Песня Русалки

Призрачная луна. Наступит момент — и она засияет.
Ни одной звезды.
Тоскливо.
Паб был неприметным не только для маглов, но и для нас, волшебников. Снаружи он выглядел скорее как землянка — полуразвалившаяся, вросшая в землю лачуга. Конечно, в деревушке, столь далекой от центра магического сообщества, нам надо было радоваться и этому. Волшебство порой скрывается под самой невзрачной оболочкой.
Своего молодого спутника я привел сюда впервые. И без того несколько недель ушло на налаживание контакта: Фенрир вселил такой страх в каждого члена нашей общины, что никто не решался надолго покидать лагерь, разбитый в лесу.
С тех пор как я покинул дом на площади Гриммо, не было ни одной возможности связаться с Дамблдором. Ушел в подполье — и ни слуху ни духу.
Из груди вырвался тяжелый вздох.
— Нам сюда, Ремус? — мой товарищ настороженно оглядел неприметное строение.
Чтобы вселить в него уверенность и немного ободрить, я выдавил улыбку и отворил хлипкую дверцу:
— Разумеется, Лиам. Заходи.
Взгляду открылась ведущая вниз грязная лестница.
Пропустив Лиама вперед, я оглянулся.
Густая роща на окраине поселка тонула в густом тумане.
Надеюсь, в поздний час ни один маггл не встретится нам на обратном пути.
Пригнувшись, чтобы не задеть дверной косяк, я вошел. По узким неровным ступеням спустился вниз.
Внизу было очень тепло. Стоял запах сена, сливочного пива и драконьего навоза.
Как ни странно, в этом злачном заведении всегда было много народу. Даже удивительно, откуда столько магов в дремучей глуши. Я предполагал, что это место стало перевалочным пунктом для контрабандистов. Судил я по тому, какие скрытные и неразговорчивые люди посещали паб. Тем не менее, я любил сюда наведываться. Так мне удавалось почувствовать себя хоть как-то связанным с настоящим миром.
В большой зале, словно вырубленной прямо в скалистой почве, стояли деревянные круглые столы; от множества ламп, подвешенных под потолком, шел приглушенный свет.
— Еще три стула для господ! — раздался голос из-за стойки.
Прислужник направил палочку на примостившиеся в сторонке стулья. Те поднялись над полом и величаво проплыли мимо нас.
Лиам прибился к кочующей стае оборотней под руководством Сивого совсем недавно. Как и у меня, приближение ночи вызывало у него волнение. Наверное, поэтому я выбрал его. Еще можно помочь Лиаму выбрать правильный путь, наладить свою жизнь, быть может, убедить его примкнуть к Ордену.
Бармен едва взглянул на наши старые, потертые мантии и решил не подходить к птицам столь низкого полета. Бедность никогда не стесняла меня, но Лиам был явно смущен и нерешительно мялся на месте. Я протянул ему пару сиклей:
— Закажи нам огневиски и перекусить, а я найду место.
— Перекусить? — он пригляделся ко мне, а затем масляно ухмыльнулся. — Неужто тебе мало? Полнолуние ведь.
— Поступай, как знаешь, — стараясь не морщиться, ответил я.
Меня уже мало интересовали такие пустяки, потому что я заметил, как на маленькую эстраду в углу вышла певица, оставившая неизгладимое впечатление еще в прошлый раз.
Худая девушка, в которой не было бы ничего примечательного, если бы не роскошные, но нечесаные, спутанные темно-зеленые волосы, отстраненный вид и пугающие,остекленевшие глаза.
Взгляд, направленный в никуда.
Взгляд слепого человека.
Набрав в грудь воздуха, девушка затянула песню своим низким хрипловатым голосом. Вслед за ней усатый музыкант тронул струны арфы, подхватывая мотив.

Загипнотизированный то ли ее голосом, то ли всем ее диким видом, я пробирался между теснящимися друг к другу столами поближе к скромному оркестру.
Между тем разномастные музыкальные инструменты один за другим присоединялись, и громкость постепенно нарастала. Подстраиваясь под оркестр, голос девушки становился агрессивнее. Последние слова она пропела с искаженным мукой лицом:

Сколько отчаяния в ней! Во всем ее облике, в том, как она поет, в действии ее пения на мою душу. Перед мысленным взором возникали расплывчатые образы и воспоминания. Они растворялись, исчезали в музыке, так и не выливаясь ни во что конкретное. Только вызвали ощущение чего-то потерянного безвозвратно и сладостное спокойствие от того, что все тревоги прошлого так и остались там. В прошлом.
Беспечные слова в ее исполнении приобретали иной смысл.

Поразительно, как ее голос гармонирует со всей этой какофонией звуков: бубны, флейты, волынка, неизвестные мне инструменты, похожие на свистки; даже скрипка иногда вступала в эту борьбу.
Ритм стал бешеным. Это было похоже на дуэль, сопротивление. И ее удивительный, казавшийся неземным голос пробивался сквозь музыку и неизменно побеждал.
Удивительная певица сначала покачивалась в такт. А потом, раскинув руки, и вовсе закружилась на месте. Полностью отдаваясь мелодии, она кружилась все хаотичней, едва не касаясь подолом юбки сидящих рядом музыкантов, отчего звук ее голоса прерывался. Но ни у кого не возникало возражений, ведь своей естественностью, полной отдачей она и завораживала окружающих.

Слова, вырывавшиеся из ее рта, становились жесткими, грубыми, даже ожесточенными, девушка кривила губы, едва не выкрикивая их. Отдаваясь от стен, голос проникал внутрь, переворачивая сознание, безжалостно потрошил меня.

Чудная песня: сначала про радость, а потом вдруг о смерти. Просьба о помощи? Или признание в том, что она уже не нужна?
С последним словом пение резко оборвалось, и она остановилась.
Зал потонул в гробовой, почти осязаемой тишине. Видимо, не у меня одного странная певица вызвала смешанные чувства.
— Ничего себе.
Вздрогнув, я поднял глаза. Лиам ошалело пялился на чудесную исполнительницу. Руки Лиама были заняты посудой. Мало кто из оборотней пользовался палочкой, а те, у кого она и была, прятали ее подальше, чтобы Сивый ненароком не увидел. Приподнявшись со стула, я помог Лиаму поставить стаканы и скромную закуску на стол.
— Вот поэтому я привел тебя. Сейчас, Лиам, сейчас, она еще что-нибудь исполнит.
Колдун в засаленной фиолетовой мантии, сидевший в дальнем углу, обнажил гнилые желтые зубы и прокряхтел:
— Нагнала хандру. Спой-ка повеселее песенку, душенька.
На лице певицы мелькнула пренебрежительная гримаса. Ни произнеся ни слова, артистка махнула музыкантам, и они заиграли задорную мелодию, под которую она завела шутливую песню о жене тритона. Но теперь она пела как-то отчужденно.
Откуда она такая взялась? Словно не от мира сего.
— А, вот это неплохо! — восхитился Лиам, не отрывая взгляда от певицы. — Вот это я понимаю — развлечение, не то что целыми днями сидеть в кустах… — он осекся и с опаской глянул на меня. Я печально улыбнулся ему, давая понять, что полностью поддерживаю.
Пора приступать к своим обязанностям: подготавливать фундамент для будущего вступления Лиама в ряды Ордена. Ну, если и не в ряды, то хотя бы сделать его своим сторонником. Уверен, не все оборотни рады тому порядку, который сейчас установился.
— Да, действительно, есть жизнь и вне леса. Она у каждого есть.
Он покосился на меня, но промолчал.
— Родственников, правда, у меня нет. Но в Лондоне живут мои друзья… — не знаю, зачем я это сказал. Может, если поделиться личным, объяснить, что мы похожи, он поймет: на меня можно положиться.
Ответа так и не последовало. В любом случае, в пабе лучше, чем в лагере. Одно то, что я пригласил его сюда, поможет завязать приятельские отношения. Здесь можно говорить спокойно, не опасаясь, что нас подслушают.
— Так почему ты не с ними? — скептически поинтересовался Лиам.
Его вопрос привел меня в замешательство.
— Так вышло, — уклончиво ответил я. Но, чтобы быть хоть немного честным, сознался: — В определенный момент понимаешь, что становишься обузой.
Наступила недолгая пауза.
— А у меня есть родственники, — неохотно произнес мой собеседник. — Брат.
