Глава 4. Знакомые незнакомцы. Часть 1

Вихрь аппарации подхватил ее, и ослабленный за три недели заключения организм Гермионы испытал все последствия перемещения – тошноту, головокружение, головную боль и мышечные спазмы. И когда чары окончательно развеялись, если бы не крепко прижимающий ее к своей груди Долохов, Гермиона наверняка бы рухнула на пол.

Оказавшись в точке назначения, несколько мгновений они просто стояли, молча и не шевелясь, и Гермиона была бы рада простоять так остаток своей жизни, просто потому что понимала, что как только Долохов выпустит ее из рук, ей придется столкнуться с жестокой реальностью, которая ждала ее в месте, куда он ее притащил.

Наконец, мужчина разомкнул объятия, и Гермиона тут же отскочила от него на пару шагов. Она обхватила себя руками и бросила выжидающий взгляд на Долохова, который сверлил ее изучающим взглядом в ответ.

Эта треклятая тюремная роба, как же он ненавидел ее. Впрочем, смотря на маленькую грязнокровку, которая казалась еще меньше, когда пыталась закрыться, скрестив руки, в каждой детали он видел напоминание об Азкабане.

Спутанные, торчащие во все стороны волосы. О, да. Гребаная очищающая магия за пятнадцать лет превратила его некогда густые волнистые волосы, которые были своеобразной фамильной чертой рода Долоховых, в какую-то истонченную паклю, и потребовалось два месяца и литры целебной настойки, чтобы вернуть волосам хотя бы сносный вид.

Изможденное, вытянувшееся лицо и бледная кожа. Это последствия недостатка сна, еды и пребывания в постоянном холоде тюремной камеры. Ах, да, и еще дементоры – довесок, который он не получил, но который абсолютно точно получила она, и получила сполна.

Почему он молчит?

Какие бы планы Долохов ни строил на ее счет – хотя, черт возьми, она догадывалась, что это были за планы – Гермиона не сомневалась, что ничего хорошего ей ждать не следует в любом случае. Признаться, она боялась, что он набросится на нее сразу же, как они прибудут, ведь в ее глазах он был самым настоящим свирепым непредсказуемым зверем. Поэтому она немного опешила и смутилась, когда Долохов вдруг сказал:

– В шкафу есть нормальная одежда. Выбери себе что-нибудь. А эту тряпку нужно бросить в камин.

Гермиона хотела было что-то ответить, но тут же осеклась, когда Долохов вдруг крикнул:

– Руна!

В комнате с характерным хлопком материализовалась эльфийка.

– Мастер Антонин, – пролепетала она. – Руна уже начала переживать, что что-то…

– Заканчивай верещать, – жестко оборвал ее Долохов. – Эта грязнокровка, – он кивнул на девушку, и эльфийка, до сих пор стоящая к ней спиной, обернулась и посмотрела на нее несколько удивленно, – будет жить здесь. Помоги ей привести себя в порядок.

Похоже, вид у нее был просто ужасным, потому что эльфийка только что не заплакала, окидывая Гермиону жалостливым взглядом больших зеленых глаз.

– Ох, юная мисс… Руна поможет… Руна сейчас принесет, все что нужно, – засуетилась эльфийка.

– Не говори. Делай, – резко бросил Долохов, и Руна, опустив свои длинные уши, щелкнула пальцами и испарилась.

Снова оставшись с Долоховым один на один, Гермиона затравленно посмотрела на мужчину и еще крепче обняла себя руками, впившись пальцами в предплечья.

– Условия твоего пребывания в моем доме очень просты, грязнокровка. Я приказываю – ты выполняешь. Если ослушаешься – получишь наказание. Уяснила? – Долохов сверлил ее жестким холодным взглядом.

Пару секунд Гермиона просто смотрела на него, а потом все же коротко кивнула.

Судя по всему, такой ответ его удовлетворил и, когда через минуту рядом с ними опять появилась эльфийка, Долохов просто молча покинул комнату.

Гермиона, которая все это время едва дышала, наконец-то, позволила себе шумно выдохнуть.



Амикуса Кэрроу и Луну Лавгуд связывала давняя неприязнь. За те полгода, что девчонка пробыла в Хогвартсе (пока ее не заключили в подвал поместья Малфоев, чтобы заставить ее отца подчиняться), она вместе с Невиллом Лонгботтомом и несколькими другими ребятами из Отряда Дамблдора устраивала Амикусу и его сестре Алекто «веселую жизнь» практически каждый день. Новые преподаватели и по совместительству заместители директора по дисциплине брат и сестра Кэрроу многочисленными угрозами, проклятьями, да и просто издевательствами пытались приструнить бунтующих учеников, но ни одна из их «дисциплинарных мер» не давала ощутимого результата. Лишь после рождественских каникул Пожиратели смогли более-менее вздохнуть с облегчением.

Мисс Лавгуд, конечно, получила, образно говоря, неслабый удар под дых в связи с победой Темного Лорда, но Амикус, как человек весьма злопамятный, испытывал сильную потребность лично отомстить девчонке за ее сопротивление его власти там, в Хогвартсе.

Поэтому сегодня, увидев среди чистокровных рабынь знакомую непокорную блондинку, он просто не мог упустить шанс отыграться на ней за все унижения.

Он взмахнул палочкой, и сорвавшееся с ее кончика Фините Инкантатем вытянуло девушку из обморока.

Открыв глаза, Лавгуд едва шевельнулась, а потом медленно приподнялась на локтях.

Амикус перекинул ногу на ногу, и, видимо, среагировав на движение, девушка перевела взгляд в угол комнаты, где в кресле сидел он.

– С пробуждением, солнышко, – произнес мужчина, и улыбка, уже пару минут красовавшаяся на его лице, стала еще шире.

Он почти физически ощущал то напряжение, которое испытывала девчонка.

– Здравствуйте, профессор Кэрроу, – медленно пролепетала она.

Глаза Амикуса блеснули.

