Глава I

Никогда бы не подумала, что меня занесет в Пожиратели. Я ж помню, какой бедлам был, когда они в первый раз проиграли: авроры к нам в Лютный как к себе домой ходили. Злющие такие. И радостные, твари. Думаете, такого не бывает? А вы на крупа перед охотой гляньте: дрожит весь от нетерпения, с поводка рвется, хвостиками этими своими нелепыми мельтешит. У друга моего был круп, мы с ним на лис охотились. Тут что главное-то? Не попадаться! Ни магглам, ни, огнекраба им под хвост, оборотням. Браконьерство — их хлеб, и они очень не любят, когда на него еще кто-то зарится. Но я ж о другом — я об аврорах. Суровые они тогда были, не то что теперешние. Хотя и сейчас те еще кадры попадаются, а все не как при Железном Крауче — тот себе в сподручные не волшебников набирал, а чисто мантикор в человеческой шкуре! Крепко они тогда нас прижали — ни вздохнуть, ни высунуться. Я тогда, правда, мелкая была, не особо понимала, почему мать все бледнее и бледнее делается, а дед такой смурной ковыляет, будто у него последнюю бутылку сивухи умыкнули. А это все Министерство тогда хотело нас изничтожить, как говорится, выжечь темномагическую заразу каленым железом. Ну и что, господа, удалось? Крауча уж нет давно, а мы — вот они мы, живем. И всегда будем жить! А как иначе-то: если ваш мир кого отвергает, то он обязательно к нам попадет. Да вот хоть деда моего взять: он с Гриндевальдом воевал, там ноги лишился, а как домой вернулся, оказалось, что и не сдался он тут никому. Здоровому-то работу не найти, а тут калека. А обратно ногу вырастить — хрен там! Темная магия — она такая, если уж лишила тебя чего-то, то навсегда. Так и осел он в Лютном, и вот уже три поколения мы тут обретаемся. Прямо династия — разорви ее дракон! Брату моему, Саймону, повезло: мать денег скопила и в Хогвартс его отправила. А на меня не хватило. Но и мне грех жаловаться: саймоновы учебники каждый год копировали, перед тем как обратно старьевщику толкнуть. Хогвартские учебники — они знаете, сколько стоят? Будто их из золота отливают, ну честное слово! Так что мне все равно свезло: я хоть какое-то образование получила, большинству в Лютном и того не перепало. Да и вообще я волшебница не из последних. Может, поэтому меня Скабиор тогда с собой и позвал.

Я тот день хорошо помню, будто вчера было. Только светать начало, а я как раз выходила из борделя. Нет-нет, вы ничего такого не думайте: у меня там парочка подруг есть — отличные девчонки, даром что сквибки. Удивлены? Мерлин с вами, ну какая ведьма в наш бордель пойдет? Хотя нет, вру, бывают и исключения. Рыжая Кэт, например. Ну так у нее и схема особая: приметит этакого туриста, из благополучных, который к нам забрел, потому что приключений захотелось, ну или жена наскучила. В общем, Кэт сговорится с ним на пару галлеонов, заведет в переулок, а там тюк его Ступефаем — и все, нету у туриста ни кошелька, ни галлеонов. А может, и самого туриста нет: в Лютном без сознания валяться опасно, человеческие органы для многих зелий нужны.

Так вот, выхожу я, значит, из борделя — а тут Скабиор.

— Привет, — говорит.

— И тебе привет, — отвечаю. — Виски тебя угостить?

Вы не подумайте, что я всегда такая щедрая, просто Скабиор на ногах еле стоял — их всегда после полнолуния еще несколько дней ломает. А у меня с собой как раз бутылка была — из борделя утянула. Ну не домой же ее переть — там дед отожмет. А одной мне все равно столько не выпить.

— Что, совсем хорош?

— Да не то слово! Будто не оборотень, а гриндилоу — зеленый весь.

Ну и пошли мы с ним на крышу, значит. Мое любимое местечко: один из самых высоких домов Лютного. Туда поднимаешься и словно разом взлетаешь над всем этим: и над грязью, и над проблемами, и вообще над всей этой мордредовой жизнью.

Сели мы с ним, значит, выпили по одной, и он давай меня за жизнь расспрашивать.

— Да ну какие у меня могут быть новости? Разве вот — из секты выгнали.

Скабиор на меня так взглянул, будто я на русалочьем заговорила. Пришлось объяснять:

— Да у нас тут секта Матери Магии образовалась. Те еще чудики: верят, что магия вроде как живая, и если выполнять какие-то там ее законы, то будет тебе счастье.

— Хреновая из нее мать, в таком случае, — сплюнул Скабиор, вытягивая вперед ноги в щегольских массивных сапогах.

— А может, это мы — хреновые дети?

— Может и так, дорогая, может и так. Ну а ты-то там что забыла?

— Так туда ж не наши ходят, а те, из Косого. Их и пощипать можно. Ну и кормежка бесплатная. Только сектанты быстро вычислили, что я туда не за просветлением хожу.

— А тебе так сильно деньги нужны? — спросил Скабиор, а сам подобрался так, что ясно, не из праздного интереса спрашивает — что-то предложить хочет.

— Так они всем нужны, — ответила я, глядя вдаль.

Там как раз рассвет занимался: красивый, прям слов нет. Серебристый такой, как волосы вейлы, и облака кругом зеленовато-рыжеватые сияют. И вот смотрю я, значит, на эту красотень, а у самой мурашки по спине: я-то знаю, что Скабиор в последнее время с Грейбеком спутался, ну а кому служит Грейбек — это каждому лукотрусу известно.

Скабиор поправил свой пижонский шарфик и понизил голос:

— Им нужны люди. Смелые, небрезгливые и умелые. Это не про тебя? Платят очень неплохо. А уж после победы…

— Если она будет — эта победа. А если нет, то платить придется очень дорого. Знаем — битые уже.

— Тут ты права… Только, знаешь, может быть, стоит рискнуть? Я имею в виду, у нас ведь нет ничего — и не будет. У тебя вот даже школьного аттестата нет, так что из Лютного тебе точно не выбраться.