— Повезло тебе, — я так обрадовался, что едва удалось это скрыть. — А вот мои все умерли. Давно уже… Ты общаешься с ним? С братом?
— Он делает карьеру, — с расстановкой проговорил Лиам, не поворачивая головы. Рука его, лежавшая на столе, судорожно сжалась. — Такой выродок, как я, только мешать будет.
Не зная, что ответить, я поднес ко рту стакан.
С первой нашей встречи я сразу узнал Лиама: меньше года назад он лежал в больнице Святого Мунго. Навещая Артура Уизли, я увидел его. Изуродованного, оставленного в забвении, брошенного родными и друзьями — всеми, кто составлял его жизнь. Но упоминать о том инциденте я не стал: ни к чему бередить чужие раны.
Разговор не клеился. И я больше не пытался его возобновить — во всяком случае, сегодня я решил этого не делать. Может быть, в другой раз. Если представится такая возможность.
Потом была еще одна песня с приятной переливчатой мелодией. Мой собеседник постепенно становился все мрачнее и, в конце концов, произнес:
— Кажется, что-то затевается. Толком не знаю, но на днях я слышал, как Сивый говорил: якобы сегодня ночью выгорит выгодное дельце.
Уворачиваясь от кубка с вином, который хозяин отлевитировал гостям за соседним столиком, я сдержанно ответил:
— Извини, не в курсе.
Сознаюсь, активность Фенрира в последние дни вселяла в меня тревогу. Сейчас в общине не так много оборотней, конечно, так что о каком-то массовом нападении речь вряд ли идет. И все же чувствовать себя спокойно не получалось.
Сивый был особенным существом. Иногда мне казалось, что в волчьем обличии он мыслит яснее, чем в человеческом. Поражало то, с каким знанием дела он готовит свои «рейды». Жертв, по его мнению, всегда должно быть как можно больше. В основном Сивый целенаправленно увеличивал численность оборотней. Только в редких случаях он устраивал настоящую резню. Наверное, для того, чтобы утолить аппетит большинства. К счастью, мне пока не приходилось участвовать в подобном. Но в последнее время он много рассказывал о том, что сидеть в тени осталось недолго. Скоро Волдеморт захватит власть. И тогда наступит раздолье.
Каждый раз я содрогался, слыша это. Сейчас Орден крепок и нерушим. Да и Министерство на нашей стороне. Но неизвестно, что будет через месяц-другой.
— Еще десять кнатов осталось, — алчно потирая руки, сказал Лиам.
— Иди чего-нибудь возьми, — пожал плечами я.
Подозреваю, что на самом деле в кармане у него припасено больше монет.
А вообще все равно, с досадой заключил я. Сегодня вечером Лиам не особенно расположен к общению. Так что ничего у меня не выйдет.
— Ты не такой, как они.
Дернувшись от неожиданности, я посмотрел на место слева от меня. Задумавшись, я упустил из виду, что странная девушка уже закончила петь и присела рядом.
Склонив набок голову, она изучала меня. Точнее, я предполагаю, что изучала, ведь зрачки ее были неподвижны. Не знаю почему, но смотреть ей в глаза у меня не получалось. За годы скитаний после окончания Первой войны, оказавшись на самом дне волшебного мира, я не раз сталкивался с юродивыми, слепыми, калеками, просившими милостыню на улицах. Это были обиженные жизнью люди, не понимавшие, что они сделали не так, чем заслужили такую участь. В их лицах всегда читалась потерянность. Но никогда и ни у кого из них мне не доводилось видеть таких пронизывающих насквозь глаз. Я всячески старался избегать ее взгляда.
Растерявшись, я спросил:
— Простите, вы обо мне?
Молчание.
Она сидела неподвижно, как каменное изваяние.
— Я говорю, ты не такой, — раздельно произнесла девушка. Она явно обращалась ко мне. — Не хватает ненависти. А в них ее уйма.
Слова прозвучали холодно, почти безразлично, но чересчур самоуверенно.
От этого мне стало не по себе. Что за манера?
Нахмурившись, я наблюдал за тем, как она провела ладонью по столешнице, сбрасывая хлебные крошки.
«Может, она не слепая, а только притворяется?» — мелькнула нелепая мысль.
И зачем она так сказала? Откуда она может знать что-то обо мне? Смутные догадки о том, что она имела в виду, вызвали у меня живейшее отторжение и желание переубедить, возразить.
— Если я правильно понял, о чем вы, — вежливо обратился я к ней, хотя она по отношению ко мне не проявила ни малейшей деликатности, — то думаю, вы ошибаетесь.
— Вот как? — она меланхолично улыбнулась.
Да что с ней! Говорит так, будто мы давно знакомы!
Все более горячась, я ответил, стараясь не быть резким:
— На вашем месте я бы не был столь категоричен. Взять хотя бы Лиама.
Уголки ее губ дрогнули. Не сомневаюсь, что она и тут поняла, о ком идет речь, поэтому я продолжил:
— Я уверен: он примкнул к нам по незнанию, от растерянности. Иначе он не стремился бы вырваться.
И снова молчание.
Это начинает раздражать.
Прошло около тридцати томительных секунд, прежде чем она подала признаки жизни.
— Вот сегодня ночью и проверим, — глухо произнесла она, едва шевеля губами.
Лицо девушки до того побелело, что меня прошиб самый настоящий неосознанный, не поддающийся контролю страх. В священном ужасе я посмотрел прямо в ее застывшие, затянутые бельмомглаза. От волнения и смятения не удавалось вымолвить ни слова.
Она будто предрекает будущее.
Не прощаясь, певица встала и двинулась между столами.
Остановить ее, сейчас же!
Я чуть не поддался порыву, но сдержал себя.
Зачем она наговорила глупостей только что? Может, юмор такой?
И, тем не менее, меня не покидала мысль, что она подсела ко мне не случайно. Словно хотела, чтобы я ее остановил. Но от чего?
Хватит нервничать. Хватит.
Страх не бывает хорошим советчиком. Сказала пару незатейливых фраз постороннему, а я воспринимаю все так серьезно. Кто знает, может, у нее с головой не в порядке?
До сих пор не избавившись от подозрений, я смотрел ей вслед.
Ни разу не запутавшись, где свернуть, а где притормозить, не нуждаясь в том, чтобы нащупать дорогу, она направлялась к выходу. Шаг был будто не приспособленным к земле, но уверенным.
Она знала, куда идет.
Вот что меня в ней удивляло. Она боялась, но точно знала куда.
Почему это создание видит некую цель перед собой, хотя даже мне поверить в необходимость своих действий порой очень трудно? Я покинул Лондон только затем, чтобы доказать, что Сириус погиб не зря. Чтобы спасти по возможности больше людей. Я проник в самое сердце Темной стороны и пытаюсь разрушить их лагерь изнутри. Ведь они не так сплочены, как мы. Но с каждым днем мне все с большим трудом удается убедить себя, что мои старания принесут пользу.
Хоть у меня и есть для этого все качества. Я грустно усмехнулся: вот когда, оказывается, пригодилась моя звериная ипостась.
А каково же приходится ей? Одинокой, в этом я не сомневаюсь, лишенной возможности быть как все. Да, к полноценной жизни среди людей она никогда не будет готова.
Впрочем, как и я.
Только, кажется, ее это волнует меньше меня.

* * *
Небо стало беспросветно темным.
С облегчением выдохнув, я вытер рукавом выступивший на лбу пот. Трясущимися руками отвинтил крышечку флакона со снадобьем.
Последняя порция усовершенствованного Волчьего противоядия, которое не имело срока годности.
Перед моим отъездом Северус принес его и, попутно отпуская оскорбления в мой адрес, с кислой миной объяснил, что это его новое изобретение. И добавил, что пальцем не пошевелил бы, если бы не просьба Дамблдора и не его собственное желание поэкспериментировать. На радостях я был готов обнять его. Но, конечно, не сделал этого. В противном случае, мой труп нашли бы в огороде Хагрида.
Я еще раз исподлобья глянул на плывшие по небу облака.
Гнетущая атмосфера. Трансформация длится всего секунд пять, а мне каждый раз кажется, что целую вечность. Поскорей бы все это закончилось.
Внезапно я представил себе, как брел бы сейчас по пустой дороге рядом с Тонкс, патрулируя окрестности Хогвартса. И стало так тепло на душе, будто она действительно рядом. Болтает без умолку и смешно морщит нос.
Брось, одернул я себя. Ни к чему мечтать о несбыточном.
— Выпей это.
