Глава первая

Белый голубь медленно кружился над опушкой на широко распахнутых крыльях. К его огненно-красной лапке был привязан крохотный свиток. Птица то вздымалась в небеса, сливаясь воедино с кудрявыми облаками, то вновь опускалась до самых верхушек деревьев, бдительно высматривая кого-то в их дебрях.
Очередное планирование вниз, к деревьям — но в этот раз голубь не пытался вновь набрать высоту, лишь изредка поддерживая управляемый спуск взмахом крыла. Отблеск перстня, неразличимый на таком расстоянии невооруженным глазом, становился все ярче.
Владелец перстня, юноша лет семнадцати, очевидно, не был слишком удивлен появлению птицы. Более того, он настороженно поднял взгляд, а еще через мгновение — выставил руку, задолго до того, как птица действительно появилась в поле зрения. Голубь юношу, похоже, также видел не впервые — еще на подлете он проворно замахал крыльями, замедляясь, чтобы в итоге сесть точнехонько на его запястье. Юноша предельно осторожно развязал узел, которым свиток был прикреплен к птичьей лапке, и бережно развернул его. Содержание свитка было предельно лаконичным, однако он еще долго не мог отвести взгляд от витых букв, вновь и вновь перечитывая последние строки. В конце концов он отвел взгляд — со стороны могло даже показаться, будто он высматривает что-то среди дебрей, однако взгляд его был направлен в даль — гораздо дальше, чем было доступно глазу.
Едва различимое сквозь пышные древесные кроны солнце медленно продвигалось по небосводу. Впрочем, не похоже было, будто юношу это сколь-либо волновало.

Смеркалось.
Катрина сидела за столом в выделенной ей в поместье Сальваторов комнате. Перед ней лежал развернутый лист пергамента, однако нужные слова все не приходили. Послышался легкий стук в дверь:
- Да? - полным безразличия голосом отозвалась Катрина.
Это была служанка.
- Синьора Катрина, все ждут вас, просили не задерживаться, - не поднимая головы, пробормотала Гудрен. - Не желает ли синьора что-либо передать?
Девушка отвела взгляд от пергамента и выглянула во двор. Последние лучи солнца один за другим исчезали за горизонтом. Пора вечерней трапезы.
- Брось, Гудрен, какая я тебе синьора, ты ведь знаешь меня с пеленок, - притворно разозлилась Катрина. - Можешь передать уважаемым господам, что им не придется долго ждать.
- Слушаюсь, синьора, - Гудрен покинула комнату, а еще через мгновение Катрина услышала как та спускается в гостиную.
Ох уж эти семейные вечера Сальваторов — Гудрен как-то упоминала, что из услышанного ею — остальная прислуга также была не в восторге от этой новой традиции — ежедневных вечерних трапез в тесном семейном кругу, как только солнце зайдет за горизонт. Впрочем, это не удивительно. После таинственного побега Стефана старина Джузеппе предпочитал собственными глазами видеть всех, кто еще оставался с ним в поместье. Не в восторге от этой традиции была и сама Катрина, однако она обещала отцу вести себя столь благовоспитанно, насколько ей это удастся — и как благовоспитанная гостья с уважением относилась к воле хозяина, который столь радушно ее приютил.
«Мужчины... легко им сказать «не задерживаться» - а каково ей, когда на одно только напяливание корсета уходит целая вечность?» - думала она, в который раз осматривая свой гардероб, будто ожидала, что вот-вот в нем появится что-то, чего она до сих пор все никак не замечала.
Однако надежды оказались напрасными.
Уже через минуту она торопливо покинула комнату, но перед самыми ступеньками замедлилась. Папа и без того нередко критиковал ее за поведение, подающее сомнению ее статус истинной леди. Потому уже через мгновение она оказалась на ступеньках во всей своей красе. Деймон, который уже было вышел ей навстречу, не сумел скрыть лукавой улыбки, явно крайне удовлетворенный увиденным.
Оно и не странно.
Катрина была великолепна — и отлично это осознавала. На ней было ее любимое рубиново-красное платье с широким подолом, удачно подчеркивающее ее белоснежную кожу, аккуратно вплетенные рубины украшали и ее светло-золотистые пряди. В этом была некая особенная ирония — страсть к рубинам ей привил отец, согласно поверью именно они должны были оберегать от влияния зла и чумы. Впрочем, собственно от чумы им ее защитить и не удалось, а как выяснилось позднее — для защиты от темных сил они также были непригодны. Одной мысли об этом оказалось достаточно, дабы на ее лице заблистала улыбка, дополнившая ее образ истинной леди.
Деймон протянул ей руку, чтобы провести ее в столовую.
- Как всегда великолепна, Катрина, - промолвил он самым льстивым голосом, как только она приблизилась к нему, целуя вытянутую ею руку.
- Синьора Катрина, - прохладным голосом ответила она — манеры Деймона оставляли желать лучшего.
- Брось, Катрина, ведь нам обоим известно, что ты не такая...
- Вы забываетесь, синьор...
Деймон уже открыл было рот, чтобы что-то возразить, но в последнюю секунду сдержал себя. Катрина знала, сколь тяжело ему далось, и вновь улыбнулась.
Рука об руку проследовали они до столовой, где их уже ожидал хозяин. Как только они приблизились к столу, Деймону пришлось отпустить руку Катрины — старик не должен был ни о чем догадаться.
- Добрый вечер, синьор Джузеппе, - поприветствовала хозяина Катрина, делая реверанс, прежде чем занять свое место по правую руку от него.
Деймон сел на его место напротив нее еще до того, как она успела занять свое.
«Кхм», - прокашляла она, сосредоточив на нем взгляд, искренне надеясь, что он выражает весь ее гнев именно так, как ей бы этого хотелось.
Джузеппе стоило немалых усилий скрыть свое разочарование поведением Деймона.
- Добрый вечер, Катрина — вы просто неподражаемы, - ответил он. - Добрый вечер, Деймон.
- А, ну да. Добрый вечер, отец... - небрежно обронил тот, то ли с заметным опозданием отреагировав на намек Катрины, то ли расслышав упрек в словах отца.
Джузеппе лишь едва заметно покачал головой.

«Немногое же в этом мире способно сравниться со звездным небом в лесу» - подумал Стефан, зачарованно всматриваясь в полную луну. А любоваться и вправду было чем — широкие кроны деревьев вносили свои коррективы в узоры созвездий, а насыщенные лучи лунного света заставляли выбранную им поляну запестреть новыми цветами.
Однако, наслаждение пейзажем не могло отвлечь его надолго, вновь уступив место воспоминаниям. Воспоминаний Стефан никогда не любил — особенно, исполненных грусти и тоски... какими они у него, обычно, и были.