Я хмыкнула, выудив из пачки сигарету:

— У Саймона зато есть. Знаешь, кем он работает? Младшим помощником целителя — пробирки моет и выносит ссаные судна из-под проклятых пациентов.

Скабиор приободрился:

— Так и я о чем! Эта страна загнивает, никому тут нет места, кроме некоторых счастливчиков. Мы же вынуждены существовать, как крысы: рождаемся в грязи, копошимся в ней, в ней же и подохнем. А тут… это же шанс, понимаешь? Шанс все изменить!

«Страна загнивает»… Будто с методички какой. Готовился, гад. Может, им, как вербовщикам, премию какую дают?..

Скабиор чуть наклонился вперед, похлопав меня по колену рукой, унизанной дешевыми перстеньками:

— Ты вот что, подумай, ладно? У них скоро будет что-то вроде общего сбора для сочувствующих — если надумаешь, я тебя протащу.

— Договорились, — кивнула я, с каким-то суеверным ужасом осознавая, что соглашусь.

И не потому, что мне так уж нужны деньги. А потому, что скабиорова методичка определенно в чем-то права.




На собрании я готовилась скучать, уже заранее представляя, что там будет: нудные речи о политике, обещания лучшей жизни в будущем и нескольких десятков галлеонов сейчас. Спрашиваете, зачем тогда пришла? Да вы что, это же Пожиратели Смерти! Те самые! Самые могущественные, самые опасные, самые жестокие, и вообще самые-самые. Кому ж не захочется на них посмотреть?!

Но, как я поняла, собрание организовали специально для привлечения новых сторонников. Ну просто потому, что никто из собравшихся не выглядел хоть немного выдающимся. И это было ясно даже при том, что мы были в масках. Нет, конечно, не в тех — знаменитых, а в абсолютно невзрачных, наскоро трансфигурированных. Но я и так разглядела, что компания у нас получилась разношерстная. И такие, как я, тут были — босота из Лютного, и молодежь только-только из Хогвартса. И надутые, солидные такие господа и дамы в добротных, а то и явно дорогих мантиях. Я про себя хмыкнула: и как Тот-Кого-Нельзя-Называть собирается одной речью заинтересовать нас всех?..

Хотя кое-что впечатляющее в происходящем все-таки было: например, защитные чары, которые мы пересекли по пути к большой поляне, где должна была состояться наша встреча — у меня аж волосы дыбом встали, никогда такой силищи не чувствовала! Честно скажу — премерзкое чувство: будто стеклянным колпаком накрыли, и гадай теперь, чем он тебе станет — защитой или ловушкой.

А потом из тумана на другом конце поляны стали появляться люди. И вот это уже точно были Пожиратели. И их было много, очень много. У меня сердце вдруг заколотилось, как припадочное: неужели я действительно смогу поглазеть на Того-Самого? Говорят, он страшен, как сама смерть…

Не лгут. Никогда такого не видела. И, кажется, никто не видел — мы все вздрогнули, будто одновременно под жалящее заклятье попали. Но он этого, кажись, и не заметил — сделал шаг вперед и заговорил.

Я потом долго пыталась вспомнить, что конкретно он говорил — и не смогла. Нет, в целом-то помню, конечно. Он говорил о жизни. Мы существовали, а он звал нас жить. Он говорил, что каждый волшебник подобен богу — а мы сами загнали себя в клетки и превратили в рабов. Нам дана огромная сила, и как мы ее тратим? На бытовые заклинания? Тупую нудную работу? На то, чтобы с огромными усилиями заработать себе на кусок хлеба? Он говорил о мечтах: тех, что у нас были в детстве, до того, как мы позволили сломать себе крылья. Он говорил о доблести и чести.

Наверное, вы скажете, что это все банальности. Но вы просто его не слышали! А я слушала и чувствовала, что даже дышать начинаю по-новому — полной грудью. Я словно проснулась и посмотрела на себя со стороны: как я вообще этим стала? Почему я так живу — в этой нищете и грязи? Я же совсем другого хотела, о другом мечтала! Его красные глаза как будто смотрели прямо на меня. И тут мне раз и навсегда стало плевать, как он выглядит — он обещал изменить мою жизнь, изменить этот мир, для меня и вместе со мной. И вот, когда он спросил, пойду ли я за ним, отдам ли свою жизнь ради него, я крикнула «да». И не только я. Он каждого там зацепил. Молодой парень рядом со мной выглядел так, будто, если Лорд прикажет ему умереть, он сделает это тут же, вот ей-Мерлин, просто ляжет и умрет! А женщина с другой стороны — с виду такая вся достопочтенная мать семейства, стянула с себя маску и плакала, не таясь.

Выходит, не только голодранцы из Лютного хотят стать чем-то большим.

Когда собрание закончилось, я отыскала Скабиора и сказала, что мне срочно нужно надраться до зеленых гиппогрифов. И что я хочу стать Пожирательницей Смерти.




Вот как-то так это и произошло. А потом у меня началась новая жизнь. Трудная, не скрою. И вроде не сильно-то отличалась от прежней: ежедневный тяжелый труд, кровь, грязь, усталость… Но все-таки она стала совсем другой: теперь в ней появился смысл. Цель, понимаете? Хотя, это я немного вперед забежала: сперва-то я была самой рядовой сторонницей.

Мы жили себе как раньше, но раз в несколько недель надевали белые маски, черные балахоны и шли наводить шорох: витрины бить, или магглов пугать. Беспорядки, короче, для создания хаоса. А как дело делали, снимали униформу и все — в жизни не догадаешься, что это мы были.

Нас поделили на группы: один главный, который с Меткой, и девять сторонников. Ну и знали мы только друг друга. Это, значит, чтобы, если что, сдать никого не смогли. Хотя главным-то сторонникам Лорда что — их и так каждая собака знает. Это я уже позже узнала, что Ближний Круг — вроде рекламной вывески: самые богатые, могущественные, талантливые. Пример нам, короче. Но кроме них да нас в Организации еще куча всякого народа работает: и ученые, и аналитики, и разведчики всякие. И все делают свое дело, взаимодействуют, как ингредиенты в зелье.

