Я не пом­ню, ког­да впер­вые влю­бил­ся в нее. Точ­нее, пом­ню сам мо­мент, ког­да уви­дел ее и ощу­тил при­лив лег­ко­го счастья. Но всё же мне ка­жет­ся, что я был уже го­тов к это­му. Ни­какой ра­дос­ти, мне это, прав­да, не при­нес­ло, но все же…

Все на­чалось с пор­тре­та. Шел пер­вый год пос­ле мо­его окон­ча­ния шко­лы, и, нес­мотря на про­дол­же­ние уче­бы, у ме­ня бы­ла ку­ча сво­бод­но­го вре­мени. (За­бав­но, что тог­да мне ка­залось, буд­то у ме­ня его нет во­об­ще). Та­ков за­кон жиз­ни — мы не це­ним, что име­ем. Как-то в се­реди­не ян­ва­ря я за­шел по­ужи­нать к мо­ему школь­но­му при­яте­лю Ар­ноль­ду Бэр­ку. Он при­над­ле­жал к бо­гатом древ­не­му ро­ду, вхо­жему в луч­шие гос­ти­ные, не че­та, нам, Ро­ули, — мел­ко­помес­тной ме­люз­ге. Впро­чем, семь лет жиз­ни в сли­зерин­ской гос­ти­ной сдру­жили нас с Ар­ноль­дом. Ро­дите­лей до­ма не бы­ло, и мы, как по­ложе­но во­сем­надца­тилет­ним юн­цам, раз­ва­лились на тем­но-си­нем ди­ване и со смесью наг­лости и ук­радки рас­ку­рива­ли труб­ки.

— Ви­дел? — прих­вас­тнул Ар­ни. — Блэк по­дарил мне на день рож­де­ния!

Ар­нольд всег­да хвас­тался сво­ей бли­зостью к Блэ­кам. Нас с детс­тва учи­ли, что есть два ро­да, не­дося­га­емые да­же для са­мых чис­токров­ных. Гон­ты всег­да бы­ли оку­таны ту­маном мис­ти­чес­ко­го ужа­са, как «нас­ледни­ки Сли­зери­на» — са­мого мо­гущес­твен­но­го и та­инс­твен­но­го ма­га в ми­ре. Ну, а Блэ­ки — те по­дав­ля­ли всех сво­им бо­гатс­твом и ро­дови­тостью. Их дом бук­валь­но си­ял рос­кошью, а уж при­емы Блэ­ков гре­мели на весь вол­шебный мир. «Блэ­кам ин­те­рес­ны толь­ко дру­гие Блэ­ки», — лю­били го­ворить взрос­лые, не­воль­но приз­на­вая их пре­вос­ходс­тво во всем: от раз­ме­ров особ­ня­ков до ма­нер и бы­та. По­дой­ти близ­ко к семье Блэ­ков ка­залось нам не­веро­ят­ным — при­мер­но, как тем рим­ским кли­ен­там, что ча­сами ожи­дали при­ема на вил­ле у пат­ро­на.

— Что это? — Ста­ра­ясь сде­лать как мож­но бо­лее без­различ­ное ли­цо, я пос­мотрел на тре­пыхав­ше­еся пла­мя ви­тых све­чей.

— Вол­шебные пор­тре­ты. Вот, взгля­ни, — не­тер­пе­ливо вы­пус­тил Ар­нольд струй­ку ды­ма и тут же ед­ва сдер­жал ка­шель от из­лишне глу­бокой за­тяж­ки.

На са­мом де­ле я от­лично знал, что это та­кое. Ме­даль­он из се­реб­ра на­поми­нал плос­кое оваль­ное яй­цо, слов­но прип­люсну­тое ду­бин­кой трол­ля. При от­кры­тии на об­ратной сто­роне крыш­ки са­ма со­бой за­гора­лась зе­леная ви­ти­ева­тая над­пись: «До­рого­му Ар­ноль­ду от Сай­ну­са и Ми­сапи­она Блэк». Даль­ше шли два пор­тре­та. Они ка­зались ма­лень­ки­ми, но уве­личить их не сос­тавля­ло ни­како­го тру­да: я сде­лал это прос­тым дви­жени­ем паль­цев.

