Глава 5, в которой сэр Ланселот узнает про необычные зеркала и подвергается высокой степени унижения

Лао Цзы написал удивительный поэтический этюд: «Однажды я уснул, и мне приснилось, что я — лимонно-желтая бабочка, порхающая по цветам. Я собирал их пыльцу, наслаждаясь солнечным летним днем. Я проснулся и не знал: то ли мне приснилось, что я бабочка, то ли бабочке приснилось, что я человек».

Я знал этот этюд со школы: меня обучила ему райвенкловка Ксин По. Это было одно из первых упражнений, которое я научился писать по-китайски. Сама Ксин то ли писала, то ли рисовала его кисточкой на шелке сверху вниз. Я попросил разъяснить его мне Лай Фэна, когда мы прогуливались по унылым низким сопкам возле Мукдена. Стоял теплый августовский день. Легкий ветер словно предвещал осень, напоминая, что закат уже не за горами. Старик улыбнулся и сказал:

— Все просто. Каждый день ты пребываешь в двух мирах, не правда ли? В мире сна и мире яви. Никто не знает, какой из них истина, а какой — грезы.

— Почему? Мир, в котором я живу — реальность, а сон — мир грез, — ответил я, рассматривая сначала серый халат Лай Фэна, а затем ковер из бессмертников — цветов, которыми заросли необъятные просторы Маньчжурии.

— Только потому, что большую часть суток ты проводишь в мире, называемом «явью»? — спросил меня Лай Фэн. — Но что тогда ты скажешь о ребенке или о старце, которые большую часть дня проводят во сне? Какой из двух миров реальнее для них? А ведь мы говорим только о сне и яви, — улыбнулся старик.

Я со вздохом сорвал цветок бессмертника и потрепал его в руках.

— Никогда не понимал, как такой мудрый человек, как Лао Цзы, мог восхвалять невежество, — вздохнул я. — Меня всегда изумляла его жуткая мысль: «Откажись от учения и избавишься от печали». — Я посмотрел на горизонт, сразу вспомнив школу — компанию возвращающихся с квиддича гриффиндорцев.

— Лао-Цзы говорил не о том, что ты думаешь, — снова улыбнулся Лай Фэн. — Он лишь поставил тебе выбор — стать умным или счастливым. Ты сейчас вспомнил грубых и невоспитанных, но счастливых детей…

При этих словах я вздрогнул: старик все еще разрушал мою окклюменцию.

— Однако, ты должен признать: они были счастливее тебя и твоих одноклассников, мечтающих вкусить плоды добра и зла, — продолжал Лай Фэн. — Они веселились, дрались, издевались, получали любовь и вожделение дев… Они были счастливы, как счастливы вот эти тушканы, — указал он морщинистой рукой в поле. — Ты счел их удовольствия низменными и решил вкусить от древа познания Инь и Янь и даже самого Дао. Ваши сущности выбрали разные пути.

— И потому… Моей сути снится, что я человек, а им — что они бабочки?

Лай-Фэн рассмеялся. Я недоуменно посмотрел на него.

— Прости, но я иногда действительно удивляюсь тому, как однообразно мыслят люди Запада — их словно с детства заключили в клетку мыслей и картинок. Совсем наоборот! В тайных мечтах человек вроде тебя видит себя счастливой и свободной бабочкой, а сущности тех детей иногда грезится, что они пошли чуть дальше изначального Дао. Но ты не можешь избавиться от учения и печали, также как они — от своих наслаждений первобытными удовольствиями.

— Выходит… — я посмотрел на лучи заходящего Солнца… — Нам мешают быть счастливыми тайные желания нашего Духа?

— Наконец-то ты понял слова Будды, — поднял старик морщинистый палец, — «существование есть мучение; причина его есть бессмысленное хотение, не имеющее ни основания, ни цели». Твои собраться воспринимают эти строки о тайных мечтах духа чуть ли не за призыв к самоубийству, — горько вздохнул он.

Тогда я понял, что если бы Лао-Цзы стал бабочкой, ему приснилось бы, что он человек. Интересно, а что бы приснилось моей сути? Я ведь почти никогда не помнил свои сны…





Я ожидал увидеть изысканную роскошь, а вместо этого увидел бедноту. Моя матушка наверняка назвала бы это «благородной бедностью». (Хотя каким образом бедность может быть благородной, мне трудно сказать: думаю, это придумали промотавшиеся роды, чтобы скрыть свои неудачи). Не то, чтобы замок Блишвиков был уж совсем полной беднотой, но стены изрядно износились и во многих местах были видны следы недавней кладки. Перестроить замок у Блишвиков явно не хватало денег — только поддерживать его едва-едва в прежнем состоянии.

