так, на самом деле так.

- И позвони, когда узнаешь хоть что-нибудь о Диме.

Кирилл кивнул как-то горько и молча проводил меня до двери.


О том, что мама потребует объяснений, где ее дочь шляется в восемь вечера, я задумалась только на своей лестничной площадке, да и то как-то вскользь, не придавая должного значения.

Окна на седьмом этаже соседнего дома, симметричные моим, были темными, а стоящей у подъезда, когда я уходила, машины Константина Викторовича не было.

А дома не было мамы. Это я поняла, еще когда не увидела ее сапог, но надеялась, что просто не заметила, устала, или она их куда-то убрала… Но в зале сидел только Шекспир, что особенно иронично, с томом произведений великого британского драматурга.

- Где мама? – с ходу спросила я, вперив в мужчину серьезно-требовательный взгляд.

- Рита, порядочным девушкам давно пора быть дома, - отложив книгу, чуть улыбнулся он.

- А я, значит, не порядочная, - огрызнулась я, еще больше хмурясь: - Где мама?!

- Спит, - пожав плечами, после почти минуты молчания ответил Шекспир. – Просто не здесь и благодаря снотворному, но пока она в полной безопасности, - «пока» он выделил особенной интонацией, от которой меня передернуло.

- И от чего зависит… ее безопасность?

- От исхода нашего с тобой разговора. Так что проходи, присаживайся, можешь налить нам чаю.

Я послушно села, при этом не пытаясь скрыть гнева и презрения по отношению к человеку, который ведет себя в моем доме, словно хозяин. Тот в ответ на мой взгляд лишь улыбнулся уголками губ, и эта его улыбка была самой пугающей из всех, что мне довелось видеть раньше.

- И мне бы хотелось узнать, о чем таком ты беседовала с Кириллом Воронцовым, что его племянник уже через пять минут выбежал злой и потерянный?

Я побледнела: получалось, что Шекспир следил за мной? Только ли сегодня, или все время? И теперь он хочет, чтобы я рассказала ему то, что сегодня узнала?

- Можешь не отвечать сама, - заметив растерянность на моем лице, снисходительно разрешил он. – Используй звонок другу, если хочешь. Буду только рад увидеть Диму снова, - а в глазах – подтекст: «Звони ему, иначе пожалеешь».

- Сволочь, - прошипела я, на что мужчина лишь рассмеялся. Только этот смех отчего-то отбил у меня желание снова его оскорблять.

- Дай мне свой телефон, - резко сменив выражение лица на серьезно-требовательное, произнес он и протянул вперед ладонь. – Иначе свой возьму я, и твоя мама перестанет просто спокойно спать.

- Козел, - прошептала я, но телефон послушно отдала. Шекспир улыбнулся, а уже через пару мгновений поднес телефон к уху. Гудок, второй, третий, четвертый… и резко короткие, разрывающие установившуюся тишину.

Во второй раз Дима сбросил сразу же, а на третий вместо него ответил бесцветный голос: «На данний момент абонент не може прийняти ваш дзвінок. Зателефонуйте, будь ласка, пізніше».

- А я думал, что у вас любовь, - с издевкой произнес мужчина, но телефон возвращать не спешил. – Так, кто тут у нас… «Папочка»? Интересно, а он знает, о чем ты беседовала с сыном его бывшего работодателя? – он внимательно посмотрел на меня, а потом довольной улыбнулся: - По глазам вижу, знает. Спросим его?

В этот раз гудков было три. А после – обеспокоенный голос и спокойный ответ:

- Нет, это не Рита. Но она бы очень хотела увидеть своего дорогого папочку, да и я тоже, - и снова неразборчивые, но резкие слова, искаженные не слишком-то хорошей связью. – Не стоит грубить, пока у меня в руках твои жена и дочь. И с ними пока – повторюсь: пока – все в порядке, и сейчас все зависит от сговорчивости твоей и твоей дочурки. Приходи в свой бывший, - он сделал какое-то особое ударение на слове «бывший», - дом. У тебя полчаса. И, думаю, ты понимаешь, что не стоит никому больше звонить.

Папа пришел через двадцать минут. Но эти двадцать минут…

Первым делом, нажав на сброс, Шекспир вытащил из моего мобильника батарею. А потом, как ни в чем не бывало, попросил проявить дружелюбие и напоить гостя чаем. Причем попросил так, что сразу стало ясно: неповиновение будет наказываться, жестоко наказываться. К тому же, оставаться с этим человеком в одной комнате было выше моих сил, поэтому, бросив на него уничижительный взгляд, я все же направилась на кухню. Медленно – заторможено – налила воду в чайник, поставила его на плиту. Достала чашки, в одну положила пакетик с чаем – подумав, добавила еще два, а в другую – тоже три, только ложки кофе.

Ему – чтобы подавился, гад, а себе – потому что всегда так делала. Плохо? Крепкий кофе и громкая музыка. Только сегодня придется обойтись без музыки.

- Саботажничаешь? – усмехнулся Шекспир, совершенно спокойно убирая из чашки два лишних пакетика. Я совсем не заметила, когда он вошел, поэтому едва не уронила чайник, как раз закипевший. – Будь осторожнее.

Ага, будешь тут осторожнее, как же!..

- Сахар класть? – угрюмо спросила я, наконец, поставив многострадальный чайник на место. Аромат кофе тут же наполнил кухню.

- Не стоит, - покачал головой мужчина так буднично, словно был всего лишь другом мамы, а не преступником, угрожающим целой семье. А потом вдруг взял меня за запястье, развернул к себе. – Рита, не стоит меня бояться. Я не сделаю ничего плохого ни тебе, ни, тем более, твоей маме. Она замечательная, ты и без меня это знаешь. И будь моя воля… просто расскажи все, и это все прекратится. Никто больше не побеспокоит ни тебя, ни Лену, все закончится. Просто расскажи мне все, что знаешь про семью Воронцовых.

Это было заманчиво. Это было чертовски заманчиво – просто рассказать то, что я знаю, эту незначительную часть правды, и наконец-то освободиться от всего того, что отравляло жизнь последний месяц, перестать бояться за себя и свою семью каждый день, наконец-то оказаться в безопасности, подальше от вражды преступников.

Меньше пяти минут, и все будет как прежде?..

Не будет. Никогда все не будет, как прежде, никогда жизнь моя не вернется в прошедшую осень, когда не было всего того, что вдруг стало неотъемлемой частью существования.

Будет только предательство. Предательство по отношению к людям, которые помогали моему отцу, помогли мне, которые стали пусть немного, но близкими, предательство по отношению к самой себе, своих убеждениям и принципам, предательство по отношению к Диме.

А ведь я его уже и так почти предала.

Скоро, совсем скоро приедет папа, он взрослый, у него за плечами большой опыт и рассудительность, а не эмоциональность истеричной девчонки. Пусть он сам решает, что говорить, пусть все решает сам.

