Глава 9

Первое мгновение падения показалось Гермионе вечностью. Она едва ли осознавала, что на ней надежная страховка. Все ее существо заполнила оглушающая пустота, а на задворках сознания билась мысль, что ее предали. Обманул человек, которому она почти доверилась, который умолял ее открыть глаза и оценить красоту панорамы города. Она не понимала, что произошло, почему он так поступил. Она не осознавала где она и как она летит. В следующее мгновение она начала кричать, четко увидев, что земля приближается с огромной скоростью. Гермиона молила только об одном: пусть это все закончится, пусть ее сердце остановится раньше, чем бренное тело достигнет асфальта, и хруст ломающихся костей помутнит сознание.

Страха больше не было, Гермиона понимала, что после падения с такой высоты от нее останется только мокрое пятно на брусчатке. Со смирением приняв свою участь, она бесстрастно ожидала резкого удара и неприятного звука расплющенного черепа. Полет длился слишком долго, и Гермиона успела подумать, что погибнув, станет не упокоенной душой и будет преследовать этого лицемерного ублюдка всю его оставшуюся жизнь, и даже дольше. Она последует за ним в Ад, где будет с наслаждением наблюдать, как черти зажаривают двуличного хорька в его собственной желчи на гигантской сковородке.

Еще вечность спустя она поняла, что ее падение начало замедляться, и в какой-то момент веревка мягким рывком подкинула ее кверху. Она летит обратно. Вверх! Она что, уже умерла? Это ее душа возносится на Небеса? Нет, нет, и нет! Она должна высказать бездушной твари все то, что она о нем думает. О нем, и его дерьмовой игре в любовь! Мерлин, она же почти поверила, что этот убийца к ней неравнодушен! Она была готова дать ему шанс! Позволила бы исправить ее устоявшееся мнение о чистокровных снобах! Может, даже разрешила снова ее поцеловать. Она определенно не готова вознестись.

Но в чьи-то планы свыше не входили ее маленькие требования. Гермиона ощутила, как вокруг нее завихрились потоки магии, увлекая ее все выше и выше — к бетонному ограждению, за которым, держа в руках волшебную палочку, стоял широко улыбающийся Малфой. Ублюдок чертов.

Почувствовав под ногами твердость поверхности, Гермиона широко открытыми глазами смотрела на беззаботного аспида, который осмелился посягнуть на ее драгоценную жизнь. Без предупреждения, она кинулась к нему и, отведя руку, залепила звонкую пощечину, впечатав ладонь в гладковыбритую, пахнущую свежестью, щеку Малфоя.

Малфой был не готов к первому удару, но сделал все возможное, чтобы предотвратить последующие. Отбросив в сторону палочку, он крепко схватил Гермиону за запястья и прижал ее, отчаянно вырывавшуюся, к своей груди, пытаясь унять начинающуюся истерику. Гермиона издавала нечленораздельные звуки, полуикания и недовсхлипы, изворачивалась, как уж на сковородке, пыталась лягнуть его ногой, укусить за ухо, боднуть в нос, проклясть до седьмого колена, наконец! Но единственное, что у нее вышло, это испачкать его белоснежную рубашку своими черными от потекшей туши слезами. Малфой скрутил ее почти что в гордиев узел, обездвижив так, что носом она, прерывисто дыша и приходя в себя, уткнулась куда-то ему в солнечное сплетение. Тело продолжала бить мелкая дрожь, а мысли путались, выталкивая на поверхность десятки пафосных фраз о доверии, предательстве и человечности.

Драко же, удерживая ее в беспомощном положении, понимал, что из его затеи ничего не вышло. Если бы к Гермионе вернулись ее силы, она бы стерла его в порошок и развеяла по ветру. Прижав ее к себе еще крепче, он высвободил одну руку и погладил ее по макушке, приговаривая:

— Вот так… расслабься, не сопротивляйся, все уже позади. Храбрая ты моя, столько страху натерпелась. Теперь все в порядке, я рядом, никто тебя не обидит.

