Большое сердце Сьюзен Боунс

Они сидели на веранде, наслаждаясь июльским теплом – густым и тягучим, как карамельный сироп. На белом столике красовался матовым запотевшим стеклом пузатый кувшин, до краев наполненный лимонадом.

Ханна, закусив верхнюю губу – это выглядело весьма забавно, потому что люди обычно закусывают нижнюю, – увлеченно что-то строчила в толстом блокноте с яично-желтым переплетом, а Сьюзен то и дело посматривала на подругу поверх учебника по зельеварению. Ей нравилось, как золотились светлые локоны Ханны в лучах утреннего солнца, пробивающихся сквозь сетчатый навес.

По правде говоря, Сьюзен даже немного завидовала ей. Особенно когда смотрела в зеркало и видела там свое отражение: карие глаза, прямые каштаново-рыжие волосы, круглые щеки. Летом ее лицо обсыпало веснушками, в то время как кожа Ханны приобретала благородный золотистый оттенок – и это тоже казалось Сьюзен несправедливым, хотя она вовсе не обижалась на Ханну, ведь та была совершенно не виновата в том, что ей так повезло с внешностью.

Вдруг Ханна замерла, повернув голову в сторону двери, ведущей из дома на веранду. Последовав за ее взглядом, Сьюзен увидела Руфуса Скримджера: он стоял на пороге, опираясь на трость, и словно не решался выйти наружу. Его лицо было так напряжено, а миссис Аббот, маячившая у него за спиной, с таким отчаянием зажимала себе рот руками, что не оставалось никаких сомнений – произошло нечто ужасное.

Постояв на пороге, Скримджер все же шагнул вперед. В этот момент бледная как смерть миссис Аббот знаками показала Ханне, чтобы та немедленно ушла.

– Я потом вернусь, – испуганно шепнула Ханна и, коротко сжав пальцы Сьюзен, убежала внутрь дома.

Скримджер медленно приблизился к столу, за которым сидела Сьюзен, и остановился в паре шагов от нее. Солнечный свет клетчатым одеялом падал сквозь навес, искажая черты испещренного морщинами лица, с которого на Сьюзен тяжело глядели светло-карие, почти желтые, как у льва, глаза.

– Сьюзен… – он явно не знал, как начать, но все же преодолел себя. – Сегодня ночью… Амелию убили. Прими мои соболезнования.

Выговорив последнюю фразу, он нервным жестом подозвал к себе стул и устало опустился на сиденье.

Сьюзен окаменела. Она ожидала услышать что угодно, но только не это.

Какое-то время они молчали. Сьюзен смотрела сквозь Скримджера, не видя его из-за пелены слез, застилающей глаза; ей хотелось что-то сказать – ведь дядя Руфус был хорошим и очень давним другом тети Амелии и наверняка нуждался хотя бы в паре слов утешения. Но с губ не слетело ни слова, а горло словно сдавило тисками.

– Ее убил лично Волдеморт, – нарушил тишину Скримджер. Он избегал смотреть Сьюзен в глаза, поэтому его взгляд был направлен куда-то вдаль.
– Как… как вы узнали? – прошептала она, вцепившись дрожащими пальцами в колени.
– Не было метки. Волдеморт единственный из них не оставляет ее на месте преступления… Подпись без подписи. Больше некому.

Сьюзен била ледяная дрожь, несмотря на ярко светившее солнце и густое августовское тепло. Краски зеленого сада и ярко-синего неба поблекли, звуки исчезли – будто кто-то опустил Сьюзен под воду. Словно издалека до нее доносились встревоженные переговоры Скримджера с Абботами: мистер Аббот – он был крестным отцом Сьюзен – взял на себя обязательства по опеке, миссис Аббот обещала сделать все, что в ее силах, чтобы «не дать девочке скатиться в депрессию», Ханна плакала.

Но Сьюзен было все равно.



Чем ближе к сентябрю, тем более изменчивой и непостоянной становилась погода: вязкая горячая духота, похожая на жженый сахар, сменялась оглушительной грозой, вслед за ней приходила ясная солнечная жара, которая на склоне дня уступала бодрящей свежести, прохладным шелком опускающейся на измученные сады. В эти предзакатные часы, когда отступал зной и начинали петь птицы, явственнее всего ощущалось скорое приближение осени.

В один из таких вечеров Сьюзен сидела на скамейке в саду Абботов и невидящим взглядом скользила по страницам учебника: черные буквы отчаянно не желали складываться в слова, а слова – в предложения. Это было самое настоящее убийство времени, и Сьюзен могла пропадать так часами, отрезая себя от остального мира и даже от Ханны. Та все время глядела на нее жалостливо, как на тяжелобольную, и это жутко выводило из себя. Не находя в себе сил сказать об этом прямо, Сьюзен просто сбегала от назойливой заботы Ханны и миссис Аббот и пряталась в саду или в небольшой комнатке прямо под чердаком, которую ей выделили хозяева дома.

Воздух все свежел. Солнце клонилось к закату, полнеба затянуло клубистыми облаками. Сьюзен плотнее закуталась в тонкую кофту и оторвалась от книги – ей надоело изображать увлеченное чтение, да и рядом не было никого, перед кем имело бы смысл притворяться. Аккуратно закрыв и положив на колени книгу, она достала из лежавшей рядом сумки кусок пергамента и перо. Помедлив, Сьюзен чуть дрожащей рукой вывела несколько коротких предложений:

«Добрый вечер. Я могу завтра к вам заглянуть? Если да, напишите, пожалуйста, к какому времени сможете открыть камин. Сьюзен».

