дуэли проза

ДК (дерьмовая проза)
* * *
После матча за Суперкубок Англии «Челси» - Манчестер прошло два часа. На улице стемнело, освещение бара было рассчитано только на стойку с бухлом. И я сидел в полумраке, за столиком у стены, в чёрной рубашке, в окружении вонючих футбольных фанатов. Передо мной сияла высоченная витрина, недвусмысленно намекая, чем я должен наполнить свой вечер.
По правде говоря, я пил вермут с апельсиновым соком. Знаете, это как переплывать озеро, имея спасательный жилет или лечь на рельсы Трансполярной магистрали. Я не напивался, потому что через несколько минут на меня будет глазеть весь бар.
Расстегнув пуговицы и закатав рукава рубашки, я легко перешёл на вторую бутылку. При этом, я постоянно думал, что просто непозволительно использовать в стихах слова, вышедшие из употребления. Это в чистом виде некрофилия. Раздражённо выпил и потянулся за соком. Я часто думаю о подобной ерунде, знаете, моя девушка, бывшая девушка, вон за тем столиком, филолог и мне не раз приходилось печататься в их университетской газете в компании со всеми этими прыщавыми урилами.
Яркий пример - был там недавно стих «Пробуждение». «Пробуждение» - саркастично пробормотал я, наполняя очередной бокал. Если представить условия, что в жизни кто-то разговаривает со мной, а я из его речи услышу одно только это слово, то я подумаю, что этот человек либо проповедник секты либо хренов патриот. Я бы заставил этих мудаков заниматься сексом друг с другом, честное слово. Я ненавижу всякие такие слова, проповедников и патриотов.
Как раз автор «Пробуждения» - нынешний парень моей бывшей. Мои стихи - полное дерьмище, но этот хрен, даже с моей самооценкой, писал ещё хуже. При этом он имеет наглость держать свою морду возвышенной и поэтичной. Я её часто вижу последние три часа. Он и моя бывшая сидят в метрах двадцати от меня. Они оба болеют за «Челси», придурки.
Это было удобно, что он сразу встал, как услышал, что я пришёл его бить. Я ненавижу поднимать этих трусливых засранцев – они цепляются ногами за стулья, а если не завернуть рукава – хватаются за них и срывают пуговицы. Мать постоянно спрашивает «какого хрена ты делаешь с пуговицами?!» Всегда закатывайте рукава перед дракой.
Эта дура с филфака кричала «что вы делаете? не надо, не надо!» Она, само собой, думала что эта драка из-за неё и тоже веселилась. Он всё пытался разбить мне нос, а я хватал его за руки, разворачивал и давал пинки, громко говоря
- Этот тебе за «Блаженную»… этот за «Счас-ти-е»… а этот за «Пробуждение», вали в свой девятнадцатый век, Пушкин
* * *
Историки, пользуясь данными археологии, этнографии и литературных источников установили, что в средневековом городе люди жили в среднем тридцать лет. Вы уже не задумываетесь, но во многих старых сказках - о Робин Гуде, Нибелунгах, Тристане и Изольде старики поштучны. Медиевисты отмечают, что в Средневековье никто не помнил своих бабушек. За исключением внуков Алеоноры Аквитанской.