Гермиона слушала его убаюкивающий голос, но не различала слов, купаясь в послеполетном ужасе, вздрагивая от мыслей о том, что было бы, если веревка не выдержала ее веса. Сердце колотилось о грудную клетку маленькой испуганной птичкой, а из глаз ручьем текли слезы. Только сейчас ее посетила мысль о том, как хрупко человеческое тело, как коротка человеческая жизнь. А она тратит ее на бесполезные вещи, не замечая прекрасных мгновений, проходя мимо важных вещей, отмахиваясь от необходимых ей людей. А время не замедляет свой бег, неумолимо приближая момент небытия. Ведь никто не знает, когда оборвется тонкая нить, связывающая реальность и иной мир. А что, если бы она погибла, так и не сделав многих вещей, не сказав тех слов, которые хранила в душе?

Словно что-то решив для себя, она шевельнулась, пытаясь поднять голову. Драко уловил тот миг, когда ярость Гермионы сменилась покорностью судьбе, когда напряжение в ее теле уступило место расслабленности и смирению. Поняв, что убивать его Гермиона не собирается, он отпустил ее запястья, заведенные за спину, позволив ей высвободиться из мертвой хватки. Ее руки были такими хрупкими — казалось, одно неосторожное движение, и он мог сломать их. Мерлин, ему хватило только рук и немного успокаивающих слов, чтобы обездвижить ее. Сейчас Гермиона казалась такой беззащитной и нуждающейся в ласке.

Драко затопила бескрайняя нежность, когда она подняла глаза и посмотрела на него, будто искала в нем какой-то отклик, который мог бы придать ей смелости. Он протянул руку и тыльной стороной ладони коснулся ее скулы, убирая прилипшую к орошенной слезами щеке прядь растрепанных волос.

Драко бы вечность держал ее в руках, оберегая ото всех мирских невзгод, не отпускал бы от себя ни на шаг, вглядываясь в эти удивительные глаза с расширившимися от переполняемых эмоций зрачками, утопал бы в них, забывая обо всем. Гермиона казалась ему солнечным светом, который заполнял все темные и недоступные участки его души; пламенем, отогревающим его ледяное сердце. Она была чистой, словно лепестки ромашки и первый снег, как гладь озера в осеннюю стынь. Он бы слушал ее голос тысячи и тысячи лет, ловил бы каждое слово, жест, взгляд, боготворил бы ее тело, чувствуя ее сердцебиение под своими пальцами. Он понял, что пропал, и пути назад нет. И он был готов сказать ей об этом. Да, черт подери! Он был готов закричать об этом на весь мир, и в то же время, хотел унести понимание этого с собой в могилу. Ему хотелось смеяться, целовать ее, жить ею. Драко уже раскрыл рот, чтобы сказать ей о своих чувствах, но Гермиона приложила указательный палец к его губам, призывая молчать.

Окинув его таким взглядом, словно открыла для себя тайну мироздания, она произнесла:

— Малфой, я поняла… Я, кажется, никогда этого не осознавала, но в глубине души всегда хотела попробовать на высоте сотен футов над землей. Я, кажется, тебя хочу, и давай займемся сексом прямо здесь, ты согласен?

Драко моргнул, пытаясь понять, не ослышался ли он. Гермиона Грейнджер предлагала ему заняться любовью прямо на бетонном полу крыши одного из его сооружений. Он мог оскорбленно отодвинуть ее от себя, холодно высказать ей все гадости, которые он думает о женщинах, предлагающих себя столь откровенно, и гордо удалиться, нянча свои поруганные чувства.

Но кто в здравом уме откажется от сладкого пирога, украшенного сливками и вишенкой? Вот и Драко решил, что, раз уж ей достаточно плотских утех, то кто он такой, чтобы открывать ей глаза на существование более возвышенных чувств? Ведь значение сейчас имело только то, что она здесь, рядом, живая и невредимая, и так безыскусно предлагающая себя ему, что Малфой со стоном подался вперед, ловя ее губы и вовлекая в долгий, страстный поцелуй, который не закончится так, как в прошлый раз.

И, о Мерлин, те звуки, которые она издавала, пока Драко исследовал ее влажный рот, те разнузданные движения, которые она делала, прижимаясь к нему, трясь об него, те мягкие поглаживания — сводили его с ума. Малфой был готов съесть ее всю, ему нужно было попробовать ее на вкус, ее кожу, исследовать губами каждую выпуклость и впадинку, заставить ее выгибаться и просить большего. Но для начала не мешало бы ее раздеть. Невербальным заклинанием он запер дверь выхода на крышу и вернулся к прерванному занятию. Гермиона смотрела на него своими большими темными глазами, облизывая припухшие от поцелуев губы, и рвано дыша.

