Глава 22.

Люди хотят движения и стоят на месте. Не идут. Не бегут.

Наверное, боятся убежать раз и навсегда.

До последнего момента Логан Миллер не знал, что такое страх. Он мог лишь догадываться, представлять, вдумываться в это слово. Пока оно не начало материализоваться. Пока оно не начало выдавливать изнутри уверенность в том, что это чувство — далёкое. Не способное когда-либо коснуться его закалённого организма.

Он не был молод, он не был стар. Но он слишком часто и слишком подолгу одинокими вечерами всматривался в зеркало. В густую седину на своих висках, и от этого она, кажется, становилась гуще с каждой минутой.

Думать о том, что жизнь подходит к концу, было тяжело.

Сначала было тяжело смириться с тем, что время, чёрт его дери, идёт. Или же он сам проходит мимо. Стареет тело, потухает взгляд.

Так уж повелось, что у всех, кто взрослеет, тускнеют глаза.

Потом пришло беспокойство — всё ли будет в порядке с сыном, когда не станет Логана. Да, ему было всего лишь сорок три, но эти мысли так навязчиво крутились в голове, что не замечать их просто не получалось.

А затем начался тот кошмар, который вынес из головы всё.

И становилось хуже. Только хуже, потому что кошмар прогрессировал. С каждым днём Логан чувствовал это.

Год назад. Бесконечный год назад.

При живом Люциусе, при старом составе приспешников. Ритуалы, не несущие за собой результатов, и всё хуже, и хуже, и хуже. И ещё хуже, хотя это было просто невообразимо. Стоило ситуации достигнуть дна, как всё проваливалось, и оказывалось, что внизу ждёт что-то ещё более мрачное. Глубокое.

Новое дно. И новое. И новое…

— Мы поможем твоему сыну. Картала сказала тебе, что кровь нечистокровных спасёт его.

Пустые обещания. Люциус делал всё это только ради своего дела. Убийство ради убийства. Потому что Курту не становилось лучше, ни через месяц, ни через полгода. Это было не то. Это было слишком не то.

Логан знал, что проклятье не перебороть мелкими убийствами магглов, несмотря на то, что позволял пропускать через себя магию, чтобы зарядить ею кровь убитых.

И каждый раз во время ритуала холодели руки, потому что просыпалась пустая, глупая надежда. Которая не оправдывала себя. Нисколько. Ни разу не оправдывала себя. Не стоило связываться с семейством Малфоев. Не стоило доверять Люциусу. Возможно, если бы Логан действовал сам, если бы не повёлся на жалкую обманку, Курт был бы здоров. Возможно, это можно выкинуть из головы сына. Но отчаяние толкает порой на вещи, из которых приходится вылезать годами. На поступки, от которых не отмываются руки.

И первое убийство, которое совершили приспешники в начале сентября, без участия покойного Люциуса Малфоя, почти помогло. Почти получилось. Семейка Джорджа Бэллоу, работника Министерства магии, была убита. Ритуал почти принёс тот результат, что был нужен. Проклятие отступило.

Курт присутствовал при убийстве, и Логан видел, как “это” тёмной тучей вырвалось из тела сына, мгновенной, почти незаметной. Никто кроме него, пожалуй, не заметил этого стремительного теневого рывка.

— Ты как? — он до сих пор слышал свой взволнованный шёпот после окончания ритуала.

— Всё… тихо, — и изумлённые глаза сына были такими отчаянно распахнутыми, что камень свалился с души.

Неужели. Неужели помогло? Наконец-то помогло?

Однако не прошло и нескольких недель, когда сова принесла из Хогвартса новое письмо.

“Отец, это началось снова. Я чувствую, как оно возвращается.”

И в этот момент родился страх.

На смену надежде, на смену действиям.

Был только один вопрос: почему? Почему это помогло лишь на время? В чём нужно изменить ритуал, в чём он постоянно совершал ошибку?

Семьи следовали за семьями. Курт сам выбирал жертв. Это были попытки вслепую. Но это были попытки.

Ритуалы не давали ничего. Ровным счётом пустое место. И с каждым разом всё больше пустоты в глазах сына.

Наверное, именно это толкнуло его на очередной поход к Катарле. Очередной поход в Лютный переулок. Очередные тёмные, будто затянутые омутом взгляды волшебников в непримечательных одеждах.

В этой части всегда было тихо, слишком тихо и мрачно. Ноги сами несли к низкому, задёрнутому плотными шторами входу в магазинчик. Логан был редким гостем в подобного рода заведениях, поэтому затхлый запах зелий и проклятий, буквально витающий в воздухе, душил его. Тёмная магия слишком сильно меняла людей, чтобы волшебнику было просто приспособиться к ней сразу же.

Возможно, именно магия и оставила свои бледные отпечатки на тёмных волосах Миллера.

Скрипучая дверь. Шипение змеи, извивающейся на коряге, торчащей прямо из витрины. Зелёные глаза с тонкими зрачками следили неотрывно, как незваный гость следует к прилавку. Толстое и слегка сплющенное под собственной тяжестью тело медленно сползло на пол и изумрудной лентой проскользило к Логану. Тот, поджав губы, наблюдал за тем, как змея съеживается, деформируется, шипит, то ли от боли, то ли в попытке прогнать. И через минуту на её месте уже сидит женщина в свободной мантии, с бледной кожей и собранными в свободный узел волосами цвета болотной тины. И вида схожего.

Глаза с тонкими зрачками по-прежнему следят за Логаном, будто он намеревался украсть один из засушенных черепов, стоящих на полках, или же шкуры белых мышей, вывешенных над стойкой.

— С-снова ты.

Голос колдуньи такой жуткий, что пробрал бы до самых костей любого. Но он уже встречался с ней. Она знает секрет спасения, бояться её нельзя. Поэтому Логан только сдержанно кивнул:

— Здравствуй, Картала.

— Каким нарглом принес-сло тебя? — Женщина поднялась на ноги, холодно приподнимая редкие брови. А затем со змеиной грацией проскользнула мимо него, за витрину.

— Мне снова нужна твоя помощь.

Голова склонилась набок, отчего колдунья сразу же снова напомнила скользкого хищника.

— Что ещ-щё ты не понял из того, что я с-сказала тебе?

— Ты сказала, что нужны грязнокровые семьи волшебников. Это не помогает.

Картала запрокидывает голову и беззвучно хохочет, так широко раскрывая рот, что виден раздвоенный язык. Миллер стоит и смотрит на неё, сдерживая свою злость. Его несчастье кажется ей потешным. Смех прекращается внезапно. Колдунья смотрит с обвиняющим презрением в глазах.

— Я сказала, что нуж-жна одна кровь, но не семья. Когда же вы научитесь с-слушать, что вам говорят, а не придумывать рецепты с-сами?

Мужчина делает шаг вперёд. Кладёт ладони на деревянный прилавок и наклоняется вперёд.

— Одна кровь?

— Кровь человека, наделенного магией и имеющ-щего грязную кровь! Твой с-сын сам должен почувствовать, кто это! С-сам! Я говорила тебе!

И она почти кричит, сотрясая сжатыми в кулаки руками воздух. Она злится на него за недогадливость. Логан смотрит прямо в узкие разрезы зрачков.

— Как он сделает это? Те, кого он выбирает, не подходят.

— Проклятье почувс-ствует. Проклятье с-само почувствует. Оно не такое глупое, как вы, люди, оно с-сможет почувс-ствовать того, кто убьет его!

По взгляду колдуньи видно, что она умалчивает о чём-то.

И Логан едва удерживает себя в руках, чтобы тут же не вытрусить из неё всё. А она словно догадывается. Тонкие губы растягиваются в усмешке, а язык быстрым скользящим движением касается угла рта.

Слуха почти достигает отдалённое шипение.

— Ты же знаешь, в чём секрет. Так скажи мне, чёрт возьми! Скажи мне, я заплачу любые деньги! Тебе нужны галлеоны? Получи, подавись!

И он судорожно вытаскивает из карманов золотые, один за одним, бросая их на стойку, почти не слыша, как они сыпятся на пол. А когда наступает тишина, Картала проводит длинным ногтем по боку близлежащей монеты.

— Ты смеш-шон… — шепчет она. — Ты смеш-шон и глуп.

А затем она наклоняется вперёд, отчего носа касается запах опавшей листвы и свежей земли, будто ведьме куда больше лет, чем кажется. Будто она живёт в зарытом гробу.

— Вам нужна грязнокровка. А не её с-семья. Грязная кровь, ритуал — и проклятье ис-счезнет. Если оно не укоренилось в голове твоего с-сына.

Несколько минут Логан потрясённо молчит. Конечно. Они ни разу не убивали детей. Только взрослых магглов. Но нужны были не магглы. Нужны были нечистокровные маги.

