Воспоминания

Что произошло потом осталось, для Рона как в тумане. Наверное, Гарри принёс Гермиону в замок, но осталось неясно, куда он дел её тело. Он знал, что Гарри не говорил и не желал видеться ни с кем. По возвращении в замок Рон засунул сам себя в мальчишечью спальню Гриффиндора, где свернулся клубком на своей старой кровати и упорно уставился в никуда. Он не слышал, чтобы Гарри приходил в башню, а когда его спросили где тот может быть, он посоветовал искать в библиотеке – любимом месте Гермионы. Тогда он так и не узнал, где в замке находились его друзья, живой и мёртвая. Он просто лежал и ждал, сам пока не слишком понимая — чего же ждёт. Конца света, наверное. Потому, что закончилось всё нехорошо, и, значит, что-то во вселенной отключилось, был прерван нормальный ход вещей, и когда-нибудь мир от этого рухнет. Глаза жгло, когда он думал о Гермионе и как бы она ответила на это своим чётким и ясным голосом: Не болтай глупостей, Рональд, существованию мира не будет конца. Ты стал похож на Трелони, а ты же знаешь, как я отношусь к этой... этой... женщине.

Мать зашла к нему, но он не сказал ей ни слова – сказать было нечего. Она сидела рядом с ним, гладила его по волосам, и какая-то его часть захотела опять стать тем мальчишкой одиннадцати лет, кого она вспоминала совсем недавно. Но ведь она же сама сказала, что возврата туда нет, и он вдруг возненавидел её правоту. Он снова хотел быть тем невинным оболтусом, которому не нужно сражаться со слугами Темного Лорда или смело смотреть в лицо гигантским паукам, или жить, каждый день пытаясь бороться за лучший мир и будущее для всех. Но быть нормальным означало отсутствие в его жизни Гарри и Гермионы, и он сейчас не знал, что лучше, а что хуже. Быть нормальным – и нет сегодняшней боли, не было и нет Гарри и Гермионы, совсем нет... А может именно это хуже всего остального вместе взятого? Не было бы воспоминаний о ругани с Гермионой и о её назойливости. Или о постоянном беспорядке копны её густых волос. Или как упирались в бёдра её руки и раздражённый голос: "Да? Правда что ли?" И не было бы времени с Гарри – квиддича, шахмат, болтовни, шатаний без дела. Не было бы семи лет дружбы и почти родства с Гарри. Смог бы он сам справиться без всего этого? Лучше быть любимым и потерять, чем не иметь любви вообще, правда? Он не знал. Просто было очень больно.

Неясно, когда Полумна пришла к нему, в комнату, но запомнилось, что стало немного легче в объятьях её рук. Он не вымолвил ни слова, она и не просила слов. Прижав лицо к его спине, она мычала ту самую дурацкую мелодию "Уизли – наш король", и это, как ни странно, успокаивало и утешало. Крепко зажав её руку, он плакал. Горячие слёзы текли по щекам, грудь сжималась и болела от ужаса потери. Ему хотелось сказать как это всё неправильно, но слова не приходили. А она шептала: "Я знаю, знаю..." И что-то делала. Он не понимал как, но она делала. Не стало лучше, не возникло даже мысли, что сможет быть лучше. Но она оказалась рядом, успокаивая небольшой кусочек старого Рона. И он больше не заходился рыданиями в уголке, а только всхлипывал.

Хоронили Гермиону через несколько дней, отдельно от остальных погибших: большинство из них предали земле в одной большой церемонии. Ремус организовал всё как частное дело, закрыв доступ прессе и официозу. Гарри ни с кем не разговаривал после войны, не сказал никому ни единого слова. Он почти ни на кого не смотрел и ничего не ел, невзирая на все попытки Молли покормить его. В Хогвартсе он вправду скрывался в библиотеке, сидя за столом в окружении стопок книг. Близнецы сказали Рону, что он ничего не делает, просто сидит на месте с отсутствующим взглядом. Их попытки разговорить и подбодрить провалились, как и у всех остальных. Джинни тоже пыталась накормить, поговорить, отправить спать, но неудачно. Молли и Артур проходили, сидели с ним и часами говорили, что надо смотреть в будущее, жить ради Гермионы и всего того, что они с ней намечали сделать. Но уставившийся куда-то вперёд Гарри остался полностью безразличен к их словам. Тонкс нарочно спотыкалась, опрокидывая стулья и книги для привлечения его внимания, но Гарри только собирал их обратно, нежно протирал и ставил обратно в аккуратные стопки. Рон верил, что делал он это потому, что Гермиона не выносила пренебрежительного отношения к книгам. Ему наверное казалось, что Гермиона здесь, просто отгорожена от него стопками книг, как обычно. Рон не ходил к Гарри, хотя его и умоляли. Наверняка Гарри не хочет его видеть, да и он сам, если честно, не хотел видеть Гарри.

Щемило сердце, когда он стоял около её могилы с ещё не опущенным вниз гробом. Гроб казался большой жемчужно-золотой шкатулкой, чистой и блестящей под ярким солнцем. Вокруг неё цветы – букеты, корзинки, венки. Застывшие небольшие взрывы цвета – розовый, жёлтый, ярко красный и пурпурный. Рон чувствовал, как рука Луны плотно сжала его руку, пока мужчина в белой мантии говорил о смерти и о Боге, и месте, где Гермиона обретет вечный покой. Мама постоянно смотрела на стоявшего в одиночестве Гарри – он не хотел никого рядом, его прямой и мёртвый взгляд возвращал любого пытавшегося приблизиться на его прежнее место. Они хотели дать ему любовь и поддержку, ненужную этому, совсем Другому Гарри, и у всех в голове звучали слова Рона:
- Гермиона мертва. Если хотите жить – держитесь от него подальше.
Может Гарри и не убьёт, просто отбросит или покалечит слегка, но Рон не знал в точности.

Гарри смотрел на гроб с таким бледным и непроницаемым лицом, что напоминая собой ожившего мертвеца. В ладонях он сжимал всего один цветок – великолепную белую лилию, резко выделявшуюся на фоне его абсолютно чёрного наряда. Другие цвета в его одеждах теперь отсутствовали. Он выглядел как тень самого себя, бредущая сквозь жизнь в ожидании конца. Рону хотелось бы вытащить Гарри из всего этого, но он и сам ощущал себя ненамного лучше — смотрел на всех отстранённым взглядом, почти не спал и ел только под прямым принуждением. Спать он мог только, если Полумна касалась его. Это было трудно объяснить его матери, да и девушка не могла быть рядом с ним всегда. По крайней мере у меня есть Полумна, думал он горечью, а у Гарри нет никого.

После того, как человек в белом закончил свои речи, каждый стал подходить, класть цветы на гроб и прощаться. Облегчением для Рона стало отсутствие родителей Гермионы на похоронах — даже если бы их удалось найти, не факт, что в точности известные только Гермионе чары памяти удалось бы убрать без последствий. Теперь же они так и не узнают о настоящих обстоятельствах смерти дочери. Было бы немилосердно восстановить им память и тут же навсегда отнять дочь. Невзирая на их отсутствие Рон и без личной встречи чувствовал сожаление и вину перед ними: они не принадлежали его миру и не смогли бы понять, что происходит на самом деле и почему погибла их дочь. Двое магглов потеряли дочь из-за сумасшедшего, злого колдуна, возомнившего себя выше всех остальных. Потому, что он убедил чистокровных волшебников, что он даст им власть. Они никогда не увидят своей дочери из-за чужой жадности.

