Глава 7. Приобретения и потери

Араминта поежилась под пронизывающим ноябрьским ветром. Она уже минут десять сидела на качелях на пустой детской площадке в Литл-Уининге. Когда-то давно они с Петуньей ходили сюда играть. Нет, сюда ходила играть Лили, а она… Араминта сердито передернула плечами, оттолкнулась ногами от земли, разгоняя качели. Хватит думать об этом — та жизнь осталась в прошлом. Навсегда. Но мысли упорно не хотели отступать. Несколько дней назад Эвансы погибли в автомобильной катастрофе, и Араминта просто не могла перестать думать: а ее родители в другом мире тоже умерли? Или где-то там они все еще живы?

На похоронах друзья появились всей компанией, вызвав недовольные и презрительные взгляды Петуньи. Она тогда не постеснялась поругаться с Лили, в очередной раз высказав ей все претензии. Джеймс при виде бледной заплаканной жены, кажется, чуть не проклял Петунью на месте. Во всяком случае, уже сжимал палочку в кармане. Да и Сириус явно собирался сказать ей пару ласковых. Тогда Араминта тоже была возмущена поведением старшей сестры. И только гораздо позже она поняла, что в Петунье говорила вовсе не ненависть, а боль и разочарование — в глубине души она была уверена, что сестра-волшебница могла спасти родителей.

Тогда-то ей впервые пришла в голову мысль о собственных родителях. Ведь если они тоже погибли, ее Петунья осталась в том мире совсем одна. Был, конечно, еще Вернон, но в плане моральной поддержки и утешения толку от него никакого. Араминте никогда не нравился этот самодовольный болван, и она искренне не могла понять, что Петунья в нем нашла. И Араминта решила поговорить с сестрой: в конце концов, сколько можно отворачиваться от родного человека из-за проклятой гордости! Но как же трудно было решиться на этот разговор, подобрать нужные слова…

Араминта поднесла ко рту замерзшие руки, пытаясь согреть их дыханием. На безымянном пальце блеснуло тонкое золотое колечко, и она мечтательно улыбнулась. Сириус хотел пойти с ней, но она решила, что будет лучше отправиться одной. Сириус… Со дня свадьбы прошло уже два месяца, а Араминта так и не привыкла к своему новому статусу замужней женщины, и каждый день сиял для нее особыми красками. Даже постоянные придирки свекрови, ужасы войны и неизбывная тревога, поселившаяся в сердце, не могли отнять этой радости.

Араминта остановила качели и решительно встала: хватит сидеть — от того, что она будет оттягивать встречу, ничего не изменится.



Хмурая Петунья, увидев сестру на пороге своего дома, помрачнела еще больше.

— Чего тебе? — грубо спросила она.

— Может, позволишь войти? — миролюбиво произнесла Араминта, проигнорировав ее тон.

Петунья поколебалась, но кивнула и посторонилась, пропуская ее. К счастью, Вернон работал, и у них был хоть какой-то шанс спокойно поговорить.

Проведя Араминту на кухню, Петунья замерла рядом с дверью, скрестив руки на груди и недовольно глядя на сестру, всем своим видом стараясь показать, насколько она здесь нежеланная гостья.

— Туни, зачем ты отталкиваешь Лили? Она ведь любит тебя.

У Петуньи на мгновение сделалась такое лицо, словно она хотела покрутить пальцем у виска, но потом в глазах мелькнуло понимание и сразу же — раздражение.

— А ты кто такая, чтобы указывать мне, что делать? — фыркнула она. — Тебя сюда вообще никто не звал.

Араминта покачала головой, проглотив обиду, и начала говорить, тщательно подбирая слова. Об одиночестве, о драгоценности кровных уз, о том, как легко все потерять и как потом будет горько, да уже ничего не исправишь.

— Пойми, Туни, в нашем мире идет война. Лили может погибнуть в любую минуту, — Араминта сама вздрогнула от своих слов — в комнате будто повеяло холодом. — И каково тебе будет тогда вспоминать, что ты зря потеряла время, не была с сестрой, когда это еще было возможно?

