Счастливые

POV Джорджа

Я просыпаюсь рано утром. Отчего-то сразу, только открыв глаза, я чувствую – этот день изменит все. Дурацкое, надо сказать, чувство. Последний раз оно возникло, когда я проснулся в день сдачи СОВ моим младшим братом Роном. И все бы ничего, но в тот день мы с Фредом покинули Хогвартс к чертям собачьим, устроив фейерверк. Это было потрясающе, но с тех пор мы стали абсолютно, совершенно взрослыми, и это пугает. Пугает ответственность, пугает самостоятельность. Пугает, спросите вы. Пугает меня? Меня, Джорджа Уизли? Хотите, удивлю? Меня, вообще-то, много чего пугает. Например, смерть. Я безумно, до боли, боюсь того, что однажды проснусь один. Вам это странно, наверное, но мне, всю жизнь прожившему с братом-близнецом, страшно. Страшно, черт возьми! Ведь сейчас, когда война так близко, мы в опасности. Каждую ночь мне снятся кошмары. И каждый раз в этих кошмарах я теряю самое важное, что у меня есть – Фреда.
Но сегодня кошмаров не было, и это меня, признаться, смущает. И шестое чувство, гордо называющееся интуицией, говорит, нет, кричит, что сегодня обязательно что-то произойдет. Я просыпаюсь и долго еще лежу, рассматривая потолок в нашей с Фредом комнате и пытаюсь сосредоточиться. Я вспоминаю, что сегодня у нас намечается операция «Семь Поттеров», к которой все так долго готовились. А я боюсь – это уже вошло в привычку. А вдруг что-то случится? В воздухе повисает немой вопрос, и я уже не могу больше спать. Я медленно поднимаюсь, натягиваю джинсы и футболку. Я уже настолько привык к этой обычной маггловской одежде, что почти не надеваю мантию. Другое дело – Фред. Он свыкся с мыслью, что у него куча денег, и тратит их на одежду, будто боясь вновь стать нищим. Конечно, он остается тем весельчаком Фредом, которого я знал, но деньги его, несомненно, подпортили. И я назло ему одеваюсь как можно проще, чтобы не стать похожим на брата. Смешно, да? Но, кажется, за те двадцать лет, что мы прожили вместе, наша похожесть друг другу осточертела. Не знаю, как ему, но мне хочется, чтобы нас отличали. Конечно, брат-близнец – это круто, но я просто хочу побыть собой.
Выходя из комнаты, на секунду останавливаюсь и внимательно вглядываюсь в лицо Фреда, будто стараясь запомнить. Он спит, посапывая и иногда смешно ворочаясь, бормочет что-то и улыбается. Это мило. Осторожно, стараясь не разбудить брата, закрываю дверь и медленно спускаюсь вниз, на кухню. Там уже хлопочет мама и рано проснувшаяся Джинни. В воздухе витает напряжение.
– Доброе утро, – я нарочно зеваю, хотя спать совсем не хочется. Джин, заметив меня, чуть улыбается, а мама кивает. Они привыкли к тому, что я всегда встаю раньше всех.
– Будешь завтракать? – мама вновь мрачнеет и старается побыстрее накрыть на стол.
– Ага, – я сажусь на стул с подогнувшимися ножками и хмыкаю. Рядом со мной присаживается Джинни. Мы молчим, наблюдая, как мама раскладывает на тарелке тосты и наливает чай в старые кружки. Мы молчим, когда в кухню, зевая, входит Билл и наливает себе кофе. Мы молчим, когда спускается Рон и пытается разбавить тишину. Но мы молчим. Наконец внизу оказывается Флер, и Джинни начинает оживленно щебетать. Кухня просыпается, спускаются все новые члены семьи, разгорается разговор. Но я молчу, наблюдая за лестницей, и жду появления Фреда. Он спустится, зевнет, скажет что-нибудь смешное, плюхнется на стул, поправит челку и начнет с увлеченным видом жевать бутерброд. Но он все не спускается. Я злюсь – мне надоело молчать, но говорить с кем-то, кроме Фреда, не хочется. Я медленно утыкаюсь себе в тарелку и молча ем тосты. Я не замечаю никого вокруг, и внезапно ощущаю, как мне становится плохо. Кажется, меня тошнит. В глазах темнеет, я едва не теряю сознание, как вдруг на плечо опускается чья-то холодная рука, и я слышу шепот:
– Джи, пойдем выйдем.
Кто-то (я знаю, кто!) осторожно выводит меня из-за стола и буквально тащит на себе в сад. Едва мои легкие набирают воздуха, а пальцы хватаются за спасительную изгородь, я распахиваю глаза и, даже не успев различить брата, медленно опускаюсь на траву. Вдох-выдох. Я дышу, медленно приходя в себя. Мне все еще плохо, но становится гораздо лучше, когда Фред садится рядом.
– Джи, что с тобой?
Он страшно напуган и обеспокоен. Мне хочется успокоить его, но говорить очень тяжело. Я лишь вдыхаю свежий воздух и утыкаюсь в колени. Голова кружится. Я чувствую, как Фред обнимает меня, качает, тихо говорит что-то, но я не слышу. Я медленно проваливаюсь в пустоту, прижавшись к нему, как к спасительному кругу.