Столько дней… столько месяцев в неправильных поисках лекарства…

— Тогда почему это вышло из Курта после первого ритуала? Была убита семья магглорождённого волшебника.

— Потому что у кого-то из них были задатки волш-шебника! Но проклятье вернулос-сь. Магии было слиш-шком мало.

Стены магазина будто начинают стискивать сознание, заключая его в клетку. От давящих запахов становится тяжело дышать.

— Лучше бы тебе поторопитьс-ся, — Картала снова усмехается, не отрывая своих змеиных глаз от лица мужчины.

— Сколько нужно проклятию, чтобы укорениться в нём?

— Проклятье нельзя прос-считать, глупый человек.

— Мне нужен ответ. Нужно ускорить поиски, но знать сроки, — голос скован терпеливой вежливостью, но Логан чувствует, что надолго его не хватит. И лучше бы ей ответить поскорее. — Скажи, сколько у меня времени.

На раздумья уходит пара секунд.

— Дай мне руку.

Прикосновения к колдунье никогда не проходят даром, говорил когда-то отец. И Логан никогда бы не коснулся, пребывая в добром здравии. Но не сейчас, когда это может помочь. Если это хотя бы чем-то поможет Курту. Он готов был умереть на этом месте, если это избавит сына от смерти, живущей в его голове.

Смерть за смерть. Смерть ради жизни.

Какая ирония. Вечная ирония этого мира.

Пальцы ведьмы сухие и холодные. Если закрыть глаза, можно представить, что под ладонью остывший песок. Но глаза закрывает она. Всего несколько мгновений - и воздух вокруг будто сгущается, а затем совершает ощутимый толчок, отстраняя колдунью от Логана.

Снова запах сырой земли и глины.

— У тебя нет времени, — шипит Картала.

— Что?..

— Мало… очень мало.

— Сколько?

Колдунья подвывает под нос, начиная раскачиваться из стороны в сторону, и Логан замечает, что кожа на её щеках начинает меняться, становясь слишком гладкой, отдавая болотной зеленцой. А затем проявляется чешуя.

— Ответь мне, сколько!

Он бьёт ладонями по прилавку, и изумрудные глаза, разрезанные тонким зрачком, вспыхивают.

— Не больше недели! Не больше недели! Это почти случилос-сь! Почти случилос-сь!

Она вопит как ненормальная. Словно она и есть то самое проклятие, которое осознало, что сможет убить человека. Сможет навсегда остаться в голове Курта, поедая разум.

Потом поднимает голову и снова начинает хохотать, а Миллер смотрит, ощущая, как сжимается сердце. Как ноги делают шаг. Затем ещё один. Как тело почти выталкивается за скрипучую дверь, и ноги несут туда, где есть воздух. Несмотря на ноябрьскую мелкую снежную пакость, летящую с неба, кажется, что всё вокруг раскалено. Вот-вот загорится.

Нет времени. Нет времени.

И ему кажется, что этот хохот врезается ему в спину. Вкручивается в плоть и сверлит изнутри.



* * *



Сову их семьи всегда было легко отличить от других сипух — она меньше остальных. У Фло была пушистая, слегка приплюснутая морда и плоский клюв, загибающийся к концу. Чистенькая, аккуратная и лёгкая, какой положено быть почтовой сове.

Сейчас сидела на подоконнике и вычищала свои влажные перья, слегка хохлясь от холодного ветра, который заносил в открытое окно мелкие снежинки. Курт наблюдал за птицей, в привычной манере водя пером по губам.

Был день, и было тихо.

В гостиной и в голове. Лишь из самого угла сознания тихо доносились какие-то наполовину задушенные напевы неясных голосов, перебитые стонами органа. Он мог поклясться — это была музыка. Почему именно музыка? Видит Мерлин, он никогда больше не сможет слушать игру инструментов, хотя любил её с самого детства.

Что сейчас думать о том? Что сейчас думать…

Взгляд опустился на строки, написанные знакомым почерком отца. Письмо было коротким, как никогда.

Такие короткие письма пишут, если новости совсем плохие. И то, что сообщалось здесь, выбивало из колеи. Теперь Миллер понял, как это. И что обозначает выражение: выбить почву из-под ног.

Но страх был секундный, стоило прочесть начало письма. В котором отец сообщал, что всё, что они делали, это “не то, что нужно”. И следующее: “я был у Карталы”. Чёрт возьми.

Дальше слова читались как-то лихорадочно-быстро, глотались окончания, и приходилось перечитывать, отчего терпение накалялось просто до предела. А когда смысл написанного коснулся сознания, снова был шок. И почти ненормальное облегчение, смешанное с безумным страхом.

“…я надеюсь, что ты сделаешь всё в кратчайшие сроки, Курт, потому что времени очень мало. До конца этой недели ты должен попытаться найти среди учеников магглорождённую ведьму, и что-то в тебе, по словам Карталы, отзовётся на неё, почувствует, возможно, испугается. Я немедленно начну подготовку к ритуалу. Это займёт пять суток, и за это время ты обязан найти её. На этот раз всё нужно сделать особенно тщательно. Это наша последняя попытка. Не упускай из виду данный факт”.

Несколько долгих секунд Миллер смотрел на письмо, оборванное, будто на половине. Будто отец хотел написать что-то ещё, но просто не смог. Или же слишком торопился.

Возможно, через неделю будет поздно.

Курт прислушался к себе.

Повторил эту мысль про себя несколько раз, прежде чем понять, что почему-то ему не страшно. Только какая-то отдавшаяся вдруг болезненным толчком пустота в районе сердца.

Рука против воли легла на это место, ощущая точные удары. Оно может остановиться. Если последний ритуал не приведёт к излечению, проклятье доест его окончательно.

И неприятный холодок пробежал вниз по спине. Словно капля воды. Курт не хотел смерти. Конечно, он не хотел смерти, потому что смерти не хочет никто.

Как жаль, что чаще всего она не спрашивает. Просто берёт, что не предлагают.

Но её ведь можно и подкупить. А можно отстрочить на неопределённый срок.

Нет.

Он явно не собирался умирать так рано.

Рука медленно поднялась вверх по шее и коснулась кожи затылка, где под пальцами лишь слегка ощущалась татуировка ворона. Метка, рассчитанная на то, что она должна уберечь её носителя от проклятия, неотступно преследующего род Миллеров. Но… что-то пошло не так. И проклятие выбрало Курта. Просто вклинилось, разорвалось в голове. С такой внезапностью, будто кто-то просто швырнул им в висок. А может быть, так и было.

И началось это.

Музыка. Пульсация боли и воспаление мыслей. Начался настоящий ад, от которого нужно было избавиться. Иначе… иначе всё.

Молодой человек снова взглянул на Фло, которая тем временем прикрыла свои жёлтые глаза и хохлилась. Перья на её спине по-прежнему шевелил ветерок. Они то приподнимались, то ерошились, пребывая в постоянном движении.

Движение.

То, чего в последнее время под шкурой было слишком много.

Но скоро оно остановится. И Грейнджер поможет в этом. Потому что она была именно той. Той, кто нужен. И он не ошибся, когда написал это имя отцу в прошлом письме.

Наверное, Курт чувствовал.

Да, он точно ощутил, как ощетинилось что-то внутри. Что-то густое, заполняющее. Словно поджимало хвост и мелко тряслось, когда он думал о Гермионе. Когда он находился рядом с ней. А теперь всё подтвердилось — она то, что нужно.

Она верит ему.

И вчера Миллер даже пытался узнать что-то у Поттера о ней. Когда думал, что нужны будут её родные. Когда думал, что в ритуале будут участвовать только они, а не сама Грейнджер. А её друг был как раз в подходящем для откровений настроении.

Курт сидел на скамье под навесом у главного входа, когда тот выскочил в ноябрьскую прохладу, даже не накинув тёплую мантию, оставаясь в обычной, школьной. Остановился, сжимая и разжимая кулаки. Игнорируя колотящий по лбу и волосам дождь.

— Эй, Гарри!

Гриффиндорец вздрагивает, оборачивается. Натыкается взглядом на Миллера. Несколько секунд медлит, а потом тоже идёт под навес. И походка у него злая.

— Привет.

— Ты чем-то расстроен?

Тот отрицательно качает головой. А потом резко садится рядом, рывком снимая с себя очки с мокрыми стёклами. И выдавливает:

— Да.

— Что-то случилось?

— Случилось. Моя подруга сошла с ума. Не хочу говорить об этом.

Снова несколько мгновений тишины и шума дождя. Попытка не пытка. Курт доверительно заглядывает в подслеповато щурящиеся глаза Поттера.

— Гермиона?

