15. Дела семейные

– Невозможно… – прошептала Ханна, сверля свежий выпуск «Ежедневного Пророка» потухшим взглядом.

Сегодняшнее утро стало по-настоящему траурным для всех обитателей штаба: весть о том, что Абботы сломились и выразили лояльность Волдеморту, повергла всех обитателей заброшенного замка-убежища в глубочайшее уныние. Недоверчивые переглядывания, сочувственные взгляды, бросаемые на Ханну, сердитое бормотание вполголоса и тяжелые вздохи – всего этого было так много, что Гермионе хотелось выть волком. Но вместо этого она молча сидела напротив Ханны и ждала чего-то, а чего – и сама не знала.

Аббот выглядела страшно: бледная как снег, она мерно раскачивалась взад-вперед, словно маятник, и комкала руками злополучную газету.

– Они не могли, – в конце концов сказала она. – Не могли. Я в это не верю.

– Ханна, но «Пророк»… – робко начал Деннис Криви, присевший рядом.

– НЕ МОГЛИ! – рявкнула Ханна, ударив газетой по столу.

Монотонный гомон встревоженных, переживающих, злых голосов смолк. Падма, Чжоу и Корнер, стоявшие под лестницей, потупили взгляды, Финниган, Спиннет, Белл и Финч-Флетчли нервно заерзали на потрепанном диване, остальные, сидевшие кто где за длинным общим столом, одновременно, словно сговорившись, уставились на Ханну.

– Ханна, тебе придется смириться с этим фактом, – сурово сказал Терри Бут и сразу стал мишенью для нескольких осуждающих взглядов.

– Я сказала, они не могли! – яростно возразила Ханна. – Это ложь, и я отказываюсь в нее верить. Взгляните – здесь даже нет колдографии!

– И что? – возразил Бут. – Это, конечно, важная новость, но, видно, редактор решил, что не обязательно сопровождать ее колдографией твоих родителей, пожимающих руку Волдеморту…

– Бут, может, ты заткнешься? – вспылила Кэти Белл.

– Только после того, как ты научишься не кидаться на людей, Кэти.

– Прекратите, – тихо произнес Невилл, сидевший во главе стола.

На какое-то время снова стало тихо.

– Кто знает моих родителей, понимает, что они не могли пойти на сделку с Волдемортом, – выпрямившись, отчаянно и гордо заявила Ханна. – Для них честь – превыше всего.

– Иногда любовь к семье может оказаться сильнее понятий о чести, – задумчиво произнесла Парвати.

Глаза Ханны расширились, она несколько коротких мгновений глядела на соратницу, затем, не сказав ни слова, выскочила из-за стола – стул с грохотом опрокинулся – и кинулась прочь. Хлопнула входная дверь – она убежала во двор.

– Ты зря это сказала, Парвати, – печально покачала головой Луна, которая сидела на кушетке, занимаясь вышиванием диковинных цветов на старой салфетке. – Теперь Ханна будет винить себя из-за того, что родители ради нее предали наши идеалы.

– Но она же не верит! – вскинулась Парвати.

– Она не хочет верить. Это разные вещи, – Луна пожала плечами и опустила голову, вернувшись к рукоделию.

Невилл вздохнул.

– Мы не должны падать духом. Волдеморт именно этого и добивается. Но мы не должны.

Гермиона вежливо кашлянула, напомнив самой себе старуху Амбридж. Ее пробрала дрожь от нахлынувших воспоминаний, а еще – от отвращения к тому, что она собиралась сказать. Глубоко вздохнув и взглянув Невиллу в глаза, она произнесла:

– На самом деле, у нас серьезная проблема. Вы хоть представляете, как все это выглядит в глазах тех, кто нас поддерживает? А как это видят члены других ячеек Движения? За короткий промежуток времени семьи двоих членов нашего штаба пошли навстречу режиму. И один из них – не кто-то, а лидер. Мне жаль вас всех разочаровывать, но все очень и очень плохо.

Закончив, Гермиона почувствовала себя человеком, который случайно запустил гранатой в своих же боевых товарищей. Но вместо ожидаемой бури ее слова встретила понимающая тишина. Никто не пытался спорить или обвинять ее в излишнем пессимизме и подрыве боевого духа – кажется, сегодняшней новости хватило для того, чтобы весь штаб осознал шаткость их положения в полной мере. Все сидели понурившись, и даже Невилл, который минуту назад пытался зарядить соратников напускной бодростью, весь как-то потух и сник.

– Гермиона, как всегда, права, – невесело ухмыльнулся Голдстейн. – Только вот что нам делать с этой правотой?

– Нельзя сидеть на месте! – стукнул кулаком по столешнице Ли Джордан. – Пока мы будем сидеть и жевать сопли, Волдеморт нас окончательно деморализует и разотрет в порошок. Мы не можем вечно торчать тут и ждать!

– И что ты предлагаешь? Атаковать Министерство? – ядовито поинтересовалась Спиннет. – Или пробраться к Волдеморту домой и удушить его собственной змеей?

Кэти Белл прыснула, а затем и вовсе разразилась истерическим смехом. Осознав, что не может остановиться, она, заливаясь слезами и затыкая руками рот, выбежала из гостиной. Гермиона вздохнула, Невилл покачал головой.

