Комната в доме

Прошло почти восемь месяцев. И я научилась, почти научилась, жить по-новому.
Первое время было тяжело. Когда мне рассказали о смерти моей дочери и зятя (я сейчас даже не помню, кто именно тогда ко мне приходил), все, что я могла сказать, было: «Заберите Тэдди. Заберите его. Я не могу сейчас за ним ухаживать». И его забрали. Я не знала, кто и куда, но его забрали и пообещали, что за ним присмотрят. Мне что-то говорили, о чем-то спрашивали, но мне нечего было ответить. Я отмахивалась от их сочувствия, как от назойливых мух. А когда все ушли, я, наконец, закрыла дверь и расплакалась.
Потом были похороны. Я что-то объясняла, решала какие-то вопросы, подписывала какие-то бумаги. Но потом я вернулась домой и, как старый алкоголик открывает бутылку огневиски и приканчивает ее в одиночестве, так я упивалась своим горем.
Так продолжался целый месяц. Друзья и знакомые приходили, следили, что бы я ела и меняла одежду. А еще они неизменно предлагали мне поговорить «об этом». Я отказывалась. Я не хотела! Я не могла! Я не понимала, о чем они хотят разговаривать. Моя единственная дочь мертва, и я не вижу здесь темы для разговора.
Особенно настойчивой была Молли Уизли. Она приходила минимум два раза в неделю и рассказывала мне о своем сыне Фреде. Наверное, этим она хотела сказать, что понимает меня, что мы в одной лодке. Но у нее осталось еще шестеро детей и муж, а я потеряла всю свою семью! Мне хотелось убить ее! Швырнуть в ее авадой. Или хотя бы просто крикнуть ей в лицо: «Мне плохо! Моя дочь мертва! Моя маленькая девочка, которую я носила под сердцем и качала на руках, мертва! И мой муж тоже мертв и он не может обнять меня и утешить! Какого тролля, я должна выслушивать о твоем сыне? Иди к своей семье, пусть они тебя пожалеют! У меня нет сил жалеть еще и тебя!» Но я, конечно же, не кричала. Меня слишком хорошо воспитали. Меня учили, что горе и слабости нужно прятать в самой темной комнате дома. И я прятала.
А еще меня навещала Флер Уизли. Мы не были знакомы раньше, но, как оказалось, именно они с Биллом присматривали за Тэдди. Француженка щебетала без умолку, но, в отличие от Молли, ее слушать было приятно. Она рассказывала мне о Тэдди, о том, что он уже держит головку, что меняет цвет глаз и волос по нескольку раз в день и уже научился менять форму ушей.
- Такой славный р’ебенок. Тепер’ь я понимаю Молли. Я тоже хочу иметь мнооого детей.
И тогда я поняла, что если я хочу растить своего внука, целой комнаты для горя будет слишком много. Мне придется постараться и уместить его в один шкаф.
В начале июня я твердо решила начать новую жизнь. Я наскоро сделала ремонт в одной из комнат и забрала Тэдди у четы Уизли. Наивная! Такие раны не лечатся так скоро!
Я снова спустилась в ад.
Бедный малыш! За свою короткую жизнь он видел слишком много пусть и заботливых, но чужих людей. Он не узнавал меня и плакал ночи напролет. Я в забытьи называла его то доченькой, то Дорой. Когда под утро малыш затихал, я забывалась тревожным сном. Меня не мучили кошмары, мне вообще ничего не снилось. Я просто проваливалась в забытье, что бы потом вновь проснуться от детского крика.
Однажды, взглянув в зеркало, я испугалась. Оттуда на меня смотрела моя сестра Бэлла. Убийца моей дочери Бэлла. Я разбила зеркало и выбежала из ванной, не обращая внимания на крики Тэдди, доносившиеся из детской. Я отыскала на прикроватной тумбочке свою палочку и резко, без всяких сожалений, стала срезать свои спутавшиеся волосы почти под самый корень. Когда пушистый мягкий комок лежал у моих ног, я успокоилась. Вернулась в ванную. Восстановила зеркало. Умылась. Провела рукой по непривычному неровному ежику.
Вот так правильно. Я не Бэлла. У меня нет спутанных волос и нет сумасшедшего взгляда. В соседней комнате плачет ребенок, который нуждается в матери. И я буду ему матерью. Я не Бэлла, я Меда. Я буду Дорой, если это понадобится.
Когда через пару дней меня навестила Молли, чтобы снова поговорить о своем сыне и моей дочери, она была в шоке. Еще бы! Ведь свои криво обрезанные волосы я еще и выкрасила в ядовито-розовый цвет.
Молли явно поделилась своим наблюдением. Все знакомые вдруг стали навещать меня по очереди, связываться через камин. Наверное, они думали, что я схожу с ума, и боялись за ребенка. Но мне было плевать на их чувства. Тэдди наконец успокоился. Он мог часами рассматривать мою новую прическу. Он тянул ко мне ручки и улыбался. Может в нем всколыхнулись какие-то ранние воспоминания о маме, может он просто вошел в тот возраст, когда дети учатся удерживать взгляд, и радовался яркому пятну. Но, что не менее важно, я и сама успокоилась. Постоянные гости, которые засиживались порой до самого вечера, перестали меня раздражать. Я вдруг поняла, что могу улыбаться. Я даже нашла в себе силы посочувствовать Молли.
Словно, вместе с волосами я отрезала от себя все то, что связывало меня со старой жизнью и моей семьей: Тэдом, Дорой, Ремусом, Бэллой. Для меня началась новая жизнь. И в этой жизни я не теряла свою семью. Просто теперь моя семья состоит только из Тэдди. В прошлой жизни я думала: как жаль, что Тэдди не родился на месяц позже, тогда беременная Дора осталась бы дома и Ремус скорее всего тоже. В этой жизни я думаю: как хорошо, что Тэдди вообще родился.
Прямо сейчас я замираю на несколько минут в коридоре. В гостиной Гарри и Билл обсуждают квидич, а беременная Флер играет с Тэдди. На ее лице такая же загадочная улыбка, что была у Доры год назад. Все же рождество – семейный праздник, и что-то болезненно шевелится у меня в груди. Но, я не буду об этом думать. Это не первое рождество без Доры. Вовсе нет. На самом деле, это мое первое рождество с Тэдди. И оно не должно быть омрачено печалью.
Последний вздох, и я шагаю в гостиную навстречу яркой наряженной елке, навстречу своему внуку и друзьям, навстречу новой жизни.