Петунья долго молчала, поджав губы и глядя в сторону. Но вот ее плечи бессильно опустились, и она тихо произнесла:

— Я подумаю.

Домой Араминта вернулась довольная результатом. Люди склонны забывать о том, что когда-нибудь умрут, им кажется, что их близкие будут всегда. Все в глубине души считают, что несчастье может случиться с кем угодно, но не с ними. И только потери заставляют задуматься. Смерть родителей заставила задуматься Петунью, а Араминта немножко подтолкнула ее в нужном направлении.

* * *

Крупные снежные хлопья покрывали деревья за окном пушистыми белыми шапками, создавая по-настоящему праздничное настроение. Казалось, в такой день не может случиться ничего плохого. И все же Лили не могла удержаться от того, чтобы не посматривать на часы каждые десять минут. Узнав, что она беременна, Джеймс твердо настоял только что не на домашнем аресте. «В боевом составе Ордена и так достаточно людей!» — отрезал он на ее попытку заспорить. Впрочем, Лили не слишком и сопротивлялась — скорее для порядка. Как бы ни хотелось ей заняться чем-нибудь полезным, как бы ни снедало душу беспокойство за мужа, целыми днями пропадавшего в Ордене, безопасность еще не рожденного ребенка была важнее.

Стараясь отвлечься от тревожных мыслей, Лили полностью погрузилась в подготовку праздника: в Рождественский вечер у Поттеров должны были собраться все друзья.

В дверь постучали, и Лили вздрогнула, но тут же одернула себя: нельзя шарахаться от каждого шороха, так можно и с ума сойти. Вытерев испачканные в муке руки о фартук, Лили пошла открывать и замерла от изумления, увидев Петунью. В просторном серо-голубом пальто и кокетливой шерстяной шапочке она выглядела не то чтобы совсем чуждо, но как-то непривычно.

— Долго я буду на пороге стоять? — сварливо спросила нежданная гостья, неодобрительно поджав губы.

— Конечно, проходи, — спохватилась Лили, отступая в сторону.

Появление Петуньи в Годриковой Лощине было столь невероятным, что казалось настоящим чудом. Что ж, Рождество — время чудес. Лили улыбнулась этой мысли, ведя сестру в гостиную.

Та всем своим видом демонстрировала равнодушие, но Лили заметила, как она с любопытством оглядывалась, рассматривала обстановку и, кажется, осталась довольна.

— Туни, я рада тебя видеть, но… чем обязана? — спросила Лили, когда они устроились в гостиной за чаем.

Петунья долго молчала, внимательно изучая свои руки. Наконец, подняв голову, заявила:

— Я пересмотрела свою позицию. Ты моя сестра, и я не хочу тебя терять.

Не успела Лили поразиться таким переменам, как Петунья добавила:

— Я недавно беседовала с твоей… двойняшкой. Она… впрочем, неважно. В общем, она убедила меня помириться с тобой.

Лили задалась вопросом, что такого сказала Араминта, чтобы добиться столь потрясающего эффекта. Но с другой стороны, может, лучше этого и не знать. Главное, что Петунья здесь. Более того — она первая пришла мириться. Лили счастливо улыбнулась и, порывисто наклонившись вперед, сжала руку сестры.

— Я так рада, Туни! — искренне сказала она.

И Петунья улыбнулась в ответ краешком губ, но тут же снова сделала недовольное лицо:

— Не думай, что я изменила мнение о вашей… ненормальности. Но я постараюсь смириться с этим. Однако я не хочу встречаться ни с кем из ваших, кроме тебя.

Лили пожала плечами — вот уж, что совершенно неважно: не хочет — пусть не общается, лишь бы ее не отталкивала. Уже одно то, что Петунья готова закрыть глаза на принадлежность Лили к волшебному миру было огромным шагом вперед. Но тут Лили вспомнила о той, кому была обязана возвращением сестры:

— А с Араминтой?

Поколебавшись, Петунья кивнула:

— И с ней.