— Да. Курт, правда. Извини, я не хочу говорить о…

— Ладно, конечно. Я не хотел спрашивать о том, что случилось. Но мне было бы интересно узнать немного о ней самой.

Брови Гарри приподнимаются, а когда он снова водружает очки на нос, стёкла уже аккуратно вытерты краем мантии. Удивляется лишь на мгновение, и Курт спешит добавить:

— Просто… мы вроде бы общаемся. Хорошо общаемся. И…

Поттер понимающе качает головой. Усмехается.

— Боюсь, она уже положила глаз на хорька, так что твоя благосклонность ей не нужна.

— Вот как, — бормочет Миллер. И тоже кивает. А что ему остаётся? — Очень жаль.

Мозг лихорадочно соображает. Поттер смотрит, почти не отрываясь. Губы добавляют сами:

— Он никогда мне не нравился. Я давно заметил, что между ними что-то. Не претендую. Просто хотел… помочь.

Видимо, тон выбран правильно. Потому что:

— Ну… если хочешь, я могу рассказать, что тебя интересует, — вдруг жмёт плечами и слегка хмурится гриффиндорец. Раздумывая, наверное. Припоминая факты, которые ему известны о подруге.

— Серьёзно?

Наверное, удивление искреннее и радостное, потому что Гарри с прежней усмешкой кивает.

— Может быть, она обратит на тебя внимание, если ты… ну… попробуешь как-то к ней…

Он мнётся, и Курт почти смеётся.

Но сдерживается.

— Я понял.

— Хорошо, — облегчённо вздыхает Поттер. Переплетает пальцы и в молчаливом ожидании смотрит. Любит же поглазеть.

Миллер покашливает. Делает вид, что призадумался, а потом немного смущенно выдавливает:

— Расскажешь о её семье?

Гриффиндорец напрягается только на секунду. Но это тут же отпускает.

— Они магглы.

— Я знаю, — Курт жмёт плечами. — Но было бы интересно узнать подробнее. Чтобы понять… её.

— М-м, — тянет Поттер. Поджимает губы и сверлит взглядом носки своих ботинок. — Ну, они дантисты.

Слово кажется незнакомым, но Курт глотает его. Это не так важно.

Важнее другое.

— Она поддерживает с ними связь? — и тут же добавляет, на миг испугавшись собственного вопроса: — Вдруг у неё настроение неважное именно поэтому? Потому что они не общаются.

— Не думаю. Обычно… точнее, в прошлом году, они писали друг другу пару раз в неделю. А теперь — не знаю. Во-первых, мы с ней мало говорим об этом. А во-вторых, её родители уехали в Австрию.

Миллер заинтересованно подался вперёд.

— Да-а?..

— Что?

— В Австрию?

— Угу. Она сама попросила их, — Гарри пожимает плечами. Запускает пятерню в волосы и откидывает копну тёмных волос, падающих на глаза, назад. — Я думал, у неё такое настроение потому, что она беспокоится о них. А оказалось, что… всё из-за этой сволочи.

И он снова сжимает кулаки.

Курт кусает губы. Уже почти не слушая, что говорит собеседник. Он сопоставляет. Грейнджер услала родных за границу. Найти их не составит труда, и расклад получался просто отличным: Гермиона спокойна, её родители - тем более. Считают, что в полной безопасности. Всё складывалось удачно.

И рассеянный разговор, в котором Поттер то пытался взять себя в руки, то снова срывался на лихорадочную злость на Малфоя за то, что тот по его предположениям оприходовал грязнокровку. Честно сказать, это последнее, что волновало Миллера в тот момент, поэтому он завершил беседу достаточно быстро.

Извинился, попрощался и молнией поднялся в гостиную Когтеврана, чтобы записать всё, что узнал от Гарри.

А сегодня — это.

“…не то, что нужно”.

И теперь оказывается, что нужна только она. Только Гермиона. И это просто шикарно, потому что она уже на крючке. Уже в кармане у Курта. Верит ему без остатка и готова шагать за ним куда угодно.

И не нужны вовсе эти пять дней форы, которые предоставил отец.

Если бы к ритуалу не нужно было готовиться, его можно было бы провести, не дожидаясь, пока “это” в голове насидит себе место.

Сегодня или завтра. Долгожданное избавление.

Нужно было только отправить Грейнджер в Мэнор. Определённо, особенного труда это бы не составило.

Удовлетворённая улыбка снова растянула губы. В том, что она та самая, он уже не сомневался.

Извлечение чистого пергамента не заняло слишком много времени.

Курт окунул перо в чернильницу и склонился над столом, постукивая ногой по полу в такт вновь зазвучавшему в ушах ритму.

Он уже выводил слова на чистом листе.

“В моём выборе ничего не изменилось. Её имя - Гермиона Грейнджер. Готовь всё к проведению ритуала”.

И, предугадав извечный вопрос отца, аккуратно дописал:

“На этот раз я уверен”.



* * *



“Зачем тебе понадобилось встречаться с Томпсоном?”

“Это важно. Просто устрой нам встречу, чем быстрее, тем лучше, от этого многое зависит”.

“Что ты задумал?”

“Всё будет хорошо. Верь мне. И напиши, как только получится договориться”.

“Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, сынок”.

Малфой ощутил лёгкую тянущую боль где-то под лопатками. Это бывало каждый раз, когда мать называла его так.

Редко. А сейчас — ещё реже.

Но что-то не давало сомневаться в том, что Нарцисса вспомнила всё. И даже почерк, проявляющийся на листах тетради, стал твёрже. Драко было, с чем сравнивать. Он помнил начало каждого недочитанного письма. Выведенные дрожащей рукой буквы.

“Мой сын Драко!”

Он потряс головой.

Подождал несколько секунд перед тем, как захлопнуть дневник. А потом застыть у стола в гостиной и прислушаться. Тишина такая, словно Башня пуста.

Может быть, она и была пустой. Если Грейнджер выбралась из его постели и нашла дверь в свою спальню. Переоделась и поскакала к своим дружкам.

Интересно, как она отреагировала на то, что Малфой ушёл? А как бы он отреагировал, если бы ушла она, пока он спал? А ещё: какого хера я думаю об этой чертовщине?

Губы растянулись во внезапной ухмылке.

Сжав тетрадь в руке, он прошествовал наверх, прикусывая край губы и на мгновение застывая перед дверью. Тишина. Как будто могло быть иначе. А что ты ожидал услышать?

Горькие рыдания или крики ужаса, когда доблестная гриффиндорка обнаружила себя, голой, под покрывалом с эмблемой Слизерина, в постели Драко Малфоя? Наверное, он бы душу продал за то, чтобы лицезреть эту картину. Примерно год назад, допустим.

Дверь открылась бесшумно, и ухмылка, застывшая на губах, вдруг превратилась в улыбку. Он даже сам не понял, как.

Грейнджер, свернувшись уютным клубком и зарывшись носом в покрывало с эмблемой Слизерина, сопела, демонстрируя ему розовую, высунутую из-под одеяла пятку.

Комната полнилась её запахом. Драко вздохнул поглубже, не сдержавшись.

Корица, мята, тёплое молоко. Запах какой-то правильный и… Да, наверное, так пахнет дома у семейки Уизли, тронутой на уюте и любви рыжих к рыжим.

Чёрт.

Ты превращаешься в кретиничного соплохвоста, хрен тебя раздери! Грейнджер спит в твоей постели. Грейнджер-твою-мать-спит-в-твоей-постели-здравствуйте-приехали. А ты стоишь и любуешься, как идиот.

И совершенно не имеешь понятия, что с ней делать.

Быстрый взгляд на часы. Тренировка по квиддичу начинается через час. Нужно успеть принять душ и переодеться.

А Грейнджер спит. И внезапно захотелось разбудить её. Разбудить и всё рассказать.

И улыбка тут же исчезла. Нет. Не сегодня, позже.

Завтра, например. Да, завтра будет отличный день для этого. А сегодня на тренировке он предупредит Блейза, чтобы усилил своё внимание к Миллеру.

Драко тихо подошёл к столу и положил дневник на стопку пергаментов. Обернулся. И позволил себе увидеть.

Тонкая рука лежит поверх зелёной ткани, расслабленные пальцы слегка согнуты. Вторая ладонь подсунута под щёку. Наверняка на коже останется красный след.

Малфой прикусил верхнюю губу, слегка щурясь. Отмечая, как забавно Гермиона морщит нос во сне. И как прохладный луч солнца из-за приоткрытой шторы касается каштановых волос, превращая их в рыжеватые. Совсем немного, самую малость.

Уизли бы полюбили тебя, наверное.

Ты из их клана.

На секунду взгляду предстала нелепейшая картина: Грейнджер и Уизел, в свадебных нарядах. Заглядывающие друг другу в глаза. Так, как она смотрела в глаза Драко пару часов назад.