Я выдернула руку и села за стол, всем своим видом давая понять, что не намерена продолжать разговор на эту тему. Шекспир только пожал плечами: мол, дело твое, сама решила, - и сел напротив.

- Ты, должно быть, знаешь, что Степан Павлович и Князь давно враждуют, - вдруг сказал он. – И, полагаю, тебе даже в общих чертах объяснили причины. Только, полагаю, они рассказали тебе далеко не все. Хочешь узнать, что стало последней каплей?

Я неуверенно кивнула.

- Степан Павлович познакомился с невесткой Князя. Про это тебе рассказывали?

- В общих чертах, - не стала скрывать я. Не хотелось еще раз слушать эту историю, пусть и с другой точки зрения – только не сегодня и не сейчас. – Мне рассказывали, что ее… убили. Наркоман.

- Да, такова официальная версия, - согласился Шекспир, - того парня, который, якобы, находился в невменяемом состоянии на момент убийства, посадили. Так вот, этот парень – старший сын Степана Павловича. И он, хоть и баловался наркотиками, совершенно точно не мог убить Марию Воронцову. Тогда близились выборы в гор. и обл.совет, и одному человеку очень не хотелось, чтобы мой начальник стал депутатом. Сейчас повторилась та же история, только уже не с Данилом, а с Женей. Его убили. Киллер, по заказу Олега Трубачева, сейчас как раз слушают его дело. И отец твоего любимого Димы его защищает не потому, что ему заплатили, а потому что в свое время Трубачев оказал Виктору Воронцову хорошую поддержку. И услугу, вот только никто, кроме них, не знает, что это за услуга. А ты, случайно, ничего об этом не знаешь?

- Не знаю! – воскликнула я, резко подрываясь – при этом едва не опрокинула чашку. – И не могу понять, зачем вы все это мне говорите! Думаете, что я проникнусь трагичностью истории да расскажу вам все, что знаю и чего не знаю?! Хотите выставить себя и этого вашего Степана Павловича жертвами, невинными овечками, на которых напали злые серые волки?! Только мне совершенно плевать, кто из вас лучше, а кто хуже! Вы все!...

Вместо получаса папе понадобилось двадцать минут.

- Рита, ты как? – тут же, совершенно не обращая внимания на Шекспира, обратился он ко мне.

- В порядке, - ответила я, стараясь сдержать вдруг накатившие слезы. – А мама?..

- С ней все будет в порядке, - уверенно сказал папа. – Иди в свою комнату, мы с Антоном сами разберемся.

- Я бы не стал на твоем месте командовать, - начал было Шекспир, но замолчал.

Не стоит говорить лишнее, когда на тебя наставляют пистолет.

- Рита, немедленно возьми у меня в кармане телефон и уходи в свою комнату.

Ослушаться я не посмела. Вот только успела заметить, что в руках Шекспира тоже появился пистолет.


Не знаю, сколько времени я сидела, сжавшись в комок, между кроватью и шкафом, закрывая уши ладонями – я боялась услышать даже малейший отзвук «разговора», происходящего за стеной – в другом, казалось бы, мире.

Часы замерли на цифре шесть еще позавчера. А, казалось бы, в прошлой жизни. Еще сегодня ночью я гуляла с Димой по городу, все было почти замечательно – а сейчас… что было сейчас, я старалась не думать. Равно до тех пор, как сквозь ладони не пробился звук, с которым я раньше была знакома только по боевикам.

***

- Рит, хватит витать в облаках, - Катя, обеспокоенная, но в целом светящаяся от радости Катя, пару раз щелкнула у меня перед глазами пальцами.

- А?.. – отмерла, наконец, я, чем заслужила осуждающе-взволнованный вздох. – Прости, я задумалась…

- Я заметила, - хмыкнула подруга. – Если это из-за… - она вдруг осеклась. Сегодня был последний учебный день – второй день, когда я вышла после болезни. И второй день, когда в параллельном классе не было самого легкомысленного и проблемного ученика.

- Кать, все, правда, в порядке, - я устало посмотрела на девушку, улыбнулась. Получилось почти убедительно. – Просто у меня в семье проблемы, да еще и я до сих пор не купила подарки…

- Так пойдем сегодня, купим что-нибудь! – воодушевилась Щербатова. – Все равно нас в двенадцать уже отпустят, успеем и по магазинам прошвырнуться, и погулять. Зайдем ко мне тогда, хорошо? Поможешь мне выбрать, что надеть третьего.

- Третьего? А, точно…

- Рита, только не говори, что забыла или не собираешься идти! Это же наш последний новый год в качестве учеников, его сам бог велел отметить в компании таких же одиннадцатиклассников. Тем более что Виктория Владимировна дала добро на проведение праздника в школе – редкость, сама понимаешь.

Это, и правда, было редкостью. Обычно наша директриса к подобным затеям относилась с долей скептицизма, а в этот раз одобрила, даже пообещала некоторые вольности за хорошее поведение.

Ведь нашу параллель она любила больше всего. Знала всех с пятого класса – а то и раньше, когда еще только присматривалась к классам, у которых планировала вести математику, – у нее на глазах мы росли, у нее на глазах дружили, влюблялись и ссорились. И за каждого она переживала, как за родного. Будь хоть разгильдяй, хоть примерный ученик – она каждого в равной степени любила и оберегала.

- Кать, а давай и Виктории Владимировне подарок купим? – вдруг предложила я, на что подруга улыбнулась и поддержала эту идею с только ей присущим особым энтузиазмом. – И… поможешь мне выбрать подарки? Знаешь, в этом году стольких хочется поздравить.

- Конечно!

«Наконец-то ты похожа на человека, а не на куклу», - хотела добавить она, но промолчала.

Со вчерашнего дня – вернее, позавчерашнего вечера – я, и правда, ходила, словно зомби. На все вопросы отвечала как-то невпопад, а то и вовсе игнорировала, и сама, вопреки обыкновению, ничего не спрашивала.

Я просто не хотела ничего знать. Достаточно было того, что мама в порядке, папа в порядке, ничего преступного он не совершил, а люди Степана Новикова оставят нас в покое. Каким образом – какой ценой, – меня совершенно не интересовало. Правду люди говорят: «Меньше знаешь – крепче спишь». А я уже вторую ночь подряд засыпала только после двойной порции успокоительного.

А Дима уехал – туда, где сейчас его мама. Кирилл порывался его вызвонить, вытребовать вернуться, или даже поехать к нему самому – вместе со мной, разумеется.

«Не стоит».

И он, вытребовав обещание, если что, звонить, оставил меня наедине со своими мыслями и баночкой с успокоительным.

Совершенно незаметно до нового года оставался ровно один день. Только с нашей системой образования детей сначала оставляли дома, а потом заставляют учиться 30 декабря.

