Глава I

Я помню, как впервые его увидел. Еще подумал – надо же, саранча какая! – и свалился, запутавшись в ножках переносного массажного стола.

В противовес мне, он был высок, тощ, жилист и красив. Убитый перигидролем хайер терялся в клубах дыма, и казалось, что его причесон это взбитое сахарной ватой облако.

Я прошел мимо него, курящего на подоконнике лестничной клетки, постаравшись прошмыгнуть как можно незаметнее в полумраке подъезда – всё же, я стеснялся всех незнакомых. Ему, в принципе, на меня было пофиг: он как смотрел, так и продолжал смотреть в экран крупного сенсорника, даже когда я запнулся в ножках стола, что тащил на загривке.

Массаж, акупунктура, ароматерапия, маникюр, педикюр, гадание на картах таро – у нас с мамой после побега выбор был невелик. Мы как цыгане скитались от города к городу, не задерживаясь нигде дольше года. К моим двадцати пяти у меня не было ни образования, ни перспектив, перебивались как-то случайными заработками, не шикуя, но и не бедствуя. Только здесь нам пришлось осесть. Знаете, почечная недостаточность вынуждает держаться поближе к диализным центрам.

Вот и тогда я пришел на вызов к его маме. Слово за слово, скучающей дамочке было не с кем провести вечер, и как итог – я делаю ей педикюр, выслушиваю жалобы на сына-балбеса, бросившего универ, хвалу дочке-умнице, идущей на золотую медаль, мужа-мудака, проводящего вечер не дома…

Мимо нас на кухню бродил тот самый пергидрольный сын-балбес то за чаем, то за бутербродом, всё так же не отрываясь от гаджета.

Признаюсь, я любовался им. Его рост, нарочито подчеркнутая обтягивающими шмотками стройность, правильные черты лица, а особенно – волосы против моих очков, полноты, кучеряшек и легкого заикания были что-то с чем-то. Иван казался мне толкиновским эльфом.

Это потом я узнал, что безэмоциональная отрешенность – домашнее задание их школы моделек, в которую его определила мама для улучшения балбесом коммуникативных навыков.

Это было так странно: нереально красивый парень – и вдруг скромный и необщительный. Мне тут же были представлены доказательства. На свет извлекся альбом с фотками балбеса. И вправду – сутулый невзрачный серый мышь, которого пообтесали, постригли, покрасили, поставили осанку – и извольте познакомиться, принц эльфов собственной персоной. На меня, как на обслугу, внимания он не обращал.

Иван с очередным бутером сбежал к себе, а мы с его мамашей перешли к маникюру и рефрену про мудака, умницу и балбеса, у которого к тому же нет друзей.

Неспешно шёл вечер. Мы с Анжелой Владимировной – так её звали – разложили таро, я предсказал ей скорое разрешение всех проблем, долгое путешествие и небольшую интрижку, чем привел даму в мечтательный восторг. Признаюсь честно: гадать я не умею, сочетания карт путаю, потому всегда «предсказываю» от балды. А массажу меня обучила мама, медсестра в прошлом, остальное перехватил то там, то здесь.

Анжела Владимировна, довольная раскладом и процедурами, чёрт знает с чего решила, что я подходящая компания Ванечке. Для стимулирования моего выбора была предложена некая сумма плюс заказ на массаж для всей семьи.

Деньги не пахнут – я согласился попробовать «подружиться» с Иваном.

* * *

Признаюсь честно: друзей у меня никогда не было. Да и откуда им взяться? Я даже в школе не доучился: драпать пришлось внезапно, лишь схватив документы и имеющиеся деньги. Так и живу неучем – восемь классов образования.

Нет, я, конечно же, начитан и эрудирован. Но в приличном обществе не брякнешь про недоученные полгода в девятом. Всем интересующимся отвечаю – люблю человеческое тело, манит его загадка, выпрямлять позвоночники призвание. И ведь не вру. Действительно, руки у меня золотые: любой зажим найду.

Папу убили под новый год. Пришедшие мужики с волчьими глазами сказали, что он проиграл в карты крупную сумму и мы теперь им должны денег. Потому что папа возвращался домой пьяным и случайно заснул в сугробе. Официальная версия следствия была такова.