Такой бред.

Он вздохнул, отводя взгляд. Хватит. Давай ты не будешь переигрывать, Малфой. Это был очень неплохой секс. Это был охуеть какой секс. Но стоит ли цепляться за восторженные эпитеты? Это же Грейнджер, разве не смущает?

Просто не придавать этому особенного значения.

Не придумывать объяснений. И прекратить себе представлять грязнокровку в свадебном наряде рядом с одним из её дружков, которые, наверняка, спят и видят, как…

Блять. Прекрати.

Натрахаться хочешь, пока она ещё спокойна и не подозревает о том, что её семья в опасности? Да, сынок, молодец. Как я учил. Бери от жизни всё.

Кулаки сжались. Драко молча закрыл глаза.

Он не хотел, чтобы что-то произошло с ней. Он не хотел, чтобы всё это как-то касалось её.

Он не хотел, чтобы с семьёй Грейнджер случилось то, что и с предыдущими семьями.

Но время ещё есть. Немного, но есть. Мать обязательно предупредит, если приспешники решат действовать. И тогда… тогда времени будет ещё меньше. Нужно, чтобы она поскорее организовала встречу с Томпсоном.

А пока…

Малфой тяжело вздохнул. Открыл глаза и медленно шагнул вперёд, рассматривая умиротворённое лицо. Почти улыбающиеся губы и нос, к которому он питал особенную слабость. Внезапно появилось дурацкое желание прихватить его кончик губами, что заставило усмехнуться краем рта.

Он сделал ещё шаг и почти коснулся лежащей поверх покрывала руки, когда снизу раздался стук, заставивший резко отстраниться.

Это ещё кто?

Неужели Крэббу и Гойлу неймётся начать тренировку пораньше? До неё оставался целый час.

Плотно закрыв за собой створку, Драко, хмурясь, прошествовал через гостиную, ругая нетерпеливых друзей последними словами, и открыл входную дверь в тот момент, когда стук дублировался, уже громче.

Грёбаная осада.

Даже здесь не дождёшься тишины, когда она так нужна.

То, что это не Грег и Винсент, стало ясно в ту же секунду.

Свет от ближайшего факела отразился от стёкол очков стоящего у Рвотной Дамы Поттера и в очередной раз заносящего кулак над рамой.

Твою мать. Тебя здесь не хватало.

Пока шрамоголовый не сунулся в гостиную, Малфой сделал быстрый шаг вперёд, захлопывая за собой дверь. Встречая возмущённый взгляд своим — раздражённым.

— Каким хером тебя сюда притащило?

— Думаешь, я к тебе? — выплюнул тот, тут же сцепив на груди руки.

Драко приподнял бровь.

— Ты здесь видишь кого-то ещё?

— Не придуривайся, Малфой. Впусти меня.

Тот фыркнул.

— Да. Сейчас. Будь моим гостем, Поттер. В своих грязненьких фантазиях.

Гриффиндорец сверлил Драко мрачным взглядом. Это было почти забавно.

Сдержал ухмылку, нахмурился.

— Какого чёрта ты хочешь?

— Мне нужно поговорить с Гермионой.

Опять эти идиотские образы Грейнджер в свадебном наряде. Только теперь перед ней этот очкастый хер. Улыбается. Ведёт под руку.

— Я здесь при чём?

— Ты что, издеваешься, Малфой?

— А что, так заметно?

Ни черта он не издевался, он просто хотел, чтобы Поттер провалился куда-нибудь на дно земли. Далеко и надолго.

Тот молчал. Показано закатил глаза и тяжело вздохнул, как томная барышня. Действительно ждал, что сейчас дверь гостиной распахнётся перед его гриффиндорскими телесами?

Узелок раздражения затянулся немного сильнее.

— Грязнокровки здесь нет.

— Где она?

— Откуда я знаю? Не слежу за твоей подружкой, — произнёс Малфой, кривя губы. — Чего не скажешь о тебе. Преследуешь меня, Поттер?

— Мечтай, — он уже почти шипит, цедя слова сквозь зубы.

Додавить ещё немного - и будет красно-золотой взрыв. Малфой лениво подпёр плечом стену и коснулся кончиком языка уголка рта.

Поттер был не в тему. Он был здесь не нужен.

Одно его присутствие вызывало желание унизить. И он уверял себя, что делает это по привычке, а не потому, что очкарик заставил Грейнджер краснеть из-за него в Большом зале.

— Я так и думал. Твоя амортенция пахнет моим одеколоном, признай это.

Как точно просчитал.

Действительно, крепкие нервишки гриффиндорца шатаются во все стороны.

— Заткнись!

От пронёсшегося по коридорам эхо Драко поморщился.

— Громкость поубавь, герой. Когда ты такой оживлённый, ты выводишь меня из себя в несколько раз быстрее.

— Просто ответь мне, где Гермиона, и я с удовольствием избавлюсь от твоего общества.

— Ты, Поттер, не Мальчик-который-выжил. Ты — Мальчик-который-меня-заебал. Я уже сказал тебе, я понятия не имею, где она.

Гарри зыркнул на закрытую за спиной Драко дверь в гостиную. А затем перевёл недоверчивый взгляд на слизеринца.

Вот сволочь, ты свою Грейнджер носом чуешь, что ли?

Просто отвлеки его.

Чем угодно, пусть уберётся.

— Да что с тобой, а? — вопрос заставил гриффиндорца моргнуть.

Актуальный вопрос, кстати. Сейчас все ведут себя как помешанные.

— Не понял.

— Я спрашиваю, что за хрень с тобой? Вчера, в большом зале. Сейчас. Я переживаю за свою жизнь, Поттер. Вдруг ты болен? Потому что все твои приходы случаются, когда я неподалёку.

— То, что было вчера, тебя не касается.

— Да. Особенно если учесть тот факт, что я участвовал в этом, — Малфой фыркнул, наблюдая, как стоящий перед ним снова медленно сатанеет.

— Я не собираюсь выслушивать эту чушь, прости.

- В чём твоя проблема, твою мать? И какого хера это касается меня?

- В том, что ты запал на Гермиону! - рявкнул вдруг Поттер, ткнув рукой в деревянную поверхность створки.

Драко замер. Сердце пропустило удар.

Он серьёзно?

Захотелось рассмеяться. Или удариться головой о стену. Странное желание, но эта фраза почему-то зазвенела в голове как чёртов колокол.

Запал на неё. Запал на неё?

И с какого-то чёрта рассмеяться не получилось. А было бы кстати.

- Ты больной урод, - голос прозвучал негромко, но холодно, как никогда.

Гриффиндорец хохотнул. Как-то по-злому.

- Я серьёзно. У тебя проблемы с головой. Пойди, проверь шрам у Помфри. Вдруг засорился.

- Ты полное дерьмо, Малфой. И хуже уже не станешь от того, сколько гадостей скажешь, - отчеканил Поттер.

Эта чеканка так напомнила Грейнджер, что стало даже почти не по себе. Всё-таки гриффиндорцы в чём-то неуловимо схожи.

— Твоего мнения никто не спрашивал в этом вопросе.

— Так думаю не только я. Как раз вчера пришлось обсудить твой кретинизм с Куртом, он с радостью поддержал меня.

И это рассчитано на то, что должно каким-то образом задеть?

Стоп. С кем?

Он напрягся.

— Подружился с Миллером?

Гарри фыркнул.

Дёрнул плечом, как подбитое животное, развернулся и пошёл по коридору, бросив на Малфоя мне-жаль-тебя взгляд. Видимо, дошло, что ловить здесь нечего.

— Эй, Поттер, — крикнул Драко, делая несколько неосознанных шагов за ним. Слишком напрягло то, что он сказал. — Я задал вопрос.

Нет.

Кретин молча шёл по коридору.

Что ещё за оговорка про Курта?

Через несколько секунд слизеринец уже преграждал ему путь, слегка взъерошенный от рывка вперёд.

— Говори мне.

Гарри пришлось остановиться и уставиться на него. Недовольно. Его губы поджались.

— Как тебя это вообще касается, а? — кажется, это было искреннее удивление.

Опять.

Засунь своё грёбаное удивление в задницу, Поттер.

— Меня касается всё, что касается Миллера, понял меня?

Гарри сделал шаг назад и нахмурился, глядя в сузившиеся глаза Драко. Несколько неправильных секунд, неуловимо похожих на те секунды, когда Драко стоял перед ним и рыжим нищебродом в Большом Зале.

А потом Поттер вдруг тоже стал серьёзным. И даже почти исчезло удивление. И это “вдруг” Малфою очень не понравилось.

— Он спрашивал о Гермионе.

О Гермионе. Твою мать.

