черновик

* * *

Ты появляешься из записной
книжки, а может сна.
Ты говоришь что пахнет весной
и тут же приходит весна.
Я снюсь лишь отчаянным алкашам,
в стихах моих лишь алкаши,
но ты говоришь со мной по душам,
ты мне про весну говоришь.
Будь я моложе на три кота,
на пса б имел больше любви —
я ждал бы тебя, я б тебя загадал,
вылепил и оживил.
Я жадно выкуренный бычок,
когда так надо курить,
но ты не думаешь ни о чём
и задаёшь свой ритм:
олени сбрасывают рога,
девчонки в школе танцуют твёрк.
Где бог моё сердце располагал —
камень, замшел и твёрд.
Но всё становится на места,
часы продолжают бег:
я понимаю, что ты Весна,
лгущая, что человек.
Ты улыбаешься, твой поцелуй
как водка жжёт или чай.
Я не уверен что рад теплу.
Не слушай, не прекращай.
Пускай вчера у меня настал
день первых волос седых.
Троллейбус едет по трём мостам
в оврагах цветут сады.

* * *

Задеть твоё платье рукой —
как мяч получить в центре поля.
Все взгляды противника, взоры с трибун
мне алчуще в ноги склонились,
тысячи глаз, ещё ни во что не поверив,
мысли отбросили быстро с которыми вышли из дома —
про жён и еду, про любимых собак,
работу и ипотеку, просроченные кредиты,
новости мира большого — всё мелочно нынче,
я и подумать уже не могу,
что всё это шоу, и смотрят на нас миллионы.

Поднять твоё платье, вцепиться в бельё
как ветром по флангу нестись
мимо защитников, цепких, но побеждённых,
ахнувших зрителей, в волосы руки вцепивших.
Громко дышу напряженно,
и затаила дыханье скамья запасных,
а кто-то отчаянно вслед мне несётся,
но нет, не успеет, уже ни за что не успеет,
я подлый подкат перепрыгнул играющим тигром,
в трусики чёрные пальцами проскользнул,
отправил за кофе последнего воина защиты,
сыграв на замахе как тряпкой
торреро уводит быка в пустоту.

И вот, поцелуй, я в штрафной с вратарём одиноким,
и вся моя жизнь пред глазами несётся
и губы твои открываются будто вратарь выбегает
и хочет мне зону обстрела уменьшить,
но я не из тех кто промажет в такую минуту,
беги мне на встречу, последний противник,
целуй меня грубо, ты знаешь что делать,
но я уже там, не стесняйся, ведь мастерство
не пропьёшь: и если ты вышел
один на один, то ошибиться
просто не можешь.

Так я никогда не был опытным ловеласом,
я просто представил,
как вышел играть на любимое поле,
как пахнет любимое дело,
как пот проступает и холод бежит по спине
пока мяч покладисто в сетку не ляжет,
а после, взметнув её в воздух,
как будто салют разорвётся,
и жар из груди опаляет всё тело
и вскрикнув от счастья я соколом брошусь на поле,
как будто всю жизнь мне не зря подарили.

Я слышу, как сердце стучится твоё или может моё.
Ты первая, с кем я был счастлив как на футболе.

* * *

В почти заброшенном саду
копаюсь, будто бы, без толку.
Пыль поднимаю в высоту,
зашиворот своей футболки.
Здесь не пахали десять лет,
земля как высохшая глина.
Я вкапываю береслкет,
борюсь с разросшейся малиной,
сажаю красный барбарис,
кусты жасмина вдоль ограды.
Сосед спросил "на кой сдались?"
соседи явно мне не рады,
им не понять как променять
картошку на кусты и палки.
А я хочу чтоб от меня
когда-нибудь лишь сад остался.
Ни слов пустая дребедень,
ни паблики, ни негативы:
живительная полутень
под листьями плакучей ивы,

* * *

Себе признайся по секрету,
будь другом самому себе,
дешёвым коньяком согретый
на остановке в ноябре:
что снег не перестанет падать,
она клюёт тебя как падаль.
Иди один пропей зарплату,
будь чуточку к себе добрей.
А наверху такое небо,
что некуда уже черней.
Дежурный прогудел троллейбус,
снег повалил ещё сильней.
На все вопросы есть ответы,
маршрутки к ней уже не едут,
открой коробку съешь конфеты,
конфеты купленные ей.

Что ты в раю предъявишь богу,
казнимым будешь сатаной:
вот эту плотскую тревогу,
слепой для жизни остальной?
Смотри как рушатся границы,
всё тоньше стены у темницы,
а снег летит и серебрится
и над тобой и надо мной.
Зажмурь глаза на дне державы,
забудь стихи душевных войн,
похить мотив у Окуджавы,
о, сочинитель рядовой.
Здесь над тобой смеются люди,
ты лучшим никогда не будешь,
забудь её лицо, забудь и
встряхни шинель, иди домой.