Глава 11, в которой сэр Ланселот познает природу Бардо и делает интересное наблюдение

Я часто спрашивал себя: почему из множества сотрудников нашей системы начальство поручило именно мне столь важное задание? Наверное, виной тому стала операция «Сапфир». Собственно, ради нее я, как уже упоминал, шел по каменным тропам Маньяжурии, вдыхая пьянящий запах смеси клевера с бессмертником и слушая мудрость Лай Фэна. Моей целью было добраться до закрытых даже для подданных Поднебесной могил Цинских правителей — клана Айсинь Гёро. Об этой династии мы не знали в то время толком ничего. А ничего не знать о своем противнике — это заранее обречь себя на поражение.

История эта началась до моего приезда на Восток. Еще в 1843 г. наш Сирен Слагхорн направил отчет в Лондон о правящей династии Цин. Ему удалось узнать, что Цины воссели на трон в 1644 году, придя откуда-то из Маньчжурии. Далее, в его записке говорилось, что у императоров маньчжурской династии было три имени: личное, название периода правления и посмертное. Узнать что-то большее не было возможности: Слагхорн потерял трех агентов на попытках подкупить мандаринов.

Все изменилось в пятидесятом году. Именно тогда умер император Дао Гуан. На престол вступил новый император Сянь Фэн (девиз — Вселенское процветание) — еще более враждебный нам, чем его предшественник. Наши русские «друзья» немедленно начали науськивать на нас двор Сянь Фэна. На наше счастье в Нанкине, нижнем течении Янцзы, развернулось тайпинское движение под руководством сельского учителя-христианина Хун Сюцюуаня. Он проповедовал дикую смесь буддизма, конфуцианства и христианства, провозгласившая создание «Царства Небесного государства великого благоденствия» (Тайпин тяньго). Себя тоже не забыл, скромно взяв титул «небесного царя». Из Лондона настойчиво запрашивали, что делать, кого поддержать в начавшейся войне.

Жара в Гонконге наступает уже в мае. В один из таких «предлетних» дней мы пошли Слагхорном со прогуляться по местному дендрарию — свой волшебный зимний сад пока еще был только в проектах. Больше всего меня удивляли тропические растения с интересным названием «бесстыдница» — полукустарники — полудеревья, сбрасывающие кору. Неутомимые китайцы чинили стоявшую на холмике белую беседку, утопавшую в кустах белых роз. Китайский садик невозможен без синего пруда, залитого медным купоросом. (Мода, распространившаяся и у нас в Европе во времена падения императора Наполеона). Этим, кстати, китайский сад отличается от японского с его природными озерами и ручьями. Сирен Слагхорн, заразивший меня страстью к курению, достал трубку и выпустил струю дыма. Я с удовольствием последовал его примеру.

— А чтобы сделали вы? — спросил он, глядя в синеву купороса.

Слагхорн никогда не говорит, глядя вам в лицо. Он смотрит куда вбок, словно еще не вышел из своей тихой меланхолии.

— Я бы для начала посмотрел на могилы Циней, — задумчиво ответил я. — Могилы могут иногда многое рассказать о тех, кто в них лежит.

— Почему вы так думаете? — начальник не повернулся ко мне, но в его голосе мелькнул интерес.

— На днях читал заметку о странствиях Шампольона* в Египте, — ответил я. — Он говорит, что историю фараонов мы восстанавливаем по их саркофагам.

— Хотя бы прочтем их имена… — Слагхорн выпустил новую струйку дыма, явно размышляя о перспективе. — И узнаем обряд погребения и защиты рода…

На этом наш разговор оборвался. Но не для тех, кто знает Сирена Слагхорна. Его тактика — сначала обдумать идею подчиненного, доработать ее, а потом уже выдать за свою. Если вы не хотите иметь врагом Слагхорна, никогда не поддавайтесь на его провокации, помните ли вы свою выказанную ранее идею. Хорошо или плохо иметь врагом Слагхорна — сказать не берусь. Только я никогда не забуду взгляда его бесцветных глаз, когда он, глядя на гобелен с даурскими журавлями, сказал: «Никогда никого не надо ругать. Правило: виноватого прости или убей. Нельзя оставлять в живых обиженного на тебя врага». Или еще одна его мудрость: «Можешь отрезать уши — возьми и молча отрежь. Говорить-то об этом зачем?» Так или иначе, но через пару месяцев Слагхорн напрямик спросил меня, что я думаю насчет изучения гробниц хуанди. Я ответил, что идея интересная, но Маньчжурия закрыта, а, главное, у некрополя Циней наверняка стоит опасная волшебная стража.

— Насчет этого не беспокойтесь, — сказал Слагхорн. — Мы сейчас ведем переговоры с одним типом… Вы смогли бы проникнуть в Маньчжурию?

— Если у меня будет легенда, то только «за», — ответил я.

Бесцветные глаза Слагхорна изучали меня, как кот рыбу. Он кажется ленивым и сонливым, но реакция у него такая, что не советую становимся на его пути.

— Легенда будет, — спокойно ответил он.

— Когда? — уточнил я. В его кабинете всегда полно карт Китая — шеф не мыслит свою жизнь без географии.