Рон внимательно следил за каждым из своей семьи, как они подходили, клали цветы и прощались с девушкой, так много значившей в их жизни. Он услышал как близнецы говорили, что будут скучать по её лекциям о соблюдении правил, и хотели бы даже послушать ещё одну или две, чисто ради неё. Слова Молли потонули в её рыданиях, и Артур успокаивал её, не способный сам передать свои чувства к той, которую ощущал второй дочерью. Билл и Чарли сказали что-то о мужестве, о сожалении, что не узнали её получше, и том, что потеряли умнейшую из почётных Уизли, что они знали. Джинни бормотала о сёстрах и дружбе, о привязанности, которой не ощущала больше ни с кем. Они подходили и отходили, ибо слова оказались бессильны. Как можно взаправду сказать кому-то прощай? Это не так просто как кажется – Рон не знал, что ждут от него.

Он наблюдал как шмыгающий носом Невилл бормотал благодарности за помощь, за то, что всегда оказывалась рядом, когда надо, избавляла от ощущения ненужности, и положив букет жёлтых цветов, спотыкаясь, отошёл к Джинни и вытер слёзы рукавом. Подошли Ремус и Тонкс, и бывший профессор смотрел вниз с застывшим в напряжении лицом. Сказал что-то, звучавшее как "умнейшая ведьма, которую я знал со времён Лили", и вместо цветов положил тонкую книжицу с незнакомой обложкой. Перед тем, как отойти, Ремус добавил:
- Высший балл, мисс Гермиона. Все сделано на отлично.

Полумна на мгновение сжала ему руку, когда он пошёл попрощаться с лучшим другом. Колени подгибались, сердце выпрыгивало из груди, и он даже подумал, что может быть он сможет, пожелав сильно-сильно, призвать магию, которая всё исправит. Как его мать целовала его раны и становилось легче, вот и он закроет глаза, пожелает, и вся магия мира подарит ему желаемую отсрочку. Она встанет из своего оцепенения и обнимет Гарри. Трое воссоединятся, жизнь пойдёт дальше, и ему никогда не придётся вспоминать этот день. Но он стоял около гроба с закрытыми глазами, руки висят неприкаянно, а глаза зажмурены до боли, он желал и молился, и ничего не произошло. Ветер обдувал его лицо, позади слышался плач, и тьма продолжала царствовать в мире. Тогда он положил свой букет из алых и белых роз на крышку и смотрел на них, чувствуя боль и отвращение от того, что она лежит внутри.

— Я должен был делать домашние задания, как ты мне говорила, — сказал он ей дрожащим, постоянно пропадающим голосом. — Я должен был слушаться тебя, когда ты говорила мне делать что-то. И я не должен был обзывать тебя, как я делал часто в эти годы. Надо было читать больше и учить больше заклинаний, и может быть я смог бы что-то сделать до того, как они убили тебя. Я должен был кричать громче, когда увидел Беллатриссу, и я должен был убить её в ту же секунду, когда я её увидел. Если бы я был хоть немного ближе... — Он помотал головой, разбрызгивая лившиеся слёзы. — Дышалось с огромным трудом, и горло болело от рыданий: — Я должен был чаще говорить тебе, что ты мой лучший друг, даже если я насмехался над тобой за сверхъестественную любовь к книгам.

Он хлюпнул носом, закрыл глаза на мгновение, перед прерывистым вдохом и продолжил шёпотом:

— Больше всего я хочу поменяться с тобой местами, чтобы там, внутри, был бы я, а не ты. Потому, что миру нужны умные волшебницы, которые не сдаются и желают самого лучшего этому миру, — он слегка поднял подбородок и глаза зацепились за Гарри. — Потому что Гарри нужна ты, а я не... Я просто не смогу быть для него тем, кем была ты. Надёжность, терпение, доброта и понимание. Я не думаю, что кто-то сможет быть. Где бы ты ни находилась, хочу, что бы ты знала, что книги и ум – это лишь малая часть тебя, и я... я всегда восхищался тобой. И буду это делать всегда. А пока – до свидания, Гермиона, — коротко поклонившись, Рон отпустил гроб и шагнул назад. Полумна вышла к нему, положила что-то разноцветное возле его цветов и, взяв за руку, отвела его к родным.

Гарри оставался последним, и все напряглись ожидании, когда он вышел к гробу. Часть Рона ожидала взрыва страсти, вспышки накопившегося горя в крике или слезах. Он ждал Гарриного всплеска, но ничего не произошло. Гарри опустел и отделился от остальных, но это не было уединение для размышлений. Он не пытался привлечь внимание или вызвать жалость к себе, чтобы получить ободрение от кого-либо. Просто здесь и сейчас присутствовала лишь оболочка того парня, которого Рон знал до войны и уже не верил в возможности его возврата к прежнему себе. Те времена закончились, и вот что они оставили после себя. Может Гарри исцелится, родители Рона надеялись на это, но сам он так не думал. Слишком много и слишком поздно. Гарри приближался к гробу очень медленно, края его мантии очень драматично взвивались и опадали под сильным ветром. Он подошёл к изголовью гроба и положил полностью распустившуюся, матовую лилию на белую верхушку. Рука осталась на стебле цветка пока он печально смотрел на гроб и желваки перекатывались по его лицу. Две слезы скатились по щекам, и впервые за три дня он заговорил хриплым и почти невнятным голосом:

- Я буду с тобой, любимая. Скоро.

Не сказав больше ни слова и не взглянув ни на кого, Гарри ушёл с кладбища, держа спину прямо и глядя только вперёд. Рон слышал как его мать заплакала громче, словно напоминая отцу, что она не может потерять ещё и его. Рон мог сказать, что Гарри уже потерян, но не стал. Он стоял неподвижно, с тяжестью в груди, глядя как уходит его лучший друг. Его дальнейшие действия Рон мог предсказать не хуже Треллони. Беллатрисса и Малфой всё ещё скрывались. Они сумели сбежать, хотя Грюм и сомневался, что они выжили в Запретном Лесу. Гарри казался полностью заторможенным и погружённым в себя, но Рон знал, что он только ждёт подтверждения – живы или мертвы Малфой и Беллатрисса. Если бы предъявили точные доказательства их смерти, Гарри похоронили бы сегодня вместе с Гермионой. Но поскольку Гарри верил в обратное, он будет жить. Столько, сколько нужно.

Рону вдруг почудилось, что кто-то дотронулся до его руки. Показалось, а ведь он испугался, что это вдруг появившиеся из ниоткуда родители Гермионы. Что бы он им сказал в этих обстоятельствах. Что Гарри — жених их дочери, но после её смерти настолько не в себе, что даже пару слов не сможет им сказать? И был бы смысл в его словах? И утешило бы их то, что жених скоро уйдёт вслед за невестой? Он сомневался, что вообще смог бы сказать хоть что-то вразумительное.



Все Уизли, включая Рона, после похорон отправились в Нору. Сам он ещё не съехал с площади Гримо – возможно и не будет. Он чувствовал необходимость быть около Гарри настолько долго, насколько сможет. Он не будет вмешиваться – нет смысла, но он будет рядом, если будет нужен другу, или если случится чудо, и тот изменится. Рон сидел на кушетке пока все вокруг кружили и говорили об ушедшей или о том, каким мир должен быть теперь. Он не слишком обращал внимание на разговор людей, бывших когда-то его одноклассниками, и говоривших с Невиллом и Джинни о Гермионе в школе и о последнем сражении, каждый со своей страшной историей. Отсутствовал Симус Финнеган – он не пережил бой, как и Лаванда Браун – она погибла в числе первых: Рон вспомнил, что видел её тело на земле в самой гуще боя. Погибли обе сёстры Патил, Сьюзан Боунс, Чо Чанг и её подруга Мариэтта Эджкомб. Рон услышал, что Чо была великолепна, и лишь чуть не дотянула до финала. Слизеринец Блейз Забини, что удивительно, сражался на их стороне, но пал от руки Драко Малфоя ещё до того, как Рон добрался до этого мерзкого ублюдка.