Тщательно сложив письмо, она встала, собрала вещи и пошла в дом, чтобы дать поручение старой сипухе Джейн, что целыми днями скучала в своей клетке, лишь по ночам выбираясь на охоту. Несмотря на свой почтенный возраст, Джейн летала шустро – особенно если получала в награду печенье, – а потому ответ не заставил себя ждать. За час до полуночи сипуха вернулась с привязанной к лапе запиской, в которой содержался лаконичный ответ, набросанный размашистым угловатым почерком:

«Завтра в восемь вечера. Р. С.».



Сьюзен неловко переминалась с ноги на ногу, отряхивая пепел, оставшийся на одежде после перемещения через камин. Потом она спохватилась, вспомнив, что стоит на ковре, быстро достала палочку и навела порядок. Оглядевшись, Сьюзен обнаружила, что в гостиной дяди Руфуса ничего не изменилось с тех пор, как они с тетей Амелией в последний раз были у него в гостях. Воспоминание об этой встрече затопило сознание Сьюзен, и когда в комнату вошел Скримджер, ей пришлось торопливо вытереть слезы тыльной стороной ладони.

– Дядя Руфус, добрый вечер, – она улыбнулась дрожащими губами.

Он замер напротив нее, опершись на спинку дивана; пламя камина отражалось в круглых очках, играло бликами на лице, отчего его черты казались жестче и суровее, чем обычно. Сьюзен почувствовала себя до ужаса неловко – а слезы продолжали течь по щекам, как она ни приказывала себе успокоиться.

– Простите, я… – она шмыгнула носом. – Я вспомнила, как мы с тетей Амелией были у вас в последний раз, и…
– Понимаю, – прервал ее Скримджер. – Садись. Мой эльф принесет нам чаю.

Когда Сьюзен опустилась на край обитого коричневым жаккардом дивана, Скримджер протянул ей платок и тоже сел. Их разделяло три фута и неловкое молчание, которое растянулось на все то время, что готовился чай. Когда на столике перед диваном появился поднос с заварником, двумя чашками, молочником и вазой с печеньем, Скримджер кивнул зачем-то самому себе и перевел взгляд желтых глаз с камина на Сьюзен.

– У тебя все в порядке?

Вопрос прозвучал суховато, но Сьюзен хорошо знала, что скудность эмоций в случае дяди Руфуса – не более чем ширма. Во всяком случае, так всегда говорила тетя Амелия, а Сьюзен ей верила.

– Я в порядке, – она кивнула, отпивая чай. – Пытаюсь готовиться к новому учебному году… Я очень благодарна мистеру и миссис Аббот за то, что они взяли меня под свою опеку…
– Но? – Скримджер потянулся за молочником.
– Но… – Сьюзен вздрогнула, встретив его пытливый взгляд. – Но что?
– Мне показалось, что-то в их гостеприимстве не дает тебе покоя.

Сьюзен почувствовала, что краснеет. Она действительно хотела высказать свое недовольство, но в последний момент решила, что это будет неприлично. И все же…

– Я не могу так – когда на меня постоянно смотрят с такой жалостью, будто я умираю… Мне и так плохо и больно, а теперь я вынуждена прятаться от подруги в ее собственном доме, и мне кажется, что это очень некрасиво с моей стороны, но как это исправить, я не знаю, не понимаю, – Сьюзен выпалила все это скороговоркой и, ощутив, как жар перекинулся с лица на шею и плечи, опустила голову и уставилась на свои руки.

Скримджер хмыкнул. Подняв глаза, Сьюзен увидела на его лице кривую ухмылку.

– Меня тоже жалели в свое время, Сьюзен, мне до тошноты знакомо это чувство, – он машинально потер колено той самой ноги, на которую всегда прихрамывал. – Со временем перестанут, людям ведь надоедает без конца кому-то сочувствовать. Вот увидишь – вы вернетесь в школу, и твоя подружка станет вести себя, как прежде.
– Почему так? – спросила Сьюзен, подавшись вперед и чуть не пролив на себя чай.
– А ты бы смогла, Сьюзен, ежедневно находить в себе силы на искреннее сочувствие? Бесконечно жалеть человек может только себя, – Скримджер больше не смотрел на нее, он откинулся на диван и теперь не отрывал глаз от огня.
– Я с вами не совсем согласна, – робко возразила Сьюзен. – Мне кажется, если сердце доброе, то…
– Я не о том, – отмахнулся Скримджер. – Это не имеет ни малейшего отношения к доброте. Лучше скажи мне, все ли ты забрала из дома? Тебе там в ближайшее время нежелательно задерживаться надолго, да ты и сама бы не очень хотела, верно? Если там есть еще что-то, что могло бы тебе понадобиться, я могу дать тебе охрану.

Резкая перемена темы стала для Сьюзен неожиданностью, поэтому она замешкалась с ответом, изо всех сил подавляя желание закончить недосказанную мысль. Но, наверное, некоторым беседам лучше оставаться незавершенными – ей совершенно не хотелось спорить с дядей Руфусом, поэтому…

– Да, я не все забрала из дома, было бы не лишним туда заглянуть еще раз, тем более до учебы осталось всего-ничего…
– Так бы сразу и сказала, ты ведь поэтому в гости и пришла, Сьюзен?

