Глава 14. Флакон с воспоминаниями. Часть первая

Пляшущий огонек свечи постепенно терял четкие очертания. После долгой и утомительной работы в лаборатории мои веки отяжелели. Тянуться за палочкой уже не было сил, и я вяло взмахнул рукой.

Спасительная темнота.

Легкое прикосновение вывело меня из сладостной дремоты. Оно было до невозможного ласковым, но настойчивым. Я глубоко вздохнул. Как приятно.

«Минутку, кто мог оказаться в моей комнате?»

Вздрогнув, я оторвал голову от подушки. Сердце ухнуло вниз, от волнения пересохло в горле. Я оцепенел: малейшее движение сейчас может убедить меня в том, что это галлюцинация.

Нерешительная радость, зыбкая надежда, наивная вера.

— М-мама? — заикнувшись, пробормотал я.

Она слабо улыбнулась, но ничего не произнесла.

На меня смотрело знакомое, но в тоже время совсем чужое лицо.

Дурак. Наивно вообразил, что можно вернуть прошлое.

«Хватит. Пора прекращать упиваться болью потери. Так делают только слабые, безвольные люди». Я провел ладонью по лицу, растягивая кожу, но обнаружил маму на прежнем месте.

На лбу выступил холодный пот. Обычно при пробуждении видения исчезают. И снова я почувствовал невероятный восторг: она рядом, ничего не потеряно. Хотя мама выглядела иначе, чем я ее запомнил, но так даже лучше. В ней теперь была сила, появился стержень, выбитый когда-то отцом.

Призрак или порождение моего больного мозга. Это никак не может быть реальностью.

Но тогда почему я чувствую тепло, которое разливается по телу от каждого нового прикосновения?

— Послушай... как... — я не представлял, какие слова подобрать.

Нельзя упустить возможность: я должен дать понять, что помню о ней.

И снова волнение, страх, что я даже этого не смогу сделать.

Мама провела ладонью по моей щеке спокойным уверенным движением. Внутри все дрогнуло: я мог защитить ее тогда, я мог обнять и прошептать на ухо: «Все будет хорошо». Но я был слишком горд, спрятался за своей обидой.

Как доверчивый глупец, я продолжал лежать, опершись локтем о подушку, и следить за ней. Это определенно видение, а может, воспоминание, стертое временем. Оно не ответит, я знаю. Но Боже, как же мне не хватало ее заботы, легкой укоризны во взгляде, восхищения моими способностями! Я давно забыл, как это бывает.

— Я не хотел, — бессвязно шептал, не выдержав и подчинившись ее заботливым рукам. — Поверишь ли, что я все равно тебя любил. Втайне надеялся, что ты когда-нибудь поймешь почему...

Неожиданно заботливое поглаживание прекратилось. Встревожившись, я распахнул глаза, которые прикрыл от удовольствия. Мама поднялась с моей кровати, я попытался ухватить край платья, но немыслимым образом ей удалось увернуться, и ткань скользнула между пальцами.

— Нет. Не уходи, — я резко сел и откинул в сторону мешавшее одеяло. — Пожалуйста, не уходи. Хоть на минуту останься.

Никак не удавалось поймать ее взгляд. Казалось, слова не смогли заставить ее хотя бы в этот раз услышать меня. Может, призраки не умеют разговаривать?

Паника охватила меня целиком, пальцы судорожно комкали одеяло.

«Успокойся, это всего лишь сон, не питай несбыточных надежд», — я пытался уговаривать себя.

Нет! Если я и сейчас не выскажусь, то никогда не прощу себе. Нужно торопиться, иначе она уйдет. От волнения я путался в словах и понимал, что несу невесть что:

— Я д-думал... я полагал, что ты не важна, если без сомнений выбрала отца, а не меня. Что ты меня не любишь, или нет... Я посчитал, что не люблю тебя. Но это не так! — в спешке я пошарил босой ногой под кроватью в поисках тапочек, но пренебрег этим делом и побежал так: — Куда ты?

