Глава 3. Причины

– Так, если бы я была кухней, где бы я находилась? – рассуждаю я вслух, оказавшись в коридоре и озадаченно смотря то на арочный проем, ведущий в какое-то помещение, стены которого увиты плющом, то на дальний конец, где видна лестница на первый этаж.

Ну, если я хоть что-то помню и смыслю в архитектуре, то кухни обычно все же располагаются на первом этаже. Хотя ни капли не удивлюсь, если здесь она окажется где-нибудь на чердаке. Как бы там ни было, я все же решительно поворачиваюсь налево и двигаюсь в сторону лестницы. По пути мельком заглядываю в ту дверь, что располагается по соседству с той, откуда я вышла, и обнаруживаю там туалет. Он, как ни странно, выглядит настолько убого, что в первый момент мне кажется, что я попала в какое-то общежитие для бездомных. Неровные стены без обоев, все в брызгах краски, голый пол, на котором стоят банки с этой самой краской, разбитое зеркало над раковиной. Зато кран тут не капает, по сравнению с ванной, хоть какой-то плюс. А вообще такое впечатление, что когда-то тут начался ремонт, да так и не закончился, а повис на середине.

Делать тут нечего, так что я возвращаюсь в коридор. Даже не в коридор, а самую настоящую анфиладу. Множество арочных проемов с тонкой резьбой по дереву намертво приковывают мое внимание. Даже про голод забываю, залюбовавшись такими, казалось бы, простыми, но от этого не становящимися менее прекрасными орнаментами. Только у самого перехода на лестничную клетку уж не знаю, каким образом я замечаю тонкие борозды на полу и потолке поперек коридора. Будь я сейчас в средневековом замке или в древнеегипетской гробнице, непременно подумала, что меня разрубит лезвием, если я попытаюсь здесь пройти. Хотя… если вспомнить, где я сейчас… Как назло, тут нет ничего, что можно было бы двигать перед собой, чтобы посмотреть, что случится, а самой идти как-то не хочется.

– Я смотрю, интуиция у тебя все-таки есть, – внезапно прорезает повисшую было тишину голос Оскара. В этой полутьме я не могу разглядеть ни динамик, ни камеру, но это не имеет ни малейшего значения. – Но не стоит так переживать. Это всего лишь моя система «Антивор». Я не использую ее против своих гостей.

Антивор, говоришь? Что-то мне не хочется знать, что же произойдет с непрошенными гостями, если они попробуют пройти через это место.
– Но если тебе интересно, на правой колонне есть выключатель.

Блин, он что, действительно мысли читает?! Только я для себя решила, что меня это не волнует. А теперь ведь действительно попробую. Чертово любопытство!

При тусклом свете ламп, горящих словно вполнакала я сразу и не заметила небольшую панель, скрытую за широким листом стоящей у стены высокой диффенбахии. Повернув рубильник, я вздрагиваю от удивительно громкого звука, с которым из пола и потолка показываются огромные лезвия, словно снятые с циркулярной пилы. На то, чтобы представить, каких же размеров должна быть сама пила, воображение отказывает в доступе. Самый верный признак того, что надо позарез пойти и подкрепиться хоть чем-нибудь.

Мне бы домой такого Антивора… Хотя система, согласна, довольно занятная. Теперь меня окончательно поглотило чувство, что я оказалась в компьютерной игре. Блин, знала бы, что так произойдет, напросилась бы сюда в гости еще пару лет назад! А уж как все это будоражит вдохновение… Хоть садись и пиши с утра до вечера!

Я отключаю эту адскую машину, и лязг лезвий сразу же стихает, оставляя после себя лишь звенящую тишину. Надо будет завтра осмотреть этот коридор при свете дня. Вдруг тут есть еще что-нибудь не менее интересное.

Роскошные разноцветные витражные окна на лестничной клетке опять контрастно сочетаются с местами чуть треснувшими стенами и оторванными обоями, но это не режет глаза. А может, это я такая, что вижу прекрасное даже тем, где его нет и в помине. Прохладное дерево на поручне приятно успокаивает. Я даже спускаться начинаю медленнее, чтобы подольше ощущать под пальцами его гладкую поверхность. Небольшие бра, которыми освещается эта комната также горят ладно если в половину мощности. Уж не знаю, так оно и должно быть или же это Оскар забавляется, пытаясь нагнать атмосферу ужаса, но мне так даже больше нравится.

