Глава 7. Малфой Мэнор

За свою жизнь Антонин Долохов влюблялся трижды. Ураган эмоций захватывал его стремительно, окутывая целиком, но продолжалось все недолго.

Сначала была Софья. Когда он увидел эту милую улыбчивую девочку с копной кудрявых каштановых волос на ярмарке во время празднования Масленицы, то понял, что хочет ощутить на себе ее задорную улыбку.

И она улыбнулась ему. Первый раз, когда он угостил ее пирожком, второй – после того, как он купил ей кулон из янтаря, который ей так понравился, третий – когда они вместе катались на карусели. А потом Софья захотела тот бело-бирюзовый платок, который он мог бы купить ей, если бы не потратил все карманные на кулон. Он честно сказал ей, что у него кончились деньги и предложил просто погулять, а она почему-то обиделась. А потом он целый час со стороны наблюдал, как она улыбается какому-то другому мальчику, который угостил ее блинами с вареньем.

Вечером он пришел к отцу и, рассказав о случившемся, со всей серьёзностью, на которую только был способен в свои восемь лет, попросил выделить ему еще карманных, так как, очевидно, тех денег, что он получает еженедельно, недостаточно. Но отец лишь рассмеялся, как будто он рассказал анекдот. На его вопрос, что в этом смешного, отец ответил, что с возрастом он сам все поймет.

И он понял это, когда ему исполнилось двенадцать.

Отец устроил званый ужин по случаю его дня рождения, пригласив самые сливки венгерского магического сообщества. Там он познакомился со своей ровесницей Мариной Раковской, наследницей одного из сильнейших русских родов. Впрочем, сильны они были настолько же, насколько и бедны. У отца Марины, когда он иммигрировал в Венгрию, не хватало денег даже чтобы приобрести домовиков взамен конфискованных вместе с поместьем после Октябрьской революции. Ему пришлось пойти работать в Министерство магии Венгрии, чтобы хоть как-то сводить концы с концами.

Молодые люди быстро нашли общий язык. Долоховы совсем недавно переехали в эту страну, и Антонин еще не успел выучить венгерский, да и в целом чувствовал себя тут чужим. А Марина, несмотря на то, что родилась и выросла здесь, свободно говорила по-русски, была прекрасно воспитана, красива и умна, а также очень начитана. Когда она начала делиться с ним впечатлениями от прочтения «Божественной комедии» Данте, Антонин понял, что влюбился. Они стали встречаться, и он был окрылен настолько, что готов был подарить ей весь мир.

Через четыре месяца был ее день рождения, и Антонин купил ей дорогущие серьги, потратив все накопленные на новую метлу карманные. Он пришел в поместье Раковских первым, ему не терпелось вручить имениннице подарок и увидеть радость в ее огромных карих глазах. Дверь ему открыл отец Марины, который встретил его радушно, как сына и, пожав ему руку, сказал, что его дочь вместе с сестрой в гостиной. Сжимая в руках коробочку с серьгами, Антонин прошел по широкому коридору и, подходя к гостиной, замедлился, на ходу поправляя сюртук. Его губы расплылись в улыбке, когда он услышал знакомый, такой милый сердцу голосок, раздающийся из комнаты. Но улыбка начала медленно сползать с его лица по мере развития диалога.

– Как думаешь, скоро он придет? – спросила Марина.

– Думаю, он будет тут одним из первых. Он по тебе с ума сходит, – ответила собеседница. – Честно, не понимаю, что ты в нем нашла. Не урод он, конечно, но совершенно обычный. А еще такой холодный, почти никогда не улыбается. Вот Лазар другое дело. Он такой чувственный, такой красивый, и, кажется, ты ему нравишься.

Что еще за Лазар?

– Дура ты, Даша, – звонко рассмеявшись, сказала Марина. – У Лазара, кроме красоты, ничего нет. Папочка говорит, его семья бедна, как церковные мыши. А поместье Долоховых ты видела? Кругом роскошь, все обставлено по последней моде, целая толпа домовых и другой прислуги. Его мама вся увешана бриллиантами. Если я выйду за Антона, мы наконец-то сможем выбраться из этой нищеты. Я буду ездить по всему миру, покупать самые красивые платья и самые дорогие украшения.

Антонин так и не зашел в гостиную. Он положил коробочку с серьгами на стоявший неподалеку комод, вышел из дома Раковских и больше никогда там не появлялся.

Это было больно. Очень. И как он мог быть таким идиотом? Ведь он всегда чувствовал фальшь с первых слов, с полувзгляда. Так ему казалось. Но теперь он понимал, что чувства могут затуманить разум. И он решил для себя в тот день, что больше не позволит этому случиться.

Но потом случилась Лисса – сильная и волевая ведьма, присоединившаяся к Тому Риддлу будучи всего на год старше Антонина – в семнадцать лет. Они были молоды, горячи и схожи по духу. Пламя между ними разгорелось стремительно, как после удара молнии. С ней у него был первый секс, и это было… хорошо. Даже очень хорошо.

Ей было плевать на побрякушки и дорогие платья. Она грезила лишь сражениями. Ну, то есть он так думал поначалу. Пока не узнал ее лучше и не понял, что она сблизилась с ним, лишь чтобы попасть в ближний круг Темного Лорда. Несмотря на свой юный возраст эта девушка умело манипулировала людьми, используя их для достижения своих целей. Она грезила вовсе не боевой славой, а могуществом. К счастью, Антонин, уже наученный горьким опытом, раскусил ее довольно быстро. Но ему все равно было больно. Настолько больно, что он не стал ее спасать, когда они попали в засаду, устроенную аврорами. Как он узнал потом, ее упекли в Азкабан, где она скончалась спустя три месяца. И он не испытал угрызений совести. Хотя ее худое лицо с горящими непокорным огнем глазами потом долго являлось ему в ночных кошмарах.

На этом влюбленности Антонина закончились. Впоследствии был просто секс. Иногда очень даже приятный. Но за ним не было ничего. Лишь удовольствие для тела, с полным безразличием в душе.

Так было до той злополучной битвы в Отделе тайн, где он встретил ее. Маленькую грязнокровку, которая будто объединила в себе черты всех трех его горе-возлюбленных. Густая копна вьющихся каштановых волос Софьи, длинные ноги Марины и горящий взгляд Лиссы. Три в одном. Точное попадание.

Роули, черт возьми, был прав – он всегда выбирает одинаковых девок. Каштановые волосы, длинные ноги, огонь в глазах – это то, на что он западал подростком, и что по-прежнему привлекало его и сейчас. Почему, даже после всего того дерьма, которое он испытал от этих лицемерных фурий, его продолжает ко всему этому тянуть?

Что с ним творится?

Мазохист. Или слабак. Или и то, и другое.

Во время битвы в Отделе тайн ему было сорок четыре года, а он смотрел на нее, как неопытный мальчишка. К счастью, его лицо в тот момент было скрыто за маской Пожирателя Смерти.

Антонин пришел в себя, когда дети побежали, и он смог сконцентрироваться на битве.

Он поспешил схватить ее тогда, у Арки смерти, лишь чтобы разглядеть получше. И ему это удалось. Когда он сомкнул пальцы на ее волосах, удерживая на месте, он почувствовал едва уловимый запах сирени, исходящий от них. Она дернулась снова, и он потянул ее на себя, запрокинув ей голову и взглянув в глаза. Тот водоворот эмоций, которые крутились тогда в этих медовых глазах, он помнил до сих пор.