Мой скепсис усилился, едва мы вошли в сам замок. Оказалось, что большая часть владений Блишвиков была необитаемой. Владельцы жили только в надвратной башне, перестроенной под жилое помещение. Винтовая лестница с каменной кладкой и летающими факелами до боли напоминала наши каменные коридоры в Хогвартсе. Вверху были окна с движущимися витражами, однако сейчас из-за ранних сумерек они не имели вида. Потолки, хотя и приведенные в порядок с помощью магии, висели низко — местами так, что невозможно было распрямиться в полный рост. Обои, наспех заделанные волшебством, также не могли скрыть следы наколдованных заплат. Посмотрев на видневшиеся кое-где водяные подтеки я подумал, что дом Арнольда должен куда больше соответствовать мечтам о роскошной жизни, которым наверняка предавалась такая нежная чувственная красотка, как миссис Блишвик. Любители плотских удовольствий, как правило, обожают их во всем — не только в постели.

— Ты живешь получше, — скептически бросил я Арнольду, когда мы аппарировали ко входу.

— Папаша и дед Блишвика крепко поизносились, — качнул головой мой друг. — Проигрались, точнее.

Никогда не понимал игроков: неужели люди в самом деле верят, что могут выиграть? Все эти выигрыши казались мне некой липой, жульничеством — выписыванием сумм подставным лицам. У этих систем нельзя выиграть. Ибо если было бы можно, все игорные клубы и казино давно стали бы банкротами. Но если это понятно заранее, зачем играть без перспективы выиграть?

— Сюда, джентльмены! — подбежавшая эльфийка с мордочкой в виде пятачка показала нам на тяжелую деревянную дверь.

Я слышал, что у Блэков все домашние эльфы были серо-зелеными и с тонкими пятачкам — так раз такие, как это создание. Вход тоже оказался с хитринкой: дверь не открывалась — через нее надо было проходить, словно через каменный барьер на вокзале Кинг-Кросс. Эльфийка, которую, как выяснились, зовут Зита, приняла наши плащи и растаяла в воздухе, доложить хозяевам о приходе гостей. Я в свою очередь решил получше сосредоточиться: не следует показывать мой интерес к нежному и лакомому (пожалуй, это лучшее слово!) телу хозяйки. «Или всё же следует?» — мелькнула насмешливая мысль. Я улыбнулся и прогнал ее прочь.

Гостиная была отделана старым, но дорогим мореным дубом, с гобеленами, изображавшими сцены со сражениями магов с гоблинами и великанами. Я сразу вспомнил нашу маленькую Гобеленовую комнату, которая примыкает к слизеринской гостиной, но обнаружить ее можно только с помощью некоторых ухищрений. Обитатели этого дома то ли слишком любили эти гобелены, то ли хотели доказать, что они равны по статусу Слизерину. Последнее было интересно — ведь Блишвики не были особенно богатым и кичливым родом. Значит, Блэки…

Пока я разглядывал гобелены, Арнольд тем временем рассматривал летавшие в воздухе три позолоченных подсвечника. Похоже, он тоже пытался сосредоточится на чем-то. Интересно, на чем? Не выдать мужу тайну своих забав с его женушкой? Я задумчиво посмотрел на давно вышедшие из моды ситцевые обои с движущимися виньетками — остатки былоЙ роскоши.

У меня было несколько минут для размышлений, и я решил не терять времени. Итак, что я должен предпринять? Допустим, кража документов. Дурмстранговцы не идиоты — наверняка поставили сильные магические барьеры в Севастополе. Я, конечно, могу рискнуть прорваться. Добыть карту обороны какого-то бастиона. И что дальше? А дальше ничего — в лучшем случае мы с боем возьмем один или пару бастионов. Ход войны это не изменит. Не то…

— Добрый вечер, джентльмены, — раздался четкий и немного хриплый голос мистера Блишвика.

— Добрый вечер, мистер Блишвик, — механически кивнул я, — Задумавшись, я даже чуть не пропустил, как хозяева аппарировали в гостиную. — Добрый вечер, миссис Блишвик, — шагнул я навстречу хозяйке.

