глава 2

Она плакала. Драко грустно посмотрел на нее, спрятавшую лицо в ладони и вздрагивающую.
- Гермиона, я… - он протянул руку, ставшую очень толстой из-за намотанных бинтов и коснулся ее плеча, - если бы я смог, я бы…
Гермиона отдернула плечо и подняла на него полный муки взгляд.
Малфой испугался, что сейчас она спросит: «Почему он, а не ты? Почему он сгорел, а ты остался жив?!».
Но, разумеется, он немного не учел ее характерных особенностей.
- Почему он не воспользовался палочкой? – в сотый раз задала вопрос гриффиндорка. Драко в сотый раз ответил:
- Потому что он помутился рассудком после Круциуса. Этот чокнутый Уизли…
Это было неверным ходом.
Из глаз Гермионы потекли крупные слезы.
«А по мне бы так кто-нибудь страдал?» - мелькнула мысль у Драко в голове.
Он жестко сказал:
- Да, Грейнджер, этот ваш Уизли был действительно чокнутым. Ты не хочешь в это верить, но он предал вас. Он метнулся на сторону Ты-знаешь-кого.
- Это было заклятье Империус, - бледным подобием своего обычного голоса прошептала Гермиона. Малфой резко качнул головой:
- Это не доказано. Тот-кого-нельзя-называть в который раз куда-то сбежал.
- Даже ты, его верный вассал, не знаешь, куда? – все-таки какая-то доля язвительности в ее голосе осталась. Драко искренне возмутился:
- Я – не его верный вассал!
- Да, ты вовсе не верный.
- Грейнджер!
- Что?
- Хватит!
- Что «хватит», Малфой?! Ты хочешь сказать, что вовсе не был Упивающимся Смертью, что не служил преданно Сам-знаешь-кому?
- Нет! Пойми, Грейнджер, он угрожал смертью мне и моей семье! Как ты не догадываешься об этом?!
- Ты знаешь, сколько семей погибло из-за тебя? – тихо, а оттого так страшно прозвучал ее вопрос. Драко судорожно дернул шеей, внезапно опять вспомнив запах горелой плоти, дикие глаза Уизли, когда тот направлял палочку прямо ему в сердце, крик его матери…
Глаза вдруг стало жечь, в груди сжался горячий узел, который давил и не давал дышать. Солнечные лучи, изрезавшие больничную палату, неожиданно стали очень яркими, яркими до боли.
Он откинулся на подушку и тупо уставился на свои обмотанные бинтами руки. В голове, как мотылек о стекло, билось слово «Смерть-смерть-смерть-смерть-смерть-смерть…».
Смерть пришла к ним вместе с тем, кого нельзя называть. Вернее, он принес эту смерть. Беззубая карга взмахнула своей косой – и полилась кровь. А карга пила кровь, захлебывалась ею и хохотала так громко, что этот смех отдаленным громом слышали даже люди.
Этот смех и сейчас звучал в ушах Драко Малфоя.
И он слышал слезы – тихие, сдавленные, почти беззвучные, отчаянные. Это было почти так же страшно, как их видеть.
Гермиона опять не смогла удержаться – слишком остра боль, слишком многое напоминало о происшедшем. Даже взгляд на стены лазарета напоминал о тех днях, когда Гарри лежал тут, когда она с Роном – в сердце воткнулся горячий нож – приходила к нему, рассказывала обо всем, как они смеялись, шутили…
А теперь этого всего нет. И никогда не повторится. Хотя, «никогда» - не слишком ли громкое слово для нашей короткой жизни? Но таких друзей, как Рон и Гарри, в жизни Гермионы Грейнджер больше не будет. Это факт. С этим надо смириться.
Но как же больно…
До ее плеча что-то дотронулось. Она подскочила и отдернулась, вскинув покрасневшие и опухшие от слез глаза. Оказалось, что это Драко приблизился к ней, и сейчас ласково положил ей руку на плечо. Она никогда не думала, что он мог выглядеть таким… Таким сочувствующим, таким понимающим, таким человечным, в конце концов. Может, она забывает, что он тоже человек?
В горле закололо, запершило, стало комом, потянуло вниз, трансформировалось в одуряющее жжение в груди и в конце концов вылилось потоком горячих безутешных слез.
Все ощущения, кроме опустошения, куда-то канули, она не понимала, кто она, что она и где находится. Единственное, что было в голове – это какие-то черные, сумбурные образы…
Если бы сейчас кто-нибудь заглянул в лазарет, он бы увидел странную картину – Драко Малфоя, сидевшего на кровати, и Гермиону Грейнджер, прижавшуюся к нему. Девушка вздрагивала, не в состоянии остановить слезы, да и не понимая, зачем это нужно; руками с обгрызанными ногтями – в противовес аккуратным ладоням, иногда измазанным чернилами – она все сильнее обнимала его, будто пытаясь найти опору в этом хаосе мрака и медленно подползаюшего сумасшествия… Перебинтованная рука Драко ласково поглаживала ее по спутанным волосам – будто сейчас ей было дело до внешности – а на губах парня, как бы это не парадоксально выглядело, скользила легкая, совсем не слизеринская улыбка…

Обоим было плохо. Оба потеряли близких и родных людей. Оба не знали, как жить с этим дальше. Но жить-то дальше надо, или я ошибаюсь?
Никто так и не узнал, что Гарри убил Драко… Хотя нет, фактически Гарри убил огонь. Драко просто не дал ему возможности спастись, просто не отдал палочку, просто не воспользовался своей, просто дал погибнуть… Вот так все просто – а теперь Гарри Поттера, того-о-ком-говорил-весь-волшебный-мир-с-момента-его-рождения, не вернуть, никогда не вернуть.
Гермиону это убивало.
Драко это угнетало.
Слегка.
Она страдала, не скрывая этого и не находя в себе сил справиться.
Он размышлял, стараясь раставить все по местам.
Но кое-что не влезало в свое место вон там, на полочке.
Он не мог понять своего поведения тогда – или просто не хотел разобраться в круговороте эмоций и мыслей, возникающих при напоминании о том страшном дне… Почему же он все-таки так сделал? Почему?
Пора перестать прятаться за отговорки типа «я – слизеринец, он – гриффиндорец. Убей гриффиндорца – спаси планету», так как это глупо, по-детски и не соответствует серьезности происшедшего. Пора перестать прятаться за ненависть, за детскую, давно и нежно взращиваюмую ненависть – так как он сделал это не из-за ненависти.
В голову пришла старая как мир поговорка «Шерше ля фам».
А что ее искать?
Вот она совсем рядом, захлебывается слезами на твоей больничной пижаме.
Любимая…