Сос­но­вая вет­ка кач­ну­лась, об­сы­пав пле­чо мок­рым ине­ем. Впро­чем, ско­рее мок­рым сне­гом — хо­лод­ной та­лой жид­костью, в ко­торой всег­да есть что-то от ран­ней до­рож­дес­твенской зи­мы. Или вес­ны, ес­ли зи­ма, как нын­че, пош­ла к за­кату. На сви­са­ющие тем­но-зе­леные ла­пы ели се­ла во­рона и, об­сы­пав сне­гом, рас­ка­тис­то кар­кну­ла, точ­но трес­нувший дре­вес­ный сук. Сле­дом пос­лы­шал­ся гул­кий стук дят­ла, ко­торый на­чал дол­бить де­рево, слов­но не же­лая ос­та­вить во­рону од­ну. Ти­хий хвой­ный лес мер­но об­сту­пал вок­руг, и в бли­зящих­ся су­мер­ках хвой­ные пи­рами­ды ка­зались ска­зоч­ны­ми те­нями. Ос­та­лось толь­ко за­гореть­ся огонь­ку, при­зыва­юще­му пой­ти да­леко, в три­девя­тое царс­тво «Грин­дгейм».

Про­тянув чер­ную пер­чатку, Бер­нгард по­шеве­лил сук с длин­ны­ми игол­ка­ми и, вдох­нув тер­пкий за­пах смо­лы, при­щурил­ся. Ког­да-то дав­но он так меч­тал уви­деть здесь зим­ний ого­нек и пой­ти за ним, ку­да гла­за гля­дят. Ког­да-то дав­но каж­дая вет­ка ка­залась зо­вущей в та­инс­твен­ные края. Где-то там, за ов­ра­гом, на­чина­лась гра­ви­евая до­рож­ка: лес не спеш­но пе­рехо­дил в парк. У вхо­да (точ­нее, вы­хода) из не­го сто­яло по­добие раз­ру­шен­но­го фон­та­на, воз­ле ко­торо­го го­рел ма­лень­кий га­зовый фо­нарик. Бер­нгард по­нятия не имел, за­чем он ну­жен, но веч­но хму­рый слу­га Ген­рих за­жигал его ак­ку­рат­но в шесть ча­сов. Отец всег­да под­хо­дил к ок­ну пос­мотреть, го­рит ли он, и он, ху­дой нес­клад­ный маль­чиш­ка, знал, что Ген­рих не ос­ме­лит­ся опоз­дать с его заж­же­ни­ем ни на ми­нуту.

Все это в прош­лом. Сей­час хо­телось ку­рить, а не ис­кать фо­нари. По­рыв­шись в кар­ма­нах, из­рядно по­сыпан­ных та­баком, Бер­нгард вы­нул из­мя­тую пач­ку си­гарет и дос­тал тол­стый бе­лый ка­ран­даш — «нас­то­яще­го мол­ча­ливо­го дру­га», как шу­тил в бы­лые вре­мена Люд­виг. Впро­чем, ка­кая раз­ни­ца, что там нес Люд­виг… Он шел пеш­ком от са­мого Тра­кая, из­редка подъ­ез­жая на про­ходя­щей ма­шине. Еще чу­до, что пе­пель­но-се­рая фор­ма так хо­рошо сох­ра­нилась.

Про­хожий ка­зал­ся за­поми­на­ющим­ся. Его ли­цо, хо­лод­ное и тон­кое, не­понят­но по­чему вы­зыва­ло сходс­тво с брит­вой. Тем­но-ка­рие гла­за вни­матель­но смот­ре­ли вок­руг, слов­но в них нав­сегда зас­ты­ла тре­вога. Длин­ный тон­кий нос хо­рошо до­пол­нял тон­кие гу­бы. Ка­залось, их хо­зя­ин всег­да был пог­ру­жён в тай­ную мысль и был го­тов улыб­нуть­ся то­му, что она не сбы­лась.

Сто­яв­ший на тер­ра­се ста­рик при­вет­ли­во улыб­нулся. Бер­нгард улыб­нулся вслед. Гра­нит без­божно за­леде­нел, и Франц, слу­га и рас­по­ряди­тель от­ца, как всег­да смот­рел, хо­рошо ли он по­сыпан пес­ком. За один­надцать лет ни­чего не из­ме­нилось…

— Ва­ша свет­лость… — поч­ти­тель­но нак­ло­нил го­лову ста­рик, хо­тя Бер­нгар­ду ка­залось, что в его тус­клых го­лубых гла­зах мель­кну­ла теп­лая ис­кра.

— Раз­ве ты не рад мне, Франц? — на гу­бах Бер­нгар­да воз­никло по­добие улыб­ки.

— Вы всег­да же­лан­ный гость у нас… — поч­ти­тель­но от­ве­тил ста­рик и тот­час по­тупил­ся. «Не уме­ет врать», — по­думал Бер­нгард, по­чувс­тво­вав лег­кий укол в сер­дце. С го­дами он луч­ше чувс­тво­вал лю­бую ложь. Это в юнос­ти мы те­шим се­бя тем, что ложь вов­се и не ложь, а мы прос­то что-то не­вер­но по­няли. С го­дами это про­ходит.

— Что отец? — су­хо спро­сил он, слов­но же­лая сме­нить неп­ри­ят­ную те­му.

— Его Свет­лость из­во­лит про­гули­вать­ся, — вы­тянул­ся во фрунт Франц. — По за­пад­ной ал­лее, — ука­зал он в сто­рону го­ряще­го в от­да­лении тус­кло­го об­ла­ка фо­нарей.

«Точ­но ра­порт по­да­ет», — по­думал муж­чи­на и, ма­шиналь­но по­шарив по кар­ма­ну, дос­тал но­вую си­гаре­ту.

— Герр ге­нерал-лей­те­нант из­во­лит ме­ня при­нять? — чуть за­мет­но улыб­нулся Бер­нгард.

Си­гаре­та за­мер­ла меж­ду чер­ны­ми паль­ца­ми его пер­чатки. На сер­дце вдруг са­ми со­бой по­яви­лись неп­ри­ят­ные тис­ки. Ку­рить при раз­го­воре о нем ка­залось чем-то неп­ри­лич­ным… Нет, не так… Ско­рее, прос­то не­воз­можным.

— Я до­ложу о Вас, герр пол­ковник, — вып­ря­мил­ся Франц, слов­но так­же по­чувс­тво­вал лег­кий стыд. Сей­час он сно­ва стал не рас­тро­гав­шимся ста­риком, а тем бра­вым ден­щи­ком, ко­торо­го Бер­нгард знал с ран­не­го детс­тва. Ко­торый бу­дил его каж­дое ут­ро в по­лови­не седь­мо­го, от­кры­вая фор­точку и сни­мая оде­яло, не­зави­симо от его сла­бых про­тес­тов и просьб не де­лать это­го.

Бер­нгард ку­рил, сно­ва гля­дя на сос­ны. Ка­жет­ся, в том пар­ке то­же бы­ли сос­ны. Тог­да в двад­ца­том им бы­ло по двад­цать три — они ро­вес­ни­ки это­го ве­ка. Люд­виг, уже всту­пив­ший в НСДАП, ута­щил его на ка­кой-то пар­тий­ный ми­тинг. Фю­рер еще не был фю­рером и да­же ли­дером пар­тии… Они еще при­ветс­тво­вали Год­фри­да Фе­дера и Дит­ри­ха Эк­карта. Оба по­кой­ни­ки. Ин­те­рес­но, что бы­ло бы, встань во гла­ве пар­тии один из них?

— Ва­ша Свет­лость! — ра­дос­тный Франц прер­вал его мыс­ли. — Ва­ша Свет­лость, герр ге­нерал-лей­те­нант при­мет Вас! — Он по-во­ен­но­му щел­кнул каб­лу­ками, слов­но был счас­тлив от этой мыс­ли.

— Ку­да ид­ти? — спро­сил Бер­нгард. Франц не ме­нял­ся, как и за­мок.

— Он там, — поч­ти­тель­но по­казал он на три кус­та туи и ма­лень­кий мра­мор­ный фон­тан с пить­евой во­дой. Да­же зи­мой она би­ла стру­ей, бла­года­ря за­ботам Фран­ца.