Как это произошло? Мгновение ускользнуло. Пальцы уже вцепились в отвороты мантии с красно-золотым ободом.

— О чём именно?!

Поттера тряхнуло.

Драко тряхнул. А потом тот с силой отпихнул слизеринца от себя.

— Больной, что ли, Малфой?

— О чём он спрашивал?!

Гарри почти отскочил, оправляя одежду. Драко тоже сделал шаг назад.

— Чёрт, да что с тобой?

— Не выводи меня, — низко зарычал, не отрывая ледяных глаз от обеспокоенного лица.

Почему-то Малфой готов был поклясться в том, что его собственное лицо имеет то же самое выражение.

— Он говорил, что хочет узнать её ближе. Интересовался, что она любит, спрашивал о родственниках… Это, знаешь, нормальная беседа между двумя людьми.

О родственниках.

Кретин понял, что у Грейнджер слишком рискованно интересоваться об этом? Понял, что Малфой разорвёт его на чёртовы ошмётки, если он приблизится к ней?

— И что ты сказал?

— Что они в Австрии.

Поттер ответил на вопрос безропотно. И — почему-то — в его глазах появилось что-то, подозрительно напоминающее напряжённый страх. Драко скрипнул зубами.

А потом резко отвернулся и зажмурился, прижимая ладонь к глазам.

— Блять, — приглушённое рычание было встречено эхом.

— Что происходит?

И он повторил:

— Блять… — уже тише.

Несколько долгих секунд Драко пытался осознать, что это ничего не значит. Что это просто информация, которую Поттер — тварь — слил Миллеру. И что Нарцисса скажет, если вдруг, внезапно, начнёт планироваться нападение.

На этот раз гриффиндорец оказался перед Малфоем, глядя в глаза с прежним напряжением.

— Что ты здесь устраиваешь?

Драко смотрел куда-то за плечо Гарри, судорожно соображая. Сопоставляя факты.

Пока беспокоиться не о чем. Этот вопрос всего лишь подтверждает тот факт, что Миллер клюнул. Что он плывёт им в руки.

Но ощущение такое, словно Малфой подвешен за ребро, а ноги беспомощно болтаются в воздухе. Пока мать не ответит какой-то определённостью, касающейся либо нападений, либо встречи с Томпсоном, это состояние не пройдёт.

Взгляд наткнулся на поблёскивающие в полумраке стёкла очков.

Поттер. Ты смотри, это действительно беспокойство на его лице. Страшно за подружку.

— Слушай, — Драко опустил руку. Сжал и разжал кулак. — Ты мудак.

Гарри тут же сжал губы, собираясь, словно вот-вот съездит слизеринцу по лицу.

— Какого…

— Заткнись, ради Мерлина. И слушай. Если Миллер опять будет задавать тебе вопросы, шли его ко мне, ясно?

— Нет.

— Что нет, Поттер? — голос звучит почти приторно.

Так, что гриффиндорец мог бы запросто откинуться, будь этот тон немного материальнее.

— Что происходит?

Снова этот вопрос.

Откуда я знаю, что происходит? Херов абсурд происходит. А ты, грёбанная бесполезная Надежда магического мира, расслабляешься на своих приобретённых после падения Лорда лаврах.

Но это и не твоя война.

— Ничего. Это проблемы мои и… Миллера. Не лезь и всё.

— Уверяю, твои проблемы — последнее, что меня волнует. Но если это касается Гермионы… — Гарри почти ощетинился, отчего стал похож на щенка. — Я предупреждаю, Малфой, ты можешь даже не пытаться. Я имею в виду… они с Куртом нравятся друг другу. И это соперничество, которое вы устраиваете. Может быть, пора смириться с тем, что она тебе не светит?

Соперничество? Что?

Ах, вот оно как. Ну, конечно. Мозги Поттера всё пережёвывают, прежде чем впитать. Однако в глазах ещё оставался след беспокойства.

Но лучше пусть думает так, чем влазит в то, что творится на самом деле.

— Просто не суй нос не в своё дело.

Кажется, он забыл сказать что-то очень убедительное, чтобы у Золотого мальчика сомнений не осталось в том, что он не прав. Но пусть. Пусть так.

Потому что вроде бы так лучше. Хотя тот снова злился, судя по тому, как бледнели его скулы.

Гриффиндорец рывком поправил мантию, глядя на Драко свысока, несмотря на разницу в росте.

— Я пойду поищу Гермиону. Но если… вдруг увидишь её, скажи, что я заходил.

Чтобы она оценила этот твой шаг, Поттер? Нахрена она тебе? Прощения просить? Или сказать, что слил врагу местоположение её родных?

Думаешь, она бы обрадовалась?

Вот уж вряд ли.

— Я курьером не нанимался.

— Спасибо.

Но Малфой уже развернулся и пошёл к Рвотной даме, чувствуя между лопаток сверлящий взгляд Поттера. Стараясь не впускать в голову ни одной мысли. Игнорируя смешки в ушах.

Кажется, смеялся он сам. Над тем, что дерьмо, в котором они оказались, становится всё гуще.

— Фениксус.

Ради кого эти все изощрения?

Признайся, Драко. По-моему, самое время признать, что что-то поменялось. Что всё поменялось.

Интересно, в какую сторону.

Интересно, где вообще началась точка этого отсчёта, который сносил крышу с самого начала учебного года. Наверное, с того момента, как Малфой столкнулся с Грейнджер в поезде первого сентября.

Он видел её глаза. Тёмные, отстранённые.

Он ещё не знал, что когда она смеётся, в самых уголках появляется невесомая сеть лёгких и радужных морщинок, словно крошечные царапины на стекле. Что её губы так изгибаются, когда улыбаются искренне. Что нижнюю обычно перерезает небольшая и совсем немного ощутимая при поцелуе трещинка. Что у неё лёгкое тело, которое хочется целовать, ощущая вкус корицы и мяты.

Что Гермиона Грейнджер через два месяца сделает с ним самим что-то, от чего желание закончить всё смешается с желанием начать всё заново.

Что однажды Драко Малфой проснётся в своей постели и...

Ты понимаешь, что это значит, Малфой? Ты понимаешь?

Что означает, когда ты просыпаешься и понимаешь, что уже не хочешь сдохнуть.

Что считаешь минуты до момента, когда увидишь ее глаза. И это может убить тебя. Того, кем ты был раньше. Но лишь утвердит того, кем ты стал теперь. С ней.

И он почти ненавидит её за это.

По новой ненавидит.

До боли в груди.

Малфой остановился у дивана. Опёрся о спинку руками, опуская голову. Медленно вдыхая и выдыхая тёплый воздух гостиной.

В этот самый момент Нарцисса может писать в дневнике. О том, что Логан Миллер собирается в Австрию, чтобы уничтожить родителей Грейнджер.

Почему это казалось глупым?

Почему именно она, почему долбаный Курт положил глаз на неё, почему всё пошло по плану и продолжало идти?

Почему Драко начал чувствовать?

Каждую секунду беспокойства. Каждое мгновение, ускользающее из рук. Это что, ради неё? Из-за неё?

Пальцы вцепились в диванную обивку.

Что она сказала, когда извивалась под ним, обхватив ладонями его лицо? Что произнесли её губы в этот момент, после чего он самозабвенно кончил в горячее тело? Ему страшно было услышать это снова.

Потому что он только догадывался.

Потому что слава Мерлину, что кровь в этот момент шумела в его ушах.

Потому что он боялся, что ответит ей. Что его рот сам произнесёт эти слова. Слишком опасные.

Слишком…

Наверху скрипнули пружины кровати, и сердце замерло.

Который раз за сегодняшний день. Ноги сами понесли по лестнице. Драко остановился у порога, на миг прислонившись лбом к древесине двери, уже зная, что ждёт его в собственной спальне. Медленно опустил ручку; щёлкнул паз.

Малфой сделал шаг вперёд, остановился. Засовывая руки в карманы брюк и усмехаясь.

Так и есть.

Запах корицы, секса, тишины.

И пустая постель.



* * *



Даже когда поднимаешься на метле так высоко, что, кажется, почти касаешься низких облаков спиной, дышать всё равно легко и холодно. Тело горячее, а воздух ледяной.

Обжигаешь сам себя.

Драко вывернул метлу и нырнул в небольшую петлю, хмурясь, когда ветер бросил светлые волосы на глаза. Затем снова набрал высоту. На миг замер и направил древко вверх.

Выше и выше.

Слишком высоко не получилось — почувствовал давление на плечи.

Вот так всегда.

Даже почти в небе эта клетка.

Щит не отпускал слишком далеко, и, наверное, это было справедливо. Поддержание смехотворной видимости безопасности. Ох, какая это была бы ирония, если бы при всех тех угрозах, нависающих сейчас над головой, Драко соскользнул бы со своей метлы и разбился.