И карусель закрутилась. Не буду описывать ее детали: в подготовке операции участвовало немало людей. Мы вышли на Ли Гук Вана, брат которого работал на императорском кладбище в Маньчжурии и за увесистый мешок золота согласился немного изменить своему императору. Я стал учеником и послушником мудрого Лай Фэна, сопровождающим его в Мукден ради получения уроков мудрости. В монастыре, куда мы направлялись, как раз помер лама из Тибета Ти Ойемпой. Среди молящихся за его душу монахов был завербованный мной в Пекине Ин Чампхой, который в одной из бесконечных погребальных молитв передал мне карту и пароли от брата Ли Гук Вана. Естественно, не бесплатно. Китайцы — не японцы, и делать что-либо по велению «долга чести» они не будут нипочем.

Мне предстояло спуститься в Восточную долину Циней. Теперь, установив невидимость, я мог рассмотреть ее в близи: передо мной расстилалась обширная долина, окруженная кольцом невысоких гор — маньчжурских сопок. Из секретных пергаментов, купленных у кладбищенского сторожа-сквиба (Ли Гук Ван постарался на славу), я знал, что в этой огромной долине расположены гробницы пяти маньчжурских императоров-хуанди**, двенадцати императриц и девяноста семи императорских наложниц. Сейчас, кажется, Цини стали хоронить своих усопших в восточном пригороде Пекина. Глупцы… Будто забыли свой завет: нельзя отказывается от прошлого и традиций если они приносят удачу. Впрочем, из всей когорты меня интересовали только пять могил.

Я еще раз осмотрелся. Эта долина мне напоминала колдографии Египта. Как и египетские некрополи, она окружена со всех сторон горами. Рядом находится озеро. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: тела усопших императоров во время похорон перевозили на лодке — подобно тому, как и в Египте тела фараонов перевозили через Нил на погребальной ладье. Далее по пути от озера в Восточную долину стоят большие мраморные ворота без стен, через которые проносили покойных императоров. Судя по странноватому бежевому свечению, здесь стоит мощная магическая защита. Самому мне через озеро и ворота не прорваться. Значит, остаются горы.

По счастью, я владею искусством анимага. Моя анимагическая форма — ящерица, которая и дала мне агентурную кличку «Игуана». Быстро наметив маршрут, я принял форму зверька, я осторожно помчался между камнями. Мне следовало быть осторожным: в Маньчжурии полно змей-гюрз и ястребов, которые охочи до ящерного мяса. От змей у меня, по счастью, была защита. Не стану подробно описывать свой путь по камням: скажу лишь, что на него ушел не один час. Осеннее солнце уже зашло за горизонт, когда я, наконец, до беловато-синего свечения. Если я был прав в своих рассветах (и если Ли Гук Ван не всунул мне «дезу»), здесь должно быть слабое место в их магическом щите. Но заклинание снятия защиты мне теперь известно. Главное не теряться. Быстро прошептав его, я нанес удар и принял человеческую форму. Ящерицей мне дальше не проскочить.

Итак, я вошел в Запретную долину. Вход смертного сюда карается самой страшной казнью: сажают живым на бамбук, чтобы он медленно прорастал сквозь тебя. Самое разумное было очертить вокруг себя защиту невидимости. Да, маньчжурские погребальные холмы напоминают вид курганов, обнесенных круглой каменной стеной. Для каждого императора — свой курган. Что же, логично.

Ближайшей от меня будет гробница императора Цянь Луна, умершего полвека назад. Если план не врет, то она здесь, справа. Вход защищает невидимая пакость в виде обескровивающего черного облака, но для него у меня в запасе есть «Exspulso». Судя по черным клокам, мелькнувшим передо мной, оно сработало на славу. Открытие двери должно произвести заклинание «Лун Юн» («славная гармония»), дополненная указанием объема магической массы вошедшего. Почему бы и нет? Операция проходит вполне успешно.

Проникнуть внутрь мне пришлось снова под видом ящерицы. Совершенно незачем оставлять указанием на объем моей настоящей магической массы. Зато внутри я сразу понял, что француз де Гинь был прав — либо китайцы произошли от египтян, либо египтяне от китайцев***. Как и в Египте, маньчжурские гробницы — подземные помещения, врытые в склоны холмов. И даже устроены те и другие примерно одинаково: нисходящий ход, который заканчивается погребальной камерой. Что же, вот за этими ступеньками мне пора снова стать человеком, достать из кармана белую свечу и, прошептав простейшее «Wingardium Leviossa», пойти дальше вниз.

Идти оказалось оказалось невероятно интересно. На входном проеме было начертано несколько коротких надписей на санскрите. Те же надписи повторялись и на других проемах, ведущих в погребальную камеру хуанди. Ни слова на маньчжурском алфавите… Я покачал головой и зажег свечу еще ярче. А вот стоп… Нечто подобное я видел у Лай Фэна… Тибетские надписи… Да, безусловно, тибетских надписей здесь огромное количество! Они определенно покрывают все стены и своды гробницы. Я не знаток тибетского, но даже по обрывочные фразам понятно, что это выдержки из тибетской «Книги мертвых» — той самой, что описывает путь души от смерти к новому рождению. Как бы я хотел сохранить ясное сознание до конца, и сам выбрать себе будущих родителей! Но такое право надо заработать хорошей кармой — не одной жизнью.

Я не заметил, как оказался возле второго дверного проема, ведущего в погребальную камеру. Здесь повторены те же надписи на санскрите, что и на входе в гробницу… Сплошной санскрит. Я не знаток этого языка (разве что некоторых заклинаний в порядке самообороны), но мне это и не нужно. Братец Ли Гук Вана сообщил, что второй вход легче первого. Чем же он может быть легче? Только одним. Читаю надпись на санскрите и пробую сначала «Allohomora», затем «System Aperio». Не работает. Остается китайский эквивалент, произнося который, нужно не забыть представить, как Лао Цзы открывает ключом Небесные Врата. Дальше, как в сказке, — с третьего раза вход в погребальную камеру открылся.