– Мы теперь не можем просто так взять и на кого-то напасть. Да и, честно говоря, не вижу в этом особого смысла, – сказал он. – Нам нужно очень тщательно все продумать, прежде чем бросаться в омут с головой. И хорошо обсудить все с нашими новыми союзниками. Иначе есть риск, что следующее наше крупное выступление окажется последним…

Штаб снова загудел. Гермиона, почувствовав, что еще немного – и у нее разорвется на части голова, поднялась со своего места. Обернувшись, чтобы выйти из-за стола, она встретилась взглядом с Виктором, который все это время молча сидел рядом с ней. В его глазах читался немой вопрос и… что-то еще, чему Гермиона не смогла дать названия. Почему-то ей понадобилось объясниться.

– Я к Ханне, – словно извиняясь, сказала она ему и, высвободив наконец ногу из проема между столешницей и стулом, миновала его, сняла с крючка вешалки свою старую куртку и вышла в серый туманный день.

Уже который день Гермиону мучили дурные предчувствия – с тех пор, как Рон пропал где-то в застенках у Темного лорда, ей было невыносимо думать о том, что она уже две недели прозябает в относительной безопасности и бездействует.

Но что они могли сделать? Ровным счетом ничего. Разве что спланировать грандиозную акцию устрашения, объединив свои силы с новоиспеченными союзниками – и потерять Рона окончательно в случае неудачи. Какой козырь они против воли дали Волдеморту в руки! Если бы Рон не был Гермионе так дорог, она бы с присущим ей рационализмом отметила, что сложившаяся ситуация – отличный повод отучиться творить глупости.

Впрочем, она действительно так думала. И сейчас больше всего на свете боялась, что они ступят на лед, не проверив его на хрупкость – и все разом провалятся в ледяную пропасть без шанса на спасение.

Одолеваемая тяжелыми мыслями, Гермиона нашла Ханну в руинах старинной беседки на заднем дворе. Та сидела, уставившись вдаль красными от слез глазами. Ее белые волосы развевались на холодном осеннем ветру, липли к влажным щекам, лезли в глаза и тонкие ноздри, но Ханна, казалось, не замечала этого.

– Ханна… – Гермиона присела рядом на холодную мраморную скамью, испещренную трещинами и накинула на них обеих согревающее заклинание.

– Не надо меня утешать, пожалуйста, – резко сказала Ханна и судорожно вздохнула. – Да. Наверное, они это действительно сделали. Но я хочу понять, почему… Они ведь должны были знать, какой это удар нанесет по нам, по всему, что мы делаем!

Гермиона дотронулась до плеча девушки.

– Ты все равно ничего не можешь изменить, они приняли такое решение, какое посчитали нужным принять, и… – она покачала головой. – Я уверена, оно далось им нелегко.

– Конечно, нелегко! – сердито топнула ногой Ханна. – Не удивлюсь, если он их к этому принудил! Шантажировал, пытал!

Гермиона опустила глаза. Ей хотелось и одновременно не хотелось говорить Ханне, что, вероятнее всего, о силовом давлении со стороны Волдеморта речи не шло – он уже давно использовал более тонкие методы, чтобы усыпить внимание магического общества и стереть из памяти обывателей образ монстра, созданный отчасти им самим, отчасти его врагами. И, судя по всему, у него это отлично получалось.

– Я думаю, они просто устали, Ханна, – мягко произнесла Гермиона. – Устали ждать, устали бояться услышать однажды твое имя в списке погибших… Ведь ты у них одна, да?

Ханна кивнула, и из ее глаз снова брызнули слезы.

– Скорее всего, он дал им какие-то гарантии относительно тебя, вот и все. И они, сцепив зубы, пошли на мировую…

– Я не хочу строить догадки, – всхлипнула Ханна. – Я хочу сама узнать, почему. Посмотреть им в глаза. Пусть объяснятся!

– Это бессмысленно…

– Нет, ты не понимаешь, Гермиона!

– Конечно не понимаю, мои родители всего-то лишь живут где-то в Австралии и даже не знают о том, что у них есть дочь. Может, даже новую произвели на свет и думают, что она у них единственная.

Ханна сникла, ее лицо смягчилось. Приложив руку к губам, она ненадолго застыла с потерянным видом, затем пальцами другой руки нашла ладонь Гермионы и крепко, почти до боли сжала ее.

– Прости.

– Ничего, – Гермиона вздохнула.

– Я хочу увидеться с родителями, – умоляюще произнесла Ханна, заглядывая ей в лицо. – Хочу убедиться, что они в порядке, что им никто не угрожал…

– Это может быть опасно.

– Они не предадут меня, – в голосе девушки зазвенела твердая уверенность. – Они на такое не способны.

Гермиона почувствовала, как, несмотря на согревающие чары, по ее телу пробежал неприятный холодок. Нахмурившись, она пристально взглянула на Ханну и ясно почувствовала, что разговор свернул куда-то совсем не туда.

– Ты же это не серьезно?

Ханна нервно рассмеялась и убрала мешающие пряди с лица, заправив их за уши. Гермионе снова стало не по себе – и от этого смеха на грани истерики, и от болезненного отчаяния, которое делало светлый взгляд Ханны непривычно острым и колючим.

– Я абсолютно серьезно, Гермиона, – на ее лице подрагивала диковатая улыбка. – И ты никому об этом не скажешь.

– Что значит…

– Не скажешь, – отчеканила Ханна, вцепившись Гермионе в локоть. – Потому что, если бы у тебя была такая возможность, ты бы поступила точно так же.