Прошло 29 дней с нашего с Димой знакомства. А, казалось бы, целая вечность. И жизнь свою без него я вдруг перестала представлять. Даже подарок купила, твердо решив попросить Кирилла ему передать как можно скорее – втайне надеясь вручить его самостоятельно. И совершенно не важно, как он станет ко мне относиться, это будет благодарность за все, что он для меня сделал. Пусть позволит хотя бы себя отблагодарить, а там хоть трава не расти. Пусть даже презирает.

Пусть.

А на самом деле я никогда так сильно не ждала новогоднего чуда.

Резала салаты – даже сама выпросила оливье, хотя и не люблю его – обвешивала шкафчики дождиком и серпантином, стирала несуществующие пылинки с мебели – старалась занять себя, как могла. Включила любимую музыку, но даже не замечала, когда одни песни сменялись другими, трижды переодевалась: в одном холодно, в другом жарко, а это вообще жалко – и считала минуты до Нового года. Хотела, чтобы он скорее наступил – и мечтала, чтобы уходящий год никогда не заканчивался.

В восемь в двери зазвонили в первый раз. Я, бросив на стол недорезанный огурец, побежала открывать.

Маме, вернувшейся с праздника на работе, трудно было искать ключи, держа в руках четыре пакета.

Во второй раз зазвонил мобильный.

Катя. Приглашала, как пройдет первый час Нового Года, пойти гулять.

В третий раз – снова дверь.

Папа. Целый и здоровый, со здоровенными – и тяжелыми – пакетами. Просил принять одинокого человека в ужасный мороз. Тем более что он щедро вознаградит гостеприимных хозяек. Мама «сжалилась» - хотя у них отношения стали натянутее прежнего – а я изобразила радость почти натурально.

«До Нового года осталось сорок две минуты тридцать пять секунд», - проговорил наигранно восторженный мужской голос.

В четвертый раз снова позвонили в дверь. Я как раз в очередной раз переодевалась – по невнимательности вымазала кофту майонезом, поэтому открывать пошел папа – единственный свободный (мама сейчас была занята почти тем же, чем и я).

- Рита, тут к тебе пришли, - наконец услышала я. И, так и не выпустив волосы из-под горловины, побежала в коридор.

Видит Бог, я никогда раньше не просила и не ждала чудес. Но сейчас молила только об одном.

И ждала не иначе как Чуда – с любимыми серыми глазами.

Глава 24. Пять минут

Однажды, еще в четырехлетнем возрасте, я сделала для себя величайшее открытие: чудо – дело рук самого человека. Тогда я, задувая на праздничном торте 4 свечи, пожелала получить на новый год чайный сервиз для моей любимой куклы. И получила его, вот только увидела не в полночь, а еще 28 декабря, спрятанный в мамином шкафу. И, сложив два и два, решила для себя, что Дед Мороз на самом деле никому ничего не дарит, а желания исполняют сами родители. Потому что они больше любят и знают своих чад, чем какой-то незнакомый дядька с бородой.

А уже на следующий год решила «подарить чудо» маме и папе. Правда, мне до сих пор стыдно за то ожерелье из пластилина и выпрошенную у мальчишки из садика машинку…

Но уже тогда я поняла, что, если просто просить у высших сил, ничего не делая кроме этого, желание не исполнится.

А в последнее время я ждала, совершенно бездействуя, только просила, и ничего более.

Чуда не случилось.

- Прости, надо было заехать раньше, - Кирилл улыбнулся слишком виновато для человека, который слишком поздно заехал поздравить знакомую. – С наступающим Новым годом тебя. И… - он неожиданно замялся, протянул мне пакет с жизнерадостным снеговиком, довольно тяжелый. – Подарки. От Алины, меня и… Это тот, самый увесистый. И тут меня этот мелкий обскакал! От тебя подарка не жду, поздравишь меня числа второго… нет, лучше третьего, и ты, и я отойдем. К тому же, слышал, у вас там что-то в школе намечается, и опять непорядочным выпускникам два дня отходить придется. Так что жду тебя в воскресенье, обещаю напоить лучшим кофе, - мужчина потрепал меня по голове и тихо добавил: - Только не злись на этого оболтуса, он сейчас в себе разобраться не может, вот и не ведает, что творит. Обязательно приходи в воскресенье.

- Позовешь Алину, хорошо? – почти не натянуто улыбнувшись, ответила я. – С наступающим.

- И тебя. Не вешай нос, прелестная Марго, все наладится!

Странно, но именно его слова каким-то непостижимым образом нашли отклик в моем сердце, вселили уверенность, что все так и будет. Вот только…

В самой большой коробке, завернутой в зеленую упаковочную бумагу и перетянутой медного цвета лентой, лежала моя заколка-краб с бабочками. Нет, там была не только она – еще и тот самый макет «Черной жемчужины», который мне приглянулся, но был не по карману, и записка с коротким «Пусть Новый Год станет лучше предыдущего».

Заколка была красноречивее любых слов.

- Доченька, ты скоро? – мама, обеспокоенная не столько странной переменой настроения – моим не-настроением вообще, – осторожно заглянула в комнату, словно боялась помешать чему-то.

- Да, уже, - я попыталась улыбнуться и заколола волосы своей некогда самой любимой заколкой. – Ты только посмотри, что у меня теперь есть, - и, восхищаясь совершенно искренне, показала маме подарок.

- Опять твои пираты, - чуть поморщилась – никогда не разделяла моего увлечения – она скорее для проформы. – Твой… - она чуть замялась, но тут же продолжила: - Друг хорошо тебя знает.

- Ага, - безропотно согласилась я и поставила корабль на самое видное место. Как когда-то и мечтала, увидев его в магазине. – Так, подарок Кирилла придется посмотреть потом, а сейчас праздновать, мама, праздновать! Мы так давно не встречали Новый Год с папой, что я уже позабыла ту прекрасную возможность заставить мужчину открывать шампанское!

Действительно, это было так давно. Пять лет назад – в прошлой, кажется, жизни.

Папа улыбался, мама тоже стала улыбаться, и я – искренне.

Новогодний концерт, новогодние тосты, желание под бой курантов, звон бокалов и холодное шампанское по горлу в кровь. Праздничное застолье, подарки, смех и радость.

А во второй час нового года…

- Happy new year, happy new year!.. – Катя всегда неплохо пела, а вот Игоря и Керна – Сашу, пора приучить себя называть его Сашей – природа на этот счет немного обделила. В отличие от красивой девушки лет пятнадцати в темном плаще и забавном шарфе-лисице – Аня, должно быть, – которая, явно, умела петь.

- Пошли гулять, подруга! – первым прекратил импровизированное выступление, как ни странно, Игорь – при этом еще и вручил мне нечто в пакетике в снегу. Статуэтка, кажется. – Ответный подарок принимаем чем-нибудь съестным и сладким.