Профессор Кэрроу. Идеально.

Ему было интересно, как девушка обратится к нему. Хозяин? Мистер Кэрроу? Просто банальное «сэр»?

То, что она сама выбрала обращение, подчеркивающее его статус преподавателя, вызвало ликование Амикуса. Как будто они все еще в школе, но только теперь у него есть рычаг давления на смутьянку. К счастью, пока что она не знала, что он весьма ограничен в действиях, которые может совершить в отношении нее. Но он, несомненно, использует это ее незнание, когда будет развлекаться.

Он встал с кресла и подошел к кровати. Присев на ее край, Амикус медленно, смакуя каждое движение, провел тыльной стороной ладони по щеке девушки. На ее лице по-прежнему отражалось лишь напряженное ожидание, но он заметил, как она слегка вздрогнула от прикосновения. Девчонка боялась, и это было восхитительно.

– Я чувствую твой страх, красотка, – мягко произнес Кэрроу, ладонью очерчивая небольшую грудь Луны, и спускаясь ниже, к талии. – Он буквально витает в воздухе. В Хогвартсе ты была смелее.

Лавгуд сглотнула, и ее глаза немного расширились.

– Помнишь, как ты постоянно нарушала дисциплину? – продолжил Амикус. – Ты была очень плохой девочкой, доставляла нам с сестрой проблемы каждый день. Постоянно перечила нам, подстрекала других учеников к неповиновению и тебя невозможно было заставить подчиняться даже Круциатусом.

Мужчина обогнул пальцами бедро девушки, и его рука скользнула на внутреннюю сторону ее ноги, чуть выше колена, и начала движение вверх, что заставило Луну поджаться всем телом.

– А сейчас ты совсем другая, да, малышка? – губы Кэрроу искривила усмешка. – Такая немногословная. Кажешься покорной. Это так? Ты будешь послушной?

Мужчина склонился к самому ее лицу и впился взглядом в ее широко распахнутые в ужасе глаза. Его рука застыла в пугающей близости от ее самого интимного места. Луна чувствовала, что дрожь, пару секунд назад тронувшая ее руки, усилилась и теперь охватила все тело, но она ничего не могла поделать, чтобы унять ее. Дыхание участилось и стало более тяжелым, грудная клетка интенсивно двигалась вверх-вниз.

Она коротко кивнула на вопрос Кэрроу, но он лишь хохотнул и произнес:
– Нет, солнышко, я хочу, чтобы ты сказала это. Полным предложением. Итак, ты будешь послушной?

– Д-да… Я... буду послушной, – дрожащим голосом пролепетала Луна.

– Замечательно, – мужчина, к ее облегчению, убрал руку с внутренней стороны ее ноги, но лишь для того, чтобы потрепать ее по голове, как собаку. – Значит, мы подружимся.



Гермиона никогда не была одной их тех девушек, которые много времени уделяли уходу за собой. Она крайне редко использовала масла для тела, кондиционер для волос был скорее необходимостью (без него волосы постоянно спутывались и совершенно не расчесывались), а сидеть в ванне она никогда не любила, считая это пустой тратой времени, и предпочитала принимать душ.

Но сейчас, после всех этих недель, проведенных в холоде, голоде и грязи тюремной камеры, просто лежать в теплой воде, источающей едва уловимый запах лаванды и нектаринов, казалось настоящим блаженством.

Гермиона пыталась протестовать, когда эльфийка предприняла попытку помочь ей помыться, но когда та начала биться головой о край ванны, перечисляя все те ужасы, которые хозяин сделает с ней, если она не выполнит приказ, девушка сдалась. Около четверти часа она просидела в ванне, краснея с головы до пят, пока Руна делала свою работу.

Закончив, эльфийка наполнила ванну и ушла, наконец-то позволив Гермионе расслабиться.

Спустя, наверное, минут двадцать, Гермиона вылезла из просторной ванны лазурно-голубого оттенка и завернулась в большое махровое полотенце. На туалетном столике рядом с раковиной Руна оставила все, что могло понадобиться девушке, чтобы привести себя в порядок. По противоположной стене пола до потолка тянулось зеркало в золотистой раме. Гермиона подошла к нему и окинула внимательным взглядом фигуру в отражении.

Мда. Вид почти как у тех несчастных заключенных концлагерей, изображения которых она видела в книгах по истории из домашней библиотеки ее родителей. Гермиона всегда была худой, но сейчас худоба была явно болезненной. Щеки впалые, кожа цвета мела, плечи острее, чем обычно. Неудивительно, что Долохов так недовольно смотрел на нее – видимо, забирая ее из Азкабана, он ожидал, что получит в собственность что-то более приятное глазу.

Гермиона пробежалась взглядом по своему отражению вниз – на ногах уже начали потихоньку отрастать коротенькие волоски. Она не питала иллюзий относительно того, зачем ее купил Долохов. Она прекрасно осознавала, что поддержание презентабельного вида станет теперь ее ежедневной рутиной. Гермиона не хотела создавать комфорт Долохову, но также она понимала, что у него полно рычагов воздействия, у нее же – ни одной возможности сопротивляться. Магию подавлял ошейник, да и палочки у нее все равно нет. Впрочем, чтобы оказать на нее давление, ему и магия не нужна– он был в несколько раз сильнее физически. С какой стороны ни посмотри – шансы нулевые.

Лишний раз провоцировать Долохова на жестокость Гермиона не собиралась. Ее некогда неудержимый боевой дух подкосили сначала смерть друзей, а потом заключение в Азкабане. Наверное, у нее просто не хватало моральных сил на борьбу. Поэтому она подошла к туалетному столику, на котором Руна оставила различные уходовые мази и зелья и взяла в руки баночку с мазью для удаления волос.

В Хогвартсе Джинни отчаянно пыталась привить ей любовь к магическим косметическим средствам, но Гермиона так и не решилась использовать ни одно из них, оставшись верной проверенным маггловским методам.