— До­рогая шту­ка. На Сай­ну­се тут но­вень­кий фрак…

— Ви­жу, — про­бор­мо­тал я.

Тон­ко­губый Сай­нус со впа­лыми ще­ками ме­ня ин­те­ресо­вал ма­ло. Мое вни­мание при­ковал дру­гой пор­трет. Де­вуш­ка лет пят­надца­ти вос­се­дала в мяг­ком крес­ле, бу­дучи об­ла­чен­ной в весь­ма лег­ко­мыс­ленный на­ряд: длин­ное бе­лое платье в об­тяжку и се­реб­ристая на­кид­ка, усы­пан­ная лег­ки­ми блес­тка­ми. В од­ной ру­ке, плот­но об­тя­нутой ко­рич­не­вой пер­чаткой, она дер­жа­ла бу­кет по­левых цве­тов и улы­балась не­понят­но че­му. Воз­можно, сей­час ее на­ряд по­казал­ся бы са­мым обыч­ным, но тог­да, зи­мой со­рок вось­мо­го го­да, в нем мель­ка­ло неч­то лег­ко­мыс­ленное и да­же скры­то бес­стыд­ное.

Я с ин­те­ресом ос­матри­вал ее тон­кие длин­ные ру­ки. Длин­ные зо­лотис­тые во­лосы спа­дали с уз­ких плеч и вмес­те с чуть вздёр­ну­тый но­сиком при­дава­ли ее ли­цу от­те­нок вы­соко­мерия. Но боль­ше все­го ме­ня по­разил ее хо­лод­ные тем­но-си­ние гла­за. В ее взгля­де зас­ты­ла смесь гор­дости и ехидс­тва. «Я сде­лаю с то­бой все, что по­желаю», — слов­но го­вори­ли ее сме­ющи­еся гла­за. И я вдруг по­чувс­тво­вал, что она в са­мом де­ле смо­жет сде­лать со мной все что угод­но — сто­ит ей толь­ко не­вин­но прик­рыть гус­тые рес­ни­цы. Впро­чем, мож­но и не прик­ры­вать…

— Это… Его сес­тра? — вы­давил я из се­бя, ста­ра­ясь го­ворить как мож­но спо­кой­нее.

— Ну да, Ми­сапи­она, — кив­нул Ар­нольд. — Хо­роша, да? Что ты хо­чешь… Блэк! — Меч­та­тель­но цок­нул он язы­ком.

Я сно­ва пос­мотрел в ее гла­за. Они, ка­залось, про­дол­жа­ли жить сво­ей, от­дель­ной он де­вуш­ки, жизнью. Бы­ла ли это иг­ра ве­чер­них све­чей или они све­тились са­ми по се­бе? Про­фес­сор Брэй­ли рас­ска­зывал нам, что ста­рые ум­ные вам­пи­ры не ле­жат в гро­бах, а все­ля­ют­ся в свои пор­тре­ты, и толь­ко блеск глаз вы­да­ет их сущ­ность. Ес­ли ум­ные маг­лы по­доз­ре­вали не­лад­ное, они прик­ла­дыва­ли к пор­тре­ту крест и сра­зу слы­шали стон. Я сно­ва смот­рел на си­яющие гла­за де­вуш­ки и по­нимал, что эта над­менная нас­мешли­вая ведь­ма под­чи­нит взгля­дом ко­го угод­но. Она, ко­неч­но, не бы­ла вам­пи­ром, но ее гла­за нед­вусмыс­ленно го­вори­ли, что лю­бой вам­пир или лю­бой враг дол­жен ва­лять­ся у ее ног. И от та­кой по­беди­тель­ни­цы не­чего ждать по­щады.

— Ты зна­ком и с ней? — при­дал я сво­ему го­лосу от­те­нок нас­мешки.