И вот я в самом склепе. Он, разумеется, тоже защищен проклятием, поражающим незваного пришельца язвами и малярией. Чтобы войти в нее нужно хорошее противоядие, и я поскорее достаю из тюбик с нужным зельем. Теперь, выпив черной жидкости, я защищен примерно на полчаса. Надо поторопиться. К такому повороту, как отсутствие китайского, я не готов. Маньчжурский так и вовсе запретный язык. Разумеется, я давно раздобыл и изучил их алфавит, но проку от этого тоже немного. Ведь это надписи из «Книги мертвых». Лев с вазой на спине мне тоже не поможет. Жаль, время уходит…

Так, передо мной могила императрицы. Статуэтка, изображающая, как и положено, мужскую силу покойного хуанди. Все стандартно, хотя… На императрице индийская одежда и пятнышко между бровями, как у индийских женщин. Напротив барельеф играющего и поющего воина — видимо, самого хуанди. Я смотрю на него и вспоминаю другую гравюру, когда-то удивившую меня: насколько первые Цини было мало похожи на настоящих китайцев. Добавим сюда императрицу в индийской одежде и с индийским пятнышком между бровями. Затем перевожу взгляд на потолок со смутными в полумгле силуэтами трех Будд. Пазл сложился.

Мне осталось узнать последнюю тайну. Тишина смерти висела надо мной, заставляя всякий раз оглядываться в поисках призраков. Я подхожу к гробнице и разбираю маньчжурские письмена. Сейчас мне нужно только одно, самое главное, и я его, конечно, нахожу. Айсинь Геро Хон Ли. Цель моей миссии достигнута, и я спокойно могу собираться в обратный путь. Что же, пожалуй это и к лучшему. Мне все время казалось, что здесь я незваный гость, а настоящий хозяин смотрит на меня. Кто был этот хозяин? Хуанди Цянь Лун или…? Моя белая свеча уже пролетала над выходом из нижней камеры, когда я заметил громадный барельеф Будды на алмазном престоле. Он внимательно смотрел на меня отстраненным взглядом, но я почему-то чувствовал каждой клеткой тела, что он знает, где я. И ваш покорный слуга не выдержал и впервые в жизни, сложив руки у подбородка, зачем-то поклонился ему, как верный послушник.

Через день Слагхорн получил через зеркала следующий документ, который незамедлительно направил в Лондон:






Будда на алмазном троне напомнил мне один важный для меня разговор, произошедший незадолго до моего спуска в гробницу хуанди Цянь Луна. Уже вечерело, когда мы с Лай Фэном подходили к монастырю, где должны были состояться похороны ламы. Видеть погребальные обряды — не самое приятное в нашей жизни, и если бы не моя миссия, я ни за что на свете не пошел бы смотреть лишний раз на мертвое тело. Еще страшнее, что мы окружаем смерть чудовищными обрядами, которые только усиливают наш мистический ужас перед ней. Разве мы боялись бы ее так, не будь вокруг нее елея, пения, слез и тошнотворного запаха похоронной хвои? Незаметно для себя, я поделился своими страхами с Учителем.

— Смерть не мистична, — вздохнул Лай Фэн. — На самом деле ее природа похожа на то, что вы, люди Запада, называете наукой. Смерть есть Бардо жизни, а Бардо лишь переход между двумя состояниями.

— Не совсем понимаю, — покачал я головой.

— Ты спишь и, значит, пребываешь в Бардо сна между вчера и сегодня, — пояснил Лай Фэн. — Точно также и смерть есть только Бардо между двумя жизнями.

— Значит, моя душа… — запнулся я. — Будет пребывать в Бардо, до того, как я рожусь заново? — Очертания вечернего монастыря становились все отчетливее, порождая во мне некое подобие мистического страха,

— Не совсем так. То, что ты называешь душой, умрет, как умерло и твое тело. Реинкарнирует твой дух, — поднял сморщенный палец Лай Фэн.

— Но как это… Произойдет? — спросил я. Доносившиеся с горы удары гонга становились все отчетливее, оповещая путников о приближении к монастырю.

— Ты не можешь понять «Книгу Мертвых», ибо мыслишь буквально, — старик опустил посох на камень. — Ты умер и видишь свое тело со стороны. Просто от него отделилось другое, тонкое тело, невидимое другим людям. Оно тоньше воздуха. Сейчас ты увидишь Белую Каплю — божественный свет, твою истинную сущность.

— И я пойду к нему? — я посмотрел на одинокий куст дикого крыжовника возле камня. Сейчас мне как никогда хотелось узнать разгадку самой большой тайны нашей жизни.

— Если бы ты и я были праведниками, то да, — кивнул Лай Фэн. — Мы бы потеряли себя, растворившись в божественном свете — то, к чему мы и стремимся. Но мы еще порочны и греховны, а потому в то же миг уже бежим со страхом от света и оказываемся в темноте, где лишь сияет наша суть — Белая Капля. Мы видим свой Дух, часть божественной природы, но мы уже не едины с ним. Наша душа в Бардо отпала от божественной природы и снова нуждается в грубом теле.

— Поразительно! — прошептал я, искренне удивленный. — Наше тело только начинают готовить к погребению, а мы уже ждем новое?

