Альбом в бархатном переплёте

Я доживаю полстолетья,
И на событья всё ясней
Могу со стороны смотреть я,
Свидетель отошедших дней.

Моё мечтательное детство
Касалось тех далеких лет,
Когда, как светлое наследство,
Мерцал реформ прощальный свет.


- Нет, Лили, не сегодня, милая. Папа очень устал.

Малышка, надув губки, резко развернулась на пятках и ушла. Мое сердце затопила боль – я очень люблю свою дочь, я готов отдать ей все свое время. Но не сегодня. Только не сегодня…

Я устал. Я сломан. Я знаю, все пройдет… завтра, только не сегодня.

Может быть я сумасшедший, но я ценю эти моменты. Моменты, когда мне отчаянно больно. Когда сердце, хлопая так давно израненными крыльями, рвется из груди ввысь. Они редки, эти моменты, но тем они дороже. Я рад, что сумел найти в себе силы, чтобы не забыть, чтобы, раз от раза отдавая частицу своей целостности, поддерживать огонь, пусть и такой мнимый, в их душах.

Я прохожу в свой кабинет, аккуратно притворяю дверь. Джинни понимающе качает головой, а, значит, нет нужды запираться: она не позволит детям войти, и сама никогда не потревожит меня, и только если я засижусь до глубокой ночи, принесет чашку кофе и сандвич. Милая моя Джинни. И я выпью кофе, а сандвич останется лежать на изящной тарелке нетронутым. В такие дни я не могу есть…

Я снимаю с дверцы дубового шкафа с десяток защитных чар. Это мое сокровище, и я не хочу делить его ни с кем. Трясущимися руками я достаю свой альбом в бархатном черном переплете. Расстроено касаюсь мизинцем краешка – даже он уже потрепался, что и говорить о его обитателях. Раньше я говорил с ними намного чаще.

Первая страница. Первая колдография, и единственный пока еще живой обитатель этого альбома. Я. На руках у своих молодых, даже юных, улыбающихся родителей. Мама. Папа. Я так рад, что когда-то мне выпал шанс поговорить с вами хоть раз в жизни по-настоящему. Не знаю, можете ли вы меня слышать, но главное, что себя слышу я. И мне становится легче. У меня для вас новости. Лили на прошлой неделе начала колдовать. Мам, она сделала то же самое, что и ты когда-то: мы были в «Норе», она гуляла одна, и когда я вышел к ней в сад, она держала в ладонях цветок лилии, открывая и закрывая бутон. Я едва справился со слезами. Пап, Джеймс вчера впервые поймал снитч. И это в восемь-то лет, представляешь? Я, конечно, никогда не разрешил бы ему пробовать. Ему рано. Но Джинни позволила, и, похоже, была права – сын отлично держится на метле. Может быть, он станет ловцом, как я, как ты…

Родители радостно улыбаются мне с колдографии, и я улыбаюсь им в ответ, уже переворачивая страницу.

Вторая колдография. Как оказалось, на свете не существует снимков, на которых ты был бы таким, каким тебя знал я. И я смотрю на твое молодое и до смешного гордое лицо. Сириус. Несмотря на все твои недостатки, ты мог бы стать мне вторым отцом. Несмотря ни на что, ты меня любил, а я успел горячо полюбить тебя. Сириус. Я хорошо понимаю, что в твоей смерти виноват только я. Моя глупость, порывистость и несдержанность. Желание все сделать самому и как можно быстрее. Но, согласись, ты поступил бы точно так же… Мое сердце до сих пор болезненно сжимается, когда я думаю о том, что мог бы поступить иначе, но все, что я сделал, я сделал от большой любви к тебе.

Сириус машет мне рукой, и я листаю свой альбом дальше.