Ступая по скрипучим деревянным половицам, я слушаю творимую моими ступнями неповторимую мелодию этого помещения. Я это уже давно заметила: в каждой комнате есть своя музыка, надо только научиться ее слышать и понимать, и она может много рассказать.

Да, такого я не ожидала! Зайдя в единственную дверь, я оказываюсь в настоящем дворцовом зале, ничуть не преувеличиваю! Огромная комната, отделанная во всех оттенках золотого: от теплого янтарного до практически медного. Красивые выступы в форме колонн, увенчанные бюстами атлантов, удерживающих на себе потолочный карниз; потолок, выполненный в виде мозаики; немыслимые узоры на стенах, потрясающие воображение; люстра со множеством плафонов; уютные светлые диванчики на резных ножках. У меня просто нет слов! Я подобное видела только в музеях и даже представить не могла, что такое может быть в чьем-то частном доме, пусть даже и таком огромном. Даже динамик тут висит под стать общему стилю и больше всего похож на рупор от граммофона.

– Это… просто потрясающе! – смолчать было бы преступлением, а уж для меня вообще смерти подобно.

– Это гардеробная, – спокойно комментирует Оскар, когда я подхожу к небольшой стойке в углу.

Меньше всего это похоже на гардеробную, больше смахивает на зал, где проводят балы. Не удержавшись, я нажимаю на кнопку, расположенную на стойке и сейчас мигающую мне ярко-желтым светом. Реакция на это нехитрое действие следует незамедлительно: откуда-то из-за стойки выдвигается панель с треугольным углублением. Надо думать, сюда вставляется номерок, а потом каким-то непостижимым образом тебе выдаются твои вещи. Вот только у меня нет номерков, а все мое и так при мне. Перегнувшись через стойку, я пытаюсь заглянуть «за кулисы», но там так темно, что без фонарика точно ничего не рассмотришь.

Массивная двойная дверь, привлекшая мое внимание, когда я, наконец, прекращаю восторженно глазеть по сторонам и мало-мальски успокаиваюсь, оказывается закрытой. Впрочем, причина этого становится совершенно ясной, стоит только глянуть в замочную скважину. Оказывается, это входная дверь, а выпускать меня отсюда Оскар явно не собирается. Да я и не против. Более того, если бы он сейчас начал выгонять меня взашей, я бы еще и канючить начала, чтобы он позволил мне остаться тут хотя бы на пару дней.

Так что приходится пойти в другую, одиночную дверь, которая, к моей величайшей радости, приводит меня в столовую. Желудок вновь напоминает о себе, выдав долгий протяжный гудок. Да, бедняжка, не повезло тебе с хозяйкой. Ну ничего, сейчас посмотрим, что тут есть. Я подхожу к столу и совершенно бесцеремонно сую нос пол куполообразную крышку, закрывающую большую круглую тарелку. Промелькивает даже мысль, что если там ничего не окажется, то это будет глубочайшее разочарование в моей жизни. Но там обнаруживается огромный торт, покрытый толстым слоем шоколадной глазури и украшенный крупными ягодами клубники. Я вообще ужасная сладкоежка, и под хорошее кино или игру полуторакилограммовый торт могу умять за милую душу. Вот только не в сухомятку же есть. Оглядевшись по сторонам, я не обнаруживаю нигде даже намека на чай. Только в центре стола стоит бутылка красного вина, на что мне откровенно чихать. Не пью алкоголь, вообще. Даже по праздникам. Даже на поминках. Никогда. И нет, это не выпендреж. Просто это всё такая гадость, и никто меня в этом не переубедит.

Хочешь не хочешь, а надо идти на поиски чая или хотя бы сока. Ладно, просто вода тоже сгодится, если совсем уж ничего не найдется. Есть бисквитный торт просто так все-таки не комильфо. К счастью, как и положено, рядом со столовой находится и кухня, небольшая, но вполне уютная. Я, правда, терпеть не могу готовить, предпочитая заказывать еду на дом, поэтому оценщик кухонь из меня так себе. На плите стоит чайник, правда, пустой, но это не проблема. Сколько раз набирала воду прямо из-под крана, а потом кипятила, и ничего, жива до сих пор. Вот и сейчас я не заморачиваюсь поисками фильтра. А потом начинаются проблемы… Нет, потолок, слава богу, не обваливается, пол не проваливается, и газ не взрывается. Собственно, последний пункт в принципе и невозможен, потому что никакого газа к конфорке не поступает.