— Зачем? — Лиам отмахнулся.
— Поможет. Превращение дастся тебе легче. Поверь, я знаю, о чем говорю, — торопливо ответил я, подталкивая его вперед. Я старался как можно скорее выбраться из деревушки. Пока не показалась луна.
— Не буду я ничего пить! Откуда мне знать, что ты там подмешал!
— Слушай, мы весь вечер с тобой провели. Практически с одной тарелки ели. Неужели ты до такой степени не доверяешь мне?
Ухнула сова, вдалеке послышался шум. Магглы. Нужно быстрее уходить, иначе это может обернуться скверно. Ну почему на то, чтобы добраться сюда, мы потратили столько времени? Могли бы уже быть далеко в лесу.
Имей я при себе палочку, то не побрезговал бы воспользоваться Империусом и заставить Лиама принять противоядие.
С досады я сдавил флакон так, что тот едва не треснул, но вовремя опомнился.
Что я, в самом деле? Мог бы схитрить и, улучив момент, подлить зелье в его стакан. И почему удачные идеи приходят в голову только тогда, когда становится поздно?
— Скорее. Он будет вне себя, если нас не окажется на месте.
— Постой же! — я нагнал Лиама. Должен быть еще шанс уговорить его. — Послушай, я не раз проходил через все это. А когда ты сохраняешь рассудок, ощущения не в пример лучше.
— Лучше? Да ты смеешься. Я не хочу оставаться в здравом уме в то время, когда Фенрир будет сдирать с меня куски кожи.
Мы были у опушки леса, когда оба почувствовали…
Неизбежное.
Облака неумолимо раздвигались. Внутри все замерло, дыхание на несколько секунд прервалось. С огромнейшим трудом я поднял глаза.
На землю пали неясные тени.
Вот оно.
Час настал.
Волнение и страх пытались парализовать меня, но каким-то чудом я вспомнил о зелье.
Поборов мелкую дрожь, я подошел к оцепеневшему Лиаму. Снова откупорил флакон с драгоценным напитком, крепко зажал его в одной руке, а второй обхватил Лиама за шею. Так, чтобы у него не было возможности вырваться. От внезапности моих действий он приоткрыл рот, и я стал вливать напиток в горло. Захлебываясь, Лиам невнятно бормотал проклятия в мой адрес.
Грубо, конечно, но я не смогу себе простить, что не пытался помочь. Захрипев, он напрягся всем телом и попытался отстраниться, но воздействие лунного света уже давало о себе знать.
От напряжения я не замечал, как меня трясет, но в одну секунду, только подумав об этом, я почувствовал, как способность сопротивляться покидает и мое тело тоже. Вывернувшись, Лиам толкнул меня. Ясно увидев его лицо в последний момент перед тем, как повалиться на землю, я различил острые клыки и покрасневшие глаза.
Больно ударился затылком. Флакон с остатками противоядия выскочил из моей руки и затерялся в траве.
Поздно.
Да и не важно. Одна капля меня не спасет. Я все равно не удержал бы флакон.
Все завертелось вокруг меня. Я понял, что уже не смогу подняться.
Не в силах пошевелиться, с криком о помощи, застывшим на губах, я ждал. Лежа на боку и сжавшись в комок, как ребенок.
Перед глазами плыло и двоилось.
Внутренности скручивало. Сознание рвало на мелкие куски.
Когда это закончится?
Уже пора. Даже вдохнуть не могу…
Адские ощущения. Пальцы стали укорачиваться и сгибались, врастали внутрь меня, сдвигая кости и другие органы. То же происходило и с ногами.
Когда же?
На долю секунды тело обдало жаром, выжигающим последнюю наивную надежду, и я бы вскрикнул, если бы не мешавшие мне длинные зубы.
Когда?
Зрение стало до того четким, что болезненно сдавило глаза.
Ког…
Холодный воздух ворвался внутрь — и все прекратилось.
Больше нет помех.
Ни страха, ни боли.
Только свобода.
Пустота в голове.
Мир во всей его полноте. Звуки: пробежавший муравей, парящая птица, шебуршение кротов в земных недрах. Я вижу каждое движение: плетущий паутину паук, хаотичное перемещение мотылька. А еще больше запахов. Свежей, никем не тронутой добычи, жертвы, которая не знает, какой счастливой участи она удостоится; благоухание разлагавшихся в земле обглоданных трупов; сырость и гниль болот.
Кувырок — я вскакиваю.
Воздух, наполненный желанием встряхнуться, выплеснуть ярость.
Пьянящий аромат вседозволенности.
Здесь можно абсолютно все.
Предвкушение.
Во мне столько силы, что она сейчас выплеснется через край.
Вперед. Рвать, метать, ломать. У меня есть законное право.
Но сперва благодарность.
Светящийся белый круг. Четкий контур.
В нем правда. В нем цель.
Упершись всеми четырьмя лапами в землю, я запрокидываю голову к небу и вою во всю мощь своих легких.
Из лесной чащи мне вторят другие голоса, вторит сама природа.
И я принимаю ее призыв.

* * *
Мотнув головой, я позвал Лиама. Пора.
В пару прыжков мы достигли леса.
Разрабатывать затекшие мышцы было сплошным удовольствием. Под ороговевшей кожей лап я чувствовал мелкие камушки, раздавленного червяка, влажную от росы траву.
Свежесть. Долгожданное возрождение.
Мы неслись туда, где нас ждали. Перепрыгивали через овраги, без труда преодолевали пологие склоны, карабкались по ухабам.
Какие преграды? О чем вы?
Меня просто разрывало от желания укусить. Впиться клыками в чью-нибудь плоть. Жажда крови накатила на меня с новой силой, и я клацнул зубами.
Мимо, выпучив глаза, проскочил заяц. Погнаться?
Нет, слишком мелкая добыча. Мне нужно больше, намного больше.
Запах леса. Его дыхание.
Мы — часть всего этого. Самая главная составляющая. Животные расступаются перед нами.
Принюхался. Братья близко.
Вместе мы наведем порядок. Расставим всех по местам.
С разных сторон для нас раскрывался вид на неизведанные уголки леса: упавшее дерево, большая лужа, молоденькие ели. Мы миновали все это. Побродим там обязательно. Но в другой раз. Обогнув колючий куст, мы выскочили на открытую поляну.
Лунное сияние. Красота.
Остальные уже собрались. Лежанки и котлы для готовки брошены. Лагерь теперь никому не нужен. В центре, на громоздком валуне, застыл Сивый, а возле него человек.
Самка.
С упоением вдохнув запах ее пота, я, крадучись, двинулся вперед.
Сладенький кусочек. Вспороть ей брюхо.
Но я был не один такой. Фенрир рассвирепел. Хищно оглядев нас, он зарычал: «Не трогать ее! Девчонка еще нужна! С ее помощью вы получите то, о чем не смели мечтать! Жалкие глупцы!» Он с размаху пнул передними лапами стоявшего рядом волка. Тот жалобно заскулил и попятился назад, в толпу.
Поджав хвост, я остановился, пожирая глазами этот кусок мяса с космами.
Посмотрим, что для нас приготовил Фенрир.
— Это случается раз в год, так что вам несказанно повезло.
Ее голос заставил меня нетерпеливо рыть лапой землю. Б-р-р, ну почему нельзя ее хотя бы оцарапать?
— Следуйте за мной, — она слепо пошла сквозь толпу. Некоторым пришлось расступиться.
Все двинулись с лесной прогалины. Понурившись, я неохотно поплелся сзади, заметив, как в темноте скрылось несколько силуэтов. Не выдержали и решили погулять не под руководством Сивого. Он им припомнит.
Вскоре мы оказались в болотах. Приходилось перескакивать по кочкам, чтобы не погрязнуть в трясине.
Лапы намокли. И к чему мы так спешили?
Скука.
Ну, может, за такие мучения хоть человечинки получим. Хотя бы эту. Кинуться бы сейчас да вцепиться в эту нежную кожу. От одного желания в пасти накапливалась слюна.
Рядом проскользнул болотный фонарник.
Вдалеке послышались свистящие звуки. Русалочий язык. Поют.
Жаль, в воде-то они посильнее нас будут.
Подобравшись к первым рядам, поближе к девушке, я услышал:
— Они выходят на сушу, на короткое время становятся людьми, — на ее лице появился оскал. — Ну как людьми… Как я, — она опустила лохматую голову. — Магии своей не теряют, но становятся слабее, чем в озере. Всего лишь традиция, чтобы не потерять связь с миром. Так что я вас предупредила в случае недоразумения.