Когда его вырубили, очнулся он уже в Азкабане. И все время до следующего освобождения, он не мог выкинуть ее из головы.

Вот когда образовалась эта гребаная эмоциональная связь, о которой говорил Торфинн. И именно эта эмоциональная связь не позволяла ему сейчас сказать грязнокровке о приказе Темного Лорда. Он понимал, что это ранит ее куда сильнее, чем его режущее проклятье.

И когда он настолько размяк? Или он всегда был таким? Он так часто подавлял эмоции, что теперь и сам не мог понять, что чувствует.

Антонин провел ладонью по лицу.

Одно он знал точно – она не простит ему этого, а он не сможет смириться с ее ненавистью.

Он должен что-то придумать. И срочно.



С того момента, как Долохов сообщил ей о предстоящей вечеринке в поместье Малфоев, Гермиона чувствовала себя просто кошмарно. Мысли о том, как ее встретят знакомые слизеринцы, которые, наверняка, будут на дне рождения своего школьного лидера, не отпускали ее ни на минуту, что бы она ни делала.

Когда она переодевалась, то вспоминала Пэнси Паркинсон, которая никогда не упускала возможности высмеять ее внешность и стиль одежды, а когда шла по пустым коридорам поместья Долохова с отвращением думала о Маркусе Флинте, который несколько раз зажимал ее в безлюдных коридорах Хогвартса, нашептывая всякие пошлости. Вспоминались многочисленные подколы со стороны и других слизеринцев. От всего этого она тогда умело отбивалась ответными комментариями, а если простые слова не помогали, то в ход шла волшебная палочка.

Единственным слизеринцем, в словесной перепалке с которым она не всегда выходила победительницей, был Драко Малфой. Он был умен, это был бесспорный факт, который Гермиона не могла отрицать, и его попадавшие точно в цель колкие фразочки довольно ощутимо подкашивали ее и без того не слишком стойкую уверенность в себе.

Но если в школьные годы дальше оскорблений и жалких домогательств дело не шло, то теперь она совершенно беззащитна и бесправна перед этими дорвавшимися до абсолютной власти молодыми людьми, от предстоящей встречи с которыми у нее бегали мурашки по всему телу.

Была и еще одна причина ее мучительного состояния.

Долохов. Все эти дни он вел себя как изголодавшийся зверь, который сорвался с цепи. Едва возвращаясь домой, он набрасывался на Гермиону, почти срывал с нее одежду и входил в нее так внезапно, что она не успевала опомниться от предшествующих этому ласк.

Первые два дня Гермионе это было в новинку и вызывало ступор. С третьего дня она стала прятаться вечерами, перед его приходом, в надежде переждать, пока он немного остынет. Но ее отчаянные попытки избежать изнасилования всегда заканчивались одинаково – он все равно находил ее и брал свое.

Иногда она брыкалась и царапалась, больше машинально, нежели искренне веря, что сможет его остановить. Иногда, отчаявшись, только тихо плакала, нервно сжавшись всем телом, отчего его проникновения ощущались неприятно, даже болезненно.

Но особенно Гермиону мучило то, что каждый их акт заканчивался ее оргазмом. Долохов умело стимулировал самые чувствительные точки ее неопытного тела – с нежностью растирал выпуклое скопление нервов на вершине ее интимной зоны, мягко поглаживал возбужденные горошинки сосков. Изучая каждый квадратик вожделенного тела, он нашел те эрогенные зоны, о которых она и не подозревала.

Поначалу она честно старалась игнорировать приятное тянущее чувство внизу живота и вихрь удовольствия, закручивающийся где-то в районе пупка, но затем отбросила эти намерения, поняв их абсолютную тщетность. В конце концов, она вынуждена была признать, что Антонин Долохов был умелым любовником, слишком умелым, чтобы она могла противиться его попыткам возбудить ее, заставляя буквально истекать соками.

Он всегда сначала распалял ее – касаниями, поцелуями, пошлыми словами, нашептываемыми на ухо. А когда там внизу становилось влажно, он проводил рукой между нежных складок до клитора и начинал выводить круги на чувствительном местечке, постепенно набирая темп. Покалывание по всему телу от этих его манипуляций в какой-то момент становилось настолько приятным, что она рефлекторно раздвигала ноги шире, как бы призывая его к более активным действиям.

Долохов позволял ей сначала кончить самой, и лишь когда ее тело расслаблялось в его руках после мощной волны удовольствия, которая накрывала ее с головой, заставляя кровь стучать в ушах, он входил в ее все еще чувствительное лоно, вызывая протяжные стоны. От ощущения наполненности и интенсивного трения его массивного члена о нежные стенки ее влагалища, Гермиону вскоре захватывал второй оргазм, обычно не такой продолжительный, как первый, но часто более насыщенный и экспрессивный.

Ощущение сжимающихся стенок ее влагалища провоцировало и его удовольствие, и он обычно кончал либо одновременно с ней, либо почти сразу после, уперевшись ей в матку своим горячим членом.

А когда эйфория улетучивалась, Гермиона начинала испытывать сильнейшее презрение к себе. Она чувствовала себя предательницей, не только своих друзей и близких, но и тех идеалов и принципов, которым она следовала по жизни. Ведь если само изнасилование она никак предотвратить не могла – Долохову и без магии не составляло труда подавить ее сопротивление – то уж удовольствие в объятиях врага она получать точно не имела права. Это было омерзительно и аморально. Что бы подумали о ней ее дорогие Гарри и Рональд? Наверное, они бы отвернулись от нее в отвращении. И она бы их поняла, потому что каждый раз после бурной ночи с Долоховым, она именно это и испытывала, смотрясь утром в зеркало – отвращение к своему телу, на котором тут и там виднелись засосы, оставленные насильником, и отвращение к той слабой, погрязшей в порочных желаниях девушке, которой она стала.



Антонин решил, что о приказе Темного Лорда он расскажет грязнокровке после вечеринки. Сегодня утром она и так выглядела слишком удрученной. Конечно, он понимал, что головокружительное удовольствие, которое он все эти дни старался доставить ей, чтобы отвлечь от депрессивных мыслей в связи с предстоящей встречей со старыми знакомыми, едва ли способно полностью подавить все те кошмарные картины, которые наверняка рисует ее воображение. Но иного способа, как помочь ей, он не знал.

До начала праздника оставалась всего пара часов, и он направился к ней в комнату, чтобы проверить, как продвигаются сборы. Не сказать, чтобы он был сильно удивлен, когда, зайдя в ее спальню, грязнокровку там не обнаружил.

Опять прячется.

Признаться, ему нравилась эта охота. Это было волнующе. Когда он искал ее, в нем пробуждалось пьянящее чувство азарта. Ведь если действия грязнокровки он легко мог предугадать, то ее эмоции были непредсказуемы и каждый раз открывали перед ним новые ее грани.

Но сегодня это было совершенно не к месту. Он и сам чувствовал себя неспокойно, и ему точно не хватало нервов еще и на поиски и усмирение его строптивой гриффиндорки.

Он нашел ее в малой гостиной, куда зашел как раз в тот момент, когда грязнокровка хотела ускользнуть из дома через стеклянные двери.