***

Прихожу в себя я все там же. Ноги и спина затекли от долго сидения неподвижно, а лопатки ощущают прикосновения чьего-то живота. Думаю, не ошибусь, если скажу, что я буквально лежу на Фреде. Ему, наверное, неудобно... запоздало долетает до меня мысль, и я хочу подняться, но от непонятно откуда взявшейся усталости не могу даже открыть глаза. Тут же я слышу над собой чей-то взволнованный шепот, и лишь через пару секунд понимаю, что это говорит Билл.
– Послушай, Фред, весь план уже продуман, мы не можем ничего менять – осталась лишь пара часов.
– Билл! – я слышу, как голос Фреда взвинчивается, словно пружина, и вздрагиваю, – он не может полететь в таком состоянии, неужели ты не понимаешь? Ты не видишь, как ему плохо? – редко услышишь Фреда, умоляющего о чем-то.
До меня не доходит смысл его слов. И лишь когда грубые руки Билла касаются моего лба, будто проверяя температуру, я все понимаю. Это обо мне заботится Фред, это я не могу, но должен, черт возьми, полететь спасать Поттера. Уверен, что мой братишка сейчас ненавидит Героя всей Британии.
Я устало открываю глаза и тут же встречаюсь с обеспокоенным взглядом Билла, решающего, что же делать. Что ж, избавим его от такого мучительного выбора.
– Я полечу, – говорю я, осторожно вставая с колен Фреда и прислоняясь к забору. Мне все еще плохо, но уже гораздо лучше. Кажется, я где-то это уже говорил...
– Нет, – тут же заявляет Фред. Он сидит на траве, весь бледный и обеспокоенный. Ну и чего тут волноваться? Подумаешь, в обморок упал, с кем не бывает!
– Фред, сейчас не время, – мягко, но настойчиво говорю я, – нужно ведь думать не только о нас с тобой. Есть и другие люди, нуждающиеся в помощи.
Билл и Фред вместе смотрят на меня, и в глазах обоих отражается забота и беспокойство. Я улыбаюсь, показывая, что все хорошо. Медленно поднимаюсь и направляюсь к Норе, чувствуя сильную руку Фреда у себя на плече. Все-таки семья – самое главное, что у меня есть.

***

Следующие полтора часа я высыпаюсь у себя в комнате.
За полчаса до операции меня будит Фред, мрачно садясь на мою кровать. Он смотрит на меня в упор, не мигая, и я хмурюсь. Если он сейчас не начнет расспрашивать о том, что со мной случилось, то я Драко Малфой!
– Джи, что с тобой случилось? – отлично, теперь я хотя бы не слизеринский хорек. Мне уже хочется сообщить об этом факте Фреду, как вдруг я понимаю, что он спрашивает совершенно серьезно, без тени шутки на лице. Я удивлен. Неужели он и вправду так испугался за меня?
– Ничего страшного, Фред, – мои губы сами расползаются в улыбке. Это как защитная реакция: тебе плохо? Улыбнись! – просто устал, наверное. Ты же знаешь, такое бывает.
Он знает. У нас с ним такое пару раз было. Особенно после наших изобретений. Один раз я даже пролежал без сознания несколько суток после трех ночей недосыпа, недоедания и действия лихорадочных леденцов. После этого Фред несколько раз хотел закрыть все производство, но я, громко возмущаясь и размахивая руками, переубеждал его. Хотя, когда такое же случалось с Фредом, мы менялись местами – я хотел закрыть магазин, а он вопил, что все хорошо. В итоге мы поняли, что никакие изобретения не достойны нашего здоровья, и стали правильно рассчитывать свои силы. И вот сегодня снова... Правда, я понимал, что смутило Фреда. Вчера все было хорошо, наши конфеты я не ел уже несколько недель, и отлично, даже слишком много, спал. Но что-то пошло не так.
– Джордж, просто я волнуюсь, пойми ты, – заботливо говорит брат, и в его голосе слышится грусть. Грусть?
– Фред, прекрати, – устало шепчу я и встаю. Надо спускаться вниз, надо спасать Героя, надо жить. Но почему-то совсем не хочется.