Остаток дня Гермиона не находила себе места. Она не могла вспомнить, когда в последний раз оказывалась в такой тупиковой ситуации. Самым правильным решением сейчас было бы пойти к Невиллу и предупредить его, что Ханна настолько отчаялась, что готова рискнуть собственной безопасностью.

Но Гермиона не могла.

В ушах эхом отдавались слова: «ты бы поступила точно так же»…

«Точно так же».

Гермиона понимала, что Ханна сказала правду. И поэтому не чувствовала за собой морального права что-либо предпринимать, чтобы помешать ее планам. А еще какая-то иррациональная часть ее сознания тайно надеялась на то, что решение Ханны – не более, чем импульсивная реакция на сильную душевную боль, но… Нет.

Гермиона покачала головой. Она же смотрела в глаза Ханны – в них читалась стальная решимость, пусть и затуманенная слезами. Встреча действительно состоится, вот только все прорицатели мира не смогли бы сказать, чем она закончится. Могут ли благородные и отважные Абботы предать свою родную дочь? Или они уже не столь благородны и не так отважны, раз пошли на сделку с Волдемортом?

День клонился к вечеру. Гермиона уже битый час сидела на пыльном подоконнике высокого стрельчатого окна в комнате, которая когда-то, очевидно, была библиотекой. Кое-где стены все еще подпирали полусгнившие книжные шкафы с покосившимися, сломанными и местами просто отсутствующими полками. Среди гор старого хлама там и тут попадались потрепанные магловские книги, настолько ветхие, что стоило взять их в руки, как они рассыпались прахом.

Сюда редко кто-то заходил, а вот Гермиона частенько любила посидеть тут у окна и подумать о своем. Рону комната не нравилась, поэтому она всякий раз, как хотела побыть одна, уходила именно сюда. Но ни разу еще, выглядывая в пустующий двор через засиженное мухами окно, Гермиона не ощущала себя так одиноко, как сегодня. Всматриваясь в молочно-туманные сумерки, наползающие на облетевшие деревья и старую беседку, она думала о том, как не повезло ей сейчас оказаться на распутье между правильным и… правильным.

Нет, Невиллу она ничего не скажет, и, конечно же, будет себя за это проклинать. Но и Ханну она саму не отпустит.

Подавив жгучее желание самоустраниться и так и просидеть на подоконнике до самого утра, желательно впав в беспамятство и забыв о насущных проблемах, Гермиона спрыгнула на пол, подняв легкое облачко пыли, и шагом человека, который идет на казнь, вышла из комнаты.

– Ханна, – позвала она тихо, найдя девушку в общей комнате. На долю секунды она усомнилась в том, что Ханна осталась верна своему решению, но когда та обратила к ней серьезное лицо с плотно сжатыми губами, поняла, что ошиблась.

– Гермиона?

– Нам нужно поговорить. Давай выйдем.

– Если ты собираешься читать мне нравоучения, – голос Ханны перешел в шепот, хотя в гостиной и так было достаточно шумно: в самом разгаре было очередное обсуждение на злобу дня, к которому Гермиона даже не попыталась прислушаться.

– Никаких нравоучений. Но нам надо выйти.

Ханна смерила ее долгим испытующим взглядом.

– Ну ладно.

Ноябрьский вечер пробирал до костей сырым холодом – оставались считанные дни до декабря, и это предчувствие зимы все отчетливее звенело в стылом воздухе, хотя морозы случались пока только под утро. Дыша паром и изо всех сил кутаясь в куртки и шарфы, Гермиона и Ханна молча пришли к беседке, где сегодня состоялся их странный и тревожный разговор. Уже почти стемнело, туман густел, и даже Люмос плохо справлялся с молочно-синей мглой.

– Когда ты собираешься увидеться с родителями? – прямо спросила Гермиона, не любившая ходить вокруг да около.

– Почему ты спрашиваешь? – Ханна облокотилась о мраморный парапет и поежилась.

– Ты будешь не одна. Я пойду с тобой.

– Ч-что… Ты с ума сошла?

– Ханна, ты поставила меня перед фактом, – с легким раздражением ответила Гермиона. – Мы обе понимаем, что твоя затея – крайне рисковая. И одной тебе идти опасно.

– А с тобой, значит, я под надежной защитой буду? – нервно рассмеялась Ханна. – Нет, Гермиона, даже не думай. Это мое дело, не твое. И мой риск. Я вообще тебя не втягивала бы, но ты оказалась рядом, а я была на эмоциях… Жалею, что вообще сказала об этом.

– Очень глупо с твоей стороны отказываться от моей помощи. Если там ловушка, я тебя прикрою, и мы сможем вовремя уйти. А сама ты не справишься.

На самом деле, идиоткой себя ощущала именно Гермиона. Стоя сейчас перед Ханной и убеждая ее в своем искреннем желании помочь, она, кажется, била все собственные рекорды в сфере бессмысленных самопожертвований во имя справедливости. Куда мудрее было бы просто кивнуть – «да, Ханна, делай, что хочешь, я сохраню твой секрет» – и отойти в сторону. В конце концов, она не нянька своим соратникам, а… всего лишь правая или какая там по счету рука Невилла Лонгботтома. Что еще больше усугубляет ее нынешнее положение. И делает ее дважды предательницей: смолчала и ничего не сказала – раз, пытается навязаться в соучастники рискового предприятия, будучи одной из хранительниц сведений о расположении штаба – два.