Завершив процедуру, которая оказалась куда более терпимой и эффективной, чем маггловские восковые полоски, Гермиона осторожно открыла дверь ванной и выглянула наружу. Комната была пуста. Но Долохов мог появиться в любую минуту, поэтому она поспешила к платяному шкафу, чтобы подобрать себе какую-нибудь одежду.

Шкаф был таким же антикварным, как и все в спальне. Она провела рукой по резной створке. Было очевидно, что за мебелью давно не ухаживали: поверхность оказалась немного шершавой, кое-где облупился лак.

Интересно, кому раньше принадлежало это поместье?

Девушка открыла дверцы и обнаружила внутри целую коллекцию разнообразных по стилю и цвету платьев. Она провела рукой по тканям – в основном шёлк и лён, и немного шерсти.

И тут в голове Гермионы что-то щелкнуло. Что стало с владелицей этих платьев? Была ли она убита прямо в этой комнате? Мучилась ли она или смерть пришла быстро? Были ли у нее дети? Они тоже мертвы?

Поток вопросов, роящихся в голове Гермионы, прервал звук открывающейся двери, она резко обернулась – в комнату вошел Долохов.

– Как и все девушки, ты слишком долго собираешься, – с усмешкой сказал он. – Выбери себе уже что-нибудь.

Глаза Гермионы загорелись вызовом – впервые за эти три недели.

– Я не буду это надевать, – бросила она.

– Не твой стиль? – все также криво улыбаясь, произнес Долохов.

– Я не стану носить платья твоих жертв, – голос Гермионы дрогнул на последнем слове, но глаза по-прежнему сверкали яростным сопротивлением.

Мужчина на пару секунд замер, и эмоции на его лице стали стремительно меняться – удивление, грусть, и, наконец, злость. И если последнюю эмоцию она могла предугадать, то первые две стали неожиданным открытием.

Сделав черты лица еще более жесткими, чем обычно, злость никуда не исчезла, когда он, издав короткий смешок, произнес:
– Что ж, так даже лучше. Не придется возиться со всеми этими завязками и пуговицами, чтобы раздеть тебя.

Гермиона вздрогнула, ее кисть непроизвольно поднялась на уровень груди, и пальцы сомкнулась на крае полотенца, там, где был узел, фиксирующий его на теле. Она судорожно окинула взглядом комнату в поисках путей отступления.

Она не готова. Она думала, что готова, но теперь поняла, что ошибалась.

Долохов сделал шаг вперед, и Гермиона бросилась вправо, туда, где на тумбочке стояла небольшая, но, судя по виду, увесистая статуэтка. Мужчина рванул в том же направлении, но комната была довольно просторной, а он находился в другом ее конце, поэтому Гермиона успела добежать раньше и схватить статуэтку. Она резко развернулась и швырнула, оказавшуюся, похоже, мраморной, фигурку в подбегающего Долохова. Статуэтка определенно попала бы ему прямо в голову, если бы не щит Протего, который Долохов в последнюю секунду выставил перед собой невербально. Белая с темно-серыми прожилками фигурка ударилась о защитные чары и с глухим стуком упала на пол. Мужчина опустил глаза вниз, и, отшвырнув статуэтку ногой, снова шагнул к Гермионе.

Больше не найдя под рукой ничего, что можно было бы использовать как оружие, девушка запаниковала. Расстояние между ней и хоть и медленно, но неумолимо приближающимся Долоховым было уже сейчас слишком коротким – около трех метров. Это случится сейчас – он изнасилует ее, а она совсем беззащитна.

Как была беззащитна Тонкс перед теми зверями в Азкабане.

Когда перед глазами всплыло искаженное нечеловеческими страданиями лицо этой некогда веселой и энергичной молодой женщины, мысли Гермионы превратились в какой-то винегрет – картинки воспоминаний стремительно сменялись, спутываясь друг с другом и закручиваясь в жутких комбинациях.

Гермиона не раз испытывала страх за время странствий в поисках крестражей. Но то, что она увидела в камере напротив в ночь смерти Тонкс, было, без сомнения, самым ужасающим из ее воспоминаний. Те мужчины не просто хотели получить удовольствие. Они откровенно глумились и издевались над телом женщины, причиняя ей, судя по ее душераздирающим крикам, невыносимую боль. Они не применяли проклятий, но смогли превратить, казалось бы, обычные вещи в изощренные орудия пыток, с интересом наблюдая, насколько сможет растянуться женское влагалище, принимая в себя поочередно эти предметы, пока не порвется.

Все те жуткие сцены на долю секунды возникали и тут же исчезали у нее перед глазами, пока Долохов приближался.

И вот, он уже совсем близко. Между ними всего один метр.

Каждая клеточка тела дрожала, каждый мускул ныл от напряжения. Кровь стучала в висках с такой силой, что, казалось, сейчас разорвет тонкую кожу и хлынет наружу.

И вдруг…. ее отпустило. Мышцы расслабились, подарив недолгое, но такое необходимое облегчение. Даже страх улетучился, уступив место спокойствию и апатии. На какие-то пару-тройку секунд в реальности вокруг нее будто сгладились все углы, и боль от соприкосновения с ней ушла.

Испытывая это непонятное ей пока ощущение, Гермиона внезапно осознала, что Долохов так и не приблизился к ней.

Напряжение моментально вернулось снова.

Осторожно Гермиона подняла глаза на замеревшего перед ней мужчину, посмотрев ему в лицо. Она ожидала увидеть что угодно – типичные для него холод и жесткость или насмешку и издевку – но никак не то, что увидела. Долохов выглядел искренне шокированным и … смущенным? Он просто стоял и смотрел куда-то вниз, а в его глазах закручивался вихрь эмоций, сменяющих друг друга как в калейдоскопе. В замешательстве Гермиона проследила за его взглядом.

Пол под ее босыми ногами был мокрым. Это странно. Откуда здесь вода?

Понимание накрыло ее слишком стремительно. Гермиона начала задыхаться, щеки стали алыми от сильнейшего стыда. Это не вода.