Сам Блишвик стоял в безупречном черном фраке с «бабочкой», не до конца скрывавшем темно-зеленую жилетку. Зато его супругу украшало безупречное серебристое платье с легким голубоватым отливом. Это платье как нельзя лучше подчеркивало всю стройность и аппетитность ее фигуры, а чуть голубоватый отлив платья удивительно сочетался с блеском ее глаз. Едва я подошел к ней, как Мисапиноа Блишвик протянула мне маленькую ручку в белой перчатке. Я охотно приложился к ней. Возможно, это была игра отблесков свечей, но мне мне показалось, что под ее чуть прикрытыми ресницами мелькнула искра.

— Мы очень рады видеть вас, мистер Роули, — ее голос звучал нежно с легкой таинственной хрипотой. Она словно намеренно подчеркивала наличие у его хозяйки тайных желаний. — Рада видеть и вас, мистер Бэрк, — протянула она руку и моему другу.

— Мне тоже приятно быть гостем в столь гостеприимном доме, — кивнул я. — Если позволите, я преподнесу его хозяевам подарки.

По счастью, у меня были кое-какие заготовки. Мистеру Блишвику я преподнес волшебный корейский фонарь, способный каждые полчаса выпускать на волю светлячков. А вот для прекрасной Мисапиноа я заготовил бежевый японский веер, изображавший движущихся черных ласточек над морем, мандариновые деревья и излучавший вокруг легкий мандариновый аромат. Было приятно смотреть, что хозяйка, пытаясь сохранить светскую бесстрастность, рассматривает его с веселыми огоньками в глазах.

— Какая прелесть, — шевельнулись, наконец, ее ресницы. — Благодарю вас, мистер Роули, — сделала миссис Блишвик изящный книксен благодарности.

Глядя на ее движения, я почувствовал, что больше всего на свете мечтаю обнять ее стан. Если бы она могла читать по-японски, то прочитала бы на веере фразу: «Твой облик способен и отгонять, и привлекать духов».

— Я тоже благодарю вас, мистер Роули, — охотно ответил мистер Блишвик. — Идёмте к столу, джентльмены, будем рады предложить вам ланч.

Соседняя комната была, видимо, той гостиной или обеденным залом, где владельцы замка принимали гостей. Стены были затянуты зелеными гобеленами со знакомым мне гербом Блэков и незнакомым гербом — скорее всего, Блишвиков. На столе стояло французское шампанское, рядом с ним уместились четыре тарелки с сыром и зимними грушами. Знакомая эльфийка показала лапкой на стулья, предлагая занять свои места. Миссис Блишвик, отдав ей распоряжение, легонько взмахнула веером и послала мне едва заметную улыбку. Глядя, как она садится за стол, я почувствовал, что обладание таким телом было бы самым большим лакомством на свете. Я с завистью посмотрел на усача, представляя, как ночью он снимает платье с этой нежной прелести… Почему ему выпало в жизни такое наслаждение?

Знакомую мне эльфийку сменил пожилой эльф Гудри, успешно разливший шампанское. Арнольд на правах старого знакомого осведомился, как обстоят дела у Сигнуса и Эллы. Из беглого ответа мистера Блишвик я понял, что речь шла о молодой Элле Макс, не так давно вышедшей замуж за Сигнуса Блэка. Этих Блэков так много, что сам черт сломит ногу в их родословных, но Арнольд каким-то образом умудрялся их знать. Эльф перешел к сыру, а Арнольд уже задал пару вопросов о здоровье некой Элладоры Блэк — должно быть, той, которая почиталась нынешней главой этого рода. Замечательно. Я посмотрел на кончик сыра и начал углубляться в свои невеселые мысли.

Половина первого дня, отведенного мне Гринграссом, прошла, а я еще так и не наметил даже контуры решения. Мы еще до конца не понимаем, зачем русские так вцепились в Севастополь. Из того немного, что мне известно по открытой печати, я понял следующее. Мы, пользуясь численным превосходством, заставили под Альмой* отступить корпус Меньшикова. Тот почему-то ушел в Бахчисарай, а не в Севастополь — «фланговый марш», как назвали его французы. Уйди он в Севастополь — никакой штурм города, где стоит армия, был бы невозможен по определению. Но он ушел в Бахчисарай. Русские сняли с кораблей моряков и пушки, а корабли затопили — кому нужны корыта без пушек… А в Бахчисарае формируется их армия… Или не в Бахчисарае?