Драко сидел в камере Аврората до суда, и Рон задавался вопросом, что может стоило просто прибить его на месте. Это его отец убил Гермиону. Потом думал, что Гермиона обязательно сказала бы, что нельзя переносить чувства к одному человеку на другого. Иначе Сириуса можно обвинить в сумасшествии Долгопупсов или смерти иных жертв Лестрейндж. Или через Нарциссу во всех деяниях Малфоев. Поэтому не стоило ненавидеть Драко за его отца, но это не значило, что он бросил ненавидеть самого Драко. У Драко имелся собственный список злодеяний, но у Рона отсутствовали доказательства, что он заслуживает смерти. Но Азкабан, несомненно, будет его ближайшим будущим.

Общался Рон только с Луной, хотя всё общение заключалось в том, что они просто сидели вместе на кушетке. Иногда она говорила. О странных существах, описываемых ею и её отцом в Придире, о каких-то странных событиях в истории, в реальность которых Рон не верил, о чём угодно, кроме войны, смерти Гермионы и состоянии Гарри. А он сидел и слушал её мягкий, мечтательный голос, который умиротворял и успокаивал его. Она приносила блюдо с едой и скармливала ему по кусочку, ибо сам он не слишком верил в то, что съест хоть что-то. Это казалось бессмысленным, живот слишком сводило, чтобы есть. Гермионы больше нет, и у Гарри аппетита нет – почему он должен есть? Это было по-дурацки, нелогично, но логичной была среди них Гермиона, так? Он ел, когда его кормили, и ощущал облегчение матери, знавшей, что он сегодня поел. Кажется, именно отсутствие аппетита испугало её больше, чем остальные его странности позже — неизменно отменный аппетит присутствовал всю его предыдущую жизнь. Рон ведь никогда не пропускал приём пищи и никогда не ел по чуть-чуть, поэтому отсутствие интереса к еде выглядело слишком необычным.

Когда стемнело Рон сказал, что возвращается, чтобы быть рядом с Гарри. Не собираясь комментировать изумлённые взгляды со стороны членов семьи, он направился камином на Гримо. Полумна отправилась домой раньше, поэтому он в одиночку навестил уединение своего лучшего друга. Присутствие там Ремуса не меняло сути – тот оказался не способен извлечь Гарри из скорлупы. Будучи очень хорошим человеком по мнению Рона, он не собирался оставлять Гарри одного надолго, хотя все его усилия пропадали впустую. Они не могут спасти Гарри, они могут только ждать. Возможно это жестоко, а может та его часть, что отвечала за сострадание, уже давно мертва. Но, считая, что знает Гарри, он хоть немного, но мог представить, что тот должен ощущать. Рон знал Гермиону так же долго. Может не так хорошо, как Гарри, но всё равно значительно лучше, чем остальные. Кроме Гарри, Рон являлся самой близкой ей личностью. Да, у них оставались проблемы в общении, и они конфликтовали слишком часто, чем большинство достаточно близких людей, но в конце концов они оставались лучшими друзьями. С уходом Гермионы ощущение потери пронзало его когда он просыпался и с каждым следующим вздохом. Может он ощущал всё и слабее Гарри, но если он ощущал, что смерть всего лишь отложена на время, то без сомнения Гарри чувствовал это тоже.

На Гримо его встретили тишина и темнота. Единственным светлым пятном оставалось пламя очага в камине гостиной. Было не слишком поздно, но он знал, что Гарри уже ушёл в свою комнату. Комнату, которую он ещё недавно делил с Гермионой. То, что окружить себя её вещами — это плохая идея, которая приведёт только к ухудшению его состояния, стало очередной чужой мыслью, противоречивый клубок которых постоянно крутился где-то на краю его сознания. Но потом пришла собственная мысль о бессмысленности попытки высказать её Гарри. Дом казался пустым, но пока он шёл всплыли воспоминания о временах, когда он наполнялся жизнью и уютом. Сейчас всё ощущалось таким же, как после смерти Сириуса, когда дом явно скучал по его счастливому присутствию в своих стенах, каждая комната хранила свои воспоминания о нём, а стены – его тайны и скрытый смех. Поскольку дом оставался штаб-квартирой ордена, Гарри пришлось вернуться в него и терпеть эту пытку памятью. С течением времени и с помощью близнецов, Рона и Гермионы, он даже смог опять смеяться здесь. Рон тогда надеялся, что никогда больше не будет кошмаров на Гримо и тех мрачных дней, когда Гарри не мог выдавить из себя даже намёк на улыбку. Но они вернулись с лихвой, и хотя после смерти Сириуса Гарри избегал Гримо, теперь он этого делать не будет. Он верил, что Гарри сам загонит себя в нору их общей с Гермионой спальни и будет там погружаться в пучину безумия, безнадёжности и депрессии, которые всегда держались стаей всего лишь в двух шагах позади него и ожидали только команды "Фас!"

Рон смотрел на диван, глаза щипало глядя туда, где она сидела последний раз на его памяти. Если честно", — сказала она тогда, её голос шелестел у него в голове, — "эта игра – сплошное варварство. Я предпочитаю маггловскую версию, и до сих пор содрогаюсь, когда вижу разрушение фигур противника". Рон всхлипнул, дёрнув головой, и повернулся уходить, но встал как вкопаный. Он мог поклясться, что видит Гермиону, сидящую в кресле на коленях у Гарри, спина прижата к его груди. Гарри положил подбородок на её плечо, она прислонилась щекой к его лбу и читала книгу у себя на коленях. "Я люблю тебя", — сказал Гарри. Мягкая улыбка скользнула по её губам, она оторвалась от книги и взглянула на него: "Я знаю". Довольная ухмылка Гарри продолжила диалог. Громкое "Хватит!" Рона прошлось наждаком по пересохшему горлу.

- Рон, не играй с этим. Это же старинная вещь! Ты же разобьёшь её! - Он услышал её раздраженный вздох, - смотри, что ты наделал. Ты же знаешь, что это нельзя починить через Репаро!
Потом он робко извинялся, закатив глаза глаза про себя.
- Ладно, всё нормально, вряд ли нам эта штука понадобится. Но будь, пожалуйста, впредь осторожен, хорошо?

- Да, Гермиона, — ответил он тогда, вздохнув страдальчески, как он всегда делал при разговорах с ней.

Рон закрыл уши, желая забыть хоть на миг как звучал её голос. Он не хотел больше думать. Ему нужно поспать. Во сне он не чувствовал, не думал и не помнил потому, что у него был неистощимый запас зелья сна без сновидений. Гермиона обязательно сказала бы: "Ты не должен бежать от этого, Рон. Ты же гриффиндорец. Борись с этим лицом к лицу! Я буду рядом и помогу тебе!" Но её не будет. Она ушла. Больше не будет она держать его за руку или искать рецепт лечения в книге для него. Больше она не поможет ему.

— Потому, что она мертва! — сказал он громко дрожащим и безумным голосом. Может, оставшись в доме, он будет видеть и слышать её везде и всегда? А у Гарри — то же самое? Если да, то он, наверное, уже мёртв в своей комнате. Острая боль в сердце и ненависть к себе возникли просто за мысль о том, что Гарри прикончил сам себя.

