дуэли стишки

Я люблю как грибные дожди идут.
Тучи словно степные вожди, и тут:
под воинственный клич надрывный
вдруг на крыши рушатся ливни.
Я сниму с себя скальп бледнолицего
и залягу вдали от полиции,
где грибы набивают в кальяны,
едва собранные на полянах.
И тогда окружусь я экзотикой:
за грибами, большими как зонтики,
будем вместе с индейцами топать,
и курить трубку мира до копоти.
А когда возвращусь я на родину
стану там, ведь не зря это пройдено,
не каким-нибудь хулиганом —
на районе верховным шаманом.

* * *

Что музыка небесных сфер,
когда в тюрьме закрыта дверь?
Твой дикий дух горит в огне,
а демоны сидят в окне,
и смотрят как ты проживаешь жизнь
в обличье небесных крыс.
Замест бухла и сигарет —
надрали маковый букет
и наподобие лузги
лежат несчастно лепестки.
Пол холоден в тюрьме как лёд
и тут же демонов помёт.
Кто выдумал, кто виноват,
кому претенциозный ад
принадлежит, кто Сатана?
Кем эта мерзость создана?

* * *

Как колесо у хомяка сезонов скучный бег.
Я потерял свет маяка — пропащий человек.
Пока вы слушаете джаз Рождественской порой,
я всё ещё листвой прижат, октябрьской, сырой.

Весной для всех поют скворцы, никак их не прогнать.
Мне хочется отдать концы, хоть выпасть из окна.
Ведь сложно слышать и смотреть на то что не люблю
В моей душе давно и впредь звучит осенний блюз.

Июньского заката медь, штормов июльских прыть:
как, если ты в своём уме, Вивальди не любить?
Я видно выжил из ума, Вивальди не люблю:
моя душа звучит сама, она — осенний блюз.

И вот приходит мой сезон в лесах и небесах.
От тлена года отрезвлён, дрожу в его басах.
В осеннем я брожу саду. Тиха моя стопа.
И как на шифр партитур смотрю на листопад.

* * *

Унылым увальнем сижу на табурете,
а стыд не прекращает грызть.
Над будущим моим портретом
летает кисть.

Как зверь в ловушке я сегодня обнаружил,
уже не извернуться, не схитрить —
что все хотят раздеть снаружи,
а ты внутри.

Ни разу на лице не дрогнет мышца,
ни разу я не загляну в глаза,
но на холсте покорно отразиться
моя гроза.

* * *

Волна возвращается к камню,
и пятится непокорно.
Воск от свечей расплавленных
вновь застывает в формах.

Пепел прочитанной прозы
перемещается в почву,
на ней вырастают берёзы,
на них набухают почки.

И люди берёзы пилят,
укладываясь в свой график.
И едут автомобили
из леса, из типографий.

Волна возвращается к камню,
свеча возрождается в воске,
и замкнутыми кругами —
годы на пне берёзки.

* * *

Не сказать "помнишь, крышу многоэтажки..." —
ты валялась в расстёгнутой настежь рубашке,
в наркотическом сне пачки феназепама.
Как мечтали фолловеры из интсаграмма.

Ты не помнишь ни слёз, ни моих поцелуев,
как включил в телефоне своём "hallelujah",
как сверкали над нами огни самолётов,
а весь город внизу превращался в болото.

Я бессовестно рылся, открыв твою сумку,
в хламе косметики, соток, рисунков —
ты парней своих прочих изображала
и я сжёг эту дрянь, что колола как жало.

Я плевал с крыши вниз, и ронял туда слёзы,
кто-то с неба бросал мне заблудшие звёзды,
и пока они тлели как эти бумажки —
я вдевал тебе пуговицы на рубашке.

* * *

Меня переполнила чувственность марта.
Пусть я был пушистым и милым за партой,
и позже ни хитрым, ни злым, ни коварным,
но выпустил когти, и вот я на старте.
Сегодня я честь свою ставлю на карту.
Страдают девчонки и портится карма,
а лишь твержу себе "зис ис Спарта".
Мне скажут: "Ну, Ленка, а этих то, шмар-то,
зачем ты облапал девчонок кошмарных?"
Я гордо отвечу, пеняя на Сартра:
"меня переполнила чувственность марта".
С кошачьей сноровкой и хищным азартом
я в битву за юбки иду в авангарде.
За каждые трусики! Каждый бюстгальтер!

* * *

Сквозь лес сосновый свеж и светел путь.
Ни путника навстречу. Наша вся планета.
И мы идём, читая наизусть
Друг другу самых искренних поэтов.

Легко идёт коньяк "Бахчисарай",
Для встреч таких из горлышка пить норма.
Услышав Пушкина стихают птичьи стаи,
А гады расползаются по норам.