Кусты боярышника зашевелились на склоне от налетевшего ветра, словно умоляя мудрого Лай Фэна продолжать беседу.

— Да, это так… — ответил старик, как нечто само собой разумеющееся. —Твое тело, видимо, только обмывают для погребения, а твой Дух уже покинул Бардо Верхнего Мира Форм, ибо еще не дорос до него! Он следует в Бардо Мирных Божеств, где будет пребывать около трех дней. Тебя окружают красивые боги и богини, зовущие тебя к себе и дарящие тебе чай и лотос. Ты хочешь к ним, но они тотчас исчезают.

— Потому что я недостоин? — вздохнул я. Гонг становился все громче, словно говоря о смерти.

— Потому что их нет в реальности… — чуть снисходительно улыбнулся Лай Фэн. — Вы, люди Запада, все меряете как награду и наказание, а потомк не понимаете мудрость Лао Цзы: «Все вещи на свете родились из бытия, само же бытие родилось из небытия. Дао есть пустота».

— Я снова не понимаю, — вздохнул я.

— Потому что ты не хочешь понять природу Бардо, — ответил Лай Фэн. — Прекрасные Боги и Богини — олицетворение твоих добрых мыслей и дел, добра, жившего в тебе. Как, благодаря похоти, ты видишь во сне прекрасную деву, которой мечтаешь обладать. Существует ли эта дева? И да, и нет… Нет, ибо она есть лишь в твоем Бардо. Да, ибо, твое Бардо — часть божественного мира.

— Но в таком случае Бардо Гневных Божеств будет… — догадался я.

— Олицетворением твоих злых мыслей и поступков, — невозмутимо ответил Лай Фэн. — Ты идешь по миру, не замечая зла. Теперь, идя с ужасом по Бардо, ты видишь, сколько зла ты причинил или хотел причинить. Скорее всего, от ужаса ты лишишься памяти о прошлом, но, имея дисциплину ума, можешь сохранить ее.

— Это как сон… — Я удивлялся искренне его словам. — Я есть и меня нет. Я существую как сон перед новой жизнью? — Сейчас мне чудилось, будто я стою в старой пагоде перед бронзовой статуей Будды, и передо мной плывут тысячи бессвязанных цифр.

— Теперь ты понял слова Будды о том, что после смерти станешь всем и ничем? — охотно кивнул Лай Фэн. — В Бардо смерти ты существуешь как сон о себе. Ну, а существует ли сон — решать тебе самому, — улыбнулся старик уголками рта.

— Но как потом я рожусь заново? — недоумевал я, глядя с немым восхищением на его серую одежду. Мне казалось, что в мире нет тайны, которую не знал бы этот старый китаец.

— Очистившись от добра и зла прошлой жизни, ты летишь в Бардо Нижнего Мира Форм, — спокойно ответил Лай Фэн. — Ты видишь множества видений счастливых пар, сливающихся в единое целое, как и положено Инь и Янь. Одно из видений засосет тебя к себе: это будут твои родители. Небо уже подобрало тебе родителей и семью, назначив новый урок в соответствии с твоей кармой.

— И я пойму, кем рождаюсь? — с недоверием спросил я. Зловещий гонг сливался с вечерним небом, не позволяя мне до конца поверить, что все пройдет легко. Или уже прошло? Но где тогда прошлое, и где будущее, если будет то, что было?

— Если ты позавидуешь мужу, обладающему девой, ты обречен быть мужем. Если позавидуешь деве, как ей обладает муж — станешь девой. Впрочем, умея концентрироваться, ты сможешь пожелать, как захочешь.

— А карма — мой опыт прошлой жизни? — спросил я, думая о том, что надо насильно позавидовать мужу.

— Это то, что осталось в тебе после прохода Бардо Мирных и Гневных Божеств, — ответил Лай Фэн. — Владеющий духовной практикой, но не праведник, еще сохранил ясность ума и сам выбрал себе видение. Но большинство смертных понесет ветер.

— А потом… Наступает рождение? — начал понимать я.

— Для тела. А для души, как раз наступили три года отдыха, — ответил Лай Фэн. — Оказавшись в утробе матери, твой Дух впадает в забвение: он, наконец, обрел подходящее ему тело младенца! Ты выйдешь из него через три года, словно очнувшись от сна: когда поведешь ручками и поймешь, что я есть я. Дух проснулся — пора идти на новый урок. А прошлую жизнь ты еще помнишь урывками, как далекий день после долгого сна.

Я посмотрел на боярышник и дикий крыжовник, листья которого чуть тронула желтизна. Маньчжурская степь в самом деле кажется пустой и унылой.

— Зачем тогда читать молитвы над телом умершего ламы? — спросил я с искреннем недоумением.

Старик послал мне хитроватую улыбку.

— А ты предпочитаешь спать один или в объятиях той белой, как снег, девы с золотыми волосами, о которой мечтаешь до сих пор? Так и душе приятнее, чтобы ее путь через Бардо был легким и счастливым…

Я вздрогнул, подумав с легкой досадой, как легко старик разрушает мою ментальную защиту.