Она начала стаскивать с Драко рубашку, запутываясь в ткани, пока дрожащими пальцами пыталась расстегнуть мелкие пуговицы. Ощутив ее горячее дыхание на своей груди, Драко глухо застонал, отдавая себя в полное ее распоряжение. Моргана претемнейшая, эта женщина знала, как воспламенить кровь в его жилах. Несмотря на то, что на календаре было начало декабря, он не чувствовал холода — только жар и потоки жидкого огня в венах.

Помогая снять ее жакет, он попытался протестовать:

— Гермиона, на улице холодно, ты уверена, что не хочешь подождать до лета?

Она серьезно посмотрела на него, стремясь одной рукой расстегнуть ремень на его брюках и ответила:

— Если я не сделаю этого сейчас, я просто взорвусь.

Драко поддел пальцем хрупкие пуговицы на ее шифоновой блузке и, притянув ее к себе еще ближе для поцелуя, согласился:

— Я тоже.

Он впервые не ощущал себя хозяином положения — вот что с ним нежные чувства делают: он перестает быть собой. Вместо этого он послушно тонет в глазах этой бесовки, мысленно умоляя ее не останавливаться.

Самодовольно улыбнувшись, она продолжила мучительно медленные ласки, нагло игнорируя его нетерпеливое желание. С каждым новым прикосновением, по телу Драко проходила дрожь — Мерлин, с каких пор он заводится с пол-оборота? Возможно, всему виной то, с кем он сейчас? Никогда бы он не мог подумать, что касания Гермионы Грейнджер могут быть настолько восхитительными.

Когда ее руки все же справились с ремнем, а умелые пальцы пустили сотни импульсов по возбужденному телу, Драко зарычал, перехватывая ее за запястья. Гермиона остановилась и, посмотрев на него так, словно он был непослушным школьником, не выполнившим домашнего задания, высвободила руки и, прижав одну к его груди, тем самым заставив снова опуститься на прохладный пол, другой продолжила сводить его с ума. Святой Мерлин, где она такому научилась?..

Когда Драко почувствовал, что уже не в силах сдержаться, что уже вот-вот под закрытыми веками вспыхнут звезды, Гермиона остановилась, и, придвинувшись так, чтобы ее лицо было на уровне его глаз, хрипло произнесла:

— Я пошутила, — и, поправив съехавшую блузку, стала деловито застегивать пуговицы.

Драко, в немом удивлении наблюдал, как она потянулась за жакетом, накинула его на замерзшие плечи и гордо прошагала к двери в здание. Подбоченившись, Гермиона окинула его критическим взглядом и заговорила:

— Ну что ты разлегся, аки дева в первую брачную ночь? Дверь открывай давай.

Драко молча смотрел на нее и не мог поверить своим глазам и ушам. Это что же получается, она тут изворачивалась, соблазняла, почти довела до умопомрачения и вот так просто хочет, чтобы он все это оставил? Открыл дверь, и безропотно выпустил ее?

Осознав, что лежать полураздетым, в распахнутой рубашке, со спущенными трусами и в крайней степени возбуждения как-то не комильфо, Драко привел себя в порядок под прицелом выжидающего взгляда Гермионы и, скрестив руки на груди, язвительно ответил:

— И не подумаю.

Глаза Гермионы расширились от удивления.

— Говорю тебе открывай дверь, Малфой. Я и минуты тут больше не буду находиться! — воскликнула она, теряя терпение. Даже ножкой топнула, словно капризная выпускница.

На Драко ее требование не произвело должного впечатления. Он начал оглядываться в поисках отброшенной в пылу борьбы волшебной палочки. Та нашлась рядом с основанием вертолетной площадки. Покрутив палочку в руках, Драко посмотрел на Гермиону, испепеляя ее разъяренным взглядом.

Она же безуспешно пыталась освободить себя от оков страховки, резко одергивая пристегнутый к поясу карабин.

— Ты больной! Ты просто, мать твою, чокнутый маньяк, Малфой, — возопила она, принявшись колотить руками закрытую железную дверь. — Какого черта ты это сделал! Смерти моей захотел, да?

— Не преувеличивай, женщина. Я проводил эксперимент, — с этими словами Драко взмахнул палочкой, и Гермиона, против своей воли, упала на пол, опутанная веревками. С ужасом подняв голову, она увидела, как на лице Драко расплывается нехорошая ухмылка.