Мать с каменным лицом достала из-под стола канистру с бензином и, отвернув крышку, стала кругом разбрызгивать вонючую жидкость под оружейным прищуром этих волчар. И достала спички.

Видимо, было в её взгляде что-то такое, что заставило ретироваться посетителей. И даже сейчас я понимаю – запалила бы к херам дом, не пожалев ни себя, ни меня. Уж такое было состояние. А ночью мы бежали – так и мыкаемся с тех пор.

Такое ведь не расскажешь, верно?

* * *

Передо мной лежало совершенное в своей жилистой стройности тело Ивана. Узкая кость, тонкие кисти и ступни, длинные аристократические пальцы рук и ног… Я никогда ещё не видел того, что можно было бы назвать совершенным. Этот парень был абсолютным совершенством в своем типаже. Уж поверьте, тел я перевидал и перещупал множество.

У него были природные длинные не объемные, но существенные мышцы, стальными тросами перевивающие его тело, ощутимые и видимые желобки вдоль них, неожиданный рельефный пресс, правда, живот, все же, был чуть дрябловат, – и всё это при минимальной физической нагрузке!

Из-за узкокостности он казался изящным и изнеженным, да и по правде, так оно и было. И при желании он мог бы раскачать свою мускулатуру достаточно сильно. Но не зря мать звала его балбесом – желания у Ивана не было. Ни учиться, ни качаться, ни, даже, общаться.

— Т-ты какие фильмы любишь? – закинул удочку я, начиная разогревать его тело.

— Всякие, — отрезал он.

Вот и весь разговор.

Я что-то пытался у него спрашивать, он старался отвечать невнятным мычанием, весь как-то сжимался, хотя мышцы его к тому времени были почти как кисель.

Это было странно, непонятно, какие бы деньги ни посулили, а общаться с таким нелюдимом было неприятно – негатив с его стороны ощущался физически.

Я привык заливать мадамкам про ауры, тонкие планы, энергетические поля – а тут будто сам увидел этот кокон, больно отсвечивающий зеркальным блеском, под которым лежал Иван.

Это потом уже я узнаю, почему он относится ко всем сторожко, почему не подпускает к себе людей, почему никому не доверяет и обрывает контакты мгновенно.

А тогда очень хотелось плюнуть на обещанное бабло и свалить из этого дома.

* * *

Я стал частым гостем в квартире: три раза в неделю массаж двум из четырех членов семьи плюс уходовые процедуры хозяйке дома.

Это была очень странная семья. Хотя, о чём я? Все семьи странные, вот нашу взять, хотя бы. Но эти люди даже меня удивили.

«Мудак» оказался очень веселым дядькой, водителем фуры, часто в командировках. Ну да, любящим заложить за воротник. Но кто у нас не любит?

Сама Анжела Владимировна была начальником конструкторского бюро. Странно, я-то сначала думал, что она богатенькая бездельница при богатеньком муже: настолько она была вся рафинированная и не от мира сего. Однако, как я убедился, пахала она как вол: даже брала на дом заказы и всё свободное время проводила за кульманом. Да и вообще в каждой дырке затычка – всё ей надо, всё интересно. А уж трещотка!

Умница-отличница оказалась пятнадцатилетней мелкой истеричной избалованной барышней, которой в отличие от Ивана-балбеса можно было всё: от любой новой шмотки до привода в дом на ночь парней, стоило прелестнице только нахмурить бровки.

К Ване походя цеплялись все кому не лень. Домашние задания с умницей? Ваня, бегом! Ты всё равно ничего не делаешь. Ты что нацепил? Чисто девка! Фу, сними немедленно. Ваня, чем занят? Отлично, рассортируй доки по файлам. И так без конца. За что его гнобят, я так и не понял.

Серьезно, двадцатидвухлетний парень действительно бежал, снимал, сортировал. Помыкали им не слабо. Он только губы поджимал – и всё, никакого более явного выражения неудовольствия.