Итак, новый пятьдесят пятый год я встретил в нижнем холле дворца. Несколько пар в самых пестрых одеяниях бегали вокруг меня, словно ища возможности для уединения. Наивные, они полагают, что никто их не заметит. В одной из девиц, которую сопровождал кавалер, я признал кузину Арнольда — ту самую, что наколдовала себе маску-копию лица. Я едва подавил смешок: всегда было забавно смотреть на пары, где мужчина ниже женщины. Любопытно, как этот горе-кавалер поднимет ее на руки? Впрочем, тут недалеко есть мраморный фонтан с наколдованными маленькими драконами, которые извергали огонь. Место для курильщиков. Недалеко стоял пожилой волшебник в смокинге и раскуривал трубку. Хвала Мерлину, он не навязчивый тип…

На лестнице слышались разговоры — большей части невеселые. Дамы и кавалеры в масках все чаще поминали про наши неудачи. Да и откровенно говоря, чему было радоваться? Мы отбиты от Камчатки и Кронштадта. Наш славный флот, потеряв на минах корабли, ушел из Балтийского моря не солоно хлебавши. Мы проиграли под Балаклавой и едва устояли под Инкерманом, положив две трети наших полков. Мы до сих пор не взяли Севастополь, а буря уничтожила треть нашего и французского флота. Австрийцы, с которыми столько возился император Наполеон, предательски молчат. И если русские в самом деле поднимут против нас своих друзей-самураев, наши дела станут еще хуже…

Мне необходимо сосредоточиться, подумать об увиденном. Ключевой вопрос: каким образом Рафаэлла Бэрк может одновременно гнить в земле и блистать на балу? Я осторожно стал ходить, стуча каблуками по мраморному полу. Пока приму за основу рабочую гипотезу. Скорее всего, Рафаэлла умерла — это раз. Женщина под ее личной была под обороткой — это два. Она прекрасная актриса — это три. Она хорошо знает индийскую культуру, образована и эрудированна — это четыре. Хорнби, читающая «Махабхарату»? Не смешите мои тапочки.

Я затянулся и прислушался к дробному гулу фонтана. Мимо меня мелькнула пара в масках дракона и журавля: видимо, хотят уединится. Какие выводы? Понятно, что для обороток взяли немного волос еще живой Рафаэллы. Но сколько они могли их взять? Мало. На год не хватит. Значит, эта дама прибегает к ним только в самых крайних случаях — остальное время действует легенда, что она живет на континенте. Видимо, сегодня выдался именно такой случай.

Эксцентричная кузина Арнольда тем временем исчезла. Напрашиваются два вывода. Малфой тоже в игре или они в нем уверены на сто процентов. Но куда интереснее другое. Волосы Рафаэллы скоро закончатся, как ни крути. Что они будут делать тогда? Выходит… Через некоторое время им будет уже все равно, разоблачат подмену Хорнби или нет? Интересный поворот…

— А, вот ты где, дружище, — я почувствовал хлопок по плечу. — Моя шлюха, смотрю, нашла и тебя?

Его голос звучал чуть насмешливо, но мне показалось, что в нем есть некая наигранность. Он, похоже, в самом деле был задет тем, что Рафаэлла обратила на меня внимание. Или играет? Но в таком случае, должен признать, что в лице Арни театры потеряли отменного актера.

— Тебе же лучше, — я попытался ответить также шутливо. — Малфой приревнует, вызовет меня на дуэль, и я верну Хорнби тебе.

Арнольд не ответил. Несколько мгновений он рассматривал улыбавшиеся парочки, словно ища кого-то. Затем вдруг дернулся и, махнув головой, посмотрел в сторону египетской колонны.

— Знаешь, старина, я все больше прихожу к выводу, что женщины занимают одно из самых низких мест в природе, — вздохнул Арнольд.

— С чего это тебя протянуло на такие мысли? — спросил его я, также глядя на полутемный силуэт стелы фараонов.

— А вот смотри… — Мой друг легким движением руки поправил маску. — У меня была кошка Арси… Хорошая кошка! Я отпоил молоком и поселил в доме. Так Арси шла ко мне на колени, ласкалась, сворачивалась клубком у меня на кровати… Кошка за добро платит добром! А теперь скажи, какое живое существо платит за добро злом?

Я задумался. Арнольд говорил свободно, но с легким надрывом в голосе, словно произносил давно заготовленный монолог.

— Рептилии, скажешь? Нет, змеи верны змееустам и факирам — тоже за добро платят добром. Факиры их поят молоком и кормят фруктами, а змеи за это не подводят их на выступлениях.

— Хочешь сказать, что женщины за добро платят злом? — задумался я.

— Разумеется! — воскликнул Арни. Я обернулся, чтобы проверить, не услышал ли нас кто. — Ты можешь ее кормить, поить, одевать, любить, но она всегда оставляет за собой право предать, улизнуть, сбежать… За добро женщина платит злом — значит, она стоит в развитии ниже, чем кошки и змеи!

— Хорнби все-таки не все женщины… — начал было я, но Арнольд меня не слушал.

— Кто за добро платит злом? Раки какие-нибудь… Скорпионы… — помотал Арни рукой… — Гусеницы… Да! — вдруг схватил он меня за руку в каком-то неведомом порыве. — Женщины сродни гусеницам: пожирают твой сад и уползают дальше! Ты берешь бабочку, думая какая она красивая, — наигранно рассмеялся он. — Но бабочка — это всего лишь сытая гусеница, которая готовится обожрать твой сад. И не думай, что она скажет тебе спасибо, когда наестся!

Я не перебивал его: глупо перебивать человека, когда он в истерике. Пусть выговорится, а там видно будет. Но про себя я вдруг подумал, что при расставании с женщиной ты чаще всего испытываешь странное облегчение. Мир приобретает новые краски. Никто не истерит и не требует постоянно чего-то. Не надо изводить себя мыслями «любит — не любит», если она забывает ответить тебе на письмо или отказывается от встреч. Не надо постоянно напрягаться, так или не так ты ей написал, так или не так ты что-то ей сказал, в чем ты виноват, что последняя встреча закончилась неудачей. Ничего этого нет — можно просто жить и радоваться, делая так, как удобно тебе.