Возьмём средневековое поселение в западной Европе. Город являлся фабрикой, инкубатором и рассадником эпидемий. В этом нет ничего удивительного: господа рыцари справляли малую нужду в свои доспехи, а находясь в одежде поудобнее - куда-нибудь на стену замка. Находясь внутри его, а не вне. Прекрасные дамы задирали юбки и мочились в уютных тёмных уголках своего родового каменного жилища. Это манеры высшего света. А вы знаете откуда пошла традиция оставлять в городе кусочек леса? В средневековом городе парк выполнял функции общественного туалета. Всё лишнее дома - выбрасывалось и выливалось на улицу. Если вы жили восемьсот лет назад в Италии, наверное много раз слышали, как кто-то с улицы материт вас за вылитые на него нечистоты.
Само собой, тогда вы видели, что всюду сновали крысы, чувствуя себя на своей планете. Инквизиция, расправившись с учёными, еретиками, шумными соседями, выделявшимися женщинами - слишком красивыми или слишком страшными, перешла на кошек. Считалось, что это либо обратившиеся ведьмы, либо их демоны-помощники. Кошек сжигали на кострах, четвертовали, топили, убивали вилами, а иногда постановлением суда обязывали покинуть город. Один немецкий герцог посадил дюжину чёрных котов в клетку, привязав их хвостами к верёвкам, которые, в свою очередь соединялись с клавишами органа. Эту музыку он называл дьявольской, и тешил своё тщеславие, тем, что сам Люцифер играет ему по вечерам.
С развитием медицины, биологии и других наук, продолжительность жизни стала увеличиваться. Неуклонно, слепо, неведомо куда. Сейчас в относительно цивилизованных странах детьми считают людей 18-21 года. А ещё в 30 годы ХХ века в чувашских деревнях на 4-летних детей ложились обязанности вышивать, ткать, присматривать за младшими, пасти скот, быть со взрослыми на сенокосе, посадке и уборке урожая. Жизнь была слишком коротка и слишком наполнена трудом, чтобы сунуться в сферу искусства, а иногда даже для того, чтобы узнать о нём.
Сегодня жизнь человека растянулась. Безработица, феномен для Средневековья, часто охватывает до 10% трудоспособного населения. Да и сама работа требует меньшей затраты сил. Огромное количество бездельников стали философами. Художниками. Писателями. Вы сидите в своих удобных креслах, возможно даже на своей работе и думаете, которую сторону вам занять - добра или зла. Потом вы думаете, что одно не может существовать без другого и выбор хоть и необходим, но не имеет смысла. И, наконец, вы понимаете, что лично вас невозможно вписать на чёрную или белую сторону. Вы улыбаетесь. Вы поняли истину. С обратной стороны вашей глотки, куда-то вниз, к рудименту хвоста, разливается эйфория. Вы щелкаете на ярлык фотошопа и сосредоточенно, зная своё дело, завершаете работу - оригинальную, свежую, неповторимую. Признание близко. Его никто у вас не украдёт. Вы пишите (с) 2005 CHRISTIAN OSER. THE CHOICE.
* * *