Быс­тро кив­нув, Бер­нгард по­шел к ак­ку­рат­но подс­три­женым кус­там туи. На ней ле­жали иней и мок­рый та­лый снег. Зе­лень под сне­гом… В ду­ше бы­ло стран­ное не­тер­пе­ние. Он не ви­дел его один­надцать лет… Вот это­го ста­рика в оч­ках и ста­рой ши­нели, чуть су­туло­го, но с иде­аль­но на­чинён­ны­ми са­пога­ми. Но по­чему-то в глу­бине ду­ши он ве­рил, что ста­рик — единс­твен­ный в ми­ре че­ловек, кто мог бы сей­час ос­та­новить и ан­гли­чан, и рус­ских, и ян­ки. Ос­та­новить лег­ко. В од­ну не­делю. Это бы­ло ужас­но глу­по, но Бер­нгард ве­рил в это, как де­ти в цвер­гов и фей. Нев­да­леке гром­ко сту­чал дя­тел, об­сы­пая сос­ну. Ба­рон, не об­ра­щая на не­го вни­мание, бро­сал хлеб раз­ноцвет­ным пти­цам. Он не об­ра­щал вни­мание на Бер­нгар­да. Лишь ког­да он по­дошел к не­му, ста­рик су­хо кив­нул.

— Ва­ши лю­бимые сой­ки, — по­казал он дви­жени­ем ру­ки на двух раз­ноцвет­ных пти­чек. — В детс­тве вы с Па­ули­ной все спра­шива­ли ме­ня, что это за пта­хи…

— Па­ули­на зва­ла их «рай­ски­ми птич­ка­ми», ес­ли пом­ни­те… — за­мял­ся Бер­нгард. Сей­час его изум­ля­ло не то, что отец так прос­то на­чал раз­го­вор, точ­но они рас­ста­лись вче­ра, а не один­надцать лет на­зад, а то, что он так лег­ко го­ворил о по­кой­ной.

— И твер­ди­ла, что это ивол­ги… Впро­чем, Па­ул­мна всег­да из­во­лила быть ду­рой, — мах­нул ста­рик ру­кой. Как и у сы­на, его ру­ки бы­ли упа­кова­ны в чер­ные ко­жаные пер­чатки. — Толь­ко и уме­ла ку­рить да ис­те­рить в крес­ле, как ма­мень­ка, — при­щурил­ся он на птиц. — Но не об­ла­дала дру­гими ка­чес­тва­ми ва­шей по­кой­ной ма­туш­ки, — жел­чно каш­ля­нул он.

— Па­ули­на по­кой­ни­ца… — нах­му­рил­ся Бер­нгард. Впер­вые в его взгля­де мель­кну­ло что-то ко­лючее, точ­но он хо­тел по­казать, что на пре­деле.

— Не ве­лика но­вость, — хмык­нул ба­рон. — Вы хо­тели ска­зать мне это? Или что-то еще? — поп­ра­вил он оч­ки.

— Нет, отец… Си­ту­ация скла­дыва­ет­ся так, что Вос­точная Прус­сия не се­год­ня зав­тра ста­нет те­ат­ром во­ен­ных дей­ствий. Ли­ния фрон­та под­хо­дит все бли­же. Фю­рер и став­ка ос­та­вили Ин­стен­бург и, ду­маю…

Он не до­гово­рил. Отец про­дол­жал кор­мить со­ек. Ба­рон, ка­залось, пре­бывал в сво­ем ми­ре. Бер­нгард чувс­тво­вал, что он сно­ва не сме­ет ме­шать его мыс­лям. Бы­ло во всем об­ли­ке ста­рого ба­рона что-то та­кое, че­му Бер­нгард ни­ког­да бы не ос­ме­лил­ся пой­ти ему на­пере­кор. Стук дят­ла ста­новил­ся все силь­нее. Не­ожи­дан­но су­хо каш­ля­нул.

— Ну, но­вого вы мне ни­чего не ска­зали… Вы из Лит­вы? — хо­лод­но ука­зал ба­рон в сто­рону гро­мад­но­го зам­ка. Про­гул­ка, ви­димо, бы­ла за­кон­че­на,

— Вы зна­ете? — уди­вил­ся Бер­нгард. Хо­тя, собс­твен­но, че­му он удив­ля­ет­ся? Су­хой ста­рик в оч­ках всег­да зна­ет все и обо всем. «По­ра при­вык­нуть, иди­от», — по­думал пол­ковник, уко­лов са­мого се­бя.

— Я чи­таю га­зеты. Ваш рей­хсфю­рер нап­ра­вил вас в Ка­унас, — кив­нул ба­рон. — Да, я счас­тлив за вас, — ска­зал он с иро­ни­ей. — Боль­шое счастье: сын учи­теля пос­лал Бер­нгар­да фон Эн­керна на фронт! Са­ма ди­нас­тия Го­ген­цоллер­нов пе­ред на­ми выс­кочки! — фыр­кнул он. — Наш род древ­нее да­же Го­ген­шта­уфе­нов. Мы род­ня Сак­сон­ской ди­нас­тии! Впро­чем, — ехид­но пос­мотрел он на ред­кую в этих мес­тах не­высо­кую го­лубую ель, — ес­ли мой сын счас­тлив, я рад за вас!

Бер­нгард с тру­дом по­давил улыб­ку: ро­дос­ловная всег­да бы­ла сла­бостью от­ца. Фон Эн­керны ве­ли свой род от Бог весть ка­кого франк­ско­го ба­рона X сто­летия. Вы­бор не­вест как пра­вило ог­ра­ничи­вал­ся тре­мя ро­дами: фон Бю­ловы, фон Гран­тцо­вы и фон Ле­еры. На­рушил се­мей­ную тра­дицию сам И­оганн фон Эн­керн — ге­нерал-лей­те­нант в от­став­ке с ты­сяча де­вять­сот двад­ца­того го­да. В трид­цать три го­да он же­нил­ся на стран­ной де­вуш­ке Ви­оле фон То­тен. Дочь мел­ко­помес­тно­го дво­ряни­на, у­ехав­ше­го в Шве­цию, и ма­тери, стра­дав­шей тя­желой ши­зоф­ре­ни­ей, она не­ожи­дан­но ста­ла пи­анис­ткой. По слу­хам, Ви­ола бы­ла с боль­ши­ми стран­ностя­ми: мог­ла вый­ти бо­сиком из до­ма, бро­сить все и у­ехать из го­рода к под­ру­гам сре­ди бе­ла дня, на­чать рас­ска­зывать не­были­цы, что в нее был влюб­лен сам сын рей­хскан­цле­ра Прус­сии. Она мог­ла хо­дить в ву­алет­ке по до­му, на­девать цве­тас­тое платье в об­щес­тве и да­же ку­пила се­бе в Па­риже туф­ли с от­кры­тыми но­сами, ко­торые на­дева­ла с при­лич­ной шля­пой с цве­тами и пла­щом. До­сидев до двад­ца­ти шес­ти лет без же­ниха, она ка­залось, не име­ла и шан­са вый­ти за­муж. Труд­но ска­зать по­чему рот­мистр фон Эн­керн сде­лал пред­ло­жение су­мас­шедшей пи­анис­тке пос­ле треть­ей встре­чи. Но так или ина­че, но в и­юле де­вянос­то де­вято­го го­да нез­до­ровая де­вуш­ка ста­ла ба­ронес­сой Ви­олой фон Эн­керн.

— Вы не со­бира­етесь ос­та­вить за­мок? — по­пытал­ся вдруг пе­реме­нить те­му ее сын.

— А за­чем? — хмык­нул ба­рон. — Ког­да вой­на при­дет сю­да, ме­ня уже не бу­дет на све­те. А бу­дут ли бои в зам­ке — де­ло ва­ше.

— Отец, — с не­дове­ри­ем по­качал го­ловой Бер­нгард. — Ли­ния фрон­та очень близ­ка к Рас­тенбур­гу. Я не мо­гу ис­клю­чать, что об­сто­ятель­ства вы­нудят…

— Пом­нишь, че­му учил Эпи­кур? — при­щурил­ся ста­рик. — «Не на­до бо­ять­ся смер­ти. По­ка мы есть, смер­ти нет, а ког­да есть смерть, нас нет. Че­ловек и смерть не встре­ча­ют­ся», — хмык­нул он. — Так и для ме­ня бои за наш за­мок. Я ед­ва ли уви­жу их.

Он за­мол­чал, по­казав на вход в баш­ню. Над боль­шой ду­бовой дверью ви­сел фа­миль­ный герб фон Эн­кернов. Как и у мно­гих ры­царей Тев­тон­ско­го ор­де­на, он вклю­чал в се­бя щит, по­делен­ный лен­той по ди­аго­нали. В вер­хней по­лови­не щи­та был изоб­ра­жен дра­кон, сжи­мав­ший в ког­тях меч; в ниж­ней — за­мок с си­яющим над ним квад­ратным крес­том. Нез­на­комый Бер­нгар­ду прив­ратник от­крыл дверь и с поч­те­ни­ем пок­ло­нил­ся хо­зя­ину и его гос­тю. За­то Бер­нгард сра­зу уз­нал вто­рого прив­ратни­ка От­то с чер­ны­ми ба­кен­барда­ми, ко­торый поч­ти на хо­ду при­нял их ши­нели и пер­чатки. Фу­раж­ку гос­тя он ак­ку­рат­но по­ложил на ма­лень­кий чер­ный ко­мод, сто­яв­шей у стен­ки при­хожей.