Третья колдография. Какие же вы красивые здесь. Я никогда не видел твоего лица таким свежим и счастливым. Жаль, что все так вышло потом, Ремус. Тонкс. Вы настоящие герои. Я понимаю сейчас еще отчетливее, чем понимал это тогда. Я бы так не смог. Тонкс. Ремус. Ведь вы знали, на что идете, отправляясь на защиту Хогвартса. Вы все понимали, надеялись, да, но трезво оценивали ситуацию… У меня новости и для вас. Тедди в этом году стал старостой! Ремус, я знаю, ты гордился бы им. Тонкс, он хочет стать аврором, как и ты. Он говорит, что раз уж он унаследовал твои способности метаморфа, значит, просто обязан унаследовать и твою профессию. Я думаю, ты была бы рада…

Они кружатся в танце, и взвившееся свадебное платье Тонкс на секунду закрывает их лица от меня…

Четвертая колдография. Этот снимок был гордостью Колина Криви, ведь ему удалось заснять тебя одного. Фред. Я знаю, как тяжело вам было расставаться с братом на час, а судьба решила разлучить вас навсегда. Непростительная ошибка. Невозможная и невероятная… Джордж в порядке, и ваше дело живет, принося неплохие дивиденды. А в магазине висит огромный портрет, где вы с Джорджем изображены вместе. Ты был бы рад, я уверен… Вот только Молли все еще плачет ночами, и, думаю, это никогда не пройдет…

Фред поворачивается и подмигивает мне. Так знакомо, так по-свойски… Сердце щемит, и я быстро переворачиваю страницу.

Пятая колдография. А точнее вырезка из газеты. Та самая. Дамблдор приветливо улыбается мне, и его светлые глаза сквозь годы пронизывают меня из-за стекол очков. Профессор, у меня все хорошо. Вот только вас не хватает. Я всегда говорил, что мне достался лучший директор за всю историю Хогвартса, а вот нынешние дети говорят, что он достался им. Профессор МакГонагалл великолепно управляет школой. В лучших ваших традициях…

Я усмехаюсь…

Шестая колдография. И она тоже взята из газеты. Северус Снейп. Сэр, как же вы были правы, как же глуп и самовлюблен был я. Сколько загадок я не успел в вас разгадать и сколько бы я отдал сегодня за возможность встречи… Не хмурьтесь, профессор, я говорю правду. Вы стали для меня примером во многом. Мерой смелости, силы воли, умения держать себя в руках. Мерой умения любить. Надеюсь, что я сумел любить свою жену хотя бы вполовину так же сильно, как вы любили мою мать. Надеюсь, что смог пронести сквозь годы ту же преданность, нежность и готовность отдать себя за один волосок, упавший с ее головы. Просто мне повезло, а вам нет. Но я уверен, там, в ином мире, Лили давно простила вас, и, может быть даже, вы встретились с ней… У меня новость для вас. Мой сын Альбус-Северус увлекся зельеварением. Ему только семь, но, пользуясь маленькой лабораторией юного зельевара, он уже умеет варить простейшие зелья. Знаю, вы сказали бы, что все это смешно, а я горжусь им… Я так поздно понял, что вы желали мне добра. Так, как умели, вас просто не научили иначе. Я так поздно понял, сколько общего было у нас, сколько мы могли бы…

Я захлопываю альбом. Там есть еще колдографии. И преданный домовик Добби, и смешной мальчуган с фотоаппаратом Колин Криви… но я устал. Я опустошен. Мне хватит на сегодня.

Я закрываю лицо руками, тру глаза, а потом открываю выдвижной ящик своего стола. Там лежит пачка сигарет. Нет, обычно я не курю, но в такие моменты это очень помогает.

Я просижу в кабинете всю ночь, и буду смотреть, как сизый дым формирует причудливые фигуры под потолком, стучится в окна и рвется наружу. Я не выпущу его, буду трепетно беречь, словно единственное живое существо, составившее мне компанию этой бессонной ночью…

А завтра будет новый день, наполненный всеми дикими красками лета. И моя Джинни. И мои дети. И я буду весел, и я буду с ними, и, может, мы даже пойдем гулять на пруд – ведь завтра выходной. Только подождите немного, родные…

Ясно солнце – без прежней мятежности,
Запах в садах доцветающих роз.
В сердце родник успокоенной нежности,
Счастье – без ревности, страсть – без угроз.


fin.