Глава 2. Узники

Казнь состоялась на второй день после победы.

Его убили быстро, как жалкого маггла, случайно попавшегося на пути. Один взмах волшебной палочки, вырвавшийся из древка зеленый луч – и жизнь единственного наследника рода Малфоев разделилась на «до» и «после». Не то, чтобы он не знал, что так будет. Темный Лорд не прощает ошибок. А в случае с Люциусом Малфоем ошибок было хоть отбавляй, а банальных промахов еще больше.

Повелитель сказал, что в новом мире нет места слабости, ведь именно слабость в свое время была причиной распространения маггловской заразы в магическом сообществе. Волшебники не проявили твердости, когда магглы проникли сквозь барьер и начали осквернять магию. Они спустили все на тормозах.

А Люциус был слабым. Ему хорошо, даже очень, удавалось вести подковерные игры и плести интриги в Министерстве, но когда дело доходило до битвы, он прятал голову в песок, боясь запачкаться. Да, несмотря на всё его (вполне искреннее, надо сказать) презрение к магглам и грязнокровкам, он так никого из них и не убил за эти годы. Пытал – да, но ни разу с кончика его палочки не сорвался луч Авады. Глупо было надеяться, что Волдеморт не обратит на это внимание.

Люциус Малфой уже давно был своему Повелителю поперек горла, но тот не торопился избавляться от удобной боевой единицы перед предстоящей битвой, очевидно, оставив это удовольствие на потом, в качестве десерта после основного блюда под названием «Победа», как часть своего триумфа.

Когда все было кончено, Темный Лорд похлопал Драко по плечу, почти по-отечески, и сказал что-то о чести семьи Малфоев, которую Люциус посрамил, а он, Драко, должен восстановить (через служение Повелителю на благо нового мира, разумеется). И затем, перед тем как аппарировать из Мэнора на особо важное мероприятие (поганые торги, где будут словно скот распродавать его однокурсников), только что не швырнул с хозяйского плеча милость – разрешение похоронить отца на семейном кладбище на территории поместья.

А сейчас, стоя у могильного камня с надписью «Люциус Малфой», Драко себя презирал. И кроме ненависти к себе, он не чувствовал ничего. И за это презирал себя еще больше.

Это ведь ненормально, да? Ничего не чувствовать, в связи со смертью отца.

Когда-то он боготворил этого человека и мечтал стать похожим на него, когда вырастет. Будто вспышки перед его глазами всплывали воспоминания о тех беззаботных школьных временах, когда он был «сыном Люциуса Малфоя», перед которым лебезил весь Слизерин, а остальные – боялись, завидовали, ненавидели… Что угодно, но не оставались равнодушными. И ему это нравилось.

Тогда сделать пакость «святому Поттеру» казалось чем-то важным, значимым.

Наивный дурак!

Он знал, когда всё вдруг стремительно полетело к чертям. Смерть Диггори на Турнире (он уже тогда знал, кто в ней виновен) – вот та точка невозврата, когда его отношения с отцом дали первую трещину.

С Диггори они никогда не были не то, что друзьями, они даже не общались почти. Разве что во время турнира, когда он искал способ насолить Поттеру. Однако произошедшая трагедия была как-то слишком близко, слишком рядом. Наверное, поэтому она так отозвалась в его душе. Но тогда он отмахнулся от голоса совести, словно от назойливой мухи. Он убедил себя, что отец знает, что лучше для семьи.

Мерлин, как же глуп он был тогда.

Все они были. Дети, слепо идущие за своими родителями, потому что «так надо», потому что «так было всегда», потому что они «аристократы», «голубая кровь». Да, хрена с два – у Люциуса кровь, все еще стекающая по виску тогда, когда глаза уже потухли, была такого же красного цвета, как и у полукровки Поттера, когда он лежал перед дверями Хогвартса, в алых пятнах, растекшихся повсюду на одежде.

Он пытался жить как обычно, будто ничего не произошло. Честно пытался… Делать вид, что все идет так, как и должно. Но почему-то не мог. Он больше не мог смотреть на отца так, как раньше – с восхищением и уверенностью, что тот все делает правильно. Потому что смерть Седрика Диггори совершенно точно НЕ была чем-то правильным.

А потом провал миссии в Отделе тайн – и жизнь семьи Малфоев пошла по наклонной.

Арест отца и его заключение в Азкабан, открытое презрение магического сообщества, и самое ужасное – немилость Повелителя.

Страх… Вот что он чувствовал каждый день. Страх за маму, страх и за свою жизнь.

А еще злость. Драко злился все время. Он срывался на всех, кто только попадался под руку. Младшекурсниках, сокурсниках, друзьях (если их можно было так назвать). Но больше всего он злился на Поттера. Драко убедил себя, что все его проблемы именно из-за Мальчика-Который-Никак-Не-Сдохнет.

Винить во всем Гарри Поттера было так легко. Это давало ощущение почвы под ногами, ощущение ностальгии по тем старым, беззаботным временам, по детству, которое ушло так рано и безвозвратно.

Но сейчас, стоя перед могильным камнем, Драко винил во всем лишь себя. Наверное, надо было бы винить отца. Ведь все это произошло из-за его мании величия, из-за его неуемных амбиций, из-за его неутолимой жажды власти.

Но какой смысл винить мертвеца? Он уже заплатил за свои ошибки сполна. Теперь очередь Драко платить за свои.

За свою глупость, когда считал, что отец все делает правильно.

За свою наивность, когда верил, что все разрешится само собой.

За свою слабость, когда сделал неправильный выбор.

Больше он не будет совершать подобные ошибки. Отныне он будет делать только правильный выбор.