— Вы знаете мисс Элладору Блэк, мистер Роули? — раздался голос очаровательной хозяйки.

— Не имею чести, миссис Блишвик, — ответил я, наслаждаясь тающим во рту кусочком сыра. — Если мне не изменяет память, она кажется… Миссис Кэрроу? — посмотрел я на зависшую в воздухе белую свечу.

Эльф как раз щелкнул пальцами, и на столе появилось жаркое. Что же, жареные тетерева с печеным картофелем — вполне подходяще.

— Да, в самом деле… — улыбнулся ее муж. — Мерлин, у вас превосходная память, мистер Роули! Только она давно просит себя так не называть!

Все трое обменялись легкими понимающими улыбками — словно хорошо знали, о чем идет речь. На всякий случай пошевелил краешком губ и я. Арнольд провозгласил тост за хозяев, а я снова посмотрел на бокал с искрящейся золотистой пеной. Это вино, кажется, называют «грезой счастья». Высокопарно, но метко — в этой желтой жидкости правда есть предчувствие скорой радости. Глядя на нее, словно чувствуешь, что в жизни вот вот должно случится что-то хорошее. Или, что я снова маленький, гуляю с мамой вдоль берега реки и чувствую, что скоро будет счастье…

Интересно, где бы я дал сражение на месте русских? Представим, что мы, счастливые, наконец взяли никому не нужный Севастополь, закопав в землю тысячи солдат, и рванули вперед. На Бахчисарай… Бахчисарай? Нет, пожалуй… Я бы еще растянул фланги нашей армии. Они задавят нас лавой где-то на равнине, где нет укрытий для строительства редутов и перебои с водой. Джанкой… Да, пожалуй Джанкой… Здесь у нас нет корабельной артиллерии, здесь у нас будут усталые войска и уязвимые коммуникации. Я бы на их месте сделал Джанкой новой Полтавой. И то, что русские концентрируют силы под Николаевым, а не в Бахчисарае, подтверждает мою версию… Впрочем, такой вывод ничего не дает для рекомендаций, которых ждет Гринграсс. Это не моего ума дело.

— Интересно, мистер Роули, что делают китайцы столкнувшись с неприятностями? — в глазах хозяйки мелькнул озорной огонек.

— Мисси… — чуть поморщился супруг.

Я вздрогнул: похоже, ее муж дал понять, что жена перешла некую грань. Мисапиноа потупилась — то ли смирившись с мужем, то ли поняв, что в самом деле совершила оплошность. Интересно, какую? Я легонько ущипнул себя за палец. Если он пытается ее тиранить…

— Скажите, мистер Роули, так как в Китае избавляются от неприятностей? — повторил нежный голос миссис Блишвик. Похоже, что дама, поняв, что ошибка уже совершена, решила идти в бой до конца.

— Довольно сложно объяснить… — покачал я головой. — Китайцы смотрят на ваши действия. Точнее, на систему действий.

— Как это? — уже искренне удивился хозяин.

— Поясню на примере. Однажды в феврале у моего знакомого китайца Ли Гук Вана дела пошли плохо. Он сказал, что это закономерно — точно такой период у него был в октябре. Теперь он вернулся к переписыванию рукописи, с которой работал в октябре, когда в жизни был темный период. И через этот бумажный свиток, он полагал, темное время влияет на его жизнь теперь. Я спросил его, как долго будут продолжаться жизненные неприятности. Ли Гук Ван улыбнулся и ответил: «Как только я избавлюсь от работы с предметом, несущим в себе отпечаток грустных времен».

Блишвики обменялись странными взглядами. Сейчас, глядя на них, я едва подавил улыбку. В бесцветных глазах Блишвика и светло-синих глазах красавицы была написана такая неподдельная растерянность, что на душе стало смешно.

— Неужели они верят в такое? — наконец выдавил из себя потрясенный Блишвик.

Мисапиноа не сказала ничего. Она бросила на меня такой прекрасный растерянный взгляд, что я почувствовал себя путешественником, обретшим дом. Сейчас я забыл все ароматы ее сладкого нежного тела и захотел просто, озорно, поцеловать ее в щеку. Но я, естественно, этого не сделал — только этого еще не хватало!