– Ханна, – повторила Гермиона, разрываемая противоречивыми эмоциями.

– Нет, не думай, что без тебя я не справлюсь.

– Черт бы тебя побрал, если ты не согласишься, я пойду к Невиллу и все ему доложу, как и должна была сразу сделать…

– Если вспомнишь хоть что-то! – отчаянно выпалила Ханна и резко извлекла из кармана волшебную палочку. – Обливи…

– Экспеллиармус! – прозвучал мужской голос, и палочка вылетела из ее рук.

Гермиона и Ханна, растерянные и злые, обернулись туда, куда улетело волшебное оружие.

За дальними перилами, чуть белеющими в сумраке, угадывался мужской силуэт. Неловко потоптавшись на месте, он медленно двинулся вдоль парапета и, описав полукруг вокруг беседки, приблизился к девушкам. Когда мужчина подошел к ним настолько близко, что Люмос на палочке Гермионы смог выхватить из темноты его черты, стало ясно, что это Виктор.

Гермиона уже который раз за сегодня мысленно вынесла себе неврологический диагноз. Не просканировать беседку заклинанием обнаружения – глупость, достойная недостопамятных Крэбба и Гойла! С другой стороны, ни у кого из штаба не было привычки курить, а значит и нужды гулять во дворе в любую погоду и время суток – тоже. А вот у Крама эта привычка была – и Гермиона не успела к ней привыкнуть.

Принюхавшись, она поняла, что права – от Виктора действительно несло табаком и он, совершенно очевидно, стоял все это время где-то там, спрятавшись за оградкой, и дымил своими сигаретами, но погодные условия смешали все карты, и они с Ханной просто-напросто ничего не заметили и не учуяли.

– Ты все слышал? – упавшим голосом спросила Ханна, глядя то на Виктора, то на свою палочку, которую он перекатывал между ладонями.

– Да, – мрачно ответил Крам. – И, мне кажется, нашел решение вашей проблемы. Хотя это не мое дело, но раз уж я тут оказался…

– Надо заявлять о своем присутствии, когда оказываешься свидетелем разговора тет-а-тет, – отчеканила Гермиона.

Виктор неопределенно пожал плечами и ничего не ответил на этот выпад.

– Мне бы не хотелось вмешиваться в ваши дела, – продолжил он, выждав несколько мгновений. – Но теперь я – часть команды.

– Тогда иди к Невиллу и доложи ему, – тихо ответила Ханна.

– Нет. И… Гермиона, Ханна, меньше всего мне бы хотелось утратить ваше доверие, – произнося эти слова и сделав ударение на слове «ваше», Виктор смотрел исключительно на Гермиону. – Поэтому я пойду с вами. Втроем будет проще.

И тут Гермиона поняла, что все пути к отступлению отрезаны.



Стояла глубокая безлунная ночь. Небо было затянуто плотной облачной пеленой, которая не давала пролиться на землю ни единому звездному лучу, и Гермионе, которая вообще-то не считала себя склонной к суевериям, казалось, что эта кромешная осенняя тьма не сулит им ничего хорошего.

Они стояли на пригорке напротив небольшого двухэтажного дома, очертания которого терялись за черными голыми деревьями унылого пустого сада и решетчатыми ограждениями высокого забора. В полумиле отсюда едва виднелась рваная кромка раздетого листопадом леса, из которого не доносилось ни единого звука – природа, казалось, вымерла в преддверии зимних холодов.

Гермиона переступила с ноги на ногу – под ногами зашелестела пожухлая трава. Ей здесь не нравилось, и она с удовольствием бросила бы все прямо сейчас и вернулась в штаб, чтобы лечь на скрипящие пружины старой кровати, закрыть глаза и забыться. Виктор, стоявший рядом, молчал. Ханна нервно пританцовывала на месте.

– Узнаю эти места… – прошептала она. – Весной и летом здесь очень красиво. И сад наш, когда в листве и при дневном свете, совсем иначе выглядит…

– Твои родители скорее всего спят, – скорее утвердительно, чем вопросительно произнесла Гермиона.

– Конечно, – кивнула Ханна. – Но в другое время мы здесь появиться не можем.

Повисла короткая пауза.

– Ладно, что мы стоим, надо проверить, нет ли здесь охранных чар, – вздохнула Гермиона и, достав палочку, двинулась вперед.

– Мы не в логово врагов идти собираемся, – возмутилась Ханна и шустро наколдовала серебристую лесную кошку, которая, внимательно взглянув на свою хозяйку, чуть потопталась на месте, а затем грациозно ускакала в сторону дома.

Ожидание продлилось не более десяти минут, но Гермионе показалось, что прошла целая вечность, прежде чем в темноте вспыхнули приглушенным светом два желтых прямоугольника. Еще через мгновение от дома отделились два серебристых силуэта, которые стремительно полетели в их сторону. Кошка и рысь – при виде последней Ханна издала полузадушенный всхлип и зажала рот рукавом.

– Ждем тебя и твоих друзей, вы можете беспрепятственно пройти в дом, – мягкий женский голос, которым говорила рысь, едва заметно дрожал.

Кошка растворилась в воздухе, а рысь повела их за собой. Ведомые патронусом, Гермиона, Ханна и Виктор последовали к дому, который уже не выглядел так мрачно и нелюдимо, как несколькими минутами раньше.