— Не смей! Не смей ко мне магию применять, ты, лицемерная сволочь! — взбеленилась Гермиона, пытаясь выпутаться из связавших ее веревок.

— Вполне себе смею, — парировал Драко. — Ты же не стопроцентная маггла, да и не полный сквиб. Так что не бойся, от того, что тебя связали, мозги твои не вскипят. Хотя, основываясь на предыдущих опытах, у тебя и так они набекрень, — пробормотал он, а глаза Гермионы опасно сузились от такого заявления.

Драко подошел ближе к ней, поднял на руки и закинул на плечо так, что она стукнулась носом о его спину.

— Ч-что ты собираешься делать? — испуганно пропищала Гермиона, силясь вывернуться из его хватки.

— Если ты не в курсе, Гермиона, то я тебя просвещу: оставлять сексуально неудовлетворенного мужчину чревато последствиями.

— Ты что, насиловать меня собрался? — подозрительным тоном спросила она.

— В особо извращенной форме, дорогая, — деловито пошлепал ее по ягодицам Драко. — А теперь, держись за меня крепко, мы аппарируем.

Гермиона даже не успела язвительно заметить, что она вообще-то связана — только согнулась еще сильнее, чувствуя на своих ногах крепкую хватку Малфоя. В следующий миг в глазах у нее потемнело, ее сдавило со всех сторон сразу, она не могла вздохнуть — грудь как будто стиснули железные обручи, глаза словно вдавило внутрь черепа, а барабанные перепонки прогибались. [1] Через секунду все закончилось и Гермиона судорожно глотнула воздуха, дабы наполнить сжатые аппарацией легкие. Веревки, опутывающие ее тело исчезли, а сама она с визгом приземлилась на мягкий кожаный диван в гостиной Малфоя.

Пора было признать, что присутствие Малфоя влияло на нее наинелепейшим образом: из уравновешенной, деловитой почти что тридцатилетней женщины, Гермиона превращалась в нервную, эмоциональную идиотку. Сначала она списывала свое состояние на то, что его магические флюиды, которые так и норовили сбить ее с ног, пагубно воздействуют на ее биополе. Затем, когда уже привыкла испытывать необъяснимое волнение и дрожь, если Малфой ошивался где-то поблизости, винила в своем неустойчивом поведении алкоголь. Но попытка бросить пить не привела к ожидаемым результатам. Теперь Гермиона уже и сама не понимала, что с ней творится.

Когда он был рядом, ей хотелось прикоснуться к нему, прижаться всем телом, и целовать до тех пор, пока в легких закончится воздух. Мерлин свидетель, она сдерживала себя долгое время — до того момента, как он сам ее не поцеловал после выставки. Мысля рационально, Гермиона оправдывала свое теперешнее состояние банальной похотью. Действительно, некоторое время она была одна, а пользоваться эскорт-услугами не позволяло воспитание, поэтому и немудрено, что Малфой казался ей вожделенной запретной территорией. А как истинный исследователь, Гермиона была не в силах воспротивиться соблазну.

Поэтому, когда он стянул с ее плеч несчастный жакет, Гермиона извернулась и подалась Малфою навстречу, запуская руки под распахнутую рубашку. Она не могла справиться со своим желанием, мечтая влиться в это прохладное идеальное тело. Малфой зарычал, когда ее ногти впились в упругую кожу и, поймав ее за запястья, поднял ее руки над головой.

— Право же, Грейнджер, — пробормотал он, нависая над Гермионой, — мы только начали, а ты уже сопротивляешься.

Гермиону пробрала дрожь от его низкого, рычащего голоса, и она попыталась прижаться к нему теснее, не в силах вербально выразить свое желание. От соприкосновения с ним, из ее груди вырвался полустон, а по телу побежали мурашки, исчезая в завихрениях жаркого пламени вдоль позвоночника и пробирая до кончиков пальцев ног.

Гермиона ощущала, что теряет рассудок. Если бы раньше ей кто-то сказал, что через несколько лет она окажется в подобной ситуации, она бы рассмеялась этому человеку в лицо. Но сейчас, чувствуя прикосновения Малфоя и его жаркие поцелуи на шее, плечах, груди, она таяла, словно воск в умелых руках мастера, медленно сходя с ума. В ушах шумело, щеки горели, а из груди вырывались низкие звуки, которые она вот уж точно она не могла издавать!