— Китайцы верят, что каждая вещь несет в себе энергию, — пояснил я. — Не беспокойтесь, японцы пошли дальше — они верят, что у каждой вещи есть свой злой и добрый духи. Но китайцы верят, что энергия вещей несет в себе память о прошлом — как хорошую, так и плохую.

— Значит… Ее можно вызвать? — в синеве глаз Мисапиона мелькнуло что-то похожее на страх. Я прищурился: трудно было сказать, что именно ее напугало.

— Это сложно. Но некоторые волшебные медиумы умеют делать такое. Впрочем, это больше по части вьетов, чем китайцев… — немного неуверенно покачал я рукой.

— Наверняка умеют и японцы, — пробурчал Блишвик. — Мерзкий народец, судя по газетам. Весь мир ниже себя считает. Все дрожат, кто к ним проникнет. А ведь нужны-то они кому, — хмыкнул он.

Я посмотрел на пенящийся бокал. Слова про Японию натолкнули меня на неприятную мысль. Перед глазами поплыла нехорошая картинка -японский залив с нависшим куполом зеленовато-синего неба. В Японии небо высокое и звенящее — совсем не такое, как низкий голубой или темно-синий купол над Поднебесной. Между Нагасаки и деревушкой Иноса раскинулась густая мандариновая роща, спадающая с горы прямо к порту. На рейд Иносы уже вошел корабль под парусами — русский фрегат «Паллада». Самураи с почетом приняли адмирала Путятина и его секретаря Гончарова** (Мерлин, русские фамилии такие же сложные, как и названия их городов!). Надо быть круглым ослом, чтобы не понимать: их задача — настроить нового сегуна против нас. Янки, проклятые янки, старые друзья русских, помогут им в этом. И если против нас выступят самураи, закопошится и другой друг русских — принц Гун… Мы еще держимся в Европе, но если война перекинется в Азию… Калькутта… На мгновение мне показалось, что я вижу морщинистое лицо мудрого Лай Фэна, которое взмахом век одобрило мои мысли. Да, совершено верно: объединенным силам русских, Циней и самураев по силам будет взять Гонконг и затем ударить по Калькутте…

— А это правда, что мандаринов носят рабы на носилках? — синие глаза хозяйки посмотрели на меня с интересом. Миссис Блишвик, похоже, оправилась от потрясения и постаралась придать разговору легкий светский характер.

— Да. Когда мандарин приезжает на определенное место, его слуга бьет в гонг — пусть все видят, кто приехал! — ответил я. Тетерев оказался настолько вкусным, что я забыл про пекинскую утку.

Мисапиона что-то хотела сказать, но муж остановил ее взглядом.

— Почет аристократии — пожалуй, не так уж плохо, — понимающе кивнул он. Арни прищурился, словно задумавшись о чем-то, и я с трудом подавил в себе желание залезть в его мысли. Не стоит — иначе можно увязнуть самым глупейшим образом.

— Скажу вам самое удивительное, — пощупал я рукой мягкую ручку кресла. — Мандарины — не дворяне, а чиновники. В Китае вообще нет аристократов.

— Но как же… — начало было Блишвик; на личике его жены тоже было написано удивление.

— Мандарином может стать любой житель Поднебесной, если сдаст двенадцать ступеней экзаменов…

Я попытался продолжать, заметив, что не только лакомая хозяйка, но и Арнольд с интересом смотрит на меня. Однако мистер Блишвик неожиданно прервал мой рассказ. Наморщенный лоб свидетельствовал о том, что он о чем-то напряженно думал. Подняв руку, он попросил меня прервать рассказ.

— А ведь, дорогая, ваш род явно придерживался китайских традиций! — неожиданно сказал он.

— Что вы хотите сказать, дорогой? — миссис Блишвик посмотрела на мужа с явным удивлением. Я посмотрел на Арнольда, но тот растерянно смотрел на снующую эльфийку. Похоже, для него все происходящее было полной загадкой.

— Ну как же? Ваши таинственные комнаты с зеркалами, — пробурчал Блишвик. — Помните, вы и мистер Ликорус Блэк говорили, что темные зеркала несут в себе отражения прошлого?

Я с интересом посмотрел на миссис Блишвик. Сейчас она гораздо меньше напоминала холодную, благородную и сладкую даму. Она была растерянной женщиной, которая хлопала ресницами, пытаясь скрыть так некстати набежавшую растерянность.