Рон оставил гостиную в надежде, что голоса также останутся в ней. К несчастью он сразу же почти наткнулся на неё, стоящую, уперев руки в бока, и хмуро разглядывающую группу пьяных мальчишек. Гарри опирался на плечо Рона и глупо улыбался ей. Рон же сам держался за стену, таким образом создавая опору и для Гарри. Позади них близнецы размахивали бутылками с огневиски и страшно фальшивя пели что-то дурацкое с растянутыми до ушей улыбками на покрасневших лицах.

- Ну и что вы удумали?" — спрашивала она, покачав головой под одновременный постукивание подошвой туфли на правой ноге. "Вы вообще хоть чем-то думали, как опасно просто находиться снаружи? Пьяными вас могли просто застать врасплох!" — восклицала она, сверкая расширившимися глазами. Щёки её покраснели от гнева и прищурив глаза, как будто прицелившись, она продолжила: "Вас могли на раз вырубить простейшим отключающим заклятьем. И что тогда? Все вы четверо оказались бы в плену или даже погибли!" — уже орала она, надвигаясь. "Вы даже маленькой записки не оставили! Мы тут головы сломали – что случилось и куда же вы делись! Или.. ФРЕД, ДЖОРДЖ, НЕМЕДЛЕННО УБЕРИТЕ ВСЁ ЭТО!" — грохнуло, и она вздрогнула, а потом потёрла пальцами переносицу. "Ладно, оставьте это, ребята. Это же стекло, порежетесь... Ну что я вам говорила!" Она вздохнула и повернулась к лестнице наверх. "Ложитесь спать. Утром поговорим". Потом топнула ногой: "Ещё один смешок, Рональд, и я вышибу смешинки из тебя ступефаем. И, Гарри, это не смешно", — она смягчила голос. "Что же мне делать с тобой, Гарри Поттер?" — удивляется она, демонстрируя усталые поникшие плечи, но на губах едва заметная улыбка.

"Забери меня в комнату и ограбь меня", — произнёс он заплетающимся языком. "Я чис-ик-чста-ик-чстосрдечно признаюсь во всём!". Он расплылся в улыбке и, оторвавшись от Рона и заплетая ногу за ногу, подошел, обнял свою девушку и смачно поцеловал её в шею. "Ты (ик) прекрасна в гневе, любимая".

Рон закрыл глаза и двинулся на кухню. Ему определённо надо выпить чего-то покрепче. Попробовать залить горе? Нет! Гермионе там на небесах ну очень не понравится, если он станет пьяницей. Раздражённый, он протопал на кухню и склонился у холодильника, выискивая какое-нибудь питьё. Обнаружил тыквенный сок, несколько бутылок сливочного пива, большой кувшин морса из смеси фруктов, называющейся Гермионой "Холодным Адом". Вздохнув, он хлопнул дверкой и пошел к буфету поискать чайных пакетиков. Он наполнил водой пустой серебряный чайник, грохнул его на плиту и включил нагрев на полную. Потом опёрся спиной о стойку, пока вскипала вода, ладонями обхватив край столешницы так, что пальцы побелели. Челюсть сжалась, когда он снова увидел её, сидящую за столом и слегка постукивающую пером — она читала что-то и делала заметки на куске пергамента.
- Торт будем есть после обеда, Рональд, — прозвучал её голос, хотя она даже повернула головы к холодильнику.

- Ну, Миона, ну хоть кусочек, — застонал он, с надеждой глядя на неё.

Она отрицательно качнула головой: "Торт испечён специально как послеобеденный дессерт. Ты испортишь себе аппетит, а ведь твоя мама приготовила восхитительную запеканку".

- Ещё же целый час ждать", — захныкал он, нахохлившись в унынии. "О! Я и тебе дам куснуть", — предложил он.

Она фыркнула, закатывая глаза: "Вали от холодильника".

"Да ладно, ты же тоже хочешь кусочек. Ты не скажешь и я не скажу. Я поделюсь. Напополам. Мама наверняка решит, что это близнецы", — сказал он озорным тоном, не спуская глаз с вожделенного торта.

Она оторвалась от чтения и прищурилась, глядя на него: "Рон, это настоящее злодейство".

"Дык, они же так и не понесли наказания за свою последнюю шуточку. Ты чё, не помнишь, как долго пришлось вытаскивать навоз из твоих волос?" — напомнил он, почувствовав слабину.

"Три часа", — ответила та раздосадовано.

"И этот торт смотрится так вкусненько, Мион. Двухслойный, с шоколадной глазурью и с начинкой из клубничного желе. Мой любимый", — добавил он. Рот наполнился слюной при воспоминании, а пальцы вцепились сильнее в край столешницы, когда он сглотнул через боль в горле, вспоминая этот вечер.

"Тыквенный пирог – вот мой любимый десерт", — проинформировала она, а потом улыбнулась. "Но и от шоколадного торта по случаю я не откажусь". А потом пожала плечами: "Ладно, ладно, но только мааааленький кусочек, и мы никому не расскажем!", — сказала она предупреждающим тоном.

"Замётано", — согласился он, нагнувшись, чтобы вытащить торт.

Чайник пронзительно засвистел, и Рон, всхлипнув, повернулся и налил кипяток в чашку. Окунув пакетик несколько раз, он отнёс чашку на стол и вернулся к холодильнику взять сливки. Присев за стол, он вынул пакетик из чашки, долил сливок пока чай не стал светло-коричневым, положил две чайные ложки песку из сахарницы и размешал. Вздохнул, глядя на горячий чай, и закрыл глаза. "Надо держать себя в руках, иначе сойду с ума сам. Может хороший сон поможет. Наверное, это всё из-за похорон. Я слишком сильно ощущаю её отсутствие. Придётся привыкать. Надо жить дальше, и боль притупится. По крайней мере до ухода Гарри, а там посмотрим. Но когда это случится... Если!" — напомнил он себе. "Нельзя так мрачно. Гарри может совладать. Если Гарри умрёт, клянусь никогда не приходить на Гримо". Слишком много воспоминаний, связанных с этим домом, и слишком много теней и кошмаров, готовых поглотить его.

Рон пил чай быстро, безразлично ощущая обжигающий нёбо и язык жар. Надо чем-то заняться, например попить и идти спать. Попытавшись вспомнить, где его зелье сна без сновидений, понял, что, возможно, он его вообще забыл. Вроде бы он обитал в Хогвартсе несколько последних дней. Мог он оставить зелье там? Покончив с чаем он обшарил карманы и нашёл флакон в кармане штанов. Хорошо, а то его бы не хватило бы на всю ночь без этой штуки. Почти у всех оказались похожие проблемы. Близнецы заливали горе огневиски. Они поминали своего лучшего друга Ли Джордана, погибшего в нескольких шагах от них, своих подруг Алисию и Анжелу, Оливера Вуда, Хагрида, всегда строгую и ответственную директрису Минерву МакГоннагал. И конечно Гермиону, хоть она и любила покомандовать, но всегда оставалась для них любимой сестрёнкой. Он знал, что Невилл тоже пьёт зелье сна без сновидений, это он сказал Рону об этом и принёс его ещё в Хогвартсе.