Конфундус повалил ее на землю, а Связывающее заклятье его собственного изобретения сцепило ее руки и придавило их к полу, фиксируя у нее над головой.

– Знаешь, в другой день я был бы очень рад поиграть с тобой в догонялки, грязнокровка, – произнес Долохов, приблизившись к замеревшей в страхе Гермионе, – но сегодня не самое подходящее для этого время.

– Я не пойду на эту вечеринку! – воскликнула девушка, засучив ногами по полу.

До чего же желанной было сейчас тело маленькой грязнокровки.

Сколько там до начала праздника, часа два? Время на то, чтобы скинуть гору накопившегося стресса, еще есть.

Он расстегнул льняную рубашку, но не стал ее снимать. Он помнил, что грязнокровка почему-то была более восприимчивой к его ласкам, если на нем в этот момент была какая-то одежда. Еще одна загадка в ней, которую ему предстоит разгадать.

Девушка снова попыталась вывернуться из захвата магических пут. Долохов окинул ее хрупкую фигурку взглядом, в котором уже вовсю закручивалось желание. Если ей он нравится одетым, то его совершенно точно она больше возбуждала полностью голой.

Снять с нее все эти тряпки.

Он опустился перед ней на колени и взмахом волшебной палочки растворил ее джинсы, свитер и обувь. Гермиона взвизгнула от неожиданности и снова попыталась вырваться. Ее нагое тело изгибалось в таких призывных позах, что он едва сдержался, чтобы не ворваться в нее без всякой прелюдии.

Он опустил ладонь на ее левую грудь.

– Не трогай меня! – вскрикнула Гермиона.

По выражению ее лица было видно, что она пыталась вложить в эту фразу всю злость, на которую была способна, но ее тело дрожало от страха, что делало ее усилия совершенно напрасными.

– Хочешь, чтобы я сразу вошел? – Долохов усмехнулся. – Без предварительных ласк, которых так жаждет твое сладкое юное тело?

– Я ничего не жажду! Я ненавижу тебя! – свирепый взгляд медовых глаз, казалось, сейчас пронзит его насквозь.

– Не жаждешь, значит? Давай проверим.

Он продвинулся правее, расположившись прямо между ее ног. Девушка попыталась пнуть его, но он легко поймал сначала одну ее ногу, а потом вторую, обхватив их руками в районе лодыжек и широко раздвинув в стороны.

– Ну вот, как я и предполагал, уже вся мокрая, – констатировал он, и Гермиона покраснела как рак.

Антонин придавил коленями ее расставленные и согнутые в коленях ноги и расстегнул брюки, вытащив член.

Как ни пыталась, Гермиона никак не могла воспрепятствовать Долохову, когда он толкнулся в ее лоно, которое в нынешнем положении было максимально открыто перед ним.

– Ох, святая Моргана, ты все еще такая узенькая. Это потрясающе.

Гермиона скривилась. Обычно, прежде чем войти, Долохов какое-то время ласкал ее, позволяя отвлечься и расслабиться, поэтому его проникновения, если она специально не сжималась, ощущались скорее приятно. Но сейчас она сама напросилась – вывела его из себя и получила то, что заслужила. Огромный член Пожирателя Смерти ворвался в нее сразу на всю длину, уткнувшись в матку и это было не сказать чтобы больно, но очень некомфортно.

– Сейчас, сейчас, лапонька, – взглянув в напряженное лицо девушки, прошептал Долохов и сделал еще несколько толчков, прежде чем отстраниться и прикоснуться шершавым пальцем к бугорку между ее половых губ.

Грубые поглаживания по чувствительному месту и ощущение заполненности от члена Долохова, который оставался внутри, вызвали прилив удовольствия в теле Гермионы, и когда он возобновил движения, они больше не несли с собой боль, а лишь усилили сладостные спазмы мышц, заставив девушку непроизвольно выгнуться дугой с протяжным стоном.

– Да, малышка, вот так, – сбивчиво проговорил Долохов.

Он сам уже был на пределе, а при виде Гермионы, которая, уже не сдерживаясь, стонала в голос, он распалялся еще сильнее.

Ее оргазм был настолько сильным, что в течение нескольких секунд перед глазами прыгали черные точки. Мышцы влагалища, сокращаясь, плотно обхватили член Долохова, и мужчина застонал, закатив глаза. Гермионе было так хорошо, что она почти не ощутила, как ненавистная ей вязкая субстанция растекается внутри.

Когда его член обмяк, Долохов покинул ее лоно и несколько секунд просто разглядывал распластанную перед ним девушку. Затем он прикоснулся к ее раскрасневшимся половым губам и мягко их раздвинул, приоткрывая вход шире. Вид ее возбужденного влагалища приводил его в неописуемый восторг. Девочка была такой искренней в своих чувствах, полностью открытой перед ним, пусть и против своей воли. Но это было так трогательно.

Он провел большим пальцем между нежных складок, размазывая тонкую струйку спермы, которую спазмами вытолкнули стенки влагалища. Сейчас ее маленькая дырочка, обрамленная набухшими половыми губами, напоминала ему экзотический фрукт.

– Знаешь, когда я был маленьким, моя няня пыталась привить мне любовь к фруктам. Получалось у нее не очень. Но, думаю, с твоей помощью я полюблю, как минимум, персики.

Гермиона закрыла глаза от охватившего ее сильнейшего стыда. Ее тело все еще слабо реагировало на прикосновения мужчины, потому что каждая мышца была в приятной истоме, обволакивающей ее всю.

– Ты мне нравишься такой – полностью раскрытой и истекающей соками, – проговорил Антонин. – Мы обязательно повторим эту позу снова.

Он провел рукой вдоль ее тела вверх, к груди. Шершавые пальцы мягко обогнули ореол соска и вдруг резко ущипнули торчащий сосок. Девушка тихо вскрикнула, скорее от неожиданности, чем от боли, и распахнула глаза.

– Не закрывай глаза, лапонька, я хочу видеть тебя всю.

Когда оргазм окончательно отпустил ее, и Антонин почувствовал, как она обмякла в его руках, он произнес:
– Приведи себя в порядок и переоденься к вечеринке. У тебя есть час.

Антонин наклонился и указательным пальцем мягко стукнул ее по носу. Действие, которое он так часто повторял и которое Гермиона ненавидела. Она чувствовала себя в эти секунды каким-то выдрессированным домашним животным.

А может она им и была?

Антонин же, напротив, считал этот жест проявлением нежности. Он был в восхищении, когда грязнокровка пыталась ему противиться, словно разъяренная кошка, но, в конечном итоге, она была всего лишь юной неопытной девушкой, и ее попытки умиляли его, пробуждая не только сексуальное желание, но и стремление укрыть ее от всех опасностей этого мира. И даже если она не понимает сейчас, что он ее защитник, а вовсе не помешанный на сексе извращенец, которому нужно лишь ее тело, когда-нибудь она это осознает и будет с благодарностью отдаваться в его руки, в его полную власть.

– И если ты не хочешь повторить это рандеву, рекомендую исполнить мой приказ, – добавил он, встав на ноги и застегнув брюки. – Потому что, если ты опять убежишь, клянусь, грязнокровка, я забуду о приглашении Малфоя, затащу тебя в постель и будут трахать весь вечер, пока ты не вырубишься. И просто чтобы ты знала, лапонька, может я уже и не юнец, но я все еще могу больше одного раза в сутки.