— Но это же в части дома… — наконец пробормотала она. — Я, признаюсь, сама была там не часто.

— У вас есть призрачные зеркала? — спросил Арнольд. Он как раз покончил с тетеревом и мог присоединится к беседе.

— Конечно. И они, кажется, хранят в себе прошлое, — ответил важно блондин.

— Мне про это ничего не известно, — недовольно сказала миссис Блишвик, поднявшись с места. — Зеркала у нас, правда есть, причем старинные, но никакого прошлого в них нет, — властно добавила она, отойдя к комоду.

Оглянувшись, я проводил внимательным взглядом ее высокую фигуру. Белое платье только подчеркивало тонкость ее форм. Я посмотрел чуть ниже: у нее, безусловно, были длинные ноги и наверняка очень стройные. Я уже представил, как эффектно они, обтянутые шелковыми чулками возникают в полутьме при свечах. Ее белое тело ночью наверное отливает перламутром.

Я перевел осторожный взгляд на Арнольда. Неужели он в самом деле попробовал все эти, скрываемые под ее платьем, лакомства? Лицо моего друга расплылась в какой глуповатой улыбке — словно он пропустил пару лишних бокалов портвейна. (До которого Арнольд, чего греха таить, после развода был весьма охоч). Вбежавшая эльфийка левитировала на стол серебряное блюдо с бисквитными пирожными.

— Лучше сюда… — указал Арнольд на центр стола. — Да… Поставь…

— Ее зовут Кальри, — мягко улыбнулась миссис Блишвик. — Моя личная эльфийка. — В ее синих глазах снова сверкнули искры.

— Ага… Кальри… — машинально кивнул Арнольд.

«Тоже мне — горе любовник, — подумал я с легким раздражением. — Провожал домой, кувыркался с ней в кроватке, а имени ее личной эльфийки не знаешь? Для правдоподобности мог бы хоть выучить имя эльфийки, что ли». Я вспомнил растерянность Арнольда в прихожей. Не похоже, чтобы он был частым гостем в этом доме…

Маленькое нотабене. Я разумеется, давно понял, что Арнольд врал про свою связь с Мисапиноа. Но понять — это одно, а получить доказательства — совсем другое. Теперь у меня было как минимум несколько доказательств его лжи, пусть косвенных, но важных. Значит, осталось выяснить, зачем именно Арнольд врал и почему его вранье про Мисапиноа так похожа на мою историю с Джулией.

— Простите… Не могу ли я покурить перед чаем? — спросил я.

— О, боюсь для этого вам придется пройти в другую комнату, — ответил добродушно и чуть насмешливо ее муж. — Я сам не курю, а моя жена не выносит запаха табака.

— Что же, ради прекрасной миссис Блишвик я готов и на эту жертву… — засмеялся я. Хозяйка одарила меня улыбкой, которая может быть несла, а может и не несла двусмыслицы, а эльфийка тотчас провела в маленький кабинет на втором этаже.

Набив трубку, я равнодушно посмотрел на зеленую скатерть стола. Дешево и банально. Зеркала с прошлым в доме Блэков показались мне интересными и даже немного волнующими, но сейчас у меня были дела поважнее. Я с наслаждением выпустил струйку дыма. Если Путятин и Гончаров достигнут успеха, они начнут топить наши корабли с опиумом, пряностями, зеленым чаем и золотом. Идиоты французы, кажутся, шумят, что надо навязать русским финансовую войну? Скоро они нам ее навяжут, да такую, от которой мы закачаемся… Я пыхнул. Как говорил первый и любимый правитель русских Тэмуджин: «Ты хотел войны — ты ее получишь!»

Мне уже совершенно ясно, почему спешит Гринграсс. Переговоры Путятина с Кавадзи завершатся к февралю. Возможно, в середине месяца самураи объявят нам войну. Тэмуджин, ухмыляясь, говорил: «Пусть шах думает, что мое войско — струйка дыма в темной ночи». Так же думает император Николай — русским, наверное, так хочется видеть в нем своего любимого Тэмуджина. Сейчас двадцать третье декабря. Пока нас выслушают наверху и примут решение, будет десятое или пятнадцатое января. На осуществление решения останется три недели. Мерлин, до чего же сладко от табака! А у меня нет как нет проклятого решения…

Я выпустил струйку дыма и решил пойти другим путем. Каким должно быть идеальное решение? Представлю его, пусть пока оно будет совершенно нереалистичным. Это должно быть нечто, обессмысливающее действия всей Империи. Нечто, что заставит их войска вернуться в казармы. Нечто, блокирующее их успехи на фронтах. Нечто, останавливавшее их игры на Дальнем Востоке. Нечто маленькое, точное, но смертельное. После этого «нечто» их игра должна стать бессмысленной.