Сивый злобно сверкнул глазами, и я понял: он не прочь отдать девчонку нам. Когда она станет не нужна.
— Там и лесной народ будет, хотя, в общем, я это уже рассказывала.
По мере приближения музыка становилась громче. Наша компания начинала редеть: кто за камышами укрылся, кто за густыми елями. Постепенно мы окружили небольшую заводь, в которой уединились русалки, тритоны, гриндилоу и пара кентавров. Вот с этими тяжело будет справиться. Но нас много. Для верности я размял челюсть.
Начнем с гриндилоу, рогатых водяных демонов. Переломаем пальцы, и они — почти беззащитные существа. Я таких люблю. Тех, кто не умеет обороняться.
Мы замерли в ожидании. Скоро они потеряют бдительность.
Ничего не подозревая, высоченные тритоны с огромными мускулистыми руками, с ожерельями из акульих зубов вели беседу с кентаврами. Полулошади-полулюди сердились и отвечали грубо.
Русалки — болезненно худые, с серой кожей и длинными волосами — обменивались украшениями из гальки с гриндилоу. Они сидели на самом берегу. Кое-кто из них веселился вовсю. Я прижал уши к голове. Для волчьего слуха их музыка: бубны, трещотки, сиплые голоса — была невыносима.
Выкрикнув что-то резкое, один из кентавров удалился с поляны. Я напрягся всем телом. Начинается.
Тритон громко расхохотался, и второй кентавр, лягнув его в грудь, тоже ускакал в лес.
Сердце колотилось у самого горла.
«В атаку!!!»
Со всех сторон раздался злобный торжествующий рык. В этот же миг выскочили оборотни.
Мои собратья. По трое на каждого тритона, остальные, не теряя времени, бросились на русалок и гриндилоу.
В ответ полетели яркие вспышки проклятий.
Я приготовился к прыжку.
Не такой…
Ну же!
… как они. Не хватает ненависти.
Ты же хочешь. Давай.
…А в них ее уйма.
Уйма… чего?
И правда, за что мне их не любить? Ведь не за что, да?
Мы по-другому не умеем…
Можно научиться управлять чувствами.
…и не хотим.
Зачем тебе убивать? Ремус, остановись!
Ремус?
Да-да, это твое имя.
Пронзительные вопли застигнутых врасплох невинных существ. Треск костей, свирепое рычание нападавших.
Могучий тритон расправил плечи, на одной руке его висел волк. Он скинул его с себя. Но оборотней много, огромная туча. Его магия отбросила их, а те, кто уцелел, вновь кинулись на руки, на спину. Разодрали его ногу… И вот он уже не способен стоять. Волки набросились на упавшего тритона и с лютым азартом добили его еще шевелящееся тело.
Кругом борьба, стоны, возгласы.
Горячая кровь мощным потоком хлынула к мозгу. Ты все пропускаешь. Тебе ни шмоточка не останется, если не поторопишься.
Это совсем не нужно. Ни к чему.
Так устроен мир.
Выбор всегда за тобой.
Торопись.
Некоторые русалки выползали из мелководья на руках, ноги их почти не слушались. Но волки, заметив это, оказались проворней. С рыком они кинулись им вслед. Одна из обитательниц озера предприняла последнее усилие, когда, разбрасывая брызги во все стороны, мои сородичи уже были около нее. Превращение ее до конца не произошло, и волшебства в ней, как видно, не осталось. Слушая, как они растаскивают ее тело в разные стороны, я вдруг задрожал.
Эй, не упускай возможность поживиться.
Не могу. Что-то мешает, причиняет неудобство.
Давай, сорвись с места! Покажи им всем!
Нет, я останусь собой. Хочу, чтобы Сохатый и Бродяга мной гордились.
Мысли. Вот что появилось. Их стоит остерегаться, подсказало мне чутье.
Страшней стать зверем…
Это инстинкт!
…и гораздо ужасней то, что происходит.
Кто ты? Не лезь сюда! Прочь!
Ты противишься этому. Но ты всегда хотел сохранить…
Я окончательно потерялся, голова стала непомерно тяжелой, я опустил ее. Потом и вовсе положил на землю. Лапы подогнулись.
Отдохну немного — и в бой. Именно так я сделаю. Обязательно.
Резко исчез свет.
* * *
Виски сдавило железными тисками. Я с трудом продрал глаза.
Острая боль во всех конечностях пронзила меня.
Зачем кто-то растягивает меня за руки и за ноги?
Хватит.
Мои нервы, сухожилия, мышцы натянулись до предела. Внутри костей закопошилось что-то живое и мерзкое, а затем принялось так же тянуть, только изнутри. От ужаса и невозможности сопротивляться на глазах выступили слезы.
В панике я покрутил головой. Никого рядом нет.
Ай. Нет-нет, хватит!
Да что вы делаете?!
Тело неуклюже боролось с вмешательством невидимых сил.
Прекратите!
Думать было трудно, но я постарался напрячь свой мозг.
Как это получается?
По лицу пробежала судорога, и отголоски ее ударили в голову.
Обратное превращение. И как можно было сразу не понять, ведь ощущения должны быть для меня привычными?
Скоро пройдет.
Мне удалось согнуть пальцы и поскрести ими по земле.
Тише, Ремус, боль сейчас уйдет, и все будет хорошо.
Хо-ро-шо.
Вот видишь, уже пальцы. Такие длинные и без шерсти. Никакого намека на лапы.
Тело в последний раз выгнулось дугой, и наступило облегчение. Казалось, мышцы атрофировались, и я больше никогда не смогу пошевелиться. Но это не так, уж я-то знаю, ведь переживаю превращения с раннего детства.
Я услышал шаги.
Скосив глаза, увидел несколько человек. В том числе и Лиама. Ссутулившись, они брели куда-то в сторону и вытирали тыльной стороной ладони губы.
Потом еще шаги. Прямо перед лицом возник пыльный ботинок.
Грубый удар по голове.
Прежде чем потерять сознание, я смог различить:
— Фу ты, черт. Подумал, что этот тоже сдох.
Спасительная темнота.

* * *
Как приятно, как мягко. Я приоткрыл глаза. Прямо передо мной было что-то зеленое и пахучее.
А, это дерево, покрытое пушистым мхом. Ясно. Я прилег, наверное, на время и заснул. Нежиться бы так вечность.
Вспоминал то, что было вчера.
Разум пытался пробиться сквозь волчью сущность. И от этого я отключился.
Стоп. А то, что было до…
Мороз пробежал по коже.
Дернувшись, я сел. На мгновение ослеп от боли и, чтобы остановить головокружение, сжал голову ладонями. Перед глазами возникли цветные пятна. Потом все пришло в норму.
Помогая себе руками, я с трудом поднялся: тело ломило после превращения.
Со всех сторон меня окружала сплошная стена деревьев, уходящих вдаль. Я даже не помнил, откуда мы пришли.
Утренний свет резал глаза, мешая нормально соображать. Сквозь ветви деревьев и густую листву я различил небо. Значит, там открытое пространство. Все еще держась за голову, я сделал несколько шагов в этом направлении и свободной рукой раздвинул заросли. Занеся ногу, чтобы продвинуться вперед, я так и замер на месте.
Все мысли улетучились, стоило мне увидеть остатки вчерашнего досуга моих собратьев.
— Боже.
Извилистый берег был покрыт камнями, сложной водной растительностью и искореженными, изуродованными трупами.
Белые и неподвижные, они лежали кто на песке, кто наполовину в воде, отчего в озере появлялись бордовые переливы. У кого-то не хватало руки, у некоторых были выколоты глаза, и в темных отверстиях была видна запекшаяся кровь. Волосы русалок местами были вырваны. У поверженного тритона одежда превратилась в лохмотья, а грудная клетка была распахнута. Хвала Мерлину, отсюда мне не было видно, что из внутренних органов у него осталось. Были и оборотни, которые уже никогда не станут людьми. Ни одной живой души. Только застывшие в предсмертной муке лица.
Меня замутило. Судорожно хватая ртом воздух, я поправил воротник.
Неужели ни один из них, увидев при свете дня, что натворил, не раскаялся, не испугался себя самого?
Обычное спокойствие леса.
В нем совсем нет дани уважения к чужой смерти.
Может, остался кто живой? Надо проверить.