– Ах, да, совсем забыл, – говорит Оскар, – были небольшие неполадки с подачей газа. И я случайно забыл снова открыть клапан.

По голосу слышу, что он надо мной откровенно смеется. Вот засранец! Я тут от голода помираю, а ему все хаханьки. Случайно он забыл, как же. Окинув трубы оценивающим взглядом, я путем логических рассуждений определяю, по которой из них проходит газ. Да только что толку от этого знания, ведь вентиля на ней все равно нет? Эх, жизнь моя жестянка… Неужели придется все же обходиться водой? Да черта с два! Усевшись на разделочную поверхность, я, поплевав на ладони, пытаюсь повернуть клапан вручную.

Как говорится, немного усердия, немного терпения, и дело в шляпе. Вот и на этот раз поговорка оказывается истиной, потому что после почти пяти минут мытарств, когда я уж начинаю всерьез думать, чтобы плюнуть на это дело, мне наконец-то удается пустить газ. Радости моей нет предела, и я водружаю на плиту чайник, а сама роюсь по ящикам в поисках чая. Ну хоть в этом мне везет, потому что каких только сортов здесь нет. И черный, и зеленый, и матэ, и травяной, и каркадэ. Выбирай не хочу. Уже через несколько минут я становлюсь счастливой обладательницей кружки горячего зеленого чая и огромного торта. Сидя в столовой напротив окна, зашторенного легким тюлем, я умиротворенно наблюдаю за тем, как солнце полностью скрывается за горизонтом, окрашивая небосвод в ярко-алый цвет.

– Я смотрю, предложение чувствовать себя, как дома, будет излишним, – замечает Оскар, когда чай заканчивается, и я снова иду на кухню, чтобы налить себе еще кружку.

– Да, пожалуй, – ничуть не смутившись, соглашаюсь я, возвращаясь на место.

Черт, надо было взять тетрадь с собой и писать здесь. Уж больно тут удобно и хорошо. И стекла в окне на месте – никакого сквозняка.

– Так чего же ты хочешь от меня на самом деле? – спрашиваю я. С половиной торта уже покончено, а оставшуюся я предпочитаю оставить, ибо, кажется, переоценила свои силы. Впрочем, тут нет ни кино, ни игры, так что все логично.

– Мы ведь уже обсудили условия нашей игры, – напоминает он.

– Ты хочешь, чтобы я стала частью твоей коллекции, – киваю я. – Но в таком случае ты мог бы не тянуть, не устраивать это представление, а сразу осуществить задуманное. В чем же дело?

Потянувшись, я встаю из-за стола и, взяв торт, несу его в холодильник. Тот оказывается полон всего, чего душа пожелает. Тут тебе и овощи, и мясо, и рыба, и сладкое. Да, надолго хватит.

– А сама-то как думаешь? – вопросом на вопрос отвечает Оскар.

– Разнообразие? – высказываю я первую пришедшую на ум мысль. – Тебе нравится играть со своими гостями? – я специально опускаю слово «жертвами».

– Нет, – отвергает он эту теорию. – Это не главная причина. Думай проще, не пытайся изобретать велосипед там, где он не нужен.

Я думаю над этим, вновь пересекая гардеробную и поднимаясь по лестнице на второй этаж. Когда же я вхожу в коридор с Антивором, Оскар сжаливается и дает мне подсказку.

– Общество – бессмысленная серая масса, подверженная стадному инстинкту. Но при этом каждый человек – личность со своими индивидуальными чертами. Не бывает двух одинаковых людей. Ты сама говорила, что тебя привлекает индивидуальность. Меня тоже.

– Ты наблюдаешь за ними, чтобы удостовериться в правильности выбора? – в голове прорва мыслей на эту тему, и среди этого множества я никак не могу выцепить ту единственную правильную.

– И это тоже, – соглашается Оскар. – Но ты все еще не поняла главного. Человеческая душа обнажает свою истинную натуру, лишь оказавшись на пороге смерти. До конца понять, что же представляет собой тот или иной человек, можно только тогда, когда он заглянет в глаза смерти. Потому что перед лицом смерти не имеет смысла что-либо скрывать. Перед смертью вся жизнь пролетает у человека перед глазами. Он начинает вспоминать и сожалеть о несбывшемся, о мечтах, которые так и не успел воплотить в жизнь.