Последний вопрос Скримджер задал вроде как в шутку, с наигранным облегчением, и в то же время он выглядел недовольным, как будто его отвлекли от очень важных дел ради какой-то ерунды. И ведь… Сьюзен чуть не хлопнула себя по лбу рукой – да! Ведь он совсем недавно стал министром! И наверняка ему теперь было совсем не до маленьких растерянных девчонок вроде нее.

– Вообще-то я хотела просто увидеть вас, – набрав в грудь воздуха, отчеканила Сьюзен. – Вы ведь тоже любили тетю Амелию. Она была вам другом, и… и я… в общем, я решила, что нам есть о чем поговорить.

Скримджер замер. Он недоверчиво всматривался в ее лицо, словно оно было и не лицом вовсе, а сюрреалистической картиной, скрывающей в себе тайные смыслы. Сьюзен мысленно прокляла себя за длинный язык и феноменальную навязчивость.

– Простите… – стушевавшись, пробормотала она и отставила чашку на столик. – Наверное, мне лучше вернуться домой… то есть к Ханне.

Она дернулась, чтобы встать, но в этом миг Скримджер подался вперед и удержал ее, перехватив за запястье – и тут же отдернув руку. Сьюзен успела ощутить шероховатость его пальцев и удивиться тому, какие они горячие – и окончательно смутилась, сама не зная почему.

– Прости, Сьюзен, если задел. Мне, старику, сложно представить, какой интерес ко мне может быть у юной девочки, кроме решения практических вопросов, – Скримджер наклонился, доливая в чашку заварку, и густая грива рыжеватых волос закрыла его лицо.
– И вовсе вы не старик, – возразила Сьюзен.

Скримджер коротко засмеялся, но смешок этот больше походил на рычание.

– В общем и целом – да, не старик, особенно по нашим, волшебным меркам. Но я из другого поколения, Сьюзен. Твоим ровесникам скучно с такими, как я, а мне, в основном, скучно с ними.
– И со мной тоже? – Сьюзен улыбнулась.

Скримджер снова рассмеялся, блеснув очками.

– Ты всегда была хорошей и умной девочкой, Сьюзен, даже слишком – сколько я тебя помню.
– Это все, что остается, когда лицом не вышел.
– Кто тебе такое сказал? – Скримджер прищурился.
– Да я же вижу себя в зеркало, – пожала плечами Сьюзен и поспешила перевести тему: – Знаете, а мне ведь и правда пора, дядя Руфус. Миссис Аббот будет волноваться, я обещала ей не задерживаться.
– Что ж, тогда до встречи, и не забудь прислать весточку, когда соберешься домой за вещами.
– Обязательно.

Конечно же, Сьюзен не хотелось уходить. Ей нравилось, что здесь, в компании Скримджера, она чувствовала себя взрослее и значимее – он говорил с ней почти как с равной, и в глубине души, кажется, сочувствовал Сьюзен намного сильнее, чем кто бы то ни было. Ведь Скримджер знал, какой была тетя Амелия и какую боль может причинить ее смерть. Ему, вероятно, тоже было больно, и мысль о том, что они могут стать друг для друга взаимным утешением, наполнила сердце Сьюзен теплом.

– Доброй ночи, дядя Руфус, – сказала она на прощание, нырнула в камин и, назвав адрес дома Абботов, бросила летучий порох.



До конца лета Сьюзен удалось свидеться со Скримджером всего три раза.

Первый – когда он лично сопроводил ее в дом, где погибла тетя Амелия. Это было воскресенье – Скримджер объяснил, что в выходной день он вполне способен найти немного времени, чтобы составить Сьюзен компанию вместо совершенно незнакомых ей молодцев в аврорских мантиях. Он тогда подождал, пока она соберет свои вещи, а потом отвел обратно к Абботам.

Второй раз – когда миссис Аббот пригласила «господина уважаемого министра» на ужин в предпоследнюю субботу августа. Вечер вышел скомканным: посреди застолья Скримджер получил тревожную весточку из министерства и тут же откланялся, а Сьюзен только и оставалось, что тоскливо проводить его взглядом.

Третий раз Сьюзен сама пришла к нему за пару дней до начала учебного года. Она не знала, зачем напросилась в гости – ей было неловко, стыдно и самую малость радостно от собственной наглости.

– Дядя Руфус, я… хочу отдать кое-что вам на хранение, – Сьюзен положила руку на сумку, перекинутую через плечо. – Надеюсь, вы не будете против…
– Если это не яйца венгерской хвостороги, то почему бы и нет, – усмехнулся Скримджер.

Он стоял, опершись о дверной косяк. Это был поздний вечер пятницы, шел одиннадцатый час и, откровенно говоря, Сьюзен уже успела пожалеть, что выбрала именно этот день для «очень-очень короткого визита», как она описала его в записке, отправленной накануне. Скримджер выглядел уставшим и невыспавшимся, но почему-то улыбался.

Сьюзен достала из сумки небольшую узкую коробочку, отделанную алым бархатом. Чуть дрожащими под внимательным взглядом Скримджера руками она открыла ее – не с первого раза – и протянула вперед: внутри на белом шелке лежала изящная серебряная ложка, увенчанная ярко-синим сапфиром.