Друзей у него действительно не было, а девушки – тем более. Только пара-тройка соучеников из модельной школы, и то только потому, что жили в одном районе и садились на одной остановке в одну маршрутку. Иногда, когда я замечал его одного, он был какой-то потерянный. Спина ссутулена, и сам он весь делался как-то компактнее, что ли.

Денег на карманные ему, в отличие от Маруськи-умницы, не полагалось вот вообще. Та под носом у родителей спокойно водила домой парней, как я понял, чуть ли не каждый раз разных, о чём иногда сокрушалась родительница. Но раз отличница – значит, всё успевает.

Ванькины неуды были чем-то страшным, табуированным. Считалось, что на будущий год он восстановится, а пока – в академке, поправляет здоровье.

Работал балбес – вы не поверите – уборщиком, в конторе, где начальствовала мамаша. «На сигареты ему хватит, а на большее он не способен», — ответствовала Анжела Владимировна на мой недоуменный взгляд, когда я замер, переваривая эту информацию, во время массажа стоп.

Нет, мне его не было жалко. Такой здоровенный лоб – сам пусть разбирается со своими проблемами. Выскажет протест, взбунтуется, сделает по-своему, наконец!

Нет, совсем не жалко. Совсем. Но зацепил он меня неслабо.

* * *

В тот день Анжела Владимировна устроила Ивану вечеринку, как акт проявления родительской любви – и оценить круг общения непутевого сына. Пригласили и меня.

Если уж совсем откровенно, я стеснялся людей не менее Ивана. Знакомств специально не заводил, друзей не имел, клиенты находили меня сами через объявления в газете и интернете либо по рекомендациям знакомых. Девушки у меня тоже не было.

Смысла в отношениях на короткий срок я не видел, а секс периодически мне выпадал с разморенными от моего массажа женщинами, чаще всего возраста моей мамы. Но… деньги, доступность, отсутствие огласки, да и гормоны, черт побери! Я же не железный. Да и кто б польстился на меня ещё? К тому же, порнуху я всегда гонял гейскую, если приспичивало. Но искать парня я не пытался.

Гости были все как с картинки глянцевых журналов. Томные взгляды, замазанные мордочки, стильные стрижки-укладки, затянутые в одежду, словно в презерватив – ни вдохнуть, ни присесть удобно. Пьют спиртное литрами, закусывают скромно – талия же!

Я иногда обслуживал таких девиц. Может, они и были умны, но со мной никто больше чем парой слов не перекидывался – их осознание собственной значительности так и било в лицо. Такие манерные, уставшие, псевдозанятые, всюду опаздывающие и вечно торопящиеся. Но я не обижался, нет. Деньги не пахнут. Наоборот, эти стремились дать на чай побольше, демонстрируя широту души и кошелька, репетируя роль – будем откровенными – чьей-то содержанки. Кому что светило – давно уже разъехались по выгодным местам и контрактам.

Среди этих красавиц звездой сиял Михель, заводной черноглазый и юморной парнишка. Он пытался растрясти даже Ивана, но тот сбежал на балкон со своими сигаретами, оставляя гостей веселиться без него. Кроме Михеля были ещё два молодых человека, но, насколько понимаю, те сразу схватили по девушке и разбрелись по спальням, благо четырёшка площадями располагала.

Я шмыгнул за ним, там мне делать было нечего: развлекать их я не смогу, а разговор поддержать не умею. Мы стояли с ним и молчали. Какая-то уютная тишина была меж нами, такую не хочется заполнять бессмысленными разговорами и ничего не значащими фразами.

— Бесит, — вдруг услышал я. – Снова всё за меня решили. И даже не спросили – нужна ли мне эта тусня. Ненавижу! – выдавил он, закашлявшись.

— А чего ты х-хочешь, — от удивления, что Иван сам заговорил, я повернулся к нему всем корпусом и подошёл поближе, чтобы лучше слышать: музыка раздавалась и здесь.

— Рисовать, например. В художественную школу поступить, а не на эконом возвращаться.

— Ну и иди, к-какие про-облемы-то.

Ваня как-то горько улыбнулся.

— Я бы пошёл… Но мама не разрешит и платить не будет, а в эконом меня пристроили по блату.