Драко точно знал, с чего начать. Защитить маму – вот первостепенная задача сейчас. Она не должна быть здесь. Слишком опасно. Они все слишком зависят от настроения Повелителя – в эту секунду он тебя хвалит, а в следующую, услышав плохую новость, бросит Аваду в первого, кто окажется рядом.

А когда Нарцисса будет в безопасности, он начнет играть свою роль. Он напомнит всем, как Малфои стали Малфоями, сильнейшим родом в Британии.

Как там говорил Темный Лорд? Он ждет от Драко «великих дел, которые восстановят имя Малфоев»? Что ж, будут ему великие дела. Да столько, что этот безносый упырь в них потонет.



– Экспульсо!

– Инкарцеро!

– Баубиллиус!

– Протего!

– Отключись

В Тренировочном центре новобранцев двое молодых людей в серых спортивных костюмах участвовали в демонстрационной дуэли. По периметру зала на скамейках за защитным барьером расположились остальные ученики. В будущем все они станут солдатами армии Темного Лорда. Отдельным везунчикам, лучше всего проявившим себя в ходе подготовки, будет оказана великая честь – вступить в ряды Пожирателей Смерти.

Как тренер он должен был следить за их техникой и правильным применением боевых заклинаний, чтобы по окончании дуэли указать на ошибки и дать комментарии. Но, как он ни старался, он не мог сконцентрироваться. Все его мысли занимала она. Маленькая грязнокровка настолько прочно засела у него в голове, что даже здесь, в Министерстве, ему всюду мерещилась непослушная копна каштановых волос.

Девчонка в Азкабане уже три недели. Как она там? Достаточный ли это срок, чтобы сойти с ума?

Долохов помнил это место очень хорошо. Будучи наслышанным о том, что делали дементоры с заключенными, он сильно напрягся, когда в первый день они вшестером собрались вокруг него, покружили, но вдруг… убрались прочь. И больше не появлялись в его камере. Все 15 лет им не было до него никакого дела. Еще бы, насытиться-то нечем – у него же не было ни одного светлого, по-настоящему счастливого воспоминания. С одной стороны, это, конечно, замечательно, хотя бы о дементорах беспокоиться не нужно, но с другой… этот факт наталкивал его на грустные мысли о прожитой жизни.

Одиночество не сильно его напрягало. Он привык быть один, наедине с самим собой. А поскольку в Азкабане заняться все равно больше было нечем (ведь ему не давали ни книг, ни газет), он просто сидел на холодном каменном полу или на такой же холодной железной кровати и смотрел в маленькое решетчатое окно… И думал. Много думал. В какой-то момент он понял, что, если что-то и сведет его здесь с ума, так это его собственные мысли.

Ах, да, еще хохот Беллатрисы… Или ее разговоры… с кем-то.

С кем, дракл ее раздери, она разговаривала? Камера же одиночная.

Святая Цирцея, как же эта отбитая на всю голову ведьма его заколебала своим трепом!

Честное слово, иногда он задумывался, а не специально ли его закрыли в камере рядом с мадам Лестрейндж, чтобы сделать его пребывание в Азкабане еще более мучительным?

А грязнокровка? Наверняка, у нее полно счастливых воспоминаний, которые придутся дементорам по вкусу. Да и одиночество ей не грозит. С такой-то нежной кожей и милой мордашкой….

Она не протянет в тюрьме и полугода.

– Тренер! – в очередной раз окликнули его.

Долохов поднял глаза – на тренировочной площадке один из парней стоял над лежащим на полу парализованным товарищем. Какие там заклинания они применяли? Кажется, этот бросил Экспульсо, когда он вспоминал, как приятна была на ощупь ее кожа тогда, в малом зале собраний, а тот, с прилизанными волосами, вроде как наколдовал Инкарцеро, когда он представлял, как, наверное, упруги бедра ее юного тела….

– Сэр? – снова обратился к нему студент.

– Неплохо, – начал Долохов, подойдя к ученикам, – для школьников. Но если вы хотите быть достойными солдатами Новой армии, вам нужно научиться использовать что-то не столь… односложное.

Вдруг тяжелые дубовые двери распахнулись, и в зал вошел Роули в амуниции Пожирателя Смерти. Они с Антонином договорились перекусить после работы, а потом отправиться вместе на собрание к Темному Лорду.

– На сегодня все, – произнес Долохов. – За выходные каждый из вас должен отработать какое-нибудь двусоставное, а лучше трехсоставное боевое заклинание и продемонстрировать его на дуэли в понедельник. Все свободны.

Начав переговариваться между собой, студенты быстро покинули тренировочный зал.

– Трехсоставное? – усмехнулся Роули, подойдя к напарнику. – Ты, правда, думаешь, что эти мальчики смогут наколдовать что-то сложнее Петрификус Тоталус?

– Это Центр боевой подготовки, Роули, – бесцветным голосом проговорил Антонин, – а не курсы бытовых чар. Эти мальчики сделали выбор в пользу военной карьеры и должны быть готовы выполнить любой приказ. Без вопросов. А приказы у нас, сам знаешь… Они не смогут постоянно обходиться простым Инкарцеро.

– Ты пытаешься сделать из них…, – Торфинн чуть помедлил, а затем уверенно продолжил, – себя.

Долохов нахмурился и посмотрел на Роули.

– Но они – не ты. У них разные способности. Не каждый из них за три дня сможет научиться трехсоставным заклятьям боевого класса.

– Я поставил задачу. Как они будут ее решать – меня не волнует.

– Тебя не волнует, – повторил Роули.– А что волнует?