Они еще немного посидели — разговор невольно перешел на детские воспоминания, и на мгновение почудилось, будто вернулось то безмятежное время, когда они были не только сестрами, но и неразлучными подругами. Поддавшись этой атмосфере, Лили сообщила с мягкой улыбкой:

— А знаешь, Туни, ты ведь скоро станешь тетей.

Петунья удивленно замерла, широко раскрыв светло-голубые глаза, и вдруг засмеялась.

— Что? — Лили даже немного обиделась такой реакции.

— Извини, — такой искренней светлой улыбки Лили не видела у Петуньи много лет. — Просто забавное совпадение: ты тоже скоро станешь тетей.

Теперь уже Лили залилась смехом. Вот это Рождество так Рождество!

* * *

Питер, чуть сгорбившись, сидел в гостиной поттеровского дома, обхватив ладонями чашку с горячим шоколадом. Он зашел сюда по просьбе Джеймса — проверить, как там Лили. Они все по очереди сидели с ней в свободное время, поскольку Джеймс беспокоился о безопасности беременной жены. И даже куча защитных чар, наложенных на дом, не умаляла его паранойи. Питер никогда не любил свои дежурства: ну, какой из него охранник, в самом-то деле? Но, как всегда, подчинялся.

Небо заволокло тяжелыми тучами, и с самого утра не прекращался проливной дождь. Сумрачная погода соответствовала угрюмому настроению. Лили особым весельем тоже не отличалась, хотя и пыталась бодриться. Все старания Питера завязать разговор провалились: Лили отвечала односложно, то и дело с тоской и тревогой глядя в окно.

Чем дальше, тем больше Питер не понимал своих друзей. Не понимал, к чему этот Орден и сопротивление — не лучше ли было уехать куда-нибудь подальше и жить себе спокойно? Если бы не их давление, Питер так и поступил бы. А если уж ввязались в войну, так надо было, по крайней мере, выбрать более сильную сторону. Коей являлся Волдеморт. Немногочисленные орденцы постоянно оказывались в Мунго с тяжелыми ранениями, а то и погибали. И Питер до дрожи боялся, что когда-нибудь наступит его черед. Ему было абсолютно наплевать на чистокровность и прочие моральные проблемы, он просто хотел жить, желательно с комфортом. Все чаще у него стала появляться крамольная мысль: а не присоединиться ли к Волдеморту, пока не поздно?

— Пит, будешь пирог?

Лили, похоже, решила вспомнить об обязанностях хозяйки — оторвалась от созерцания пейзажа за окном и радушно улыбалась гостю. Но было заметно, что улыбка вымученная. Питер кивнул, невольно задержавшись взглядом на ее уже сильно выступавшем животе. Больше всех он не понимал Лили — заводить ребенка в такое время представлялось ему верхом безумия.



На улице послышались хлопки аппарации, и Лили резко выпрямилась, замерев, вся превратившись в слух. Питер занервничал, начав просчитывать пути отступления, но в следующую секунду раздался звук распахнувшейся двери и знакомые голоса: Джеймс и Сириус. Лили облегченно выдохнула и поспешила навстречу. Но не успела она сделать и нескольких шагов, как парни сами появились в гостиной, таща на себе бесчувственного Ремуса. Со всех троих ручьями текла вода.

Лили тихо вскрикнула, прижав ладонь к губам. И было отчего: Ремус выглядел так, словно его долго и методично избивали: весь в синяках, порезах, царапинах, мантия сплошь покрыта кровью и грязью.

— Что с ним? — спросила Лили, попутно высушив друзей заклинанием.

Сириус с Джеймсом с максимальным удобством устроили Ремуса на диване, и только после этого Сириус хмуро ответил:

— Его в стае рассекретили. Точнее, у них появились подозрения, но этого оказалось достаточно.

Он с чувством выругался, и Лили неодобрительно поцокала языком, но ничего не сказала — просто отправилась за зельями.

— Чтоб их всех — эти игры шпионские! — пробормотал Джеймс.

Он стоял рядом с диваном, засунув сжатые в кулаки руки в карманы, качаясь с пятки на носок и с беспокойством вглядываясь в бледное до синевы лицо Ремуса.