Бер­нгард не знал ма­тери: она умер­ла при ро­дах двой­ни че­рез год пос­ле за­мужес­тва. Их с сес­трой вос­пи­тал отец, у ко­торо­го с тех пор ни­ког­да не бы­ло дру­гой жен­щи­ны. Па­рад­ный пор­трет ма­тери в ву­алет­ке кра­совал­ся в за­ле. Бер­нгард в детс­тве знал, что ее све­ла в мо­гилу ча­хот­ка; по­том он уз­нал слу­хи, что при­чиной смер­ти ма­тери бы­ла прог­ресси­ру­ющая ши­зоф­ре­ния. (Что, собс­твен­но, там про­изош­ло на са­мом де­ле, ник­то не знал). И сей­час, идя по гул­кой вин­то­вой лес­тни­це с пор­тре­тами пред­ков, он вспо­минал, как в детс­тве его сес­тра хо­тела стать ак­три­сой. Так же, как он сам — толь­ко офи­цером. Ког­да-то они иг­ра­ли здесь в прят­ки, скры­ва­ясь под вот этой ни­шей с ры­цар­ски­ми дос­пе­хами вре­мен Кар­ла V…

В ка­бине­те от­ца все ос­та­лось, как преж­де. На чер­ном оре­ховом сто­ле ца­рил иде­аль­ный по­рядок: две ак­ку­рат­но сло­жен­ные стоп­ки бу­маги, чер­ниль­ни­ца с пе­ром фа­зана (единс­твен­на рос­кошь, ко­торую он поз­во­лял се­бе), пресс-папье и зе­леная ке­роси­новая лам­па. Стол пе­рек­ры­вал под­ход к ок­ну, но отец всег­да ра­ботал, смот­ря в не­го. В прос­тенке спра­ва ви­сели два пор­тре­та — Бис­марка и рус­ско­го им­пе­рато­ра Алек­сан­дра II. Нап­ро­тив вы­сил­ся гро­мад­ный чер­ный книж­ный шкаф, за­нима­ющий боль­шую часть сте­ны. Свер­ху на нем сто­яла кол­лекция вос­точных кув­ши­нов и ваз — не­кото­рые сто­яли да­же на пол­ках ря­дом с кни­гами. Нап­ро­тив у сте­ны спра­ва рас­по­ложи­лись ди­ван и два крес­ла для по­сети­телей. Пе­пель­ни­ца по-преж­не­му сто­яла на чер­ном жур­наль­ном сто­лике, рас­по­ложив­шимся меж­ду двух кре­сел. Бер­нгард с тре­вогой пос­мотрел на сте­ну и тот­час по­чувс­тво­вал вздох об­легче­ния. Здесь то­же все бы­ло, как и в его детс­тве: пор­трет Клу­зеви­ца в тя­желой по­золо­чен­ной ра­ме и кар­ти­на «Моль­тке и Дра­гоми­ров объ­ез­жа­ют по­ле бит­вы при Са­довой». Ос­та­новив­шись, он с удо­воль­стви­ем пос­мотрел на мас­ля­ное по­лот­но, слов­но оно бы­ло за­бытым дру­гом детс­тва.

— Франц!

Бер­нгард вздрог­нул: го­лос от­ца при­об­рел стар­ческий фаль­цет.

— Ко­фе с конь­яком мне и гос­по­дину пол­ковни­ку! — крик­нул ба­рон в ко­ридор, ни­чуть не сом­не­ва­ясь, что Франц его ус­лы­шит. — Я знал, что ты при­дешь, — су­хо каш­ля­нул он. За­тем пос­ту­чал кос­тяшка­ми по сто­лу.

Это «ты» проз­ву­чала так нев­по­пад, слов­но Бер­нгард пе­ремес­тился в да­лекое детс­тве. Впро­чем, нет… Од­но нов­шес­тво в ка­бине­те от­ца все-та­ки бы­ло. Толь­ко сей­час он за­метил: на сто­ле сто­яла не­боль­шая ста­рая фо­тог­ра­фия в де­шевой, но вы­чур­ной, оп­ра­ве. К изум­ле­нию Бер­нгар­да на ней бы­ли изоб­ра­жены они с Па­ули­ной. Длин­но­носая де­вуш­ка в ма­лень­ких оч­ках си­дела в крес­ле и че­му-то ко­кет­ли­во улы­балась, смот­ря вдаль гро­мад­ны­ми се­рыми гла­зами. А он сам в чер­ном ежед­невном по­лумун­ди­ре сто­ял за ней и то­же че­му-то улы­бал­ся. Ря­дом сто­яла ва­за с су­хими фи­зали­сами и ка­мыша­ми. Толь­ко ког­да они фо­тог­ра­фиро­вались с та­ким ста­ромод­ным ан­ту­ражем? По­ка отец от­кры­вал ящи­ки, Бер­нгард по­дошел к фо­тог­ра­фии и про­читал ста­рую над­пись, сде­лан­ную не ла­тин­ским, а го­тичес­ким шриф­том: «И­оганн и Ви­ола фон Эн­керн».

Он вздрог­нул. Сес­тра бы­ла точ­но та­кой же ко­пи­ей ма­тери, как он сам ко­пи­ей от­ца в мо­лодос­ти. Нет, это прав­да бы­ли они с сес­трой, толь­ко в бо­лее ста­рых кос­тю­мах. Вот сей­час вспых­нет маг­ни­евая вспыш­ка, фо­тог­раф сни­мет прос­ты­ню и за­кон­чит съ­ем­ку, а они вый­дут из сту­дии в сол­нечный, но прох­ладный, пой­дут гу­лять к ка­налу. Или к Цвин­ге­ру. Бер­нгард еще раз пос­мотрел на фо­то. Он пой­дет в пов­седнев­ном по­лумун­ди­ре, а сес­тра бу­дет ку­тать­ся от вет­ра в на­кид­ку. Да, ско­ро они пой­дут гу­лять с Па­ули­ной, и тог­да она неп­ре­мен­но ска­жет:

— Бер­нгард… От­че­го отец опять не­дово­лен?

Спро­сит и при­щурит­ся на за­ходя­щее сол­нце. Точ­но как ее по­кой­ная мать на фо­тог­ра­фии.

— Буд­то са­ма не зна­ешь… — Он мот­нул го­ловой от на­летев­ше­го вет­ра и по­дал ей ру­ку. — По­тому что Бис­марк не кан­цлер, а на прес­то­ле не Его Ве­личес­тво Виль­гельм I. Отец все не хо­чет сми­рить­ся с тем, что прош­лое уже прош­лое…

Па­ули­на по­мол­ча­ла, пе­реве­дя взгляд на гор­линку, пив­шую из со­сед­ней лу­жи. За­тем ос­то­рож­но пос­мотре­ла на тем­но-се­рый дом с леп­ни­ной. Гро­мад­ные ба­роны на­виса­ли над ули­це с ак­ку­рат­но рас­са­жен­ны­ми ли­пами.

— А ес­ли… Прош­лое ста­нет бу­дущим? — за­дум­чи­во спро­сила она.

— Вре­мя по­вер­нет вспять? — ус­мехнул­ся Бер­нгард, гля­дя на сес­тру.

— Нап­ри­мер… — она про­дол­жа­ла смот­реть вок­руг боль­ши­ми гла­зами. — Нап­ри­мер, все, что бы­ло в прош­лом ста­нет вновь ре­аль­ностью. Мы бу­дем хо­дить в дру­гих кос­тю­мах, ез­дить в дру­гих по­ез­дах, слу­шать дру­гую му­зыку. А мир бу­дет боль­ше по­хож не наш, а на ка­кое-ни­будь мрач­ное Сред­не­вековье…

— Ты на­чита­лась Ниц­ще с его «веч­ным воз­вра­щени­ем», — ус­мехнул­ся Бер­нгард.