Взгляд Долохова помрачнел.

– Это, конечно, был риторический вопрос, – Торфинн усмехнулся. – Я знаю, что тебя волнует. Точнее, кто.

Антонин ненадолго прикрыл глаза и устало провел ладонью по лицу. Потом снова посмотрел на Роули.

– Тебя там не было, Финн, ты не знаешь, как все это было… Сначала этот мудак Джагсон, а потом… Чувствую себя…

– Как ребенок, у которого отец забрал любимую игрушку, – закончил за Долохова Роули, окидывая отрешенным взглядом тренировочный зал.

– Че ты сказал? – бросил Долохов.

– Да ладно тебе, – лишь отмахнулся Роули, снова посмотрев на напарника. – Думаешь, это не заметно что ли?

– Что незаметно?

– Ты постоянно упоминаешь ее в разговоре. Почти в любом, – сказал Роули, стойко встретив убийственный взгляд Антонина. – С той битвы в кафе, как только Снейп восстановил тебе память.

– Нихрена, – попытался отбиться Долохов.

– Вот только мне не заливай. Мы с тобой сколько лет вместе на миссиях? – парировал Роули. – Ты, конечно, весь такой непробиваемый, но некоторые вещи за столько-то лет я явно вижу. Ты увлекся девчонкой.

Долохов запустил руку в свои темные вьющиеся волосы и, шумно выдохнув, опустился на расположенную рядом скамью.

– Как это могло произойти? – спросил он будто самого себя. – Она грязнокровка!

– Ага, грязнокровка, – кивнул Роули. – Дерзкая, умная, воинственная, длинноногая… Каштановые волосы. Все, как ты любишь, – констатировал он.

Долохов поднял удивленный взгляд на собеседника.

– Что? – ответил Торфинн на немой вопрос. – Думаешь, за все эти годы я не узнал, какие женщины тебе нравятся? Да и в Лютном ты всегда выбираешь одинаковых девок.

– Ты еще скажи, что я влюбился, – недовольно скривившись, резко сказал Антонин. – Я не пятнадцатилетний пацан, Финн, и уже давно не западаю на длинные ножки и симпатичную мордашку.

– Мы оба опытные маги, Тони. И думаю, ты понимаешь также как и я, что дело не в ножках и мордашке. Точнее, не только в них. Всё это лишь приятный бонус, – ответил Торфинн. А когда Антонин снова поднял голову, посмотрев на него, продолжил. – Причина в той связи, которая образовалась между вами после заклятья Забвения. Мощная магия всегда оставляет отпечаток. А уж вторжение в чужое сознание такой силы и подавно. И если между волшебниками существовала эмоциональная ниточка, она всегда подкрепляется магически. Ненависть, страх… Увлеченность….Я ведь не ошибусь, если скажу, что девка понравилась тебе еще тогда, в Отделе тайн? Ее Обливейт просто впечатал эту эмоцию. На мне-то, к примеру, ее заклятье никак не отразилось, потому что меня грязнокровка никак не зацепила.

Антонин отвел взгляд в сторону, спорить было глупо. Он и сам знал о влиянии магической энергии на человеческое тело. Ничто не проходит бесследно. И в том, что девочка запала ему в душу тоже сомнений не было.

– В любом случае, теперь это уже не имеет никакого значения, – произнес Долохов, с недовольством отметив, что это прозвучало как-то уж слишком отчаянно.

– Почему? Попроси Повелителя о милости, – предложил Роули.

– И как ты себе это представляешь? – скривившись, спросил Антонин.

– А почему нет? Он ценит тебя, наверное, больше всех нас. Я уверен, если ты правильно подберешь слова, он исполнит твою просьбу. Ну, а если нет… Ты просто извинишься, и вы закроете эту тему.

– Просто извинишься, – Долохов хохотнул, вставая со скамейки. – Это ты так шутишь, Финн?

– Не убьет же он тебя за такую мелочь, в конце концов? – ответил Роули, а потом, задумавшись на секунду, добавил: – Ну, может, Круциатус бросит. Так не в первый же раз.

– У него особый Круциатус, – Антонин напрягся. – Мне до сих пор иногда то его наказание после провала в кафе снится в ночных кошмарах, – вдруг его лицо озарила легкая ухмылка. – Черт, девка так поработала с моей памятью, что я даже не понимал, за что меня пытают.

– Да, интересную игрушку ты себе выбрал, – подхватил Роули. – Эксклюзив.

Антонин подхватил свою мантию, лежащую на скамье, и мужчины направились к выходу из зала.

– Знаешь, – холодно проговорил Долохов после некоторой паузы, когда они уже подошли к дверям, – меня не очень радует, что тебе так много обо мне известно.

– Значит ли это, что мне теперь нужно оглядываться? – с усмешкой бросил Роули.

– Возможно, – коротко ответил Антонин, проходя в дубовые двери первым. Он надеялся, что напарник не заметил, как его губы в этот момент тронула едва заметная улыбка.



Кап-кап-кап…

Крики стихли, кажется, полчаса назад. Или прошел уже час? Время здесь тянулось как-то иначе. Оно то растягивалось, превращая минуты в часы, то вдруг начинало бежать словно стрелки на циферблате в ускоренной съемке – и часы становились секундами. Она перестала следить за временем – не только за часами, но и за днями. Последней была восьмая засечка на каменной стене, сделанная краем железной тарелки, в которой дважды в день появлялась еда – магия Азкабана. Такая же магия, как и та, что очищала ее каждый день. Эти чары действовали еще при старом правительстве и были призваны минимизировать контакты с заключенными, которые были осуждены на пожизненное.