— Говорил я: добром это не кончится, — мрачно обронил Сириус.

Вернулась Лили с зельями и, отогнав парней от дивана, захлопотала над Ремусом. Питер отстраненно наблюдал за ней. Вот чем заканчивается глупый героизм! Нет, пора что-то делать, пока его не покалечили или вовсе не убили.

Ремус с хрипом вздохнул, закашлялся и открыл глаза. Джеймс с Сириусом тут же оказались рядом, с тревогой глядя на друга, начали расспрашивать его о самочувствии. Питер держался позади — все равно там места больше не осталось. Сохатый и Бродяга всегда относились к Лунатику с таким трепетом, будто он хрустальный, а уж во время полнолуний и вовсе чуть ли не прыгали вокруг него, только бы подбодрить, развеселить, заставить забыть о его проклятии. К Питеру они никогда так не относились. Он, правда, и не был болен ликантропией, но ведь у него могли быть и другие проблемы. Однако проблемы Ремуса всегда интересовали друзей гораздо больше.

— Все нормально, — Ремус слабо улыбнулся. — Мне повезло, что это произошло не в полнолуние и что у большинства оборотней нет волшебных палочек.

— Повезло ему, ага. С таким везением... — недовольно проворчал Джеймс.

— Больше ты туда не вернешься! — непререкаемым тоном заявил Сириус. — Хватит — наигрались. И мне плевать, что по этому поводу думает Дамблдор.

Ремус пожал плечами — спорить с Сириусом безнадежное дело — и тут же болезненно поморщился.

— Пит, принеси, пожалуйста, шоколада — на кухне в шкафу поищи, — попросила Лили, даже не посмотрев на него, придерживая Ремуса одной рукой за голову, а другой поднеся к его губам чашку с чем-то дымящимся.

Питер поплелся на кухню. Ну, конечно — как что-нибудь принести, так сразу Питер! Хвост, подай, принеси, сбегай. Он у них мальчик на побегушках, что ли?

Когда Питер вернулся с шоколадом, Ремус уже полностью пришел в себя — даже сел, — хотя и выглядел как перед полнолунием. Он, по крайней мере, удосужился поблагодарить Питера, в отличие от остальных.

— Так что там случилось? — спросила Лили.

— Наверное, я был недостаточно осторожен: меня заподозрили в том, что я переметнулся к людям, устроили допрос, в результате которого решено было меня казнить. Но мне удалось бежать.

Ремус говорил спокойным ровным тоном, однако руки у него предательски подрагивали. Лили смотрела на него с ужасом и жалостью. И Питер окончательно решил, что пора искать пути к отступлению, хватит строить из себя героя, которым он отродясь не был.

* * *

Первое, что увидела Араминта, очнувшись, было бледное лицо мужа: прикушенная в попытке скрыть тревогу губа, а в глазах почти откровенный ужас. Судя по всему, находилась она в больнице святого Мунго — этот светло-персиковый цвет стен, металлические кровати и одинаковые тумбочки рядом стали уже почти родной обстановкой. Араминта чуть нахмурилась, пытаясь понять, что с ней случилось.

В сознании всплыло отчаянное сражение, когда они с Гестией Джонс, Диборном и Фенвиком пытались защитить семью перепуганных маглов. Им удалось одолеть Пожирателей, но, видимо, кто-то из них все-таки достал Араминту: последнее, что она помнила — резкая боль в животе и груди.

Заметив, что она очнулась, Сириус улыбнулся, но слишком нервно, чтобы поверить в эту улыбку.

— Как ты?

— Нормально, — она прижала к лицу его ладонь, когда он ласково провел пальцами по ее щеке.

В палате появился Роберт Престон — Араминта, хотя и совсем недавно начала работать, всех своих коллег уже знала — и, отогнав посетителя от кровати (совсем выставить Сириуса ему так и не удалось), начал осмотр пациентки.

— Твое состояние вполне удовлетворительно, Араминта, — заключил он. — Но… есть и плохая новость. Очень плохая.