Подобравшись к ближайшему трупу, я поборол отвращение и нащупал пульс на шее.
Нет.
Стараясь не дышать и не обращать внимания на то, насколько тела искромсаны, я подошел к следующему трупу. Он был целее, чем предыдущие. Только рот был широко раскрыт, и оттуда вывалился фиолетовый язык. Я приложил два пальца к шее.
Нет.
Искушение уйти отсюда поскорей было слишком велико. Совладав с эмоциями, я постарался абстрагироваться. Представлю, что на самом деле они все спят.
Здорово. Отличная идея. И единственная моя задача — проверить у всех пульс.
Всего-то. С этим любой справится.
Оставляем голову холодной. Перешагивая через груду останков, я старался не воспринимать отвратительную картину как что-то происходящее на самом деле.
Вот так намного лучше, обрадованно подбадривал я себя.
К несчастью, краем глаза я невольно стал замечать какие-то вещи, которые видеть совсем не хотел. Содранная рыбья чешуя — след начавшейся трансформации. Скрюченные пальцы. Расцарапанное горло.
У этого сердце не бьется.
Ничего, идем дальше. Только аккуратней, не наступить ни на кого.
У этого тоже.
А где здесь вообще шея? Не поймешь сразу.
Кровь застучала в висках.
Господи, что я делаю? Неужели я не вижу, что они мертвы?
Отчаяние накатило на меня, лишая возможности держать себя в руках. Плечи беспомощно поникли. Я продолжал сидеть на корточках перед одним из трупов.
Везет людям, у которых сердце обросло коркой, через которую не просочится ни сожаление, ни понимание того, что творится вокруг.
Совсем близкораздался шорох. Он нарастал, и я чувствовал, как напрягаются нервы. Мне почудилось, что кто-то направляется именно ко мне. Или за мной.
Наконец к заводи вышла девушка и, пробираясь через высокую густую траву, метнулась к одному из тел.
Я узнал ее сразу — певица из паба. Это она была ночью в лагере оборотней. Она указывала Сивому, что делать. А потом ускользнула от Фенрира, учуяла опасность и скрылась, пока до нее не добрались.
Склонившись над одним из тел, она с жадным любопытством ощупывала его. Ее космы свесились вниз, закрывая лицо. Они были точь-в-точь такого же цвета, что и прическа мертвой русалки. Ее бледная кожа была похожа на ту, что покрывала русалок.
Шок лишил меня возможности быть объективным.
В тот момент я понял, что она не человек. Она одна из них. Русалка.
— Что надо?
Находясь в трансе, я не заметил, как очутился рядом с ней.
Требовательность в ее голосе поразила меня. Это ведь я должен сейчас требовать от нее ответа. А я не представлял, что сказать.
Хотя какое здесь может быть объяснение? Бессильная злость, горечь, разочарование, даже обида поднялись во мне. Мысли затуманились. Все мое существо было против этой девушки, даже против ее присутствия здесь.
Убийца.
Это слово возникло перед моим мысленным взором сразу. Слова обвинения всегда сидят внутри нас, а вот слов утешения порой не найти.
Она должна понести наказание. Но какое? И кто может принимать решения о судьбе убийцы? Я не знаю, существует ли та сила, что вправе помиловать. Но я уверен: сейчас никто не услышит, никто не разберется, никто не поймет.
Вырвалась малая часть того, что я мог спросить. Но только это и было единственным, что меня волновало больше всего:
— З-зачем?
Она отвлеклась от своего отвратительного занятия.
Одумалась.
Не вставая с колен и не поднимая головы, Русалка издала странный звук, похожий на смешок, только совсем невеселый.
— Вечно-то люди лезут, куда их не просят.
Я опешил:
— Как ты… вы… — я развел руками. Определить, как ее называть, я был не в состоянии. — Как ты можешь?
— И что ты мне скажешь? — она ответила, не задумываясь, первым, что пришло в голову. — Даже интересно. Может, научишь, как стать зверем?
Русалка была сосредоточена на какой-то явно терзавшей ее, вызывавшей тревогу мысли. Она терла рукой свою шею, без причины поправляла одежду, сжимала и разжимала кулаки. И очень шумно и прерывисто дышала.
Совесть начинала брать свое.
С болью в сердце я протянул к ней руку, пытаясь погладить по плечу. Сделать любое успокаивающее движение.
Но я не успел. Русалка ни с того ни с сего вскочила. Меня она словно не замечала, хотя, как я догадываюсь, присутствие ощущала.
— Не так. Все не так.
Мои брови недоуменно поползли вверх.
Она все больше горячилась, топчась на месте.
— Должно быть не так! — Русалка со злостью топнула ногой.
Губы ее сжались в тонкую полоску. Она задыхалась, пытаясь сдержать эмоции.
Мне было искренне жаль ее, и в тоже время я не мог решить, стоит ли она этого.
— Ну почему?! — она затопала ногами. — Не так! Не так! Не так!
Прибрежный песок от ее дерганых движений разлетался в стороны.
Поддавшись порыву, я схватил запястья Русалки, пытаясь заставить ее прийти в себя и прекратить свои мытарства. Она затихла, но продолжала трястись всем телом.
— Успокойся, — мягко произнес я.
— Это все из-за зрения. Точно, из-за зрения… Не такой эффект. Слышать — одно дело, а вот видеть, как эти твари мучаются — совсем другое, — захлебываясь, объясняла она. — Другое! Я так хотела видеть! Это они виноваты, что я даже смерти их не видела! Ненавижу их! Даже этого меня лишили! Ненавижу!
— Что… ты… говоришь? Опомнись, — я сжал ее руки.
— Опомнись?! — кажется, до нее только сейчас дошло, что я рядом.
— Да-да, ты не понимаешь, что говоришь, — уверил ее я. — Задумайся хоть на секунду.
— О нет, — Русалка покачала головой.
С ужасом я различил на ее лице улыбку.
Самодовольную улыбку.
В душе все дрогнуло. Я всматривался в нее: как так могло получиться? В одну секунду такая перемена.
— О нет, я как раз понимаю. Могу тебе объяснить. Только ты навряд ли проникнешься. А хотя… Как раз поймешь, все до последнего слова поймешь, но будешь возражать. Горячо, с пеной у рта спорить!
Не моргая, я смотрел на нее.
— И как тебе только удается это?— бросила она мне в лицо.
Окончательно потеряв суть разговора, я выдавил только:
— Что удается? — с беспокойством я продолжал удерживать ее за руки. От греха подальше.
— Отпусти!
Русалка дернулась, и я расслабил пальцы. Она еще больше, чем раньше, разнервничалась.
— Просто поразительно, как некоторым людям удается справляться со злостью… Тебе удается…
Ее лихорадочная сбивчивая речь заставила меня впасть в почти такое же состояние. Я запустил руку в волосы, взъерошил их.
— Я раньше думала, что правда можно справиться, если нужно… Понимаешь, если нужно… — теперь уже она схватила меня за плечи и заставила смотреть в свои неподвижные глаза. Я пытался отстраниться, но ее хватка была железной. — А это совсем не нужно… Ненависть, она же выжигает изнутри, понимаешь, да? Тебе ведь это знакомо?
Она светилась торжеством. Отпустив меня, Русалка принялась расхаживать из стороны в сторону на маленьком пятачке между телами. Полностью отдавшись своим мыслям и опустив голову, она не переставала говорить. Все самое темное прорывалось наружу, и она не старалась сдержать себя.
— Конечно, тебе знакомо. А как иначе? И у тебя есть все причины на то, чтобы ненавидеть, на то, чтобы мстить. Но это твой выбор… О, как сладка месть, если бы ты только знал, какое наслаждение она приносит! Если все хранить внутри, в конце концов уничтожишь сам себя. А с чего вдруг? Это же они виноваты! — воскликнула она, ткнув пальцем в сторону мертвых тел. Лицо ее исказилось до неузнаваемости. — И я умру, если они не ответят!
Она продолжала дрожать. Но совсем не от страха.
— И они получили свое! Сполна! Смотри-смотри!
Голос девушки внезапно потух, а руки опустились:
— Ты же видишь…
Мерлин, неужели можно унывать только о том, что не видел, как кто-то мучился? Либо помутнение рассудка, либо она искренна в своей ненависти. Возможно, ей причинили столько зла…
Нет тут никаких оправданий. Ничто и никогда не искупит такие поступки.