Кап-кап-кап…

Наконец-то тишина. Это было редкостью здесь. Обычно кто-то обязательно или кричал, или стонал, или молил… Она научилась засыпать под эти ужасающие звуки, лежа на железной кровати и изо всех сил кутаясь в одеяло, которое, впрочем, назвать таковым можно было с огромной натяжкой – материя была настолько тонкой, что просвечивала при свете дня, и, конечно, совсем не согревала. А учитывая, что из-за присутствия дементоров и окружающего башню океана в Азкабане всегда царили могильный холод и сырость, непрекращающаяся простуда стала вечным спутником Гермионы с момента заключения.

Кап-кап-кап…

Она знала, почему так тихо. Дементоры насытились и ушли, давая заключенным время восстановиться. Они никогда не высасывали душу без остатка, всегда оставляя чуть-чуть надежды, чуть-чуть жизни, чтобы на следующий день прийти снова. Вечный шведский стол. В первый день они забрали ее воспоминания о прибытии в Хогвартс на первом курсе, поглотив восторг и предвкушение чего-то грандиозного и оставив лишь память о разрушенных в битве стенах замка. Во второй день они отобрали радость в ожидании Рождества – осталось лишь горе от потери друзей и близких, с которыми она проводила праздники.

Каждый день они приходили и вычеркивали из памяти самое светлое, оставляя только мрак, пустоту и боль… Вчера они украли их с Роном первый (и последний) поцелуй, и теперь лишь его мертвое тело стояло у нее перед глазами.

Кап-кап-кап…

В первую ночь здесь она ждала не только дементоров. Она знала, что они приходили к другим – слышала мольбы женщин и рваные стоны мужчин. А еще она видела. Видела, как охранники издевались над телом Тонкс в камере напротив. Она видела все. Эти картины яркими вспышками до сих пор всплывали у нее перед глазами, даже сейчас, когда Тонкс уже два дня как мертва, а ее камера пуста. Эта девушка была сильным человеком, но едва ли кто-то смог бы выдержать столько...

Гермиона ждала Пожирателей. Но когда дементоры насытились и ушли, она осталась одна до утра. А утром пришел Селвин, новый надзиратель Азкабана. Гермиона вжалась в стену, готовясь к худшему. Но он поспешил успокоить ее, сказав, что посетителей ближайшие три недели не предвидится, ведь он хочет подарить ее девственность своему другу. Он не сказал кому.

Будет ли это Долохов? Попытается ли он получить то, что ускользнуло прямо перед носом на торгах? Или это будет тот второй – Джагсон? Кто из них лучше? Нет, не так. Кто из них менее жесток и безумен? Есть ли разница, если ей все равно суждено умереть здесь? Пусть не от пыток Пожирателей, но от дементоров…

Или от банальной болезни – кашель с каждым днем становился все хуже, вчера весь день болела грудь, и было сложно дышать. Те крупицы магии, которые остались в ней, несмотря на ошейник-подавитель, отчаянно боролись с болезнью, но магии все же было слишком мало. И болезнь брала свое – сдавливая легкие до жжения, вынуждая дышать маленькими рваными вздохами.

Кап-кап…..

Последние капли, скопившиеся после дождя в оконном проеме между прутьями решетки, упали на пол. И теперь лишь ветер разрывал тишину.



Поместье Темного Лорда возвышалось на холме среди скалистых гор. Чем-то шестиэтажный замок с остроконечными башнями разной высоты и ширины напоминал Хогвартс, только мрачнее. Драко не знал, кому поместье принадлежало ранее, но был уверен, что бывшему владельцу оно теперь уже точно не понадобится.

Пройдя сквозь четыре заградительных магических барьера (чертов безносый параноик) юноша вошел через парадный вход и уверенной походкой направился в южное крыло замка – туда, где Повелитель принимал своих преданных соратников. Он знал, что, скорее всего, пришел последним, ведь ему никто не встретился на пути – вероятно, все уже были внутри в ожидании собрания.

– Малфой! А мы все гадали, придешь ты или нет, – едва переступив порог гостиной южного крыла, он услышал елейный, но с явным едким оттенком голос слева.

Стоящий вместе с Гойлом-старшим и Треверсом, Мальсибер гаденько ухмылялся. Драко знал, они с отцом никогда друг друга не жаловали, и сейчас, вероятно, Мальсибер чувствовал себя хозяином положения в связи с устранением недруга с игрового поля. Конечно, он не мог упустить возможность кольнуть по больному его сына.

– А с чего бы мне не прийти, Мальсибер? – холодным тоном, растягивая слова (совсем как отец), спросил Драко, повернувшись к мужчинам в пол оборота.

– Ну как же. После того, как твой отец так сильно налажал. Даже не знаю. Если бы такой позор обрушился на мою семью, я бы, наверное, залез в свою нору и носа не показывал от стыда.

Он широко улыбнулся, хотя скорее оскалился, как акула, готовая проглотить маленькую рыбку. Но он просчитался. Драко никогда не был жертвой. Он сам был хищником – не тигром или волком, но хитрой лисой. Пожиратели были осведомлены о талантах Люциуса, но они понятия не имели, на что способен его сын. Пока не имели…

– Очень хорошо тебя понимаю, Мальсибер. Если бы я был на твоем месте, я бы именно так и поступил. Но, видишь ли, в том, чтобы быть Малфоем есть много преимуществ. И одно из них – даже если один из Малфоев облажается, остальные-то все равно останутся Малфоями. А ты, как бы ни старался лебезить перед Повелителем, все равно всегда будешь просто Мальсибером.