Это невозможно. Это не могло произойти с ней. Прямо здесь…. Перед ним.

Страх, стыд и чувство полной безысходности смешались в жесточайший коктейль, который девушка была не в силах выдержать. Мир вокруг начал ускользать, и Гермиона медленно сползла по стене, рухнув на колени. Слезы неудержимым потоком заструились по щекам, застилая глаза мутной пеленой.

Она не знала, сколько времени провела вот так – на полу, в слезах – но, когда поток слез уменьшился, и она снова открыла глаза, то обнаружила, что осталась в комнате одна. Похоже, она была настолько погружена в переживания, что даже не заметила, как Долохов ушел.

Он оставил ее одну, снова озадачив своим странным поведением. Почему он не проклял ее за эту выходку? Почему не избил? Ведь Долохов не брезговал маггловскими приемами, Гермиона помнила, как он дрался во время битвы в Отделе тайн. Но он просто…. ушел. Хотя, возможно, той унизительной сцены, которую он наблюдал, было достаточно, чтобы повеселить его сегодня.



Последние три недели были настоящим адом. И Амикус был рад, что эта маленькая блондиночка, так удачно возникшая на пути, может разбавить его тягостные будни небольшой искрой ностальгии по тем временам, когда все было иначе, тем временам, которые он не ценил.

– Вставай, красотка, – произнес он, стоя у подножия кровати.

Луна свесила ноги, и аккуратно соскользнула с постели.

Он подошел к ней впритык и посмотрел на нее сверху вниз. По сравнению с худощавым и высоким Амикусом, Луна и так была маленькой, но, когда он возвышался над ней вот так, она чувствовала себя практически Дюймовочкой.

– В моем доме ты не будешь носить эту безвкусицу, – мужчина поддел пальцами кромку ее платья и чуть оттянул. – Снимай.

На пару секунд Луна замешкалась. Он что, хочет, чтобы она разделась прямо здесь?

– Тебе что-то не ясно? Мне повторить приказ? – не скрывая удовлетворения в голосе, спросил Амикус.

Луна отрицательно покачала головой и потянулась к шнуровке, расположенной на правом боку. Несмотря на то, что пальцы ее дрожали, ей все же удалось довольно быстро расправиться с завязками, и уже через минуту платье упало к ее ногам.

С неприкрытым удовольствием Амикус пожирал глазами невинное тело девушки, с ликованием отметив, что ее щеки вспыхнули румянцем, когда он провел тыльной стороной ладони от ее плеча вниз к предплечью.

– Честное слово, если бы я знал, что чтобы тебя усмирить, достаточно тебя раздеть, я бы сделал это еще в Хогвартсе, – усмехнувшись, произнес Амикус.

Он обошел дрожащую фигурку вокруг, окинув ее заинтересованным взглядом с головы до ног. Луна обхватила ладонью правой руки предплечье левой в отчаянной попытке хоть немного прикрыться.

– А ты хорошенькая, – сказал он, пальцами приподняв ее голову за подбородок. – Если бы не обстоятельства, я бы даже оставил тебя себе.

Луна удивленно моргнула.

– Но разве не Вы теперь мой… хозяин?

– Ах, как же приятно слышать эти слова из твоих уст, красотка, – Амикус усмехнулся. – Увы, но нет. Ты лишь подарок. Через две недели ты станешь собственностью Драко Малфоя.

Девушка напряженно сглотнула.

– Вы ведь с ним общались вне стен школы, не так ли? – спросил Амикус, вальяжно расположившись в кресле напротив. – Когда тебя держали в подвале поместья Малфоев?

– Д-да, – дрожащим голосом произнесла Луна, – немного общались.

– И что ты думаешь о Драко Малфое?

Луна отвела глаза в сторону, видимо, подбирая слова. Амикус подался вперед и задал прямой вопрос, ответ на который должен был стать ключевым элементом паззла, всплывшего у него в голове после сегодняшнего собрания:
– Что он делал с тобой в подвалах Мэнора?

Девушка чуть нахмурилась и проговорила:
– Ничего. Он ничего со мной не делал.

Амикус сощурил глаза, и Луна продолжила:
– Он приходил пару раз в день. Приносил еду. И… рассказывал новости… О Хогвартсе, о ребятах, о разном…

Кэрроу хмыкнул.

– Значит, ты не считаешь его жестоким, или, скажем, садистом?

– Нет, конечно, нет! Он совсем не такой.

– Ин-те-ре-сно, – протянул Амикус, встав с кресла. Он подошел к окну и, сложив руки перед собой, пару минут молчал, казалось, обдумывая что-то. А потом повернулся к Луне и спросил: – Скажи, красотка, как ты считаешь, может ли человек, не склонный к жестокости, за пару месяцев превратиться в безжалостного убийцу?

Луна помедлила с ответом, отведя глаза в сторону, а потом, пронзив Кэрроу уверенным взглядом, сказала:
– Я думаю, нет.

Амикус кивнул, и его губы растянулись в улыбке:
– Вот и я так думаю.



Ночь Гермиона так и провела – сидя на медленно высыхающем полу недалеко от кровати. Она была совершенно истощена морально и, похоже, тело ее тоже ослабло.

Утром, едва первые лучики солнца проникли в комнату, девушка перевела взгляд, до этого устремленный куда-то в пустоту, на дверь. Она ждала, что Долохов ворвется сюда. Но он так и не появился, даже когда золотые лучи уже вовсю рассекали небосвод.

Зато появилась Руна с подносом, полным разнообразной еды. По виду эльфийки было ясно, что она определенно чувствовала, что что-то не так, но попыток заговорить с Гермионой не предпринимала, а просто поставила поднос на прикроватную тумбочку и тут же аппарировала прочь. Возможно, это был приказ Долохова, а может, Руна просто не понимала, как себя вести с подозрительно притихшей девушкой, которая не шевельнулась и даже не подняла глаз, когда она материализовалась в комнате.