Странное создание тем временем процедило сквозь зубы:
— Надеюсь, они мучились, так же, как я… Жаль, не своими руками… Но ты же видишь почему, — с горькой усмешкой она указала на свои глаза. — Ах, как жаль… Все не так, как я представляла себе. Знаешь, сколько раз я рисовала в своем воображении, как буду бить снова и снова, а они будут молить о помощи? А я буду бить дальше. И кровь будет течь, останутся ссадины и синяки на их безобразных физиономиях… — она судорожно сглотнула. Ноздри ее от предвкушения раздувались. — Я не буду останавливаться… И знаешь, в моих мечтах это продолжалось бесконечно. Ведь в конце концов они должны были понять свои ошибки… — она с нежностью растягивала слова. — Понять, почему обязаны испытать эту невыносимую боль… Они заслужили, действительно заслужили... Что я им сделала? Да ничего. Ровным счетом ничего!
Дрожащие, побелевшие от возбуждения губы.
Во мне снова разгоралась безотчетная злость. Не только на нее, но и на устройство мира, который толкает ко злу.
Не для того ли нам дана вера в будущее, чтобы бороться?
А тот, кто не борется, становится рабом. Подчиняется низменным стремлениям.
Она снова остервенело выкрикнула:
— Я-то ничем не заслужила! Вот во что они меня превратили! Тебе ведь жаль меня? Да? Таким, как ты, всегда жаль! Но они не поняли. Они не способны понять. Хотя бы помучились. И то хорошо. Но я и этого не видела! И все вышло не так! Не так!
Мне чудилось, что она вот-вот разрыдается.
Как люди становятся монстрами? Не может быть, чтобы рождались уже такими.
Меня сделали чудовищем насильно. Но я справляюсь. А она… сама захотела.
— Ты не сопротивлялась! — воскликнул я обвиняюще.
— А почему? Скажи мне, почему я должна бороться?! Кто так решил?! — заорала она, вытянув шею, на которой раздувались жилы.
Разве можно объяснить, почему нельзя накапливать зло внутри себя?
Это слишком очевидно.
Она неправильно истолковала отсутствие ответа.
— Ты не знаешь! Вот видишь, ты сам не знаешь почему! — хрипло завопила Русалка. — Ты просто так решил, а я решила по-другому. Я обязана излить свою ненависть.
— А простить ты не пробовала? — с горечью прошептал я.
— А если я не могу простить? Физически не способна уже! Что, мне так с этим и жить?
— А с тем, что ты совершила убийство, будет легче?
— То есть… мучиться буду в любом случае?
Она громко и неестественно расхохоталась.
— Вот видишь, — Русалка продолжала выдавливать смешки, — ты сам это сказал.
— Я не то имел в виду.
Я начинал впадать в ступор от этой фанатичной веры в свою правду.
Слепой веры.
Она не утихомиривалась:
— Как надоели рассуждения о смысле, о справедливости, об истине! Правда и ложь существуют только в твоей башке. Каждый творит, что хочет, в этом треклятом мире. Неужели вы этого не замечаете? Злоба уже задушила во мне все стремления. Если я буду знать, что была возможность ответить, отомстить, если и не своими руками, но все же… А я упустила ее, то я никогда не смогу быть счастливой.
Последнее слово ударило по моим нервам, эхом отдалось в голове.
Если со мной не происходит того, что с ней, это вовсе не означает, будто она неправильная.
По инерции следуя за ней по пятам, я стоял теперь по щиколотку в воде. Она осеклась на полуслове, и я не успел ничего сообразить, как Русалка, содрогаясь от рыданий, упала на мокрый песок перед телом тритона.
— За что… я… не вижу, — лепетала она.
Черная ненависть высосала из этой девушки даже способность радоваться тому, что она отомщена.
Где-то в глубине души я все еще винил себя, но больше цеплялся за возможность помочь другим осознать неправильность своих поступков. Это было бы спасением и для нее, и для меня.
— Своими руками я не смогла бы, они сильнее меня физически. А я так долго этого ждала,— с мольбой выдавила она. — Ты никогда не думал о предрешенности?
— Смотря в каком ключе, — рассеянно отозвался я, все еще не в силах мыслить здраво. Впрочем, я уже не знал,что значит «здраво».
— Не будет солнца, и радости, и легкости не будет. Пока есть те, кого мы ненавидим.
Ее силы, казалось, иссякли совсем. Я уже не хотел подходить и тревожить, мне даже померещилось, что Русалка окоченела. Возможно, она действительно ни о чем не думала в тот момент, но я в очередной раз ошибся. Представить не могу, что творилось в ее голове, когда она неожиданно произнесла, твердо и убежденно:
— Дело в воде, я уверена.
— Дело в тебе, — не выдержал я.
— В воде, определенно.
Она бережно, с трепетом, провела рукой по гладкой, искрящейся на солнце поверхности. На ней появилась рябь.
Так. Я постарался собраться, хотя мысли разбегались в разные стороны. Конечно, ее истерика прекратилась, но я себя чувствовал по-прежнему ужасно.
Еще этот тошнотворный запах свежих трупов и прибрежной тины.
— Я знаю, что ты испытываешь, правда,толком не понимаю, что произошло между тобой и твоими родственниками. Это ведь они?
Ответа не последовало.
— Ладно. Выслушай вот что. Мы все обречены переживать подобное, но это делает нас сильнее, — я нахмурился: не был до конца уверен, что подобрал правильные слова. — Это… должно делать нас сильнее.
— Дело в воде. Высохла я.
— Да что ты заладила?! — сорвался я.
— Всегда дело в воде. Запомни это, — как заведенная, повторяла Русалка.
— Попытайся раскаяться. Прошу тебя. Прямо сейчас.
— В воде, воде… Глаза высохли. Не вижу. И плевать. Все равно в воде.
Нащупав волосатую голову тритона, она обхватила ее в районе висков и с силой сжала. До того, что ее лицо покраснело, а костяшки пальцев побелели.
— Что ты делаешь? — почти с такой же жалостью в голосе простонал я. — Хватит!
Но она не слушала. Приподняв тяжелую голову тритона, она слегка отпустила ее, и та ударилась о камень. Издав ликующий вопль, девушка еще раз попыталась разбить череп о камень. Получилось неудачно, но раздавшийся при этом хруст заставил меня всего похолодеть.
— Вот… Получай, — задыхаясь, приговаривала Русалка. — Получай, тварь!
— Замолчи!
— Думала, буду свободна… Но одно разочарование. Вот тебе! Вот!
— Ну нет. Ты не права!
— Они высушили. Меня высушили. Дело в воде.
— Вини себя, а не других!
— Заслужили. Вы достойны только смерти! Что больно, да? А вот так? Давай же, кричи, тварь! Кричи!
Я отшатнулся.
Да! Она права, я хочу кричать! Но вместо этого в полном изнеможении кусаю кулак.
Во мне остались только жалость и сожаление. Но ни капли надежды.
Бесполезно.
Она достигла точки невозврата. Сделать что-то я больше не способен.
Одеревеневший, я стоял над ней и пялился на собственное отражение в кристально чистой воде. Я был взвинчен до предела. То, что произошло, совершенно опустошило меня.
Внутренний мир каждого невообразимо узок. Об этом не стоит забывать, даже если что-либо противоречит твоему пониманию. Из множества таких миров и состоит жизнь. Я всегда считал себя человеком, для которого существуют неприемлемые поступки, но не винил людей, совершающих их. Так я не смог обвинить Сириуса в гибели Джеймса и Лили, думая, что он продал их Волдеморту. Так я не могу и ее осудить сейчас.
Не стоит искать оправданий, если их нет. Но логику понять можно. Она есть у каждого поступка.
Если ты не слепой, нельзя оставаться упрямым. Иное дело: принять ее правду или нет.
Например я не могу.
Не знаю, что хуже: когда ты теряешь веру в сказку в детстве, как случилось со мной, или в более сознательном возрасте. Наверное, последнее все-таки губительней для рассудка. В юном возрасте твоя душа закаляется, тянется к добру, несмотря на обстоятельства, а позже ты понимаешь происходящее намного глубже, чем сам того желаешь. И восстаешь против мира, против несправедливости. Не понимая, что справедливости не существует вовсе. И с этим ничего не поделаешь. Можно только искать Свет. Искать его внутри себя.
Главное, чтобы рядом оказался друг, вытащил тебя, если ты сам уже не способен выкарабкаться. У меня были замечательные товарищи, они спасли меня. А у этой девушки, может, и не было никого.