Я у реки наполню чашу табаком,
Всё нервное в душе завяжём в узел.
Над нами сосны шепчут с ветерком,
застыло облако похожее на Фудзи.

В нас юности хмельное торжество,
Мы искры в вечности на миг короткий.
Мы так из будней добываем волшебство,
Как из руды обычной самородки.

* * *

Ты знаешь все Скрытые Двери,
идёшь Потайными Ходами.
Друзья твои — Подлые Звери
и так уже длится годами.
Тебе скоро будет тридцать,
а ты ненавидишь Город,
не можешь остановиться,
бросить лазать по норам,

бросить глотать из склянок
Дурманящие Микстуры,
у Гусениц-Лесбиянок,
грибы забирать для дури.
Похитило твой голос
Дурманящее Королевство.
Кто-то скажет: "скололась",
нет, просто осталась в Детстве.

Не раз я подхватывал тело,
твоё, в своей Рыцарской Роли.
Но между нами, как демон,
всегда был Драгдиллер-Кролик,
ширнуться хотел Чеширский,
Квази закинуться грязью,
и ты убегала на вписки
со мной порывая связи.

Я не дурак обижаться
на то, что ты так поступила.
Сердце зовёт тебя жадно
в последнюю норку — могилу.
Наш мир для тебя был бездушен,
не ровня обычным ты, всем нам,
Аминь. Пусть тебе будет лучше
в любимом твоём, Подземном.

* * *

Когда настанет эта самая пора,
и я подам условный знак накрыв плафон,
тогда никто не станет двери отпирать,
тогда никто не позвонит мне в домофон.
Я собираю щёткой волосы с ковра,
и снова на ладони целый клок.
Идёт какая-то мистичная игра.
Как ты выигрываешь, сидя за стеклом?
Я наливаю два бокала пино-гри
и выпиваю оба в обществе теней.
Я говорю тебе: "давай поговорим",
ты улыбаешься из рамки на стене.
Сыграй и спой на языке глухонемых.
Пошевелись, наверно, тело затекло.
Жаль, что позируем фотографу не мы.
Жаль, что теперь ты лишь картинка за стеклом.

* * *

В нашей жизни так получается,
Что талант - золотые яйца.
Хорошо, если где-то рядом,
У тебя есть курочка Ряба.

Дома голод и холод на улице?
Ты не думаешь жрать эту курицу,
Как сокровище у дракона
Она - самое дорогое.

Пациент с креативным бесплодием
Может красть стихи и мелодии,
И как крыса, бьющая яйца,
Будет нагло при этом смеяться.

Но зачем тебе плакать над золотом,
Над сворованным, над расколотым,
Если только едва прищурится,
И снесёт тебе новые курица?

Пусть воруют крысы и празднуют,
Корчат рожи свои безобразные,
Им от горстки славы приятнее,
У тебя ж её целый курятник.

Мне не жалко яиц, только спрашивай,
Ничего в такой просьбе страшного.
Я дарю их, не будь недотрогой,
Подойди, мои яйца потрогай.

* * *

Мечтать о жизни трепетно и трудно,
Когда она ушла на дно пробитым судном,
Когда ты видишь не людей, а морды рыб,
Меняющиеся ежесекундно,
Но неподвижных в хищности своей.
Вокруг зубасто, стеклоглазо, барракудно,
И резко двинуться, казалось бы, нельзя,
И оставаться тоже безрассудно.

Тебя сожрёт гигант-лефиафан,
Пусть ты сама и ядовито-ртутна.
Он похрустит тобой во рту,
Как свой обычный завтрак скудный.
Молитву на листочке напиши
И положи в карман нагрудный.
Пускай тебя не чудо защитит,
но то что ты сама с причудой.

О дивный мир, Владыка Посейдон!
В глуби греха ты показал ей красоту дна:
Подводных гор святые родники,
И толщу вод с прозрачностью корунда,
Да не Кусто она и не аквалангист,
С душой лишь погрузилась в блуд, но
Пусти её на волю, дай ей шанс
Она верна отныне абсолютно.

* * *

На мокрые руки налип золотой песок.
Сигары как воздух, а ром как сок.
Зачем друг на друга наводим прицел?
Всё равно мы оба умрём в конце.
Пусть точнее окажется твой пистолет,
Ведь пару найдёт себе мой скелет —
Чуть дольше на острове проживёшь
Сам себе раб и сам себе вождь.

Давай покутим и сразу же всё пропьём,
Останемся жить здесь с тобой вдвоём.
Гляди, сколько выросло стройных пальм,
Уверен чуть глубже растет и шмаль.
Вдвоём веселее, ты умный, подумай сам!
Друг не соперник, он для души бальзам.
Ты ушлый бандюга, как я — пират,
Что мы здесь с тобою я даже рад.

