Пролог

Ночь выдалась звездной и жаркой. Впрочем, жар оставался за толстыми стенами. В зачарованный замок зной проникнуть не смел – только звездное сияние беспрепятственно вливалось в окна.
Если бы чары могли так же удерживать тягостные воспоминания, мысли и терзающие душу сомнения? Увы, нет, нет…
Ломота в чернеющей руке делалась непереносимой, её приходилось терпеть. Не звать же Северуса с его болеутоляющими для тела средствами? С его жгущими душу, язвительными словами и взглядами?
В высокой клетке зашелестел Янгус. У Феникса сейчас была «старческая» полоса в жизни. Скоро птица вспыхнет оранжевыми искрами и сгорит, чтобы возродиться из пламени вновь.
Альбус любил наблюдать происходящую с Янгусом метаморфозу. Она давала надежду, что смерть есть не больше, чем очищающее, воскрешающее пламя. В другом мире мы очнемся став лучше, чище. Очнёмся невинными.
Говорят, старики боятся смерти больше молодых? И это правда. Молодость, она ведь ещё не осознает хрупкость бытия; она считает себя бессмертной. В то время как зрелая мудрость знает: самое страшное происходит не в воображении - самое страшное происходит в реальности.
Старость страшится, что никакого пламени вовсе нет, как нет и воскрешения, и невинности, и прощения.
С тем, что придется оставить белый свет без возврата, Альбус Дамблдор смирился. Давно. Но с тем, что Смерть забирает юных, сильных, красивых? Трудно смириться. Трудно.
Нужно верить в бессмертие души. Нужно. Иначе жизнь превращается в слишком нелепый фарс.
Должен ли он, Альбус Дамблдор, пережить гибель Гарри? Если и должен, он не сможет. Где взять силы умирающему старику на то, чтобы просто стоять и просто смотреть, не протягивая руку помощи?
Спасти Гарри - спасти Волдеморта. Упомянуть об одном значит, упомянуть о другом. Эти два существа связаны крепче, чем отец и сын, связанны неразрывными узами любви и ненависти.
Но убить Волдеморта, значит убить и Гарри. Да помилует господь грешную душу Альбуса – это выше его сил. Пусть мальчик обречён, пусть он знает об этом, но видеть и пережить ещё и эту смерть?!
Он слишком стар. У него не хватает мужества, и нет желания.
Да, он, Альбус Дамблдор, стар. Да, ему пора на покой. И он готов признать это.
Альбус Дамблдор никогда не чувствовал старости. Он не верил в неё. Немощь касается только тела, не души. И вот он превратился в древнюю развалину. Час близок. Осталось продумать всё до мелочей и сделать так, чтобы смерть послужила на благо тем, кого он любил.
Дамблдор мёрз, но намеренно не зажигал огня в камине.
***
- Тебе нужно будет сказать Гарри, мой мальчик…
- Что вы хотите, чтобы я ему сказал?
- В ту ночь, когда Волдеморт пытался убить Гарри, когда Лили поставила свою жизнь живым щитом между ними, Смертельное проклятье отскочило, и часть души Волдеморта вселилась в единственное живое существо, оставшееся в здании. Она до сих пор живёт в Гарри, поэтому он и может говорить со змеями, имеет связь с разумом Волдеморта. Пока часть его души живёт в Гарри, Волдеморт не может умереть.
- Значит, мальчик обречен? – голос Северуса звучит очень спокойно. Но, увы, Альбус слишком хорошо его знает…
Знает, чего стоит его ученику это спокойствие. Знает, какая боль терзает душу Северуса; какая мучительная тоска сжимает сердце, какой червь точит его вот уже много лет.
Изношенное старческое сердце тоже сжимается. Опасно – в его-то годы.
Причинять боль тяжело. Особенно когда приходится мучить того, за чье счастье готов платить собственной кровью.
Бедный, бедный Северус. Но изменить тут что-нибудь Альбус также бессилен, как и в случае с Гарри. Снейпу придётся смириться. Снейпу придётся пойти туда, куда сам Дамблдор пойти уже не сможет. Потому что у него, Альбуса Дамблдора, не хватает сил; не хватает духу. Вперёд, до самого конца.
Альбус прикрывает чернеющей от проклятья рукой уставшие близорукие глаза.
Он, его дорогой мальчик, его любимый мальчик с печальным сердцем и змеиным языком, наконец прерывает полное невысказанных упреков и горечи молчание:
- Я думал, что все эти годы мы защищаем его ради неё. Ради Лили.
Альбус никогда не испытывал этого ощущения прежде – будто сердце накачивают и накачивают воздухом. А дышать – нечем.
Дамблдор заговорил, холодно и торопливо, будто стараясь спрятаться за словами. Поставить их, словно стену, между собой и собеседником:
- Мы защищаем его, потому что было важно обучить его, воспитать, дать ощутить свою силу…
Самое главное не раскрывать глаз, чтобы Северус ни о чем не смог догадаться.