Высокая узорчатая калитка открылась с легким скрипом перед их странной процессией, и, едва они ступили на выложенную щебнем дорожку, рысь ускакала вперед и растаяла, словно ее и не было. Ханна глубоко вздохнула и, заставив Гермиону и Виктора посторониться, вышла вперед.

– Здесь ничего не изменилось, – прошептала она еле слышно, но Гермиона различила ее слова, и у нее отчего-то защемило сердце.

Впереди распахнулась дверь и тропа озарилась теплым светом: все трое зажмурились с непривычки. Гермиона, рефлекторно сделав шаг назад, мазнула рукой по влажным ветвям кустов, высаженных вдоль дорожки и от неожиданности едва не упала, вовремя подхваченная Виктором. Ханна, напротив, быстро сориентировалась и пошла – нет, почти побежала вперед, навстречу двум высоким фигурам, появившимся во входном проеме.

Стояла почти полная тишина, нарушаемая лишь легким поскрипыванием голых деревьев и сдавленными всхлипами Ханны, которая поочередно сжимала в объятиях родителей. Гермиона, наблюдая с расстояния десятка шагов эту сцену, и сама почувствовала, как у нее защипало в глазах. Несколько мгновений ей казалось, что сквозь пелену влаги она видит не Ханну и чету Абботов, а себя и собственных родителей, встретившихся после долгой-долгой разлуки…

– Гермиона… – голос Виктора вырвал ее из болезненной фантазии, и она несколько раз моргнула, чтобы вернуть себе ясность зрения.

– Гермиона! – звала Ханна.

Они ждали их. Гермиона заставила себя проглотить странную горечь, появившуюся на языке, вытерла нос кулаком, кинула искоса взгляд на Виктора – он, не таясь, внимательно следил за каждым ее движением – и повела плечом, приглашая его идти за ней. Ей, на самом-то деле, очень хотелось сейчас, чтобы именно он принимал решения, чтобы он вел ее и Ханну за собой, чтобы он нес ответственность за их сумасбродную затею, но… Виктор был чужим и не имел права голоса, а Гермиона – повстанка с солидным боевым опытом и несомненным авторитетом. Здесь и сейчас главной была она.

– Идем, – тихо бросила она.

Эдгар и Алина Абботы мало изменились с того самого момента, когда Гермиона видела их в последний раз, – а было это давно, словно в прошлой жизни – такие же статные, красивые, гордые, только морщин и затаенной боли в глазах чуть больше. Чуть больше, чем тогда, когда вскоре после проигранной битвы они – Гермиона, Рон, Невилл, Терри Бут и Эрни Макмиллан – следили за тем, чтобы прощальная встреча Ханны и ее родителей прошла в безопасности. Ханна не могла не увидеться с ними в последний раз перед уходом в подполье и буквально вымолила у друзей это свидание, которое прошло на дикой поляне как можно дальше от Хогвартса, от дома Абботов, от Лондона – чтобы Пожиратели не вычислили и не схватили всех разом. То была тяжелая встреча, но эта, кажется, обещала быть еще более сложной.

Праздничную иллюминацию, так ярко засиявшую в доме сразу после прибытия в него патронуса Ханны, Абботы приглушили, оставив несколько свечей в гостиной – достаточно для того, чтобы все могли видеть друг друга.

Гермиона и Виктор скромно расположились на низкой, обитой бархатом софе, в один голос отказавшись сесть на длинный диван, заваленный подушками – на нем в итоге одиноко расположились хозяева дома. Даже Ханна села так, чтобы видеть всех сразу – сняв куртку и аккуратно сложив ее на коленях, она забралась в широкое кресло. Может, она всегда в нем сидела? Вдруг это было то самое местечко, которое она облюбовала для себя еще в глубоком детстве, чтобы читать вечерами книги, завернувшись в мягкий плед? Гермиона потерла виски дрожащими холодными пальцами и опустила голову.

Казалось, все, кто находился в гостиной, забыли, как говорить: в воздухе повисло тяжелое и гулкое молчание, в котором немыми фантомами роились невысказанные вопросы, упреки, обвинения. Что-то треснуло – Гермиона подняла глаза и увидела, что это миссис Аббот, бледная как смерть, сломала невесть откуда взявшийся в ее пальцах карандаш.

– Вы заключили мир с Волдемортом, – Ханна восприняла этот звук как сигнал к нападению.

– Да, – тихо ответила ее мать.

– Почему? – голос Ханны прозвучал жалобно. Кажется, совсем не так, как она планировала.

– Мне кажется, нам с Виктором лучше выйти, – Гермиона вдруг почувствовала, что не хочет становиться свидетелем этой сцены.

– Нет, – в один голос сказали миссис Аббот и Ханна, и это был первый момент, когда Гермиона насторожилась, сама еще не понимая, почему.

– Гермиона, вам стоит остаться, – не вдаваясь в объяснения, бросила Ханна и снова обратила взгляд на родителей. Помолчав, она повторила свой вопрос: «почему?» – и на этот раз он прозвучал куда требовательнее.

Мистер Аббот выпрямился, напрягся, но стоило его жене мягко поднять руку, как он тут же сник, снова превратившись в безмолвную статую. Гермионе подумалось, что излюбленный консерваторами троп «мужчина – голова, а женщина – шея» прекрасно описывает эту пару, а секунду спустя она мысленно себя же осадила за поспешные выводы, которые – она это прекрасно знала – часто бывают ошибочными.

Миссис Аббот опустила руку и, чиркнув по Виктору и Гермионе коротким тревожным взглядом, повернула лицо к Ханне.