Го­ворить с от­цом о Па­ули­не не име­ло смыс­ла. Для И­оган­на фон Эн­керна не бы­ло бо­лее пре­зира­емой ка­тего­рии жен­щин, чем нем­ки, вы­шед­шие за­муж за инос­тран­цев. Ба­рон мог по­мочь день­га­ми ни­щен­ке или ал­ко­голич­ке, да­же ус­тро­ить в пе­хот­ную шко­лу сы­на прач­ки. Но нем­ка, свя­зав­шая се­бя уза­ми бра­ка с инос­тран­цем, бы­ла для не­го чем-то вро­де ва­лют­ной шлю­хи, а мо­жет и то­го ни­же. Ее те­ло ка­залось ба­рону нас­толь­ко гнус­ным, слов­но его об­ли­ли не­чис­то­тами за боль­шие день­ги. По­это­му ког­да в двад­цать шес­том Па­ули­на на­писа­ла из От­та­вы, что вы­ходит за­муж за сос­то­ятель­но­го ка­над­ца, ба­рон за­явил, что у не­го боль­ше нет до­чери. «Она не по­лучит от ме­ня ни юг­ге­ра зем­ли и не пфе­нига из сос­то­яния», — за­явил ба­рон за зав­тра­ком. Бер­нгард из­редка пе­репи­сывал­ся с сес­трой до на­чала вой­ны; но из-за пос­ледней он не мог вы­разить свои со­болез­но­вания по по­воду ее смер­ти в ок­тябре со­рок пер­во­го го­да.

— Вот, возь­ми, — го­лос от­ца от­влек его от вос­по­мина­ний. Бер­нгард обер­нулся. Ста­рик про­тянул ему ру­копись. — Моя кни­га «Стра­тегия мар­ша­ла Ри­шелье». Пи­сал ее на ста­рос­ти… А здесь, — по­казал он на дру­гую пап­ку, — мои за­мет­ки о стра­тегии Вал­лен­штей­на. Ви­димо, не до­велось до­писать…

— Еще до­пише­те, отец… — удив­ленно ска­зал Бер­нгард. — Вы очень бод­ры.

— Ты зна­ешь мою бо­лезнь, — фыр­кнул ста­рик. — Она ко­вар­ная. Что ес­ли я од­нажды за­буду сде­лать се­бе укол ин­су­лина? — пос­мотрел он прис­таль­но на сы­на.

— Ду­маю, с ва­шей аб­со­лют­ной па­мятью, это не­воз­можно. Вы пом­ни­те по ча­сам и дням, что бы­ло в ка­ком го­ду, — Бер­нгард пос­та­рал­ся все свес­ти к шут­ке, но выш­ло как-то не­ук­лю­же. Что-то в са­мом де­ле из­ме­нилось. Ни­ког­да преж­де ему не нуж­но бы­ло под­бадри­вать от­ца.

Франц, меж­ду тем, при­нес ко­фей­ник, виш­не­вый ко­фей­ный сер­виз и се­реб­ря­ную фля­га для конь­яка. За­тем раз­лил ко­фе и до­бавил по чай­ной лож­ке конь­яка. Гля­дя на мор­щи­нис­тые ру­ки слу­ги, Бер­нгард удив­ленно по­думал, что здесь слов­но ни­ког­ла и не бы­ло этой вой­ны. Здесь в зам­ке нет бом­бе­жек, нет гу­ла ка­нона­ды. Здесь ос­та­лись хвой­ный лес, и отец, гу­ля­ющий по ча­сам и пи­шущий кни­гу. Здесь не ме­нялось ни­чего.

— А для че­го мне жить в ми­ре, где гер­ман­ская ар­мия не са­мая силь­ная? — раз­дался чуть нас­мешли­вый го­лос от­ца.

— Отец… — пос­мотрел на не­го Бер­нгард. Вбе­жав­ший сно­ва Франц пос­ко­рее за­жег элек­три­чес­кую под­свет­ку. Ви­димо, ча­сы про­били семь. Все, как преж­де.

— Нет, я не со­бира­юсь кон­чать с со­бой, — хмык­нул ста­рик. — Но вдруг… Од­нажды… Я за­буду уко­лоть се­бе ин­су­лин? — прис­таль­но по­мотал он на сы­на. — И тог­да ос­та­нусь в ве­ке, где гер­ман­ская ар­мия бы­ла не­побе­димой…

— Мы и сей­час во­юем шесть лет с боль­шинс­твом стран ми­ра. И враг ед­ва пе­решел на­шу гра­ницу, — су­хо воз­ра­зил Бер­нгард.

— Я чи­тал про Ар­денны, — хмык­нул ба­рон. — Сра­жение, где уби­ли не­мец­кую сла­ву. Ты ска­жешь, по­чему Ар­денны? — пос­мотрел он на сы­на. — Да по­тому, что мы от­сту­пили пе­ред ян­ки! По­думай­те, Бер­нгард фон Эн­керн, — не пе­ред рус­ски­ми и да­же не пе­ред ля­гушат­ни­ками: пе­ред ян­ки! — гу­бы ста­рика скри­вила през­ри­тель­ная гри­маса. — В мои вре­мена, — сно­ва по­дошел он к бю­ро из чер­но­го оре­ха, — их зва­ли ко­ров­ни­ки. В де­вянос­то седь­мом им­пе­ратор ве­лел Боль­шо­му шта­бу про­рабо­тать воп­рос: сколь­ко ча­сов про­дер­жится ка­вале­рия ко­ров­ни­ков, ког­да мы вы­садим де­сант у Нью-Й­ор­ка или Бос­то­на, — за­ломил ба­рон ру­ки за спи­ной. — А вы, вы дра­пали от ко­ров­ни­ков до Рей­на! Да ку­ри, ку­ри, — мах­нул ба­рон ру­кой, ви­дя, что сын дос­тал пач­ку си­гарет.

Бер­нгард за­думал­ся. С от­цом не сле­дова­ло по­леми­зиро­вать: на лю­бой ар­гу­мент он всег­да при­ведет кон­трар­гу­мент и да­же два. «Мо­жет, по­тому его и так це­нили и Фаль­кен­гайн, и Гин­денбург?» — по­думал Бер­нгард. И все же от­ве­тить на вы­пад бы­ло нуж­но. Он пос­мотрел на при­выч­ную сол­дат­скую пе­пель­ни­цу в фор­ме са­пога. В ней лю­бил ку­рить дя­дя Фриц, точ­нее, ба­рон и пол­ковник Фре­дерик фон Эн­керн, ког­да при­ез­жал в гос­ти из Дрез­де­на. По­ка не по­гиб в но­яб­ре че­тыр­надца­того под Лодзью.

— Не сов­сем так, отец, — вы­пус­тил Бер­нгард пер­вую струю ды­ма. — Во-пер­вых, на­ши ос­новные си­лы на Вос­то­ке, и вы прек­расно это зна­ете. Во-вто­рых, у ко­ров­ни­ков, как вы из­во­лили вы­разить­ся, пре­вос­ходная ави­ация…

— С ка­ких пор? — се­дые бро­ви ба­рона нас­мешли­во по­пол­зли вверх.

— В-треть­их, ко­ров­ни­ки и ва­ши вре­мена во­евать уме­ли. Вспом­ни­те Гран­та и Шер­ма­на, о ко­торых вы са­ми из­во­лили мне расскпзы­вать…

— Шер­ма­на, — през­ри­тель­но скри­вил­ся ба­рон. — Шер­ма­на… По­думай луч­ше, Бер­нгард фон Эн­керн! — Гро­мых­нул он. — Сколь­ко бы ча­сов твой Шер­ман или как бишь его про­дол­жался бы про­тив Моль­тке-стар­ше­го или Шлиф­фе­на… О нем уж по­мол­чим, — по­казал он под­бо­род­ком на пор­трет Кла­узе­вица… Его сам Бо­напарт да­ром что бо­ял­ся… Ну да лад­но… Дра­па­ете пе­ред ко­ров­ни­ками — зна­чит, та­кие во­яки, — мах­нул он ру­кой.

Бер­нгард по­мол­чал, сбро­сив пе­пел. Что тол­ку убеж­дать от­ца, ес­ли он не хо­чет слу­шать ар­гу­мен­ты?

— Ты да­же ку­ришь, как она, — вдруг прос­ветле­ло ли­цо ба­рона. — Ты ду­мал, что ра­на здесь? — ста­рик по­казал на пра­вое пле­чо. — Нет, ра­на здесь, — по­ложил он ру­ку на сер­дце. — Сто пять­де­сят лет са­пог вра­жес­ко­го сол­да­та не всту­пал на тер­ри­торию Гер­ма­нии! Сто лет, со вре­мен Се­вас­то­поля, мы бы­ли са­мой силь­ной ар­ми­ей в ми­ре! По­чему нас бом­бят, Бер­нгард? — обер­нулся ба­рон, слов­но же­лая выс­ка­зать, что дав­но на­боле­ло.

— Я не слу­жу в Люф­тваф­фе, отец, — по­жал пле­чами Бер­нгард. — И не мо­гу от­ве­тить на ваш воп­рос. Уве­ряю вас, ар­мия де­ла­ет все воз­можное! Все, что в на­ших си­лах!