Улыбка медленно начала сползать с губ мужчины, его лицо довольно быстро стало покрываться красными пятнами от поднимающейся внутри ярости, а глаза начали метать искры.

Ситуацию, которая вот-вот могла перерасти в дуэль, невольно спас нарисовавшийся непонятно откуда Амикус Кэрроу.

– Драко, рад видеть тебя, – он протянул ему руку, за которую Драко схватился, как за спасительную соломинку.

– Взаимно, Амикус, – вальяжно протянул Драко, пожимая его руку. Если бы он был актером, ему бы точно дали сейчас награду «Актер года» за такую невозмутимость.

– Сочувствую, насчет твоего отца, – произнес он, увлекая Драко в сторону.

– Не стоит, Амикус, – со всем безразличием, которое он только способен был продемонстрировать, произнес Драко. – Отец был трусом, за это и поплатился.

– А как Нарцисса?

Будто тебе не плевать.

– Ей тяжело, конечно. Я отправил ее на материк, чтобы она немного отвлеклась, развеялась. Знаешь – выставки, дома моды, шопинг, – Драко ухмыльнулся. – Расскажешь, что у вас тут интересного произошло, пока я разбирался с семейными делами? Я хотел прийти на торги, но…. Сам понимаешь. Не до того было в тот день.

– Однако, как я слышал, ты своего не упустил и уже прикупил себе парочку куколок? – кривая улыбка скосила и без того не отличающееся привлекательностью лицо Кэрроу.

Драко кивнул.

– Кто-то из тех, с кем ты учился?

– Нет, я не такой задрот как Гойл, – Драко чуть скривился, будто в отвращении и пояснил: – Он купил Пенелопу Клируовер, по которой с ума сходил. Помнится, она отказала ему в свидании на третьем курсе. Наверное, сейчас она сильно жалеет об этом.

Кэрроу хохотнул.

– И как тебе игрушки?

– Одна ничего так, а вторая слабовата оказалась, – вялым тоном ответил Драко. – Едва неделю продержалась, – парень усмехнулся. – Кто ж знал, что она не любит грубые игры? Теперь придется новую покупать.

Амикус хмыкнул, но никак не прокомментировал услышанное, внимательно наблюдая за кажущимся безразличным Драко Малфоем.

– А ты что же, купил себе игрушку? – осведомился Драко таким будничным тоном, будто речь шла о покупке метлы.

– Не-а, – отмахнулся Кэрроу, – как представлю, что какая-то шлюха будет рыскать по родовому поместью… Я хожу в заведение Нотта, цыпочки там хорошенькие, на любой вкус. Еще Макнейр провел в прошлую пятницу званый ужин. Он хочет сделать это своеобразной традицией. Но мне кажется, что последующие вечеринки не будут столь увлекательными, как была эта.

– А что там было особенного? – спросил Драко, окидывая помещение скучающим взглядом.

– Главным блюдом была рыжая подружка Поттера.

– В каком смысле «блюдом»? – Драко недоуменно обернулся к Кэрроу, ему стало как-то не по себе и, видимо, это отразилось на его лице. Он наслушался о соратниках Темного Лорда всякого и уже мало чему удивлялся. Поэтому сейчас он был готов и эту новость воспринять буквально.

– Драко выдохни, – Кэрроу хлопнул парня по плечу. – Макнейр, конечно, отбитый, но не до такой степени. Она просто была куклой на вечер, в специфическом развлечении. Тебе стоит сходить и самому все увидеть, на словах это звучит не так вкусно.

– Да, наверно я ...

– Смотри куда прешь, Джагсон, – огрызнулся в другом конце комнаты Долохов, которого, тот, видимо, задел, когда проходил мимо.

– Пошел ты, Долохов, – рявкнул мужчина в ответ.

– Все никак не могут успокоиться после того, что произошло на торгах, – прокомментировал Кэрроу, пока они с Драко наблюдали, как мужчины, обменявшись яростными взглядами, разошлись по разным углам гостиной.

Когда Драко вопросительно посмотрел на него, Амикус произнес:
– Ах да, я ж тебе еще не рассказал! На аукционе Джагсон, Руквуд и Долохов устроили целое шоу за право обладать грязнокровкой Поттера.

Грейнджер…

– И кто победил? – равнодушно спросил Драко.

Молодец, отец бы тобой гордился – истинный аристократ во всей своей надменности.

– Никто. Все обломались, – усмехнулся Кэрроу. – На торгах появился Темный Лорд и отправил грязнокровку в Азкабан. Эй, а вы с ней вроде ровесники?

– Ага, учились на одном курсе, – скривившись, бросил Драко. – Поганая грязнокровка бесила меня все шесть лет. Хоть на седьмом курсе этой всезнайки в школе не было.

– Ну, теперь у тебя есть возможность поквитаться с маленькой сучкой. Уверен, Селвин не будет против, если ты с ней поиграешь.

– Читаешь мои мысли, Амикус, – улыбнулся Драко и, кивнув, пошел занимать свое место за столом, так как в дверях только что появился Волдеморт, знаменуя начало собрания.

– Хотелось бы, сученыш, – едва прошептал Кэрроу, когда Драко уже был на достаточном отдалении и не мог его слышать, и тоже направился к столу.



– И в заключении, важная новость, – произнес Темный Лорд по прошествии двух часов. – Наш дорогой мистер Селвин, отладивший работу Азкабана в новых условиях, с понедельника встанет во главе Аврората. А его место в качестве начальника тюрьмы займет Джагсон, прекрасно проявивший себя не только в битве за Хогвартс, но и в качестве главы карательного отряда.