Но я тогда еще только свою десятку и знала. Там разные люди собрались, думаю, нас так специально смешивали: половина, как и я, из Лютного, а половина — с той стороны, из Косого, как у нас говорят. Хотя понятно, что жить-то они где угодно могут. Я даже с одной волшебницей из нашей десятки приятельствовала: Салли ее звали, она старше меня была, с мужем, с детьми. Работала в фирме по производству котлов. Образованная — Хогвартс закончила. Я сначала вообще не понимала, что ее к нам занесло. А потом оказалось, прямо как у меня все было! Что вот так живешь всю жизнь, а потом думаешь, а вдруг тебе суждено сделать что-то большее, стать частью чего-то великого? И все, не будет тебе больше покоя: кто научился смотреть вверх, тот обратно голову не опустит.

Ну вот, значит, так и жили, а потом милорду понадобилось часть из нас повысить. Главный над нашей десяткой — Зак его звали — рекомендовал меня и парня одного, Джима. Явились мы, значит, по адресу, думали, там кто-то из Ближнего Круга будет, а оказалось, что сам Лорд. Он на нас глянул, пристально так, даже не спросил ничего — ну оно и понятно, легилимент же — и выбрал меня. Уж не знаю, что он в моей голове такого углядел. Но в тот день я получила Метку и приступила к настоящей работе.

А знаете, какой был мой первый серьезный бой? Штурм Министерства! Вот это по-настоящему боевое крещение! Я до последнего не могла поверить, что мы это сделаем. Помню, как мы потом обнимались и пили огневиски прямо там, в коридорах. Конечно, это не долго продлилось — одну ночь всего, сразу после захвата: утром-то туда работники пришли, не попьянствуешь.

Ну а потом я стала руководителем так называемого добровольческого отряда. В народе нас еще почему-то егерями прозвали. Скромная должность на самом деле — так я большой шишкой и не была никогда: с Малфоем за одним столом не сидела, с Долоховым в карты не резалась. Я и в Ставке-то только раз была, но никогда это зрелище не забуду. Она хитро так запрятана! Посреди леса сделан вроде как колодец, туда спрыгнешь и окажешься наверху огромной винтовой лестницы, которая глубоко вниз уходит. А на дне под каким-то стеклом Дьявольское Пламя бушует. Это, значит, чтобы, если Лорд, не дай Мерлин, погибнет, оно уничтожило Ставку со всеми ее секретами. А секретов тут хоть отбавляй.

Помню, мне тогда повезло: я в свой единственный визит умудрилась мадам Лестрейндж повстречать. Даже не знаю, как вам ее описать: и красивая одновременно, и страшная, худая очень, а глаза горят — будто два солнца, только черные. Глупость, конечно, но с тех пор, почему-то, стоило мне услышать о Беллатрикс, я представляла себе именно черное солнце.

Не могу сказать, что мне очень нравилась моя работа — мы делали ее не из любви, а потому что кто-то же должен это делать. Кто-то должен ловить членов Ордена Феникса и прочих сторонников Дамблдора, кто-то должен держать народ — чтобы не кинулся во все тяжкие, пока власть из одних рук в другие переходит. Но мне нравилось, как на нас смотрят прохожие в Косом — почти с трепетом, а не свысока, как прежде. Ну и со страхом, хотя они и раньше нас боялись. Дед как-то сказал, что при виде жителей Лютного они вспоминают о том, как хрупок их собственный респектабельный мирок — оттого и пугаются.

Вообще, я давно заметила, что наш мир точно поделен на две части: просто магия и темная магия, приторно-красивая сказочка и наша суровая реальность, остроконечные шляпы и глубокие капюшоны, Косой и Лютный. Это как с морем. Стоишь на берегу и видишь только поверхность, а не то, что под водой. Но, если хоть раз заглянешь вглубь, уже точно не сможешь жить как прежде: ведь как можно забыть о глядящих на тебя чудовищах? Как можно спокойно проходить мимо аврорского патруля, если тебе хоть раз ломали пальцы на допросах? Как можно довольствоваться Алохоморой, если хоть раз прикоснулся к Искусствам?

Темная магия… она действительно особенная, она бывает очень разной: стремительная и эффективная, как Убивающее Заклятие, витиеватая и сложная, как порча, которую накладывают некоторые умелицы Лютного, но она всегда завораживает. И сразу же вызывает привыкание, покрепче любых дурманных зелий. Ее не зря называют искусством — о превращении птиц в рюмки так не скажут. Хотя, в нашем ремесле есть и другие виды искусства: например, уходить от вражеской засады, как рыба сквозь крупную сеть, или выслеживать двуногую добычу по едва заметным следам на прелой листве. Или убивать — и продолжать жить. Легко жить, не сходя с ума и оставаясь собой. Для этого тоже нужно немалое мастерство. И я овладела им в совершенстве.




Накануне Битвы за Хогвартс мне не спалось: в животе будто поселилась какая-то мерзкая и склизкая тварь, меня била противная нервная дрожь.

— Просто мандраж перед боем, это нормально, так что не мельтеши, — заявил Скабиор.

Тогда я с ним согласилась, но теперь понимаю, что это было предчувствие. Могла бы и раньше понять: чуйка меня никогда не подводила.

До сих пор не могу поверить, что все так обернулось. Лорд погиб, а вместе с ним погибла и наша цель. Он давал нам силу, он превращал нас во что-то большее! А без него мы все тут же снова обратились в ничто. Мы бежали — я бы даже сказала, что мы позорно дали деру. Из охотников мы в один миг стали добычей, и за нами тут же пустили свору гончих — по кровавому следу.