— Ес-сли ты рисуешь неп-плохо, то м-может вый-дет п-поступить бес-сплатно? – неправильно, ну неправильно это, что мужик боится мамы.

— Ты не знаешь мою мать, — отрубил он, и ушёл с балкона недовольный.

И чем же, интересно?

* * *

В следующий раз мы с ним встретились только через пару месяцев. На голове Ивана красовался огненно-рыжий ёжик, в глазах сияли ярко-зелёные линзы, а в гардеробе преобладали только бежевые цвета.

Как, ну как? Я не понимал. Всё это стоит немалых денег, вполне соизмеримых с годом обучения в художке. Почему мать делала из него куклу? Почему не из Маруськи? Хотя, тут и гадать не надо: младшая была на редкость самостоятельна. Недавно Анжела Владимировна жаловалась, что дочь решила начать работать. И не абы где, а в том самом клубе, в который постоянно таскается — танцовщицей. И вроде даже как с гордостью это говорила, а не жалобой.

Может, я ничего в воспитании детей и не понимаю, но моё мнение – не место девочке в клубе вообще, тем более такой юной, тем более школьнице, тем более ночью. Пришлось сочувственно покивать.

Делая массаж Ивану, я по привычке поинтересовался его делами, и был несказанно удивлен его внезапной разговорчивостью и открытостью. Иван познакомился на какой-то выставке с девушкой-художницей, явно ей симпатизировал и, что самое важное, сказал родителям о том, что не вернется на экономфак, а пойдет на худграф, даже если ему и придется поступать несколько лет подряд.

А потом он мне показал свои картины.

Наверное, это было его капитуляцией передо мной: он допустил меня в своё личное пространство, о котором, подозреваю, не было известно никому из домашних.

Я слушал пространные объяснения про разные стили, направления, техники рисования, листал альбомы с репродукциями Вальехо, Белл, Ройо, влияние которых явно прослеживалось в его работах, а он всё говорил, говорил, говорил, словно хотел вывалить накопившееся за долгие годы благодарному слушателю

Признаюсь честно: благодарным слушателем я не был. Я смотрел на его работы, видел какие-то комиксы, которые когда-то даже напечатали в местной газете, на луноликих полуголых красоток, явно лесбийскую тематику его сюжетов, на стилизации под пин-ап вырезок понравившихся фото, на папки, папочки, альбомы, стопки листов – и не по-ни-мал. Ну как, почему им никто не интересуется и не поддерживает? Мне было просто его жалко… не говоря о том, что он мне нравился. В этом-то я себе признаться мог: мне всё равно ничего не светило с ним.

С того дня началась наша странная дружба.

* * *

Дорвавшись до нормальных человеческих отношений, Ваню прорвало. Он хотел общаться двадцать четыре часа в сутки, он мог остаться ночевать у меня, он уговаривал меня вечно куда-то бежать, что-то смотреть, где-то искать – и совершенно по-детски обижался, когда мне было некогда или лень.

Нет, серьезно, я радовался, что у меня, наконец, появился друг, но этого друга было чересчур много. К тому же, моё восхищение, давно переросшее в симпатию, как-то ненужно стремительно переросло во влюбленность. И это было физически тяжело быть рядом с человеком, которому ты всего лишь друг. А он, будто специально издеваясь, стремился прикасаться: то руку на плечо положит, то каракулевую бритость моего черепа опробует, то в пузо локтем ткнет.

Не скажу, что я «сгорал от страсти» или «плавился от вожделения», ничего такого. Просто хотелось завалить его, раздвинуть эти длиннющие ноги, удерживая за узкие аристократические стопы, и трахать его так, чтобы яйца перестали ныть уже наконец! Ну и ему, по возможности, удовольствие доставить. Как видите, я трезво оцениваю свои постельные способности.

Специально для него, для поддержания домашнего антуража, накупил свечей, благовоний, всякой эзотерической фигни, предсказатель Нострадамуса и прочую чушь. Задрапировал стены какими-то по дешевке купленными занавесками с принтом луной и звезд, затянул потолок черным сукном – вышло какое-то блядское логово ведьмы, а не скромника-заики. Но легенду надо поддерживать, даже в мелочах. Вот выйдет мама из больницы – глядишь, какую-нибудь «мадам Констанцию, предсказательницу из Амстердама» организует.