Гермиона ощущала себя в какой-то прострации, в ее сознании по-прежнему была мешанина из воспоминаний – об Азкабане, мертвых друзьях и событиях вчерашнего вечера. А еще перед глазами стояло смущенное лицо Долохова, которое не позволяло ей избавиться от охватившего ее всю чувства унижения. Где-то на задворках сознания она понимала, что всему виной стресс, накопившийся за эти три насыщенные страшными событиями недели, но от этого ей не становилось легче.

Слезы снова заполнили глаза.



Когда Антонина что-то нервировало, мешая рассуждать рационально, он брал в руки какую-нибудь книгу и углублялся в чтение. Книги помогали ему привести мысли в порядок и успокоить бушующие чувства.

Большинство его знакомых были уверены, что диапазон испытываемых им эмоций крайне скуден. На самом же деле, за этой внешней холодностью и кажущимся равнодушием скрывалась огромная мозаика из различных переживаний и страстей. Но Антонин помнил наставления отца: никто не должен знать, что ты чувствуешь, эмоциональный мужчина в глазах других слаб, а слабого никогда не будут воспринимать всерьез. И он научился надевать маску безразличия еще будучи подростком – его почти никогда не видели радостным, грустным, взволнованным, влюбленным. Единственное, что он позволял себе проявлять публично, были разные градации злости – от недовольства и неприязни до гнева и ярости.

Но эмоции всегда бурлили в нем, поэтому, чтобы их усмирить и не дать им вырваться наружу, он брал в руки книгу и погружался в мир, разворачивающийся на ее страницах. И эмоции отходили на второй план, в итоге просто растворяясь и оставляя после себя лишь дымку.

Обычно это работало так. Но только не сегодня.

Сегодня Антонин уже час сидел в кабинете и пытался читать, но его постоянно что-то отвлекало. То эти дурацкие птицы на раскидистой иве под окном своими руладами вызывали головную боль, то гребаный треск поленьев в камине сбивал с мыслей, но самым ужасным была то и дело всплывающая перед глазами картина рыдающей на мокром полу грязнокровки.

Твою мать! Неужели он настолько страшен, что способен одним своим видом спровоцировать такую реакцию? Ведь он даже пальцем к ней не успел притронуться.

Или девчонка наслышана о его подвигах во славу Темного Лорда? Ну, да, он совершал разное, и не всегда это было просто милосердное убийство. Наоборот, чаще всего это были жестокие и длительные пытки, а только потом спасительный для пленников луч Авады.

Но он же ни разу не причинил ей боли. А вчера с трудом, но сдержался, так и не поддавшись искушению, хотя у него был нехилый стояк, когда ее хрупкое теплое тельце прижималось к его груди. Да он из Азкабана ее вытащил – за одно это она должна быть благодарна ему по гроб жизни.

А теперь он сидит тут, как какой-то растерянный мальчишка и не может решиться, чтобы зайти в ее комнату и взять то, что его по праву.

Она грязнокровка. Он ее хозяин. У нее нет выбора. Она обязана делать все, что он скажет.

Драккл ее подери!

– Руна!

Эльфийка тут же материализовалась посреди кабинета.

– Ты отнесла грязнокровке ужин? – эльфийка кивнула. – Что она делает? Что вообще она делала весь этот день?

– Юная мисс ничего не делает, просто сидит на полу, – произнесла эльфийка.

– Просто сидит? На одном и том же месте? – Антонин нахмурился.

Она сидит там со вчерашнего вечера. Черт!

Руна кивнула и продолжила:
– Утром юная мисс, кажется, плакала. Руна не решилась заговорить с юной мисс, потому что юная мисс выглядела немного странно.… Руна боялась расстроить юную мисс сильнее.

Выглядела странно... Отличная работа, Антонин – ты свел ее с ума.

– Она хотя бы съела что-нибудь?

Ушки эльфийки поникли, и она отрицательно покачала головой.

– Ладно. Иди, – Антонин свел пальцы на переносице.

Ему нужен совет.



В понедельник в кафе было довольно много посетителей, но им все же удалось занять столик в углу зала. Антонину нравилось это заведение – оно было достаточно вместительным, чтобы даже в обеденный перерыв всегда можно было найти свободное место, но при этом там царила атмосфера уюта и умиротворения, располагающая к приватным беседам. Ему также нравилась местная еда, которая была вкусной и одновременно не напоминающей о язве желудка. А что особенно радовало Антонина, так это то, что вероятность встретить в этом кафе кого-то из Министерства была ничтожна мала – заведение находилось на границе с маггловским миром и довольно далеко от зон аппарации и самого здания Министерства, поэтому их с Роули коллеги практически никогда не появлялись здесь в обед, предпочитая кафе, расположенные ближе к месту работы.

Отлевитировав свои заказы на столик, мужчины расположились на деревянных стульях напротив друг друга.

– Ну и как первый день под началом Селвина? – спросил Антонин, когда они приступили к обеду.

Сегодня на еженедельной утренней планерке, Селвин, новый глава Аврората, ясно дал понять Торфинну, занимавшему должность старшего Аврора, что пятничная выходка Долохова в Азкабане не будет забыта, и платить за это придется Роули, раз уж до Долохова добраться не представляется возможным.

– Чувствую, будет весело, – горько усмехнувшись, ответил Роули. – Селвин не спустит на тормозах то, что ты сделал с Джагсоном.

– Он что, прикопался к тебе? – Антонин поднял глаза на собеседника. – Но почему? Ведь ты не причем.

– Мы с тобой…. напарники, Тони, – Торфинн вовремя проглотил слово «друзья», заменив его на более нейтральное. – А это значит, нас воспринимают как единое целое, и любое твое действие будет невольно отражаться и на мне.

– Тебе нужна помощь? – лицо Долохова ожесточилось, как всегда, когда он готовился к бою, и Торфинн подавил улыбку. В такие минуты он понимал, что он не один.