***

И вот мы, наконец, трансгрессируем к приемным родителям Гарри Поттера. Дурсли, кажется. Я еще слишком слаб для трансгрессии, и Фред чувствует это, мягко сжимая мою руку и направляя в нужную сторону. Когда мы приземляемся на порог дома Поттера, я несколько секунд стою, вдыхая воздух, а потом мы вваливаемся в гостиную. Следующие минуты проходят в уговаривании Гарри принять участие в операции, в наших шутках, в переодевании и оборотном зелье. Все происходит так мгновенно, что я не успеваю перестраиваться. То я уставший, болезненный на вид Джордж Уизли, то я очкарик Поттер с Буклей и рюкзаком. Признаться, меня это забавляет, хотя веселье и омрачается обеспокоенными взглядами, которые на меня кидают Билл и Фред по очереди.
Наконец я беру метлу и, пожимая руку своему напарнику, Ремусу Люпину, взмываю в воздух. По сигналу Грозного глаза мы стартуем. И уже в следующую минуту я понимаю – нас ждали.
Пожиратели налетают со спины, незаметно, и я еле успеваю уклониться от заклятия. Тут же в ход идет волшебная палочка и заклинания, которые мы с Фредом учили. «Главное, сосредоточиться» – решительно говорю я себе и кидаюсь в бой. Вспышки мелькают там и тут, и я пару раз оказываюсь на волоске от смерти, что меня не может не пугать. Палочка буквально хлещет противников, но тут что-то ломается. С ближайшего пожирателя смерти слетает маска, и я вижу бледное лицо учителя Зельеварения, Северуса Снейпа. Его лицо передергивает от отвращения и он, будто припоминая все мои грехи, мстительно бросает, взмахивая палочкой:
– Сектусемпра!
Я удивлено замечаю, как он резко уклоняет палочку, чтобы заклинание зацепило незначительную часть меня, и чувствую ужасную, отвратительную, ни с чем несравнимую боль. Кажется, будто голова раскалывается на куски, виски крутит, а ухо горит, словно в огне. Я кричу от боли, молясь о том, чтобы не свалиться. Я стукаюсь головой о древко метлы и с криками зажимаю голову руками. С огромной силой течет кровь. Я чувствую, как темнеет в глазах, как стихает боль, а потом, стоит вискам взорваться болью, я теряю сознание, в последний миг ощущая, что лежу спиной на чье-то метле, а меня придерживают знакомые грубые руки.

***

Прихожу в себя я уже второй раз за день, и это снова отнюдь неприятно. Только в этот раз, в отличие от предыдущего, голосов в несколько раз больше. Они сливаются воедино, и мешают снова уснуть, хотя так хочется. Я различаю чьи-то быстрые шаги и взволнованный голос отца. И только буквально почувствовав взгляд Фреда у себя на лице, я открываю глаза. Мы несколько секунду молча смотрим друг на друга, и я ощущаю волну облегчения, прокатившуюся по моему телу. И я уверен, что мой брат ощущает то же самое.
А потом нас нагло прерывают остальные члены семьи, и мы говорим, смеемся, шутим, пытаемся как-то разрядить атмосферу. Хотя мои пальцы слишком часто непроизвольно тянутся к голове и натыкаются на пустоту, обвязанную белой марлей, а Фред слишком часто вздрагивает, стоит мне сделать это непроизвольное движение. Но никто не замечает этих движений и взглядов, для остальных мы навечно шутники, видящие смех во всем. Даже в собственной смерти.
Но они ошибаются. Мы тоже люди. Просто мы не можем позволить себе киснуть, просто мы давно научились скрывать чувства за почти не фальшивой улыбкой. Просто мы не такие, какими хотим казаться.
И когда нам сообщают, что Аластор Грюм, Грозный глаз, мертв, мы лишь на секунду замолкаем, уходя далеко в себя, а потом снова становимся «теми веселыми Уизли». И другим не понять, что нам тоже тяжело.