Я аппарировала до тех пор, пока меня не начинало рвать, я пряталась, я накладывала Дезиллюминационное заклинание так часто, что почти ощущала себя привидением. Я бесцельно прыгала по всем Британским островам, отчаянно пытаясь запутать следы. Я не понимаю, какое мордредово совпадение свело меня с ним.

Мы встретились у одного из схронов. Их по всей стране была куча понаделана — вот как раз на такой случай. Рядовой такой схрон, самый обычный. Уж не знаю, чего его туда понесло.

Я его прежде только на аврорских плакатах видела, но тут же узнала. Рудольфус Лестрейндж собственной персоной! Которая, кажется, вот-вот испустит дух: изранен он был жутко. По всему должен был еще сутки назад отъехать, а он не только дышал, но и палочку мне в лоб направить умудрился.

— Тише, сэр, свои — глава четвертого добровольческого отряда.

— О, ну теперь я спокоен, — с явным сарказмом произнес он. И отключился.




Ну сперва я, конечно, выматерилась. А потом затащила его в схрон. Тяжелый, гад — я вся взмокла, хоть и помогала себе левитацией.

Что? Вы не врубаетесь, как выглядит схорн? Странно, но я расскажу. Это вроде как очень маленькое подземное убежище, сделанное где-нибудь в лесу. Ну а сверху оно прикрыто дерном — если не знать, куда смотреть, ни за что не найдешь! Штука надежная, конечно, но вдвоем мы там еле поместились.

В схроне нашлось несколько банок консервов — драконятина в томате, вот ведь долбанные извращенцы! — самонаполняемая фляга с водой и аптечка. Ее-то я и искала!

Лекарь из меня, что из банши певица, но кое-чему научена. И даже мне было ясно, что дело у сэра Рудольфуса дрянь: порезы явно от Секо, их так просто не залечишь, левый глаз совсем заплыл, и щека отекла — как бы не перелом этой, как ее… скулы, во, но самое хреновое — огромный ожог в полтела. Жуткий такой ожог: кожа отслаиваться начала, а под ней серое мясо. Это плохо — значит отмирает, а там и до заражения крови недалеко. Я на это дело всю склянку с настойкой бадьяна извела — стало лучше, конечно, но на все ее не хватило.

Устроила я, значит, сэра Рудольфуса на лавке, а сама в уголке пристроилась — жрать проклятую драконятину. Сперва он тихо лежал, вроде в обмороке, а потом стонать начал, метаться. Я думала, помрет, а помочь-то нечем — только и могла, что компрессики менять. Вряд ли от них было много толка, но под утро он все-таки очнулся. Ну как очнулся: сел, единственный глаз вытаращил, а взгляд пустой, бессмысленный.

— Холодно, — бормочет, — Белла, как же холодно! Ты чувствуешь? Они уже близко — изморозь, везде изморозь, покрывает, словно плесень… Видишь? Я замерзаю, Белла, я замерзаю…

Ну я к нему метнулась, обняла за плечи:

— Командир, — зову, — командир, их тут нет. Все хорошо, ты жив, ты в безопасности, и тут тепло. Вот, чувствуешь? — и наложила на него самые мощные Согревающие Чары, да Люмос посильнее засветила.

Он, как свет увидел, сразу обмяк весь, а потом и взгляд ожил.

— Спасибо, — выдохнул он после паузы. — Откуда ты знала, что делать? Ты сидела в Азкабане?

— Нет, Мерлин миловал. Мамка моя три года отмотала и до сих пор кричит каждую ночь. А уж после четырнадцати лет-то… я вообще не понимаю, как вы выдержали.

Он криво усмехнулся:

— Нам самим в это с трудом верилось.

Потом мы помолчали. Потом я попыталась впихнуть в сэра Рудольфуса драконью тушенку, но он на меня зыркнул, точно гоблин, которому попытались подсунуть лепреконье золото, и мне пришлось отступиться. Ну а потом я все-таки рискнула перетереть с ним о главном:

— Так что мы делать-то будем, командир?

— Мы? Поведай-ка, зачем тебе нужен я? У тебя, бывшая глава четвертого добровольческого отряда, есть все шансы избежать облавы, залечь на дно, а года через три вернуться к той жизни, что ты вела прежде, — он зашелся в длинном приступе мучительного сухого кашля. — А вот мое лицо красуется на каждом столбе…

Я неловко дернула плечом:

— Так-то оно так, сэр, да только старшего по званию бросать нельзя.

Он хрипло рассмеялся — будто я хохму какую отмочила.

— Если ты не заметила, мы проиграли. Все, финита! Нет больше Пожирателей, а значит, и званий у нас больше нет.

— Так ведь говорят, что бывших Пожирателей не бывает.

Он утомленно вздохнул:

— Ладно. Слушай, денег у меня нет. Чистого жилья тоже. Шансы выжить минимальны. Ну что, думаю, теперь моя компания уже не кажется тебе такой привлекательной?

Я аж задохнулась от негодования — будто он мне под дых врезал — вскочила на ноги, со всей силы треснулась головой о низкий потолок и, матерясь, осела обратно в свой угол.

— Ну знаешь, начальник… Думаешь, раз я из Лютного, то у меня теперь, что, и чести быть не может?! И помочь я могу только ради выгоды, да?

Он вдруг посерьезнел, и взглянул меня каким-то другим взглядом, пронзительным, что ли.

— Да-а, не умрет дело Лорда…

— А? Почему это? — невнятно буркнула я, потирая назревающий на макушке шишак.

— Да так… — он уставился куда-то в потолок рассеянным невидящим взглядом. Я было испугалось, что ему опять поплохело, но тут он заговорил:

— А вот я чуть не дал слабину. Тогда, в восемьдесят первом. Знаешь, я же поначалу хотел поступить так же, как все — откупиться, затаиться и ждать. Хвала Мерлину, что Белла меня отговорила!

— «Хвала Мерлину»?! Простите, сэр, но ведь из вашей попытки вернуть Лорда ничего не вышло, а вы загремели в Азкабан на четырнадцать лет!