Невилл также сказал ему, что у Гарри кошмары хуже тех, которые он испытывал, когда Волан-де-морт мучил его видениями во время учёбы. Можно слышать, как его крики из библиотеки отдавались эхом по замку. Ремус попытался было разбудить его разок, но получил оглушалкой в грудь, отлетел и опрокинул стеллаж с книгами, который развалил ещё один. Вместо извинений Гарри поставил шкафы на место и принялся ставить книги туда, откуда они выпали. Рон объяснил недоумевающему Невиллу:

— Потому, что Гермиона ненавидела, когда так обращались с книгами.

Прояснивши всё для себя, Невилл дал ему ещё несколько флаконов зелья сна без сновидений, сказав:

— Я тоже вижу Гермиону в снах чаще всех. Это одновременно утешает и ужасает. Я постоянно что-то взрываю, а она успокаивает, что однажды у меня обязательно получится правильно, — Невилл ушёл в слезах с поникшим видом.

Рон чувствовал, как будто старается что-то сломать, но не может потому, что Гермиона говорит ему: "Разрушением вещей ты не решает проблем, Рон, а просто создаешь хлам и мусор. Но ты же сам ненавидишь убираться!". Поэтому он поставил чашку в мойку и покинул кухню, потирая лицо ладонями. Поднявшись наверх он помедлил, пока не убедился, что не слышит голосов Гарри и Гермионы, как в те ночи, когда он застревал без сна, слушая, как они наслаждаются друг другом. Однажды он, подумав, что избавлен от невольного подслушивания и что они скорее всего спят, собрался было прошмыгнуть к приготовленному вечером мамой сливочному пирогу. Но ошибся и смог их услышать, и, казалось, звуки из их комнаты эхом отдаются по всему дому. Он предполагал, что они специально не накладывают заглушающие чары, чтобы потихоньку и невзначай освежать в памяти всех мужчин в доме, что он не ‘бедный маленький Гарри’, а ‘чёртов счастливчик Гарри’. Сразу захотелось убежать, невзирая на громкий топот, но потом он услышал их голоса, дребезжащие и хриплые, и ноги приросли к полу, потому, что он почти не слышал их разговоров до того – они всегда шептались в присутствии остальных, сохраняя слова своей любви только друг для друга.

"Я хочу, чтобы это не кончалось", — он задыхался, и голос его был хриплым от этого.

"Не закончится. Мы не позволим", — отвечала она полустоном.

"Я просто..." — простонал и он, задыхаясь, перед тем как Рон услышал явное движение, как будто кто-то перекатился по кровати. "Когда в-всё закончится, я не... Я не хочу это потерять. Нас". Гарри выкрикнул ругательство. "Я не могу тебя потерять. Не могу. Не буду".

"Не будешь", — сказала она перед тем, как громко всхлипнуть. "Я навсегда т-твоя, Гарри", — пообещала она и застонала низким голосом. "Гарри", — выдохнула она. "Гарри", — немного громче. "Господи, я люблю тебя. Люблю тебя, Гарри!"

Гарри зарычал, и эхо звука шокировал Рона. "Я хочу тебя навсегда, Гермиона", — сказал он ей низким и охрипшим голосом.

"Навсегда", — повторила она, задыхаясь. Она тихонько засмеялась, и кровать заскрипела под ними, и Рон мог слышать невнятное бормотание Гарри. Разговор закончился, хотя всё остальное между ними оставалось очень далеко от завершения. А Рон рванул к себе в комнату, стараясь вспомнить заглушающее заклинание.

Пока Рон стоял на лестнице, вспоминая ту ночь, он упёрся взглядом в дверь спальни, где теперь остался один только Гарри. Он ненавидел эти ночи, ненавидел, что они наслаждаются и друг другом, и взаимной любовью, а он он застрял в пустой спальне, где никто его не любит. Вспомнив Луну, он подумал, что она может стать стать его девушкой. Не время было думать об этом, и слишком погаными оказались обстоятельства, что свели их вместе, но он всё равно размышлял. У Гарри же теперь никого не осталось, и больше никогда не будет. Рон это просто знал, и тупая боль в груди от этого знания мешала дышать. Он ревновал своих лучших друзей, но глядя назад, всё, что он желает для них – быть счастливыми и быть вместе. Он привык к ним, но, хотя они и уже ощущались единым целым, он всё ещё раздражался по ночам за своё отделённость от той громадной части жизни, что они делили только друг с другом. Теперь всё закончилось, и хотя он знал, что никогда больше не увидит их держащимися за руки, или перешёптывающимися в уголке, или обнимающимися в кресле, ему очень хотелось вернуть это всё. Он снова хотел видеть их вдвоём, улыбающимися и смеющимися над понятным только им. Хотелось, чтобы где угодно, но Гермиона оказалась в безопасности в объятьях Гарри. Потому, что по всем законам должно быть именно так.

Сжав челюсти, Рон забрался выше по лестнице и направился в свою комнату, смахивая слёзы. Открыв дверь толчком, он обнаружил комнату в затхлом и непонятном состоянии. Но пузырёк в кармане обещал мирное ничто после глотка и до самого утра. Будет ли лучше завтра? Всего один день. И много ли перемен он принёс? Вот и Гермиона – один день она была, а на другой — её уже не было. Минуту назад она мужественно сражалась с Люциусом и, казалось, побеждала, и в следующую она после авады лежала на земле. Один день были живы МакГоннагал, Хагрид и остальные, а на следующий они не вернулись из боя. Они были живы, были рядом с друзьями и родными, счастливые и одушевлённые, смеющиеся и готовящиеся.

Влюблённые Алисия и Анжела вместе с Фредом и Джорджем надеялись на будущее. Ли Джордан выпивал в пабе с друзьями, подшучивая над готовящимся сделать предложение Фредом. Хагрид рассказывал Ремусу о новом питомце и своих надеждах, что тот будет обитать в мире без угроз и войны, в мире, где нет Волан-де-морта. А МакГоннагал провела ночь в своём кабинете, беседуя с портретом Дамблдора на стене. Она успела сказать им, что готова к любому исходу, но твёрдо верит, что Гарри победит. Она крепко обняла их всех, сказала, что гордится ими и пообещала увидеться после, чтобы поздравить каждого. Копилки факультетских баллов замерли в ожидании, и она верит, что Гриффиндор будет победителем в следующем году. Но она этого уже не узнает. Так много не вернулось. И всё это за один день.

Рон сел на жёсткую кровать, стряхнул туфли, стянул через голову рубашку и бросил её куда-то не глядя. И сразу же услышал в голове голос Гермионы, что её достала безалаберность мальчишек и их нежелание просто положить вещи на место. Будет ли он всегда теперь слышать её критику? Он угрюмо хохотнул в ночь – лишиться возможности слышать её пугало его едва ли не больше чем мысль о том, чтобы слышать её постоянно. Откинувшись назад на постель головой на сплетённые руки, он слепо уставился на потолок и размышлял – какой теперь будет его жизнь? Что осталось в нём нормального? Трио уже не трио с двумя оставшимися, и пока лишь на мгновение он почувствовал себя единственным живым. Гарри стал далёкой тенью самого себя, просто ходячим инферналом, которых Гермиона называла странным, но звучным словом "зомби". Рон закрыл глаза и тяжело выдохнул. Один день может многое переменить, может завтра и вправду принесёт новизну. Он глотнул зелье и залез под одеяло. Он же может надеяться.