– Значит, это все, чтобы понять, что и как будет олицетворять этот человек, став бессмертным?

Черт, это даже звучит безумно. Тем не менее, во всех этих рассуждениях определенно есть какая-то логика, пусть и непонятная мне сейчас до конца. Неудивительно, что Оскару пришлось разжевывать мне все практически от и до.

– Однако ты ведь говорил, что реакция всех оказавшихся здесь была примерно одинаковой, – напоминаю я.

– Вот именно, что примерно, – он делает особый акцент на последнем слове. – Я ведь говорил, что не бывает двух одинаковых людей, соответственно, два человека не могут отреагировать на одно и то же происшествие абсолютно одинаково. Всегда будут отличия, и очень важно суметь заметить их. Если же ты знал человека до этого, то увиденное дополнит твое знание, сформировав перед глазами более цельную картину.

– И что же, по твоему первому впечатлению, могу олицетворять я?

Нет, ну а что? Мне действительно интересно. Я как-то не привыкла заморачиваться по поводу собственной смертности и порой очень люблю пошутить на тему своей смерти, повергая в шок окружающих людей. А вообще, по моему мнению, шутки о смерти – самые лучшие шутки.

Не то хмыканье, не то усмешка по ту сторону динамика свидетельствует о том, что Оскар явно разделяет мое мнение по этому щепетильному поводу. Либо же несколько в замешательстве от моей прямоты, что вообще-то вряд ли.

– Вдохновение, может быть, – из его голоса как-то резко пропадает малейший намек на веселость. В этом мы очень похожи, когда речь идет о нашем творчестве. – Или же свободу и независимость. Судя по тому, что я уже успел увидеть, ты не из тех, кто потерпит ущемление своих прав, но при этом можешь поступиться ими в угоду собственному любопытству.

– Может, тут вопрос в том, что именно я считаю своими правами и их ущемлением, – говорю я, вернувшись в спальню и завалившись на кровать. Из-за разбитого окна тут, несмотря на лето, стало заметно прохладнее, но не настолько, чтобы я начала скулить от холода. – Все, что дает мне вдохновение и стремление к творчеству, уже само по себе имеет право на существование. Так что в данном конкретном случае я вовсе не чувствую, что мои права хоть как-то ущемлены. Не имеет значения, где я нахожусь и что происходит с моим телом. Кого это волнует, если ты можешь творить?

– Значит, готова умереть за свое творчество? – не похоже, чтобы Оскар сомневался в моем ответе.

– Все мы когда-нибудь умрем, – на лицо опять выползает улыбка, потому что я уже давно сбилась со счета, сколько раз мне задавали подобный вопрос. – Поэтому я никогда не думаю о будущем, даже о завтрашнем дне. Задумаешь, а оно не сбудется. Продумаешь до мелочей, а появится какая-нибудь неучтенная. Поэтому не планирую. Меньше разочарований. Да и вообще никто не дает гарантий, что выйдя из дома за газетой, ты не споткнешься и при падении не свернешь себе шею.

Донести до своих знакомых эту простую истину мне так и не удалось. Зато в ответ я наслушалась упреков на тему того, что надо всегда верить в лучшее, что береженого бог бережет, и все в том же духе.

– Интересная жизненная позиция, – отзывается Оскар, когда я, наконец, замолкаю. – Я бы спросил, при каких обстоятельствах сформировалось подобное мировоззрение, но, пожалуй, подожду, когда ты сама захочешь это рассказать.

– А если не захочу? – я посылаю камере вопросительный взгляд.

– Тогда со временем я сам это пойму.

Что ж, попробуй. Конечно, не такой уж большой это секрет, но если человек настолько уверен в своих силах, почему бы не дать ему попробовать их испытать? А сейчас я ужасно хочу спать. Что бы вы ни думали, умственный труд отнимает массу сил. К тому же, я совершенно не выспалась.

– Не беспокоишься, что можешь и не проснуться? – интересуется Оскар.

– Не беспокоюсь, – я только качаю головой. – Конечно, будет немного обидно. Ты мог бы стать главным героем моей следующей книги. Будет обидно, если я так ее и не напишу. Но только поэтому.