- С новым годом, молодые люди, - в коридор вынырнули мама и папа и с сомнением оглядели компанию.

- Теть Лен, дядь Леш, с новым годом! - выступила вперед Катя и ослепительно – как умеет только она – улыбнулась. – Вы отпустите Риту с нами до утра? Последний Новый Год ведь все вместе, а не по разным городам, и ночь сегодня такая светлая и снежная.

- К тому же, нас такая орава, - на этом моменте деликатная Щербатова шепнула мне, что внизу ждет еще ее брат, и «пятым колесом» я точно не буду, - что за ее сохранность можете не переживать, - поддержал ее Саша. Стоило ему, сыну полковника милиции, высказаться, родители разом потеплели и прониклись доверием. Папа что-то шепнул маме, она на него сначала шикнула, а потом, внимательно на меня посмотрев, спросила:

- До самого утра?

- Обещаем доставить в целости и сохранности под надежной охраной, - засмеялся Игорь, и мой тихий кивок был почти не заметен.

- Ладно уж, молодежь, гуляйте, пока можете. Только чтобы все прилично!

Четыре головы синхронно закивали и жарко подтвердили это абсурдное указание.

Когда у старшеклассников праздники проходят прилично?


Хотя, ночная прогулка и следующие за ней посиделки в пустующей Катиной квартире – ее родители укатили к друзьям, оставив дочку со своей компанией, полным холодильником еды и шампанского – действительно были довольно приличными и невинными. Во всяком случае, до зеленого змия никто упиваться не стал: и после второго бокала шампанского все присутствующие были слишком веселыми. Да и в целом атмосфера была веселой, дружественной и по-настоящему праздничной.

Аня, девушка Игоря, оказалась просто замечательной девятиклассницей из соседнего района, эдаким «дитем искусства», занимающейся и танцами, и рисованием, и пением. Еще и с особым, заразительным чувством юмора, на который многие вроде и обижаются, но не смеяться вместе не могут.

Влад, старший брат Кати, которого я всегда считала взрослым, мрачным и заумным – да, да, от меня звучит странно, но именно так и было – тоже оказался замечательным парнем, не таким уж и взрослым – всего двадцать лет, – но при этом до того интересным в общении, что почти все время я не отходила от него. И, при этом, никто даже не попытался подколоть меня, да и о Диме никто не говорил ни слова, хотя его друзья должны были интересоваться, куда он делся в новогоднюю ночь.

Все, как и говорил Кирилл, налаживалось.


Третьего января все ученики одиннадцатых классов были на редкость бодрыми и свежими: отойти от Нового Года успели все, кто решил посетить школьный праздник. Причем, этих самых «всех» было достаточно, и они пылали энтузиазмом. Самодеятельность едва ли не впервые вызывала у школьников такой энтузиазм.

Оля из филологического класса пела переделку какой-то старой песни, от которой хохотали все; Игорь организовал ей подтанцовку, к которой подключил едва ли не половину ребят, чем развеселил «зал» еще пуще.

Пел еще кто-то. Кто-то танцевал. Все веселились, все смеялись. Все танцевали, все пели, все наслаждались последней школьной зимой.

- Рита, а ну взбодрись, иначе я встряхну тебя своими суровыми способами! – подошел ко мне, вышедшей поговорить по мобильному, Игорь. У него на голове был парик из дождика.

- Я вообще-то веселюсь, как и все, - ответила я с удивленной улыбкой. Ведь, и правда, вела себя как обычно, смеялась со всеми, даже в каком-то конкурсе поучаствовала.

- Оно и видно, - буркнул парень. – Серьезно, Рит, это не «как и все». Вернее, не так, как обычно. Я помню тебя на даче у Сани, помню тебя даже на уроках – а сейчас ты не такая. Может, ты сама и не замечаешь, но…

- Игорь, - в коридор вышел Саша, - тебя там уже ищут. Говорят, срочно нужен твой талант.

- Ну, раз срочно… - и, только Коротков закрыл за собой дверь, Керн посмотрел на меня так серьезно, что я невольно отшатнулась назад:

- Игорь был прав, от первого до последнего слова, - произнес он, опираясь одной рукой о стену. Я вдруг почувствовала себя маленьким ребенком, которого отчитывает большой дядя-милиционер. – Ты сама, наверно, не замечаешь, что все не «как всегда». Прекрати уже страдать, словно у тебя как минимум родители погибли – не дай Бог, конечно.

Я буквально задохнулась от возмущения. Страдать, значит? Ничего не произошло?

Да в мои семнадцать меня успели похитить, взять в заложники, угрожали моим маме и отцу; семнадцатилетнюю, всего семнадцатилетнюю девчонку втянули во взрослые игры преступников, заставили пережить такое, что не все за свою жизнь переживают – и это ничего?! Да еще и человек, который был для меня всем, просто уехал, не удосужившись даже позвонить, когда все утряслось – только вернул мою вещь, тем самым поставив точку в чем-то, что не слишком-то и началось.

- Хватит быть такой слабой. Вот уж не знаю, какая ты там на самом деле, но слабость тебя точно не красит. У Димы погибла мама, которую он безумно любил, но он держался, стал жить дальше. А тебя, по сути, всего лишь оставил парень. Вот уж не знаю, что там произошло на самом деле; Дима, конечно, говорил, что там все не так просто, но нам знать не следует; но у тебя все живы, ты сама жива-здорова. Будешь продолжать строить из себя слабую обиженную девочку – Дима точно не станет с тобой даже общаться. Он презирает таких людей.

Это было, как пощечина. Как пощечина рукой с перстнем по замерзшей щеке. Но это было верно. Черт, да он ведь был прав от первого до последнего слова, он говорил те простые истины, которые должны были до меня дойти еще сразу. Подумаешь, уехал, ничего не сказав. Вернется, обязательно ведь вернется, и тогда черта с два отвертится от разговора. А если и решил бросить – пусть скажет в глаза. Так будет честнее, гораздо честнее.

Кажется, в моем выражении лица что-то поменялось: Саша вдруг улыбнулся, похлопал меня по плечу.

- Не зря он так к тебе привязался, - вдруг произнес он тем особым доверительным тоном, которым могут говорить только о друзьях и близких – только с друзьями и близкими. – Он ведь редко к кому привязывается, даже мне, несмотря на дружбу с первого класса, не слишком-то доверяет. И вот уж не знаю, что у вас там произошло на самом деле, но не позволяй этому «чему-то» разрушить то, что между вами двумя.

- Спасибо, - только и смогла произнести я. Да, эта встряска была именно тем, что нужно – иначе совсем бы в кисейную барышню превратилась, от которой самой тошно. – Предупредишь, что мне пришлось уйти? У меня срочно появились кое-какие дела…

- Иди уже, - наставительно пихнул меня в сторону выхода парень.