Малфой Мэнор выглядел так же мрачно, как и в тот день, когда их с Гарри и Роном притащили сюда егеря. Преодолев защитные барьеры, они с Долоховым вошли в просторный холл. Несмотря на то, что снаружи поместье не изменилось, внутри они было совсем иным, чем помнила Гермиона.

Величественные белые колонны взмывали ввысь, удерживая небесно-голубой потолок, простирающийся над ними. Кое-где у стен стояли стулья на позолоченных ножках, рядом были миниатюрные столики, на которых красовались вазы с выглядывающими из них белыми розами. По всему холлу на постаментах располагались маленькие статуэтки и бюстики, напоминающие античные скульптуры в маггловских исторических музеях.

Они прибыли довольно рано, но в холле было уже немало народу. Каждого из гостей хозяин поместья приветствовал лично, стоя недалеко от входа. Гермиона отметила про себя, что Нарциссы нигде не было видно.

– Антонин, добро пожаловать! Рад, что ты смог выбраться, – Малфой пожал руку Долохову, а потом перевел взгляд на Гермиону. – Грейнджер, наконец-то ты именно там, где и должны быть такие как ты – рядом с хозяином.

Гермиона сильнее вцепилась в согнутую в локте руку Антонина, но все же нашла в себе силы ответить:
– Обычно агрессивным псам надевают намордник, чтобы никого не покусали. Но, я смотрю, твой Хозяин предпочел ограничиться лишь поводком, – она бросила взгляд на его левое предплечье, намекая на Метку, которая была скрыта под рубашкой. – Излишне длинным, как мне кажется. Весьма опрометчиво с его стороны.

Глаза Малфоя как-то странно блеснули, затем его губы расплылись в улыбке, и, посмотрев на Долохова, он произнес:
– Твоя львица уж больно сильно рычит, Антонин. Ты совсем ее не дрессируешь?

– Со мной она только мурлычет. Мне этого достаточно, – отозвался Долохов арктически холодным голосом. – Но ты не волнуйся, я не позволю ей тебя разорвать.

– Я знал, что без вас этот прием не был бы и вполовину таким веселым. Надеюсь, вечеринка принесет удовольствие, – Малфой ухмыльнулся и после секундной паузы добавил, посмотрев на Гермиону: – вам обоим.

Долохов кивнул и потянул Гермиону в сторону зала, откуда доносилась легкая музыка и голоса.

Гостевой зал поражал своими размерами, он казался бескрайним. Каждая деталь, начиная от массивных амфор в углах и заканчивая старинной мебелью – все в помещении ослепляло своей роскошью. Гостей в зале было немного, они стояли небольшими группками, и, судя по выражению лиц, вели скучную, но соответствующую этикету светскую беседу.

Взгляд Гермионы упал в дальний конец зала, и ее сердце замерло. На диванах у стены, украдкой переговариваясь, сидели Лаванда Браун и Чжоу Чанг.

– Тебе нужно учиться держать язык за зубами, – тихо проговорил Долохов, потянув ее к столу с закусками.

– Я не собираюсь терпеть его оскорбления, – также тихо ответила Гермиона, переведя взгляд на мужчину.

– У тебя нет выбора, – Долохов остановился и повернул Гермиону лицом себе. – Вы больше не в школе. Он чистокровный, а ты грязнокровка. Он выше тебя и по происхождению, и по положению в обществе. Я тебя разбаловал, но это не значит, что я позволю тебе делать все, что тебе вздумается.

Гермиона фыркнула. Вот значит, как он это видит? Разбаловал?

–Ты насилуешь меня каждый день, – со злостью прошептала девушка. – Ты для меня ничем не лучше Малфоя.

Она зашипела от боли, когда Долохов с силой схватил ее за волосы в районе затылка и, впившись взглядом в ее испуганные глаза, проговорил:
– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, грязнокровка, когда сравниваешь меня с этим мелким садистом.

Он отпустил Гермиону, и она все же рискнула переспросить:
– Садистом?

Она неплохо знала Драко. И тот образ, который был у нее в голове, никоим образом не соотносился с образом бессердечного психа. В школе он был избалованным папенькиным сынком, который постоянно оскорблял ее из-за ее происхождения. Но несмотря на всю его к ней неприязнь, он никогда не применял к ней травмирующих проклятий и не поднимал на нее руки, даже когда она врезала ему тогда, на третьем курсе. Они с друзьями смеялись, частенько вспоминая, как трусливо тогда убегали слизеринцы, но позже она поняла, что он не дал ей сдачи не из страха, а лишь потому, что она была девчонкой. У него были какие-то принципы. Он просто не мог был садистом.

Долохов шумно выдохнул и ответил:
– Он за три недели двух рабынь извел.

Гермиона сглотнула. Неужели новый мир так сильно изменил его?

– Он их убил? – тихо проговорила она.

– Насколько я слышал, не сразу. Кто-то про пытки говорит, а кто-то про зверские эксперименты, которых их тела не выдержали, – сказал Долохов, а заметив, что Гермиона начала бледнеть, продолжил: – Поэтому не испытывай его, лапонька. Драккл его знает, что у него там в башке щелкнет от твоих слов… – Долохов отвернулся в сторону и, напряженно всматриваясь куда-то, добавил: – К тому же, у тебя тут и так врагов хватает.

Гермиона проследила за его взглядом и увидела Джагсона, который в этот момент подходил к компании гостей, стоящих недалеко от входа.

– Мда, неплохо ты ему саданула, лапонька, – Долохов усмехнулся.

Даже с такого немалого расстояния можно было увидеть уродливый шрам, который Гермиона оставила Пожирателю на прощание в свой последний день в Азкабане.

– Чем ты ранила его, кстати?

– Той железной тарелкой, в которой появлялась еда, – ответила Гермиона.

– Это объясняет, почему остался шрам – в Азкабане все пропитано многовековой магией. Но не помню, чтобы тарелка была настолько острой.

– Я заточила ее край о камни.

После этих ее слов глаза Долохова задорно блеснули, и он рассмеялся. И этот смех был таким простым и искренним, что Гермиона растерялась. Видеть его таким непосредственным было странно и непривычно. Не зная, как реагировать, она слегка покраснела и смущенно отвернулась, после чего заметила, что Джагсон, не мигая, смотрит прямо на нее. Явно недвусмысленное выражение его лица заставило девушку почувствовать себя неуютно. Долохов прав, она нажила себе еще одного врага. Но после услышанного о Малфое, она даже не знала, кто страшнее – новый враг, которого она совсем не знает, или старый недруг, о котором она узнала слишком много.



Прошло всего полчаса, а Гермиона уже почти задыхалась. Ловить на себе взгляды, выслушивать насмешки и видеть перешептывания всех вокруг было намного сложнее, чем она ожидала. В поисках хоть какой-то поддержки, Гермиона мертвой хваткой вцепилась в стоящего рядом Долохова и пыталась сконцентрироваться на лимонной воде, которую пила бокал за бокалом.

Нахождение рядом Пожирателя Смерти, которого боялись практически все присутствующие, помогло Гермионе избежать общения с Пэнси Паркинсон, которая лишь издалека, стоя рядом с Дафной Гринграсс, сверлила ее злобным взглядом, и Грегори Гойлом, жадно разглядывающим ее ноги.