– Лорд Волдеморт не пытал нас, Ханна. Не причинил нам никакого вреда за все то время, что мы тебя не видели. Но мы словно стали слепым пятном в поле зрения большей части наших старых знакомых. Даже тех, кто никогда не был лоялен к Пожирателям Смерти. Нас не видели, не замечали – как будто нас не было вовсе. Но даже не это стало причиной, по которой мы сдались…

Словно не выдержав прямого, отчаянного взгляда Ханны, Алина Аббот резко поднялась с дивана и отошла к окну. Она явно не знала, куда девать руки, – поэтому теперь в ее нервных пальцах стремительно приближалось к своей гибели пестрое канцелярское перо.

– Ты не представляешь, что чувствует человек… – она нервно сглотнула, перебарывая себя и поднося плотно сжатый кулак к сердцу, – ...когда его единственный ребенок каждый день подвергается смертельному риску… Далеко… Один... И ты не можешь ему помочь, никак не можешь…

– Но вы же знаете, всегда знали, ради какой цели я рискую собой!

– В определенный момент этого стало мало, Ханна… – миссис Аббот вдруг пристально посмотрела на Гермиону. – Любым родителям этого было бы мало.

– Моим родителям все равно, – сухо сказала Гермиона, отвечая на ее взгляд. – Я изменила их воспоминания.

Рядом с ней как-то странно дёрнулся Виктор. Ну конечно, он ещё ни разу не слышал эту занимательную историю. Пряча горькую усмешку, Гермиона с каким-то мрачным удовлетворением глядела на изменившееся лицо Алины Аббот. Неужели она не ожидала услышать ТАКОЕ признание из уст девушки, которая уже пять лет только тем и жила, что мечтой уничтожения действующего политического режима? Или она не ожидала услышать ТАКОЕ от ровесницы своей дочери, которая никогда бы и ни за что на подобный шаг не пошла? Или пошла, если бы возникла необходимость, и потому миссис Аббот побелела от ужаса, едва это осознав?

– Мы не маглы, – подал голос мистер Аббот. – Нас не так легко лишить памяти. И мы всегда помнили, Ханна, какая цель стоит перед вами. Помним и сейчас.

– «Перед вами», – гневно повторила Ханна. – Если бы вы отказались принять сторону Волдеморта, эта цель стояла бы перед нами всеми, а не только передо мной и моими друзьями, – она кивнула в сторону Гермионы и Виктора.

– Ты эгоистична! – рявкнул ее отец. – Мы поступились честью ради тебя…

– Я этого не просила, – отчеканила Ханна, вскакивая на ноги.

Описав несколько кругов вокруг гостиной, она остановилась, тяжело дыша. Гермиона смотрела на нее во все глаза и все острее чувствовала желание сбежать отсюда – потому что ей было неловко и стыдно смотреть на Ханну. На такую Ханну – раскрасневшуюся, с растрепавшимися волосами, блестящими от слез злыми глазами и невольно выставленным напоказ бессильным отчаянием. Но уйти отсюда сейчас значило бы показать себя малодушной, поэтому Гермиона просто привычно уже опустила глаза и искоса взглянула на Виктора, чтобы убедиться: он, так же, как и она, пытается видеть, но не смотреть.

– Я этого не просила, – ослабевшим голосом повторила Ханна.

Ей никто не отвечал. Алина Аббот по-прежнему стояла у окна, кусая губы до крови и выворачивая, едва не ломая тонкие пальцы (куда делось перо?), Эдгар Аббот с лицом морально выпотрошенного человека сидел на диване, подавшись вперед и глядя куда-то в пустоту перед собой.

– Что он пообещал вам взамен? – тихо спросила Ханна, запрокинув голову к потолку.

Пауза растянулась на вечность: в ней были слышны только тяжелое дыхание мистера Аббота, хруст пальцев его жены и тиканье настенных часов. Гермиона нервно сглотнула.

Наконец Алина шагнула навстречу дочери.

– Тебя амнистируют, – бесцветно произнесла она.

Новая пауза была наполнена потрясенным молчанием Ханны и покорным ожиданием, отразившимся в глазах обоих ее родителей. Мистер Аббот тяжело поднялся и приблизился к двум застывшим, словно статуи, женщинам.

– Значит, вы сдались по-настоящему, – прошептала Ханна и разрыдалась совершенно по-детски.

Мистер Аббот, чьи глаза ещё пару минут горели негодованием, резко притянул ее к себе и прижал к широкой груди. Ханна затряслась в конвульсивном плаче, сминая дрожащими пальцами полы его домашнего халата, а он стоял, неловко водил рукой по взлохмаченным белым прядям и что-то приговаривал, успокаивая ее, словно малое дитя. Миссис Аббот смотрела на эту картину, широко распахнув глаза и плотно сжав губы. Руки ее по-прежнему продолжали жить своей жизнью: она сжимала и разжимала пальцы, выворачивала кисти под неестественными углами, поднимала их, опускала… Гермионе казалось, что она наблюдает какую-то тяжёлую внутреннюю борьбу.

В конце концов Алина замерла, в почти молитвенном жесте сложив ладони на уровне груди. Ее лицо было обращено к мужу, но его глаз Гермиона не видела. Различила лишь перемену во взгляде миссис Аббот, которая стремительно случилась в процессе их немого диалога – только что она была натянута как тетива и полна мучительных сомнений, а тут вдруг расслабилась и оттаяла. Теперь ее облик выражал не ужас и отчаяние, а только спокойную решимость. Подавшись вперёд, женщина ласково погладила Ханну, которая продолжала рыдать в объятиях отца.