Ужасные карамельные замки... (с) Ф. Бенитес Рейес

Лампа освещает комнату ровно на столько, чтобы тебе, полулежащей почти под ней, можно было читать. Кончики твоих волос ложатся на страницы, а когда ты перелистываешь книгу, её задевают широкие рукава мужской рубашки.
И тут, в первом часу ночи, приходит sms. Ты берёшь зажёгшийся телефон и читаешь текст под неизвестным номером.
"Вспомни".
Нечто, хранившееся в гнилых подвальных пыточных камерах пряничного домика твоего сознания, вдруг, спустя годы, ожило и дёрнулось. И на этот раз цепи самоконтроля не выдержали. Пульсирующий холодок ожил в твоём изнеженном теле.
"Какого хрена?", шепчешь ты, стоя на коленях, пошатываясь на мягкой кровати.
Но это может быть только одно. Это человек, которого на самом деле не было. Ты вспоминаешь его ник, имейл, контакт, буквы, составлявшие слова, которые составляли то, над чем ты смеялась и плакала... Даже его голос. Всё то, чего не было.
Старый пикап едет по грунтовой дороге, похожей на тоннель из-за низко склонившихся деревьев. Дом на склоне поросшей лесом горы. Его свитер, пропахший клюквой. Ночь, в которую вы оба заболев, съели банку варенья и полпачки обезболивающего. Смешные домовые, приходившие к вам той ночью. Окрашенный сентябрём осинник и речка за запотевшим окном. Когда-то белая печь в твоих рисунках. Шорохи на чердаке. Никогда не стрелявшее ружьё в углу у входа.
Всё то, чего не было.
И, тем не менее, ты снова всё вспомнила.
Ты стоишь на коленях в кровати, опустив голову к дисплею телефона во влажной руке и шепчешь:
"Пошёл ты к чёрту"
* * *
Наверное, к этому дню ты стала главным инфо-менеджером какого-нибудь крупного издательства. Да, с моими способностями в этом нет ничего удивительного. Я даже думаю, у тебя теперь есть свой шофёр, и он сейчас везёт тебя домой по сырой от вечернего дождя брусчатке. Кстати о доме. Ты, скорее всего, живёшь в самом старом, если не считать пары-тройки соборов, доме в центре. И тебя, конечно же, раздражают эти придурковатые туристы постоянно фоткающиеся внизу. Но, не смотря на всю явную лафу, я знаю, что сейчас у тебя в сумочке таблетки атропина. Поэтому мы скоро встретимся.
Зашумели ключи в замке, скрипнула дверь. Ты легко выбралась из туфель, потом сбросила палантин, на ходу расстегнула застёжку и через несколько шагов с тебя соскользнуло платье. На кухне ты поставила рядом с собой сумочку, набрала стакан холодной воды и стала пить большими глотками. За тобой, освещённые тусклыми уличными фонарями, на столе грустно начинали вянуть букеты цветов. На большинстве из них открытка с указанием отправителя не была прочитана. Ты и так прекрасно знаешь цветочные вкусы своих поклонников, безвкусицу коллег и враждебную оригинальность подчинённых. Зеркальный потолок покорно отражал и тусклый фонарный свет с улицы, и едва вянущие цветы, и тебя, молча проводя свои параллели.
По тихой кухне разнёсся стук быстро опущенного стакана. Твоя рука потянулась к сумочке и достала из неё атропин. В баночке 100 небольших белых таблеток: ты высыпала их на стол и отсчитала 20 штук.
…Внезапно все пиявки, преследовавшие тебя последние минуты, заползли под плинтус и в щели уже не идущего волнами паркета. Ты обнаружила, что вместо их червеобразных тел рвёшь на себе колготки и бельё. Комната перестала дрожать, шкаф величественно приземлился на пол, воронка в другой мир в окне застыла и, уже напоминала вангоговское небо. Вот только зеркало в шкафу не отражало тебя. В нём была я.
- Не ожидала?
- Кто ты? – ответила ты вопросом на вопрос и сжала в кулаке клок-сеточку.
- Я – твои первые 18 лет. Но совсем уже не ты.
- Откуда ты взялась… и как? – ты подошла ближе и присела.
- Я всегда была здесь. В зеркалах, когда на них никто не смотрел. В чьей-то памяти. Где-то у тебя в голове, - объясняла я удивлённой, но не очень-то испуганной себе, - Посмотри, как я была красива. Посмотри на этот волшебный лес за моей спиной.
Мы прикоснулись к холодной поверхности зеркала – ты с одной стороны, а я с другой, 12 лет назад. Ты пристально меня разглядывала, и, конечно же, вспоминала мою жизнь.
- Давно хотела тебя спросить, - продолжила я, дав тебе насладиться когда-то собственным телом и воспоминаниями о моей жизни, - почему ты стала такой? Почему ты живёшь в городе? Почему работаешь тем, кого презирала? Почему отказалась от мечты? Где твои гриндора?.. Когда ты честно улыбалась?.. Ты хотя бы помнишь от чего могла это делать? Послушай… мне очень плохо, из-за того, во что я превратилась.
По твоим щекам катились слёзы. Я явно победила Себя-Через-12-Лет. Оказалась и умнее и красивее. Забавно.
- Это было самоубийство…
- Прости, что?
- Это было самоубийство. Помнишь, ту зиму? Это ты выбрала лёгкий путь. Знала, что отказываешься от того, что любишь. Кого любишь. Осталась дома. Притворялась. Пугалась. Закрывала глаза. Дальше эти измены себе и жертвования собой были определены. Я началась с тебя, уже сломавшейся. Из-за твоей трусости я стала такой. Я не ненавижу свою жизнь. Но я не способна здесь что-то любить. И всё из-за глупой трусливой девчонки. Которая вечно винит кого-то, а чтобы не винить себя разделила свою жизнь пополам.