За столом раздались вялые аплодисменты, безусловно, не из-за радости за соратника, а из-за страха вызвать гнев Повелителя своим безразличием к этой новости. И только Селвин бодро похлопал бывшего напарника по плечу.

– Селвин просил не говорить раньше времени, – пояснил Темный Лорд, с полуусмешкой наблюдая, как шок на лице Джагсона сменяется выражением абсолютного счастья. – Надеюсь, сюрприз удался?

– Да, Повелитель! – подобострастно выдохнул Джагсон. – Конечно, Повелитель! Благодарю за оказанное мне доверие! Я Вас не подведу!

Ты еще край его мантии поцелуй, уебок.

Долохов скривился в отвращении – как же его бесили эти хреновы лизоблюды.

– Очень на это надеюсь, – бесстрастным голосом сказал Волдеморт.

Но лишь те, кто близок к нему, могли услышать за этим безразличием скрытую угрозу наказания в случае провала.

– На сегодня все! – закончил Темный Лорд, поднявшись со стула.

Гостиная наполнилась шумом отодвигаемых стульев и шелестом мантий –Пожиратели поднялись со своих мест и теперь направлялись к выходу.

– Повелитель! – оклик остановил Волдеморта, который покидал гостиную.

– Антонин? В чем дело? – Темный Лорд повернулся к мужчине.

– Повелитель, прошу, уделите мне время.

Темный Лорд как-то глубоко вздохнул и усталым взглядом посмотрел на Долохова.

– Антонин, сегодня у меня был очень напряженный день, – произнес он. – Неужели это не может подождать хотя бы до завтра?

– Прошу, Повелитель, это займет всего пару минут.

Долохов знал, что его настойчивость сейчас – это хождение по лезвию, Повелитель никогда не отличался терпением, но, в конце концов, почти вся жизнь Антонина была движением на грани.

Волдеморт с минуту (самую долгую минуту в жизни Долохова) молча смотрел на него, а потом снова глубоко вздохнул и поднял глаза к дверям, где в проеме стояли двое задержавшихся Пожирателей. Мужчины почувствовали на себе взгляд Повелителя и молниеносно покинули гостиную, закрыв за собой двери.

Они остались наедине, и, несмотря на пронзительный взгляд Темного Лорда, Долохов не начинал говорить. Он слишком хорошо изучил Повелителя и знал его тягу к абсолютному контролю всех и вся. Начать говорить первым сейчас могло иметь последствия как минимум в виде Круциатуса.

– Скажи мне, Антонин, ты счастлив? – вдруг спросил Темный Лорд, и Долохов замешкался, вопрос был неожиданным.

– Повелитель?

– Тебе нравится твоя новая работа? – уточнил Волдеморт.

– Да, Повелитель, нравится, – моментально почти отчеканил Долохов.

Надо сказать, он не задумывался над этим. Нравилось ли ему готовить солдат Новой армии? Да, наверное, это то, к чему он и должен был прийти в итоге. У него достаточно знаний и навыков, которые можно передать молодому поколению. И у него достаточно опыта, чтобы сделать из них достойных солдат. Ведь он сам с ранней юности был солдатом, молча выполнявшим то, что приказано. Кого-то надо было убить – он шел и убивал, достать нужную информацию – он, не мешкая, применял Круциатус даже на детях.

Да, Антонин Долохов всегда был верным солдатом армии своего Повелителя. Правда, последнее время он все чаще сначала думал, а только потом исполнял приказ. Это было ново и странно. Он сводил все к влиянию Азкабана и старался отбрасывать ненужные сомнения. Эффективность – вот черта идеального солдата, а раздумья лишь тормозят и мешают. Так он считал раньше.

А теперь…

Теперь он ощущал какую-то пустоту.

Не то, чтобы раньше он был всем доволен – еще за пару лет до заключения его стало сопровождать непонятное ощущение незавершенности, будто он не получал что-то в полной мере, что-то важное. И самое поганое, что он никак не мог понять, что это. Поначалу, он думал, что ему не хватает адреналина – до Азкабана было слишком мало битв, все больше мелкие убийства да пытки.

После Азкабана битв стало много, но его все также сопровождала пустота. А еще к пустоте добавилась какая-то усталость. «Может, так приходит старость?», – думал он. Он слышал, что с возрастом люди все больше хотят покоя и все меньше битв. Он всегда надеялся, что с ним такого не случится, что в нем всегда будет гореть огонь, с которым он, казалось, был рожден. Наверное, природу не перехитрить, и годы берут свое. Но, черт возьми, ему всего сорок шесть. Разве это старость? Магглолюбец Дамблдор дожил до ста пятнадцати – вот это старость. И потом, старостью с натяжкой можно объяснить ощущение пустоты сейчас – допустим, это недостаток покоя. Но в чем была причина этой пустоты двадцать лет назад, когда он был молод и полон сил?

– Ты не выглядишь счастливым, – продолжил Волдеморт, прервав поток его мыслей. – Скажи, чего тебе не хватает, Антонин?

– Мести, – выпалил он, и это, драккл подери, прозвучало слишком уж заученным наизусть.

– И кому же ты хочешь отомстить?

А вот теперь пора вспомнить все, чему тебя учил отец – сдержанность, настойчивость и невозмутимость.

– Повелитель, в моей стране очень серьезно относятся к нарушению границ сознания, – Антонин начал издалека, зная, как Темный Лорд любит обтекаемые просьбы. – Наказание тому, кто посмеет прикоснуться к чужим воспоминаниям – рабство до конца дней у того, на чье сознание преступник покусился.