Прищурившись, я посмотрел на струйку табачного дыма. Однажды я беседовал в порту Гонконга с капитаном-маглом парохода. Меня очень заинтересовали взаимосвязь котла и машинного отделения. Глядя на кочегара, кидавшего в топку уголь, я спросил:

«Наверное, остановить такой пароход можно только таким же или более сильным пароходом?»

«Да, — весело пробасил капитан. — Или просто бросить горсть песка в машинное отделение».

Вот и мне нужно придумать, как бросить горсть песка в машинное отделение неодолимого русского корабля. Осталось определить, что это, собственно, должна быть за горсть песка. У меня есть магия, это верно. Но она есть и у русских— в их Дурмстранге учат не хуже, чем в Хогвартсе. Не то. Отпадает…

Мои размышления отвлекла нежная музыка. Она звучала все сильнее и сильнее, переливаясь в одной и той же гамме. Я сразу понял, что это клавесин. В отличие от рояля, он никогда не может развить музыку. Я пошел на звук и почти сразу вошел в соседнюю комнату. Войдя в нее, я опешил от открывшейся мне картины.

За темно-синим старинным клавесином, расписанные белыми движущимися птицами, сидела Мисапиноа Блишвик, наслаждаясь мелодией. Ее тонкие пальчики бегали по клавишам. Тонкая рука то нежно двигалась в такт звукам, то быстро прыгала на другую октаву. На крышке клавесина в китайской позолоченной вазе стоял букет сухих красных физалисов. Она словно сидела в беседке сада, наслаждаясь музыкой… Вернее, так оно и есть… Сзади был наколдованный весенний сад, и Арнольд с ее мужем стояли возле большой белой беседки у темных кустов. А я — я, как выяснилось, стоял возле маленького ручья, отделавшего меня от Мисапиноа.

Я продолжал смотреть на ее руки, думая о том, как мне хочется погладить их и снять с них перчатки. Как мне хочется обнять ее за плечи и увидеть мягкость ее спины. Как мне хочется снять белую туфельку с этой маленькой ножки, которую она легко поставила на педаль. Как мне хочется упасть с ней на кровать, снимая с нее ночную сорочку, чтобы наутро она в домашнем платье за завтраком улыбалась мне. Мне хочется, но так быть не может. «Мечта навсегда останется мечтой», — учил мудрый Лао Цзы. И от осознания этой мысли, что я опоздал, и опоздал, наверное, навсегда, я почувствовал сильную грусть. Сумерки сада казались мне щемящими, словно предвещавшими что-то злое.





Предчувствия редко обманывают меня. Вернувшись домой, мы с Арнольдом сразу аппарировали в гостиной и плюхнулись в красные плюшевые кресла. К моему удивлению по подоконнику важно расхаживала белая сова. Сова Джулии! Я бы узнал ее одной из тысячи. Бвстро подбежав к ней, я отвязал пергамент. Сова клюнула мою руку, явно ожидая награды, но мне было не до нее. Раскрыв пергамент, я принялся читать:




Несколько мгновений я смотрел отупевшим взором на письмо. К конверту в самом деле прилагалась черная роза (маглы спорят о том, существует ли такая в природе), посыпанная какими-то дорогими блестками. Рядом лежал флакон с водой.

— Что это? — с любопытством спросил Арнольд.

— Да так, ерунда… — постарался я мгновенно взять себя в руки. — От знакомых.

Арни недоверчиво взглянул сначала на меня, затем на зеленый ковер с изумрудным лугом. Я стоял, глядя на письмо, словно ощущая, что внутри меня какое-то гадкое существо высосало воздух. Это несомненно было унижением, причем высокой степени. «Я продала и возвращаю Вам ваши чувства», — словно писала Джулия. Она могла подарить мне что-то в ответ. Но нет… Ей надо было вернуть мне подарок в такой гадкой и унизительной форме. Сильно унизительной.