Каждое его касание посылало тысячи импульсов по ее телу, забираясь в подкорку мозга и заставляя ее делать немыслимые вещи. Непрекращающийся гул в голове, разряды мучительного удовольствия, его жаркое дыхание, опаляющее кожу на животе, — Гермиона не могла больше выдерживать этого напряжения. Это же настоящее мучение, пытка, а не ласки.

— Малфой, отпусти мои руки, — хрипло попросила она, слабо пошевелив затекшими конечностями.

— Обещаешь не царапаться? — хитро спросил он, ослабляя хватку.

Гермиона высвободила руки и, положив их на плечи Драко, заставила его опереться спиной на спинку дивана.

— Дверь заперта, если что. И телефона здесь тоже нет, так что, если ты снова попытаешься прервать наше с тобой занятие, я тебя свяжу, — предупредил Гермиону Малфой, усаживая ее на колени. Она только фыркнула и нетерпеливо потянула его за ворот рубашки, стаскивая ее с плеч и следуя губами за скользящим хлопком.

— Ну ты и развратная, Грейнджер, — довольно протянул Драко, когда ее язык прошелся по основанию шеи а губы сомкнулись на бешено бьющейся жилке. Гермиона отстранилась и, прижавшись к нему всем телом, взглянула исподлобья, позволяя ему тонуть в расширившихся зрачках ее глаз.

— Как давно у тебя не было женщины, Драко? Месяц? Два? — Гермиона почувствовала, как его руки опустились на ее ягодицы. — Потому что у меня давно, и — Моргана свидетель! — я замучаю тебя до полусмерти, — с этими словами она прошлась кончиком языка по его уху и услышала, как он глубоко вдохнул, стискивая ее бедра.

— Как для возбужденной неудовлетворенной женщины, Грейнджер, ты слишком много болтаешь. Ты вообще слишком много болтаешь, — Драко принялся расстегивать ее бюстгальтер. — И не лучше ли занять твой рот тем, что у него потрясающе получается? Как тебе мое предложение, м?

Его руки вернулись к ее груди, заставляя ее урчать от удовольствия. Гермиона нетерпеливо заерзала у него на коленях, прижимаясь все ближе. Малфой чертовски умело владел своими руками, губами и языком. Определенно, ей нравилась эта маленькая любовная игра. Купаясь в накатывающих волнах блаженства, она чувствовала, как напряжение последних недель сходит на нет, заменяясь удивительным ощущением полной гармонии.

Магическая аура Драко пеленала ее, не давая мыслить здраво, вынуждала изгибаться настолько, что Гермиона боялась за целостность своих костей. Черт возьми, от Малфоя так фонило, что колдовские флюиды могли бы ее с ног сбить, если бы она сейчас стояла. Вцепившись руками в его плечи, Гермиона отстранилась, пытаясь передохнуть и не окунуться с головой в негу, которая окутывала ее. Да что же такое происходит, в конце то концов?

Драко поднял голову, встречаясь с ней взглядом. Гермиона снова ощутила, как вихрь магии притягивает ее все ближе к нему, проникая сквозь грудную клетку, туда, где тесно переплетенный связующим зельем будет вечно томиться ее колдовской дар. Магглы называют это желанием, страстью, влечением, пытаются объяснить необъяснимое, препарировать и разложить по баночкам с формалином то, что неразделимо. Примитивные определения для того, чему даже именитые волшебники не могли дать объяснения. Гермиона перечитала десятки книг, где затрагивались вопросы происхождения магических способностей, в поисках способа помощи самой себе. Не просто так в магическом мире крайне редки разводы, на грани нулевой отметки. Магия это живая энергия, находящаяся в постоянном движении, поиске себе подобного, и она почти никогда не ошибается. Гермиона чувствовала, как осторожно, опасливо притрагиваясь к холодным стенкам скованного дара, магические лучи исследуют ее, словно лягушку на операционном столе. Как практикующие маги могут этого не замечать? Это же чертовски щекотно и волнующе — словно игра в прятки, где объект поиска, затаив дыхание, замирает, когда рядом появляется охотник, ощущая, как по телу проносится легкая дрожь, замирая где-то в районе диафрагмы, словно перед взрывом. И сейчас она чувствовала это, как и то, что магии Малфоя она понравилась. А это не хорошо. Нельзя, нельзя так глупо доверяться ветреному Малфою, который через неделю уйдет в закат, оставив ее у разбитого корыта. На кой черт ему сдалась она — совершенная маггла без надежды на возвращение магии?