Ну, может не рабство, а всего лишь двадцать пять лет тюрьмы, но ложь легла складно и звучала вполне правдоподобно на фоне расхожих в Англии стереотипов о жестокости волшебников Восточной Европы.

– Это справедливо, – Волдеморт кивнул.

– Вы, конечно, помните, Повелитель, нашу с Роули неудачную попытку захватить мальчишку Поттера. В тот день его грязнокровка вторглась в мой разум.

– Да, и полагаю, ты рад тому, что грязнокровка теперь получила по заслугам, – сказал Волдеморт.

Это был не вопрос, а утверждение, и оспаривать его (как и любое другое утверждение Темного лорда) было опасно. Но Антонин никогда ничего не боялся.

– Не сочтите за дерзость, Повелитель, но я не считаю, что грязнокровка наказана достаточно.

Волдеморт задержал на Долохове заинтересованный взгляд.

Антонин продолжил:
– Я был в Азкабане и уверен, что эта девчонка не протянет там и полугода, – улыбка тронула губы Темного Лорда. – Полгода – слишком мало, чтобы почувствовать себя отомщенным. Поэтому я хотел просить Вас о милости – позволить мне забрать грязнокровку себе, чтобы наказать ее так, как принято на моей Родине наказывать за такие злодеяния.

Темный Лорд пронзил Долохова нечитаемым взглядом, а потом повернулся к окну, всматриваясь вдаль.

Сердце бешено колотилось в груди, пока он напряженно вглядываться в лицо Повелителя. Согласится ли он исполнить его просьбу или бросит пыточное за дерзость? Если раньше, когда лицо Темного Лорда еще имело человеческие черты, можно было как-то предугадать его реакцию, то сейчас это был какой-то муляж из музея восковых фигур – никаких эмоций, просто бездушный слепок.

Медленно Волдеморт повернулся обратно к Антонину, и его шипящий голос как ножом разрезал звенящую тишину:
– Что ж. Полагаю, я должен поддерживать стремление моих соратников следовать традициям. В конце концов, именно традиции наших великих предков – это фундамент, на котором зиждется новый мир. Можешь забрать грязнокровку в пользование, но я хочу, чтобы, когда ты закончишь с ней, она была ликвидирована, – взгляд Темного лорда стал стальным. – Не подарена, не продана. Ликвидирована. Девка представляет опасность даже без магии, и если насчет тебя, Антонин, я уверен – ты сможешь держать грязнокровку в узде – то об остальных твоих товарищах, если она попадет к ним, увы, я такого сказать не могу.

– Конечно, Повелитель, – Долохов чуть склонил голову в учтивом поклоне. – Когда месть свершится, грязнокровка будет уничтожена.



Он аппарировал в Азкабан прямо из поместья Темного Лорда. Да, он знал, что нельзя просто взять и забрать грязнокровку – нужно пройти все круги ада со всеми этими бюрократическими процедурами. В самом деле, недоумевал он, Пожиратели захватили власть всего три недели назад и вроде бы должны были стать хозяевами жизни, и они, конечно, получили определенные привилегии в магическом сообществе, но эта ненавистная бюрократия не только никуда не исчезла, но уже успела запустить свои щупальца во все новые инициативы правительства.

Черт возьми, насколько раньше, когда они были вне закона, все было просто: хочешь убить пойманного предателя крови – швырнул Аваду и дело с концом. Но сейчас, когда они получили власть, вместе с ней пришла и куча обязанностей.

Антонин, конечно, понимал, что в глазах граждан любое действие нового правительства должно выглядеть законно, чтобы не спровоцировать бунт. И именно поэтому в Министерстве вели строгий учет всех пленных и рабов без хозяев, а любое действие требовало регистрации. Но этот гребаный Яксли со своей гребаной педантичностью иногда просто перегибал палку, и банальную казнь грязнокровок нужно было теперь заверять в стольких разных инстанциях, что иногда и вовсе пропадало желание их убивать.

Три долбанных недели – вот, сколько прошло со дня торгов.

Три долбанных недели он уже мог бы развлекаться с грязнокровкой.

Слишком много времени прошло впустую. Больше тратить его он не намерен. Сегодня он уйдет отсюда вместе с девчонкой. И если кто-то попробует остановить его сейчас – ему не поздоровится.



– Ну, здравствуй, куколка, – омерзительный приторный голос раздался из коридора, а потом решетка ее камеры, скрипнув, распахнулась, и сквозь проем внутрь прошел лысый коренастый мужчина в черно-синей мантии надзирателя. Гермиона помнила его – тот Пожиратель, который истязал Анджелину после битвы, он же пытался купить ее на торгах – Джагсон.

– Радуйся, грязнокровка, – продолжил он, присев на корточки перед сидящей на полу у стены Гермионой, – больше скучать тебе не придется. Отныне ты будешь развлекаться, как и все прочие шлюхи тут.

Мужчина приблизился к ней, и в этот момент Гермиона крепко обхватила пальцами лежащую под рукой железную тарелку и, что есть сил, полосонула острым краем по лицу Пожирателя. Он охнул и рухнул на пол, больше, вероятно, от шока, чем от боли. Определять масштабы нанесенного ущерба времени у нее не было, обыскивать слишком быстро приходящего в себя мужчину на предмет наличия палочки – тоже, поэтому Гермиона просто стремглав выбежала из камеры и рванула по коридору.

Она не знала, куда бежит и что будет делать, когда встретит кого-то из охранников (о дементорах и говорить нечего) – у нее нет палочки, нет даже какой-нибудь вилки, чтобы можно было ткнуть врага в горло. Но просто сидеть и ждать своей участи – это не по-гриффиндорски. Она – львица и будет бороться до последнего вздоха.