Анжела Владимировна радовалась организованной ею дружбе, и деньги от нее я всё так же продолжал принимать. Наши встречи стали походить на свидания. Ну, мне хотелось так думать. Свечи, ужин, приятная беседа – точнее, его монолог и моё внимание.

А однажды, он остался ночевать у меня. Неловко расположившись на диване, стараясь отодвинуться друг от друга подальше, мы ворочались и не могли заснуть.

И тут я, захотев разрядить обстановку, брякнул, как сейчас понимаю, фразу, разрушившую нашу дружбу:

— Я с-сплю крепко, во с-сне со м-мной можно делать всё, что-о зах-хочешь, — и повернулся, хохотнув, к нему спиной. Он ничего не ответил, и, проворочавшись ещё какое-то время, я заснул.

Проснулся ночью хлопка закрывающейся двери. Ваня ушёл.

* * *

Не скажу, что сходил с ума, мучился, не спал, не ел. Вовсе нет. И спал, и ел, и был в разуме, и не мучился. Жил себе и жил. Но вот временами сосало под ложечкой и перехватывало дыхание.

Вечерами вспоминал, как мы с Ванькой под любимых им Jukebox Trio проводили вечера: он делал эскизы к очередной задумке или листал альбомы, а я готовил инструменты и готовил.

Вообще, наверное, так и живут пары. Да мы и были, можно сказать, парой. Два одиноких, никому не нужных человека. Только обстоятельства разные нас привели друг к другу.

* * *

Вскоре Иван обзавелся девушкой. Или она им? Иван, мне кажется, физически не был способен на первый шаг. Однако я встречал их только вместе. Это была та самая художница. И, по сути, Ивану бы и не надо было лучшей пары. Да и Анжеле Владимировне девушка нравилась. Слишком похожа была на неё саму – такая же дотошная и живая. Даже я это понимал. Ну, а что мне ещё оставалось делать? Не в чувствах же признаваться. Да и что это за чувства, я до сих пор сам не знаю. Они есть – и точка.

Не скажу, что Ваня светился каким-то там счастьем, наоборот, он был скорее утомленным. Но если его устраивало – его дело. А общаться со мной он больше не желал. И я не понимал почему. Пока не понимал. И мне было интересно – почему.

Черт знает, что у меня повернулось в голове. Но я стал следить за ними. Смешно признаться, надевал кепку, темные очки, даже купил куртку другого цвета. И как я на глаза им не попался ни разу на несколько недель слежки? Но меня как переклинило, стыдно теперь признаться.

Ничего такого особого они и не делали: гуляли, ходили в кафе, на блошиный рынок, по галереям различным. Я видел, что Ваньке тяжело – и новые места, и новые люди, и вообще так долго гулять. Но он везде ходил следом за своей подружкой.

А однажды на улице его затрясло, и он упал, корчимый судорогами. Эпилепсия! Вокруг растерянно стояли люди, его блаженная подружка стояла в оцепенении, прижав руки к щекам.

Тут я сам отмер и подбежал к столпившимся. Ванечку колотило и колотило, изо рта шла пена и, похоже, он начинал задыхаться. Я его повернул на бок, сунул в рот ему большой палец, чтоб язык себе не прикусил, и держал крепко его голову на своих коленях. Но приступ пошел уже на убыль, Ванька лежал на моих коленях и невидяще смотрел в небо. А там и скорая подъехала. Я просто встал и ушёл.

* * *

Не знаю, зачем я продолжал следить за ванькиной подружкой, привычка, наверное, выработалась уже. Пока он отлеживался дома, я побродил пару дней за ней следом.

В первый же день засек её с каким-то типом, который активно лапая её за все части тела, утащил в подъезд хрущёвки. Я поднялся за ними следом. Двери квартиры были железные, и я ничего не услышал, но выводы сделал.