Она с удивлением и тревогой посмотрела на Роберта: если с ней все в порядке, какие могут быть плохие новости? Целитель немного помолчал и грустно заключил:

— К сожалению, ты потеряла ребенка.

Араминта замерла, не желая верить услышанному. Рядом шумно вздохнул Сириус. А ведь он даже не подозревал о ее беременности. Она сама узнала совсем недавно и еще не успела сообщить, забыла в суматохе, а теперь…

— Нет! — Араминта замотала головой. — Не может быть!

— Араминта…

— НЕПРАВДА! — она резко села в кровати, яростно сверкнув глазами, так что Роберт даже отшатнулся.

Сириус тут же оказался рядом, крепко обнял.

— Тише, родная, не надо, — услышала она его шепот.

— Сириус… — она отчаянно прижалась к нему и жалобно попросила: — Этого же не может быть. Скажи — ведь не может?

Вскинула голову, требовательно глядя на мужа. Но в глубине души уже поняла, что все правда — по боли в родных синих глазах, по состраданию на лице Роберта. Тот хотел что-то сказать, но Сириус выразительно посмотрел на него:

— Уйдите, пожалуйста, — произнес он едва слышно, но таким тоном, которому невозможно было не повиноваться.

Как только за Робертом закрылась дверь, Араминта сникла и разрыдалась. Ее малыш… Она так радовалась — уже представила, как он будет расти, как будет похож на Сириуса, что они с сыном Лили обязательно станут лучшими друзьями. Почему-то она ни минуты не сомневалась, что это мальчик.

Сириус гладил ее по волосам, что-то шептал — Араминта не вникала в слова, но его голос успокаивал. Всхлипнув в последний раз, она подняла голову. Сириус мягко провел ладонью по ее щеке, стирая слезы:

— Почему не сказала?

— Я узнала только вчера.

Араминта в ужасе поднесла ладонь к губам, в эту секунду осознав всю глубину своей вины: она должна была сразу прекратить участвовать в боевых заданиях. Почему она раньше об этом не подумала? Она не уберегла своего ребенка. Их ребенка. Лили вот сразу перестала сражаться, как только узнала о том, что беременна. А она… Нет ей прощения!

— Прости, — Араминта чувствовала себя преступницей.

В первый момент Сириус посмотрел на нее недоуменно, не понимая, за что она извиняется. А когда понял, легонько встряхнул, взяв за плечи:

— Перестань. Ты ни в чем не виновата.

Араминта упрямо помотала головой, пряча глаза — впервые она боялась посмотреть на мужа, боялась увидеть его презрение. Сириус кончиками пальцев поднял за подбородок ее лицо, повернул к себе.

— Араминта, я люблю тебя. И не хочу, чтобы ты мучила себя несуществующей виной. Это наше общее горе. И если ты позволишь мне разделить его с тобой, станет легче.

У Араминты мелко задрожал подбородок, и снова брызнули слезы, но на этот раз — от облегчения.

Дверь резко распахнулась, и на пороге появилась Вальбурга, судя по нервно подрагивающим губам, жутко злая. За ее спиной с виноватым выражением лица маячил Регулус.

Сириус послал брату укоризненный взгляд, но тот только руками развел — мол, а что я мог сделать?

— Крайне безответственно с твоей стороны подвергать себя опасности в таком положении! — с места в карьер начала мадам Блэк, испепеляя невестку гневным взглядом.

— Мама! — попытался остановить ее Сириус, но та проигнорировала его восклицание.

— Я уж не говорю о том, что это ваше глупое сопротивление — вообще неподобающее занятие для леди! Чем ты думала? По твоей вине род лишился наследника!

Араминта инстинктивно сильнее прижалась к Сириусу, закусила губу, изо всех сил стараясь не разрыдаться снова. Ну вот — так она и знала!

— Мама! — громче повторил Сириус, в его голосе зазвучали стальные нотки. — Прекрати немедленно, иначе я не постесняюсь выставить тебя отсюда!