– Тетя Амелия подарила на мои крестины… – прошептала Сьюзен, опустив голову; глаза отчаянно щипало. – Я забрала ее, когда мы заходили домой в последний раз… Пусть она побудет у вас, пожалуйста. Я не могу взять ее с собой в Хогвартс и у Ханны оставить не могу. Поэтому… поберегите ее, хорошо?

Она замолчала, переводя дыхание. Скримджер тоже не говорил ни слова. Взволновавшись, Сьюзен подняла глаза и наткнулась на острый взгляд желтых глаз – он был без очков сейчас, а потому щурился, всматриваясь, и от этого у нее по коже побежали мурашки.

– Можешь на меня рассчитывать, Сьюзен, – наконец заговорил Скримджер, и голос его прозвучал надтреснуто. – Спасибо за доверие.

Он взял из ее рук футляр и аккуратно закрыл.

– Можно я буду вам писать из Хогвартса? – неожиданно для самой себя спросила Сьюзен.

Взгляд Скримджера метнулся к ее лицу – и Сьюзен показалось, что он сейчас прожжет в ней дырку.

– Пиши, конечно, – прозвучало как-то неуверенно, но ей этого хватило.
– Спасибо большое.

Сьюзен подалась вперед, неуклюже демонстрируя готовность к прощальным объятиям – все-таки, они не увидятся до Рождества, – но Скримджер не позволил сократить дистанцию, резко отступив назад и словно загородившись сжатым меж узловатых пальцев футляром.

– Удачного начала нового учебного года, – пробормотал он на прощание.



Прежде чем Сьюзен решилась написать первое письмо, прошел не один день и даже не одна неделя. Только в середине сентября она осмелилась отправить первое неловкое и очень, как ей самой казалось, наивное письмо. А на следующий день случилось ужасное – пришла весть о гибели миссис Аббот. Ханну в полуобморочном состоянии забрали с урока травологии, и Сьюзен успела только на несколько секунд сжать ее ладонь в своей руке, – а после провела двадцать минут в туалете Плаксы Миртл, рыдая навзрыд. Позже, вечером, она написала еще одно письмо.

«Дядя Руфус, простите, что пишу вам, не дождавшись ответа на предыдущее письмо. Мама Ханны погибла. Говорят, ее убили Пожиратели. Я не успела толком выразить сочувствие и вообще теперь не знаю, что делать и как себя вести – Ханну забрали домой, и неизвестно, когда она вернется и вернется ли… Мне очень больно за нее. Я все никак не могу привыкнуть к тому, что тети Амелии больше нет, а теперь погибла и миссис Аббот. Так хочется, чтобы снова воцарился мир, потому что я так больше не могу, не выдерживаю… Извините за эти эмоции, мне надо было кому-то выговориться».

«Здравствуй, Сьюзен.

Желание выговориться совершенно нормально в твоей ситуации, не стоит просить прощения. Я узнал про миссис Аббот раньше вас – действительно ужасная потеря, и убийство это было совершенно бессмысленным. Разумеется, любое убийство бессмысленно, но я хотел сказать, что не совсем понятно, какую цель преследовали этим преступлением Пожиратели, кроме, разве что, запугивания. Впрочем, в их случае вселение страха в души обычных волшебников – идеальное оправдание для любых зверств.

Береги себя и будь осторожна. Даже в Хогсмиде смотри по сторонам. Впрочем, если бы я мог, то запретил бы тебе туда ходить – слишком уж небезопасно сейчас.

Р.С.».

Сентябрь и октябрь прошли незаметно, за ними пролетел ноябрь и наступил декабрь. В тумбочке Сьюзен, запечатанной заклинанием, скопилась целая стопка сложенных вчетверо писем. Сьюзен и не заметила, когда переписка с дядей Руфусом стала важной частью ее жизни – просто в какой-то момент она обнаружила, что уже не может иначе. Когда ответ долго не приходил, или приходил, но был коротким, почти односложным, сердце Сьюзен болезненно сжималось от обиды и чего-то еще, не до конца оформившегося. И всякий раз она, успокаивая, уговаривая, напоминала самой себе: Руфус Скримджер – министр магической Британии, крайне занятой человек, и то, что он хотя бы иногда реагирует на ее дурацкие письма, уже повод для радости.

Незадолго до Рождества, когда все ученики Хогвартса стали разъезжаться по домам, Сьюзен уехала к Абботам, чтобы провести там самые печальные каникулы в своей жизни. Мистер Аббот все еще не отошел от смерти жены, но старался держаться бодро, хотя, если говорить честно, вид у него был как у побитого больного пса. С Ханной дела обстояли еще хуже: бледная и неулыбчивая, она походила на тень прежней себя, и Сьюзен совершенно не понимала, как себя с ней вести.

Тем удивительнее было их решение праздновать Рождество как обычно: на традиционный ужин были приглашены ближайшие родственники семьи, несколько старых друзей и, среди прочих, сам Руфус Скримджер. Как позже узнала Сьюзен, он оказал им серьезную поддержку после гибели миссис Аббот.