Я слышал о людях на брошенных островах.
Их съели не звери, а тлен и страх,
Брось бегать пытаясь спасти свой зад.
Меня вот никто и не ждет назад.
Когда ты напьёшься, под звёздами здесь уснёшь,
Я из-за пазухи вытащу острый нож.
Твой дух его лезвие освободит
Останется только один бандит.

* * *

Ты ищешь точность в окончания строки
Как ищут порно не для сердца, а руки,
Чтоб было всё открыто, по-похабней,
Так ищут девочек на pornhub-е.
Неточной рифмы обаяние нежней:
Она как девушка в прозрачном неглиже,
Она молчит, но смотрит томно-томно,
В тени все уголки её укромные,
Она как будто за собой зовёт пойти
И манит неизвестностью пути.
Зачем тебе прямолинейность порно,
Когда ты можешь подбирать аккорды,
Когда ты сам уже расслышал стих,
Услышал в нём, что обойдёт глухих?
Гляди, как раздевается стихотворенье
Поддавшись твоему воображенью!
Ведь для души не всех зовут в кровать,
А тех, кто сразу не даёт себя сорвать.

* * *

Там, в искристом потоке, мерцало крошечное яйцо, сверкающее, как драгоценный камень. Постепенно всплывая, оно раскололось, и из него появился колибри, который вознесся на самый верх; но потом воздушные течения понесли птичку вниз, и ее перышки снова обвисли и стали мокрыми, а у самого дна сосуда она вновь исчезла в яйце (с)

Я начинаю новую жизнь - птичкой в Отделе Тайн.
От прежней жизни земля дрожит, когда на неё наступаю.
Мне часто заслуженно не везло: я стерва, должник, вдова.
Зато я знаю несколько слов, знаю как колдовать.
Сначала бросить полынь в котёл, следом омелы ветвь,
Добавить кровь, что отдал козёл или плохой человек,
Добавить кагора один фужер, каплю Chanel # 5,
Добавить, а впрочем, об этом уже не нужно кому-то знать.
Я не могу замолить грехи, исправить ошибок воз.
Я убегаю в свои стихи, безумие, колдовство.
Ухают совы, ползут ужи, что ты глядишь как святая?
Если не знаешь, то запиши: кто может - тот улетает.
Я начинаю новую жизнь - птичкой в Отделе Тайн.

* * *

Нас в лоно принимают травы,
стремясь вобрать дары извне.
Едва шепча "не нужно, право"
ты словно борешься во сне.
Над нами бабочек полёт,
цветочных ароматов сила.
Ко мне твой крест нагрудный льнёт.
Ты рук моих не отпустила.

* * *

Расстреляли фашисты совета
в лесу у ночного костра.
В том числе и за это, с 43-его, с лета,
им домой развернуться пора.

В том числе и за это, колоться
будет штык мой. Мне совестью дан
приказ утопить их в колодцах,
их болью наполнить карман.

* * *

Куда ушли бездомные коты,
сидевшие на лавках у подъезда,
по всей округе знавшие ходы,
в любое пробиравшиеся место,
тащившие из сеток у старух
продукты с наглостью Ахилла,
не знавшие заботы наших рук,
пенявших лишь на собственные силы.
Им был неведом страх, они
в разбойничьи сколачивались шайки
я в памяти их образ сохранил,
а нынче у подъездов попрошайки.
Лишь жалость вызывающий комок
ручной и отупевший от подачек.
Коту очередному я помог:
не ровня тем, но тоже из кошачьих.

* * *

Улыбайся, ангел мой, презирая нас.
Мир ты ненавидел свой, город, дом и класс.
А назвавши ложь судьбой совесть придержи -
пусть плетутся над тобой паутинки лжи.

Только в душу не пускай никого ты впредь:
там теперь паучий рай, людям не стерпеть.
Дальше вся твоя судьба - в шёлке паутин.
что ты плёл в своих мольбах с тем и будь един.

Если каждый в мире врёт, что это за мир?
Совесть - молчаливый лёд или даже миф.
Значит каждый новый крах, в чём он ни был бы -
дело вырвавшихся правд, а не перст судьбы.


* * *

Удалил с компьютера, вспомнил dvd,
запертая в телеке - некуда идти,
я своё проклятье вывел на экран:
в полосатом платье ходит эта дрянь.
Заливает краска милое лицо,
манит твой чувашский, словно пчёл пыльцой.
Всё что говорила десять лет назад,
записало видео — каждый звук и взгляд.

Где сейчас растёшь ты, гадкий мой цветок
и людей дотошных радуешь поток?
Между нами книжки острого пера
и десятилетья расставанья грань.
Я писал на форуме первые стихи
твоим скромным формам, воспевал духи...
а потом дарил их девочкам другим,
что бы, гадки, пахли, как любви наш дым.