Фигура растворилась в черноте дверного проема.

— Мама, постой!

Но ее уже не было.

Замерев на пороге в гостиную, я вгляделся. Определенно, что-то было не так: я не стал зажигать свет, но обстановка в комнате казалась мне совершенно другой.

Содрогнувшись, я обхватил себя руками за плечи.

Очередной плод воображения. От осознания этого я был готов впасть в отчаяние.

Поверил. Опять поверил, что существует пресловутый второй шанс. Я смог бы изменить нашу жизнь. Если бы мама захотела, я бы защитил ее. Ну почему я закрылся от нее много лет назад? Теперь даже призрак не хочет меня простить.

Но что происходит?

Ужас сковал меня: оказалось, я был прав. Я находился не в своей гостиной. Даже в кромешной тьме было очевидно: пространство намного уже и глубже, чем моя комната. И главное — невозможно разобрать, в какой стороне спальня.

Где я очутился? И как? Не понимаю.

Уходящая вдаль темнота вызывала беспокойство. На мне была одна ночная рубашка, и от сырости кожа покрылась мурашками. Безрезультатно поискал средства самообороны: карманов нет, а, следовательно, и палочки. Ничто не убережет от опасностей, которые подстерегали меня. Я чувствовал их дыхание.

Вдруг из неведомой тьмы донесся жалобный истошный вопль, а за ним еще один — более тихий, похожий на писк. В нерешительности я сделал несколько шагов по направлению к странным звукам.

И тут пришло понимание: это школьный коридор.

Писк стал громче и уже не прекращался. Прислушавшись, я понял: он не человеческий.

Пытался разглядеть что-нибудь, но безрезультатно. Ощущение дежавю не покидало меня.

Да, что ты стоишь?! В любом случае это — живое существо!

Не помня себя, я бросился вперед. Не опоздать бы.

А крик все не умолкал, даже становился громче.

Ноги пачкались о пыльный пол, подушечки пальцев были содраны почти до крови. А, к черту, успеть бы.

Быстрее. Где же он?

Приоткрытая дверь одного из кабинетов.

Остановившись, я осторожно проник внутрь и замер на месте. Такое никогда не забудешь.

На полу, корчась от муки, в собственных соплях и слезах катается домовик. Войдя в раж, Амикус пинает ногой маленькое создание:

— Что затих?! Эй, ты!

Эльф, сжавшись в комок, сотрясается от глухих рыданий. Сбежать невозможно.

— Силенцио! — ровный, неторопливый голос донесся от дверей. Я не заметил, как в аудиторию вошел... я сам.

— Господин директор, пожаловали, — масляно ухмыляясь, прокряхтел Кэрроу.

— Что это вы делаете, профессор? — ледяным тоном осведомился я из прошлого, сжимая в руке волшебную палочку.

— Ничего запрещенного. Чистокровных мизинцем не тронем, не беспокойтесь, — поспешил заверить меня Кэрроу и одышливо захихикал: — Но стоит показать детишкам, как нужно обращаться с падалью.

— Сейчас сюда сбежится вся школа. К тому же, не думаю, что милорд будет доволен вами.

Так странно наблюдать за самим собой. Я видел, как я из прошлого оглядел помещение, заметил дрожавших первокурсников. Один со Слизерина, другой с Гриффиндора.

— Ах, господин директор, — губы Амикуса расплылись в хищной улыбочке. — А я не думаю, что он будет доволен, когда узнает, что вы заменили положенные Лонгботтому пытки за оскорбление чистокровного сообщества отработкой у Спраут. Бесполезные растения пересаживать, не так ли?

— Вы забываетесь, — скривив губы, бросил мой двойник. — Директор здесь пока еще я.

С секунду Амикус колебался.

— Ни одного вашего запрета я не нарушаю. Так что позвольте продолжить, — Амикус снял наложенные мной чары и принялся за старое.

Разрывающие душу стоны и мольбы проникают внутрь меня, парализуют. Я смотрю на себя самого. Сделай же что-нибудь!