Признаюсь честно: мне стыдно за то, что я сделал. Я написал Ивану письмо. Я написал, какая лживая тварь его подружка, где и с кем и по какому адресу она была и чем занималась, а так же описал кучу нелепых, глупых и грязных предположений об их будущей жизни. И подбросил в почтовый ящик.

Мне стыдно до сих пор. Но не будь этого письма, не вышло бы так, как случилось. Но мне всё равно стыдно.

Иван пришёл через неделю.

Он зашёл, стянул с ног туфли, наступая на задники носками, развернул аккуратно длиннющий шарф, что пятью рядами обматывал его шею, прошел в комнату и там уже начал раздеваться, жестко смотря на меня.

Я смотрел округлившимися глазами – вот ей-богу, чувствовал, что ещё немного – и они вывалятся из глазниц, — как он, скинув пальто, стягивает с себя свитер, майку, расстегивает ремень на брюках, приговаривая:

— Что, сука, ну! Давай, трахай, вот он я! Сам! Пришёл! К тебе! – и столько в его глазах было ярости, что я от испуга даже заикаться перестал.

— Иван, ты что творишь? Одевайся, быстро!

— Быстро, говоришь? Быстро? Ебать как, быстро будешь? Ну же, давай, обещаю быть послушным мальчиком! Я ВСЕГДА послушный мальчик! – он стоял напротив меня, такой красивый, взмокший, взъерошенный, мне так хотелось его успокоить, что я подошёл к нему – и схватил накрепко в охапку, ни вырваться, и там же мы и осели на пол.

Я покачивал его слегка, будто младенца, из стороны в сторону, поглаживал по шее и шептал «Тихо, ну, тихо, успокойся, прошу…»

Ни в тот день, ни в последующие, он так и не озвучил причину своей вспышки. Набирался решимости. Он приходил ко мне по вечерам, когда у меня были свободные дни, и, будто не было этого отчуждения меж нами, снова рисовал под Jukebox Trio, либо танцевал – и тут я просто млел – под какой-нибудь индастрил.

Просто однажды, в один день, он, всё-таки осмелился, выпил для храбрости и рассказал такое, что у меня волосы встали дыбом. Ну, мне так показалось. По крайней мере, моя вспотевшая от ужаса кучерявая макушка точно вздыбилась.

Когда Ване было шестнадцать лет, его изнасиловали в подъезде своего же дома какие-то ублюдки. Их не искали, потому что заявление родители не писали: решили дело не предавать огласке, поопасившись реакции окружающих. Да и в травмпункт его тоже не возили – привели знакомого врача, тот осмотрел, убедился, что зашивать не надо – на том и оставили. От предполагаемого сотрясения – Ваню достаточно сильно приложили по голове чем-то тяжелым – доктор написал на бумажке названия лекарств, вот и всё лечение.

Ванечка замкнулся в себе. Не ел, не спал, прятался дома, не ходил в школу. А через некоторое время у него начались эпилептические приступы. С тех пор жизнь Ивана шла под тотальным контролем. Его провожали в школу, возили по врачам, по часам выдавали лекарства, сопровождали куда можно и нельзя, а потом пристроили под крылышко к родственнику на экономфак. И так не особо бойкий мальчик стал тенью человека. Это тот забитый мышь был на фотках, что когда-то мне показывала его мать.

Я не знал, что сказать, мог только поддержать. Я обнимал его просто, без малейшей страсти, без единого всполоха желания. Только тепло, только участие, только поддержка.

— Увези меня куда-нибудь, — почти неслышно попросил он.

* * *

Мы уехали.

После долгого разговора с Анжелой Владимировной, споров, криков, слёз, я договорился, что присмотрю за Иваном.

Сейчас он учится в художке, я так же шарлатаню. Мы живем вместе, и, кажется, счастливы. Я не говорю ему, что люблю, он видит это, чувствует. Я вижу, что он мне доверяет и волнуется за меня. Любит ли? Надеюсь. Маска безэмоциональной отрешенности выходит у него по-прежнему великолепно.

Я верю, что однажды Ваня мне доверится и у нас будет, наконец, секс.

Ведь он тоже не железный.