— Если ты будешь болеть — максимум, что она сделает, принесет тебе шоколадных бобов и упорхнет, — продолжал Арнольд.

— Ну ты и привереда! — рассмеялся я. — Знаешь, принести шоколадных бобов для женщин подвиг! Вспомнила, что ты болеешь — уже, считай, любит!

Я показал, что намерен идти назад в главный зал. Перед глазами снова замелькали пары, стоявшие под матовыми облаками фонарей. Сверху сыпался небольшой наколдованный снег, напоминая, что на дворе все-таки зима. Эльфы суетились и здесь, разнося гостям напитки. Мимо нас промчались пары в разноцветных одеждах. Волшебник лет пятидесяти в черной мантии с блестками раскланивался с улыбкой перед семейной парой. Ага, вот и наш Дон Жуан — Эрнест Малфой в окружении двух нежных девиц, которым он рассказывает какие-то истории. Судя по блеску в их глазах — истории на грани приличия. Похоже, герой-любовник не очень тоскует по Рафаэлле и ищет новую интрижку.

— Все восхищаются красотами бабочек… А ведь бабочка — это всего лишь до сыта наевшаяся гусеница! — Арни продолжал развивать понравившуюся ему мысль.

Я устало посмотрел на Малфоя и обомлел. Мне показалось, что какое-то заклинание ударило между глаз так, что из них посыпались искры. Передо мной стоял никакой не мот, ловелас и кутила, а обыкновенный русский офицер! В свое время я видел их в Пекине и Гонконге. Дело не только в их особой выправке лучших в мире кавалеристов… Точно, как у так называемого «Малфоя»… Вот этот жест — твердо и с мгновенной скоростью протягивать фужер, по-офицерски обхватив его тремя пальцами… Где же я его видел? Да, правильно, в Гонконге я встретил русского офицера у входа в городской дендрарий. Именно так он протягивал бокал на маленький столик. То же мгновенное движение белой перчаткой, и точно также он сжимал бокал тремя пальцами…

Я украдкой бросаю взгляд на Малфоя, но наваждение уже испарилось. Малфой снова был Малфоем: наглым, глуповатыми сластеной, что-то лепечущим дамам. Нет, он похоже тоже покосился краем глаз на меня. Мерлин, неужели заметил мой интерес? Я осторожно прикусываю нижнюю губу, чтобы ничем не выдать моей чехарды мыслей. Особенно, когда в такт ей под веселое повизгивание гостей гремит музыка.

Мы вошли в главный зал, откуда донесся праздничный запах хвои. Вычурные танцы как раз завершились, и молодежь перешла на галоп. Это немецкое новшество (в германских землях нравы посвободнее наших), буквально покоряло всех — даже наши тихонько танцевали его после пышной программы выпускного. Я рассеянно смотрел на прыжки, все еще как в тумане вспоминая ту сцену. Собственно говоря, что у меня есть кроме одного жеста младшего Малфоя? Ровным счётом ничего. И всё же…

— Может, пригласить кого? — плотоядно вздохнул Арнольд, глядя на стоявших в отдалении барышень. Они, похоже, были еще слишком юны и находились под контролем какой-то бонны.

— Поздновато, жди своего тура, — качнул я головой в такт музыке, хотя мои мысли были далеки от флирта.

Могла ли под видом Рафаэллы находится некая русская напарница «Малфоя»? А почему бы и нет? Скандальная пара, живущая на континенте — идеальная легенда для подобного рода центра. А настоящим Малфою с Рафаэллой надо только… Впрочем, им ничего не надо. Поставлять волосы на оборотки, молчать, да получать мзду — свои тридцать Серебренников. Арнольд, хвала Мерлину, помчался наблюдать за девицами, а я… Я лучше тоже сменю позицию — чтобы невзначай понаблюдать за Малфоем.

Свечи вспыхнули, словно приглашая к танцам. Заиграл веселый, хотя и назойливый гавот. Я осмотрелся. Так, Малфой не теряет даром время: он крутится с кузиной Арни. Той самой, что сделала маску в виде копии лица. Вон мелькает ее платье. И вот как ловко Малфой переступает и постукивает каблуками — словно она уже почти в его власти. Интересно, о чем они говорят? О чем угодно… Могут обменяться шифрами и сведениями. Могут договориться о деталях операции… Могут…

«Нет, дружище, ты уж совсем дошел, — сказал я себе, глядя, как эльфы разносят печеные яблоки в позолоченной фольге. — Это просто Малфой, который хочет обладать экстравагантной девицей. А я — идиот, ставший жертвой своей подозрительности…»

— Вы куда-то пропали, мистер Роули…

Я обернулся, услышав нежный певучий голос. Да, сомнений не было: осторожно бредя по залу, я ненароком набрел на Блишвиков. Довольно интересно, что эта семейная пара не танцует, а погружена в милую беседу. Хотя лично я за право повести под руку эту утонченную и ехидную синеглазку в черных очках отдал бы многое…

— Рад видеть вас, — наклонил я голову, глядя на Блишвиков.

— А вы, оказывается, чудесный танцор, мистер Роули, — улыбнулась мне дама. — Может, чуточку излишне точны, как все математики, — чуть скосилась в сторонку красавица.