В памяти всплывают мои колебания в тот момент: «Пусть лучше эльф, чем ребенок».

— Выйдите отсюда, — мой приказ тонет в очередном чудовищном вопле, я почти его угадываю — воспоминания все еще свежие.

Схватив детей за плечи, я подтолкнул их к выходу.

— Вы оглохли?! Вон!

Но гриффиндорец только с ужасом вырывается, а слизеринец мертвой хваткой цепляется за меня. От неожиданности я едва не теряю равновесие, но справившись с этим, безотчетно, до боли прижимаю к себе мальчика. А сам не могу оторвать взгляда от испуганного, трясущегося гриффиндорца. Если бы только он позволил, я и его тогда постарался бы успокоить.

Ступая босыми ногами по ледяному полу, я в настоящем приблизился к белому от шока гриффиндорцу, положил руки на его плечи и повернул лицом к себе.

— Не смотри.

И крепко обнял, защищая ребенка от кошмарной реальности, которую невозможно вынести никому.

Пронзительный крик все не останавливался...

Неровно дыша, я заметался на постели. Ночная рубашка прилипла к спине, на лбу выступила испарина.

Проклятые сны. Похоже, я снова забыл выпить Зелье сна-без-сновидений.

Ощущая слабость в теле, я сел, протянул руку и отыскал на тумбочке волшебную палочку. Нащупав ладонью ее гладкую полированную поверхность, почувствовал, как дрожь отступает.

Взмахнув палочкой, зажег свечи. Приятный домашний свет дал мне возможность удостовериться, что это был всего лишь очередной кошмар. У человека с нечистой совестью они никогда не заканчиваются.

Натянув на себя халат, я поднялся. Сердце бешено колотилось в груди, будто я и вправду бежал.

Каким же слабонервным нужно быть, чтобы так живо воспринимать все, являющееся нам во снах! Меня и без того каждый день при виде учеников преследуют угрызения совести за пережитое из-за меня, из-за Лорда. Одно дело оправдываться на суде, доказывать присяжным, что я делал все возможное для защиты студентов Хогвартса, и совсем другое — убедить себя, что иного выхода не было. Как бы Дамблдор ни старался успокоить меня — нужно было спасти как можно больше людей, а заступничество за домовика привело бы Кэрроу в ярость, и они отыгрались бы на детях. И неизвестно, сколько народу пострадало бы — но я все равно виноват.

Проведя ладонью по лицу, я отогнал отголоски сна и направился в ванную.

Горячий душ ненадолго успокоил расшатанные нервы. Весь ужас того года для студентов теперь в прошлом. Хотя... интересно, каково сейчас той же Молли Уизли, как может она быть уверена в безопасности своей семьи? Ее детей учит преступник. В груди засаднило, как от удара: если для меня ничего не закончено, то для матерей, потерявших своих детей, и подавно. И воспоминания не смоешь даже самой чистой водой.

Вернувшись в гостиную, я бросил взгляд на часы и скорчил недовольную гримасу: до завтрака оставалась пара часов. Можно было, конечно, потратить это время на проверку работ, накопившихся за неделю, но не было настроения. Впрочем, разве я когда-нибудь занимался этим без самопринуждения?

Взяв с полки одну из своих любимых книг, я уселся в кресло, но вскоре заметил, что пятый раз читаю один и тот же абзац. В голову настойчиво лезли мысли о ночных происшествиях. С таким явлением, как привидевшаяся мне смесь воспоминаний и собственных страхов, я был знаком чуть ли не всю жизнь. Но впервые за долгие годы в них присутствовала мама.

Никогда я не забывал о ней: чувство вины все еще мучало меня. Правда, сказать, что мне не хватает мамы так же, как Лили, до этого момента я не мог.

Возможно, увиденное имеет особое значение. Не скрою, ожидал, что тот год станет последним. И если Лили не захочет прийти ко мне, то, может, мама пожелает увидеться со мной на том свете. Я ни за что больше не оттолкну ее.