***

Ночью мне не спится. Я лежу на узком, неудобном диванчике в гостиной и постоянно ворочаюсь. Фреду тоже не спится, я знаю, просто он сидит с закрытыми глазами, чтобы я не прогонял его спать в комнату, как это было вечером. Я говорил, что со мной все будет нормально, но он все равно не уходил, и я был ему благодарен. Наверное, я сошел бы с ума, оставшись в одиночестве.
– Фред, – тихо шепчу я и удивляюсь собственному голосу. Никогда я еще не говорил так хрипло и надломлено.
Братишка вздрагивает и медленно поднимает голову. Я вижу его глаза – заботливые, ласковые. Я чувствую, что он готов сделать все, что я попрошу, и что ему так же плохо, как и мне, если не еще хуже. Я потерял частичку себя. Но Фред – тоже моя часть, а значит, наша потеря общая.
– Фред, почему все так? – шепчу я, и понимаю вдруг, что срываюсь. Я совершенно ясно понимаю, что сейчас просто разревусь. Что здесь, видя эти испуганные глаза, чувствуя смерть так близко, я расскажу, плача и кусая себе руки, все, о чем думал этот год. Я так долго держал это в себе, что даже порой удивляюсь, как до сих пор не сошел с ума. И все-таки я сорвался.
Не помню, что я говорил, почему плакал. Помню только пустой взгляд Фреда и его сухие, искусанные губы. Я кричал, что боюсь войны, что боюсь смерти, боюсь потерять его, Фреда. Я шептал, что так больше не может продолжаться, что я просто умру, если не станет кого-то из моих близких. Фред, кажется, говорит что-то в ответ. Но мне этого мало. Мне настолько плохо, что хочется только одного – прижаться к нему, обнять крепко-крепко и не отпускать. Наконец, он осторожно обнимает меня и гладит по волосам, пытаясь успокоить. Я реву ему в плечо, даже не пытаясь сдерживать слезы, и безостановочно шепчу что-то. Фред качает меня, словно младенца, говоря что-то незначительное и гладя по волосам. Я медленно погружаюсь в сон. Все дальше слышны убаюкивающие слова, почти не заметны качания. Я проваливаюсь в глухую темноту, и надеюсь, что нескоро из нее выберусь.

***

Остальное время проходит привычно. Я все так же просыпаюсь по утрам, так же смеюсь, так же шучу вместе с братом. Мы продолжаем придумывать розыгрыши и интересные «конфетки», как ласково называем свои изготовки. Мы продаем в магазине последнюю радость, делимся ею с людьми, пока в один ужасный, без сомнения, день не приходим в наш магазин и видим обгоревшие останки дома, пустые выбитые окна и понимаем, что все кончилось. Все то, что мы так старательно и заботливо выхаживали каждый день, то, что любили почти так же, как друг друга, все, что составляло нашу жизнь – погибло.
Мы молча стоим и смотрим на сгоревший дом, ловим на себе сочувствующие взгляды прохожих, которые, впрочем, слишком боятся как-то высказать свое сожаление. Хотя нам плевать. Мы бежим к магазину, роемся в обгорелых вещах и записях, и понимаем, что все потеряно. Не спасли никакие защищенные от огня шкафы, где мы хранили бесценные записи. Пропало все, что мы так тщательно делали на протяжении многих лет. Да, мы запоздало вспоминаем, что где-то в Норе хранятся наши совсем давние рецепты и изобретения, но все, что мы так долго делали – все это пропало.
И тут, перед нами из ниоткуда появляются горящие буквы. Они повисают в воздухе, складываясь в гневные слова.
«Даже близнецы Уизли будут плакать».
И мы плачем. Мы плачем, черт возьми, словно идя на поводу у тех, кто совершил это зло. Мы плачем, появляясь в Норе, словно непрошенные гости. Мы плачем, направляясь к себе в комнату и встречая обеспокоенные взгляды семьи. Мы плачем, когда мама, единственная из всех, подходит и обнимает нас. И шепчет, обливаясь слезами: «Главное, что вы живы». А нам хочется кричать, что нет, ни черта это не главное, ведь теперь все, что составляло нашу жизнь, было нашим Главным, умерло. Погибло. Ушло безвозвратно. Синонимов много, но смысл один.
Весь оставшийся вечер мы проводим в молчании. Я осматриваю каждый дюйм нашей комнаты, стараясь найти хоть какие-то рецепты, записи, изобретения. Постепенно посередине комнаты скапливается немного всего того, что я смог найти. В большинстве своем это какие-то бракованные, недоделанные вещи, и теперь, я осознаю это совершенно серьезно, придется начинать именно с них.
Фред сидит на кровати, обхватив голову руками и уставившись в одну точку. Мне страшно за него. Когда я осторожно сажусь рядом и кладу руку на его плечо, он даже не шевелится и не вздрагивает. Он продолжает смотреть прямо перед собой. Я молчу. Он молчит. Мы молчим вместе, мы понимаем, что сейчас надо молчать.