— Вы полагаете, что я математик? — покачал я головой. Эльфы разносили входящее в моду шампанское. «Союзники», — ехидно подумал я.

— Не удивлюсь, если это так, — миссис Блишвик, ответила мне легким движением веера. — А вот мы с мужем спорим на историческую тему, — лукаво улыбнулась дама, — кто победил бы: римляне или монголы Чингиз-хан? Рассудите нас, — снова махнула она веером.

— Конечно, монголы, — ответил я не задумываясь. Откуда-то сбоку послышался шум веселые женские голоса — кажется, полетело конфетти.

— Вы полагаете, что русские были бы сильнее римских легионов? — с удивлением посмотрел на меня мистер Блишвик. Я снова удивился его бесцветным глазам: похоже, хоть что-то задело его за живое.

— Разумеется, — ответил я. — Они не стали бы биться с римлянами, а заманили бы их в свои безводные степи, за тысячи миль от дома. Где нет ни еды, ни нормального питья. Где начались бы эпидемии. Тогда они стали бы отравлять воду и терзать их набегами мелких отрядов — как комариными укусами. Ну, а потом, когда римляне лишись бы большей части своей армии…

— Но ведь именно так они и победили Бонапарта! — в синеве глаз миссис Блишвик мелькнуло что-то похожее на смесь страха и восхищения.

— Вы верно подметили… — начал было я и тут же проглотил остаток фразы. Желтое платье Олеандры Бэрк напротив нас кружилось в такт мелодии. Рядом отстукивали такты черные штиблеты Эрнеста Малфоя. Стоп. Раз, два, три… Он не скользит по полу, а пристукивает каблуками. Раз, два… Лихо! Он берет ее руку… Раз, два… Так жестко впечатывают каблуки только военные. Он военный… Он без сомнения военный… Надо выяснить, где они с Рафаэллой живут в Лондоне.

— Ой, простите, мистер Роули! — услышал я голос с хрипотой.

Передо мной стояла Олеандра Бэрк. Пока я задумался, танец закончился и гости стали готовиться к новым. Вблизи ее желтое платье выглядело совсем лимонным, подчеркивая стройность фигуры. К моему удивления она чуть не потеряла равновесие, и я скорее протянул ей руку. Ее белая перчатка скользнула по моей руке, и я невзначай взял ее за локоть.

— Все в порядке, мисс Бэрк? — учтиво наклонил я голову.

— Благодарю вас, мистер Роули, — прошептала Олеандра. — Я уже много наслышана о вас от кузена! — Гул нарастал, словно предупреждая о чем-то интересном.

— Надеюсь, хорошее? — спросил я с искреннем удивлением. Две дамы не отходили от цверга, словно желая узнать, что будет дальше. Ага, вот и Малфой… Идет к Ноттам и к…

— Как же иначе? — улыбнулась девушка. — Мы еще пообщаемся с вами, — махнула она ручкой. Да, Арнольд с партнершей недалеко от Малфоя. Муж-рогоносец и счастливый любовник. Хотя… Муж и любовник покойницы — звучит…

— А теперь — «Котильон»! — торжественно провозгласил цверг.

Раздались аплодисменты. Этот танец теперь считается королем балов. Обычно его танцуют любовные и семейные пары, а церемонимейстер объявляет пары. Но нынче все под масках… Вот бы станцевать его с той дамой в легком белом платье по имени миссис Блишвик… Но у нее
есть муж… Хотя, что муж? Зачем-то сказав себе, что за счастье надо бороться, я посмотрел на Джамбо Блишвика и прошептал «Чжао Инбо!» Да, легкий вариант нашего «Империо». Передо мной возникла белая пелена тумана… Тумана, но не киселя… Видимо, у мистера Блишвика слабая ментальная защита. Что же, тем лучше.

Я не ошибся. Джамбо Блишвик, как ни в чем не бывало, подошел к Марине Нотт (точнее, бывшей Нотт) и, взяв ее под руку, повел в круг. Несколько мгновений Мисапиноа Блишвик с изумлением смотрела на мужа. Мне показалось, что рядом послышались смешки. Однако сейчас я не хотел рассуждать. Будь что будет, а я рискну. Подойдя к даме в черной маске, я протянул ей руку.

— Вы позволите, миссис Блишвик?

Несколько мгновений женщина изумленно смотрела на меня. Сейчас в облике свечей она казалась особенно прекрасной. Затем, словно выйдя из потрясения, радостно улыбнулась и сделал изящный книксен.

— Благодарю вас, мистер Роули, за оказанную честь, — кивнула она. Несмотря на прикрывавшие ее лицо черные полуочки, я был уверен, что она довольна произошедшим. Интересно чем: тем, что танцует со мной или тем, что преподнесла урок так нетактично поступившему с ней мужу?

Музыка звучала сильнее. Я осторожно взял ее маленькую ручку в белой перчатке, словно боясь обжечься о свою давнюю мечту. Однако дама погладила тонкими пальчиками мою ладонь, словно утверждая, что все будет хорошо. Мы быстро пошли в круг, и, мгновение спустя, кружение захватило нас обоих. Миссис Блишивик танцевала настолько легко, что казалось, не касалась, а пролетала над полом. Мне иногда стоило немалых усилий, чтобы успеть перехватить ее маленькую ручку и точно сделать нужную фигуру. Она танцевала так, словно это было вершиной ее наслаждения, словно она была вилой, которая вот вот превратится в белую тонкую птицу и, взмахнув крыльями, взлетит от пола. Кружение с ней казалось мне настолько невероятным, что свечи, люстра и елочные огни поплыли передо мной, как в волшебной метели. Словно мне опять было одиннадцать лет, и я в последний день перед каникулами, смотрю на метель, ожидая скорого рождественского чуда.