Вальбурга смерила сына возмущенным взглядом, хотела было продолжить свою пламенную речь, но при виде того, как задрожали плечи невестки и какое отчаяние вспыхнуло в ее глазах, осеклась. На ее лице промелькнула растерянность, поколебавшись, она гораздо более мягким тоном произнесла:

— Впрочем, мы можем поговорить об этом позже.

После чего, резко развернувшись, покинула палату.

Араминта рванулась, пытаясь освободиться из объятий Сириуса. Теперь ей казалось, что он был с ней так мягок только из жалости, а на самом деле думает так же, как мать. Ведь это не просто сын — наследник. Для мужчины, а тем более, представителя древнего рода это очень важно. Но Сириус не отпустил ее, крепче стиснув в объятиях, и Араминта забилась, как птица в клетке, простонав сквозь слезы:

— Теперь вы все меня ненавидите!

— Не дури… — пробормотал Сириус и замолчал, прижавшись губами к макушке жены.

Сириус пытался успокоить Араминту, шепча утешающие глупости, целуя в волосы, щеки, шею. Но у нее началась истерика, не позволяющая воспринять что бы то ни было. Тогда, отстранив от себя жену, Сириус с силой ударил ее по щеке. Араминта вздрогнула, удивленно уставилась на него широко распахнутыми, блестящими от слез глазами и затихла.

— Успокоилась? А теперь внимательно послушай меня. Никто тебя не ненавидит. Ты не виновата в случившемся.

Грустный Регулус сел с другой стороны кровати, мягко сжал ее ладонь:

— Правда, Араминта, перестань мучить себя. И не обращай внимания на маму — она вовсе не думает то, что сейчас наговорила. Просто она испугалась за тебя.

Испугалась? За нее? Эти слова подействовали даже более отрезвляюще, чем пощечина. Араминта изумленно посмотрела на Регулуса, а потом — на Сириуса: разве такое возможно вообще? Братья переглянулись и устало пожали плечами — мол, мы тоже удивлены. Араминта глубоко с судорожным всхлипом, вздохнула и устало опустила голову Сириусу на плечо, почувствовав некоторое умиротворение. Нет, боль потери никуда не делась, но от любви и поддержки самого близкого человека, оттого, что он ни в чем не обвинял ее, тогда как она сама готова была убить себя за легкомысленность, стало гораздо легче. Они справятся с этим. Вместе.

Она так никогда и не узнала, что тем же вечером муж до невменяемости напился на пару с Джеймсом — первый раз в жизни.



Араминта вскоре пришла в себя, начала снова радоваться жизни. И все же каждый раз при взгляде на округлившуюся фигуру Лили сердце больно сжималось.

Зато мадам Блэк, вопреки всем ожиданиям, вдруг стала гораздо мягче к невестке. То есть насколько она вообще могла быть мягче. Перестала при каждом удобном и неудобном случае критиковать все, что только можно, в их доме — начиная от цветового оформления комнат и заканчивая отсутствием домовиков. И даже иногда предлагала помощь. В виде все тех же домовиков. Но когда она предложила отдать им Кричера в постоянное пользование, Сириус скривился и ответил:

— Спасибо, не надо.

— Тогда заведи своего! — отрезала Вальбурга. — Пожалей жену!

Араминта сдавлено хихикнула — вот уж чего она не ожидала услышать от свекрови! Но тут же мягко возразила:

— Да не стоит. Мне без эльфов проще — я так привыкла.

Вальбурга смерила ее взглядом: «Тебя никто не спрашивал». Раньше подобные взгляды Араминту смущали, обижали, злили, иногда даже пугали, а сейчас почему-то стало просто смешно, и огромные усилия потребовались на то, чтобы остаться серьезной.

Сириус же неожиданно согласился с матерью:

— На самом деле, хорошая идея.

Вот только эльфов ей в доме не хватало! Араминта понятия не имела, как с ними обращаться. Да и вообще — она сама вроде неплохо справляется. Или… Вдруг закралась пугающая мысль: а что если Сириус не всем доволен? Но когда она позже, набравшись храбрости, спросила напрямую, он посмотрел на нее с таким искренним недоумением, что все сомнения тут же рассеялись.