— В са­мом де­ле? — в го­лосе ба­рона чи­талось ехидс­тво.

— Да. Мно­гие уве­рены, что мы еще вер­немся к Па­рижу и Вол­ге, — су­хо кив­нул Бер­нгард, слов­но да­вая по­нять, что не хо­чет го­ворить об этом.

За оком спус­ти­лись зим­ние су­мер­ки, и толь­ко ке­роси­новая лам­па го­рела в по­луть­ме. «Дол­жно быть, она хо­рошо вид­на в зас­не­жен­ном пар­ке», — по­думал Бер­нгард.

— Ты пей, пей, — ста­рик по­казал на ко­фе, — он хо­роший. — Зна­ешь, — ста­рик вздох­нул, слов­но же­лал ска­зать сы­ну что-то важ­ное. — Я не­дав­но слу­шал плас­тинку с пес­ней про Ав­густи­на, и вдруг по­нял ее. Всю жизнь не по­нимал, а те­перь по­нял. Ты ни­ког­да не ду­мал, кто та­кой Ав­густин? — тем­ные гла­за И­оган­на фон Эн­керна не­ожи­дан­но ве­село пос­мотре­ли на сы­на…

— Ле­ген­дарный ле­карь от чу­мы… Или ал­хи­мик… Раз­ные вер­сии… — Бер­нгард с ви­димым рав­но­души­ем пос­мотрел на боль­шие ча­сы в ви­де зам­ка, хо­тя по­нимал, что отец хо­чет ска­зать что-то важ­ное.

— Нет! — ба­рон смот­рел на не­го с лег­кой улыб­кой, слов­но его сын сно­ва был нес­мышле­ным (точ­нее, не­со­об­ра­зитель­ным) от­ро­ком. — По­литик! По­литик, обе­ща­ющий нам, нем­цам, в оче­ред­ной раз ре­ванш и пе­редел ми­ра.

Бер­нгард с изум­ле­ни­ем пос­мотрел на ста­рика. Он не хо­тел ду­мать, что отец, отец, впал в ста­рость: тот стран­ный воз­раст, ког­да ста­рик сно­ва ста­новит­ся ре­бен­ком. «С ним это­го не мо­жет быть», — по­качал он го­ловой, гля­дя на чер­ный сек­ре­тер.

— Ну как же? — в гла­зах ба­рона мель­кну­ла ве­селая ис­кра. — Пом­нишь сло­ва: «Он идет по глав­ной ули­це го­рода ве­чером. В час, ког­да осо­бо де­лать не­чего…». На­чина­ет рас­ска­зывать бюр­ге­рам, сту­ден­там, да и мо­ей по­кой­ной Ви­оле, — кив­нул он на пор­трет, — что Гер­ма­нии по­ра прос­нуть­ся и взять ре­ванш.

По­мешав ко­фе, Бер­нгард вни­матель­но пос­мотрел на ба­рона. Нет, оп­ре­деле­но, отец ос­тался в здра­вом уме. И его нас­мешли­вость при нем. Толь­ко луч­ше бы он не раз­ви­вал эту те­му. Уз­нав, что сын всту­пил в «пар­тию бюр­ге­ров и ла­воч­ни­ков», отец на­орал на не­го, как на маль­чиш­ку. Тог­да в трид­цать чет­вертом Бер­нгард ушел из зам­ка, но крик ба­рона «что­бы ду­ху тво­его здесь не бы­ло!» еще сто­ял в его ушах. Он вер­нулся сю­да че­рез один­надцать лет. Он мно­го ду­мал о том, как при­мет его отец. А тот го­ворит с ним о ка­кой-то глу­пой пес­не, слов­но они рас­ста­лись толь­ко вче­ра.

— Ты пей, пей, это вкус­но, — сно­ва фыр­кнул ста­рик. — И мы слу­ша­ем его уже. Вспом­ни: «Да, за ним гурь­бой идёт пол­го­рода, не смот­ря на хо­лода». Мы уже идем за ним впе­ред. Мы уже го­товы к вой­не — толь­ко свис­тни! — вздох­нул он.

Бер­нгард от изум­ле­ния под­лил конь­як в ко­фе. Оп­ре­деле­но отец го­ворил о том, что не нуж­но го­ворить. Зная его нрав. Бер­нгард не ис­клю­чал, что тот хо­чет прос­то уни­зить его.

— Вы ко­го-то кон­крет­но име­ете вви­ду, отец? — хо­лод­но спро­сил он.

— В том-то и де­ло, что мы хо­тим это­го в лю­бом ве­ке! — раз­вел ру­ками ста­рик. — Пом­нишь? «Шар­манка так ши­пит, шар­манка так хри­пит — Ста­рый мо­тив уз­нать нель­зя!» Мож­но уз­нать! — ба­рон за­чем-то опус­тил ру­ку на под­свеч­ник. — В каж­дом ве­ке мы, нем­цы, идем за но­вым Ав­густи­ном, ко­торый по­обе­ща­ет нам ре­ванш. И пос­ле этой вой­ны пой­дем сно­ва… пусть и не сра­зу, — под­нял ба­рон вверх се­дые бро­ви.

Бер­нгард мол­чал, смот­ря на не­го. Ска­зать мож­но бы­ло мно­гое, да не хо­телось. Толь­ко глу­пый мо­тив ста­рой пес­ни зву­чал и в его го­лове: глу­пая, при­вяз­чи­вая ме­лодия, от ко­торой нет спа­сения.

— А зна­ешь ка­кой мо­тив? — ста­рик прис­таль­но пос­мотрел на не­го. — А я те­бе ска­жу ка­кой. Так и не про­изош­ло пе­реде­ла ми­ра в на­шу поль­зу. Ни в ка­ком ве­ке, — каш­ля­нул ба­рон.

— А чем кон­ча­ет­ся пес­ня… — опе­шив­ший Бер­нгард не мог вспом­нить ее фи­нал.

— О! Он по­учи­телен, — вздох­нул ста­рик. — Ав­густин сел в ка­рету, ска­зал: «До ско­рого» и про­пал во мгле ноч­ной». Бро­сил нас тот Ав­густин у раз­би­того ко­рыта. А мы, нем­цы, ждем но­вого Ав­густи­на:

Кто та­кой был этот Ав­густин, зна­ет точ­но толь­ко Бог один,
Но весь чес­тной на­род, не зак­ры­вая рот, хо­ром по­ёт, как за­вод­ной

— Тог­да по­чему мы идем за ним? — Бер­нгард, за­быв все раз­ногла­сия, с ин­те­ресом смот­рел на от­ца. — За Ав­густи­ном?

Ба­рон так­же под­лил конь­як конь­як в ко­фе. Свет лам­пы от­ра­жал ста­рую по­золо­чен­ную ра­му с пор­тре­том Кла­узе­вица, слов­но ве­чер­ний свет за­ходя­щего сол­нце иг­рал на

— Пом­нишь, «Ко­роле­ву крыс» Га­уфа? Там от­вет на твой воп­рос.

— Сказ­ку? Мы же чи­тали ее в детс­тве… — Бер­нгард на­мере­но ска­зал это «мы», да­вая по­нять, что для не­го Па­ули­на так и ос­та­лась сес­трой — что­бы там не го­ворил отец.

— Да, сказ­ку… Я стал чи­тать сказ­ки… — Хмык­нул ста­рик. — Зна­ешь, в сказ­ках мно­го по­учи­тель­но­го. Ты ни­ког­да не ду­мал, по­чему Ко­роле­ва крыс сто­лети­ями мсти­ла од­но­му ро­ду? А по­чему принц де­сять лет хра­нил вер­ность Фри­де, ко­торую ви­дел два ра­за в жиз­ни? Да по­тому что Аб­со­лют­ная идея! Для нас, нем­цев, Аб­со­лют­ная идея — это все! — за­кон­чил он с ве­селы­ми ис­корка­ми в гла­зах.

Бер­нгард мол­чал. Ему ужас­но не хо­телось ве­рить, что отец стал бе­зум­цем. Но Бо­же мой, в его бе­зумии был смысл. Те­перь Бер­нгард не сом­не­вал­ся, что эту речь отец го­товил дол­го, слиш­ком дол­го. По­думав с ми­нуту, он ре­шил по­дыг­рать ста­рику и под­лил конь­яку в чер­ную жид­кость.

— Ну, а ес­ли мы не пой­дем за Ав­густи­ном? — спро­сил он, сно­ва дос­тав си­гаре­ту.

— Нель­зя, — не­обыч­но вы­соким го­лосом ска­зал ба­рон. — Тог­да на­ша не­мец­кая сказ­ка за­кон­чится. А она не мо­жет за­кон­чить­ся… Ни­ког­да и ниг­де. Ни в ка­ком ве­ке! — пос­та­вил он на стол под­свеч­ник.