Фигура сменилась. Пары становились в ряд, подняв руки. И я, позабыв обо всех мыслях, крепко сжал белую перчатку миссис Блишвик и потащил ее за собой, чтобы пролезать под этот лес рук. Она легко бежала со мной, также поглаживая мою руку — будто мы были шаловливые дети, сбежавшие с занятий или решившие украсть конфеты у строгой мамы. Потом мы вылезли из моста рук и под общие апплодисменты встали в очередь, также подняв руки, чтобы пропустить другие пары. Вот и Арнольд бежит со своей кузиной Олеандрой, а Малфой… С Александриной Флинт, что ли… Мы посмотрели с миссис Блишвик друг на друга и вдруг весело рассмеялись, забыв все правила игры. «Муж…» — подумал я, но он как раз весело пролезал под руками с Мариной Нотт — моей первой школьной любовью. «Как весело все может быть в жизни», — подумал я вдруг, глядя на елочных фей. «Да, очень весело», — словно отвечали мне счастливые глаза миссис Блишвик. Я перевел взгляд на елку и увидел черные часы с золотыми стрелками: они словно напоминали мне, что счастье видеть ее белый наряд, счастье держать ее руку, счастье ловить легкий дурман танца и хвои не кончится никогда. И, наконец, когда снова дошла наша очередь, я взял ее за руку и потянул за собой под лес рук.

— Красивые шишки, правда? — шепнул я даме, затягивая ее за собой. Шары на елках сами собой заиграли музыку, а часы стали отбивать удары в такт мелодии.

— Правда! — вдруг не задумываясь ответила мне Мисапиноа, как веселая девчонка. — А вы видели итальянские шишки?

— Нет, только японские, — ответил я, утягивая ее за руку вперед и вперед. Я и сам словно опасался, что ее белое платье исчезнет в наколдованной метели.

— А итальянские большие и тяжелые, — весело ответила мне спутница, крепче сжав мою руку. Ее тонкое тело казалось мне сейчас вершиной совершенства. С потолка посыпалось конфетти.

— Вы мне расскажете про Италию? — спросил я, когда мы вылезли из-под рук.

— Да хоть сейчас! — весело ответила мне дама. Я не мог поверить, что эта девочка с чуть порозовевшими скулами и радостными глазами была той холодной светской дамой, что шла с мужем по мраморной лестнице.

Наши слова потонули в усиливавшихся визгах из-за метели. Был третий или четвертый час новогодней ночи. Музыка завершилась, и я, забыв про все условности, вдруг взял за руку даму (точнее, девушку) в черных очках и и потянул за собой к выходу. Миссис Блишвик не сопротивлялась, а охотно пошла за мной. Я с удовольствием слушал, как нежно цокают ее каблучки по мраморному полу. По дороге нам попался эльф, раздающий мандарины. Я тотчас забрал его и, почистив движением пальцев, протянул белокурой спутнице.

— Будете мандарин? –спросил ее я c улыбкой.

— Буду, — с улыбкой ответила она. — Ой, сэр Ланселот, мы кажется ушли слишком далеко.

— Ерунда, — весело ответил я, и, взяв за руку, потянул ее к лестнице. Ее муж еще полчаса побудет под «чжао инбо», а потом будет с трудом вспоминать, что там было. Миссис Блишвик весело ела мандарин, словно на мгновение забыв о своих жеманных манерах. Мимо нас мелькнули пары, но, похоже, им было уже все равно.

«Девушка Блэк всегда помнит о манерах, — подумал я, глядя на тающее в огнях ее белое платье. — Она из самого знатного рода….»

Рода… Я посмотрел в бокал золотистого вина и в этой игре огней праздничных огней влажных роз в петлицах и вспомнил вечер дома.

Мы с матушкой сидим за большим столом. Добродушный сельский эсквайер мистер Бертрам говорит что-то вроде «Ох уж эти китайские церемонии». Я, как и положено воспитанному человеку, также изобразил улыбку.

— На самом деле, за этим сокрыт серьезный смысл, — спокойно ответил я. — Китайские темные волшебники освоили способ убивать человека через проклятие его родового имени. Это сложнейший вид черной магии, и он редко кому удается. Но эффект от него подобен поцелую Дементора.

— Через проклятие родового имени? — насторожились черные глазки Арчибальда Селвина. Он, похоже, знал гораздо больше, чем притворялся.

— Именно так. Чёрная магия отлучает вас от рода и крови, — подтвердил я. — После чего вы становитесь беззащитным для самого легкого удара.

— Вкусный мандарин, мистер Роули, миссис Блишвик коснулась моей руки, словно возвращая к реальности.

Мерлин, я ведь не заметил, как вытянул ее на лестницу. Но… Я вздрогнул, удивившись сам своей мысли. Вполне возможно, что для решения моей невыполнимой задаче мне не понадобится никакой обскур. Впрочем, об этом потом. Сейчас я просто смотрел в морскую синеву ее глаз, и не сомневался, что Венера, богиня любви, родилась из темно-синей морской пены.






Примечания:

* Шампольон Жан-Франсуа (1790 — 1832) — выдающийся французский лингвист и египтолог.

**Хуанди — китайское название императора.

***Такая теория де Гиня пользовалась популярностью в Европе до середины XIX века.