— Ну ты да­ешь, ста­рина! — рас­сме­ял­ся Ар­нольд. — Она же учи­лась стар­ше нас на три го­да. Вспом­ни! — сно­ва вы­пус­тил он вверх (те­перь уже поч­ти мас­тер­ски) об­ла­ко ды­ма.

Я ни­чего не вспом­нил: в на­ши вре­мена не бы­ло при­нято об­ще­ние со стар­ше­кур­сни­ками. Я пос­мотрел на по­токи дож­де­вой во­ды, плот­но пок­ры­вав­шей стек­ло, и сра­зу по­нял, что влюб­лен. Влюб­лен окон­ча­тель­но и по уши. Боль­ше все­го на све­те мне хо­телось сор­вать с нее платье, кор­сет и тер­зать ее те­ло. Ка­тать по по­лу, сед­лать с хищ­ным не­ис­товс­твом ди­кого зве­ря — точ­но так, как на тех ин­дий­ских кар­тинках, что мы ук­радкой смот­ре­ли с Ар­ни на чет­вертом и пя­том кур­сах. Мне хо­телось, что­бы эта над­менная мер­завка спол­на ощу­щала боль и зна­ла, кто ее хо­зя­ин.

Обер­нувшись, я пой­мал не­вин­ный и вмес­те с тем лу­кавый взгляд де­вуш­ки. Она дол­жна бы­ла при­над­ле­жать мне и толь­ко мне: та­ков за­кон жиз­ни. Я не знал, как и при ка­ких об­сто­ятель­ствах, но знал, что неп­ре­мен­но ее по­лучу. И это ощу­щение гря­дущей сла­дос­ти сде­лало тот ве­чер уди­витель­но яр­ким — нас­толь­ко, что я до сих пор про­из­но­шу «16 ян­ва­ря 1848 го­да» со слад­ким при­дыха­ни­ем.

Же­нить­ся на ней я не мог: она бы­ла стар­ше ме­ня (а та­кое у нас, ан­гли­чан, не при­нято), да и Ро­ули ни­ког­да не встать вро­вень с Блэ­ками. Ов­ла­деть ею си­лой я не мог то­же — кон­фликт с Блэ­ками вел к вер­ной ги­бели семьи. Но лю­тые прис­ту­пы вож­де­ления я чувс­тво­вал всег­да при од­ном вос­по­мина­нии о ней. Ее муч­нисто-бе­лое те­ло (я не сом­не­вал­ся, что оно имен­но та­кое) ка­залось мне слиш­ком слад­ким. Нас­толь­ко, что ни од­на де­вуш­ка не мог­ла с ней и срав­нить­ся. Я не сом­не­вал­ся, что в глу­бине ду­ши эта стер­ва не­веро­ят­но раз­врат­на и спо­соб­на к ди­ким изыс­кам в пос­те­ли. При од­ной мыс­ли о том, как пе­рели­ва­ет­ся ее на­гое те­ло в от­блес­ке све­чей, у ме­ня под грудью воз­ни­кал при­тор­ный ком, де­лав­ший ды­хание не­обы­чай­но слад­ким.

Вож­де­ление сме­нялось прис­ту­пами ро­ман­ти­ки. Иног­да я пред­став­лял се­бе, как мы вдво­ем дож­дли­вым мар­тов­ским ве­чером бре­дем под од­ним зон­том ми­мо на­береж­ной. Или идем вмес­те и­юль­ским ве­чером ми­мо чу­гун­ных ог­рад скве­ра. За­чем нам по­надо­билось там ид­ти, я не знал. Но пред­став­ляя се­бе эти сце­ны, я при­думы­вал на­ши с ней мыс­ленные ди­ало­ги. Са­мой счас­тли­вой мо­ей фан­та­зи­ей бы­ла сце­на, как мы со­бира­ем­ся в те­атр, и она, на пра­вах лю­бящей же­ны, прик­репля­ет мне по­золо­чен­ные за­пон­ки. За ок­ном бы­ло дож­дли­во, и я счас­тлив от то­го, что эта гор­дячка Блэк кол­ду­ет вок­руг ме­ня. И ночью толь­ко у ме­ня есть пра­во об­ла­дать ей…