– Нет, – ответил Роули, – с Селвином я разберусь сам. Лучше расскажи, как прошли выходные с грязнокровкой? Хорошо развлекся?

Твою мать.

– Не совсем… – уклончиво начал Долохов.

Торфинн подался вперед и шепотом спросил:
– У тебя что, не встал?

Долохов бросил свирепый взгляд на собеседника.

– За такие вопросы можно и по морде получить, Роули, – сквозь зубы процедил Антонин.

– Ладно. Что тогда?

– Она…

Антонин запнулся, а потом быстро огляделся по сторонам и низким, едва слышным голосом произнес:
– Она обмочилась.

Роули моргнул, и уголки его губ медленно стали подниматься вверх, пока он, наконец, сдавленно не рассмеялся.

– То есть теперь перестает быть образным выражением гуляющая среди темных магов Британии фраза «Антонин Долохов способен напугать до усрачки», – сквозь смех проговорил Торфинн.

– Хватит ржать, Финн, – со злостью оборвал его Долохов. – Тебе что, десять лет?

– Ладно, ладно, – Торфинн вернул лицу серьезное выражение. – Что ты с ней сделал такого?

– Да ни хрена я с ней не сделал, – резко ответил Долохов. – Я едва подошел. Не знаю, что ее до такой степени напугало, – Антонин на секунду задумался, отведя взгляд в сторону, а затем продолжил: – Может, конечно, не стоило пытаться затащить ее в постель в день освобождения из Азкабана…

– Думаешь?

Талант к саркастическим высказываниям среди Пожирателей смерти всегда был прерогативой Люциуса, и Антонин никогда не думал, что его напарник способен на не менее едкий сарказм, которым сейчас просто сочился его вопрос.

Долохов облокотился одной рукой на стол и наискось накрыл ладонью лицо.

– Понятия не имею, что с ней делать дальше, – произнес он.

– Все настолько плохо? – спросил Роули.

Антонин убрал руку от лица:
– Руна сказала, что она постоянно плачет, сидя на полу. И ничего не ест. В выходные я несколько раз порывался просто войти в комнату и напомнить ей, где ее место и кто ее хозяин.

– Ну, судя по всему, это она как раз хорошо понимает, – отметил Роули.

– В любом случае, я так и не смог.

– Магическая связь… – проговорил Торфинн.

– Да, гребаная магическая связь. Есть способ ее разорвать?

– Конечно, есть, – Роули кивнул и спокойно уточнил: – Нужно просто перестать испытывать эмоции к тому, с кем у тебя связь.

– Потрясающий совет, Роули! И как я не догадался? Все же так просто, – Антонин скривился.

– А какой ответ ты ожидал от меня получить? Если бы я знал, как это сделать, я был бы, наверное, популярнее Мерлина, – Торфинн скрестил руки на груди и откинулся на спинку стула. – Величайшие маги тысячелетиями не могут найти ответ на вопрос, как корректировать чувства без негативных последствий для психики. Я тебе уже говорил, девчонка проникла не только в твою голову, но и в душу. В этом проблема. Не магия создала эту связь, а ты сам.

Долохов сцепил пальцы рук и оперся локтями о стол:
– Теперь-то мне что делать?

– А это смотря, чего ты хочешь. Какие у тебя планы на грязнокровку?

– В каком смысле?

– Ты собираешься потрахать ее немного, а потом убить или хочешь, чтобы девочка обосновалась в твоем поместье в качестве украшения на долгие месяцы?

– Ну, я… – Антонин замялся.

– Понятно. Значит второе, – произнес Роули уверенно, а потом продолжил: – Тогда нужно, чтобы девочка при виде тебя не испытывала всепоглощающий ужас.

– И как этого добиться?

– Для начала, перестань смотреть на нее этим своим фирменным взглядом.

Антонин нахмурился:
– О чем ты?

– Я о том твоем взгляде, от которого взрослые-то волшебники чуть в штаны не накладывают.

Антонин бросил на собеседника холодный взгляд исподлобья.

– Да, – Роули кивнул, – именно об этом взгляде я и говорю.

Долохов моргнул, и черты его лица немного смягчились. Торфинн тем временем продолжал:
– Неудивительно, что девочка так среагировала. Сколько ей лет? Восемнадцать? Девятнадцать? Молоденькая еще совсем, а уже столько всего испытала. Война, потеря друзей, торги…. Азкабан…. И ты сам понимаешь, что она могла там увидеть. Тебе нужно постараться быть с грязнокровкой помягче. Следи за ее реакцией на твои действия и слова и корректируй их по ходу при необходимости. Я уверен, она сейчас в таком состоянии, что одно неосторожное слово, и у нее может поехать крыша.

Антонин внимательно слушал Роули, но понимал, что с коммуникацией у него будут явные проблемы. Он об этом даже никогда не задумывался. Подстраиваться под собеседника – это вообще не про него. Антонин всегда говорил, что думает, а если мысли озвучивать было небезопасно, он просто молчал. Единственный человек, в разговоре с которым он тщательно обдумывал, что планирует сказать, был Темный Лорд. Оно и понятно – опрометчиво брошенное слово могло обернуться летящей в твою сторону Авадой.

Но на то, как все остальные воспримут его слова, ему было наплевать. А уж подстраиваться под грязнокровку…

– И, помимо этого, тебе нужно дать ей немного свободы, – сказал Роули.

– Ты охренел что ли? Может, еще предложишь ошейник с нее снять и палочку вручить?

– Не утрируй. Я имел в виду создать для нее иллюзию выбора. Пусть ей кажется, что она может хоть что-то решать сама. И вот, кстати, почему на ней до сих пор тюремный ошейник? Надень на нее браслет – эффект тот же, а воспринимается уже по-другому.

Антонин бросил усталый взгляд в окно. А он-то думал, что самое сложное будет вытащить девчонку из Азкабана.