Кроме того, похоже, Долохов и сам был не в восторге от повышенного внимания к его грязнокровке, поэтому пресекал любые, даже самые слабые попытки кого-то из гостей задеть ее. Но, когда подошедший к ним Мальсибер бросил скабрезную шуточку в ее сторону, и Гермиона впилась пальцами в его предплечье с такой силой, что, казалось, сейчас проникнет под кожу, он демонстративно указал ей на диван, где сидели другие рабыни.

Антонин надеялся, что хоть какое-то время его девочка сможет почувствовать себя более-менее расслабленно. К тому же он не сомневался, что она наверняка захочет увидеться со старыми школьными друзьями.

Гермиона очень старалась скрыть волнение, охватившее ее, пока она шла к дивану, где сидели Лаванда и Чжоу в компании трех девушек, с которыми не была знакома. Когда она была в паре метров от них, сидящие перевели на нее взгляд.

– Привет! – выдохнула Гермиона, подойдя к девушкам.

– Привет, Гермиона, – отозвалась Чжоу, слабо улыбнувшись. – Присядешь?

Гермиона опустилась на свободное место с краю и сцепила ладони, чувствуя неловкость и волнение.

Все взгляды сейчас были прикованы к ней, и она не была уверена, как на это реагировать. А еще она не знала, что сказать. Точнее, ей хотелось о стольком спросить девушек, но она не знала, с чего начать. Неловкое молчание разрушила Чжоу.

– Гермиона, как ты? – спросила она.

Гриффиндорка задумалась. Что она должна сказать? Она в рабстве, как и они. Она испытывает унижение каждый день, она находится в плену постоянного страха, ей снятся кошмары о погибших друзьях, ее тяготят моральные муки. Чем из этого она должна поделиться? Она была уверена, что ее проблемы не уникальны и каждая из сидящих тут девушек испытывает то же самое.

– Лаванда сказала, тебя бросили в Азкабан после торгов, а потом, как мы слышали, тебя купил Долохов.

– Да. Это правда, – слабо отозвалась Гермиона.

– Ты можешь поделиться с нами всем, что у тебя на душе, – продолжила Чжоу, накрыв ладонью ее руки в поддерживающем жесте. – У нас у всех своя боль. И, знаешь, когда расскажешь кому-то, становится немного легче.

– Ну, он…. Каждый день насилует меня и…. – Гермиона запнулась, подбирая слова, а потом продолжила, изучая свои колени, – заставляет меня… испытывать оргазм…. Это так… унизительно.

На секунду воцарилась тишина. Не услышав ответной реакции на свои слова, Гермиона вскинула голову, посмотрев на девушек, которые изучали ее с напряженными лицами. Первой тишину нарушила Лаванда, с какой-то совершенно не скрываемой злостью, бросив:
– И это все? Ты ждешь, что мы тебя пожалеем что ли?

Гермиона недоуменно уставилась на девушку. А та, тем временем продолжила:
– Посмотрите на нее. Страдалица ты наша. Ее, видите ли, заставляют кончать.

– Лаванда, не надо так, – попыталась урезонить ее Чжоу.

– Почему это не надо? – не унималась Браун. – Мы тут все вынуждены ублажать этих извращенцев, терпя регулярные побои, пока верная подруга спасителя магического мира развлекается в постели с Пожирателем Смерти.

– Все не так! – воскликнула Гермиона, сжав вспотевшие от нервозности ладони в кулаки. – Я вовсе не развлекаюсь! Меня так же насилуют каждый день!

– Да уж явно не так же, раз тебе твой хозяин разрешает получать оргазм, – сквозь зубы проговорила Лаванда.

– Но это же… неконтролируемая физиологическая реакция, – едва прошептала Гермиона. – Как можно ее запретить?

От этих слов Лаванда, казалось, чуть не взорвалась. Ее лицо покраснело от явно испытываемой ею ярости, и она прошипела:
– Знаешь, нашим хозяевам как-то наплевать, можем мы это контролировать или нет. Вот Марту, – Лаванда указала на девушку, сидящую рядом с Чжоу, – ее хозяин Эйвери подвергает Круциатусу, если она кончает без его разрешения. А Эллис, – она кивнула на девушку рядом с Мартой, – Мальсибер избивает до потери сознания за эту провинность. Так что, нет, Грейнджер, наши хозяева совершенно точно иначе смотрят на эту «неконтролируемую физиологическую реакцию», – вдруг лицо Лаванды приобрело какое-то задумчивое выражение, и она продолжила: – Мне повезло больше всех, наверное. Мои хозяева, Родольфус и Рабастан Лестрейнджи, раньше тоже наказывали меня, а потом перестали. Им понравилось смотреть, как я кончаю от грубого секса. Они даже пичкают меня стимуляторами, чтобы повысить чувствительность и усилить оргазм. Знаешь, меня иногда так накрывает от всех этих зелий, что я готова кожу с себя сдирать, лишь бы почувствовать член внутри, – девушка горько усмехнулась. – Раньше я думала, что не проживу долго, но потом Рабастан сказал, что по приказу Темного Лорда я, как чистокровная, должна родить ребенка. И теперь они перестали избивать меня до кровавых разводов. Теперь они просто трахают меня в разных омерзительных позах при первой же возможности, чтобы я скорее забеременела. Так они хотят выслужиться перед Повелителем.

Гермиона сильнее сжала кулаки, молча продолжая смотреть на девушку растерянным взглядом. Все ее тело сковал шок, но, кажется, Лаванде выражение ее лица показалось слишком спокойным, потому что через пару секунд ее глаза сузились, свирепо буравя Гермиону.

– Знаешь, Грейнджер, моя история лишь одна из многих. И не самая страшная. Когда пару недель назад я видела Джинни Уизли, я поняла, что мне еще повезло с хозяевами.

– Джинни? – переспросила Гермиона.

Значит, она жива.

– Да, Джинни. Уж не знаю, что там с ней делает Макнейр, но очевидно, что-то страшное, раз она безропотно выполняет его команды, словно дрессированная собачонка.

Гермиона сглотнула.

– Я еще много чего могу рассказать, от чего у тебя волосы дыбом встанут. Но ты вряд ли поймешь кого-то из нас. Ведь ты тут только слушатель, а мы в этих рассказах живем.

– Мне жаль, – только и смогла выдавить Гермиона.

– Нет, тебе не жаль, – Лаванда сказала это так, будто вынесла приговор. – Ты рада, что это происходит не с тобой. Ведь у тебя все иначе, да, Грейнджер? Как я понимаю, он тебя не пытает? Не приглашает дружков, чтобы трахнуть тебя целой компанией? Да ты даже не была ни разу на вечеринках, которые регулярно организуют Макнейр и Нотт. А я, знаешь ли, там постоянный гость. Я узнала, на что способно человеческое тело. Раньше я о таком и не подозревала. Ты знаешь ощущение мужской пятерни во влагалище? А когда тебя трахают два члена, пока ты сосешь? А ты когда-нибудь делала минет десяти мужикам поочередно? Скажи, Грейнджер, ты знаешь, как ощущается хоть что-нибудь из этого?

Гермиона лишь отрицательно покачала головой, не в силах произнести ни слова.