Виноваты ли те, кто не помог? Нет, конечно.
Виновата ли она, что не просила о помощи? Я покачал головой.
Не существует правых и виноватых. Это действительно так. Это не очередной красивый оборот речи.
Придется уйти. Потому что я не смогу вынести звук хлюпающих мозгов тритона.
Я от всего сердца желал помочь.
Переступая через распростертые тела, я добрался до рощицы, окружавшей заводь. В голове царил хаос, из которого нельзя было выудить ни одной светлой мысли.
Если только... Никто не отнимет у меня надежды, что мы можем что-то изменить.
А потом я сразу вспомнил о себе. Есть противоречие, родившееся не в душе, а в моей голове, которое всегда будет мешать велениям сердца: сложно противостоять злу, зная, что оно не абсолютно.
Неожиданный звук заставил меня вздрогнуть и посмотреть назад.
Блики плескавшейся у берега воды. Русалка — не зверь и не человек. Приглушенные удары и тихий голос раскаяния, которое она никогда не признает:


* * *
— Ремус! Ты очнулся!
Перед глазами было что-то невыносимо белое. Потолок?
Ах вот как. Потолок!
Я опустил глаза ниже и выдохнул: сияющая Тонкс, наклонив голову, сидела возле меня. Какой чудесный, облегчающий разум и душу сон.
Чувствительность и осознание действительности понемногу возвращались. Я понял, что укрыт теплым одеялом. А свет, казавшийся мне фантастическим мерцанием кожи призрачной Тонкс, шел из оконца в стене и падал на ее лицо.
— Ты здесь? Правда?
Она с улыбкой закивала, вытирая набежавшие слезы.
— Ты чего?
— Ты не помнишь, — прошептала Тонкс. — Ты здесь уже два дня.
— Долго, — заметил я и повернул голову, чтобы определить, где оно — это «здесь». Запахов было мало, и все они были искусственными. Мне удалось уловить аромат земли под ногтями. И от этого стало легче. На противоположной стене, обшитой темными панелями, висел портрет грузного волшебника с недружелюбным лицом. Там же стояла кровать с ввинченными в пол ножками.
Дальше смотреть расхотелось.
Мунго.
— Какое отделение? — вяло поинтересовался я.
— «Ранения от живых существ». Они хотели отправить тебя в «Недуги от заклятий», так как не могли определиться с диагнозом. А потом решили… Это все из-за, ну ты понимаешь…
— Потому что я оборотень. Ясно, — закончил я за нее.
— Как ты себя чувствуешь? — тонким непривычным голосом спросила Тонкс.
— Нормально, — хмуро сказал я.
Неприятно, когда выглядишь таким беспомощным. Особенно перед Тонкс.
— Тебя не было три месяца, и Дамблдор ничего нам не говорил о тебе… Почему ты не давал о себе знать? Я… Мы все беспокоились. А потом ты пришел в полубессознательном состоянии, ты был сам на себя не похож, — сбивчиво говорила она. — А когда я тебя спросила, ты сказал, что я чего-то не знаю или не понимаю, а потом стал бормотать. Ты напугал нас.
Она сжала мою руку. Сердце пустилось вскачь, я отвел глаза в сторону.
Мне очень хотелось сменить тему, прервать эту тягостную минуту; доброта Тонкс утомляла меня, поскольку я твердо знал, что не следует позволять себе пускаться в мечтания, знал, что я не могу дать ей желаемого.
Интересно, почему она думает, что теперь мне лучше? От того, что я пришел в сознание? Я прикрыл глаза, притворяясь, что хочу спать. Тонкс отняла свою руку.
Скоро ли полнолуние? Я потерял счет времени.
Задаваться вопросом, почему я тут очутился, не хотелось. Какая разница? Невозможно чувствовать себя защищенным, когда знаешь, что главная опасность кроется в тебе самом.
На этот раз я провел среди сородичей много месяцев, мне наконец-то удалось прибиться к самой сильной стае. А уйти из нее по собственному желанию нельзя. Я помнил четко каждую деталь этих невыносимых дней. Мелких пойманных животных, которых мы употребляли вместо пищи. Рейды Сивого: мы кусали, но не убивали, создавая тем самым новых оборотней. Ожидание нового полнолуния и нападение на другой, такой же оторванный от мира народ. Помнил, как ушел, когда чаша терпения была переполнена. Крадучись по лесу, я возвращался к месту, откуда можно аппарировать домой. Я переваривал увиденное дорогой: мы уничтожили целое семейство русалок. Я говорю «мы», потому что я не помешал… Меня раздирали противоречия, голова была переполнена сумасбродными мыслями; смертельная усталость — последнее, что помню.
С какой стати я мог забыть тот момент, когда вернулся? Она говорит, я бормотал. Не могло все, что было, выпасть из памяти, не оставив следов.
— Ремус, когда ты вернулся, на твоей одежде была кровь, — Тонкс вывела меня из забытья.
Подталкиваемый невидимыми пружинами, я резко сел на постели.
— Что ты сказала?
Я судорожно соображал: я трогал трупы? Да, я прикасался к ним и, несомненно, задевал тела одеждой. Она думает, что я кого-то убил.
— Ремус, я действительно не знаю, что с тобой произошло. Но если бы ты рассказал, я… я выслушаю, я пойму.
Мне становилось тошно. Мало того, что от меня ускользала цепь событий, мелькали образы, противоречащие друг другу, так у меня еще и требуют объяснений. Я поглядел прямо на Тонкс. Она побледнела. Стена, выросшая в эту секунду между нами, показалась мне благословением свыше.
— Я устал, Нимфадора, — изобразив на лице желание зевнуть, я лег на бок, спиной к Тонкс.
Она смолкла.
Совсем рядом раздался протяжный стон. Я посмотрел на спящего соседа. Это был не он. Стон раздался снова. Стены здесь словно из картона. Как люди могут спать?
— Тебя заставили убить кого-то? — раздался за моей спиной ее дрожащий голос.
— Невозможно заставить человека убить, если он на самом деле не хочет.
— Но тебя вынудили сделать что-то плохое? Иначе ты бы не вел себя так.
— Я никого не убивал, слышишь?
— Я так понимаю, это еще одна тема, которой лучше не касаться.
У меня засосало под ложечкой. Обижать ее было совестно, но подпускать к себе ближе — еще страшнее.
Тонкс вышла, не оглянувшись. Догадываюсь почему:она прятала от меня лицо, чтобы я не увидел ее покрасневшие глаза.
Какой же я дремучий идиот.
Мысли вернулись к тому, что говорила Тонкс. Зачем так настойчиво расспрашивать, не натворил ли я чего? Почему она решила, что, если я расскажу, мне станет легче?
У меня было странное ощущение: меня пытаются заставить поверить, что я совершил поступок ужаснее, чем совершенный мной в реальности. Не выношу привычку гипертрофировать беды, которой страдают женщины. Я не желаю говорить, так почему бы не оставить меня в покое?

* * *
День клонился к вечеру. По углам сгущались тени. В коридорах зажглись светящиеся шары под белоснежным потолком. Я привык к стонам за стеной, они стали напоминать мне тикающие часы. Размеренный такт, который они отбивают в тишине, освобождает тебя от мыслей. Не шевелясь, ты слушаешь, как уходит твое время, и с каждой минутой острее чувствуешь бесполезность этого механизма. И свою бесполезность тоже.
В палату вошел человек.
— Отдыхаешь от трудовых будней, Люпин?
Любителя поязвить принесло. Сейчас начнет плести небылицы о том, сколько моральных страданий ему приносит визит сюда.
Снейп выглядел привычно раздраженным.
Я скосил глаза на койку соседа. Там было пусто. То ли ушел, то ли умер.
— Вдохновляюще, — заметил Северус, взглянув на портрет волшебника, про который я успел позабыть. Я прочел подпись под ним: «Уркхарт Ракплуг, изобретатель Кишечно-опорожнительного заклятия».
— Где твои товарищи по несчастью? — он кивнул на пустые кровати.
— Не сезон, — откликнулся я.
— Держу пари, тебя изолировали ото всех. И правильно сделали, — невозмутимо продолжал Снейп, подходя ко мне. — Снадобья, которые в захудалом Мунго не найти, — он поставил на прикроватную тумбочку несколько пузырьков. — Можешь благодарить Дамблдора.
Не тратя лишних слов, что несказанно меня порадовало, Снейп направился к выходу.