- Спасибо.


Держа в руках три небольших подарочных пакета, я звонила в квартиру Кирилла. Двери мне открыли не сразу, и, к тому же, Алина.

- С Новым Годом, - возвестила я, с порога вручая ей один из пакетов. – Не помешала?

- Да нет, конечно, - ответила девушка, пропуская меня в квартиру. – Правда, мы думали, ты позже зайдешь, у вас ведь там какой-то праздник в школе.

- Я с него сбежала, - доверительно сообщила я, снимая с себя куртку и разуваясь. Наконец-то: к Воронцову я почти бежала, особенно по ступенькам.

В коридор вышел Кирилл в домашней футболке, спортивных штанах и тапочках. Консервативных таких, темных, не чета моим радужным мишкам. Я непроизвольно хихикнула.

- Нет, я не угадала с подарком, - в ответ на удивленный взгляд, пояснила я. – Надо было подарить тебе тапочки повеселее.

- Радужные? – понимающе усмехнулся Кирилл и поспешил объяснить не совсем понимающей Алине, в чем, собственно, весь юмор. Точно, он ведь видел мои тапочки, безвременно почившие в связи с приключениями их хозяйки – а что еще ожидать, если в них тебя похищают? Девушке эта идея понравилась, и она принялась развивать тему наркоманско-веселой одежды и обуви.

За всем этим меня даже не забыли напоить кофе, как всегда, вкусным, но не слишком крепким.

- Дима не звонил? – мой неожиданный вопрос, казалось, заглушил даже телевизор, хотя спросила я не слишком-то громко.

Алина опустила взгляд, а Кирилл только вздохнул. Отвечать пришлось ему:

- Костя вчера вернулся. У него срочно появились какие-то дела, а мелкий остался с Машей. Я с ним не говорил, но, наверняка, он вернется скоро. Телефон до сих пор не включил, засранец мелкий, - он посмотрел на меня чуть обеспокоенно, будто ожидал какой-то излишне эмоциональной реакции.

А я улыбнулась в ответ, чем его изрядно удивила. Так привычно и, вместе с тем, дико было слышать шутливые оскорбления в Димин адрес – я не смогла удержаться.

- Кирилл, я хотела тебя попросить… - я вдруг растеряла всю свою уверенность, замялась и чуть смутилась. – Ты же можешь позвонить Марии, верно? Передать Диме, что мне необходимо с ним поговорить – всего пять минут, несчастных пять минут простого разговора. В честь праздника, или еще почему – ты же сможешь что-нибудь придумать. Всего пять минут, и больше я его не побеспокою. Пожалуйста.

Кирилл неожиданно улыбнулся, как и Алина.

- Заварю-ка я еще кофе, - произнесла она и ушла с чашками на кухню.

Мужчина набрал какой-то номер, включил громкую связь и положил телефон перед собой. Гудок. Второй. Третий. Четвертый. Пятый.

«Алло», - раздался в трубке чуть искаженный, но все равно приятный женский голос.

- Маш, прости, что беспокою, но мне срочно нужно поговорить с мелким. Это важно, - с улыбкой – он наверняка был рад слышать этот голос – ответил Кирилл.

«Он ушел в магазин. Минуть пять как», - чуть растерянно ответила женщина.

- Тогда, как только придет…

Я дотронулась до руки мужчины, привлекая его внимание. Покачала головой.

- Не надо, - одними губами.

- Скажи ему, что он настоящий идиот. Я позвоню чуть позже, и мы поговорим как следует, - вздохнув, напоследок сказал Воронцов и, попрощавшись, нажал на «Сброс».

- Ладно, дело твое, - он чуть пожал плечами. По глазам видно – понял все; и не станет задавать вопросы, ответить на которые будет очень сложно.

Я, вообще-то, совсем не фаталистка, но если мир настойчиво тебя к чему-то толкает – то лучше не противиться: всегда лучше сделать что-то самой, чем получить не всегда приятный сюрприз. Точно так же и наоборот: если тебя от чего-то отваживают, то так, наверно, лучше. Миру ведь виднее.

Это, просто-напросто, стало для меня чем-то вроде последней попытки, последнего рывка. Или пан, или пропал, как говорится. В моем случае, вариант второй.

- Он обязательно позвонит, когда вернется, - произнес Кирилл, уже провожая меня: он не смог позволить девушке одной возвращаться домой по темной улице.

- Если захочет, - подтвердила я совершенно, что удивительно, спокойно. – А нет – встретимся в школе.

А уже на следующий день жизнь завертелась своим чередом. Кто-то решил, что понедельник, пусть и четвертое января, - достаточное основание, чтобы вызвать в школу. Для подготовки к очередному конкурсу, правда, участвовать в котором я сама пожелала, но дела это не меняло.

Вторник я посвятила Кате и торжественному дуракавалянию в ее комнате, которое вымотало, как оказалось, почище занятий математикой. Поэтому домой я едва ли не приползла, совершенно забыв, что скоро Рождество, и завалилась спать еще в «детское время», так и не увидев, когда в окне дома напротив, таком знакомом окне, зажегся свет, и замаячила еще более знакомая фигура.

Глава 25. Рождественский аккорд. Я ненавижу эпилоги

Утром шестого января я вдруг проснулась с твердым желанием что-то делать. Делать, к слову, было совершенно нечего, но желание становилось все сильнее и сильнее. Словно кто-то там, наверху, засунул в меня какую-то волшебную фиговину, призывающую к действиям.

Мама ушла на работу, папа обещал заехать вечером, с сюрпризом, и сейчас, в девять утра, я была предоставлена самой себе. За окном валил снег, на плите остывал завтрак и чашка с кофе. Накинулась на них я почти с жадностью: организм, ко всему прочему, слишком настойчиво потребовал еды и кофеина. Впервые за много времени я наконец-то полностью выспалась и почувствовала себя целиком отдохнувшей.

Но на душе все равно было чертовски паршиво.

И безумно хотелось вновь увидеть любимые серые глаза с задорной смешинкой.

Вздохнув и отогнав от себя гнетущие мысли, я включила телевизор, надеясь увидеть там что-то стоящее. Попала я, что удивительно, на местные новости.

«Вчера вечером возле старого театра был найден труп Егорова Антона. Мужчину убили одним выстрелом в голову за несколько дней до того, как тело обнаружили. По предварительной версии, он стал жертвой «передела власти» между криминальными авторитетами города. Милиция ведет расследование. Если кому-то известно что-то об убийстве этого человека, позвоните по номеру, который вы видите на экране».