* * *

За веком век исхожены маршруты,
но отклонятся люди — и запрут их.
Чуть в сторону от тропки он залез:
в тюрьму, в анафему, в ЧС!
Нам говорят: "вставай на путь того-то",
пусть этот путь сквозь чёртово болото,
пусть он ведёт до чёрта на Куличках.
Ага, уже пошёл! Отлично.

Да ну их, нас дорогами учащих!
Свою создам, я прорублюсь сквозь чащу,
я буду землю грызть и килограммы соли.
Я на своих путях набью себе мозоли.
Мне лучше сдохнуть на своей дороге,
чем в вашу влезть, и знаю что в итоге,
какой-нибудь- мудак -напишет строки:
"идите все за ним, он был пророком!"

* * *

Голова моя, не кружись.
Не дружу я сейчас с головой.
У кого-то в бутылке вся жизнь,
кто-то ею кончает с собой.
Я беру из неё мотив,
для стихов и песен огонь.
С ней в руке я локомотив,
без неё я старый вагон.
С ней я кое-как не тону,
в ней тепло даже если метель.
В ней спасительный этанол.
В ней душистый кудрявый хмель.
Правда, как то я видел на дне,
отражённый свой собственный глаз:
может то, что якобы в ней
всё же спрятано в нас?

* * *

Деревья видят сон о весне,
оленьи тропы укутал снег.

Я слышу — падает лунный свет
на ели, речку, на свежий след.

О, чья это музыка, песни чьи?
...только шёпот костра в ночи.
Ручей, закованный льдом почти,
поёт лебединую песню: журчит.
Но чьи это песни, всё же, чьи?

И главное, всё это, для кого?
Будто подслушиваю разговор.
Звёзды. Деревья. Снежный ковёр.
Глазом совы небосвод распростёрт.
Чьи это песни, чей разговор?

Видят деревья сон про весну,
а я не усну, нет, я не усну.

* * *

Над разодранным роялем
вы устроили балет.
И помощник твой напялил
на него пустой пакет.
Настелив пакет на деку,
его залили водой.
Запустили туда девок,
стали фоткать по одной.

Мысль есть, когдая бессилен:
что я сам такой рояль,
что меня распотрошили
и всю музыку изъяли.
Кто-то прыгнул в меня лихо,
я открыл ей свою глубь,
но со мной исполнив прихоть,
прихоть с ней он свёл в углу.

* * *

Немного располнев без видимых причин
ты растеряла популярность у мужчин.
Осталось в офисе трудиться как Сизиф —
потеют сиськи, натирает лиф.
Но наплевать на ухажёров и успех:
качели снова поднимают тебя вверх!
Перед тобой мир непривычной красоты
и удивлённо смотрят птицы с высоты.
На самом пике остановится твой взлёт,
от невесомости мотор в груди замрёт,
пропустит такт и ты сорвёшься камнем вниз
и сердце вновь забьётся ускоряя жизнь.
Когда никто не видит как взлетаешь ты
освобождается душа от суеты,
Когда не режут чьи-то взгляды как ножи
Как одиноко но прекрасно жить
Как одиноко но прекрасно жить
Как одиноко но прекрасно жить
И ты одна идёшь в безлюдный старый сквер
Качели снова поднимают тебя вверх
И удивлённо смотрят птицы с высоты
Перед тобой мир непривычной красоты

* * *

Ещё чуть меньше в жизни интереса:
я будто снова мальчик для битья.
Что ты ушёл мне сообщает пресса,
стажёрская, с ошибками, статья.
О юный друг, мой школьный рыцарь,
спасавший мне лицо, мои гроши,
кто думать мог, что так могло случиться?
Но знаю, что и Там ты всё решишь.
И может быть, мы выйдем из квартиры,
когда нибудь, в нам незнакомый двор,
в смешной одежде купленной на вырост,
и встретимся, и первый разговор
начнет сшивать нас новыми стежками,
очередная жизнь совьёт водоворот,
и полетят огромными прыжками
года вперёд вперёд

* * *

Скрывает маленьких существ трава, —
я одеялко в поле постелил,
об этом напишу. Существовать
букашки будут в мире из чернил,
туда же лягут тени облаков,
и ветер, сигарет несущий дым,
и я, в тот день плевавший глубоко
на то, что это будний день среды.

Подруга открывает нам вино,
пугающих меня гоняет пчёл.
Воскреснет день небесно-травяной,
сейчас, когда ты этот текст прочёл,
откуда-то заблеяли козлы,
жучки между собой вступили в бой.
Цветов эфир по воздуху разлит.
Цвет глаз моих — небесно голубой.

Трещит кузнечик и его братва,
крик ястреба пугает мирных птиц.
Мне так легко с подруги все сорвать,
полить вином и выпить из ключиц,
и ждать когда та выйдет из реки,
чтоб описать, как фотке не суметь
...а ты потом всё это изреки,
чтоб не в сухую побеждала смерть.