Это был самый странный рождественский ужин, на котором присутствовала Сьюзен. Разговор за столом откровенно не клеился, хотя мистер Аббот и пытался поддерживать праздничное настроение: натужно шутил, травил байки и прикладывал все усилия к тому, чтобы вовлечь в беседу всех присутствующих. Всех, кроме Ханны, которая, отсидев час ради приличия, вежливо извинилась и удалилась в свою комнату. Сьюзен последовала бы за ней, но присутствие дяди Руфуса удерживало ее на месте, словно заклинание вечного приклеивания. Каждый его короткий взгляд, который Сьюзен удавалось поймать, отдавался в груди волной тепла – и ей хотелось продлить это ощущение как можно дольше.

Вскоре после ухода Ханны атмосфера в гостиной изменилась: мирные рождественские беседы «ни о чем» плавно переехали на рельсы актуальной политической и криминальной повестки. С мистера Аббота слетела маска жизнерадостности, и он снова стал угрюмым и озабоченным, а следом за ним такие же метаморфозы произошли с остальными. Сьюзен это не удивило: вокруг нынче творились слишком ужасные вещи, чтобы закрывать на них глаза и делать вид, что все хорошо. Но, по правде, она не отказалась бы хоть на один вечер забыть о жутких угрозах, которые таила в себе зимняя тьма за окном.

Неожиданно Скримджер стал прощаться.

– Уже уходите? – огорчился мистер Аббот.
– Дела, дела… – усмехнулся Скримджер.
– Какие могут быть дела в рождественский вечер? – возмутилась дородная дама, сидевшая рядом с хозяином дома, кажется, его кузина.
– Это мы, простые смертные, по праздникам отдыхаем, а министр вершит судьбы магической Британии без выходных, – засмеялся один из гостей.

Скримджер кивнул и картинно развел руками, затем поправил чуть съехавшие очки и встал из-за стола.

– Я проведу вас, дядя Руфус? – выпалила Сьюзен.

Взгляд желтых глаз скользнул по ее лицу.

– Спасибо, Сьюзен, буду благодарен.

На улице вовсю валил снег – его выпало столько, что дорожка от входной двери до калитки едва просматривалась. Сьюзен полной грудью вдохнула морозный воздух: он показался ей опьяняюще свежим после ароматов печеного мяса и пирогов. Когда они со Скримджером, чей черный плащ быстро побелел под снегопадом, дошли до края двора и остановились, Сьюзен оглянулась на горящие желтым окна и почувствовала подступивший к горлу комок, до того хрупким показался ей мир, в котором, несмотря на потери, продолжали зажигать рождественскую ель.

– Вы правда не могли дольше остаться? – спросила она, повернувшись к Скримджеру.
– Правда не мог, – он внимательно смотрел на нее и почему-то не двигался с места, хотя еще пять минут назад выглядел как человек, который жутко торопится на важную встречу.
– Вы были правы.
– Насчет чего?

Сьюзен вздохнула и мысленно отвесила себе подзатыльник. Ей следовало попрощаться с дядей Руфусом и вернуться в дом, как подобает воспитанной девочке. А она…

– Насчет сочувствия. У него действительно есть лимит.
– Ты про Ханну?
– Да. Мне было больно за нее поначалу, а потом боль притупилась. Я не уверена теперь, что моя поддержка исходит от сердца… – Сьюзен запнулась. – Как будто я рядом с ней исключительно из чувства долга, понимаете? Без огня, без искреннего сочувствия…
– Сьюзен, дружок, это прекрасно, – Скримджер улыбнулся. – Вот если бы ты ее бросила, исчерпав этот самый лимит, или, что еще хуже, не испытывала по этому поводу мук совести, у меня бы появились к тебе вопросы.
– То есть все не так плохо?
– Все прекрасно. А склонность юных особ к самобичеванию – такое же нормальное явление, как притупление сильных чувств.

Скримджер замолчал.

– Я так рада вас видеть, – торопливо проговорила Сьюзен, заметив, что он сделал шаг в сторону калитки.

Он замер. Сьюзен подошла к нему ближе, отстраненно отмечая, как приятно скрипит под ногами снег – она с детства обожала этот звук.

– Я очень по вам скучала… – Сьюзен не могла заставить себя посмотреть дяде Руфусу в лицо, поэтому говорила, опустив взгляд вниз.
– Сьюзен…
– Ваши письма все это время возвращали меня к жизни.
– Но…
– Просто спасибо вам за то, что не игнорировали.

На краткий момент мир перевернулся: Скримджер сгреб Сьюзен в охапку и прижал к груди. Она уткнулась лицом в заснеженный плащ, беспорядочно цепляясь за складки ткани замерзшими руками, а затем… затем ее лба быстро и почти неощутимо коснулись сухие обветренные губы. И как раз в тот миг, когда Сьюзен показалось, что сейчас ее разорвет от эмоций, Скримджер отстранился и спрятал руки в карманы. Выражение его лица стало привычно бесстрастным, только линия рта чуть подрагивала от чего-то невысказанного.

– Иди в тепло, Сьюзен, – бросил он и исчез за калиткой.

Когда снаружи послышался хлопок аппарации, Сьюзен разревелась как последняя дурочка.