Пульт выпал у меня из рук. Рядом с ведущей с фотографии улыбался Шекспир. Тот самый Шекспир, который угрожал мне, Диме, папе, маме, который приходил в наш дом, который…

Я ведь так и не узнала, чем же все разрешилось в тот чертов день. И… черт побери, папа ведь не мог! Совершенно точно не мог! Пусть у него был пистолет, пусть он уверенно его держал, пусть все проблемы решились… но не таким же способом!

Папа ответил после второго гудка.

«Рит, я сейчас не совсем могу говорить…» - начал он, но я его перебила:

- Я только что смотрела новости, где сказано о смерти Шекспира. Я знаю, что это не можешь быть ты, но!..

Он все понял без слов. И приехал буквально через десять минут. К моему огромному удивлению – не один.

- Доброе утро, Рита, - Константин Викторович выглядел устало, и говорил точно так же. – Могу я тоже войти?

- Конечно, - я замялась, но тут же отошла от двери и позволила мужчине войти. – А вы здесь как друг отца или… как адвокат?

Константин Викторович неожиданно засмеялся и похлопал отца – достав до него, не смотря на препятствие в виде меня; он вообще был высоким – по плечу.

- Да уж, дочка растет что надо.

Я почему-то чуть смутилась и тут же перевела тему:

- Чай, кофе будете?

- Чай, - в один голос ответили мужчины и направились в зал. Только Константин Викторович обернулся ко мне, улыбнулся и ответил:

- Твоему отцу мои услуги точно не понадобятся.

Странно, но эти слова меня успокоили. И Воронцов-старший вдруг предстал в совершенно ином свете, стоило ему только единожды улыбнуться. Раньше он представлялся мне грозным адвокатом с какими-то своими невероятно строгими правилами и принципами, строгим отцом и человеком из тех, без знакомства и общения с которыми жить проще, спокойнее и совесть не мучит. И, признаться, я его отчего-то боялась еще с нашей первой встречи, если можно назвать таковой его разговор с папой в моем присутствии.

А сейчас же я увидела хорошего человека, друга и отца, который смог завоевать сердце прекрасной девушки и сделать ее счастливой, который воспитал прекрасного сына. Словно посмотрела в первый раз; не осталось больше необъяснимых страха и опасений, какой-то антипатии – мне только предстоит сложить свое мнение об этом человеке, и часть его, наверняка, сложится уже сегодня.

Ведь разговор, при всем прочем, ожидал серьезный.

Я достала новый, подаренный папой не иначе как взамен разбитой чашки, сервиз с бабочками, заварила чай с цитрусовыми – тоже подаренный и тоже папой, так сказать, в комплекте, – даже выудила сахарницу и поднос, и со всей этой нелегкой ношей вышла к занявшим диван мужчинам. Мне же они оставили место напротив, что только усугубляло серьезность намечающегося разговора.

- Спасибо, - с улыбкой поблагодарил Константин Викторович и взял одну из чашек. Папа взял другую, сказав то же самое; но он не улыбался.

- Шекспир действительно убит, - без лишних вступлений начал он, - но никто из нашей семьи не имеет к этому прямого отношения.

- А косвенного? – тут же уточнила я, совершенно не осознавая, что сжимаю чашку с кипятком.

- Только если учитывать, что он не смог выполнить связанное с тобой, мамой и мной задание, - папа посмотрел на меня с какой-то смесью раскаяния и боли. – Ты уже взрослая девочка, поэтому скажу, как есть: его убил его же начальник, Новиков, за то, что Шекспир его не просто подвел – почти подставил.

- Подставил? – непонимающе уточнила я.

- Это долго объяснять…

- Позволь, я все объясню, - оборвал папу Константин Викторович. – Ты совершенно прав, что Рита уже достаточно взрослая и достаточно влезла во все это, чтобы знать. К тому же, Кирилл и так много тебе рассказал, и теперь вся эта информация уже почти безвредна. Шекспир перегнул палку, и мой отец выполнил свое обещание как следует прижать Ноя. Тот еще пытается отмыться, но вместе с последним убийством, у которого был свидетель, ему только и остается, что уповать на не слишком большой срок. Ты наверняка слышала об убийстве его сына, заказчика которого я защищаю. Он тоже связан со всем этим, и с теми событиями, в результате которых пришлось «убить» Машу. Я наслышан о твоем любопытстве, и рассказываю все именно поэтому, а в ответ хочу получить обещание ни во что самой не лезть.

Я снова чуть смутилась:

- Я не буду ни во что лезть, обещаю, - и это была чистая правда: вся эта уголовщина достала меня настолько, что, кажется, укоротила то самое «любопытство». Пусть просто расскажут сами все то, что знать мне можно, и на этом закончим с историей вражды двух криминальных авторитетов. Хотя нет, вероятно, трех.

- Как ты знаешь, по официальной версии убийцей был наркоман. Он и правда был наркоманом и убил девушку; опознать ее так и не удалось, и она и стала Машей. Только вот это был не просто наркоман с улицы, а человек Новикова, который очень мешал… тому, кому я был обязан. Собственно, я ему и сейчас обязан, поэтому и защищаю, несмотря на его доказанную и абсолютную вину. И сейчас, во многом благодаря ему, все благополучно разрешилось, моему отцу не всегда следует связываться с криминалом, во всяком случае, так явно. В общем, если кратко, то все эти события привели к одному конкретному: Ноя очень скоро посадят, и посадят надолго.

- А что насчет вашей жены?..

Константин Викторович чуть нахмурился, а в глазах появилось что-то, напоминающее боль. Да уж, умеешь ты, Рита, задавать правильные вопросы, а, главное, такие тактичные. Прикусить бы язык – да поздно.

Но, к моему удивлению, мужчина все же ответил, причем на удивление спокойно.

- Она останется жить, как и сейчас, под Киевом и под чужим именем. Дима собирается поступать в Киев, и, скорее всего, будет жить с ней. Он, впрочем, и без этого планировал там учиться. К сожалению, никому по-прежнему не стоит знать, что Маша жива, поэтому я попрошу тебя никому об этом не распространяться.

- Да, конечно, - я согласилась со всей серьезностью, на которую только была способна, и твердо для себя решила, что никогда и никому не проболтаюсь. Одним чужим секретом больше, одним меньше – какая, собственно, разница?

Атмосфера в комнате разрядилась, словно и не было этого разговора, этих подозрений, этой правды.

- Кстати, тебе Леша уже говорил, что мой отец приглашает вас сегодня к себе?

Я чуть не подавилась и полными негодования глазами уставилась на папу. Тот виновато улыбнулся:

- Я хотел, чтобы это стало сюрпризом. И для тебя, и для мамы: когда-то давно, еще до твоего рождения, мы все вместе уже проводили Рождество у Виктора Ивановича.

- И стоит эту традицию возобновить, - закончил Константин Викторович. – В расширенном варианте.

Я прикусила язык прежде, чем вырвался теперь единственный волнующий меня вопрос.

Дима вернется?