Она продолжала бежать, когда услышала, какой-то шум позади и обернулась, чтобы оценить свои шансы, как вдруг столкнулась с чем-то у поворота. Потом что-то сильно сдавило ее плечи, останавливая от падения назад.

– Как ты тут оказалась? – услышала она до боли знакомый хрипловатый голос и вскинула голову, чтобы посмотреть на говорящего.

Нет, нет, нет…

Вероятно от толчка, несколько темных прядей чуть вьющихся волос выпали из зачесанной назад и слегка приглаженной прически Долохова, что вместе с трехдневной щетиной создало образ опрятной небрежности. Его заинтересованные глаза оттенка морозного шоколада холодно смотрели в ее полные страха медовые.

Осунувшаяся и белая как снег – нормальный вид для заключенного Азкабана.

– Она здесь! Поймана!

Долохов поднял глаза на крик. Оповестив остальных, к ним подбегал охранник, судя по виду, совсем еще мальчишка. «Один из новобранцев, – заключил Антонин, оценив того скептическим взглядом. – Нашли кого охранником ставить. Идиоты».

Вдруг грязнокровка дернулась в его руках, и Долохов встряхнул ее, заставляя стоять спокойно. Он снова посмотрел ей в глаза и заметил, как страх, отчетливо читающийся там ранее, сменился чем-то другим. Болью? Нет. Отчаянием – девчонка поняла, что шанса на спасение нет. Неужели она и правда верила, что сможет сбежать отсюда? Хотя, с другой стороны, она смогла выбраться из камеры. На возникший у него следом вопрос тут же был найдет ответ – в коридоре появился Джагсон, лицо которого было в кровавых разводах, видимо, наспех вытертое рукавом мантии.

«Нормально так приложилась», – с усмешкой подумал Долохов, когда Джагсон подошел достаточно близко, чтобы можно было разглядеть шрам, рассекающий его лицо наискось.

– Долохов? Чего тебе тут надо? – резко бросил Джагсон, тяжело дыша, видимо, из-за того марафона, который устроила ему грязнокровка.

Его грязнокровка…

Внезапно тельце в руках Антонина едва ощутимо завибрировало. Грязнокровка задрожала в тот момент, когда раздался голос Джагсона. Честное слово, если этот мудак тронул ее целку, он снесет его мерзкую башку нахрен.

– Пришел забрать то, что принадлежит мне, – спокойно и как-то буднично ответил Антонин. – Очень мило, что ты решил привести ее прямо сюда, чтобы мне не пришлось тратить время на поиск ее камеры.

– Че ты несешь, мать твою? – теперь уже почти рычал Джагсон. – Эта девка моя. Как и все девки в этой тюрьме.

– Остальных можешь, так и быть, отставить себе. А эту – подарок Темного Лорда – я забираю. Сейчас, – все также невозмутимо ответил Долохов.

– Подарок Темного Лорда..., – повторил Пожиратель обескуражено. – Что за….?

– Повелитель был так щедр сегодня, – с улыбкой оборвал его Долохов деланно дружелюбным тоном, – столько раздал наград за верную службу. Мне – эту сладенькую грязнокровочку, тебе – эту смердящую дыру посреди гребаного океана. Уверен, ты хотел бы это отпраздновать, но боюсь, я не могу присоединиться. Знаешь ли, не терпится распаковать свой презент.

– Долохов, ты уже который раз встаешь у меня на пути, – зарычал Пожиратель.

– Нет, Джагсон, это ты вечно лезешь туда, куда тебе лезть не следует, – парировал Долохов.

Лицо Джагсона покраснело от ярости, и он выпалил, злобно шипя:
– Думаешь, раз ты с малолетства умело отсасываешь Повелителю, так у тебя прав больше, чем у остальных?

В руке мужчины появилась палочка.

–Кру….

Наколдовать Джагсон, конечно, ничего не успел, потому что его приплюснутый нос встретился с мощным кулаком Антонина, который наверняка придавил его еще больше.

Раздался едва слышный хруст.

– Мразь! – выкрикнул Джагсон, хватаясь ладонями за сломанный нос.

Резкими взмахами молниеносно оказавшейся у него в руке волшебной палочки, Антонин вырубил с помощью тройного Отключающего юнцов-охранников, которые попытались его скрутить. А затем, не давая все еще дезориентированному Джагсону ни секунды передышки, направил в него заклятье Эверте Статум, которое отбросило его к стене, и тот медленно сполз по ней с тихим стоном. Его палочка отлетела вглубь коридора. Вся мощь удара о стену пришлась на голову мужчины, и сейчас тоненькая струйка крови тянулась по его левому виску.

Крепко удерживая одной рукой все еще подрагивающую Гермиону, Долохов медленно подошел к Джагсону и, смотря на него сверху вниз, угрожающе произнес:
– Я не убил тебя лишь потому, что на тебе Метка. Но в следующий раз меня это может и не остановить, так что держись от меня и моей собственности подальше.

Долохов отошел на пару шагов, готовясь аппарировать.

– Кстати, вдруг ты не знаешь, – добавил он, с усмешкой смотря в перекосившееся из-за сломанного носа лицо Джагсона, – у тебя кровь на лице, не мешало бы умыться.

Да, чувство, что он упускает что-то значимое, не покидало Антонина уже давно. Но когда маленькая дрожащая грязнокровка прижималась к его широкой груди, он вдруг ощутил, что пустота, зияющая в его душе, начала затягиваться.

– Держись крепче, лапонька, – Долохов сильнее притянул к себе Гермиону, и они аппарировали прочь.