Вот бы посмеяться потом над своим бездыханным телом. Там, внизу.

Взгляд опустился. Вытянутый ноль пустых трибун в темноте выглядел немного угрожающе. Появился почти соблазн разжать руки, но… Но.

Покружив ещё немного под самым невидимым куполом, ощущая его прикосновение к плечам, Малфой начал медленно спускаться вниз. Несмотря на то, что днём накрапывал дождь, вечер был ясным. Ужин, наверное, уже начался.

Впервые Драко изъявил желание задержаться после тренировки, ветром сдирая с себя шкуру, взмывая в самый верх и выполняя маневры прямо над землёй. Не сказать, что ему это было очень нужно. Он хорошо управлялся с метлой и без этого.

Но так, кажется, ветер выносил из головы мысли, которые не оставляли её уже несколько часов. Тяжёлые, грубо бьющиеся боками между висков. Миллер, Грейнджер, отец, Поттер, снова Миллер, мать, Грейнджер, Грейнджер, мать, Грейнджер…

Эта цепочка тянулась и тянулась, заставляя хмурить лоб, выискивая взглядом на пустом поле блестящий снитч. В темноте его стало проще замечать. Железное тельце шарика вспыхивало в мутном искусственном свете, отбрасываемом от трибун, то тут, то там. И будто не чувствуя особенного запала, мячик даже не сопротивлялся своей поимке. Почти ластился к руке.

Внизу ветра почти не было. По краям поля лежали потемневшие от грязи клочья подтаявшего снега. И чем ниже спускалась метла, тем сильнее сдавливало грудную клетку.

Надо же.

Этого никогда не случалось раньше. Год назад, два. Когда за спиной всегда был отец, всегда было ощущение правильности происходящего и безнаказанности, которая так привлекала. Искушала. Быть лучшим, иметь лучшее. И не давать ничего взамен.

Но это испарилось со смертью самого важного составляющего в существовании Драко.

Смертью, которая повлекла за собой самое сильное облегчение в его жизни. Смертью, которая повлекла за собой самую сильную тяжесть.

Он не простит его. За то, что Люциус так поступил.

Приучил. Пригладил. Пригрел в своём иллюзорном всевластии.

А потом исчез.

И таким потерянным, как сейчас, Драко не чувствовал себя никогда. И никогда он не простит.

Золотой шарик поблёскивал у входа в раздевалку, и Малфой рванул туда, вниз и вбок, ощущая внезапное желание почувствовать в себе ветер. Но у самой земли он резко вывернул древко на себя, и метла затормозила.

Под ближайшей трибуной стояла Грейнджер.

Драко замер. Моргнул, нахмурился. Ну не мог же он настолько двинуться, чтобы видеть то, чего ему хочется? Его мозги ещё не настолько повёрнуты, чтобы подсовывать настолько реальные видения.

Видение?

Малфой присмотрелся.

Но девушка медленно достала одну руку из глубокого кармана короткого серого пальто и осторожно помахала.

Неприятное предчувствие закралось в грудную клетку.

Блин. Это она. Здесь. Значит, что-то случилось.

Он спрыгнул с метлы, зависшей прямо над землёй, и быстро пошёл к гриффиндорке.

— Грейнджер? — она торопливо опустила глаза и поправила шарф, скрывающий узкий подбородок. — Что ты здесь делаешь?

— Привет.

Явно смущена. Чем? Своим появлением?

Драко остановился. Заглянул гриффиндорке в лицо. И понял, что не знает, что делать. Как себя повести. Ему хотелось пригладить её слегка растрепавшиеся волосы, провести пальцами по щеке, которая сейчас наверняка была прохладной.

И он, наверное, мог. Потому что… у них ведь что-то, да? И сегодня она спала у него в постели.

Но… она ведь ушла потом.

Но ты же ушёл первым.

Мысли жужжали, а Драко тем временем всё же сделал небольшой шаг назад.

— Привет, — ответил, прижимая к боку метлу. — Что-то случилось?

— Нет, наверное.

Тихий, слегка охрипший. Как если бы она долго говорила что-то. Или стояла на прохладном воздухе.

Малфой опустил взгляд, когда тонкая рука снова скользнула в карман.

И внезапно появилось некое подобие усталости. Что с нами, Грейнджер?

Вдвоём, на площадке для игры. В этой темноте. Где твои книги? Где мои шлюхи?

Ни одного, ни второго.

Только желтоватый свет от фонаря, прикрепленного к высокой деревянной двери раздевалки. Падает на одну часть её лица, подсвечивая чистую кожу. Захотелось попробовать этот свет на вкус.

— Ты не был на ужине. Я слышала, твои друзья говорили, что ты задержишься здесь, и…

— И? — он поднял глаза, наблюдая, как Грейнджер достаёт из кармана крупное зелёное яблоко. Несколько секунд вертит его в пальцах, а потом протягивает ему, будто боясь поднять лицо. Смотрит куда-то на малфоевскую обувь.

Серьёзно? Принесла мне поесть?

Драко не двигался, глядя на девушку. Закусывая губу, чувствуя, что рот вот-вот растянется в какой-то дурацкой улыбке.

Она принесла яблоко. Потому что он не явился на ужин. Херово офигение? Кажется, да.

— Да возьми уже его, Малфой!

Её голос слегка напряжён, а рука упрямо дёрнулась. Он хмыкнул и взял фрукт, слегка коснувшись кончиков её пальцев. А затем опёр метлу о трибуну и облокотился сам.

— Такая забота. Я должен сказать “спасибо”?

Гермиона повернула к нему голову, наблюдая, как белые зубы откусывают кусок от плода.

— Не за что.

Какое-то время он молча ел, наблюдая, как Грейнджер сжимает кулаки в карманах — это отлично видно сквозь ткань. Поднимает голову и смотрит на звёздное небо. Вздыхает, отчего едва заметная змейка пара течёт изо рта.

— Тебя Поттер искал.

От звука его голоса вздрагивает. Еле-еле, но Малфой замечает.

— Я знаю. Мы уже… поговорили.

— Что он хотел?

— Извинялся за своё поведение.

Драко закатил глаза, медленно пережёвывая кусок яблока.

Да, извинения — это лучшее, что можно сделать в данном случае. Поттер такой Поттер, что даже слов не хватало для иного эпитета.

— Больше ничего не говорил?

— О вашей стычке?

О. Интересно. Рассказал таки.

— Ну, пусть, о ней.

— Да. И… спасибо, что… не сказал ему, — выдаёт Грейнджер и яблоко почти становится поперёк глотки.

— О чём?

— Ну… что… что я была…

Вот они. Эти запинки.

Явно не хочет говорить о произошедшем. Но разве Малфой хочет?

Они разве не привыкли не обсуждать всё, что происходит, откладывая разговоры в долгий ящик. На потом.

На никогда.

Малфой откусил от яблока. Медленно пережевал, надеясь, что проснувшееся что-то в груди уляжется. Однако оно только стало больше.

— Не замечал за тобой заиканий раньше.

— Я не заикаюсь, — уже громче произнесла Гермиона. — Просто. Гарри лучше не знать, что…

— Что мы трахались, после чего ты уснула у меня в постели?

Тёмные глаза снова опускаются и буравят взглядом землю. Лоб начинает хмуриться, а подбородок опять исчезает в кольцах шарфа.

Драко сам не понимает, почему и на кого злится. То ли на Поттера, который так не вовремя пришёл, то ли на Грейнджер, за то, что посмела ускакать в свою комнату прежде, чем он вернулся.

Разницы, собственно, не было никакой, она бы всё равно ушла. Коробил лишь только тот факт, что ему хотелось увидеть, как она проснётся.

— Да. За это.

Сама кротость, когда речь заходит о том, что между ними происходит.

Вызванное раздражение никак не собиралось утихомириваться. Драко зло впился зубами в фрукт.

Отвернулся, глядя как ветер треплет наверху алый флажок с изображением вскинувшегося льва.

— Думаю, что это всё, что я хотела, — бормочет она.

Глаза подозрительно краснеют, это видно даже в полумраке.

— Ты пришла сюда яблоко мне вручить?

— Ты не пришёл на ужин и…

Снова это “и”.

Малфой сжал губы, отбросил огрызок в сторону.

— Грейнджер. Что происходит?

— Что?

Испугалась. Смотрит широко открытыми глазами, в которых нескрываемый испуг. А руки сжались сильнее, натянув ткань пальто.

Успокойся.

Ради Мерлина, это всё так глупо.

Это всё не вовремя. Сейчас нужно думать не о том, что я голоден, а о том, как избежать нападения на твою семью, о чём ты, блять, даже не подозреваешь.

Так нельзя.