Солнце уже давно перевалило за полдень, и его яркие лучи освещали просторную спальню, где находилась Гермиона. Ночь и сутки после того постыдного происшествия Гермиона провела на полу, почти не двигаясь. Ее периодически потряхивало от нервного перенапряжения, есть совсем не хотелось, поэтому она игнорировала еду, которую исправно три раза в день приносила Руна.

На второй день она встала и немного походила, разминая затекшие мышцы, а затем снова опустилась на пол, на этот раз в углу, откуда был лучше обзор на комнату. Сегодня, на третий день ее пребывания в поместье Долохова, она осознала, что ей хочется помыться. Липкая, раздраженная кожа была лишним напоминанием о событиях той злополучной ночи. Зайдя в ванную комнату и увидев в отражении свое опухшее от почти непрекращающихся рыданий лицо, Гермиона наспех ополоснула его и сделала несколько крупных глотков прохладной воды, ощущая теперь почти нестерпимую потребность в жидкости.

Приняв ванну, девушка вернулась в спальню и огляделась. Что ей делать теперь?

Одеться? Гермиона посмотрела на шкаф. Нет, Долохов не дождется. Она не сдаст позиции. Она сказала, что не станет надевать одежду погибшей женщины, и пусть накладывает Империус, если ему так уж хочется увидеть ее в одном из платьев той несчастной.

Девушка подошла к кровати и стянула с матраса покрывало. Обернувшись им в три слоя, Гермиона сделала из него что-то наподобие туники. Хотя больше это было похоже на одеяние домашних эльфов. Да и плевать! Теперь она почти такой же домашний эльф. С грустью Гермиона вспомнила свою прошлую жизнь, которая сейчас казалось чем-то почти нереальным, те безвозвратно ушедшие времена, когда она была многообещающей студенткой одной из лучших школ магического мира и планировала заняться наукой, может, пойти работать в Министерство, и, конечно, начать общественно-политическую кампанию по отмене рабства для домашних эльфов. Девушка горько усмехнулась про себя: сейчас, похоже, у домовиков больше прав, чем у нее.

Неожиданно, ее живот заурчал. Ну да, последний раз она ела еще в Азкабане (если, конечно, ту серо-белую жижу можно было назвать едой). Девушка повернулась к прикроватной тумбочке, где стоял поднос с завтраком, принесенным Руной. Тосты с джемом манили ее, как пчелу цветочный нектар. Она практически набросилась на хлеб, съев его за какие-то полминуты. Чай она пить не стала – там наверняка что-то намешано, и добровольно вливать в себя какое-то зелье она не станет.

Что теперь?

Гермиона подошла к окну. Погода была просто чудесная. Солнце заливало золотистым светом неухоженный, но все равно обладающий каким-то особым шармом сад. Маленькие разноцветные птички прыгали по веткам раскидистой ивы, щебеча между собой.

Девушка с ногами забралась на небольшую тахту, стоявшую впритык к подоконнику, и обхватила колени руками.

За два дня Долохов так ни разу и не появился. Неужели она стала настолько омерзительна ему, после того, что произошло, что он больше не хотел ее видеть? Она была бы рада, если бы это было так. Гермиона решила, что вполне может провести в этой комнате всю оставшуюся жизнь.

С другой стороны, она знала, что этим ее мечтам не суждено сбыться. Долохов не позволит ей просто доживать тут остаток своих дней, в тишине и спокойствии. Он не для этого хотел купить ее. Не для этого вытащил ее из Азкабана.

Что он будет с ней делать? Накажет ли за то, что произошло в ту ночь? Насколько он будет к ней жесток?

Гермиона, конечно, понимала, что больше не принадлежит самой себе, но все никак не могла до конца принять тот факт, что теперь она лишь тело, объект для удовлетворения чужих желаний. И она могла лишь догадываться, как быстро она, неопытная, хрупкая девочка, наскучит Долохову.

А что будет после?

В ней теплилась надежда, что муки ее продлятся недолго и закончится все безболезненно. Вероятно, в конце концов, она либо станет жертвой Убивающего, что будет, наверное, просто подарком судьбы, либо сойдет с ума от пыток, что в нынешней ситуации виделось ей не таким уж плохим исходом, ведь нездоровый мозг не способен адекватно реагировать на боль, а значит будет легче.

Впрочем, в ее сознании возникал и еще один, но поистине жуткий сценарий, о котором она старалась не думать. Сценарий, где ее передавали бы из рук в руки, от одного Пожирателя другому, и так до тех пор, пока ее тело кого-то привлекает и пока в ее глазах разум не уступил место безумию. Иными словами, пока она все видит, чувствует и привлекательно корчится в муках, пробуждая больное желание в своих мучителях.

Жуткие образы возможных вариантов ее дальнейшей судьбы всплывали перед глазами, сменяя друг друга. Кто бы мог подумать, что самую умную ведьму своего поколения ждет такая незавидная участь…

Две птички прыгнули на подоконник по ту сторону окна. С минуту они чистили друг другу перышки, а потом вдруг взмахнули своими маленькими крылышками и взмыли ввысь, стремительно скрываясь из виду.

Как бы она хотела стать такой же птичкой и улететь прочь отсюда.

Эмоции захватили ее внезапно, последние пару дней для нее это стало уже практически нормой. Может, так и сходят с ума?

Глаза снова закрыла пелена, и Гермиона спрятала лицо в ладонях. Тихий плач постепенно перерос в судорожные рыдания. А она, наивная, думала, что в ней больше не осталось слез.



Антонин больше не мог медлить (и не хотел). Сегодня он сделает первый шаг, последует совету Роули. Или, по крайней мере, очень сильно постарается ему последовать.

Быть помягче. Что это, черт подери, значит? Нет, он, конечно, смутно представлял себе, как это должно выглядеть в результате. Но как прийти к этому результату?

Антонина нельзя было назвать мягким даже с очень большой натяжкой. Сколько себя помнил, он был резким, отстраненным и неприступным. Даже в подростковом возрасте он чаще был один, ведь любые попытки его ровесников завести с ним дружбу заканчивались ничем. Вот просто вообще ничем. Антонин вяло реагировал на их попытки завести дружеский диалог, отвечая все больше односложными словами или короткими фразами. А когда собеседники, отчаявшись или потеряв интерес, отходили в сторону, он очень быстро о них забывал, снова погружаясь в свои мысли.