Следующий день и впрямь принёс изменения. Гарри вышел из спальни. Он никому ничего не сказал и проигнорировал попытавшегося завести разговор Ремуса. Вместо этого он нашёл сову в кабинете и отправил с ней записку. Потом он взглянул на Рона с непонятным никому, кроме, наверное, Гермионы выражением и опять скрылся в своей комнате. Он не спустился есть и выходил только в ванную. Ремус отнёс еду к нему, стучался в дверь, но не получил ответа. Попробовал, но не смог преодолеть поставленные ещё Гермионой чары. Смог бы это сделать, пожалуй, лишь кто-то из разрушителей заклинаний, но это было бы уж слишком. Единственным утешением для них оставался редкий скрип половиц, показывающий, что Гарри двигается, ходит, живёт. Рон читал явное облегчение на лице Ремуса, когда тот слышал какой-то звук от Гарри, и ощущал жалость к нему, когда тот ничего не слышал.

На следующей неделе сова принесла письмо Гарри, а Ремус удивлялся — с кем это он общается, меряя пол шагами. Гаррино состояние обсуждалось в Ордене, но теперь, когда угроза Волан-де-морта исчезла, никто не хотел слишком напрягать Гарри при попытке вывести его из депрессии. Несколько действительно близких ему людей пытались его приободрить. Даже Фред и Джордж пытались, хотя им самим было не до веселья. Выглядели они дико с длинными волосами и грязными всклокоченными бородами. Они потеряли своих подруг и лучшего друга, но они всё-таки не умерли внутри. Они хотели удержать Гарри в этой жизни, чтобы замечательный парень, бывший им как брат, вернулся к ним. Мама Рона каждый день приносила еду и улыбалась Гарри, но Гарри продолжал игнорировать всех. Семья Уизли стала ужинать на Гримо, надеясь уговорить Гарри присоединиться к их утешительным голосам и тёплому семейному единству. Понадобилось четыре дня, прежде чем Гарри появился на кухне когда они были там, и он пришёл не за едой.

Он зашёл, и Молли настолько поразилась его виду, что застыла с открытым ртом прямо посреди фразы — она отчитывала Чарли за то, что тот попробовал соус пальцем. Разговор за столом внезапно смолк, но затем Артур прокашлялся и стал рассказывать что-то о своей работе. Гарри не обратил на них никакого внимания, прошёл к холодильнику и достал сливочного пива, казалось это и единственная причина его появления. Он не сразу нашёл желаемое из-за большого количества еды, наготовленной Молли. Рон следил за Гарри, вяло ковыряясь в своей тарелке. Он не принимал участия в разговоре и никогда не отвечал своей матери, когда та предлагала как-то помочь ему или Гарри. Он просто сидел и ждал. Казалось, он теперь всё время ждёт. Чтобы замолчал голос Гермионы в его голове, чтобы не звучал больше внезапно скрип пола из комнаты Гарри, чтобы ушла боль из груди. Он теперь много спал, но каждый день просыпался усталым и вялым. Он не ощущал готовности поговорить с Гарри и знал, что Гарри не готов к разговору с ним. Он даже не знал, будет ли сожалеть, когда Гарри не станет.

Гарри был на полпути из кухни, когда кто-то сказал это слово. Рон не прислушивался и поэтому не знал – кто это сказал, он просто смотрел в свою тарелку. Но кто-то сказал её имя, и он тут же замер и вскинул голову. Все вдруг оцепенели. Лопнула бутылка в руке у Гарри, и весь дом внезапно содрогнулся. Гарри повернул голову и давящим предупреждающим взглядом прошёлся по каждому из сидящих, все отчётливо слышали его тяжелое дыхание, и все сглотнули почти одновременно. Никто больше не издал ни звука. Гарри медленно повернулся и вышел, не обращая внимания, что идёт по осколкам стекла. Молли присела рядом с разбитой бутылкой и заплакала, убирая следы пива и крови. Рон смотрел на дверь и вспоминал навсегда запечатлённые горе и вину в его глазах, на фоне которых вспыхнул гнев к произнесшим её имя.

Хотелось оказаться подальше, и Рон встал со своего места. Чудился лязг в каждом лёгком стуке вилки о тарелку. Он так устал. Приостановившись, он протянул руку, чтобы открыть дверь. И тут мать позвала его:

— Рон? — Он развернулся к ней и увидел, что она плачет на полу, с извиняющимся и горестным видом. Хотел бы он сказать ей, что всё будет хорошо, что это не её вина, что однажды Гарри поблагодарит её, но не получалось:

— Спасибо за обед, — сказал он ей, повернулся и вышел. Это не было ни прощением, ни пониманием, это было ничем. Он ей что-то сказал просто потому, что она ожидала каких-то слов от него, и такая вот неискренняя благодарность – это всё, что он смог.

“Как грубо, Рон! Твоя мама хотела сделать лучше для тебя”, — вновь услышал он голос Гермионы. Разве она не говорила этого раньше? Разве она не просила его быть вежливым и благодарным? Он вздохнул, забираясь по лестнице в свою спальню. Ему надо поспать. Провалиться в мирное ничто. И будет хорошо.

Прошла ещё неделя, когда Гарри замечали только при его выходах в ванную. Первые разы Ремус спешил к нему и пытался уговорить его отвлечься – хотя бы сыграть в шахматы или квиддич в Норе с близнецами. Предлагал поесть или принести чаю. Или разрешить Джинни или Луне навестить его. А может он предпочтёт близнецов? Но Гарри не обращал на него внимания и едва ли глянул на его голос. Рон сидел на диване и читал так настойчиво рекомендованную Гермионой “Историю Хогвартса”. Скучно, долго и однообразно, по его мнению. Но очевидно и другое – Гермиона всегда им говорила: "Ну сколько раз ещё можно повторять? Это есть в “Истории Хогвартса”, разве вы не читали? Совершенно невозможно аппарировать внутри Хогвартса!" Как обычно, она оказалась права. Он никогда не говорил Ремусу, что его попытки бесполезны, потому что бывший профессор чувствовал их необходимость хотя бы для себя самого. Он должен хотя бы попытаться. Приложить усилия. Возможно он знал или понимал, что скоро Гарри уже не будет. Тогда он сможет, хотя бы частично, успокоить себя тем, что он не сдавался и пытался заинтересовать и вытащить Гарри обратно в мир.

В конце двухнедельного пребывания Рона на Гримо Гарри опять спустился во время ужина. Уизли продолжали заходить, но почти не заставали Гарри. Они стучались, безуспешно пытались открыть дверь, иногда даже вели с ним односторонние разговоры в коридоре. Бесполезно. Поэтому все очень удивились, когда он почти слетел по лестнице вниз, в пальто и с палочкой. Все поспешили в прихожую, где он надевал туфли с мрачным выражением на лице. На вопросы куда он идёт и когда вернётся ответов не последовало. Он просто открыл дверь, выбежал и оставил их не у дел. Молли заламывала от горя руки, не зная что сказать или сделать.

— Он ничего с собой не взял, мама. Он вернётся, — сказал ей Чарли.

— А ему что-то нужно? — хриплым от долгого неиспользования голосом спросил Рон.

— Ты можешь говорить не так угрюмо? — вспыхнув, набросился на него Билл, которому явно надоело поведение Рона.

— Нет, — совершенно безразлично ответил Рон. Ответ привёл Билла в чувство:

— Извини, Рон. Я не хотел...

Рон ответил пожатием плеч и, глядя на дверь, из которой вышел Гарри, озвучил вполне банальную для него вещь:

— Он вернётся.

— Откуда ты знаешь? — вскинулся один из близнецов.

— Он же не в себе в последнее время, — тут же добавил другой.

— Гарри покинет этот мир только находясь в своей комнате, там, где он был вдвоём с Гермионой, — Рон попытался сказать это как можно спокойнее, глядя матери в глаза.