— Вот уж не думал, что ты так все истолкуешь, — и, притянув ее к себе, с совершенно обворожительной улыбкой добавил: — Я просто хочу, чтобы у тебя больше времени оставалось на меня. Я ж эгоист. Ты не знала разве?

— О да, — прошептала Араминта, почти касаясь его губ своими, — страшный эгоист. Как я вообще с тобой живу?

Дальше говорить они уже не могли, занятые гораздо более интересным делом.

* * *

Ремус задумчиво наблюдал за своими друзьями, которые собрались в Годриковой Лощине на крестины Гарри. Им так редко в последнее время удавалось собраться вместе, и потому подобные минуты были особенно ценны. Счастливая и гордая молодая мать что-то без умолку рассказывала Араминте, пока Сириус с Джеймсом с увлечением мальчишек, которыми они так и остались вопреки всему, развлекали Гарри, строя ему рожицы и выпуская из палочек фигурки из цветного дыма. Фигурки с каждой секундой становились все сложнее, и Ремус сильно подозревал, что они по привычке начали соревноваться, стараясь перещеголять друг друга. Вот же дети малые! Кто этим балбесам ребенка доверил? Лили, правда, бдительно следила за сыном, даже увлеченная разговором.

Араминта улыбалась, но в глубине глаз у нее затаилась тщательно скрываемая печаль. На Гарри она смотрела с жадностью и тоской. А когда Лили, отобрав малыша у мужчин, вручила его сестре, у той сделалось такое лицо, точно у нее в руках оказалось самое невероятное чудо и она боится, что сейчас все исчезнет. Бедняжка! Четыре месяца прошло, а Араминта все не могла смириться с тем выкидышем, хотя старалась этого не показывать и искренне радовалась за Лили.

В целом в доме царила радостная и непринужденная атмосфера. Вот только Питер сидел мрачный и нервный, не принимая участия во всеобщем веселье. Впрочем, Ремус мог его понять. Он был уверен, что по своей воле Питер не пошел бы в Орден Феникса, а затаился бы где-нибудь, чтобы переждать войну в безопасности. Но противоречить друзьям он не решился, а Джеймс с Сириусом никогда не понимали, насколько сложно бывает Питеру следовать за ними. Готовые сражаться до последней капли крови, они были искренне уверены в том, что все вокруг такие же.

Ремус оживал рядом с друзьями — единственное время, когда он по-настоящему жил, а не существовал. Хорошо хоть в стаю не пришлось возвращаться. Ремус стыдился таких мыслей, но ничего не мог поделать — шпионаж в Логове обернулся для него непрекращающимся кошмаром. Он так и не смог стать своим — к нему относились настороженно и с опаской. При таких условиях нечего было надеяться переубедить даже сомневающихся: его все равно не стали бы слушать.

Помня рассказы Роми, Ремус пытался сблизиться Конрадом, но и здесь потерпел фиаско. И не раз задавался вопросом, как Роми удалось найти общий язык с этим человеком — замкнутым, гордым, жестким, порой жестоким. Ремуса он презрительно не замечал, кажется, считая его слабаком. Или сказывалась разница в их мирах, или тут добавилось какое-то иное обстоятельство, которое он не улавливал? Единственное, что Ремус мог сделать — это узнавать планы Фенрира, да и то относительно, поскольку другие оборотни ему не доверяли.

А после той истории, когда Ремус вернулся едва живым, Сириус и Джеймс поругались с Дамблдором, заявив, что больше не пустят друга в Логово, и пусть директор делает, что хочет. Это было даже забавно: наблюдать, как двое нахальных мальчишек наседают на умудренного годами могущественного старца. Но своего они добились: Дамблдор уступил.

— Рем! Ау, Лунатик, о чем задумался? — веселые голоса друзей отвлекли от тяжелых размышлений, заставили улыбнуться, тут же забыв обо всем.

Ремусу всегда казалось, что он сможет вынести что угодно, пока эти люди будут рядом.