— Да, верно… Но, видишь ли, я думаю, что некоторым из нас судьба посылает удивительный, но страшный дар — шанс узнать, чего ты на самом деле стоишь. Ну смотри: все мы в детстве читали сказки и легенды… Эм-м, ты ведь читала?

— Ну ты уж за полную-то идиотку меня не держи!

— Да-да, прости. Так вот, там были герои, которые совершали деяния, Поступки, понимаешь? Проявляли чудеса отваги и самопожертвования, поражали жутких чудовищ, выходили одни против целой армии врагов, ну и так далее. И нам хотелось стать такими же. Но потом мы выросли и жили себе, как живется. Большинство людей умирает, так и не узнав, способны ли они на Поступок. Но некоторым выпадает такой шанс. И, едва это происходит, ты сразу понимаешь — вот оно. Разумеется, у каждого он свой: у члена Визенгамота, например, это может быть дилемма, посадить ли невиновного, которого очень просят посадить. Министр, к примеру, просит. И вот он понимает, что у него есть выбор: либо подчиниться приказу, либо отказаться — и потерять все, работу, положение в обществе, влияние. И что делать? Поплыть по течению, поступить как все — или разрушить свою жизнь, но остаться человеком? Да, суть такого испытания именно в том, что в нем нет шанса на благополучный исход.

Когда-то я наивно полагал, что все о себе знаю: сколько раз я рисковал жизнью, сколько крови — своей и чужой — пролил за нашего Лорда… Но мое главное испытание произошло только после его исчезновения. Белла тогда кричала — она вообще часто кричала — обвиняла меня в трусости. А потом вдруг замерла и спокойно так сказала: «Так вот, значит, чего стоит твоя клятва». Я сперва возмутился: уж я-то не раз доказывал, чего она стоит! А потом понял — нет. До этого я лишь выполнял свою работу, как и все мы. А это… как выйти одному против целой армии. Как финальное взвешивание сердца — и плевать, что оно происходит, пока ты еще жив, и тебе только недавно исполнилось тридцать. О, ты не знаешь про взвешивание? Это из мифов Древнего Египта: они верили, что после смерти богиня правды Маат кладет на одну чашу весов твое сердце, а на другую — свое перо. И то, какая чаша перевесит, покажет, каким ты был человеком. Но только они смотрели по совокупности всех твоих деяний, а тут на весах лишь одно решение, лишь один поступок, который скажет о тебе все. И я сделал свой выбор. Я разрушил свою жизнь, но зато узнал, чего я на самом деле стою.

Сэр Рудольфус прервался и взглянул на меня как-то странно — похоже, догадался, что я в этих его философских измышлениях вконец запуталась, а затем упал на подушку, снова заходясь в кашле — а вот нечего было тут такие речуги толкать, ну ей-Мерлин, вот же нашел время!

— Ладно, — сипло произнес он, отдышавшись. — Кое-какое чистое жилье я знаю, конечно. Но погоди радоваться! О нем не только мне известно, а это значит, что сдать его аврорам могут в любой момент.

— Ну хоть что-то… Слушай, командир, а чего тебе персонального жилья-то не выделили? Ну или еще каких путей отхода? Ты ж важная шишка!

Он усмехнулся:

— О да, ты даже не представляешь, насколько. И, разумеется, я легко мог устроить для себя все это. И сейчас не болтался бы по лесам, а отлеживался в кровати в компании самых эффективных зелий, интересных книг и вкусной еды. Но я сам этого не захотел. Мы с Беллой давно решили, что с нас хватит, и если мы снова проиграем, если Лорд погибнет, то и мы жить не будем — мы слишком сильно устали. Я ей тогда предложил одновременно пустить друг в друга по Бомбарде — ну, чтобы умереть также, как жили…

— Так это, начальник, не вышло бы: это ж как рассчитать надо — ну, что б одновременно…

— Белла также сказала. Только она еще добавила, что я — идиот.

В нашем тесном укрытии повисла тишина. Я молчала, увлеченно пялясь на толстую многоножку, которая пыталась проникнуть сквозь щель в заложенном досками полу.

— Ну давай уже, спрашивай.

— Ага, да. Так и почему ты…

— Все еще жив? А из-за этого, — он с трудом приподнялся на локте и вытянул из-под ворота своей мантии толстую витую цепь с болтающейся на конце металлической блямбой; не помню, как они называются, цацки эти.

— Ух ты! Красивая. А что это?

— А это, глава четвертого добровольческого отряда, наша надежда. Последняя надежда, — он со стоном откинулся обратно на свою импровизированную подушку. — Впрочем, вероятно, все это бред, а я до сих пор не отошел от контузии, заработанной в Битве. Знаешь, когда все закончилось, я кинулся искать брата — то, что Белла погибла, я знал, видел, — он со свистом втянул в себя воздух сквозь сжатые зубы. — Опять она меня не дождалась, а ведь договаривались же… Рабастана я нашел под завалами, и было очевидно, что, даже окажись в этот момент рядом команда лучших целителей, спасти его им бы не удалось. Я, признаться, думал, что он мне скажет что-нибудь такое, знаешь, до ужаса банальное, но очень важное именно в такие моменты, ну, например, что он всегда меня любил, а я был лучшим братом на свете, или что-то подобное. Но вместо этого он всучил мне этот кулон, — сэр Рудольфус намотал блестящую цепь на палец. — И все повторял, что надо его сохранить. А я потом пригляделся — видишь, тут символ? Я, конечно, не ювелир и не историк, но, возможно, эта вещь принадлежала самому Мерлину.

— Ого, — глубокомысленно изрекла я. А про себя подумала, что эти интеллигенты точно чокнутые — так печься о сохранности какой-то древней бирюльки, пусть даже и очень ценной. Бред, как по мне!

— «Ого», — передразнил он. — Будто в этом дело. Нет, дело в том, что семья Лестрейнджей подобным артефактом никогда не владела… — он вдруг весь подобрался, точно гадюка перед броском. — Тихо! Ты чувствуешь?

— Чего?