– Я сейчас вернусь, – мягко произнесла миссис Аббот и, бросив короткий настороженный взгляд на Гермиону, которая тут же подобралась, исчезла в дверном проеме, за которым не было ничего, кроме темноты.

– Сядь, Ханна, – мистер Аббот заставил дочь опуститься на диван. Отстранив ее от себя, он заглянул ей в глаза. Гермиона невольно отметила, как схожи их профили.

– Вы сдались… – продолжала шептать Ханна, всхлипывая и утирая слезы рукавом.

– Я бы ни за что на это не пошел, если бы ты не была частью моего сердца, – пылко произнес Аббот, постучав себя подушечками пальцев по внушительной грудной клетке. – Ханна, пойми, мы не могли иначе…

Вернулась Алина, неся в руках стакан с водой. В том, как она шла, как смотрела на этот стакан, как крепко сжимала его обеими ладонями, было что-то такое, что Гермиона в очередной раз за этот час почувствовала, как не нравится ей все происходящее. Но в чем была загвоздка, она не смогла бы сказать никогда в жизни.

– Ханна, – тихо позвала миссис Аббот.

Ханна обернулась и, всхлипывая, безропотно приняла из рук матери стакан с водой. Интересно, подумалось Гермионе, откуда взялась традиция непременно предлагать выпить воды плачущим и страждущим? Возможно, в другое время этот вопрос заинтересовал бы и Ханну, но сейчас она судорожно припала к источнику живительной влаги и глотала так жадно, словно сутки ничего не пила. То, что произошло дальше, Гермиона потом ещё долго не могла вспоминать без стыда. Без стыда за собственную глупость.

Когда на дне стакана осталось лишь несколько капель, Ханна вдруг замерла с озадаченным видом, словно человек, который осознал, что в порыве жажды опрокинул в себя стакан ненавистного ромашкового настоя вместо любимого зеленого чая. Словно в замедленной съёмке, она неторопливо посмотрела на мать, неверяще оглядела ее всю, как будто видела впервые, затем попыталась повернуться к отцу, но не успела. Ее веки захлопнулись, из ослабевших рук со звонком выпал стакан, сама она стремительно повалилась набок. Мистер Аббот мягко подхватил ее и аккуратно уложил на диван.

Гермиона подскочила как ужаленная, выхватив из кармана куртки волшебную палочку. Следом за ней поднялся Виктор, который – она в этом нисколько не сомневалась – до сих пор не понял, во что они вляпались.

– Вы усыпили ее! – дрожащим голосом крикнула Гермиона, поочередно наставляя палочку то на Алину, то на Эдгара.

Ханна безмятежно спала.

– Неужели мы поступили со своей дочерью хуже, чем ты – со своими родителями, Грейнджер? – холодно спросила миссис Аббот, сжимая ладонями безжизненную бледную руку девушки. Она смотрела на острие наставленной на нее палочки почти равнодушно.

– Она вам не простит этого, – замотала головой Гермиона, переступив с ноги на ногу.

Руки Виктора крепко обхватили ее плечи. «Надо уходить сюда», – выдохнул он ей на ухо.

– Нет, мы не уйдем без Ханны.

Как она могла вернуться в штаб без нее? Что она скажет Невиллу? Что она скажет всем?

– Мы не уйдем без Ханны, – повторила она, сжав палочку.

– На нашем доме сторожевые чары, – мистер Аббот сдвинул брови. – Любое боевое заклинание – и авроры будут тут как тут. Ханна останется с нами, Грейнджер.

– Это подло! – воскликнула Гермиона. – Она возненавидит вас за обман! Вы будете всю жизнь жалеть о том, что сделали… И мы не можем...

– Грейнджер! – едва ли не проревел Эдгар, взлетев с дивана и рванув к ней. Гермиона испуганно отступила и уткнулась спиной в грудь Виктора – и на какую-то долю мгновения ей стало спокойнее.

– Не пытайся нами манипулировать, – чуть спокойнее продолжил Аббот, тяжело дыша – Гермиона видела, как ходит ходуном его могучая диафрагма, – Ханна наша дочь, и мы сами с ней разберемся. Мы сумеем объяснить ей, почему все произошло так, а не иначе. И почему это правильно. А вы – не лезьте.

Он подошёл ещё ближе, так, что палочка Гермионы упёрлась ему в живот. Но мужчину это не беспокоило. Гермиона нервно сглотнула, заглянув мистеру Абботу в глаза – яркие, горящие, беспощадные.

– Мы всегда были на стороне Дамблдора. Всегда сочувствовали его идеям. Вашим идеям. Но пока жив был Орден Феникса и вся старая гвардия, ещё можно было на что-то надеяться… А вы… Птенцы, глупые, но очень храбрые, самонадеянные птенцы. Вы уже пять лет пытаетесь отменить свершившийся исторический факт… И, может, у вас бы и получилось, если бы вами не руководил ровесник Ханны, этот чистопородный юнец, которому ничего не грозит даже в случае провала… Вы не протянете долго, Грейнджер. И вас лучше понять это сейчас, чем за миг до гибели.

– Вы могли бы нам помочь. Вы, такие мудрые и опытные, – процедила Гермиона.