Я хотела надеяться, что да. Хотела опять ждать чуда, хотела верить, что сегодня его увижу, но тут же себя одернула. Это совсем не обязательно, он вполне может не вернуться вообще. Я бы на его месте мать не оставила.

Зато сегодня я обязательно с ним поговорю. Пусть даже под предлогом рождественского чуда.

Лучше, когда что-то превосходит твои ожидания, чем когда надежды тают, как снег на ладони.



- Дочь, ну хоть ты-то должна знать, куда мы едем! – серьезно посмотрела на меня мама, а я в очередной раз пожалела, что не села на переднее сидение нового папиного Шевроле.

Да, оказалось, что он купил себе машину; мне даже не захотелось спрашивать, где он взял деньги, а маме просто было не до того за удивлениями. Папа не просто приехал за нами на серебристой иномарке, которую тут же гордо представил как свою, так еще и торжественно попросил у мамы разрешения остаться с нами. Мол, идиот, придурок, козел (цитирую), совсем плохо с семьей обошелся, а ведь мы для него – самое главное, что есть в этой жизни. Мама еще не согласилась, но совершенно точно должна была скоро растаять. Правда, всю свою тщательно скрываемую радость она направила на доставание ни в чем не повинной меня.

- Я знаю, - мстительно заявила я, - но не скажу, потому что это сюрприз, - и, показав язык, стала смотреть в окно, в котором можно было разглядеть свое отражение. Мама, прознав о том, что сюрприз подразумевает собой, кроме всего прочего, еще и праздничный ужин, решила «привести в человеческий вид» (опять же, цитирую) и себя, и меня. И если на ее «вид» грешить было, простите за каламбур, прямо-таки грешно, то я чувствовала себя почти так же неуютно, как перед Днем Рождения Кирилла.

Во-первых, мама заставила меня накраситься по всем правилам «тон-тени-тушь-помада». Оказалось, что у меня это неплохо получается, но все равно непривычно как-то, хоть и выглядит неплохо.

Во-вторых, волосы. Зачем-то их пришлось подкрутить, так что теперь они спадали почти красивыми локонами. Шапку надевать мне, впервые в жизни, строго запретили.

В-третьих, платье. Мама подарила мне платье из таких, которые можно надевать и на занятия, и на такие вот праздники. Довольно строгое, но вместе с тем, красивое, это платье делало меня на удивление стройной, и едва ли не впервые собственное отражение мне нравилось.

Но все это жутко смущало, хотя я прекрасно знала, что в том обществе, куда мы едем, никто не станет шептать, презрительно на меня глядя: «У-у, гляди, как вырядилась».

Зато, все эти приготовления и споры с мамой на всевозможные темы отвлекли меня от ненужных мыслей. И, когда мы вошли в уже знакомый мне дом, я почти не расстроилась, не увидев за столом того, без кого жить, порой казалось, было совсем невозможно.

И всю грусть, накатившую на меня, тут же смела мама, удивленная, но, видит Бог, счастливая.

- Как когда-то давно, - с улыбкой, но нотками грусти и в голосе, и в глазах, произнесла она. – Как я рада вас видеть, Виктор Иванович, Костя, Леся! Только…

Присутствующие синхронно опустили глаза, и я в том числе. Наверняка, мама решила, что тоже вспомнили Машу и ее «гибель». Я была уверена, что в глазах у всех, не только у меня, застыли стыд и вина. Мама-то ничего не знала.

- Садитесь уже, в ногах правды нет, - с улыбкой велел Виктор Иванович.

«А где она, эта правда?» - вдруг захотелось спросить мне. От того, что маме искренне больно вспоминать подругу, которая на самом деле совсем не мертва, стало больно уже мне. Но я отогнала эти мысли: пусть решают взрослые, это их дела и их мир. А я просто буду помалкивать, как и обещала.

Сесть мама, правда, еще не успела: отец вдруг придержал ее за локоть. Я не слишком-то придала значения этой мелочи, но осталась стоять рядом.

- Леночка, ты так изменилась с нашей последней встречи, - обратился к моей матери Воронцов-самый-старший, и та улыбнулась в ответ. – Вырастила замечательную дочку, стала прекрасной женщиной. Я помню тебя, когда ты еще была студенткой, и, пусть мы виделись и не так уж и часто, я много слышал о тебе и от твоего мужа, - на этих словах папа, как мне показалось, даже немного смутился, - и от моей дорогой невестки.

Мама вздрогнула, и я вместе с ней. А Виктор Иванович тем временем продолжил:

- Я знаю, что вы с ней были лучшими подругами. Из-за печального стечения обстоятельств ваша дружба чуть не разорвалась, а потом… - он замолчал, словно пытался подобрать правильные слова. – Знаешь, мы очень перед тобой виноваты. Не только перед тобой, перед Димой, Лесей, Алиной. Не знаю, простили ли они старика, но сейчас я прошу прощения у тебя за то, что вынужден был лгать в одном из самых священных.

- Леночка!

Только теперь я поняла, почему Виктор Иванович предложил сесть, и только потом начал разговор. И почему папа так и не отпустил мамин локоть – а теперь держал ее, грозящую вот-вот потерять равновесие.

Человек даже с абсолютно здоровым сердцем вполне может потерять сознание – или просто землю под ногами – когда видит мертвого.

Но Мария Воронцова была живой. Такая же, как на маминых фотографиях, только старше. Она улыбалась, а в глазах застыли слезы.

- Ты жива?..

Миг – и мама сорвалась с места, обняла подругу. Хотела удостовериться, что она действительно здесь, что она жива, что это не галлюцинация, не призрак.

И удостоверилась. Заплакала, попросила ничего ей не объяснять, не сейчас, потому что сейчас главное – что вот она, ее дорогая Машенька, живая. Просила прощения, Мария просила прощения у нее. Взрослые, особенно те, кто изначально все знал, синхронно потупились и устыдились, а Виктор Иванович даже пустил скупую мужскую слезу.

Мама не просила объяснений, не выражала негодования по поводу того, что кто-то – и ее муж и дочь в том числе – знал правду, она просто плакала и радовалась, радовалась и плакала.

А мы с папой радовались за нее. И я почти заплакала, обуреваемая радостью и, вместе с тем, странной тоской. Если Мария здесь, значит Дима тоже должен был вернуться. И он не позвонил.

В прихожей, в моей куртке, зазвенел мобильный, грозящий разрушить трогательный момент воссоединения, и я рванула, чтобы выключить его, уже кроя всеми возможными проклятиями того, кто посмел мне сейчас позвонить.

И замерла, так и не добежав до цели. Телефон разрывался уже припевом одной из моих самых любимых песен, и сквозь него едва прослушивались длинные гудки. Но дело было даже не в этом. Вдруг не стало дела ни до песни, ни до происходящего в доме – мир сузился до серых глаз.