– Конечно, нет, – продолжила Лаванда, – Я скажу тебе как: это больно, страшно и унизительно. Да, вот это настоящее унижение. А не то, что ты тут пытаешься за него выдать, – Браун выдохнула, как после длинного марафона, а потом продолжила: – Кто бы мог подумать. И правда, умнейшая ведьма своего поколения. Настолько умная, что смогла отлично устроиться в новом мире, против которого боролись ее друзья. Какого тебе, Гермиона, наслаждаться сексом с врагом, от палочки предводителя которого погибли Гарри с Роном?

На последних словах одна из сидящих на диване девушек подавила вскрик, зажав рот ладонями. При упоминании мальчиков сердце Гермионы подпрыгнуло к горлу и резко сорвалось вниз.

– Лаванда, прекрати! – жестко сказала Чжоу.

– И не подумаю, – отрезала Браун. – Как по мне, так ты – предательница, Грейнджер, – добавила она, встав с дивана. – Жаль, Рон не узнал, какая ты, до того, как погиб! Как знать, может, если бы он не бросался на амбразуру вместе с тобой и Поттером, он был бы еще жив.

С этими словами, она развернулась на каблуках и ушла вглубь зала, вскоре скрывшись среди гостей.

– Не принимай все на свой счет, Гермиона, – подала голос Чжоу. – Она сказала это в сердцах. Ею руководят страх и чувство безысходности. Уверена, она на самом деле не думает так.

Гермиона проглотила слезы, готовые скатиться по щекам и, не смотря на Чжоу, сказала:
– М-мне надо в уборную. Не знаешь, где она?

– Конечно. Когда выйдешь в холл, сразу в левый коридор, и там еще раз налево.

Гермиона кивнула и, встав с дивана, на дрожащих ногах прошла к выходу из зала.



Она легко нашла уборную, которая, к счастью, была пуста. Гермиона остановилась у зеркала и посмотрела на свое отражение. Бледная и несчастная – так она могла бы охарактеризовать девушку, которую там увидела. Конечно, она ожидала подколов, оскорблений и тычков со стороны слизеринцев, но совершенно точно не думала, что получит в свою сторону такую увесистую порцию ненависти со стороны бывших соучениц. Да, Чжоу старалась перевести диалог в мирное русло, урезонить Лаванду, но остальные девушки смотрели на гриффиндорку с явно читающимся в глазах презрением.

Неужели она, и правда, счастливица? Ведь Долохов, действительно, не бил ее и не пытал. После слов Браун о предательстве, чувство вины, не отпускающее ее уже давно, пустило новые корни, накрепко засев глубоко в душе. Сердце болезненно сжималось, а дыхание перехватывало от подступивших к горлу рыданий. Перед глазами стояли лица Гарри и Рона. Гермиона сжала край раковины пальцами до побелевших костяшек.

То, что рассказала Лаванда звучало невообразимо и жутко. Гермиона не знала, смогла бы она стерпеть нечто подобное от Долохова. Да еще и тот приказ, что Лаванда упомянула… Значит, Джинни тоже заставят родить ребенка Макнейру? А может, она уже беременна?

Гермиона стиснула зубы, с трудом возвратив на лицо маску спокойствия. Долохов обещал, что они пробудут здесь не более полутора часов, значит, уже скоро эта психологическая пытка закончится. Она с силой выдохнула, а затем подошла к двери и повернула замочек, открывая ее.

Как только язычок замка отодвинулся, дверь вдруг резко распахнулась, и Гермиона оказалась нос с носу с Маркусом Флинтом.

– Эй, кто это у нас тут? – обдав ее дыханием со стойким запахом алкоголя, спросил он и двинулся на девушку, заставив ее попятиться обратно. Флинт прошел в уборную, и Гермиона заметила в освободившемся дверном проеме еще одного юношу, которого, кажется, видела в Хогвартсе, но не могла вспомнить его имя. Парень зашел следом и захлопнул за собой дверь.

Ядовитые ухмылки расплылись на лицах парней, явно обозначая их намерения, и Гермиона начала нервно озираться по сторонам в поисках чего-нибудь, что помогло бы ей отбиться и сбежать.

– Что же тут делает маленькая пронырливая грязнокровка – одна, без хозяина? – до тошноты приторным голосом спросил Флинт, продолжая медленно приближаться.

– Если я сейчас не вернусь к Долохову, он будет меня искать, – Гермиона надеялась, что упоминание имени самого опасного Пожирателя Смерти отпугнет парней, но они, похоже, были навеселе и не совсем адекватно оценивали происходящее.

– Ну, мы не собираемся портить его собственность. Хотим просто немного поиграть, – сказал второй парень.

Гермиона запаниковала и метнулась к двери, но Флинт на ходу поймал ее за волосы и толкнул в руки второго. Тот развернул ее к себе спиной и прижал к груди, удерживая руками за предплечья. С той же омерзительной усмешкой, обнажающей его непропорционально большие зубы, Флинт подошел к Гермионе вплотную и, положив ладонь ей на талию, медленно провел ею вверх. Девушка с шумом вдохнула, когда он обхватил край ее платья и резко дернул его вниз. Ткань с треском разошлась по швам, обнажая грудь. Бюстгальтера Долохов ей так и не дал, да и само платье было слишком открытым, чтобы что-то под него надевать.

Флинт обхватил ладонями ее груди и ощутимо сжал.

– Под теми слоями барахла, которое она носила в школе, было не понять, какие у нее сиськи, – сказал Флинт, обращаясь к другу. – Но я предполагал, что они мелкие.

Второй усмехнулся. Флинт сильнее сдавил грудь Гермионы, и девушка вскрикнула.

–Узнаю грязнокровку Поттера. Вечно пищала что-то, не затыкаясь, – проговорил Флинт.

– Я знаю, чем сейчас заткнуть ее маленький ротик, – услышала Гермиона над ухом голос держащего ее, и оба парня заржали.

Видимо, ее пронзительный крик привлек внимание, потому что спустя несколько секунд дверь в уборную распахнулась, и Гермиона, стоящая спиной ко входу, услышала знакомый мужской голос:
– Какого хрена вы, мелкота, творите?

– Мы просто развлекались, – отозвался Флинт.

– Валите отсюда, – рявкнул мужской голос.

Улыбки сползли с лиц парней. Они отпустили Гермиону и выскочили за дверь. Девушка свела рукой разошедшиеся половины верхней части платья и обернулась, готовая поблагодарить спасителя, но замерла, едва увидев, кто перед ней стоял.

– Вот мы встретились снова, долоховская шлюха, – губы Джагсона расплылись в гаденькой улыбочке, но в глазах горела лютая ненависть.

Гермиона не успела среагировать, когда из палочки Пожирателя вырвался бледновато-синий луч, похожий на луч отключающего заклятья, и комната поплыла у нее перед глазами.



С Долоховым у Джагсона не заладилось со дня их знакомства. Джагсон всегда воспринимал его не иначе, как соперника. Они были во многом похожи. Оба сильные темные маги, оба без страха бросались с самую гущу сражения, обоих не интересовали подковерные политические игры и высокие посты, лишь боевая слава и милость Повелителя. Эти их сходства видел и Темный Лорд, и первое время направлял их на миссии вместе.