Молли не согласилась:

— Он будет в порядке, Рон. И я была бы благодарна, если бы ты не озвучивал иного. Мы все будем в порядке. То, что случилось – печально. Но мы... всё будет хорошо. Просто нужно время. Время и усилия. Ведь правда? — добавила она, повернувшись ко всем остальным.

Ответом ей стало общее молчание. Каждого одолевали свои демоны и болели свои раны от потерь, и, наверное, они пока ещё не могли признать, что некоторые из них не могут быть исцелены, чтобы позволить себе жить с улыбкой дальше. Рон вернулся в гостиную. Он всё ещё не закончил "Историю Хогвартса", но собирался обязательно прочитать. Чувство вины было источником его упорства, но он не собирался ни признавать, ни отрицать этого. Он будет читать, пока слышит в голове её голос. Сколько бы времени это ни заняло.

Гарри вернулся около полуночи в слегка порванной одежде, с пятнами непонятно чьей – своей или чужой — крови на рубашке. Дождавшиеся Уизли засуетились вокруг, желая знать, что он в порядке. Он хромал на правую ногу, тяжело дышал, по искажённому гримасой лицу стекала кровь из раны на щеке. Гарри захлопнул входную дверь за собой и медленнее обычного двинулся к лестнице наверх, мельком взглянув на собравшихся в гостиной.

Рон с досадой смотрел, как мама метнулась к нему, и не стал останавливать её.

— Гарри, — с расстроенно воскликнула она. — Ч-что случилось? Где ты был? Тебе нужен целитель? — и ещё до того, как он смог ответить, она развернулась к остальным: — Фред, Джордж, отправляйтесь камином в Хогвартс и пригласите мадам Помфри.

Гарри отрицательно покачал головой и начал подниматься по лестнице.

— Гарри! — её голос стал заметно сердитее. — Не уходи от меня. Ты ранен. Тебе... Пожалуйста, Гарри. Позволь нам позаботиться о тебе.

Он глянул на неё стекляными глазами и отвернулся, продолжив свой путь наверх.

— Чёрт побери, Гарри! Гермиона не единственная, кто любил тебя. Она не вся твоя семья. Разве ты не видишь этого? — разразилась рыданиями Молли.

Гарри резко развернулся, лицо окаменело, а глаза превратились в ледышки. Дом задрожал, треснули перила, портреты попадали со стен, а люстра, висевшая в фойе, упала прямо на пол и разлетелась на куски.

— Она не хотела тебя расстраивать, — крикнул ему Рон из гостиной, он впервые за долгое время обратился к Гарри. — Она просто хочет, чтобы вернулся прежний ты, — сказал он со вздохом, даже не моргнув глазом на содрогающийся от гнева дом вокруг него. Он сейчас вообще мало на что реагировал, бредя по жизни бесцельно и неторопливо. — Ты же знаешь – ты как сын для неё, — добавил он тихо. Дом успокаивался, а Рон смотрел на тяжело дышащего Гарри. Тот не извинился и не выглядел расстроенным. Он просто глянул на Молли и скрылся в своей комнате, как всегда.

О том, что Люциус Малфой найден убитым, Рон прочитал на следующий день. Тело лежало на поле боя у Хогвартса. Очевидно, не зная всей подоплёки и подробностей последнего сражения, в газете написали, что руку он потерял непосредственно в процессе умерщвления. Согласно Ежедневному Пророку его тело было выгнуто, с явными следами неоднократного применения пыточного заклятья, а лицо выражало ужас и боль. Убили же его "Авада Кедаврой". Рон не испытывал к нему никакого сочувствия, и не сомневался, что Гарри сражался без всякой жалости и других ограничений против злобной сволочи, участвовавшей в убийстве Гермионы. Стало очевидным, что приходящая Гарри почта сообщала, где видели Люциуса и Беллатриссу или где они могут скрываться. Прочитав газету Ремус только выругался сквозь зубы, но даже не стал пытаться добраться до Гарри, чтобы выяснить. Он, естественно, даже не подумал сообщать в министерство, что мальчик-который-спас-их-всех хладнокровно убил Малфоя. Он отхлебнул чаю, хмыкнул в качестве комментария и сложил газету.

Молли игнорировать случившееся не стала. Она появилась в обед с покрасневшим лицом и Ежедневным Пророком в руках.

— Вы это видели? — напала она на Ремуса, когда тот помешивал суп в кастрюле на плите.

— Конечно, — спокойно ответил тот.

— И? — потребовала она, потемнев как грозовая туча.

— И – что, Молли? Хочешь, чтобы я сказал ему, какой он плохой? Что нельзя убивать? — Он прислонился к стойке. Рон наблюдал сцену из-за стола, где читал изрядно потрёпанную книгу. — Я не в силах. Сам бы сделал то же самое. Я убил Червехвоста в ту же секунду, как я его увидел. И я убил бы его ещё раз, даже если бы я его встретил на улице, а не в бою, — он спокойно глядел ей в глаза. — Думаешь, легко было с Питером? Думаешь, я жалел его, когда он хныкал и умолял оставить его в живых? Думаешь я сожалею? Хоть каплю? Или что я хоть на миг подумал связать его и позволить ему гнить в Азкабане за его грехи? Даже когда он был безоружен и свернулся клубком? ... Все мы грешны, Молли. У каждого своя месть и свои кошмары по ночам. Я не думаю, что Гарри поступает правильно, но и назвать его неправым я не могу. И... И мы не в силах остановить его, даже если захотим.

Нараставшее по мере произнесения монолога напряжение вдруг растаяло, когда он услышал скрип из комнаты Гарри.

Молли вся поникла и заговорила осипшим голосом:

— Он совсем уже не ТОТ Гарри, которого я знала? Он никогда не будет ПРЕЖНИМ Гарри. Никогда... Я чувствую, что скоро его потеряю, да? — она зарыдала, закрыв лицо руками. Потом мама обернулась к нему, стёрла с лица слёзы и печально вгляделась в него. — Но ведь ты, Рон, не покинешь нас, правда?

“Не знаю,” — не стал произносить вслух свой ответ Рон, после паузы встал и, не глядя ни на кого, вышел из кухни. Он вправду не знал ответа на вопрос. Он возненавидел ощущение вялости и тупости, в которое он, казалось, был закутан. Ведь тяжёлые мысли никуда не девались, ворочались и постоянно давили и давили. Он думал о том, что же Гарри делает в своей комнате? Дышит ли ещё? Думает о ней? Слышит её голос? Читает “Историю Хогвартса”? Рон заходил в кабинет и писал Луне время от времени, тщась передать, как одиноко вокруг него. Но ещё больше он не писал, а тихо говорил, не заботясь рядом она или нет. Он говорил ей о Гарри и о том, что они не разговаривают с момента, как это случилось. Как непросто увидеть Гарри, не говоря о том, чтобы спросить как он. Он говорил, что иногда слышит Гермиону у себя в голове, но пока больше не видел её с того вечера, когда вернулся на Гримо. Он не видел её в каждом углу дома, вновь переживая воспоминания, и это печалило его. Полумна же в ответных письмах всегда постоянно делилась как странными истинами, например что наши видения — это духи звездочаек, так и вполне обычными советами, что стоит, например, попробовать недавно сделанный его мамой мягкий домашний сыр. Так или иначе, это слегка подбадривало его.