Но уже через мгновение до меня дошло: воздух вокруг задрожал, тоненько так, тревожно.

— Кто-то ломает Защитные Чары! — крикнул он. — Уходим, быстро!

Облава! Я подскочила с пола и, пригнувшись, метнулась к нему. Наверху раздался скрежет, с потолка посыпалась земля.

— Лови координаты! — приказал сэр Рудольфус, взглянув мне в глаза. У меня башка мгновенно болью вспыхнула, но тут же прошла, а передо мной картинка замаячила, будто наяву. Я аж присела: передать мыслеобраз, да настолько четко, чтобы по нему можно было аппарировать — это вам не хухры-мухры. Впрочем, времени восхищаться талантами сэра Рудольфуса у меня точно не было.

— Ты только сперва попрыгай побольше…

— Знаю, ученая, — а сама тряпки, на которых он лежал, в ремни трансфигурировала.

Он-то сам не то что аппарировать — ходить не может, так что ясно, что придется мне за двоих поработать.

— Так, командир, вставай-ка! — я его этими ремнями за пояс обхватила и к себе пристегнула, чтобы не выпустить случайно — тяжеленный же.

Почти успела, но тут… БАБАХ! Потолок вместе с четырьмя футами земли над ним рухнул прямо на нас. Почти рухнул: врезался в раскинувшийся над нами полупрозрачный купол. Сэр Рудольфус аж позеленел весь, но палочку держал твердо. А сверху в наш щит уже летели разноцветные вспышки заклятий.

— Давай уже — не удержу ведь! — просипел он.

Тут я очухалась, обняла его изо всех сил — чтобы не расщепило — и аппарировала.




Есть такая чара, которая позволяет узнать, куда человек аппарировал. Довольно сложная штука, но уж ей-то авроры обучены в совершенстве. Фишка в том, что ты заклинанием находишь ту самую точку, откуда переместились, встаешь туда же, а потом творишь чару и аппарируешь по следу. Но, на наше счастье, у нее есть погрешность, и она растет с каждой секундой, прошедшей с момента аппарации. Непонятно, да? Ну смотрите, если вы прошли по следу тут же, едва хлопнуть успело, то окажетесь почти на том же месте, что и тот, за кем вы гонитесь. Ну, может, шага на три ошибетесь. А вот если между вашими аппарациями прошло секунд пять, то цель окажется где-то футах в двадцати. Ну а если вы на полминуты опоздали, то хреновая из вас гончая: унесет за целый квартал. Поэтому верный способ уйти от погони — это прыгать, то есть только выйдя из одной аппарации, тут же уходить в следующую. Тут ведь и фора есть: преследователь же еще каждый раз должен занять точно то же место, на котором вы стояли, а на это тоже время надо.

Способ-то хороший, вот только большинство магов даже на две аппарации подряд не способны: они ж выматывают здорово, да и вообще ощущения те еще. Вот только я — не большинство, я и не такое сдюжить могу.

Каждый из нас держал в голове готовый план аппараций на случай, когда надо избавиться от хвоста: самые разные беспорядочные места, раскиданные, считай, по всей территории островов. Едва я чувствовала под ногами твердую землю, как делала глубокий вдох и прыгала дальше. После четвертого перемещения сэра Рудольфуса вывернуло прямо на меня. Ну спасибо, начальник, а то я и думаю, что-то у меня мантия больно чистая. Была. После шестого он потерял сознание, повиснув на мне всем весом. А он хоть и тощий мужик, но длинный и вот совсем не легонький. Ну а мне в тот момент вообще показалось, что он весит, что твой громамонт. Сама не знаю, как я с таким балластом смогла еще два раза прыгнуть и даже не расщепиться. Ноги трусились, меня всю мотало, глаза заливал пот. А вот сэру Рудольфусу совсем поплохело — я даже сомневалась, что он еще жив.

— Держись, начальник, последний раз остался, — просипела я, сглотнув жечь вперемешку с кровью.

А потом постаралась как следует припомнить картинку, которую он мне кинул, и прыгнула в последний раз.




Чистое жилье оказалось чистым в самом прямом смысле слова: абсолютно пустая бетонная коробка в маггловском многоквартирном доме. Как я поняла, что маггловском? Ну так волшебники-то из бетона не строят. Повалились мы, значит, с сэром Рудольфусом на пол, а я гляжу — он совсем плох: зеленый весь, холодный. И на груди кровавое пятно — значит, одна из ран опять открылась. Вот проклятье! А ведь поначалу они меня беспокоили гораздо меньше, чем этот его ожог.

— Сейчас, командир, найдем для тебя зелий — не может же их тут не быть! Ты только не помирай, ладно?

А он вдруг резко зенку свою распахнул — да как схватит меня за руку!

— Послушай… — хрипит, да еще жутко так, надсадно. — Если умру, возьми кулон. Не было у нас артефактов Мерлина, точно не было! А значит, это Он его Басти дал. Лорд. Вот я и думаю, а вдруг… только как проверить не знаю.

— Что «вдруг»? Что «вдруг»-то, командир?

Но он меня будто и не слышал особо:

— Мы-то с Беллой доверия не оправдали, вот он и мог Басти оставить. Вряд ли, конечно, но, если есть хоть какой-то шанс, даже самый мизерный…

— На что?

— Вернуть его.

— Кого, Лорда? Так он же того, преставился!

Тут он на меня зыркнул так, будто я на могиле его любимой матушки сплясала.

— Он бессмертен. Был. И, возможно, остается — если мое предположение окажется правдой. Тогда в этом кулоне — часть… — он внезапно замолчал, его единственный глаз закатился так, что было видно один белок.

Я с силой похлопала его по впалым щекам — результат нулевой, ну и понеслась на поиски аптечки. Хвала Мерлину, она не только нашлась, но и оказалась укомплектована гораздо лучше, чем в схроне: в ней было кроветворное и большая банка бадьяна! Еще я отыскала пледы, которые подложила под сэра Рудольфуса заместо матраса. Ну и кровати.