Но если по отдельности они были очень эффективными солдатами, то командная работа у них, как правило, была провальной. Они просто не могли договориться.

Причину этого Джагсон видел в том, что Долохов, не обладавший высоким положением в британском магическом сообществе, смотрел на него как представитель благородного сословия смотрит на челядь – сверху вниз. И это бесило Джагсона. Бесило настолько, что, выходя с ним на совместные задания, он не мог думать ни о чем ином, кроме как о том, как подставить Долохова, чтобы Повелитель в нем разочаровался, перестал выделять его среди прочих, а может и просто чтобы он остался на поле битвы навсегда, и его фигура ушла с шахматной доски.

Джагсон не переносил взгляд Долохова буквально на физическом уровне. И когда этот ненавистный ему человек так унизил его тогда в Азкабане, он в ярости искал способ отомстить.

И, наконец, шанс на месть подвернулся совершенно внезапно. В лице маленькой грязнокровки, которая наградила его этим уродским шрамом. Это будет двойная месть. И сладко будет не только от факта свершения мести, но и от самого процесса.



Голова раскалывалась, когда она медленно открывала глаза. Даже такое простое действие, как поднятие век, отдавалось резкой болью в висках. Первое, что увидела Гермиона, когда ее взгляд сфокусировался, было лицо Джагсона, нависшего над ней.

– Наша птичка, наконец, очнулась, – сладко пропел он.

Гермиона окончательно пришла в себя и, заметив, что она совершенно голая лежит на кровати, попыталась встать, но что-то удержало ее на месте. Девушка дернулась, осматриваясь: ее руки была расставлены в стороны и привязаны к изголовью кровати, а ноги – к подножию.

– Отпустите, – слабо проговорила Гермиона, не слишком веря, что это возымеет эффект.

– Конечно, отпустим, малышка, – проворковал Джагсон, обхватив пальцами ее сосок и шутливо потрепав его. – Только сначала позабавимся.

Тут Гермиона почувствовала, как матрас справа от нее прогнулся и, повернувшись, увидела расположившегося рядом Селвина. Он положил горячую ладонь ей на талию и провел ею вниз по животу.

– Мой хозяин – Антонин Долохов, и если он узнает об этом… – Гермиона не смогла скрыть паники в голосе.

– Оо, мы хотим, чтобы он об этом узнал, – перебил девушку Джагсон, припав губами к ее соску и больно прикусив его зубами, отчего девушка вскрикнула. – Я мечтаю посмотреть на его лицо, когда он увидит, что мы с тобой сделаем, грязнокровка.



Джагсон опустил руку на ее половые губы и, раздвинув их, жестко вторгся в ее лоно. Его рука начала резкие возвратно-поступательные движения в ее совершенно сухом влагалище, и жжение в какой-то момент стало почти невыносимым. В это время Селвин накрыл губами второй ее сосок, пока его рука медленно заскользила вверх к животу и, оказавшись в районе пупка, с силой смяла тонкую кожу. Слезы брызнули из ее глаз.

– Прошу вас, не надо! – простонала она.

Ее мольба вызвала улыбку Джагсона.

– Это только начало, мелкая шлюха, – бросил он и вызвал новый стон Гермионы, когда жестко обхватил сосок ее левой груди и сильно потянул вверх.

Девушка пронзительно вскрикнула, за что получила увесистую пощечину от Селвина, заставившую ее притихнуть.

– Я знаю, в чем проблема. Ты совсем сухая, – произнес Джагсон деланно участливым голосом и, заглянув Гермионе прямо в глаза, добавил: – Я помогу тебе намокнуть.

Он встал с постели и достал волшебную палочку, которая после взмаха превратилась в кнут, похожий на те, какими всадники корректируют движения лошади.

– Следы останутся, – произнес Селвин, когда тот замахнулся для удара.

– Я этого и хочу, – бросил Джагсон и нанес первый удар на беззащитно распластанное на кровати тело Гермионы.

Удар пришелся на живот, и девушка взвизгнула. Не дав ей и пары секунд передышки, Пожиратель обрушил два точных удара на ее грудь, явно стараясь задеть соски, а следующие два на талию. На бледной коже стали проступать красные следы, а в районе соска правой груди, куда попал кнут, сконцентрировалась резкая боль.

Джагсон схватил за волосы захлебывающуюся в рыданиях девушку и, повернув ее к себе лицом, прошипел:
– Больно, сучка? Мне вот было. И ты ответишь за свою выходку втридорога.

Гермиона снова почувствовала вторжение пальцев в свой узкий вход.

– Уже мокрая, но недостаточно, – сказал Селвин.

– Что ж, очевидно, как и все шлюхи, она любит погрубее, – прокомментировал Джагсон. – Поможем сучке получить более яркое удовольствие.

Девушка едва успела понять, что он имел в виду, как острая боль от соприкосновения кнута с нежной кожей ее половых губ пронзила ее будто шампуром. Боль в груди была пустяком по сравнению с этим. Новый удар погрузил ее в полубессознательное состояние.



На минуту Гермионе показалось, что она оглохла от собственного истошного вопля, потому что то, что случилось потом, произошло для нее в абсолютной тишине. Несмотря на пелену, застилающую ее глаза, она видела, как какая-то сила отбросила Джагсона на несколько метров от нее, и как Селвин открыл рот в безмолвном крике и, слетев с кровати следом за товарищем, рухнул на пол и больше не шевелился.

Хоть слезы и затуманивали ее взор, она лишь по мягкому прикосновению пальцев к ее щеке поняла, кто перед ней.

– Ничего, лапонька, мы все это залечим. Все будет хорошо, – проговорил он, но Гермиона слышала сказанное лишь урывками.

– Антонин, – только и смогла выдохнуть она, перед тем как провалиться в забытье.



Это точно был Джагсон. Больше никто не осмелился бы притронуться к его собственности. Так думал Антонин, когда они с Роули шли по коридорам Мэнора.

Когда он в очередной раз бросил взгляд на группу рабынь, сидящих чуть в отдалении от места, где он стоял, беседуя с Яксли и Ноттом, Антонин заметил, что его грязнокровки среди них нет. Поначалу он подумал, что она опять предприняла попытку к бегству. Он подошел к Малфою и попросил призвать эльфов, чтобы те нашли беглянку на территории поместья. Он знал, что за пределы ограждений ей все равно было не прорваться.

Одна из эльфиек, сказала, что видела, как двое мужчин несли девушку, которая была без сознания, по направлению к гостевым спальням на втором этаже. И его поглотила ярость. Захватив по пути Роули, который только что прибыл в поместье, он направился на поиски грязнокровки.

Истеричный крик раздался за одной из дверей на втором этаже, и Антонин, не раздумывая, взмахом волшебной палочки снес ее с петель. Луч Эверте Статум ударил в грудь нависшему над его грязнокровкой Джагсону, и тот отлетел к окну, ударившись о массивный подоконник. Селвин, попытавшийся отбиться, получил от Антонина модифицированное им Режущее, а Роули в тот же момент метнул в него Отбрасывающее, а следом Парализующее.

Долохов подлетел к кровати, на ходу снимая чары Инкарцеро. Девочка едва шевелилась, когда он коснулся ее, и отрубилась сразу же, как произнесла его имя. Он сильнее сомкнул пальцы на палочке и перевел взгляд на Джагсона, который уже начал приходить в себя.