Эту кар­ти­ну я пред­став­лял да­же в тот дож­дли­вый сен­тябрь­ский ве­чер, ког­да от­плыл на маг­лов­ском па­рохо­де в Гон­конг. Я мыс­ленно пов­то­рял план Зе­лено­го двор­ца в Мук­де­не — по­пасть ту­да бы­ло слож­нее, чем в Зап­ретный го­род в Пе­кине. Впро­чем, мне то­же сто­ило до­казать, что я не да­ром зуб­рил и­ерог­ли­фы на­чиная с вес­ны треть­его кур­са. С то­го па­мят­но­го дня, как на­ша обу­чав­ша­яся в Рай­вен­кло ки­та­ян­ка Ксин По сог­ла­силась по­учить ме­ня ки­тай­ской гра­моте.

***

Я люб­лю Рож­дес­тво. На­вер­ное, ви­ной все­му был осо­бый за­пах: смесь хвои, смо­лы, ман­да­ринов и пря­ников. Да, еще чая, ли­мона и пи­рож­ных. За­пах детс­тва. За­пах то­го тус­кло­го зим­не­го дня, ког­да ро­дите­ли пер­вый раз в жиз­ни учат нас на­ряжать ел­ку. За­пах то­го дня, ког­да нам рас­ска­зыва­ют, что на Рож­дес­тво в пол­ночь при­дет Сан­та-Кла­ус, и все ста­нет ина­че. За­пах той ми­нуты, ког­да мы ню­ха­ем са­мую низ­кую хвой­ную вет­ку и точ­но зна­ем, что зав­тра мы прос­немся поз­дним ут­ром, и все на све­те бу­дет ина­че. Днем ма­ма по­ведет нас в лес и по­кажет ма­лень­кие со­суль­ки. Мо­жет, имен­но из-за этой ве­ры и этих за­пахов мы го­товы прос­тить детс­тву все неп­ри­ят­ности и мер­зости? Ведь в сущ­ности нет ни­чего ху­же, чем быть ре­бен­ком: на те­бя мо­гу в лю­бую ми­нуту на­орать, вы­пороть, дать под­за­тыль­ник, и ты не сме­ешь да­же ог­рызнуть­ся.

Мы ни­ког­да не ста­вили ель — толь­ко сос­ну, из­лу­чав­шую по до­му осо­бый аро­мат. В Лон­до­не сос­на на Рож­дес­тво бы­ла по­каза­телем бо­гато­го до­ма. Од­на­ко у нас в се­вер­ном У­эль­се со­сен пруд пру­ди, и мы ста­вили их каж­дый год — так же, как де­вон­ширцы пих­ты или тую. По­это­му по­золо­чен­ные шиш­ки, ко­торые ста­ратель­но ве­ша­ет на­ша прес­та­релая эль­фий­ка Бир­ди, всег­да бы­ли оку­таны за­пахом сос­но­вой смо­лы. Вот и сей­час, вы­ходя из ка­мина, я уже пред­вку­шал, как по­чувс­твую его в гос­ти­ной.

— Лэнс… Вы вер­ну­лись! — ма­ма, не сдер­жи­вая чувств, уже до­жида­лась ме­ня в гос­ти­ной. В ее до­маш­нем ко­рич­не­вом платье бы­ло что-то теп­лое, слов­но на­поми­нав­шее о том, что и у ме­ня то­же есть дом.

— Ко­неч­но. Ку­да же я де­нусь? — улыб­нулся я ук­радкой.

Ма­ма не ска­зала ни сло­ва, а мол­ча об­ня­ла и по­цело­вала в ще­ку. В ее ка­рих гла­зах сто­яли сле­зы. Это свет­ским да­мам нель­зя пла­кать, ког­да они встре­ча­ют род­ных пос­ле раз­лу­ки. А нам, про­вин­ци­алам, «де­ревен­щи­не», мож­но все… Под­бе­жав­шая ста­руха Бир­ди, крях­тя, при­няла мой чер­ный плащ и пер­чатки, про­сырев­шие от па­дав­шей с не­ба мок­рой бе­лой ка­ши.