С теми же, кому все-таки удавалось привлечь его внимание, Антонин все равно был холоден, если не сказать груб. Ему было плевать на чувства, которые собеседники испытывали во время разговора с ним. В конце концов, он никого не удерживал рядом с собой силой, они всегда могли уйти, если их что-то не устраивало. Но они не уходили. Они терпели. И он знал почему.

Потому что он – Антонин Долохов, наследник одного из влиятельных русских родов. Долоховы, конечно, не были настолько авторитетны, как, скажем, Малфои в Британии, но достаточно уважаемы в магическом сообществе Восточной Европы. Многие волшебники, сначала в России, где он родился, а потом в Венгрии, куда их семья переехала, когда ему было одиннадцать, подталкивали своих детей, чтобы те завели с ним дружбу.

Еще в раннем детстве Антонин понял, что настоящих друзей у него никогда не будет, а будучи подростком укрепился в мысли, что и искренняя любовь ему не светит. Единственная причина вызванного к его персоне интереса была в том, что дружить домами с домом Долоховых, уважаемой и, что важнее, чертовски богатой семьей, было выгодно во всех отношениях.

И Антонин ненавидел это. Ненавидел всех этих детей, которые терпели его резкость, встречая ее с несменной улыбкой. Ненавидел и их родителей, которые лебезили перед его отцом. Впрочем, его отцу, надо отдать ему должное, все эти волшебники тоже были омерзительны. И он с ними был так же груб, как и Антонин с их детьми.

Познакомившись с Темным Лордом, которого некоторые тогда еще называли Том Риддл, он невольно стал потихоньку учиться общаться, сглаживать углы и держать язык за зубами, когда этого требовали обстоятельства. Но от старых привычек трудно избавиться, поэтому в целом он оставался холодным и неприступным.

Единственный человек, рядом с которым он позволял себе немного оттаять, был Роули. Антонин так и не понял, как это произошло, но в какой-то момент этот волшебник, присоединившийся к Пожирателям смерти после гибели отца, стал ему почти что другом, ну или как минимум, человеком, с которым он мог вести расслабленную беседу, без необходимости каждую эмоцию держать за семью печатями.

Быть помягче. Это будет непросто. Но какие-то шаги он наметил. Он даже достал для грязнокровки маггловскую одежду – джинсы, свитер и туфли без каблука – раз уж она категорически отказывается носить те платья, что есть в шкафу.

Начало вроде бы неплохое.

Это не может закончиться провалом. Не должно.

Когда Антонин вошел в комнату грязнокровки, первое, что он увидел, это как девушка рыдала, уткнувшись лицом в подтянутые к груди колени. Какого хрена? Она вообще прекращала плакать хоть раз за эти три дня?

Похоже, девчонка была так поглощена своим горем, что даже не услышала звука открывающейся двери.

Долохов бросил на кровать принесенные с собой вещи и медленно двинулся к окну, рядом с которым на тахте сидела грязнокровка. Видимо, шелест мантии в непосредственной близости все же привлек ее внимание, потому что, когда он был буквально в двух шагах от нее, девушка резко вскинула голову и повернулась в его сторону.

Ее все еще полные слез глаза шокировано расширились. Девушка кинулась прочь с тахты так резко, что чуть не упала на пол, в последний момент все же удержавшись рукой за подоконник и устояв на ногах. Она вжалась в стену позади нее и обхватила себя руками в защитном жесте.

За долгие годы общения с Пожирателями смерти, большинство из которых было выпускниками Слизерина, Антонин сполна наслушался об упрямстве гриффиндорцев. И девчонка сейчас демонстрировала эту их черту во всей красе.

Так и не переоделась. Ну, естественно. Маленькая упертая гриффиндорка. Что это вообще, простыня?

– Эта тряпка удобнее, чем платье? – спросил он, вложив в голос всю мягкость, на которую только был способен.

Девчонка не ответила, молча смотря куда-то в противоположную стену.

Все еще боится. Даже просто встретиться с ним взглядом.

– Ты в этом похожа на домашнего эльфа, – предпринял он очередную попытку привлечь ее внимание.

Грязнокровка прикусила дрогнувшую нижнюю губу и отвернула голову в бок. Сначала он думал, что ему кажется, но нет – хрупкую фигурку и правда слегка потряхивало. Он сделал шаг, сокращая между ними расстояние.



Похожа на домашнего эльфа.

Решил поиздеваться, прежде чем сделать свое грязное дело. У Гермионы не было сомнений, что он пришел завершить то, чего не смог по каким-то одному ему известным причинам сделать в первую ночь.

Долохов приблизился на один шаг, двигаясь медленно и едва уловимо, словно зверь, готовящийся к атаке.

Гермиона сжалась сильнее и тихонечко всхлипнула. Это произойдет сейчас. Она готовила себя морально весь вчерашний день и сегодняшнее утро. Убеждала себя, что нужно просто отстраниться и будет легче. Но когда она отвернула голову в сторону, она все равно слышала его тяжелое дыхание и чувствовала его присутствие в непосредственной близости.

Страх – это именно то чувство, которое правило Гермионой, когда этот человек был рядом. Но это был какой-то странный, необычный страх. Он был будто подсознательным, возникающим где-то в глубине и поднимающимся оттуда в ту секунду, как она встречалась со взглядом холодных карих глаз.

Он сделал еще шаг и теперь нависал над ней, она ощутила его горячее дыхание на своей коже. Слезы начали прокладывать соленые дорожки на ее щеках, и она сделала пару рваных вдохов. Все ее тело сковал панический ужас.

И в тот момент, когда она уже готова была закричать, не выдержав напряжения, он вдруг спросил:
– Ты не хочешь прогуляться по саду?