***

А потом мы делаем то, что совершенно не должны делать. Мы вновь влезаем в эту борьбу с Волдемортом. Только на этот раз – другими способами. Но обо всем по порядку.
Через несколько дней после случая с нашим магазином, к нам заваливается Ли. Он выглядит бледным и подавленным, совсем не похожим на того Джордана, которого мы знали. Правда, потом оказывается, что он всего лишь попал под дождь, но все так же прекрасно шутит и смеется. Ему-то первому в голову и приходит устроить собственную радиостанцию, вещающую Правду. Ту самую правду, которую все так хотят, но, в то же время, боятся узнать. Нам с Фредом обидно, что эта идея приходит в голову не нам, но почти сразу мы начинаем приготовления. И уже через неделю выходит в эфир первый наш «выпуск». Ли и Фред что-то говорят, сообщают населению факты о смертях и продвижениях ОФ, подбадривают, а я молчу и только слушаю. Потом все так же молча встаю и, прежде чем уйти, тихо говорю брату и другу:
– Простите, ребят, но я считаю это неправильным. Я.. я пойду, простите.
Я чувствую на себе злой взгляд Ли и обеспокоенный – Фреда. Но я не могу повернуться. Просто так будет правильнее. С каких это пор, спросите вы, я задумываюсь о том, что будет правильнее, но я просто хочу жить, и хочу, чтобы жили мои родные.
Вечером я прихожу домой, жутко уставший от долго хождения по холмам. Мне было страшно возвращаться, но и сейчас, пробираясь в комнату, я чувствую себя просто отвратительно. Я догадываюсь, как обиделся на меня Фред, как он строго взглянет на меня, назовет трусом и отвернется. Мне больно думать об этом, но я все же осторожно вхожу в комнату, подавляя в себе приступ тошноты. Вот черт, кажется, опять начинается.
На кровати сидит мой брат. Он смотрит на меня с болью, как-то по-особенному горько. Мне плохо. Я медленно прислоняюсь к стене и в тот момент, когда Фред встает, внимательно вглядываясь в меня, падаю на пол, теряя сознание.

***

Прихожу в себя я медленно, толчками. Сначала под спиной ощущается мягкая постель, затем на лбу – чьи-то холодные руки, а после и длинные пальцы, сжимающие мои запястья. Я вздрагиваю, приоткрывая глаза. Все расплывается. Едва приглядевшись, я замечаю, что на кровати сидит Фред, одной рукой трогая мой лоб, второй – придерживая руки. Почему-то мне страшно. Никогда раньше я не видел Фреда таким... обеспокоенным? испуганным? заботливым?
Так что же случилось?
– Фред, – шепчу я и удивляюсь собственному слабому голосу. Ох, Джордж Уизли, как же ты докатился до такой жизни?
– Тшш... – он настойчиво зажимает мне рот и несколько секунд просто, абсолютно беспричинно, улыбается.
– Прости меня, Джи, – он почти смеется, и в этот момент я начинаю волноваться насчет его адекватности. И кто тут еще больной?
– За что, Фред?
– Я никогда не думал, что все это настолько важно для тебя, Джордж. Мне всегда хотелось чувствовать себя независимым, непобедимым, но ты не такой, Джи, и в этом совершенно ничего странного нет. Знаешь, ты прав. Не надо было участвовать во всем этом... Но я должен, понимаешь? Просто если не мы, то кто тогда?
Его слова действуют на меня отрезвляюще, я почти рад, что он это сказал. Мерлин, да он прав, тысячу раз прав! Что же, черт возьми, может случиться с нами? И я смеюсь. И он смеется. И мы понимаем – сейчас надо смеяться.

***

И все снова возвращается. Я извиняюсь перед Ли, и мы уже втроем готовим новые и новые выпуски, придумываем пароли, и говорим, говорим, говорим. В начале программы Ли всегда рассказывает о потерях дня, и мы молчим, в память о погибших. Списки убитых нам приносят орденовцы, и мы, не читая, сразу говорим в эфир. Джордан решил сам сделать так – чтобы не было соблазна что-то изменить.
Однажды происходит то, чего мы боялись все это время – мы срываемся. Сначала Ли ровным голосом зачитывает списки погибших, как вдруг его голос сбивается и смолкает. Мы поспешно, слишком поспешно, заглядываем ему через плечо, боясь увидеть самое страшное – родную фамилию. И тут же натыкаемся на незаметное с виду имя «Вилл Джордан». Мне хочется кричать, кричать от боли, от непонимания, от войны. Вилл Джордан... маленький братишка Ли, так еще и не получивший заветного письма в ту несуществующую сказку, которой был когда-то Хогвартс. Ли спокойно говорит имя брата, и вдруг начинает безумно хохотать. Этот смех странно знаком мне. Этот смех – признак истерики. И Фред, мой самый умный брат, это понимает. Он успокаивает Ли, что-то говорит ему, а я... я, чувствуя себя последней свиньей, двигаюсь к микрофону и дочитываю список. У меня равнодушный, злой голос. Таким же тоном я проговариваю все то, что мы хотели сказать вместе, я холодно подбадриваю всех и прощаюсь, не забыв сказать пароль для следующего эфира.
А потом внезапно плачу.

