Часть 8
- Отправляй людей за заказами, Кингсли, - сказал Аберфорт, водружая на стол объёмный мешок.
Кингсли заглянул в него и не поверил своим глазам.
- Откуда, Мерлинова борода?
- Принёс домовой эльф в простыне наизнанку. Швырнул на стол и улетучился.
- Что, даже ничего не сказал?
- Что-то сказал, но, по-моему, это не из тех слов, что приняты в приличном обществе.
- А записка какая-то прилагалась? Вдруг эти деньги прокляты?
- Я проверил. Прекрасные, полновесные, так необходимые нам галлеоны. А записка была, да. – Аберфорт покрутил перед Кингсли листком бумаги.
- И что в ней? – Кингсли взял из рук Дамблдора-младшего записку и прочёл: - Чума на оба ваши дома. Аберфорт, деньги точно не прокляты? У тебя есть идеи, кто мог это прислать с такой запиской?
- А ты знаешь много волшебников, которые ворочают такими деньгами и цитируют Шекспира?
- Да я даже не знаю, кто такой Шекспир, но догадываюсь, о ком ты говоришь. Хотя не представляю, что могло его заставить передать деньги нам. Он же, вроде, финансирует другую сторону, причём делает это по зову души и крови. Ребята надавили?
- Надавили? Навряд ли, - погладил бороду Аберфорт. – В этом случае деньги прислали бы они и написали бы что-то другое. Это его решение.
- И зачем же Родольфусу снабжать нас деньгами?
- Кто знает, кто знает…
- Аберфорт, ты не жалеешь, что выходил его тогда?
- Я жалею, что не успел помешать Робардсу использовать Конфринго против девятнадцатилетнего мальчишки, которому напомнили про маму и гарантировали жизнь.
- Как он вёл себя?
- А как мог себя вести девятнадцатилетний мальчишка, только что потерявший отца и чудом разминувшийся со смертью? Плакал об отце, плакал от боли, захлёбывался ненавистью, обещал отомстить…
- Это ему неплохо удалось.
- Мы сами создали монстра, Кингсли. Из вполне нормального юноши.
- Не перегибай, Аберфорт. Родольфус к тому времени уже не раз отметился в рейдах Пожирателей, и был там не на самом плохом счету. А уж что после этого творил... Ты никогда не думал, что кровь его жертв и на твоих руках?
- Может быть, может быть. Но что, по-твоему, я мог сделать? Добить его?
- Достаточно было его там оставить. Не заметить, что он ещё дышит.
- Ты бы оставил?
Кингсли вздохнул. Разговор был бессмысленным, и он это знал. Он бы не оставил. Он бы не стал использовать убийственное заклинание, если бы гарантировал жизнь.
- И всё же, что могло заставить Лестрейнджа передать нам деньги? – снова спросил он.
- Ненависть. Ненависть ко всему, что разрушает то, что он любит. Он ненавидит многое и многих и по свою, и по нашу сторону баррикад. Хотя о чём это я. Он ни одну сторону не считает своей, он сам по себе. Наследник рода Лестрейнджей.
- Да, парень родился с золотой ложкой во рту, - хмыкнул Кингсли.
- И да, и нет. Конечно, наследник такой семьи имеет огромные привилегии и возможности, но ещё больше обязанностей и ограничений. Родольфус от рождения имел совершенно другие склонности. Мечтательный, задумчивый, совершенно неамбициозный мальчик. Совсем не то, что требовалось Корвусу. Родольфус любил отца и очень старался ему угодить. Он хорошо осознавал свой долг перед семьёй, но при этом не отказывался от своей природы, ему удавалось сочетать в себе эти два начала и даже как-то уравновешивать их. А потом с ним что-то случилось, ещё до того, как отец взял его в тот злосчастный рейд. Что-то в нём сломалось, будто его светлую часть отсекли, и осталось лишь то, что сделало его одним из самых известных Пожирателей.
- Аберфорт, не громозди гипотезы. Скорее всего, отец пригрозил оставить без наследства и передать всё Рабастану, вот он и распрощался с детством, мечтательностью и светлой стороной.
- Корвус никогда не сделал бы такой глупости. Он бы скорее всё Волдеморту оставил. Или Беллатрикс. Она, как и Корвус, всегда обожествляла Тёмного Лорда. Корвус был счастлив заполучить такую невестку, имеющую, к тому же, огромное влияние на его сына. Родольфус, к несчастью, боготворил её так, как сам Корвус боготворил Волдеморта.
- А сейчас?
- Не знаю. Я давно его не видел.
- Слухи о его семейной жизни…
- Кингсли, ещё раз прошу тебя, не собирай сплетни. Родольфус всегда вёл себя достойно, и сейчас тоже, а что касается Беллы… К сожалению, хорошей жены из неё не вышло. Кстати, это одна из причин, по которой Лестрейндж может ненавидеть Волдеморта. Не из-за тех слухов, что ты пытаешься мне пересказать, а потому что служение Тёмному Лорду разрушило Беллу, выбило из неё те остатки разума и здравого смысла, что у неё ещё были. В общем, мы убили его отца, искалечили его самого, Волдеморт , считай, отнял у него жену – чума на оба наши дома. И ему не жаль денег, лишь бы мы подольше убивали друг друга.
- А Лонгботтомы что у него отняли?
- С Фрэнком и Алисой Лонгботтомами тёмная история, в которой никто так и не стал разбираться.
- Что тебе неясно, Аберфорт? Лестрейнджей взяли на месте преступления, все улики были налицо, никто из них не стал ничего говорить, никто не отпирался, при задержании погибло шесть авроров – шесть, Аберфорт! - причём с четырьмя расправился Родольфус. Да и какая теперь разница. Даже если ты детально узнаешь, кто из Лестрейнджей когда и в каком порядке произносил Круциатус, ни Алисе, ни Фрэнку это не поможет. Им уже ничто не поможет, они навечно заперты в своём аду. Я понимаю, ты чувствуешь вину перед Родольфусом за то треклятое заклятье и ты привязался к нему, пока выхаживал, ты знал его с детсва и по-прежнему видишь в нём мечтательного, задумчивого мальчика, но давай смотреть фактам в лицо: Родольфус Лестрейндж – мерзавец, каких мало, его в лучшем случае ждёт Азкабан пожизненно, и то, если сдастся без сопротивления, потому что каждый из нас только ждёт повода метнуть в него Аваду. Давай деньги, я пошёл, наши запасы на исходе.
Схватив мешок, Кингсли вышел.
Аберфорт проводил его долгим взглядом, потом вытащил стопку листовок с грифом «Разыскиваются беглые волшебники», оставшуюся ещё со времён первого побега из Азкабана, и нашёл снимок Родольфуса.
На фото Лестрейндж мрачно смотрел исподлобья через спутанные волосы, свисавшие на лицо, не кривляясь и не гримасничая, в отличие от других Пожирателей.
- Что же ты скрываешь от нас, Родольфус Лестрейндж? И зачем тебе это нужно?
Но портрет молчал.