Кла­узе­виц смот­рел все так­же прис­таль­но с пор­тре­та. Бер­нгар­ду с детс­тва ка­залось, что этот че­ловек с прон­зи­тель­ны­ми гла­зами ужас­но хо­чет его про­эк­за­мено­вать — да­же боль­ше чем отец. Сей­час он как буд­то сно­ва был на эк­за­мене, да толь­ко не знал что от­ве­чать. И че­ловек в ста­ромод­ном мун­ди­ре на пор­тре­те, что ху­же все­го, ка­жет­ся, прек­расно знал об этом.

— «Ку­да те­кут ве­ка… — грус­тно на­пел ста­рик. — Он идет по глав­ной ули­це…» Лад­но, ос­та­вим бред­ни… — неб­режно мах­нул ру­кой ба­рон. — Об­ли­гации в шес­том ящи­ке, — ука­зал он вдруг. Бер­нгард с удив­ле­ни­ем пос­мотрел на от­ца, а за­тем на оре­ховое бю­ро.

Они по­мол­ча­ли. Иног­да мол­ча­ние не­об­хо­димо не мень­ше, чем раз­го­вор. Бер­нгард ос­то­рож­но по­мешал ко­фе. Ба­рон наб­лю­дал за быс­трым дви­жени­ем рук сы­на и, ка­залось, че­му-то улыб­нулся.

— Зна­ешь, отец, — не­замет­но для се­бя Бер­нгард так­же пе­решел на «ты». Меж­ду на­ми бы­ло мно­го все­го… Слож­но­го. — на­шел он, на­конец, нуж­ное сло­во. — Но ты всег­да был мне са­мым близ­ким в ми­ре че­лове­ком.

Ба­рон с ин­те­ресом пос­мотрел на сы­на. За­тем, не ска­зав ни сло­ва, мол­ча по­дошел к крес­лу.

— Вы ду­мали, что я был жес­ток… — при­щурил­ся он. — А вот мне бы­ло один­надцать, ког­да отец от­вез ме­ня в во­ен­ный кол­ледж. Мне на­до бы­ло за­лезть на брев­но. Я бо­ял­ся и зап­ла­кал…

Бер­нгард опять с удив­ле­ни­ем раз­гля­дывал си­ний до­маш­ний мун­дир от­ца. Тот, ка­залось, про­дол­жал сам с со­бой по­нят­ный толь­ко ему раз­го­вор.

— Отец трес­нул мне под­за­тыль­ник и, сме­ясь, спро­сил: «Пе­ред ля­гушат­ни­ками то­же зап­ла­чешь?» Я вы­тер сле­за и по­лез, — улыб­нулся ба­рон дви­жени­ем мор­щи­нис­тых губ. Мой по­кой­ный отец был во­ен­ным ин­спек­то­ром. По­том че­рез па­ру лет он при­ехал к нам на об­щее пос­тро­ение. Я хо­тел ко­зыр­нуть, от­ра­пор­тов­лся, что кур­сант ба­рон И­оганн фон Эн­керн… Он за­лепил мне при всех под­за­тыль­ник со сло­вами: «Дос­лу­жись хо­тя бы до лей­те­нан­та, соп­ляк!»

— Мне вы го­вори­ли толь­ко: «Мне не ну­жен сын не луч­ший уче­ник!» — мяг­ко ска­зал Бе­регард. Не­замет­но для се­бя он сно­ва пе­решел с от­цом на «вы».

— К счастью, вы им бы­ли… — вздох­нул ба­рон, слов­но уп­ре­кая сы­на в чем-то. — Лад­но… Спус­кай­ся к се­бе… Мне нуж­но еще Вал­лен­штей­на при­вес­ти в по­рядок, будь он не­ладен. Раз уж вы­хода нет — зай­мем­ся прош­лым… — пос­ту­чал он кос­тяшка­ми паль­цев по сто­лу.

— Ду­маю, у нас один вы­ход, отец, — са­поги Бер­нгар­да скрип­ну­ли. — Зак­лю­чить тя­желый мир с со­юз­ни­ками и стать бас­ти­оном про­тив боль­ше­виз­ма. Мы мно­гое по­теря­ем, но мир, — на его тон­ких гу­бах мель­кну­ло сла­бое по­добие улыб­ки, — мо­жет да­же бу­дет лег­че Вер­саль­ско­го. Им нуж­на на­ша ар­мия и да­же СС как сталь­ной оп­лот про­тив боль­ше­виз­ма…

Он не до­гово­рил, стол­кнув­шись с гла­зами от­ца. В них сно­ва не бы­ло ни под­дер­жки, ни осуж­де­ния — толь­ко ве­селые ис­корки. Ста­рика, слов­но, за­бав­ля­ли сло­ва сы­на. Пос­мотрев на чаш­ку, он от­пил пос­ледний гло­ток.

— Вы не сог­ласны? — Бер­нгард с ин­те­ресом пос­мотрел на от­ца.

Ба­рон хмык­нул. За­тем не спе­ша по­дошел к шка­фу и дос­тал от­ту­да ко­рич­не­вую кни­га. Бер­нгард не ожи­дал, что отец бро­сит том, слов­но бу­меранг, и быс­тро пой­мал его на­лету.

— Де­бидур… «Дип­ло­мати­чес­кая ис­то­рия Ев­ро­пы де­вят­надца­того ве­ка. Том пер­вый», — с ин­те­ресом про­читал Бер­нгард. Но я ее…

— Проч­ти, проч­ти, по­лез­ная книж­ка… Твой при­ятель Ру­дольф все ви­тал в мис­ти­чес­ких, об­ла­ках и не удо­сужил­ся вмес­то му­ти ван ден… Как бишь его… Бру­ка что ли… книж­ку нуж­ную про­читать… — в его го­лосе зву­чал фаль­цет. — Вот и по­летел к брать­ям, а те его — в ка­меру… — ус­мехнул­ся он. — Ты проч­ти, проч­ти, по­ум­не­ешь, — фыр­кнул ста­рик. — Двес­ти вто­рая стра­ница. Сво­боден! — кив­нул он сы­ну.

Бер­нгард не при­вык пе­речить от­цу. Он знал, что сло­во «сво­боден » оз­на­ча­ет ко­нец раз­го­вора — хо­чет он то­го или нет. Луч­ше все­го бы­ло пос­ту­пить, как в детс­тве: щел­кнуть каб­лу­ками, нак­ло­нить го­лову и вый­ти. Но в ко­ридо­ре, нес­мотря на сла­бый свет, он от­крыл ско­рее кни­гу. Двес­ти вто­рая стра­ница… Да, на ней что-то по­мече­но пе­ром от­ца. Он не приз­на­вал ка­ран­даш — толь­ко пе­ро…

— «Эбер­дин со­об­щил им­пе­рато­ру Ни­колаю, что ин­те­ресам Ве­ликоб­ри­тании ни­ког­да не бу­дет от­ве­чать объ­еди­нение гер­ман­ских го­сударств…»

«Дь­явол…» — ус­мехнул­ся он. — Отец и ста­риком умел мгно­вен­но обе­зору­жить его. И ему сно­ва, как в юнос­ти, не­чем бы­ло крыть. Ага… Бер­нгард прис­лу­шал­ся к до­носив­ше­муся из ка­бине­та его го­лосу.

— Ин­су­лин по­ложишь в шкаф, чет­вертый ящик.

— В шкаф, Ва­ша Свет­лость? — Франц, по­хоже, су­етил­ся в ка­бине­те от­ца. Бер­нгард знал, что в эти ча­сы он на­вер­ня­ка при­нес ба­рону ко­фе и бу­тер­брод с ва­реной кол­ба­сой. Те­перь еще и ам­пу­лы ин­су­лина, ви­димо.

— Да, в чет­вертый ящик… В чет­вертый, я ска­зал… И на ключ его зак­рой, что­бы не ме­шал…

Бер­нгард знал, что Франц вы­пол­нит лю­бое рас­по­ряже­ние ба­рона. Ус­та­ло зев­нув, он по­шел в свою ком­на­ту. Уди­витель­но, но ес­ли на фрон­те спать не хо­телось во­об­ще, то здесь в зам­ке ох­ва­тыва­ло сон­ли­вость. Здесь он был в бе­зопас­ности. Сте­ны зам­ка фон Эн­кернов бы­ли слиш­ком на­деж­но за­щище­ны от лю­бого вра­га, по­ка Он ра­ботал в сво­ем ка­бине­те.