***

После случившегося мы ходим с мрачными лицами. Бледные, невыспавшиеся, мы приводим в замешательство все семейство Уизли – редко когда встретишь близнецов в таком виде. Но нас просто достало притворяться.
Я не помню точно, с чего все началось. Наверное, с забытых монеток ОД, которые вдруг призывали к бою, или с появившегося в камине лица папы, сообщавшего, что начался бой. Я помню только, как все начали бегать, суетиться, кричать, что скоро все кончится, помню, хотя и смутно, как мы с Фредом трансгрессировали к «Кабаньей голове», а оттуда – сразу попали в родной Хогвартс. Как же я давно здесь не был! Мы ненадолго задержались в Выручай-комнате, а потом началась Битва.
Это я помню особенно отчетливо. Мы бежали изо всех сил, стараясь помочь чем-то в битве. Мы стояли на Астрономической башне и помогали создавать купол. Об этом никто не знал, но мы изучали довольно сильные заклинания, которые помогли бы защитить Хогвартс. Наши слова переплетались в сеть, нависая над башней, а палочки раскалились добела. В какую-то минуту мне стало страшно. Ужас облепил меня своими потными руками, заставил сердце ухнуть в пятки, а меня самого зажмуриться. Но я поборол себя. Лишь поспешно, торопясь куда-то, крепко обнял Фреда и прижал его к себе.
– Береги себя, – шепнул я и исчез в темноте лестниц. А он остался стоять там.

***

Наверное, было бы неточно сказать, что я дрался, как лев, потому как это в корне было неправдой. Оказалось, что мои знания (между прочим, довольно неплохие!) настолько скудны по сравнению с противниками, что мне оставалось лишь отбиваться от заклятий и стараться защищать более младших участников битвы. На самом деле, я, и правда, неплохо разбирался в магии (не зря же мы с Фредом создали такой магазин!), но больше всего понимал зельеварение, которое было неприменимо в битвах. Однозначно, в этом смысле моему брату, специализирующемуся на заклинаниях, повезло гораздо больше.
– Фред, черт тебя побери! – раздался голос сзади, и я лишь через несколько секунд понял, что обращаются ко мне.
– Да? – я нарочно медленно повернулся, соображая, говорить ли, что я Фред или не надо, и увидел Джинни, – ты чего тут делаешь?! Ты должна быть в Выручай-комнате!
– Ее сожгли, – спокойным голосом говорит Джин и протягивает мне склянку с чем-то прозрачным, – Фред, это Феликс Фелицис. Ты должен его выпить.
– Зелье удачи? – недоуменно переспрашиваю я, – послушай, Джин, ты же знаешь, оно не спасет, если что. Это всего лишь толчок к действию – и ничего больше. Лучше выпей его сама и убегай отсюда. Мне не нужна мертвая сестра.
– Ты не Фред, Джордж, – вдруг качает она головой, и я вижу в ее глазах слезы, – черт бы тебя подрал! Почему он солгал мне?
Я ничего не понимаю.
– Он сказал, что он Джордж и приказал мне отдать склянку тебе, потому что сам уже выпил. Зачем он наврал?!
Я молча смотрю на нее, и да меня медленно доходят ее слова. «Придурок!»
– Дай мне ее, – шепчу я и вцепляюсь пальцами в заветную бутылочку. Она молчит, когда я бегу к Астрономической башни, где оставил его в последний раз. И лишь когда я почти скрываюсь из виду, она кричит во все горло: «Вы обязаны вернутся, слышите?! Возвращайтесь!» И я понимаю – не вернуться нельзя. Ведь мы не хотим расстраивать нашу маленькую сестренку.

