3.

За окном стремительно догорали уголья осеннего заката.

Холодные синие тени, выползшие из углов комнаты, обступали Лили со всех сторон — еще немного, и она утонет в сумерках, сольется с окружающим пространством, сама станет тенью. Ей не хотелось зажигать свет — страх встретиться с ничем не прикрытой, голой реальностью оказался сильнее страха быть убитой или раненой.

Поэтому Лили сидела и ждала, когда вокруг окончательно сгустится мрак.

Темнота сглаживает острые углы и острые вопросы, усыпляет здравомыслие и трезвые сомнения, помогает принимать самые безумные решения — те самые, о которых потом заставляет жалеть яркий свет нового дня. Будет ли считаться героем тот, кто сделал отчаянный выбор, положившись на убаюкивающий сомнения вечерний мрак? Лили горько усмехнулась, комкая дрожащими пальцами небольшой листок пергамента, исчерченный несколькими строками идеального до скрипа зубов почерка.

Как ей не хватало сейчас Джеймса! Он бы обязательно обвил ее своими крепкими теплыми руками, поцеловал в макушку и прошептал на ухо что-нибудь успокаивающее. До тонких ноздрей Лили донесся бы запах мятной жвачки, смешанный с тонким древесным ароматом ее любимого одеколона, напоминающего о прохладе лесной чащи, шепоте листьев и мягко пружинящих под ногами мхах.

Джеймс единственный во всем мире мог спасти Лили от человека со стальными глазами, который неизменно являлся в ее сны, отравляя их преступной сладостью и болезненным томлением.

Но Джеймс был далеко. Человек из ночных видений Лили взял его в плен, и теперь нужно было решать: оставить ли сны там, где им самое место, или безжалостно разрушить стену, отделяющую грезы от реальности.

Солнце спряталось за горизонтом. Лили осталась в темноте.



— Мы делаем все возможное, — развел руками Дамблдор.

Лили едва усидела на месте.

Атмосфера, царившая в кабинете директора Хогвартса, резко диссонировала с тревожным дыханием войны, которое обрывало ветром оранжевую октябрьскую листву и оседало холодным потом на нагретых изнутри оконных стеклах. Школа оставалась островком мнимого, но все же спокойствия в эпицентре бешеного урагана боли и смертей — и каждому, кто попадал сюда в эти нелегкие времена, отчаянно хотелось тут и остаться, чтобы переждать бурю.

Дамблдор звенел ложкой, размешивая сахар в фарфоровой чашке. Кругом трещали, стрекотали, тарахтели многочисленные причудливые приборы — когда Лили была школьницей, их было меньше, а значит, с каждым годом тяга директора к коллекционированию и экспериментаторству все росла и росла. В конце концов, и великим волшебникам не чужд эскапизм.

— Вы делаете все возможное, — механически повторила Лили.

Дамблдор вздохнул и отставил чашку в сторону.

— Лили… — Он подался вперед. — Жизнь каждого члена Ордена Феникса — на вес золота. Мы сильны, смелы и искусны в магии, но мы — в меньшинстве, ты и сама это прекрасно понимаешь. Именно поэтому мы не имеем права на необдуманные решения, опрометчивые поступки — они могут стоить жизни слишком многим.

Лили вскинула голову и уставилась в высокий стрельчатый свод. Глаза нещадно жгло, и она с трудом удержала свои эмоции в узде, хотя больше всего на свете ей сейчас хотелось плакать и топать ногами от отчаянного бессилия.

— Вы не представляете, как мне сложно принять тот факт, что вы не всесильны, директор, — прошептала она наконец после затянувшейся паузы. — Но я понимаю, что вытащить Джеймса боем — невозможно, безрассудно, глупо…

— Дипломатическим путем — тоже, Лили, если ты вдруг об этом подумала, — заметил Дамблдор, блеснув очками-половинками. — Лорд Волдеморт сговорчив только тогда, когда чует, что за противником стоит сила, с которой он не сможет совладать. Но сейчас уже власть практически в его руках, и у нас нет ни единого рычага давления, с помощью которого мы могли бы добиться освобождения Джеймса.

— Более того, вы даже не знаете, жив ли он, — вставая с кресла, констатировала Лили.

Во взгляде, брошенном Дамблдором на нетронутый чай в чашке Лили, проступило легкое сожаление. Однако он не стал настаивать на том, чтобы его гостеприимством воспользовались сполна, и тоже поднялся на ноги.

— Вы всегда можете найти здесь…

— Директор, скажите, — перебила Лили, выкручивая себе пальцы, — становится ли жертва менее безрассудной, если совершена во имя любви?

В кабинете стало неожиданно тихо — словно кто-то одним легким движением накинул полог неслышимости на монотонно стрекочущие приборы.

Взгляд небесно-голубых глаз за стеклами очков стал пронзительным.

— Любая жертва, если оценивать ее с позиции прагматики, безрассудна. — Дамблдор приблизился к Лили, которая уже стояла перед порогом, и взял ее за руку. — И чем больше в ней любви, тем больше и безрассудства. Но это не значит, что мы не должны жертвовать, когда этого требует необходимость.

Лили молча кивнула. Листок пергамента, лежавший в кармане мантии, жегся хуже огня.

— Лили…

— Да, директор? — она не стала прятать взгляд и открыто посмотрела Дамблдору в глаза.

— Возможно, ты хочешь мне что-то сказать?

Такое невозможно произнести вслух — и уж тем более здесь и сейчас, в этих обстоятельствах. Лили была, как она сама признавала, безрассудной, но не глупой. Поэтому она лишь покачала головой и успокаивающе улыбнулась — самой обезоруживающей своей улыбкой, той самой, что не оставляла равнодушным никого из ее знакомых, к счастью или к сожалению.

— Нет, директор, мне больше нечего вам сказать. Я… — и здесь ее голос дрогнул, — могу лишь надеяться, что вы… мы найдем способ вытащить Джеймса.

Дамблдор не стал ей ничего обещать, и Лили с ужасом поняла, что наряду с ужасной болью чувствует… облегчение.

Потому что, в отличие от старого мага, она почти наверняка знала, как спасти Джеймса.