***

Осо­бен­ностью Бер­нгар­да бы­ла нес­по­соб­ность за­сыпать лег­ко. Еще в детс­тве он стра­дал бес­сонни­цами, и мог про­мучать­ся без сна до по­луно­чи, а то и боль­ше. Се­год­ня он ду­мал прос­пать, как уби­тый, но вмес­то это­го стал опять во­рочать­ся с бо­ку на бок. Он не хо­тел сно­ва спать в сво­ей дет­ской ком­на­те и поп­ро­сил ста­рого Фран­ца пос­те­лить в пер­вой гос­те­вой. Од­на­ко на­зой­ли­вый мо­тив пес­ни не да­вал ему ус­нуть.

«Ах, мой ми­лый Ав­густин, Ав­густин.» — зву­чало в го­лове. Пос­ледне пред­ва­рен­ное ле­то. Он маль­чиш­кой брел по пес­ку воз­ле мо­ря, где еще бе­гал трам­вай. Сер­ве мор­ские вол­ны на­бега­ли на бе­рег, лас­кая его. Вол­ны бо­яз­ли­во ка­тились по ис­хлес­танной вет­ром по­вер­хнос­ти мо­ря. Их от­де­ляли от трам­вая ма­лень­кие елоч­ки, рас­ту­щие пря­мо из пес­ка. Те­перь он там боль­ше не бе­га­ет: весь гро­мад­ный бе­рег зас­тре­лили до­мами. Тог­да шел лег­кий дождь, то на­чина­ясь, то прек­ра­ща­ясь… А, мо­жет, ес­ли бы не зас­тро­или тот бе­рег у мо­ря все бы­ло бы по-дру­гому?

«Ах, мой ми­лый Ав­густин, Ав­густин, Ав­густин…»

Ему бы­ло сем­надцать, толь­ко сем­надцать… Ма­рина бы­ла его меч­той. Она всег­да оде­валась слиш­ком не­обыч­но, пред­по­читая зам­ше­вые пид­жа­ки — то си­ние, то оран­же­вые. Она ста­ла на­девать ко­рот­кие юб­ки, ед­ва они вош­ли в мо­ду. Она име­ла на это пра­во, по­казы­вая всем свои строй­ные длин­ные но­ги. Она ри­сова­ла чу­дес­ные пей­за­жи. Од­нажды она ри­сова­ла тот бе­рег. В тот дож­дли­вый и­юнь­ский ве­чер Бер­нгард дол­го бро­дил по не­му со сво­им не­ук­лю­жем зон­том-тростью, ко­торый ему по­дари­ли на сем­надцать лет. Дол­жно быть он смот­релся не­сураз­но: дол­го­вязый, ху­дой, в тем­но-се­рой ру­баш­ке и брю­ках, наг­ла­жен­ных так, что что стрел­ки ре­зали паль­цы. Он не встре­тил ее в тот дож­дли­вый ве­чер. Ни­чего… У не­го впе­реди еще вся жизнь, что­бы ее встре­тить.

Пе­ред гла­зами поп­лы­ло ви­дение же­лез­ной до­роги. Убе­гав­шие вдаль рель­сы сли­вались с лет­ни­ми по­левы­ми цве­тами, чей за­пах сме­шивал­ся с раз­ли­тым по шпа­лам ма­зутом. Где-то в ле­су при­та­илось ма­лень­кое хо­лод­ное озе­ро с кув­шинка­ми. Да­же на его бе­регу был слы­шен гу­док па­рово­за. Смот­ря в си­нева­то-се­рую гладь, Бер­нгард ду­мал о ней. Од­нажды они неп­ре­мен­но бу­дут сто­ять вмес­те у это озе­ра, и он по­кажет ей вот эту на­вис­шую иву. И рас­ска­жет ей, счас­тли­вой, о том и­юнь­ском дне, ког­да он сто­ял и ду­мал о ней…

«Ах, мой ми­лый, ми­лый Ав­густин,
Все что бы­ло, все прош­ло»

Мы ни­ког­да не бы­ва­ем счас­тли­вы в пер­вой люб­ви. Мы всег­да кля­нем­ся се­бе, что пер­вая лю­бовь на всю жизнь. Он пок­лялся се­бе, что ста­нет ис­клю­чени­ем. В то дож­дли­вое и жар­кое ле­то три­над­ца­того он лю­бил чи­тать и ни­как не мог из­ба­вить­ся от глу­пой дет­ской при­выч­ки чи­тать, си­дя на сто­ле. Бер­нгард улыб­нулся в по­душ­ку. Прос­то уди­витель­но, как он по­мещал­ся на сто­ле. Отец да­вал ему ме­лочь, а ка­дету во­ен­ной шко­лы не по­лага­лось жа­лова­ния. Он при­ходил в гос­ти к Люд­ви­гу, что­бы по­есть вкус­ный яб­лочный пи­рог и по­бол­тать обо всем на све­те. Они об­сужда­ли У­эл­лса, и его пос­ледние кни­ги о воз­душной вой­не. Они вмес­те го­вори­ли о но­вых сти­хах и мод­ном в те дни изу­чении арий­цев. Но в тай­не он же­лал встре­чи с ней. Он ве­рил, что ста­нет ис­клю­чени­ем.

Он ду­мал о ней и на уро­ках в во­ен­ной шко­ле. У них в клас­се ви­села гро­мад­ная кар­ти­на — «Ко­лосс Ро­дос­ский». Точ­нее, ан­глий­ский шарж — до­воль­ный Се­силь Родс опи­ра­ет­ся од­ной но­гой на Кей­пта­ун, дру­гой на Ка­ир. Май­ор Шту­мен сра­зу объ­яс­нил им: «Это Се­силь Родс — Ко­лосс Ро­дос­ский. А вы — те, кто дол­жны сва­лить его с пос­та­мен­та ве­личия. И Вы не дол­жны знать ни ми­нуты по­коя, кро­ме по­ложен­но­го вам сна, по­ка не вы­пол­ни­те свою мис­сию». Бер­нгард сно­ва улыб­нулся сквозь сон. Раз­ве они шли в ар­мию, что­бы чис­тить са­поги вак­сой и орать на под­чи­нен­ных? Ко­неч­но, нет. Они шли, как ро­ман­ти­ки «Ве­ликой вой­ны» се­миде­сято­го го­да. И той, еще бо­лее ве­ликой, ко­торая им пред­сто­яла,.

Он встре­тил ее че­рез год. Прав­да, не у пля­жа, а в го­род­ском са­ду. На­кану­не вой­ны. Был май, и он расс­пра­шивал ее о крас­ках и пей­за­жах. Она улы­балась, от­ве­чая, а по­том они прош­лись ми­мо зве­нящих на сол­нце фон­та­нов. Ли­пы цве­ли, из­лу­чая мед, и он ве­рил, что счас­тлив. По­чему ни­ког­да боль­ше не бы­ва­ет та­кого глу­боко си­него не­ба, как тог­да? Толь­ко по­том он по­нял, что от­пустил ее ни с чем. Иди­от. Но ни­чего, он при­дет сю­да сно­ва, что­бы по­любо­вать­ся ей.

«Ах, мой ми­лый, ми­лый, Ав­густин…»


Она по­каза­ла ему, как сме­шивать крас­ки в дни И­юль­ско­го кри­зиса. И да­ла ми­лос­ти­вое пра­во пи­сать пись­ма с фрон­та: их сра­зу бро­сят в Бель­гию как мо­лодой офи­цер­ский сос­тав. Он вер­нется в ко­рот­кий от­пуск че­рез год дру­гим че­лове­ком — с прос­тре­лен­ной но­гой, ко­торую, впро­чем, вов­ре­мя под­ле­чили. Она встре­тит его спо­кой­но, но бла­гоже­латель­но. Мно­го поз­же он уз­на­ет, что она бы­ла на со­дер­жа­нии у од­но­го весь­ма бо­гато­го че­лове­ка из ми­ра бо­гемы. Впро­чем, со­дер­жа­ние — со­дер­жа­ни­ем, а стать ба­ронес­сой фон Эн­керн ей, ви­димо, улы­балось. Но по­ка он не знал об этом.

Он уз­на­ет слиш­ком поз­дно, что она со­дер­жанка. Он уз­на­ет поз­же, в сем­надца­том го­ду, что по­ка он про­ходил шко­лу на вой­не, она спа­ла с че­лове­ком, ко­торый по­могал ей про­давать кар­ти­ны. Мы все пе­режи­ва­ем крах пер­вой люб­ви, но не всег­да так гад­ко и мер­зко, слов­но нас оку­нули в не­чис­то­ты. Впро­чем, шан­сов на бу­дущее у них не бы­ло всё рав­но. Ма­рина Бой­дмер бы­ла на­поло­вину ев­рей­кой. На­вер­ня­ка она сги­нула в ла­гере смер­ти, как и мно­гие дру­гие. В но­яб­ре Бер­нгард сам уви­дел, что это та­кое. Это ад, став­ший явью.