Нельзя, слишком опасно отвлекаться на это, когда всё кругом горит. Нужно уследить за своей задницей, а не за тем, чтобы тебе было хорошо. А я не могу. И поэтому всё сыпется из рук. Как ты этого, к чёрту, не понимаешь?

— Это всё. Или ты не чувствуешь, что всё немного, нафиг, изменилось?

— Из…менилось?

— А разве нет? Почему тогда ты не носила мне грёбанные яблоки в прошлом году, когда я задерживался на тренировках?

Понимание и сожаление в карих глазах.

Провались со своими долбаными глазами. Малфой резко выдохнул, оттолкнулся от трибуны и схватил метлу, собираясь вернуться к тренировке. Хватит с него на сегодня чёртовых разговоров.

Но прежде чем он занёс ногу, на локте сомкнулись её руки.

— Стой.

Не трогай.

Ради Мерлина, не трогай меня.

— Что-то ещё, Грейнджер? — холодный взгляд упал на сомкнутые пальцы, а потом скользнул по обеспокоенному лицу. — Или ещё одно яблоко в кармане?

Она сглотнула. Сильнее нахмурила лоб, Малфой видел, как изогнулись её тонкие тёмные брови.

Ты правильно сделала, когда ушла сегодня. Ты правильно сделала, а теперь позволь и мне совершить правильный поступок. Позволь хотя бы попытаться.

— Я думала, что… Малфой, я не понимаю.

— Тебе объяснить? — и что-то в этом тоне заставило её судорожно затрясти головой.

— Нет. Просто ты… ты обижен, что я ушла?

Он не поверил своим ушам.

И сделал единственное, что мог себе позволить. Несколько секунд недоверчиво сверлил её глазами, после чего запрокинул голову и расхохотался.

Резко и слишком громко.

Так, что она отступила.

— Блин, Грейнджер, — всё ещё посмеиваясь, тянет он. — Если бы не раскуроченная постель, я бы и не вспомнил.

Тонкие губы сжимаются, зато разжимаются пальцы, стискивающие его локоть. Неужели так просто поведёшься на этот трёп?

Кажется, да.

— Я так и подумала почему-то.

Голос дрогнул. Гермиона торопливо кашлянула, а Малфой почувствовал, как сердце сжимается.

Сил сказать какую-то гадость просто нет. Даже на очередной смешок их нет. Она словно вытаскивает их, высасывает через каждую пору.

— Возвращайся в Башню, — бросает он, отворачиваясь. Перекидывая ногу через древко метлы.

— Зачем?

Странный вопрос не кажется странным сейчас.

— Здесь холодно.

И вдруг она почти кричит ему:

— А тебе не срать на это, Малфой? Прошу тебя, хватит притворяться, я всё вижу и без того!

Он закрывает глаза, стискивая зубы. Сжимая пальцами деревяшку. Давай, просто оттолкнись от земли и лети вверх. Хватит с тебя этой чуши.

Забудь, перечеркни. Ради её же безопасности.

Ради грёбаной её.

— Даже теперь ты пустой. Этот твой взгляд, блин, Малфой! Он же говорит всё за тебя! Чего я… блин, действительно, чего я вообще жду!

И она разворачивается на каблуках.

И она идёт. Просто прямо. Туда, где в темноте скрывается выход с поля. А Драко дышит, чувствуя, как раздуваются ноздри. Ты захотел — она ушла. Всё?

Хера с два всё.

И он — заткниськчёрту — орёт ей в спину:

— Стоять!

Отшвыривает метлу, стаскивает с рук перчатки, роняя их на пожухлую траву, и несётся к послушно застывшей фигуре в коротком сером пальто. Чувствуя, как глотку дерёт от громкого рёва. Краем уха отмечая, что от него по полю разнеслось гулкое эхо.

Пальцы хватают её за плечи, разворачивают. Взгляд натыкается на воспалённые глаза и мокрые щёки.

Твою мать.

Слёзы.

— Господи, Грейнджер! — он тряхнул её, отчего ещё одна капля скатилась по щеке. — Ты что, до сих пор веришь в эти истории, которые заканчиваются поцелуем и надписью "Жили они долго и счастливо"?

— Я верю в истории, которые не заканчиваются.

Голос еле слышный, но слова, сказанные искусанными губами, повисают между ними. Драко просто не знает, что с ними делать. То ли разорвать на части, втоптав в землю, задыхаясь болью, пропитавшей их. То ли впитать в себя и лелеять до конца своих чёртовых дней.

Пальцы на миг сильнее вжимаются в мягкую ткань пальто. Затем отпускают почти рывком, но обхватывают мокрое лицо.

Край. Эта граница, знакомая им обоим.

— Ты совсем не понимаешь, да? Совсем ни черта не понимаешь? — он шипит, приближая к ней свои губы. Так, что она наверняка чувствует каждый выдох на своей коже.

— Совсем, да, Грейнджер? Ни одной долбаной мыслишки в твоей умной голове? — злой шёпот вырывается сквозь зубы. Малфою кажется, что он чувствует запах её слёз. Губы цепляют щёку и тут же эта влага на губах.

Но Гермиона почему-то жмурится, пытаясь отстраниться. Слабо, но пытаясь. Касаясь руками его рук.

— Малфой… — в её голосе оглушающий крик, едва слышный. — Прекрати.

И снова эти слёзы.

Когда он начал сцеловывать их, собирая на языке?

Он не хочет ничего прекращать. Он хочет эту соль у себя во рту. Поэтому жадно сглатывает. И ещё раз, прижимаясь губами к мокрой коже. Целуя скулу, уголки глаз, брови, переносицу.

— Что это, Грейнджер? Как это называется? — шёпот сбивчивый, руки не выпускают её лица, и он уже не понимает прикосновений её пальцев. Они просто зачем-то сжимаются на его запястьях. — Это та самая прекрасная история, да? Тогда почему ты плачешь?

И следующий всхлип он ловит своим ртом. Прижимаясь к ней так сильно, почти грубо, что чувствует прикосновение мокрых ресниц к своей скуле. Зарывается пальцами в волосы, кусая её мягкие губы.

Её красивые, отчаянно-солёные губы.

Но они почему-то не открываются. Только дрожат. Как она сама. И он рычит, пытаясь раздвинуть их языком. Но.

Ледяные пальцы выпускают его руки и с силой толкают. Шаг назад, почти по инерции. Она прижимает ладонь ко рту, но всё равно слышно, как она кричит сквозь неё:

— Нет! Я сказала, прекрати, не смей!

Драко тяжело дышит.

Наверное, сегодня у него сдадут лёгкие.

Взгляд мечется по её лицу, и только то, что она снова делает попытку отвернуться, заставляет его схватить Грейнджер за плечо. Нет. Ты не пойдёшь. Ты никогда не уйдёшь, потому что за тебя всё орут твои слёзы.

А ты дура, такая дура.

И всё, что остаётся.

Развернуть, дёрнуть за ткань и заставить налететь на свою грудь. А потом сжать руками, ощущая всю дикость этого объятия.

Ощущая, как она колотит кулаками по его спине и бокам, пытаясь вывернуться, выкрикивая что-то, громко, яростно-громко. Какие-то слова, которые живут в ней, жалят её.

Но он только напряжённо замирает, сжав губы, зарываясь ими ей в висок.

— Всё. Тихо, Грейнджер.

Ясно, что этот шёпот она не слышит, захлёбываясь своей обидой.

Малфой чувствует, как она хватается за грубую ткань его тренировочного свитера и пытается оттащить от себя, но эти движения постепенно теряют свою силу. Или же она теряет, потому что он по-прежнему обнимает её, обхватив руками и крепко прижав к себе.

— Слышишь. Тише, всё.

Как-то нелепо. Но он. Просто не умел по-другому.

И тогда пальцы останавливают движение по его спине, а плечи Гермионы вздрагивают от всхлипов и судорожных вдохов.

Она больше не кричит.

— Зачем ты делаешь это? Зачем? Я не понимаю!.. Объясни мне. Чего ты добиваешься… Я совсем, совсем ничего не соображаю теперь. Совсем… Почему ты не отпускаешь меня?

Не отпускаю её.

— Для чего тебе… всё это? Чтобы поступать… так, да? Так нельзя.

Шёпот и льющиеся по лицу слёзы. Которыми постепенно пропитывается воротник свитера. Сдавленно произнесённый упрёк.

Но худые ладони уже жмутся к его лопаткам. Малфой пытается проглотить слюну, но глотка сжимается. И дышать труднее с каждым вдохом. С каждым из нескончаемых вопросов, на которые просто невозможно что-то сказать.

Он не может сказать ни слова.

Только прижимать к себе это тело. Только яростно вдыхать в себя тёплый запах её волос.