***

Я нахожу Фреда в холле. Тот почти разгромлен, со стен летят камни, а этот (любимый брат!) спокойно шутит с Перси. Я почти не помню, как добегаю до него и, едва не падая, вливаю ему в рот Зелье удачи. Он пытается отбиваться, но внезапно я чувствую, как он ослабевает в моих руках. В ту же секунду я слышу чей-то крик, вижу яркие лучи, в том числе и зеленый, и падаю на пол, прикрывая Фреда. Внезапно наступает резкая тишина. И в этой тишине мы слышим слова Волдеморта. Подо мной лежит Фред. Он почти не дышит, как не дышу и я, замерев, не понимая, что происходит вокруг. Голос Того-кого-нельзя-называть раздается отовсюду, бьет по ушам и отзывается в висках болью. Мне хочется кричать, но я лишь закрываю на миг глаза, предоставив боли возможность полностью овладеть мной. В следующую секунду я слышу предупреждающий крик Перси, чувствую руки, отталкивающие меня в сторону, и, внезапно открыв глаза, вижу длинный красный луч, вонзающийся в моего брата-близнеца. Я кричу. А потом Фред распахивает глаза. Он смотрит резко, протяжно и вызывающе, как всегда смотрел Фред Уизли.
Я кричу.

***

Впоследствии я буду вспоминать то, что случилось потом, до малейших подробностей. Только вот момент перед тем, как мы появляемся в Большом зале и тем, как Фреда пронзает красный луч, как-то стирается из памяти. Прихожу в себя я только возле своей семьи, наблюдая, как мадам Помфри осматривает Фреда. Мы знаем, что у нее очень много раненых, даже смертельно, но мы не можем смотреть на мучения родного нам человека.
– С ним все будет нормально, – наконец устало говорит она и поднимается, – только вот понадобится много времени, чтобы его магические, да и физические тоже, силы восстановились.
Больше она ничего не говорит и отходит к другим. Уже потом мы узнаем, что все немного серьезнее, чем она описала. Мой брат-близнец может остаться без магии вообще. Как позднее нам объяснили, магия Феликс Фелицис столкнулась с темным проклятьем. Обе эти силы слились в одну и разрушили всю систему магии Фреда. Магия восстанавливается медленно, если восстанавливается вообще. Такое случается довольно редко, но в связи с войной случаи участились. И все бы еще ничего, но темная магия продолжает свое черное дело. Фред разбит, он почти потонул в этой магии, он медленно умирает, исчезает, но все еще борется. В Св. Мунго несколько часов пытались остановить действие проклятия, и, наконец, им это удалось. Они стерли всю темную сторону магии Фреда, оставив лишь бледного слабого мальчишку с тонкими запястьями. Почему-то эти тонкие запястья я запомнил лучше всего. Мы забрали Фреда домой через день после прибытия в Мунго. Там и так было много раненых, и нам объяснили, что они теперь ни чем не могут помочь, и Фреду лучше побыть дома, в окружении родных.

***

Следующая неделя была словно в тумане. Я вроде бы отчетливо помню все, что тогда происходило, но, в то же время, эту неделю я был явно не собой. Мне было ужасно, отвратительно плохо, липкий ужас окатывал меня с головой каждый раз, когда я осторожно заходил в нашу с Фредом комнату и видел его, лежащего на кровати с абсолютно бледным лицом и худыми плечами, выглядывающими из-под одеяла. Как же я ненавидел тогда себя, возмущаясь, что ничем не могу помочь брату. Это было поистине невыносимо.
Каждое утро я просыпался и видел в нескольких шагах от себя белое лицо Фреда. Я вскакивал настолько быстро, насколько это было возможно, и убегал из дома на целый день. Все это время я сидел где-то в лесу и возвращался лишь к вечеру. Многие считали это неправильным. Они наивно полагали, что я буду сидеть с Фредом дни и ночи, но я просто был не в силах смотреть на это белое, обескровленное лицо родного брата и не иметь возможности ему помочь. «Он справится сам, если захочет». А я был уверен, что он захочет.
О происходящем в мире я почти ничего не знал. В Нору постоянно заглядывали люди, радовались, поздравляли нашу семью и Гарри Поттера. Последний же уехал к Биллу и Флер в коттедж «Ракушка» вместе с моей сестрой Джинни и отдыхает там от войны. Туда же планируют отъехать и Рон с Гермионой, сейчас помогающие нам отбиваться от жителей магической Британии и журналистов.
Вообще-то я очень рад, что война кончилась, только каждый раз невольно вспоминаю Фреда и наш разгромленный магазин. Восстанавливать мы его не будем, мы это давно решили. Я еще не знал, чем мы будем дальше заниматься, тем более что надо было ждать, пока очнется Фред и молиться, чтобы он снова стал полноценным магом. Ведь никто не знает, что с ним будет после того, как он придет в себя.