Убедившись, что помирать сэр Рудольфус пока передумал, я отправилась в ванную — к счастью, сантехника тут работала. Смыв с себя всю грязь, я постирала мантию и, кое-как подсушив ее чарами, нацепила обратно. Затем стерла влагу с зеркала и скептически оценила свое отражение. Да уж, красотка: мордень отекшая, точно я только что из запоя, в космах, кажись, седины прибавилось — а ведь мне всего двадцать пять!.. Да еще и шрам багровеет — это мне полгода назад Режущим засветили, попали бы чуть левее, и была бы кривая, что твой Грюм.

Вернулась в комнату — а там жарень, как в котле. Только собралась Охлаждающее наложить, как сэр Рудольфус вскинулся и как заорет:

— Палочку опусти!

Я аж подпрыгнула.

— Нам сейчас лучше вообще волшебство не использовать: министерские с радарами будут рыскать, любые вспышки магии искать.

— Ясно… слушай, командир, а что ты про Лорда-то говорил?

— Забудь. Считай это временным помутнением рассудка на фоне сильной кровопотери.

— Э, нет. Я ведь так и так уже в курсе. Значит, ты думаешь, что с помощью этой твоей штуки его можно вернуть?

— Не совсем. Однако я не исключаю, что такой шанс есть, но мизерный, исчезающе-низкий, я бы даже сказал. Но я все еще не уверен в том, насколько ясно мыслю, к тому же я мог просто неправильно понять брата: возможно, он хотел подарить мне «эту штуку» на День Рождения, вот и отдал. Или это — просто артефакт с какими-то полезными свойствами, и Басти думал, что мне это поможет. Или это и вовсе был предсмертный бред. Но, если есть хоть малейшая возможность…

— Понимаю… — я с интересом покосилась на цацку, которая виднелась в вырезе его рубашки.

Мы оба замерли, точно ожидая чего-то, какого-то знака. Но ничего. Разве что мне в какой-то момент причудился чей-то пронзительный взгляд — ну да, у меня такое часто бывает: с нашей жизнью без паранойи никуда.




В чистом жилье мы оставались два дня. За окном бушевала поздняя весна. Но мы, разумеется, носа за порог не казали. И штору не отдергивали. Лежали на полу головами друг к другу, курили и пялились в потолок. В соседнем доме был какой-то маггловский паб с ярко горящей вывеской, и мы наблюдали за ее отсветами: то красными, то синими, то зелеными.

— Оставаясь тут дольше, мы очень рискуем, — сказал сэр Рудольфус.

Я согласно вздохнула. Сквозь приоткрытое окно уже второй раз за последний час доносилась песня про какую-то Норму Джин. Красивая песня, только грустная. Понятия не имею, кто такая была эта Норма, но маггл, который это написал, видимо, здорово по ней сох.

— Надо скрыться здесь, в маггловском мире.

— А ты сможешь, начальник? Ты их хоть раз вне рейдов-то видел?

— Справлюсь как-нибудь. Я знаю один тайник, в нем много маггловских денег и небольшой запас Оборотки. Пойдем туда завтра.

— Ты ж до сих пор хромаешь сильно. Давай я одна смотаюсь.

— Не выйдет — он на кровь закрыт, так что придется нам вместе. А потом, как все немного уляжется, будем думать, как пересечь границу.

Мы снова замолчали. Песня про Норму заиграла в третий раз, и сэр Рудольфус внезапно ее подхватил:

И мне кажется, что ты жила,

Точно свечка на ветру,

Не имея, где укрыться

В мозглую пору.

Хотел бы я знать тебя, но…

Но я был слишком мал.

Свеча угасла прежде, чем

Легенду мир узнал. [1]

А голос у него оказался очень красивый, не то что мой: Скабиор всегда говорил, что мое пение больше смахивает на вопль мандрагоры. Интересно, как он там, жив ли?..

— Так где нычка-то твоя, командир? — спросила я, когда он закончил.

Сэр Рудольфус криво усмехнулся:

— А недалеко от твоей малой родины — рядом с Лютным Переулком.

Я аж похолодела вся:

— Там же сейчас самый шмон!

— Ничего, проскользнем как-нибудь.

— Ага, как крысы, — криво усмехнулась я.

— Грубая ты, — хмыкнул он в ответ. — Нет, лично я предпочитаю змей.




Собирались мы молча и очень быстро. Ну как собирались: зелья с собой взяли, да палочки — вот и весь наш скарб.

— А тут что? — спросила я, ткнув пальцем в маленький пузырек.

— Обезболивающее, сильное очень, возьму с собой — с ним я, если что, смогу вприпрыжку до самой Шотландии добежать.

Мы встали друг напротив друга и почему-то одновременно вздохнули. Он протянул мне руку с тонкими пальцами, унизанными перстнями — ясное дело, не такими как у Скабиора, а настоящими, драгоценными, и усмехнулся:

— Ну что, удачи нам.

Я резко кивнула, вложила свою руку в его, а потом мы синхронно наложили Дезиллюминационные — и сэр Рудольфус ушел в аппарацию, утягивая меня следом.




Ну здравствуй, родимый Лютный! Грязь, из которой мы вышли и в которой, если верить Скабиору, подохнем. Мы с сэром Рудольфусом аппарировали примерно в квартале от нужного нам места. Когда мы уже были близко, внезапно начал накрапывать дождь. Вот ведь падла: столько дней не было! Дождь — это плохо, под ним людей под Дезиллюминационным отлично видно. Но не возвращаться же — пришлось передвигаться боком, тесно прижавшись к стене.

Нужная нам нычка находилась в покосившейся заброшенной лачуге. Конечно, Люмосов мы не зажигали — так вслепую, тихонечко прокрались к дальней стене. Сэр Рудольфус мазанул по ней порезанным пальцем, и несколько щербатых кирпичей отпрыгнули в стороны. Он достал из открывшегося тайника увесистую пачку маггловских денег, бутыль темного стекла и толстую папку — видно, с какими-то документами. Я облегченно вздохнула, а в следующий миг воздух вокруг загудел, и с нас одновременно слетело Дезиллюминационное.