До середины февраля Сьюзен жила словно в лихорадке. Скримджера она не видела с той памятной рождественской встречи – и где-то это было даже хорошо. Сьюзен каждый день, каждую ночь бесконечно прокручивала в голове ту припорошенную снегом сцену и с таким же упорством пыталась вообразить, что скажет дяде Руфусу, вновь оказавшись рядом. Казалось бы, ничего такого не произошло в тот вечер – подумаешь! – но все же что-то неуловимо изменилось, и с каждым часом в Сьюзен крепла уверенность, что это поняла не только она.

В Хогвартсе Сьюзен обнаружила, что не может сосредоточиться даже на простейших заданиях из тех, которыми их нагружали учителя. Снейп не уставал отпускать в ее адрес язвительные комментарии, Слизнорт на уроках зельеварения ахал и качал головой, а Спраут однажды поинтересовалась у Сьюзен, не хочет ли та заглянуть на переменке к мадам Помфри. Стыдясь своей рассеянности, Сьюзен пыталась представить себе Скримджера, который забывает подписать то один указ, то другой, опаздывает на заседания и говорит нелепости на пресс-конференциях – и у нее не получалось. Даже если то Рождество выбило его из привычной колеи, он вряд ли кому-то это показывал.

А меж тем, близился день святого Валентина – и школа начала потихоньку сходить с ума. Сьюзен никогда особо не нравился этот праздник – она и праздником его не считала. В преддверии «дня розовых соплей», как его презрительно именовал Захария Смит, однокурсницы Сьюзен глупели на глазах и резко теряли интерес ко всему, что не касалось валентинок и секретов приворота. Пару лет назад Сьюзен, правда, и сама думала отправить кому-то открытку, но не смогла придумать достойного адресата, и забросила эту идею до лучших времен.

Кажется, они настали.

В канун дня всех влюбленных Сьюзен спряталась ото всех за пологом своей кровати, достала перо, пергамент и… ее одолели сомнения. Вдруг ей все почудилось, привиделось? Да, наверняка. А могла ли она обманываться в собственных чувствах? Сьюзен откинулась на подушку, уставилась в золотисто-коричневый бархатный полог, украшенный пушистыми черными кистями, и попыталась прислушаться к внутреннему голосу. Сердце заныло, до того тоскливо ей стало от осознания, насколько велика пропасть между ней, Сьюзен – наивной и не шибко красивой девчонкой – и суровым Руфусом Скримджером, вечном занятым министром магической Британии.

Все, что она могла сделать – это признаться и отпустить свое чувство в свободное плавание. Когда-то в детстве Сьюзен любила пускать по ручью бумажные кораблики: они уплывали в неизведанную даль, оставляя в душе светлую грусть и призрачную веру в то, что когда-нибудь хоть один из них вернется обратно.

«Я вас люблю. Простите».

Это все, что она смогла написать на клочке пергамента. Не давая себе времени на раздумья, Сьюзен свернула послание в несколько раз, спрятала его в нагрудный карман теплой клетчатой рубашки, накинула мантию и побежала в совятню.

И только когда старая сипуха Джейн выпорхнула из окна, унося признание в холодную зимнюю ночь, Сьюзен наконец-то осознала масштаб содеянного и ужаснулась собственному нахальству. Но было уже поздно. Вглядываясь в черное небо, усеянное мерцающими звездами, она только надеялась, что ответ – если он вообще будет – не уничтожит ее.



«Как же так, милая Сьюзен? Я уже немолод, ты знаешь, и в своей жизни повидал немало, но… ума не приложу, что со всем этим делать. Ты вверила в мои руки нечто настолько ценное, что сама этого не осознаешь.

Рассудок подсказывает мне, что я должен отговорить тебя, запретить, игнорировать – чтобы ты переросла, обрела со временем трезвость суждений и поняла, что нельзя вот так раздаривать себя без оглядки, сгоряча. Но внутри меня живет еще и жадный собственник, истосковавшийся по простой человеческой искренности – и он не желает делиться ни с кем тем сокровищем, которое ему перепало волей судьбы. И, боюсь, схватка эта неравная – разум проигрывает собственнику.

Я должен был предвидеть, чем все это закончится, но, как и большинство простых смертных, я часто и с удовольствием предаюсь самообману. И я бы еще долго лгал самому себе, если бы не твое последнее письмо. Ты заставила меня взглянуть правде в глаза.

Прими мою благодарность, дорогая Сьюзен. Все остальное я скажу тебе лично. В моем возрасте уже не так доверяешь бумаге.

Р.С.

P.S. Никогда не проси прощения за свои чувства».

Сьюзен не могла сказать, сколько раз уже перечитала это письмо. И всякий раз, когда она порывалась положить его в тумбочку к остальным письмам Скримджера, что-то останавливало ее… и письмо вновь оказывалось под подушкой, а затем – в кармане у сердца.

В Хогвартсе царило безумие: повсюду порхали оживленные чарами валентинки, то и дело взрывались хлопушки с розовым конфетти, мальчишки неловко мялись, избегая смотреть на однокурсниц, девочки заговорщически хихикали, а Сьюзен… Сьюзен изображала непоколебимое спокойствие и едва сдерживала счастливую улыбку. Она понимала, что в письмах ни она, ни Скримджер больше не коснутся этой темы, и, по правде, даже не знала, с чего начать следующее послание, и сколько времени должно пройти, и…

В конце концов, все это было не так уж важно по сравнению с тем, что Сьюзен надо было как-то пережить остаток зимы, весну и кусочек лета до разговора, в котором Скримджер скажет ей «все остальное».