— Почему не говоришь, что я даром занимаю место? — произнес я ему в спину.
Он стремительно обернулся. На губах была мерзкая усмешка.
— Возможно, потому, что мне плевать.
— Ценю твою искренность, — сказал я, возвращаясь к созерцанию потолка.
Шаги Снейпа постепенно стихли.
По облупившейся краске медленно полз квадрат света.
Я давно не полагаюсь на себя. Внутренний голос, память, инстинкты — словом, все, из чего складывается мое «я», заслуживают меньше всего доверия.
После смерти Сириуса члены Ордена стараются оградить меня от всего. Должно быть, я даже в их глазах выгляжу слабаком. Меня запрятали сюда, чтобы я не причинил вреда. Впрочем, здесь комфортно. Я не обязан считать, что занимаюсь «важным» делом. А ведь до недавнего времени я действительно так полагал. Я могу не смотреть, как убивают невинных. Как замечательно быть трупом, заживо погребенным здесь! Какое чудесное освобождение от суеты!
Полыхали последние лучи заходящего солнца.
Умиротворение.
Никто меня не трогает, не беспокоит. Я почти сплю наяву. Все отмыто, вычищено, выскоблено. Существует распорядок дня. И он незыблем.
Вот Снейп куда-то вечно спешит, борется, отчитывается; Кингсли работает днем и ночью, следит за порядком; Дамблдор строит планы, его мозг трудится, не переставая. И зачем им это?
Стоит отпустить тотальный контроль над ситуацией и посмотреть, что будет. Готов поклясться, хуже не станет.
— Я смотрю, вы прекрасно себя чувствуете, — у моей кровати стоял целитель.
Его появление почему-то ужасно обрадовало меня. Я не мог понять природы своего странного восторга, но улыбнулся ему, как ребенок.
— О да, да! Чудесно!
— Вот и славно, — сказал целитель.
От него исходило столько тепла, голос успокаивал, даже убаюкивал.
— Славно, сла-а-а-вно… — повторил он нараспев. Я широко улыбнулся: сейчас так легко было это сделать. — Так вы уже не слышите?
— О чем вы? — беззаботно ответил я.
— Это хорошо, что вы не слышите его.
— Я не понимаю…
— Все рано или поздно попадают сюда. Кого-то приводят, некоторые сами приходят. А его притащили силой. Оттого он и воет так.
— Так кого я должен слышать?
— Никого, — мягко и ласково сказал он. — Забудьте.
Я согласно кивнул. Стереть что-либо из памяти теперь не составляло никакого труда.
Целитель протянул стакан, я с готовностью принял его.
— Здесь зелье, которое поможет вам заснуть.
Пока я глотал, он опустился на место, где недавно сидела Тонкс. Я вдруг понял, что он безликий. Я не вижу лица, а если и вижу, то не запоминаю. И не смогу вспомнить впоследствии. Но какая разница, если он излучает столько добродушия?
— Я посижу с вами, пока не заснете.
— Спасибо, — прошептал я. — Понимаете, мне…
— В чем дело? — беспокойство в его голосе было мне приятно.
— Я становлюсь не похожим на себя. Слишком спокойным.
— Вас это удручает?
— Нисколько.
— Но смущает, не так ли? Я так и думал, и довольно об этом, — задумчиво протянул он. — Я расскажу вам одну историю, Ремус. И все пройдет.
— Я не хочу…
— О, понимаю, отлично понимаю, но мне придется это сделать. Так нужно.
Я порывался спорить дальше, но он предостерегающе поднял руку. Я расслабился. Будь что будет.
— Итак, история, Ремус. Сказка, если хотите.
— Отлично, я слушаю, — я сладко потянулся, до хруста в суставах. Я решил, что буду представлять на его месте целителя с портрета. Впрочем, наверняка, это он и есть.
— Так вот. В одном лесу, в такой глуши, что никто и не найдет, было озеро. А в том озере жили русалки и тритоны. Вы знакомы с такими существами?
Сглотнув, я кивнул. Я смутно осознавал, что не желаю слушать дальше.
— И была среди них одна русалка, что о морях мечтала и жизнь согласно традициям почитала за низость. А потом и все родственники, которые так жили, один за другим стали ей противны. Начался открытый конфликт, и, как вы понимаете, силы были неравны. Они истязали ее, все больше словами, конечно, но русалка от них теряла веру в себя. А вера — единственное, что у нас есть, не так ли? В результате русалка почти лишилась магии. Она не могла стать обычным человеком, ей оставалось только жить среди отбросов общества. Среди слабых, но не беззащитных. У слабых есть только одно желание, Ремус. Какое?
— Вы меня спрашиваете? — удивился я. Шевелить мозгами было поразительно сложно, я даже вспотел от напряжения. — Но я не имею понятия.
— Вы знаете. Скажите мне.
— Не понимаю… Я же…
— Ну!
— Не знаю, — в отчаянии я обвел взглядом палату.
— Одно желание, Ремус. Всего-то одно желание! — голос целителя перешел в яростный шепот.
— Не издевайтесь! Я правда не знаю!
— Все вы знаете! — голос доносился из-за спины. Я в ужасе обернулся, но ничего, кроме изголовья кровати, не увидел. А потом он крикнул слева, а потом и справа, и снова сзади. Я слышал его отовсюду, он будто говорил и внутри меня: — Говорите же! Ну! Не притворяйтесь! От меня ничего не укроется!
— Мстить! У них есть только одно желание — мстить! — завопил я. И понял, что нахожусь в одиночестве.
В ушах раздался залп, как из пушки. Это лопнула тишина, окутавшая меня. Мир снова стал слишком разным: грязным и ярким, помешанным и черствым.
Мне нужны были человеческие глаза, в которые посмотришь — и очистишься, и воспаришь.
Откинув одеяло, я поднялся с койки.
Лихорадочное состояние не отступало, наоборот, с каждым движением я чувствовал себя хуже.
Внезапно я снова услышал за стеной стоны Лиама. Теперь я был уверен, что это он.
Я подошел к портрету. Не те глаза. Нарисованные. Я сощурился, представляя, что они живые. Но только заболели зрачки — и больше ничего.
Мне нужны глаза.
Тонкс, Дамблдор, Сириус… Я никогда не поддамся развращающему желанию бездействовать! Не стану циником! Буду путаться в себе. Ради редких любящих взглядов. Оно того стоит!
Бросившись к двери, я распахнул ее настежь. Сделал неосторожный шаг наружу и остановился.
В конце коридора стояла Тонкс. Увидев меня, она вдруг улыбнулась самой открытой и наивной улыбкой, какую только можно было себе представить.
Не насторожилась, не испугалась.
Нерешительность снова сковала меня. Жизнь сложна, я устал от нее. Но я все-таки живу? Почему?
Тонкс приблизилась. Я внимательно поглядел в ее лицо. Изможденное лицо, темные круги под глазами. У меня возникло желание прикоснуться к ее щеке, удостовериться, что она теплая.
Вся жизнь, как во сне. Откуда я знаю, что живу?
Какая разница!
Решившись раз и навсегда, я вцепился в нее. Тонкс, казалось, только этого и ждала. С готовностью открыв мне свои объятия, она выронила сумку, которую держала в руке. С грохотом по полу покатились яблоки.
Пошатываясь, я не выпускал ее. Запах свежести, новизны кружил голову. Тонкс шептала что-то бессвязное, в упоении я гладил ее по серым от переживаний волосам, хотя знал, что продолжения у всего этого быть не может. Что я снова уйду, как только меня выпишут отсюда.
От голода или еще от чего ноги с трудом держали меня, ночная рубашка прилипла к влажной спине. Но я не отпускал ее. То, что сковывало меня, не давало дышать, ушло. Я надеялся, что надолго. Я снова здоров. Я снова человек, смотрящий в небо.
Прошло, наверное, несколько веков, прежде чем я смог оторваться от Тонкс. Я поднял глаза.
В углу, за спиной у Тонкс, возле того окна, в которое я так долго бессмысленно пялился, вырисовывался силуэт.
Чья-то тень.
Мне мерещились уханье сов и приглушенная музыка дикого леса.
Из сгущавшихся сумерек на свет выплыла девушка с зелеными волосами. Половина лица ее тонула в тени.
Она вскинула руку, словно собираясь что-то сделать. Я едва заметно мотнул головой. Выражение ее лица ни на йоту не изменилось. Она ждала этого. Она медленно приложила тонкий палец к губам, тем самым обещая хранить секрет.