— Я жда­ла вас, — улыб­ну­лась ма­ма. — Бир­ди при­гото­вила твои лю­бимые оре­хи с кре­мом. Но толь­ко к пя­ти ча­сам, — пос­та­ралась она стро­го пос­мотреть на ме­ня.

— У ме­ня для вас то­же есть по­дарок, — ска­зал я, ука­зав на ман­тию. — Он там.

Знаю, что джентль­мен дол­жен ид­ти мяг­ко, но ни­чего не мо­гу по­делать с мо­ей во­ен­ной по­ход­кой.

Мне труд­но за­быть, как ра­дос­тно она вос­клик­ну­ла, ед­ва я дос­тал из кар­ма­на ко­роб­ку с тре­мя ки­тай­ски­ми фар­фо­ровы­ми ша­рами. Они ка­зались не­боль­ши­ми, но каж­дый из них изоб­ра­жал сце­ну из жиз­ни им­пе­ратор­ско­го двор­ца в Пе­кине. На пер­вом сто­ял гул в гро­мад­ной за­ле — обыч­ный при­ем, про­дол­жа­ющий­ся до ут­ра. На вто­ром гос­ти шли к де­ревян­ным лод­кам — ка­тать­ся по пру­ду, за­рос­ше­му бам­бу­ком и бе­лыми ли­ли­ями. На треть­ем по пру­ду сколь­зи­ли лод­ки, а за­ходя­щее сол­нце на­поми­нало о ско­ром ве­чере. Гля­дя на его лу­чи, сра­зу по­нима­ешь, что праз­дник в са­мом раз­га­ре, но ско­ро гос­тей уда­рами в гон­ги сно­ва по­зовут в глав­ный кры­тый па­виль­он. В Ки­тае не ста­вят ел­ки, и по­тому эти бе­лые ша­ры прос­то де­кора­тив­ные — елоч­ны­ми их сде­лал я. За­од­но я при­ложил в ко­роб­ку те два де­ревян­ных фо­нари­ка, при­об­ре­тен­ных пе­ред отъ­ез­дом в Тянь­цзи­не.

— Что оз­на­ча­ет Тянь… Цзен или Цзинь? — спро­сила ма­ма.

— «Не­бес­ный брод», — рав­но­душ­но бро­сил я. — Ки­тай­цы так на­зыва­ют и звез­ды в соз­вездии Де­вы. — Мой чер­ный ци­линдр сто­ял на ка­мине, слов­но на­поми­ная о до­маш­нем у­юте. Мо­жете счи­тать ме­ня бес­прос­ветным фран­том, но я всег­да пред­по­читал вы­сокие ци­лин­дры.

На­ша гос­ти­ная еще хра­нила сле­ды бы­лого ве­личия. В цен­тре сто­ял боль­шой круг­лый стол из чер­но­го оре­ха. Вок­руг не­го рас­по­ложи­лись шесть бе­лых стуль­ев то­же из оре­ха — вре­мен, ког­да все вос­хи­щались фран­цуз­ским ам­пи­ром. В уг­лах сто­яли два тем­но-зе­леных крес­лах. А меж­ду ни­ми рас­по­ложи­лась на­ша сос­на, уже за­бот­ли­во ук­ра­шен­ная зо­лоты­ми шиш­ка­ми. Они бы­ли бед­ны­ми и как-то по про­вин­ци­аль­но­му ста­ромод­ным, но сей­час они ка­зались мне до­роже всех до­рогих ши­шек из лон­дон­ских гос­ти­ных. В пос­ледние го­ды маг­лы пе­реня­ли у нас ма­неру ук­ра­шать рож­дес­твенские ел­ки, и да­же на ули­цах Эдин­бурга их те­перь бы­ло пруд пру­ди. Не­ожи­дан­но я за­шел­ся глу­хим мок­рым каш­лем.

— Это что? Пос­ледс­твия Ки­тая? Или ку­рения? — в гла­зах ма­тери мель­кну­ла тре­вога.