Мир за пределами Хогвартса медленно рушился, но сама школа до последнего оставалась единственным островком безопасности в разбушевавшемся море внешних угроз. С этим иллюзорным ощущением Сьюзен прожила три месяца весны и один месяц лета, разрываясь между учебой, друзьями и бесконечной перепиской со Скримджером, а потом… а потом реальность треснула, как разбитое зеркало, и разлетелась на мелкие осколки.

Мертвое, неестественно изломанное тело Альбуса Дамблдора, лежащее на зеленой летней траве под Астрономической башней, перечеркнуло все надежды на светлое будущее. Сьюзен не была знакома с директором лично, но всегда была уверена, что только с ним Хогвартс может выстоять в эту суровую пору перемен. Теперь у них остался один Гарри Поттер – мальчишка ее возраста, – и, если не кривить душой, Сьюзен слабо верила, что он способен победить Волдеморта.

Скримджер прибыл в Хогвартс незадолго до похорон Дамблдора с целой свитой министерских чиновников. Сьюзен понимала, что имеет полное право просить его о короткой встрече – в конце концов, раньше она так и поступила бы, – но что-то ее останавливало. Ей казалось, что если кто-то увидит их вместе, то сразу все поймет. Единственное, что Сьюзен смогла себе позволить вплоть до самых похорон – это перехватить взгляд Скримджера во время прощального завтрака. Он сидел за учительским столом на месте сбежавшего Снейпа – бесконечно уставший и подавленный – и время от времени окидывал взглядом Большой зал, словно выискивал кого-то. В какой-то момент их глаза встретились и – Сьюзен была не уверена в этом, но ей хотелось, чтобы было именно так – губы Скримджера дернулись в слабом намеке на улыбку. Не справившись с усилившимся сердцебиением, Сьюзен судорожно вздохнула и, чуть улыбнувшись в ответ, уткнулась в тарелку и до конца завтрака не поднимала головы.

После похорон Скримджер каким-то чудом нашел ее в толпе и, мягко взяв за руку, отвел в сторону. Сьюзен успела заметить несколько удивленных взглядов, брошенных в их сторону, но и все – остальные были слишком заняты: кто собственным горем, кто – скорбным перешептыванием, кто просто вспомнил о несобранных чемоданах и спешил обратно в Хогвартс.

– Мистер Аббот просил, чтобы я отправил тебя домой через каминную сеть. Он не хочет, чтобы ты ехала поездом, – Скримджер говорил сухо, без предисловий, чуть щурясь от яркого солнечного света.
– Он мне уже не опекун, – возразила Сьюзен. – Мне исполнилось семнадцать месяц назад, и вообще я бы хотела вернуться в свой дом.
– Я помню, что тебе семнадцать, – голос Скримджера смягчился. – Но мистер Аббот прав и… возможно, тебе будет проще согласиться, если я скажу, что и сам этого хочу? Поезд будут охранять, разумеется, но мне будет спокойнее, если ты отправишься домой более надежным путем. Профессор Макгонагалл не откажет.

Сьюзен хотела что-то сказать, но запнулась на полуслове. Скримджер глядел испытующе с таким видом, словно мог ждать ее ответа целую вечность, хотя она прекрасно понимала, что с его плотным графиком это невозможно.

– Хорошо, – она кивнула.
– Вот и славно. Ты молодец, Сьюзен, – Скримджер потрепал ее по плечу. – Вечером увидимся.

Но ни этим вечером, ни следующим Скримджер так и не явился в дом Абботов, отправив вместо себя большого бурого филина с короткой запиской, в которой лаконично сообщил о неотложных делах в министерстве. Сьюзен расстроилась, но приготовилась ждать столько, сколько потребуется, вот только в привычном ритуале отказать себе не смогла – почти каждый день она отправляла Скримджеру по небольшому письму, не в силах остановить себя и в то же время до ужаса боясь показаться слишком уж навязчивой.

В середине июля ее ожидания были вознаграждены: Скримджер предложил обеспечить ей безопасное возвращение в исконное владение Боунсов, которое уже почти год пустовало без хозяев. Авроры тщательно проверили дом на предмет темных заклятий, а Скримджер собирался собственноручно наложить на него защитные чары.



– Ну, вот и все, – Скримджер спрятал палочку и оглядел довольным взглядом деревянную ограду, которая теперь, в сравнении с мощным магическим щитом, охранявшим дом Сьюзен, выглядела сущей формальностью.
– Спасибо, – Сьюзен замялась. – А теперь, может, попьем чаю? На кухне, конечно, шаром покати, но Ханна поделилась со мной чаем и печеньем.

Скримджер глянул на нее так, словно она предложила ему шагнуть в пасть дракона, но тут же исправился и улыбнулся, хотя в глазах его по-прежнему читалось что-то, похожее на испуг. Помолчав немного, он кивнул.

В доме было прохладно и как-то… пусто? Сьюзен казалось, что она уже привыкла к отсутствию тети Амелии, но, переступив порог родного жилища спустя столько времени, почувствовала, как на нее с новой силой накатила горькая тоска. Не было здесь такого уголка, который не напоминал бы о тетушке: каждый предмет обстановки, оставшейся неизменной с того рокового дня, дышал прошлым и навевал болезненные воспоминания. Когда-нибудь они перестанут причинять Сьюзен боль, но не сейчас.