- Оригинально я тебя позвал, да? - улыбнулся Дима чуть неуверенно. Совершенно для него не свойственно, и я вполне могла удивиться и даже засчитать очко в свою пользу, если бы думала о чем-то, кроме одного.

Он здесь.

Здесь.

Здесь.

- Дед убьет за опоздание, но я всего час назад понял, что сделал тебе не тот подарок, - продолжал он своим – и не своим одновременно – голосом. В руках у него, помимо телефона, была пара… тапочек. В виде панд. Радужных.

Быть может, он полагал, что подарок все исправит, и мы дружно сделаем вид, что я не узнавала ничего лишнего, а он не уезжал без единого предупреждения и не игнорировал звонки.

Очень возможно, Кирилл посоветовал – приказал – к нематериальным извинениям приложить материальный подарок и проявил свое особое чувство юмора, которое срезонировало с таким же особым чувством юмора племянника.

Вероятнее всего, Дима Воронцов, самый острый на язык из всех, кого я знаю, просто не слишком-то знал, что говорить. И больше говорить не стал.

Просто кинулся ко мне и закружил вокруг себя, извиняясь, обзывая себя самыми нелестными словами, целуя.

Если судить здраво, то я имела полное право обижаться, и такое быстрое прощение с моей стороны было слабоволием, но…

…черт побери, да разве можно даже думать, ни то что судить здраво, когда тебя так целуют и обнимают?


- Вот, собственно, и вся история, - Мария замолчала, рассказав «официальную» – урезанную до невозможного – версию того, почему пришлось всех обмануть. – И, пожалуйста, не заставляйте думать о том, что будет дальше, я хочу подольше насладиться обществом друзей и семьи без мыслей о будущем! – она сказала это совершенно беззлобно, почти как шутку.

Семейно-дружеское застолье было в самом разгаре. Мама уже не роняла слезы, все радовались, а я под столом сжимала руку Димы и смущалась. Смущалась потому, что его мама с веселой улыбкой успела «проехаться» по нашим с ним отношениям и потребовала, чтобы внуки были в меня, а не в ее оболтуса-сына (и почему, спрашивается, многие любят подкалывать именно на эту тему?), Кирилл со злорадством поддержал эту идею, а сам оболтус-сынок то и дело совершал поползновения в сторону моих коленей.

- К слову о планах на будущее, - вдруг подала голос до этого молчавшая Алина. – Я перевожусь учиться в Харьков, там как раз появилась нужная мне специальность. На выходных я уже уеду.

Мне вдруг стало стыдно и больно. Кирилл дежурно пошутил, что Харькову придется туго, Алина ответила ему что-то чуть едкое. Казалось бы, как обычно.

Но эти двое, по очереди, первыми покинули праздничный стол.


Это Рождество стало для меня самым счастливым, но, вместе с тем, самым горьким. Как темный шоколад, как крепкий кофе с сахаром. Как песня мажорного лада с минорным – и чересчур философским – бриджем.

За окном валил снег, за столом звенели хрусталь и смех; где-то там два человека пытались что-то решить, к чему-то прийти.

Жизнь продолжала течь своим чередом, не делая скидок на то, что дает слишком мало времени для любви, для смеха, для счастья. Совершенно не задумываясь, что кому-то необходимо быть рядом с любимым человеком, а кому-то приходится от него бежать.

Завтра будет рассвет, завтра будет новый день, завтра все сможет измениться.

Но к черту будущее, к черту эпилоги и послесловия, которые я так ненавижу.

У каждого есть сегодня и сейчас, у каждого есть миг жить.

Просто жить.

Немного от автора

Если вы дошли досюда, вам зачтется, будьте уверены.

Собственно, вот и все. Финита ля комедия, зе энд и прочее, и прочее. Зелень в графе "Статус", милая такая зелень. Хотелось бы написать больше, но больше просто нельзя, все и так скатилось черт знает куда.
Это первая макси-работа, первый переваливший за мини ориджинал, который я закончила, первая работа по заявке; много в чем "первая" - поэтому, наверно, я и пишу эти эгоистичные и не совсем нужные слова.
Огромное спасибо всем тем, кто читал это затянувшееся безобразие. Автора создают читатели, их мнения и их слова, это непрописанная истина, с которой мне лично трудно спорить.
Спасибо Miss_Dream, Верде, Miledi Diana, Artemida-san, MichelleAdams, Аномалия, justinia_rei, Нейтралка, Natsuoru, HELL angel, England-sama, Avantasia, Ботан, Eckler, Лавлина, Elenice, Ksen, Alex_, Коротко и ясно-хДДд, Jene Ben, winter, Девушка в белых перчатках, KarenaMakarena, Scar Tissue, Fabia Shin, W.o.l.f.r.a.m., Обкуренный Птиц, Funny_yeah, FOXnastena, Yuky-tyan, DiverSantka, _-Неко-_, Ани Кейн, linky, Урсула, Демонический ангел, Lеta, Niki_Angel, Mika-a.k.a-Kuzami, Katherine_San, Мышка Норушка, Geria, Artelia, Hidzasi, Сандалики, Xikari, __АнимеКа__, KokeTk0, Интегра, FromMars, BlahBlah, Anna_Stark, nastyona1209, ДаМоЧкА в ЧЕрНОм, Jennifer Nightberry, Киеми, Ane4ka_Anuta, Мурыша, Лазурь, Sibiryanka, Katrina-Lee, Диана-Неко-сан, Васюндра, Сая, Пельмень-_-, Etoniya.
Даже если это одна строчка в одной главе - все равно спасибо вам, что не обошли стороной. Огромное спасибо тем, кто дождался конца вместе со мной, не бросил, не смотря что к концу все скатилось в откровенное уг.
Отдельное спасибо W.o.l.f.r.a.m., исправившей столько ошибок, что мне очень-очень перед ней стыдно. И всем остальным, кто не гнушался публичной беты и очень мне помогал.

Эпилогов или чего-то подобного не будет. Недавно я вдруг поняла, что не очень их люблю, как не любит и Рита.
Но совершенно точно будет что-то про двоих, которые в оридже получили незаслуженно мало места - Кирилл и Алина. Я не слишком-то люблю инцесты и не умею их писать, но эти совершенно случайно (я до сих пор не могу понять, как так получилось и что я тогда пила-злоупотребляла) оказавшиеся вместе ребята заслуживают чего-то про них. Может, какой-то обрывочный момент из жизни, может, полноценный мини, но я торжественно обещаю, что оно будет. И очень надеюсь, что кто-то это прочитает.

Спасибо всем тем, кто читал все то, что было раньше, кто читает это. Правда, огромное спасибо.

Искренне надеюсь, что когда-нибудь кто-нибудь из вас прочитает мои другие, новые работы.

Искренне ваша,
neereya