Я вглядывалась в своё точное отражение и впервые в жизни поняла кто я.
* * *
Лекция престарелого профессора. Галстук под его пиджаком с ощущаемой обречённостью повязан немного криво. Ряды одногруппников в аудитории послушно записывают идеи Генри Моргана, великого американского бородача, скрипя ручками и шурша бумагой. Я их всех ненавижу. Кроме, разумеется, Моргана.
К сожалению, все люди, окружающие меня страдают синдромом статиста. Это когда футболисты обороняющейся команды А стоят и смотрят, как атакующая команда Б только что закатила мяч в их ворота. Статичность. Тишина. Смирение. Цыц! Не мешайте другим быть по-настоящему.
Но это меня не устраивает, потому что я хочу войти в историю, хотя бы с чьей-нибудь помощью. Пусть даже это будет помощь от таких сказочных идиотов. И здесь два моих желания рождают фантазию, способную выделить дозу эндорфинов и на такой скучной лекции.
Я отделяюсь от времени и пространства. Я поднимаюсь над одногруппниками и парю под потолком. Все они теперь приняли свой настоящий облик – тусклых восковых фигур, лишь моё тело по-прежнему ярко, но тоже неподвижно.
Я смотрю на определённого идиота, набрасываю на него двадцатку лет, успех, признание, дорогую одежду и страшную автомобильную катастрофу… или теракт… или поработавшего маньяка. В общем, мне подойдёт любая их внезапная смерть. И вот тогда, ко мне в дом начнут стучать журналисты:
«Здравствуйте! Это вы учились с мистером Идиотом?»
«Каким он был с друзьями, сер?»
«Вам есть что сказать?»
О да, мне есть что сказать. У вас волосы на голове встанут. Я расскажу вам таких извращений, оргий и вакханалий в которых мы в с вашим знаменитым Идиотом принимали участие вместе будучи в университете, что вы посчитаете свою юность жизнью монаха затворника.
Каждую лекцию я успеваю изваять две-три фигуры в свой музей. Я дарю этим людям то, о чём они мечтают, я даже могу подойти к ним вживую и сказать:
«Я так хочу чтобы твои мечты сбылись, нет честно, так хочу!»
потому что их мечты - часть моей. В моём Музее восковых Идиотов всё больше и больше народа. Когда я сочиняю им достоверную историю полную взлётов, но всё же окончившуюся ужасающим крахом их фигуры начинают сиять, внизу появляются таблички, куда вписаны основные моменты моей фантазии.
Тут Павлов поворачивается ко мне, а я, рухнув из-под потолка в своё тело, подскакиваю на месте. Он, очевидно, думает, что у меня какая-та нервная болезнь, поднимает брови и возвращается к записи лекции. Двадцать минут до окончания пары. Я ещё успею дать интервью, сидя в удобном кресле с красивыми красными подлокотниками.

* * *

Макар

Мы шли на кражу: пятеро противных двенадцатилетних засранцев. Дворами и скверами к зданию колледжа, огороженного со всех сторон высоченной стеной из бетонных плит. Женёк и Мишка чуть впереди, мы с Макаром и Толстым поодаль. Как и полагалось профессионалам, никаких разговоров о предстоящем. Женёк, как обычно, рассказывал про одного из нас смешные, на его взгляд истории, приукрашивая и добавляя небылиц. На этот раз жертвой оказался я, и мои уши пылали от стыда, когда остальные немилосердно ржали, проходя по пыльной июльской дороге и пиная пустые банки.
Мы обогнули техникум, Макар убрал маскировочную коробку от одной из плит и первым пролез в наш подкоп. Женёк, докуривая подобранный у остановки окурок, дал команду пробираться мне с Мишкой, после чего выплюнул истлевшую сигарету и пролез сам. Толстый не пролезал и, как всегда, остался на стрёме.
За забором мы притихли. Нам открылся он: самый манящий сад в городе, на яблонях которого зрели огромные яблоки. Макар выбрал дерево пораскидистей и с проворством енота забрался наверх. Громким шёпотом Мишка говорил ему в которую сторону лезть, а я стал забираться следующим, намного менее проворно и без особых надежд подняться на верхотуру к Макару. Да, не таких огромных и красивых, но яблок хватало и тут. Я набивал ими карманы – с листьями, ветками и паутиной – позже разберемся. Вдруг раздался громкий лай и басовитый голос сторожа:
— Сучьи дети!
Я летел всего два метра, а Макар махнул, наверное с пяти! Женька уже и след простыл, а Мишка засунул ноги в подкоп и его вытянули за них с той стороны, так что он вылетел как пробка из бутылки. Я сиганул под забор следом, а Макар не успел.
Мы больше его не видели.