Она замерла посреди гостиной с чайником в руках и закусила губу, чтобы не расплакаться. Скримджер, прихрамывая, приблизился к ней, забрал чайник, поставил его на стол и вернулся обратно. Она смотрела на него, отчаянно моргая, стараясь не дать слезам волю.

– Это пройдет, – Скримджер протянул руку к ее лицу и аккуратно убрал несколько спутанных прядей.
– Я знаю, – она кивнула и, подавшись вперед, зарылась лицом в его мантию.

Прошло несколько невыносимо долгих мгновений, прежде чем Сьюзен ощутила неуверенное скольжение рук, опустившихся на ее спину. Прижавшись ухом к худой груди, скрытой за слоем ткани, она прислушивалась к гулкому биению сердца: ускоряющаяся дробь ударов изобличала тяжелую внутреннюю борьбу – ту самую, в которой отчаянно проигрывал рассудок и побеждал жадный собственник. Сьюзен не знала, что еще можно сделать, чтобы ускорить эту победу, поэтому просто стояла, обвивая Скримджера руками, и ждала.

– Это сумасшествие, Сьюзен, – наконец пробормотал Скримджер и крепко прижал ее к себе. – Просто сумасшествие…

Сьюзен подняла лицо – Скримджер был ненамного выше нее, но все же выше – и, собрав в кулак всю смелость, посмотрела прямо в желтые глаза, загороженные круглыми линзами очков. С каким-то исступленным удовольствием она разглядывала длинные светлые ресницы, морщинки, тонкой сетью собравшиеся вокруг глаз, глубокую вертикальную черту на переносице – такую же суровую и грозную, каким был сам Скримджер. В какой-то момент эта близость – к его лицу, к его глазам – стала настолько невыносимой, что Сьюзен попыталась отстраниться, но вместо этого поддалась противоположному порыву и легко коснулась губами уголка его рта.

Скримджер успел поймать этот робкий поцелуй и продлил его буквально на секунду, прежде чем выпустить Сьюзен из объятий и сделать шаг назад.

– Амелия бы меня не простила, – покачал он головой.
– Тетя была на редкость понимающим человеком, – возразила Сьюзен.
– Это правда.

Скримджер обошел вокруг стола и тяжело опустился на диван. Сьюзен призвала из кухни чашки, а сама села рядом с ним. Подумав немного, она забралась на диван с ногами и прислонилась к Скримджеру, склонив голову на его плечо. Он устало закрыл глаза и, словно капитулируя, обвил ее одной рукой.

– Ты понимаешь, что каждым прикосновением пробиваешь брешь в обороне? – поинтересовался он чуть севшим голосом.
– Зачем вы обороняетесь?

Скримджер не ответил.

– Вы писали в том письме… февральском… что все скажете мне лично.
– А ты все помнишь, – хмыкнул Скримджер.
– Я храню все ваши письма. И это перечитывала чаще остальных, я даже не могу сосчитать, сколько раз. И я все это время ждала нашего разговора, чтобы услышать…
– Что я тебя люблю? – просто спросил он и, повернув голову, посмотрел ей в глаза. – Сьюзен, ты, может, не поверишь, но я боюсь делать признания едва ли не больше твоего. Я всегда тебя любил, но для меня стало неожиданностью то, во что эта любовь трансформировалась. Признаться, я все еще не свыкся с этим ощущением. Оно пугает меня.
– Мы в одной лодке, дядя Руфус, – прошептала Сьюзен.
– «Дядя Руфус»? – Скримджер расхохотался и еще крепче прижал ее к себе. – Раз уже ты такая смелая девочка, пора бы тебе отучаться называть меня дядей!

Сьюзен улыбнулась.

– А если серьезно, девочка моя, – Скримджер мягко отодвинул Сьюзен от себя. – Посмотри на меня. Да, вот так. Мы с тобой – неглупые люди. И наиболее разумно было бы с нашей стороны не торопить события. Идет война, Сьюзен…
– Да, я все понимаю, – перебила его Сьюзен. – Я готова ждать. Сколько угодно. Только, пожалуйста, не бросайте меня… я буду ждать ваших писем. И встреч – пусть редких, коротких, но мне… мне так важно вас хотя бы иногда видеть.
– Мне тоже, Сьюзен, – после короткой паузы ответил Скримджер и, поколебавшись, прикоснулся губами к ее лбу. – Ты так рада меня видеть, что вся горишь. У тебя, кажется, температура.

Сьюзен, смеясь, отмахнулась.

За окном начинали сгущаться теплые июльские сумерки: густая голубая гуашь заливала комнату, растекаясь чернотой по углам, из заросшего напрочь сада доносились серебристые птичьи голоса. Сьюзен не смотрела на часы, не считала минуты, не думала о времени, а потому не заметила, в какой момент их со Скримджером неторопливая беседа растворилась в тишине, сменившись молчанием.

Накрывшись рукой Скримджера словно одеялом, Сьюзен погрузилась в тонкую, яркую и теплую дрему. Ей снилось карамельное лето, зеленые листья садовых деревьев, клетчатое полотно из солнечного света, льющегося сквозь решетчатый навес, золотисто-желтые глаза и прикосновение горячих пальцев, убирающих за ухо непослушную прядь. [attach=1]