Унижение, как я давно усвоил, бывает разных степеней. Оно делится на градации и формы. Однажды в Эдо я присутствовал на процедуре чаепития в жасминовом саду. Со мной сидел американец. Слуга поднес ему чашку чая и протянул не как всем — слева направо. Янки, ничего не подозревая, взял чай и охотно пригубил его. «Этот белый варвар даже не понимает, что такой процедурой чаепития он подвергается второй степени унижения», — шепнул мне Сайго Такамори***. «Ничего удивительного, — продолжал он, — белые варвары только лет через четыреста дорастут до уровня империи Ниппон!». Видимо, Джулия решила выбрать мне что-то такое. Но за что?

— Будешь отвечать? — бросил Арни, подойдя к сове.

— Мгм… Не… — пробормотал я. Самое обидное, что сейчас у меня не было даже наброска ответного унижения. Только что плохого я сделал Джулии? В груди нарастала какая-то мерзость, но я не желал ничего знать. Нельзя. Не здесь.

Я медленно подошел к черному комоду. Нельзя терять самообладания. На первый взгляд все выглядело логично: Джулия решила просто унизить меня как можно сильнее. «Я возвращаю Вам Ваши чувства», — словно говорило ее письмо. И всё же… Смущало меня одно обстоятельство. Неужели Джулии понадобилось целых три года, чтобы понять, что мои чувства ей не нужны? Маловероятно. Или произошло нечто, после чего она пожелала их мне вернуть таким унизительным способом? Что именно? Чем я за минувшие дни (хорошо, пусть недели) мог так досадить Джулии?

Теряясь в догадках, я подошел к черному бюро и начал рассматривать лежавшие на нем стопки пожелтевших «Пророков». Газеты беспорядочно валялись на столике, словно кто-то читал их за завтраком, а потом позабыл убрать со стола. Интересно, почему этот «кто-то» не мог просто уложить их на место? Теряясь в догадках, я посмотрел одну из газетных страниц. Тысяча восемьсот сороковой год. Дата явно не отдавала новизной.

— Что это? — спросил я, посмотрев сначала на стопку, затем на ручной фонарь.

— А, это старые газеты… — Махнул рукой Арни. — Их читала тетушка Элси, когда гостила у нас. Это ведь была ее комната.

— Она последний раз была в сороковом год? — поинтересовался я.

— Вроде того, — наморщил лоб Арнольд. — Разве я тебе не говорил, что она умерла еще в сорок третьем?

— Да вроде нет… — ответил я. Сейчас мои руки машинально взяли номер «Пророка» из стопки. На обороте стояла дата: «22 мая 1839 года»… Подумать только! Пятнадцать лет назад…

— «Отчет о визите в Лондон Его Императорского Высочества Великого Князя Александра Николаевича…» — прочитал я.

Мне показалось, будто в моей голове мелькнул луч света. Точнее, сверкнула молния, озарив залитую проливным дождем поляну. Мои мысли еще не успели оформиться во что-то конкретное, как я уже почувствовал, что нахожусь на правильном пути. Сейчас я вспомнил, как в далеком детстве был с мамой на реке в пасмурный августовский день. Молния вспыхнула, и ее отблеск осветил даже корни старых пней.

— Арни, ты гений… — только и мой прошептать я, нетерпеливо теребя край газеты. Пламя летящей свечи вспыхнуло ярче — похоже, я не мог скрыть своего волнения.

Мой друг дернулся и бросил на меня изумленный взгляд.

Примечания:

*Сражение на реке Альме произошло 20 сентября 1854 г. между войсками коалиции Великобритании, Франции и Турции, с одной стороны, и России — с другой. В ходе сражения союзники, пользуясь двукратным численным превосходством, заставили отступить русский корпус под командованием А. Меньшикова.

**Путятин Ефимий Васильевич (1803 — 1883) — граф, русский адмирал, государственный деятель и дипломат. 7 февраля 1855 г. подписал первый договор о дружбе и торговле с Японией. Секретарем в посольстве Путятина в Японию был известный русский писатель И.А. Гончаров.

***Сайго Такамори (1827 — 1877) — один из наиболее влиятельных самураев в японской истории. Входит в число так называемых «Трёх великих героев» эпохи Реставрации Мэйдзи. Лэнс, видимо, познакомился с ним весной 1854 года, когда Такамори впервые вышел за пределы княжества Сацума, сопровождая даймё Сацумы Симадзу Нариакиру в Эдо.