— Не об­ра­щай­те вни­мание, — мах­нул я ру­кой. На сте­не ви­сел пор­трет ко­ролев­ской семьи: Ее Ве­личес­тва с Прин­цем-Кон­сортом и Их Вы­сочес­тва­ми. Мы все лю­били мо­лодую ко­роле­ву, умев­шую, как ник­то, на­ходить ба­ланс меж­ду ма­гами и маг­ла­ми.

— Что в Кры­му? Все пло­хо? — не­ожи­дан­но пе­реме­нила те­му мать. За ок­ном сто­яла хму­рая зим­няя мгла, го­товая с ми­нуту на ми­нуту раз­ра­зить­ся мок­рым сне­гом.

Я за­метил на сто­ле све­жий но­мер «Ежед­невно­го про­рока»: она, по­хоже, толь­ко что за­кон­чи­ла изу­чение но­вос­тей. Что же, хо­рошо хоть не ры­цар­ских ро­манов. Имен­но из-за них она наз­ва­ла ме­ня Лан­се­лотом, от че­го я прос­лу­шал не­мало нас­ме­шек в шко­ле. Осо­бен­но по­из­де­вались рай­вен­клов­цы — на­ша гос­ти­ная ведь на­ходит­ся глу­боко под Чер­ным озе­ром, от­че­го они сра­зу вспом­ни­ли про Лан­се­лота Озер­но­го. Впро­чем, это еще бы­ла ин­теллек­ту­аль­ная драз­нилка. Гриф­финдор­ская шваль в си­лу при­род­но­го ску­до­умия на та­кое не спо­соб­на. Я всег­да удив­лялся: за­чем дер­жать в Хог­вар­тсе, луч­шей шко­ле ми­ра, фа­куль­тет не­уп­равля­емых де­гене­ратов с од­ной из­ви­линой на тро­их?

— Да, — су­хо кив­нул я. — Сквер­но. Мы раз­би­ты под Ба­лак­ла­вой* и, счи­тай, про­иг­ра­ли бой за Ин­керман** — удер­жа­лись толь­ко бла­года­ря фран­цу­зам, Мер­лин бы их поб­рал. Маг­ла Эбер­ди­на про­гонят со дня на день.

Я всег­да знал, что от этой прок­ля­той вой­ны с Рос­си­ей нель­зя ожи­дать ни­чего хо­роше­го. И на­ши по­пыт­ки при­менить к ней ки­тай­скую так­ти­ку со­роко­вого го­да*** ни к че­му хо­роше­му не при­ведут. По­тому, что Рос­сия — не Ки­тай. Нас раз­би­ли на Кам­чатке и на Бе­лом мо­ре. Мы еще дер­жа­лись под Се­вас­то­полем, но лишь до тех пор, по­ка рус­ские не по­мирят­ся со сво­ими друзь­ями авс­трий­ца­ми, и не пе­реб­ро­сят в Крым ос­новную ар­мию. А там… «Ес­ли фран­цу­зам хо­чет­ся уми­рать — ра­ди Мер­ли­на», — по­думал я, гля­дя на пу­шис­тую сос­но­вую ла­пу.

— Не­уже­ли мы про­иг­ра­ем? — гла­за ма­тери воп­ро­ситель­но пос­мотре­ла на ме­ня.

— Не знаю, — по­жал я пле­чами и тот­час улыб­нулся. Ма­ма на­ив­но ду­ма­ет, что ес­ли я слу­жу в оп­ре­делен­ном де­пар­та­мен­те, то ми­ровые тай­ны у ме­ня в кар­ма­не.

— Че­му вы улы­ба­етесь? — не­доволь­но нах­му­рилась мать. Я ос­мотрел на стол, в цен­тре ко­торо­го сто­ял под­свеч­ник с тре­мя го­товы­ми све­чами.

— Да так… Вспом­нил, как вы­жил из вас ту япон­скую гра­вюру, — по­казал я на жи­вопис­ное пан­но, изоб­ра­жав­шее а­ис­тов, важ­но про­гули­ва­ющих­ся вдоль по­рос­ше­го ка­мыша­ми озе­ра. — Вы ку­пили мне гра­вюру. А ока­залось — судь­бу.