А раз во сне она ушла, то меня не хотят видеть там. И никуда не денешься.

Со злостью я захлопнул книгу.

Я всегда знал, чего ждать: когда закончится дурацкая история, которую по случайности можно было принять за жизнь. И загружал себя повседневными заботами: проблемы факультета, бесконечные учебные планы, горы эссе — ни минуты для отдыха. А потом началась работа в стане Лорда: собрания Пожирателей, операции, вечерние отчеты в кабинете Дамблдора. Все это отнимало уйму времени, хотя цель была довольно смутной: продержаться как можно дольше, и помочь всем, кому можно. А теперь какое пристанище мне уготовлено, если даже там меня не примут? Я уже ни в чем не уверен.

Рациональная сторона моего сознания по обыкновению попыталась вернуть меня в сегодняшний день.

Есть такое понятие, как ответственность. Бросать слизеринцев в настолько трудном положении нельзя. Факультет превратится в кучу разнообразных группировок, враждующих между собой и со всеми остальными, если у него не будет направляющего и опекающего руководителя.

Мерлин, до чего пустая отговорка. Сердце вновь учащенно забилось.

Признайся хотя бы самому себе, Северус, что не способен покончить с собой.

Мной не предпринято даже самой малости, чтобы заслужить прощение. Душа до того погрязла во тьме, что я почти не надеялся оказаться там же, где и Лили, но я все равно старался сделать как можно больше шагов в том направлении. А после совершения убийства я навсегда попрощался с маленьким лучиком надежды на возможность взглянуть в ее глаза. На прошлый Хэллоуин я простился с Лили и в прямом смысле: посетив их могилу, сказал ей, что это был мой последний визит.

Самоубийство всегда казалось мне чем-то низким и недостойным. Да что отрицать — я думаю так до сих пор и если бы совершенно точно знал, что моя смерть принесет кому-то облегчение, то, не задумываясь, принял бы яд. Но я никогда не совершу самоубийство, чтобы облегчить свое бремя. Любой другой примет это за благородство души, но я привык быть честным с самим собой: боюсь, не увижу там Лили, а здесь могу, по крайней мере, смотреть на Поттера. Это приносит утешение.

Взглянув на камин, я решил не разводить огонь. Начинался октябрь, на улице холодало, но в моих подземельях по-прежнему было комфортно. За это я их и люблю: летом — приятная прохлада, возможность скрыться от жары, весной и осенью — от проливных дождей и ветров, а зимой — от мороза. Нерассудительные ученики всегда находили повод пожаловаться на холод в зимнее время, и я недоумевал — почему он их не тревожит во время прогулок по школьной территории без шапок и перчаток. Куда приятней находиться в замке.

Первый месяц учебы пролетел незаметно. И все потому, что мои мысли не занимали загадки и пространные намеки, которые предлагал расшифровывать Дамблдор. Несмотря на свое вечное недовольство тайнами директора, я безумно тосковал по тем дням. А еще была слежка за Поттером, наверное, это так следует называть. Незаметно для себя я постепенно стал приглядывать за гриффиндорцем не только в случаях опасности. Я поймал себя на том, что до сих пор продолжаю это делать: каждый раз в коридорах или во время обеда взгляд привычно останавливается на нем. Право, скоро это начнут замечать. И если раньше кто-то обращал внимание, что я постоянно наблюдаю за непутевой троицей, то меня это несколько не тревожило. Теперь же подобное поведение может стать объектом пересудов и острот коллег.

И сам Поттер словно издевается: постоянно работает на проходные оценки, иногда даже ниже, чем «Удовлетворительно», не поставишь. Наверняка со стороны это выглядит, как моя расплата за освобождение. Нахмурившись, я постучал пальцами по подлокотнику.

Вот до чего я докатился.

Положив книгу на полку, я неохотно надел мантию. Итак, впереди меня ждут шесть уроков и студенты, иногда смахивающие на недееспособных из Мунго.

Когда я открыл дверь в коридор, то сразу заметил висевший в воздухе конверт и фыркнул.