***

Сегодня я прихожу домой как можно позже. На кухне привычно звенит посудой мама, в кресле сидит и читает Гермиона, но больше никого нет. Я киваю обеим и медленно поднимаюсь к себе в комнату. В доме как никогда тихо, но меня это не смущает – скорее всего, братья сидят по комнатам и занимаются своими делами. Это только мне все на месте не сидится...
В нашей с Фредом комнате все по-прежнему: на полу валяются коробки и рецепты, в углу приютились две старые метлы, со шкафа свисают наши общие мантии, а на подоконнике лежат книги. Я медленно подхожу к кровати брата и всматриваюсь в его лицо. Внезапно его ресницы чуть подрагивают, а веки приподнимаются, и через секунду на меня смотрят его карие глаза, слегка поддернутые дымкой боли. Мне страшно. Внезапно потеют от страха ладони, а его внимательный взгляд заставляет опустить глаза.
– Джи, – чуть улыбается он, а я закрываю глаза. Мне снова плохо. К горлу подкатывает тошнота, а я-то еще наивно верил, что все закончилось. Медленно опускаюсь на его кровать и наощупь сжимаю запястья брата.
Я должен, черт возьми, взять себя в руки. Наконец осторожно приоткрываю глаза, пытаясь отогнать от себя тошноту. Кажется, получается. На меня смотрит Фред, любимый и родной Фред, такой заботливый и добрый, что я ощущаю себя бессовестной скотиной.
– Фред, – тихо говорю я и падаю на подушку рядом с его лицом. Черт, я только сейчас, кажется, понял, насколько счастлив.

***

Проходит всего несколько дней, а мы уже сидим на подоконнике, заваленном книгами, и болтаем. Ох, это потрясающе – просто сидеть и говорить. И еще – ничего не бояться. Все это время я почти не выхожу из комнаты. Я рассказываю брату то, о чем думал все это время после битвы. Я делюсь с ним своим счастьем, мыслями, планами, мы вместе думаем, что будем делать дальше, но когда я прошу его рассказать о себе, он молчит. Он не может колдовать, и это вводит его в ступор. Фред настолько привык к магии, что просто не может жить без нее. Я говорю, что это скоро пройдет, но он не верит. И однажды, почти потеряв надежду, он говорит, что лучше бы вообще сдох.
– Тогда я хотя бы был героем, – грустно говорит Фредди, – а сейчас я совсем никто – сквиб.
И тогда я просто не выдерживаю. Мне плевать, что он болен, плевать, что он слабее меня и нуждается в поддержке. Он мой брат, черт возьми, и не имеет права говорить так! Я бью его, ожесточенно, резко, поваливаю на пол и кричу что-то.
– Ненавижу тебя! Подонок!
Голос срывается, а кулаки измазаны в кровь, перед глазами стоит его белое лицо и испуганные карие глаза. Внезапно я чувствую, как он выхватывает палочку и кричит что-то, направляя ее на меня. Ударяет резкий красный луч, и он сам, похоже, не ожидал, что так случится. Но об этом я думаю как-то отдаленно – в грудь врезается луч, а мне кажется, будто это миллион осколков остались во мне. Я слышу крик и не понимаю, я ли это кричу или Фред, и лишь через пару секунду падаю на пол, потеряв сознание.
Что я с тобой сделал, Фред Уизли?

***

Когда я прихожу в себя, грудная клетка тут же взрывается болью. Но я настолько привык к ней, что почти не замечаю собственных мучений. Гораздо больше меня гложет обида. Неужели мой брат, самый родной мне человек, тот, за которого я готов погибнуть, так просто кидается в меня заклинаниями?! Противный голосок во мне заявляет, что я вообще-то сам начал, и что со стороны Фреда это была самооборона, и я, между прочим, должен радоваться тому, что у него получилось колдовать, но... Но я не могу.
Я медленно открываю глаза. Все расплывается. Видно совсем плохо, лишь чьи-то неясные очертания, а еще кружится голова. Наконец все проясняется, и я вижу Фреда. Он лежит у моих ног, положив руки под голову, а его ноги на полу нелепо раскинуты во все стороны. Мне становится безумно, до боли, жаль его. Превозмогая боль в грудной клетке и ребрах, я осторожно сажусь на кровати и тихонько трогаю его за плечо. Он вздрагивает и тут же садится на полу, несколько ошалело осматривая меня. Наконец его глаза проясняются.
– Прости, – тут же шепчет он и резко обнимает меня, прижимая к себе, и лопочет что-то еще, но я уже не разбираю.

***

Мне плохо и больно, но я понимаю, что так надо.
Нас не сломает судьба, потому что мы чертовы Близнецы Уизли, которым все нипочем.
И мы, черт возьми, счастливы.