— И, мож­но ска­зать, ос­та­лась без сы­на, — грус­тно вздох­ну­ла она.

Я пос­мотрел на пок­ры­тый ла­ком пар­кетный пол. Как и всег­да, он ка­зал­ся на­сыщен­ным до блес­ка. Ме­ня не бы­ло здесь пять лет, но все ос­та­лось та­ким же, как и в день мо­его отъ­ез­да. Боль­шие нас­тенные ча­сы в ви­де ста­рин­ной баш­ни от­би­вали му­зыку, и каж­дые шесть ча­сов по­казы­вали сце­ны из ста­рого ба­ла. Ма­ма мно­гое про­дала пос­ле смер­ти от­ца, но эти ча­сы ос­та­вила при се­бе. Слиш­ком до­роги они ей… или это прос­то в ней го­ворит кровь Лес­трей­нджей с их не­любовью про­давать фа­миль­ные ве­щи?

— Что вам боль­ше все­го за­пом­ни­лось в Ки­тае? — спро­сила мать.

Я ед­ва по­давил улыб­ку. Она мо­жет сколь­ко угод­но го­ворить со мной стро­го, но неж­ный блеск в ее гла­зах вы­даст ее с го­ловой.

— Не­бо, — не за­думы­ва­ясь от­ве­тил я, на­чав рас­ха­живать по ком­на­те. — Там дру­гое не­бо, чем у нас: низ­кое, свет­ло-го­лубое и не­под­вижное. — Я за­дум­чи­во пос­мотрел на но­сы сво­их вы­чищен­ных до блес­ка чер­ных штиб­лет: они еще пом­нят прок­ля­тые кре­пос­тные фор­ты Да­гу.

— Как жаль, что мис­тер Лес­трей­ндж боль­ше не ми­нистр… — ма­му сно­ва так и под­мы­вало пе­ревес­ти раз­го­вор на по­лити­ку. — Я не сом­не­ва­юсь, что он охот­но взял бы вас в свой ап­па­рат.

На мо­ем ли­це мель­кну­ла гри­маса — тер­петь не мо­гу, ког­да мне кто-то пок­ро­витель­ству­ет. Впро­чем, ма­туш­ка с детс­тва меч­та­ла, что­бы я стал ед­ва ли не ми­нис­тром ма­гии.

— Я знаю, что вы все­го добь­етесь са­ми, — ма­ма выс­та­вила впе­ред ру­ку. — Но по­мочь… Нем­ножко по­мочь… по­верь­те, не по­меша­ло бы и вам.

— Лес­трей­нджа сня­ли уже три­над­цать лет на­зад, ма­туш­ка, — улыб­нулся я кра­ем гла­за.

— Я пом­ню, не на­до счи­тать ме­ня ду­рой, — скри­вилась она. Мер­лин, ка­жет­ся, я пе­решел гра­ницу: с ма­туш­кой всег­да на­до быть на­чеку.

— Дя­дя Ро­доль­фус бо­рол­ся с От­де­лом Тайн… — вздох­нул я.

— Вы са­ми в это ве­рите? — бес­цвет­ные бро­ви ма­тери рва­нулись вверх. — Его уб­ра­ла по­лук­ровная шваль. Ко­торым, ви­дите ли, не нра­вилось, что в вол­шебном ми­ре кто-то пы­тал­ся на­вес­ти по­рядок.

— Ну, а как же его кон­фликт с Ар­ту­ром Вик­ле­ром? — чуть нас­мешли­во, хо­тя и поч­ти­тель­но, спро­сил я.

На­вер­ное, толь­ко моя ма­туш­ка и ве­рила, что мой тро­юрод­ный дя­дя («седь­мая во­да на ки­селе») сле­тел не за бе­зум­ную идею зак­рыть От­дел Тайн. Ни­ког­да не по­нимал, чем он ему по­мешал. По­лук­ровки, ко­неч­но, не по­дар­ки, но их пол­но и в дру­гих от­де­лах.