Сэр Рудольфус выругался, схватил меня в охапку и крутанулся вокруг своей оси. Ничего не произошло.

— Внимание! Говорит Аврорат! Выходите с поднятыми руками!

За темными окнами ослепительно-ярко вспыхнули огни Люмосов.

— Да твою ж ма-а-ать!.. — простонала я, сильно, до боли, сжав волшебную палочку.

Сэр Рудольфус невербально творил какую-то чару: вокруг него вспыхивали и гасли маленькие разноцветные огоньки.

— Ну что, глава четвертого добровольческого отряда, дело дрянь, — выдал он. — Мы в оцеплении, и антиаппарационный купол стоит намертво.

Он вдруг стянул с себя эту цацку — то ли мерлинову, то ли лордову — и попытался накинуть ее на меня. Я шарахнулась прочь, чуть не упав.

— Повторяю, вы окружены! Выходите с поднятыми руками!

— Эй, командир, ты что творишь?!

— Так, слушай меня и не спорь, — быстро, лихорадочно зашептал он. — Тут есть тайный ход. Вдвоем мы по нему не уйдем: авроры точно знают, что в здании кто-то есть. Они не знают, сколько нас, но, если мы оба исчезнем с радаров, они все поймут и нагонят. Я к ним выйду. А ты действуй так, как хотели. Постарайся сбежать в Албанию и найти информацию о хоркруксах — так ты догадаешься, что с этим делать.

И он снова попытался всучить мне цацку, деньги и Оборотку. Я думала не долго — всего лишь пару секунд.

— Нет, командир, так не пойдет: я это не потяну, я ж даже Хогвартс не кончала и не умею нихрена почти. Так что пей свое обезболивающее и беги хоть до Шотландии. Ну а там… если цацка твоя все-таки сработает — то и мне недолго в Азкабане гостить, — и направилась к двери.

— Это последнее предупреждение — мы начинаем штурм!

— Да поможет тебе Мерлин, сестра, — сказал он мне в спину.

Я обернулась, последний раз взглянула на него, освещенного нервным светом Люмосов из-за окна.

— И тебе, Рудольфус, — и, подняв руки, вышла под дождь.




Вышла — и тут же упала в грязь, сбитая с ног вспышкой заклинания. Палочка, разумеется, упорхнула из моей руки, точно долбанная птичка, перелетев к аврору.

— Так-так, и кто же у нас тут?

— Вы чего? Я ж просто ночлег искала! — пробормотала я, прекрасно понимая, что это не прокатит.

— Ну да, конечно, — один из авроров, здоровенный плечистый бугай, вздернул меня на ноги и заклинанием распорол рукав мантии.

— А это так, грязь налипла, — хмыкнул он, ткнув в Метку, совсем блеклую и неподвижную, но все-таки вполне узнаваемую.

— Кто такая? Фамилия, имя, год рождения?

— Да какая разница? — вмешался другой, молоденький такой, нервный. — Я ее узнал. Она из добровольческого — мать его! — отряда.

И он со всей дури зарядил мне в живот. Я тут же снова осела в грязь.

— Оставь это, Вэнс! — приказал новый голос, и я сразу поняла, что этот у них за главного. — Я понимаю твои обстоятельства, но на службе не место сведению личных счетов.

Он присел напротив меня. Пожилой такой мужик, по всему видно, что тертый калач, а глаза холодные, рыбьи.

— Слушай, ты, наверное, думаешь, что сейчас мы отправимся в Аврорат, но спешу расстроить: у меня такой швалью, мелкой сошкой вроде тебя весь изолятор забит. Так что устроим мы тебе гибель при сопротивлении аресту… Ну, разве что, у тебя информация какая есть? Имена тайных сторонников Того-Кого-Нельзя-Называть или места, где скрываются его наиболее опасные подельники?

Земля подо мной вдруг пришла в движение: качнулась сперва вверх, а потом вниз, точно чаша весов. Вот, значит, как…

— Отвечай! — и он со всей дури зарядил мне в нос.

Сука! Он же у меня и без того весь переломанный!

— Да чего я знаю-то?! — прохрипела я, давясь кровью. — Ну про Малфоев знаю, но где они — вообще без понятия, про Лестрейнджей, но они, г-рят, все под Хогвартсом погибли. Да я ж даже в Ставке ни разу не была — только слышала, что она в Дублине где-то!

— Ты хорошо подумала? Знаешь, если у тебя действительно есть какая-нибудь информация, то и мы всегда готовы пойти на уступки — возможно, даже договоримся всего на год Азкабана.

Я сплюнула кровь и помотала головой.

— Да что с ней цацкаться? — пробасил бугай. — По говору же ясно, что это — просто мусор из Лютного. Мясо для самой грязной черной работы.

Главный аврор вздохнул и поправил рукава своей бордовой мантии:

— Да, это верно, — он подцепил меня под подбородок, приподняв голову.

Я струхнула — думала, будет легилиментить, но он только взглянул мне в лицо и тут же поднялся на ноги, отошел назад.

— Вот скажи мне, — тихо спросил он, — кем же это надо быть, чтобы вот так продаться за тридцать сребреников, чтобы пойти в услужение к Тому-Кого-Нельзя-Называть? Кем надо быть, чтобы ради горстки золота охотиться на людей, пытать их, убивать? Люди ли вы вообще, в этом своем Лютном?

Конечно, я бы много всего могла ему ответить — но что я, дура что ли, с аврором базарить? Тем более я вон вам все рассказала. Так что я просто пожелала ему быть изнасилованным драконом.

И даже успела усмехнуться зеленому всполоху Авады, летящему мне в лицо. А затем, в самый последний миг, мне показалось, что я вдруг стала очень-очень легкой и скользнула куда-то вверх — будто перо, подхваченное порывом ветра.




[1] Имеется в виду песня Candle in the Wind, посвященная Мэрилин Монро, в исполнении Элтона Джона