Наверное, он был бы рад, если бы сдох. По крайней мере, от неё прекратят исходить эти бешеные волны боли, которую причинял он.

— Ответь мне. Пожалуйста.

Это она произносит совсем глухо. Малфою в шею.

А он понимает, что не может отвести взгляд от горящей огнями россыпи окон в глыбе Хогвартса, который возвышается за горкой. Если он пошевелится, что-то внутри разорвётся. И никогда больше не срастётся заново. Не срастётся правильно, чтобы работать так, как нужно.

Так, как задумано.

— Драко.

Он зажмурился. Потому что глаза вдруг обожгло.

И то, что срывается с губ. Нет, это не могут быть его слова.

— Прости меня.

Руки на его спине замирают. Она вся замирает.

Будто впитывает это в себя.

А сердце в груди падает, натыкаясь на рёбра.

Руки прижимают Гермиону к себе почти отчаянно. Почти до хруста. Но она молчит. Просто молчит. Так мало нужно для этой тишины. И это так легко. Так слишком-больно-легко.

И ещё раз, контрольный.

— Прости меня, Грейнджер.

— За что? — так тихо.

На этот вопрос он ответить мог. Он почти орал ответ ей в ухо. От этого внутреннего рёва дрожали рёбра.

И руки.

За то, что я делаю. За то, что я говорю. За то, что я вру тебе. За то, что не говорю правды, испытываю потребность. Иметь тебя, быть с тобой, чувствовать тебя, твой запах, твою кожу. Видеть твоё лицо. Твой чёртов нос. Самые красивые глаза. Нужны.

Нужна.

И под веками печёт потому, что ты так сильно нужна мне. Почему так, Грейнджер? Почему. Так?

— За всё это.

Не озвученное.

И голос хрипит слишком сильно.

Он зарывается губами в её волосы, чувствуя, как начинает дрожать. Весь.

— Прости меня…

— Что ты наделал, Драко?!

— Я не хотел. Я не могу так больше, отец.

— Ты не можешь поступать так, щенок! Ты не имеешь права! Заберите его, уведите его отсюда!

— Нет, пожалуйста, послушай. Я не хотел!

— Ты предал меня. Предал меня. Ты не мой сын! Я делал для тебя всё, и это твоя благодарность, это?!

— Кому-то нужно было всё остановить!

— И ты решил, что имеешь право вмешаться? Самонадеянный сукин сын! Ты будешь доживать свою никчемную жизнь в постоянном страхе потерять всё, помяни моё слово! Не прикасайтесь ко мне! Я — Люциус Малфой! Отпустите!..

— Драко?

Он вздрогнул. Так сильно, что она наверняка почувствовала эту слабость. Отчего стало мучительно стыдно. Голос отца всё ещё гремел в голове, заставляя сердце замирать.

Малфой отстранился, отворачивая голову. Потянул носом, чувствуя, как пальцы Гермионы касаются его челюсти и аккуратно проводят до самого уха.

— Всё в порядке?

— Да, — он выдохнул, облизав губы. — Всё нормально.

И отстранился. Сглатывая, глядя на гриффиндорку, которая теперь ёжилась, вцепившись пальцами в рукава своей одежды.

Ему тоже было холодно.

— Иди в Башню, Грейнджер.

— А ты?

— А мне нужно переодеться, — и он, бросив на неё ещё один быстрый взгляд, сделал несколько шагов назад, разворачиваясь. Подбирая на ходу перчатки. Наклоняясь за метлой.

Гермиона следила за тем, как высокая фигура следует к раздевалкам, ощущая его запах, застывший где-то в носоглотке. А потом быстрым шагом отправилась к выходу с поля, вытирая на ходу всё ещё мокрые щёки. Пребывая в лёгком шоке от слов, сказанных им.

От того, что только что произошло.

“Прости меня”.

Что заставило его сказать это? Она никогда не слышала от Малфоя этих слов. Никогда в своей жизни. И в то же время ей казалось, что это было самое искреннее, что она от него услышала.

Это стучало в ушах, пока она шла до школы, пока поднималась по лестницам, пока пересекала гостиную. Останавливалась около зеркала в своей спальне, вглядываясь в лицо с припухшим носом и воспалёнными веками.

Ей показалось, что у Малфоя были красные глаза, когда он отстранился от неё. Показалось, что ему отчего-то очень больно. Слишком больно. Так, как не может быть больно человеку просто так.

Все слова, что они сказали друг другу. Снова и снова стучали в голове. Убийственный марш. Давящий набат.

Пальцы потянулись к застёжкам пальто. Медленно стащили его с плеч. А потом поднесли ткань к лицу, и Гермиона против воли сделала глубокий вдох, ощущая запах Малфоя: ветер, пот, дождь, одеколон.

Если бы он только знал, как тяжело было уйти от него этим утром. Как хотелось остаться, дождаться. Но проснувшись и увидев перед собой пустую подушку…

Грейнджер опустила глаза, перекидывая пальто через спинку стула. Её подорвало с его постели так, словно в ней ползали змеи. Просто вырвало за шкирку из этого запаха и уюта. Тепла одеяла, тишины комнаты.

Она даже забыла забрать свою обувь, схватив первое, что попалось на глаза — джинсы и свитер, валяющиеся на полу неряшливой кучей. Он мог вернуться в любой момент. А раз ушёл и не разбудил… ей казалось, что он не захочет увидеть её там.

Убедиться в обратном пришлось только после той фразы, что он бросил на поле.

“Если бы не раскуроченная постель, я бы и не вспомнил”. Такая фальшивая правда, что Гермиона поверила. Чёрт…

Ноги поплелись в ванную. Нужно было умыться. Смыть с себя слёзы и его отчаянный шёпот. Он не давал дышать полноценно.

Тёплая вода действительно помогла. Погрев несколько секунд руки и ополоснув лицо, Грейнджер сдёрнула с медного крючка полотенце и прижала к щекам, вытираясь. А когда опустила материю, взгляд наткнулся на приоткрытую дверь его спальни в отражении зеркала.

Жужжащий интерес тут же зажёгся в груди. Тем более свечи были зажжены, судя по тому, что по комнате рассеивался тёплый свет.

Она просто заберёт туфли.

Что в этом такого? Нужно же ей завтра идти в чём-то на уроки, не так ли?

И затравленно оглянувшись, будто кто-то мог подсматривать за ней, девушка скользнула к двери, а потом — внутрь, снова окунаясь в витающую здесь атмосферу, сотканную из запаха Драко.

Никогда она не призналась бы себе, насколько соскучилась по этой спальне. За каких-то несколько часов комната стала чем-то неотъемлемым.

Свеча горела на рабочем столе, достаточно ярко, чтобы осветить большую часть помещения. Одна туфля нашлась сразу — у двери. Подкравшись к ней, Гермиона отчаянно напрягала слух, чтобы услышать, когда захлопнется дверь в гостиной.

Чтобы найти вторую, придётся, видимо, повозиться — на виду её не было. Палочка осталась в комнате, поэтому Грейнджер, перекинув полотенце через локоть и сжимая туфлю в руке, подошла к столу, протягивая руку к высокому подсвечнику.

Взгляд упал на стопку тетрадей. И снова жужжание извечно-гриффиндорского интереса. Пальцы коснулись жёстких обложек и корешков книг, лежащих на углу стола небольшой стопкой. Затем легко провели по столешнице и наткнулись на дневник, венчавший горку пергаментов.

Лоб прорезала морщинка.

Может быть, ему что-то написала Нарцисса? Что-то, от чего у Драко такое настроение. Состояние.

Гермиона снова оглянулась через плечо. А затем осторожно взяла тетрадь, сжимая её в свободной руке. Башню наполняла тишина.

Она определённо успеет положить его на место и скользнуть в свою комнату, когда вернётся Малфой.

Уверенная в том, что делает это исключительно ради того, чтобы удостовериться в том, что с Драко всё в порядке, она открыла дневник, листая, отмечая взглядом переписки, состоящие из коротких и исключительно информативных сообщений. Вот Нарцисса сообщает о том, что её снова посещал Логан. Вот она говорит о том, что у них состоялся разговор. Дальше — почерк Драко — он просит, чтобы ему было сообщено имя следующей жертвы.

Девушка усмехается. Ему нужно быть в курсе всего. Конечно. Это же Малфой, ему нужно контролировать ситуацию даже тогда, когда он не сможет сделать ровным счётом…

Взгляд Гермионы остановился.

Воздух вдруг прекращает поступать в лёгкие, а комната медленно расплывается перед глазами.

Запись от Нарциссы, датированная дневником в пятницу, первого ноября. Всего два слова.

Туфля выпадает из ослабевших пальцев и со стуком падает на пол.

“Гермиона Грейнджер”.