Никто не смеет трогать мою грязнокровку. Ублюдок за это заплатит.

– Что я тебе сказал тогда в Азкабане, Джагсон? – стальным и совершенно спокойным голосом произнес Антонин, встав в метре от сидящего на полу мужчины. – Я сказал тебе, держаться подальше от моей собственности. Но, похоже, слов ты понимаешь. Придется учить тебя действиями. Круцио!

Антонин знал, что боль, которую приносит сейчас Джагсону его Пыточное практически нестерпима, ведь он был просто в ярости. Он ненавидел этого человека каждой клеточкой своего тела и хотел, чтобы он в десятикратном размере ощутил те муки, которые наверняка испытывала его маленькая грязнокровка.

К неудовольствию Антонина, Джагсон не доставил ему радости своими длительными криками, а вырубился от болевого шока уже после третьего Круциатуса.

Так просто ты не отделаешься, мразь.

Долохов стал рисовать в воздухе руну.

– Что ты делаешь? – спросил Роули. – Надо стереть им память.

– Сотрем. Но сначала я оставлю ему маленький подарочек, – отозвался Антонин.

Закончив рисунок, он толкнул его ладонью по направлению к Джагсону, и тот осел у него на груди и растворился.

– Забвение придется накладывать тебе, я не в том состоянии, – произнес Долохов, – не смогу сейчас достаточно сконцентрироваться.

– Чем заменим воспоминания? – произнес Роули, вскинув палочку и направив ее на Селвина.

– Они нажрались, сцепились из-за шлюхи и вырубили друг друга.

– А как же Малфой? Он все знает.

– Я поговорю с ним. Мне есть, что предложить ему за молчание.



Мягкое тепло обволакивало ее всю, и на какой-то миг ей показалось, что она до сих пор без сознания. То расслабленное состояние, в котором она сейчас находилась никак не вязалось с последним, что она помнила. Боль от удара кнутом. Нестерпимо острая и одновременно обжигающая, словно прикосновение раскаленной кочерги. Боль, похожая на ту, что она испытала от кинжала Беллатрисы, только мучительнее.

Приготовившись встретить реальность лицом к лицу, Гермиона резко распахнула глаза.

Она была дома. Точнее, в поместье Долохова. Это место – не ее дом. Это темница, клетка. Она тут пленница, а не владелица.

Воспоминания о недавних событиях вихрем закрутились в ее голове.

Долохов. Он был там. Он остановил Джагсона. Он спас ее.

Глупости! Он просто отстаивал свою собственность. Ему плевать на тебя.

Или не плевать? Девочки рассказали, как они страдают в руках своих хозяев. Долохов был другим. Он все время был мягок с ней. Даже в момент изнасилования, он ни разу не сделал ей больно намеренно. А боль, которую нанес случайно, старался сгладить – ласками, касаниями, поцелуями.

Она ненавидела оргазмы от его манипуляций, стыдилась своего удовольствия. Но Лаванда сказала, что других девушек наказывают за оргазм. А Долохов… Он хотел, чтобы ей было хорошо. Он старался сделать ей приятно. Каждый раз.

Гермиона медленно привстала на постели и откинула одеяло. Раны, которые точно должны были остаться на ее теле после магического кнута Джагсона, были полностью залечены. Остались лишь слабые белые ниточки шрамов. Она раздвинула ноги. Там внизу все тоже было в порядке. Аккуратно она прикоснулась к половым губам. Едва ощутимый дискомфорт, как от синяка, но нет острой боли или жжения, которых она ожидала.

Будто ничего не было.

Он вылечил ее. Позаботился о ней. Зачем?

Может, она ошибается на его счет?



– Что за руну ты на него наложил? – спросил Роули, когда они сели в массивные кресла у камина в гостиной, держа огневиски в граненых стаканах.

– Ту, которая навсегда отобьет у него желание совать свой член в дырку чужой девки, – с усмешкой произнес Антонин.

– Значит, все настолько серьезно, – сказал Торфинн, задумчиво посмотрев в камин.

– О чем ты? – Антонин залпом опустошил стакан и, нахмурившись, посмотрел на собеседника.

– Я о твоей привязанности к грязнокровке, – Торфинн перевел спокойный взгляд на Долохова.

– Да нет, я просто…

– Что ты просто? Просто защищал свою собственность? – Торфинн усмехнулся. – Думаешь, я в это поверю, после того, что видел сегодня? То, как ты кинулся к ней. То, как ты пытал Джагсона.

Антонин сдавил пальцами стакан. Он проявил слабость. И опять из-за грязнокровки.

– Никто не должен… – начал он, но Торфинн лишь отмахнулся.

– Мне это можешь не говорить. Разумеется, я никому ничего не растреплю. Но тебе нужно быть осторожнее. Все слишком явно, Тони, – Роули смерил его напряженным взглядом. – Хрен с ним с Джагсоном, плевать и на остальных. Но ты представь, если Темный Лорд все поймет? Думаешь, он просто забудет об этом, услышав твои оправдания про магическую связь?

Антонин отвернулся к стене, где висел портрет его тетки. Она всегда была довольно жесткой женщиной и редко улыбалась. Поэтому все ее портреты были такими же – жесткими, холодными, без тени улыбки. Но сейчас Антонину казалось, будто она смотрит осуждающе именно на него.

– Кстати, о Темном Лорде, – продолжил Роули, и Антонин перевел на него взгляд. – Ты уже сообщил грязнокровке, что ее ждет?

Долохов шумно выдохнул.

– Пока нет.

– Тони, ты должен ей сказать. Это будет уже послезавтра.

– Думаешь, я этого не понимаю? – взорвался Антонин. – Это, знаешь ли, не одна из тех новостей, которую можно сообщить за обедом. «Передай, пожалуйста, соль. Кстати, Темный Лорд приказал стерилизовать всех грязнокровок. Так что в понедельник у тебя операция…»

– ЧТО? – вопрос с ярко выраженными нотками истерики в голосе разнесся по гостиной.

Мужчины синхронно обернулись на звук.

Двери были распахнуты, в проеме, укутавшись в плед, стояла Гермиона. На ее лице явственно читался шок с примесью страха.



Заклятье оцепенения схлынуло, и Луна, наконец-то, смогла подняться с постели. Она подошла к окну – была уже ночь. Значит, вечеринка скоро закончится и, вероятно, Драко придет поприветствовать ее.

Если это можно так назвать.

Луна не знала, чего ожидать от него. С одной стороны, она хорошо помнила того Малфоя, который приносил еду и морально поддерживал ее, когда она была заточена в подвале Мэнора. Но, с другой, она знала не понаслышке, что люди меняются. Измениться мог и Драко.

Где-то через полчаса ручка двери щелкнула, и та распахнулась. Луна, которая в тот момент сидела на кровати, ощутимо подрагивая от нервного напряжения, повернулась ко входу.

Хозяин поместья прошел в комнату и остановился в трех метрах от девушки.

– Лавгуд, – сказал он безэмоционально, его лицо было пустой, нечитаемой маской.

Сейчас он ничем не отличался от того надменного юноши, которым был в стенах Хогвартса. А еще он очень напоминал своего отца.

– Здравствуй, Драко Малфой, – произнесла Луна с мягкой улыбкой на губах.