Люд­ви­га он спас в трид­цать чет­вертом: ког­да лик­ви­диро­вали СА. Люд­виг вбе­жал к не­му без па­мяти, про­ся о чем-ни­будь. Бер­нгард тог­да лишь бро­сил ему: «Ну по­чему за все глу­пос­ти мо­их близ­ких дол­жен в ко­неч­ном сче­те рас­пла­чивать­ся я?» Он вы­писал Люд­ви­гу но­вые до­кумен­ты. Ма­рина не приш­ла. Он вы­чер­кнул ее из сво­ей жиз­ни. Де и мог ли он спас­ти ее — боль­шой воп­рос. И всё же в пос­ледние ме­сяцы, с тех пор, как он уви­дел, что это, его уг­не­тала эта мысль.

Он уви­дел се­бя ма­лень­ким маль­чи­ком лет пя­ти или шес­ти. Зим­ний день под­хо­дил к кон­цу. Ле­дяные струи дож­дя па­дали от­весной сте­ной. Их хо­лод­ные уда­ры смяг­ча­ли бес­по­рядоч­но пор­хавшие во­дянис­тые сне­жин­ки. Низ­кое не­бо ка­залось со­вер­шенно се­рым. Гус­той пред­ве­чер­ний ту­ман как пе­лена нак­ры­вал га­зоны. Он шел по пар­ку, под­хо­дя к гро­мад­но­му фон­та­ну с леп­ни­ной… Толь­ко по­чему-то знал: луч­ше к не­му не под­хо­дить…

***

Его вы­вел из за­бытья стук в дверь. Бер­нгард вско­чил и по во­ен­ной при­выч­ке мгно­вен­но зап­ра­вил со­роч­ку и су­нул но­ги в са­поги. Стук пов­то­рил­ся. Ча­сы по­казы­вали три ча­са. Бер­нгард под­бе­жал к две­ри. К его удив­ле­нию в две­рях сто­ял ис­пу­ган­ный блед­ный Франц.

— Ва­ша Свет­лость… — про­бор­мо­тал он. — Герр ге­нерал-лей­те­нант скон­чался!

— Как? — спро­сил с Бер­нгард: ско­рее удив­ля­ясь, чем уточ­няя. Он, по­жалуй, до кон­ца еще не мог по­нять, про­ис­хо­дит ли это во сне или на­яву.

— За­был уко­лоть ин­су­лин… — всхлип­нул Франц. — За­пер в ящик. Го­ворил ведь я Его Свет­лости не де­лать это­го… Ка­кие рас­по­ряже­ния, гос­по­дин ба­рон? — с на­деж­дой пос­мотрел он на Бер­нгар­да.

— Идём­те к не­му Франц… Ско­рее… — Бер­нгард на хо­ду наб­ро­сил ки­тель и, скре­пя са­пога­ми, быс­тро по­шел вверх по лес­тни­це. Ста­рый ден­щинк, не стес­ня­ясь слез, всхли­пывал на хо­ду…

— Я по­ложил Его Свет­лость на ди­ван, — бор­мо­тал он… — Гос­по­ди, я ведь пом­ню, как пер­вые поз­на­комил­ся с гер­ром ге­нерал-май­ором в де­вянос­то чет­вертом го­ду! Осень тог­да бы­ла… Теп­лый сен­тябрь…

«Во дво­ре ка­зар­мы воз­ле фо­наря кру­жат­ся по­пар­но листья сен­тября…» — мель­кну­ло в го­лове Бер­нгар­да. Нет, не то. Он пос­мотрел на ви­сев­ший над лес­тнич­ным про­летом до бо­ли зна­комый пор­трет Моль­тке-стар­ше­го. Пе­ред гла­зами поп­лы­ло ли­цо от­ца. «Что ес­ли я од­нажды за­буду сде­лать се­бе укол ин­су­лина?»

— Ко­го по­зовем на по­хоро­ны, Ва­ша Свет­лость? — спро­сил с на­деж­дой Франц.

— Ко­го сей­час по­зовешь с этой вой­ной? — по­качал го­ловой Бер­нгард. — Ни­кого. Са­ми зав­тра с в и по­хоро­ним. Док­то­ра на­до выз­вать. И по­лицей­ско­го.

— И то прав­да, — сог­ла­сил­ся Франц. — Зав­тра са­ми спра­вим­ся.

«Я ве­лю Фран­цу под­го­товить твою ком­на­ту на три дня, — спо­кой­но ска­зал ба­рон. — Ты про­живешь их, что­бы при­вес­ти в по­рядок кое-ка­кие де­ла».

«А ведь зав­тра по­хоро­ны. Не­уже­ли он знал?» — с ужа­сом по­думал Бер­нгард, рас­смат­ри­вая кар­ти­ны под го­рящи­ми све­чами. В хол­ле ба­рон не стал ме­нять их на лам­почки, ос­та­вив все, как бы­ло у пред­ков. «Я ос­та­нусь в ми­ре, где гер­ман­ская ар­мия еще не­побе­димая…» — вспом­нил он ли­цо от­ца.

Бер­нгард не мог пла­кать. Ка­ким-то шес­тым мы чувс­твом он по­нимал: по та­ким лю­дям, как И­оганн фон Эн­керн, не пла­чут. Их хо­ронят с ар­тилле­рий­ским са­лютом на ла­фете. Нет, он все же даст те­лег­рамму в Ке­ниг­сберг. Ге­нерал-лей­те­нант фон Эн­керн зас­лу­жил пыш­ных по­хорон, как нас­то­ящий сол­дат, хоть и не был в чес­ти у ны­неш­ней влас­ти. Луч­ше все­го дать те­лег­рамму Ман­штей­ну или Мел­ленти­ну. Или рей­хсфю­реру. Пусть приш­лют ко­го-то на по­хоро­ны. «Пла­кать бу­ду по­том, ког­да в мыс­лях бу­ду про­щать­ся с ним». Да, отец вер­но ве­лел под­го­товить ему ком­на­ту на три дня.

Они вош­ли в ка­бинет буд­нично. Ба­рон ле­жал на ди­ване в чер­ном по­лумун­ди­ре. На го­лове еще, как ни стран­но, бы­ли на­деты оч­ки. Над ним ви­села кар­ти­на, изоб­ра­жав­шая по­ле бит­вы у Са­довой. Бер­нгард скло­нил­ся над ли­цом ста­рика по­ка Франц ус­та­нав­ли­вал све­чи на стол. Смерть не­мыс­ли­ма без го­рящих све­чей. Од­на­ко…

«Ин­те­рес­но, есть ли в ми­ре та­кое прос­транс­тво, где со­бытия прош­ло­го еще про­ис­хо­дят здесь и сей­час?» — по­думал Бер­нгард. Сей­час он слов­но ви­дел се­бя ре­бен­ком, а все ос­таль­ное бы­ло не­важ­но. Отец ку­рил, ожи­дая по­ез­да, а он так про­сил­ся на вок­зал, что­бы пос­мотреть на убе­гав­шие в дру­гую жизнь по­ез­да. Од­нажды отец ска­зал ему, что ког­да он вы­рас­тит, то не бу­дет пом­нить стан­ции, че­рез ко­торые идут по­ез­да…

Скло­нив­шись над го­ловой от­ца, Бер­нгард по­нял, что отец хо­тел ска­зать ему на­пос­ле­док что-то важ­ное. На гу­бах ба­рона зас­ты­ло стран­ное вы­раже­ние: то ли улыб­ка, то ли гри­маса. Про­читать ее мог толь­ко он, ибо знал от­ца луч­ше, чем кто-ли­бо дру­гой. И­оганн фон Эн­керн мог ска­зать что-то ли­бо ба­ронес­се Ви­оле, ли­бо ему. Но Ви­оле фон Эн­керн он те­перь ска­жет все, что за­хочет: они вмес­те нав­сегда. Зна­чит, ему.

— Вра­чу поз­во­ню, герр ба­рон. Те­перь, да, — кив­нул Франц.

— Хо­рошо, — от­ве­тил Бер­нгард. — Он пос­мотрел еще раз на кар­ти­ну, а за­тем на зас­тывшие гу­бы от­ца. Ге­нерал-лей­те­нант фон Эн­керн не умер — он прос­то ос­тался в сво­ем ве­ке. Там, где гер­ман­ская ар­мия бы­ла не­побе­димой.

«Я го­тов. Толь­ко прик­рой­те мне пра­вый фланг», — про­читал вдруг Бер­нгард. Ему по­чуди­лось, буд­то отец ше­вель­нул ве­ками, под­твер­див его до­гад­ку.