Ворох мыслей, за мгновение пронесшийся в ее голове, был прерван самым наглым образом. Малфой, которому, наверное, надоело держать в руках застывшую Гермиону, обхватил ее за спину и приподнялся, заставляя ее обхватить его талию ногами, дабы не упасть. Завладев ее губами, Драко прижал ее к себе и понес в спальню, видимо, предпочитая заняться любовью на мягкой и удобной постели. Уложив Гермиону на белые хлопковые простыни, он на минуту залюбовался стройным телом, плавными линиями, напряженным животом, желание в котором не утихало ни на минуту. Встретившись взглядом с Гермионой, он склонился над ней, жаждая зацеловать ее до смерти, передать в резких движениях свои чувства, выласкать ответную любовь, но в то же время, он четко осознавал, что для Гермионы это только способ снять напряжение. И откуда-то появилась злость на нее, на женщину, которая осмелилась показать ему, что в этом мире есть что-то большее, чем формальное обоюдное партнерство.

Гермиона ощутила, как переменилось его поведение: перед ней уже был не ласковый любовник, вымаливающий благосклонности, его действия стали порывистыми, он кусал ее, заставляя выгибаться от сладкой боли, больно сжимал кожу, приказывая повиноваться. Он умело доводил ее до грани, не давая освободиться от стальных тисков неудовлетворенного желания.

— Сукин ты сын! — в бессилии воскликнула Гермиона, выгибая спину, подставляясь под его неспешные, но требовательные ласки. Опытный язык скользнул по позвоночнику, разжигая и до того пылающее страстью тело.

В ответ послышался глухой смешок. Малфой прижался к ней всем телом, касаясь лопаток грудью. Она знала, чувствовала, что он на пределе, сам изнывает от пламени, бушующего в крови, но не могла понять, зачем он тянет. Он измучил ее так, что Гермионе казалось, больше она не выдержит — ее словно объяло Адским пламенем, не давая сгореть дотла, но и не отступая.

— Такая нетерпеливая, да, Грейнджер? Всегда хочешь быть хозяйкой положения?

Гермиона зарычала, пытаясь сбросить его с себя, но Малфой не дал ей такой возможности, придавив ее к кровати, и зашептал на ухо:

— Но сегодня не твой день. Я не позволю тебе хозяйничать на моей территории, мисс Динамо.

Гермиона почувствовала, как его пальцы проникают в нее, и застонала, пытаясь насадиться сильнее, чтобы хоть чуточку снять то напряжение, которое царило внизу живота. Наконец, насладившись ее беспомощностью, Малфой позволил ей перевернуться на спину и, раздвинув подрагивающие от нетерпения ноги, одним плавным движением оказался там, где она больше всего жаждала его почувствовать. Гермиона захныкала и по-паучьи обхватила его, впиваясь в спину Малфоя ногтями.

Страсть сжигала ее всю, не оставляя места ни для чего больше. Раз за разом Драко усиливал ее наслаждение, и она не верила, что еще можно продолжать, но водоворот затягивал ее все глубже и глубже, заставляя хватать ртом разгоряченный воздух. За полуопущенными веками вселенная, словно разбитый витраж, рассыпалась миллионами разноцветных осколков. Оргазм был сокрушительным и почти болезненным, а тело сотрясалось в исступленном трепете. И все же, самым важным, невообразимо значительным сейчас было держаться за него, ни в коем случае не отпускать. Что будет, если этого не сделать, Гермиона была не в состоянии объяснить даже себе.

Ураган влечения затих, словно на мгновение Гермиона попала в своеобразный глаз бури, и вращающийся калейдоскоп сменился ленивым туманом из неги и морока. Она ощутила, как под ее пальцами по натянутой, словно тетива, спине Драко прошла дрожь, провела рукой, зарывшись пальцами в волосы и притянула к себе, увлекая в расслабляющий, тягучий поцелуй, пытаясь поделится с ним частичкой того блаженства, которое испытала сама.

Мир за стенами окрасил кровавый закат.

__________________________________________________

[1] Цитата дословно взята с Дж. К. Роулинг «Гарри Поттер и Принц-полукровка», глава 4 Гораций Слизнорт.