На третью неделю Полумна появилась во время ужина. Она пришла через камин, своим присоединением к компании удивив почти всех, кроме Рона — он с трудом изображал какие-то чувства вообще. Обычно он просто сидел со спокойным и неестественно бледным лицом. Мама говорила, что надо бы укоротить ему волосы, когда шум из камина привлёк их внимание. Лавгуд вошла с видом, что это обычное каждодневное дело, но, заметив Рона, сразу переключилась на него. Стул рядом с ним оставляли всегда свободным — для Гарри, — по крайней мере мама так заявляла -, и девушка мигом уселась на него.

— Привет, – сказала она всем. Выслушав удивлённо-приветственное бормотание, она улыбнулась Рону. — Тебе надо добавить картошки, — сказала она, протянула руку к миске и плюхнула большой ком пюре ему в тарелку, а потом добавила ломоть окорока. — Скоро от тебя только кожа и кости останутся, и как ты тогда будешь играть вратаря в Пушках Педдл? Теперь ешь, потом я хочу сыграть в шахматы, а затем ты мне почитаешь главу из “Истории Хогвартса”. Договорились? – спросила она с милой улыбкой.

Рон вгляделся в неё и ощутил, как слегка отступили от него вялость и неудобство. Он смутно слышал, как мама начала оправдываться за него. Всем казалось, что он быстро выдыхается, потому что он рано ложился и поздно просыпался. Он почти не разговаривал, не играл в шахматы и ел едва ли больше минимума для поддержания жизни. Должно быть он удивил всю семью, когда ответил: “Договорились”. Вернувшись к еде он подумал, что возможно, только возможно, он попробует съесть немного больше обычного. И даже даст шанс десерту.

После случившегося Полумна осталась. Она не покинула его, и когда его мама начала намекать, что уже поздно, и когда братья тоже отправились домой. Казалось, она совсем не поняла, когда Молли сказала, что и сама собирается уходить. Она осталась с Роном, упомянув странную причину пока он вслух читал “Историю Хогвартса”: “Я здесь как - то видела пупанцев”, — и ткнула в книгу на картинку с сидящей статуей. Он не спросил, кто такой "пупанец", только улыбнулся краешком губ и продолжил читать. Она вытащила его с дивана, когда он начал зевать, и они побрели в свою комнату. Рон притормозил около комнаты Гарри, стараясь услышать какой-нибудь шум, доказывающий, что Гарри ещё жив. Он услышал шорох того, как Гарри переворачивался на кровати, и почувствовал, что и сам он слегка расслабился. Он не готов к его уходу прямо сейчас. Блондинка спала, обвив его руками и уткнувшись лицом ему в спину, так же как в тот первый раз, после последней битвы. Она позволила ему выпить зелье сна без сновидений, предупредив, что это только пока, ненадолго. Он не ответил и накрыл её руку своей, прижав к животу, и ощущая почти незаметную удовлетворённость от того, что он больше не один. Хорошо быть рядом с тем, кто может обнять и утешить. Ощущал ли Гарри то же самое, когда была жива Гермиона? А ведь это, наверное, лишь малая часть чувств Гарри. И Рон уверился, что его лучший друг сейчас разваливается на куски, лёжа в своей постели в полном одиночестве.

В середине четвертой неделе, во время ужина, Гарри спустился из своей комнаты. Он остановился у кухонной двери, оглядел их, в то время как они все уставились на него. До его прихода все смеялись над историей, недавно случившейся в магазине Фреда и Джорджа. Молли стала подниматься из-за стола, одновременно предлагая присоединиться к трапезе. Он ничего не ответил, но отказался, мотнув головой, всё-таки признавая её усилия. Молли помедлила и села, признавая поражение. Гарри повернулся и посмотрел на Рона, тому стало ясно — Гарри нашёл Беллатриссу. Рон не мог ничего сказать вслух, зная, что остальные немедленно вскочат со своих мест, чтобы остановить его или помочь ему, так что он просто кивнул. Гарри кивнул в ответ, поблагодарив. Как будто он беспокоился о том, что Рон может подумать о нём, или что Рон не согласился и будет считать его монстром или кем-то похуже. Затем Гарри ушел, захлопнув за собой дверь с громким щелчком.

Мать повернулась к Рону в то же мгновение, как Гарри вышел:

— Что такое? Куда он?

— Закончить дела, — ответил Рон, гоняя овощи по тарелке. Теперь он мог съесть немного больше, но горох никогда не входил в список его любимых блюд.

— Закончить свои... — она запнулась, и лицо её побледнело. — Он пошёл за Лестрейндж! Один! — закричала она, бросила салфетку на стол и поспешила за ним.

— Он уже ушел. Аппарировал, — безразличным тоном сказал Рон.

— Почему ты промолчал? — спросила она, обернувшись и глядя на него. — Ты мог бы предупредить нас до того, как он вышел из дома! Ты мог бы его остановить! – она уже орала, и её лицо быстро покраснело.

— Молли, это не вина Рона, – постарался успокоить её отец.

— Перестань, — крикнула она отцу, махнув рукой, чтобы он бросил оправдываться, а потом переключилась на Рона. — Ты отвечаешь за него. Он твой лучший друг. Все это время ты находился здесь, и ты даже не пытался поговорить с ним. Ты не пытался вытащить его из этого состояния, позволив ему падать все глубже и глубже. Ты ведь просто ждешь, не так ли? Ждешь пока он умрёт? — запричитала она, сердито вытирая слезы.

— Мама! — раздался нестройный хор потрясённых голосов остальных её сыновей.

— Да, — чуть погодя признался Рон, спокойно глядя ей в глаза.

— Что!? — в ином месте и в иное время Рон сполна бы насладился редким зрелищем ошеломлённых близнецов, но теперь он просто продолжил:

— Я не разговаривал с ним. Я не пытался заставить его почувствовать себя лучше. Я не предлагал ему еды и не пытался уговорить его поиграть в шахматы. Я жду, когда он умрёт.

— Как ты мог!? Ты же его друг, — не хотела сдаваться мать.

Рон продолжал смотреть на неё, не обращая внимания на выражение лиц остальных. Все, кроме Луны, были слишком ошеломлены его словами.

— Я поступаю так, именно потому, что он мой лучший друг.

— Но это же бессмысленно! Ты должен ему сказать, что когда-нибудь боль пройдёт. Надо ему напомнить, что у него до сих пор есть ты. Что есть мы. Ты должен помочь ему, Рональд, — раскритиковала она его.

Рон медленно поднялся со своего места, намереваясь уйти в свою комнату. Там пусто и темно, и нет ничего. Может, Полумна пойдёт за ним, хотелось бы побыть с ней ещё немного.

— Нет! — Молли бросилась к двери, чтобы помешать ему. — Ты не уйдёшь! Ты не можешь просто пойти спать. Я не позволю тебе избежать объяснений. Ты скажешь мне, почему! Почему позволяешь ему умирать? Почему ты сдался? Почему? — она уже кричала, лицо покраснело, глаза налились кровью.

— Уйди, — сказал он ей глухим голосом.

— Не смей говорить со мной таким образом! — взвилась мама. — Я же твоя мать.

Рон скрипнул зубами, впервые ощутив гнев. Как давно он не чувствовал ничего, кроме одиночества и отчаяния.

— Пожалуйста, отойди — попросил он ее.

— Нет, — ответила она со слезами.

Рон хлопнул рукой о стену, и все подпрыгнули.

— Уйди! — крикнул он ей в лицо.

— Нет!!! — крик в ответ.

Рон оступился назад, тяжело дыша, и ощущая текущие из глаз слезы.

— Ты не понимаешь, — сказал он ей, пытаясь заглушить только что глубоко похороненные эмоции.

— Тогда объясни мне, — сказала ему мать, шагнув вперед, — расскажи мне — чего я не понимаю?