– Чтобы подготовить к противостоянию с самым большим чудовищем нашего века.
- Вы сохранили Гарри жизнь, чтобы он мог умереть в нужный момент?
Пусть Северус ненавидит. Пусть чувствует себя обманутым. Ненависть придает сил. Если бы он, Альбус Дамблдо мог ненавидеть, может быть, ему не было бы так страшно?
Но кого ненавидеть? Волдеморта? Самого себя?
- Чему ты удивляешься, Северус? - спрашивает он.
Альбус намеренно старается казаться отстраненным. Зачем добавлять тяжести любимому ученику? Своему соратнику? Ведь и без того ноша тяжела.
- Сколько мужчин и женщин умерли у тебя на глазах, Север?
- В последнее время – только те, кого мне не удалось спасти, - с несвойственной ему горячностью произносит Снейп. – Вы меня использовали!
Альбус хотел, чтобы Северус злился, но почему его слова так больно ранят?
- Я шпионил для вас, лгал ради вас. Подверг себя смертельной опасности. Сделал всё, чтобы защитить сына Лили Поттер. А теперь вы говорите, что выращивали его, как свинью на убой.!
- Очень трогательно, Северус, - серьёзно сказал Дамблдор. – Ты уже привык заботиться о мальчике?
- О нём?!– закричал Снейп. – Экспекто Патронум!
Из кончика его палочки вырвалась серебряная лань. Она приземлилась на пол кабинета, один раз пробежалась по нему и выпрыгнула в окно.
Дамблдор смотрел, как она улетала, и когда её серебристое сияние исчезло, повернулся к Снейпу.
Глаза старика были полны слёз:
- Даже после всего, что случилось…?
- Всегда, - отрезал Снейп.
***
Ночь выдалась жаркой. Немудрено, ведь сейчас июль. Верхушка лета.
Пятнадцать лет назад в такую же ночь она умерла.
Пятнадцать лет! Долгие пятнадцать лет пролетели, словно секунда.
Альбус потянулся, извлекая из стола зеркало в овальной раме. То было непростое зеркало, как и всё в этой комнате. Магическая поверхность словно впитывала в себя образы тех, кто когда-то в него гляделся, пусть даже и мимоходом.
Впитывал для того, чтобы являть образ случайным любопытным взорам.
Лили Эванс предстала перед глазами старого директора Хогвартса такой, какой она была много-много лет назад.
Девушка обернулась. Взметнулись длинные густые волосы. Вовсе не алые и не огненно-рыжие, как их любят описывать многочисленные летописцы. Волосы Эванс были цвета опавшей листвы, её можно было бы назвать блондинкой. Огонь не так уж сильно пылал на хорошенькой головке – червленое золото, вот на что походили шелковистые пряди. Овальное лицо с довольно крупными, правильными чертами. Высокий лоб, нежные скулы, большие выразительные глаза; прозрачно, а не ярко-зелёные, как у её сына. Длинные пушистые ресницы; густые брови; живая, яркая, полная огня и лукавства улыбка.
В настоящей Лили Эванс, в той, какой она была, а не той, какой «стала», не было ни болезненной хрупкости, ни утонченности, ни надломленности. Она была полнокровной, горячей натурой; жизнелюбивой и упрямой. Из тех, кто берёт жизнь за рога и поворачивает в нужную им сторону. Из тех, кто способен на пустом месте воздвигнуть цветущий сад, на камнях развести пламя и выжать слезы из стали.
Отражением - вот чем стала эта девочка.
Её судьба потерялась, растворилась, поглотилась другими судьбами: Лорда Волдеморта, Гарри Поттера, Северуса Снейпа, Джеймса…
Лили…
Лили Поттер…
Лили Эванс…
Жизнь, которой не случилось.
Любовь, которой не было.
Едва пригубленная Чаша материнства.
Та девочка отдала жизнь не за знамя, не за средство борьбы – за сына. Ты так хотела, чтобы у твоего сына был шанс!
Прости, Лили. Шансов – нет.
Девушка в заколдованном зеркале всё оборачивалась и оборачивалась. Так способны кружиться только балерины и воспоминания.
Взлетали волосы, расцветала на губах улыбка. Снова и снова. Снова и снова. Снова и снова.
Когда он, Дамблдор, умрёт, на другой стороне ты встретишь его упрёками? Или всё простишь и всё поймешь? Вряд ли. Ой, вряд ли! Ты не была милосердна при жизни даже к тем, кого любила, Лили Эванс. Гневливая и порывистая, как танцующий язычок пламени, ты часто одаряла живительным теплом протянутые к тебе руки.
Но не реже и обжигала.
С чего бы стать тебе милосердней в мире ином с тем, кого ты не любила никогда?
Прощения нет. Забвения нет.
А девочка в зеркале все оборачивалась и улыбалась кокетливой, лукавой и насмешливой улыбкой.
Живая и ненастоящая - одновременно.