— Но в этом осо­бен­но мно­го, — кив­ну­ла мать. Ка­жет­ся, я за­был­ся, и она вос­поль­зо­валась сво­ими спо­соб­ностя­ми ле­гиле­мен­та. — Хо­тя… Вы пра­вы, Лэнс, — при­мири­тель­но кив­ну­ла она, — не ме­ша­ет по­чис­тить и дру­гие от­де­лы.

— Я мо­гу рас­ска­зать вам кое-что о его от­став­ки, — спо­кой­но ска­зал я. Мок­рая пе­лена сне­га за­рыва­ла вид на наш фа­миль­ный лес.

— Се­год­ня в пять при­дут Сел­ви­ны, — бро­сила мать не тер­пя­щим воз­ра­жения то­ном. — Рас­ска­жите тог­да нам всем. Жду вас че­рез пол­ча­са на ланч, Лэнс! — кив­ну­ла она и, пос­ту­кивая каб­лу­ками, рез­ко пош­ла к бе­лой две­ри. В свои пять­де­сят пять ма­туш­ка бы­ла тон­кой, как пят­надца­тилет­няя де­воч­ка.

Она у ме­ня ум­ни­ца: по­нима­ет, что я хо­чу по­быть один в гос­ти­ной. Я по­дошел к ел­ке и по­нюхал смо­лу. Не ска­жу, что я был бе­зум­но счас­тлив — на­вер­ное по­тому, что слиш­ком дол­го ждал этой ми­нуты. Но я ни­ког­да не за­буду, как по­кой­ный отец по­могал мне ве­шать ли­мон, а мать дос­та­ла гир­лянды с огонь­ка­ми фей… В детс­тве я лю­бил щу­рить­ся на них, ло­вя ог­ненные лу­чи. Кста­ти, где они?

С не­понят­ной тре­вогой я еще раз пос­мотрел в ле­жащую на сто­ле га­зету: вес­ти о по­раже­ни­ях на фрон­те пор­ти­ли нас­тро­ение не толь­ко ма­тери. Вбе­жав­шая Бир­ди рас­кла­дыва­ла на сто­ле ва­зы с ман­да­рина­ми, оре­хами и шо­колад­ны­ми ба­тон­чи­ками. Я рав­но­душ­но пос­мотрел на них и вздрог­нул. Я вспом­нил свою тай­ную меч­ту: как мы ле­жим ут­ром в пос­те­ли, и я кор­млю эту хо­леную стер­ву шо­кола­дом. Дав­нень­ко я не вспо­минал в са­мом де­ле о ней.

Я по­мотал го­ловой. Тог­да я был влюб­ленным маль­чиш­кой. Те­перь я по­нимаю все хо­рошо. Я меч­тал это сде­лать по­тому, что она бы­ла и бу­дет до­рогой шлю­хой. И у ме­ня ни­ког­да не бу­дет де­нег, что­бы ку­пить ее.

При­меча­ния:

*Име­ет­ся в ви­ду сра­жение под Ба­лак­ла­вой 25 ок­тября 1854 г. меж­ду рус­ским от­ря­дом ге­нерал-лей­те­нан­та П.П. Лип­ранди и бри­тан­ским кор­пу­сом ге­нера­ла лор­да Раг­ла­на. В хо­де это­го сра­жения бри­тан­ская ар­мия про­вела зна­мени­тую «ата­ку лег­кой ка­вале­рии, », ко­торая при­вела к поч­ти пол­но­му унич­то­жению элит­ной ка­вале­рий­ской бри­гады лор­да Кар­ди­гана.

** В хо­де Ин­керман­ско­го сра­жения 5 но­яб­ря 1854 г. со­юз­ни­ки от­ра­зили нас­тупле­ние рус­ской ар­мии под ко­ман­до­вани­ем А.С. Мень­ши­кова. При этом элит­ный бри­тан­ский полк «Ро­ял Мэ­ло­уз» по­терял две тре­ти лич­но­го сос­тав.

***Име­ет­ся в ви­ду Пер­вая опи­ум­ная вой­на (1840 — 1842).