Очередная пакость от студентов. Я скрупулезно обследовал посылку с помощью обнаруживающих заклинаний, но ничего не выявил. Все равно надо быть начеку — от некоторых задумок малолетних головорезов не спасут обычные чары. Может, выбросить эту чепуху, не открывая?

Удостоверившись в безопасности посылки, я взмахнул палочкой, взрезая конверт. Из него вылетела емкость со светящимся в тусклом свете веществом.

Мозг находился в ступоре.

Все еще сплю?

Подхватив флакон и почти не веря своим глазам, я свернул в общий коридор.

— Доброе утро, сэр.

Рассеянно кивнув проходившей мимо пятикурснице, спрятал колбу в карман и отправился в Большой зал.

Если в свете факелов я действительно различил мерцающее вещество (не газ и не жидкость), то это, скорее всего, мои воспоминания.

Тогда сомнений в том, кто их прислал, почти не остается: Поттер.

В груди поселились облегчение и трепет. Неужели, он до такой степени научился понимать, что мне нужно? Или решил избавиться от балласта?

Когда я уселся за стол и принялся накладывать в тарелку бекон, рядом опустился Уизли. Не самое лучшее соседство для нас обоих. И чего ему с женой не сидится?

Уизли с неприязнью покосился на меня и отлевитировал поближе к себе пудинг, который стоял возле моего кубка. Я хмыкнул: попросить передать блюдо у него, видимо, язык не повернулся.

Выудив из кармана колбу с переливающейся субстанцией, я приподнял ее на уровне глаз и принялся разглядывать.

В любом случае, сами воспоминания, по сути, не так уж мне нужны, да и в голове у Поттера они остались — не сотрешь. А может, и не надо? Интересно, он решил их отдать, потому что чужая память обременительна? Или просто разбирал старый хлам и наткнулся на них? Вряд ли он показывал их своим друзьям — это несвойственно Поттеру. Рассказал несомненно, а вот предоставил им самим погрузиться в Омут памяти едва ли.

Все-таки он молодец, был вынужден признать я. Не хотелось бы, чтобы воспоминания попали по недоразумению не в те руки.

А разве он мне не чужой? Или я ему? Нет, действительно, кто я Поттеру? Не близкий, не родственник. Неважно, что его существование всегда имело для меня значение, но я для него посторонний человек.

Внезапно я осознал, что, погруженный в рассуждения, смотрю не на колбу, а сквозь нее — прямо на Поттера, а он, в свою очередь, на меня.

В знакомых глазах было нечто серьезное — больше, чем печаль и усталость. Это часто бывало с мальчиком, но никогда еще он не смотрел на меня так. Может, только раз — в самое первое утро после возрождения Лорда. Мальчишка пытался определить, что у меня на уме. Для него тогда все начиналось, а вот для меня — заканчивалось.

Мне безотчетно захотелось, чтобы Поттер перестал смотреть на меня. Если бы он только знал, как я хочу исчезнуть отсюда прямо сейчас или вернуть прошлое с его вечным презрением, неотступной ненавистью ко мне — все это мне больше по нраву, чем страх быть вновь неверно понятым. Да-да, мне куда важней не общественное мнение, а то, как он воспринял содержимое флакона, зажатого в моей руке.

Зрительный контакт продолжался всего несколько секунд: я первым отвел взгляд в сторону. Замешкавшись, я спрятал флакон в нагрудный карман. Еще долго я продолжал чувствовать себя неудобно. Почему у Поттера такое выражение лица? Неужели он жалеет о том, что не узнал раньше о моей тесной связи с его судьбой, со всем, что происходило с ним в школе, а порой и вне ее?

Единственным плюсом здесь была его ненавязчивость. Передать воспоминания таким образом — наилучшее решение. Вполне возможно, он тоже представлял себе, какой неудачный и неловкий для нас обоих разговор получился бы.

Еще раз потрогав флакон, я ощутил, как к сердцу прилила волна умиротворения от того, что мои воспоминания снова со мной.