Аббот не ответил, лишь продолжал сверлить ее взглядом.

– Эдгар, – позвала миссис Аббот. – Эдгар, пусть они уходят. Уходите, – она смотрела на них, и Гермиона не увидела в ее взгляде ничего, кроме отвратительной жалости – жалости, которая обычно появляется в глазах людей, спешно покидающих палату смертельно больного родственника, лишь бы не смотреть, как он умирает.

– Уходите, – повторил слова жены мистер Аббот. – Наш долг – отпустить вас с миром. Никто не узнает о том, что вы были здесь, только уходите обратно, к своим. И про Ханну забудьте.

– Как благородно с вашей стороны, – скривилась Гермиона.

– УХОДИТЕ! – заорал Эдгар. – И больше. Никогда. Сюда. Не. Возвращайтесь!

Дальше все было как в тумане. Гермиона пыталась ещё что-то сказать, рвалась к Ханне, потом, отчаявшись, кричала и проклинала Абботов, но все было напрасно. Эдгар и Алина достали палочки и встали нерушимой стеной между спящей дочерью и гостями, их взгляды горели мрачной решимостью, и если бы с палочки Гермионы, сорвалось хотя бы одно заклятие, остатки их лояльности Сопротивлению развеялись бы окончательно и бесповоротно. Но Виктор сумел вовремя выхватить оружие из ее рук и, несмотря на активное сопротивление, вытащить в предрассветный ноябрьский холод. Гермиона сдалась, обнаружив себя стоящей у запертой изнутри калитки. Прижавшись лбом к мокрым металлическим прутьям, она горько заплакала.

– Гермиона, – тихо позвал Виктор, легко коснувшись ее плеча.

Она не ответила. Да и что отвечать?

– С Ханной все будет в порядке, она осталась с родителями…

Гермиона всхлипнула.

– Думаю, они знают, что делают… – продолжал Виктор.

Скрипнув зубами, Гермиона ударила кулаком по витиеватой решетке.

– Зато я не знаю, что делать! – она обернулась к Краму. – Ты понимаешь, как я сглупила? Мне надо было сразу идти к Невиллу, а не играть в благородство. Я думала, что поступаю правильно, но мне не хватило мозгов сообразить, чем это все может закончиться!

А ещё Гермиона не могла понять, чего в ней больше – скорби о потерянной навсегда соратнице или искреннего сочувствия семейству Абботов, которому предстояло пройти через жесточайший кризис доверия («а может, они последуют твоему примеру и просто выжгут ей часть воспоминаний, а, Гермиона?» – ехидно шептал внутренний голос)? Или она просто-напросто до ужаса боится того момента, когда ей, правильной, умной и рассудительной Гермионе, придется посмотреть в глаза Невиллу и всем членам штаба и признать своё полное фиаско? «Дорогие друзья, вам придется закидать меня камнями, предать вечному позору и избрать новый мозговой центр».

– На мне тоже есть вина, – мрачный голос Виктора отвлёк Гермиону от самобичевания. Она не смогла сдержать нервный смешок.

– Нет, Виктор, ответственность за все, что случилось, несу исключительно я. Это я здесь – главная идиотка. Верни мне палочку, – обнаружив, что ее карманы пусты и вспомнив, как Виктор выхватил из ее трясущихся пальцев волшебную палочку, Гермиона вновь ощутила, как к горлу подступил ненавистный комок. Она опять расплакалась. И даже не успела возмутиться, когда Виктор, тяжело вздохнув, притянул ее к себе.

– Надо уходить, – пробормотал он где-то совсем рядом, настолько рядом, что Гермиона щекой почувствовала его горячее дыхание.

Резко придя в себя, она высвободилась из его объятий и устало повторила, осушая щеки тыльной стороной рукава: «верни мне палочку».

Возвращаясь на тот самый холм, с которого они часом ранее наблюдали за утопающим в ночном мраке домом Абботов, Гермиона и Виктор молчали. Она не знала, о чем размышлял сумрачный болгарин, более того, у нее с трудом получалось разобраться в ворохе собственных истерически кричащих, обвиняющих, проклинающих мыслей. Они хаотично толпились в ее мозгу, перемежаемые яркими образами-картинками: длинные пальцы, ломающие карандаш, нервический излом тонких запястий, виновато-благоговейный взгляд, обращённый вглубь прозрачного водоворота в простом стеклянном стакане, закатывающиеся белки глаз Ханны…

А потом – палочка. Ее, Гермионы, волшебная палочка, которая оказалась совершенно бесполезна. И это ледяное «неужели мы поступили со своей дочерью хуже, чем ты – со своими родителями, Грейнджер». И безудержный львиный рев Эдгара Аббота, который до сих пор отдавался в ушах громовыми раскатами.

– Может, разбудим наших, вернёмся с подкреплением и заберём Ханну? – вдруг выпалила Гермиона, когда они остановились на вершине пригорка, и сама поразилась тому, какую несусветную глупость выдала.

– Гермиона… – почти сочувственно протянул Виктор и ткнул пальцем ей за спину.

Обернувшись, она ничего не увидела. Дикие осенние луга, чернеющие в ночи, и ни единого намека на то, что здесь когда-либо жили люди. Гермиона покачала головой и закусила губу.

– Идём отсюда, – в очередной раз проглотив противные соленые слезы, сказала Гермиона и тут же почувствовала, как ее ладонь обхватили горячие сухие пальцы.

Они аппарировали.