Странник. История первая.

Швея.
Сонный, пыльный город возвышался над выложенным камнями путем, извивавшимся между домами, устилавшим улицы и скверы, но при этом являвшимся единым целым – непрерывной дорогой. В нем не было ни одного тупика, все направления пересекались или соединялись между собой, образуя сложные переходы. Поговаривали, что в этом замкнутом кругу из гравия и луж нельзя заблудиться, так как рано или поздно вернешься туда, откуда пришел. Эти слухи являлись ничем большим, как ложным предположением - правда была такова, что бродить кругами по зловещим, окутанным тенью, улочкам можно было хоть всю вечность. Возведенное людьми место, своим видом напоминавшее огромный, попавший в сумрачную пелену, улей, было настолько старо, что призраки прошлого неустанно бродили в каменном лабиринте, возвышавшемся над землей. Даже самый древний житель не мог сказать, сколько же лет оно существовало. Да и, если говорить напрямую, данное порождение человеческих умов и труда вовсе не являлось городом, а скорее огромной по своим размерам и сложно устроенной деревней. Уже несколько тысячелетий эта мрачная обитель давала пристанище всему живому и находившемуся по ту сторону существования. Имя этому месту было дано одновременно простодушное и крайне определенное – его называли Городом. Несмелые бледные лучи солнца, только-только восставшего от ночного сна, ложились на крыши, как густой мед на блюдце, топя в своем всеобъемлющем свете холодные каменные дома. Гордая тень с остервенением до последнего пленила поселение в бархатной тьме и, признав, наконец, приход светлого времени суток, отправилась на покой, уютно свернувшись под мостами, на чердаках и в подвалах – в любом месте, куда солнце не заглядывало ни при каких обстоятельствах. Почерневшая от старости и сырости черепица будто поглощала солнечный свет, но тем не менее все новые и новые солнечные зайчики перепрыгивали с окна на окно, скользили по горшкам на витрине лавки с глиняными изделиями и стремились ослепить первых прохожих, сонно передвигающих ногами по торговому кварталу. По вымощенной отполированными тысячами ног камнями улице разливалась солнечная река, спускаясь по ступенькам и склонам города к самим воротам, которые представляли собой все так же каменную ограду, соединяющуюся в единую стену с крайними домами и образуя почти ровный круг. Самой заметной их частью была арка, разукрашенная узорами в готическом стиле. Гостей встречали уродливые горгульи, всегда готовые расправить свои крылья навстречу врагу. Если бы представилась возможность описать этот город одним словом, это слово было бы «химерный». Здешняя архитектура поражала своим обилием разнообразных монстров – они присутствовали в орнаменте, в украшениях, в статуях и во всем, к чему прикоснулась рука строителя. Этот город буквально был построен на поверьях и легендах. Самым оккультным местом среди горожан считалась центральная улица, парадоксально пустующая и заполненная брошенными полуразвалившимися домами и сооружениями, единственными жителями которой были бродячие животные и птицы. Строгий и старый город, чьим дыханием был завывающий ветер, разносящий пыль и поднимающий из-под ног песок, медленно просыпался. Имея достаточное воображение, можно было представить раскатистый густой гул, издаваемый разминающим свои населенные части тела каменным гигантом. Башни, конечно же, хрустели бы затекшими костяшками, а религиозные сооружения, являвшиеся чем-то средним между церквушками и храмами, пыхтели бы от натуги. В этом городе поразительно гармонично уживались рядом несовместимые вещи – угнетающие и нагоняющие преисполненный уважения испуг старинные дома и теплые простодушные магазинчики. Это соседство само собой воплощало вечную борьбу человечества со своими старыми, как сам мир, страхами.
Тем временем солнце неумолимо поднималось все выше над противно поскрипывающими флюгерами. Постепенно весь город утоп, словно под огромной волной, в шуме, характерном только для живых. Высоко над крышами домов и в каждом жилом уголке из минуты в минуту все громче и отчетливее слышались гомон людей, звон, стук и прочие производные звуки человеческого труда. По влажным сырым камням отбивали ритм лошадиные копыта и стук колес, неразличимый человеческим ухом топот ног жителей города отбивался от стен, будто сердцебиение. Словно неслышимая никем в этом мире музыка, схожая с терзаемой неумелым музыкантом скрипкой, все громче становилось естество жизни. Торговый квартал, являвшийся единственным местом, где осуществлялись покупки и предшествующие им продажи, сосредоточивший торговля абсолютно всех областей, разделенную на сбившиеся в кучки лавки и магазины, объединенные своей специализацией, был богатейшим на запахи местом. Запах, источаемый холодным камнем и устаревшим, укоренившимся в воздухе страхом, смешался с идущим от свежей выпечки, с раздражающими нос пряно-острыми специями, с несравнимым ни с чем духом колбас и копчений. Из угла в угол метался аромат цветущих деревьев, которые, как некоторого рода реликвия, рассаживались в самых людных местах и парках, а иногда торчали из земли в самом неподходящем месте. Квартал пестрел радужной палитрой днем, еще ночью казавшийся мрачным и черно-белым. Яркие пятна разодетых людей превращали его в стихийное цветовое бедствие, поражающее глаз своим разнообразием. Люди двигались хаотично, сталкиваясь друг с другом или умело лавируя в потоке себе подобных, то и дело вспыхивали ссоры и перебранки, или же наоборот – неожиданная встреча развязывала дружественную беседу. Темными мутными пятнами среди живого столпотворения выделялись огромные лужи – дожди были частыми гостями в здешних местах. Целые цепочки образовывались вокруг них и стоящие в начале очереди неуклюже перепрыгивали их, обходили на цыпочках по мизерным участкам суши, упорно продвигаясь в нужном направлении. Квартал кипел, бурлил и захлебывался в повседневной активности человеческой жизни.
Из домов, вприпрыжку или сонно волочась, словно гонимые, появлялись на свет дети и сбивались в стада, устремляясь к школе. Отдельные люди, незаинтересованные в опустошении своего кармана посредством закупки товаров и продовольствия, одиноко брели в раздумьях, теряясь в городских секторах. Стремясь систематизировать и разделить город, в нем было создано множество автономных частей: квартал знаний включал в себя все музеи, библиотеки, галереи, учебные заведения всех известных направлений, философские школы, разнообразные кружки и прочие, связанные с обучением, продукты человечества; рабочий, соответственно, был заполнен рабочими предприятиями. Имелись и Магический, битком набитый разнообразными ведьмами, гадалками и людьми, далекими от оккультизма и магии, но страстно желающими нагнать обман на простодушных горожан, и Темный, сконцентрировавший в себе всю преступность. По злой иронии оба последних соседствовали друг с другом. Все это было придумано для того, чтобы горожане не заблудились в витиеватом своем обиталище и благополучно вернулись домой. Для заезжих же классификация кварталов служила слабой помощью для ориентировки в городе – что с ней, что без, ни один чужак, не прибегнув к истинному везению, не определил бы верного направления для дальнейшего пути. Весь город, каждое сооружение в нем, были созданы для того, чтобы ревностно охранять тайны и напускать суеверное мистическое настроение.
Сопровождаемый свистом ветра под аркой ворот, раздался шлепок башмака по мелкой луже, являвшейся скорее скоплением малого количества воды и большого - слякоти, в одном месте. В город, словно тень, проскользнул чужак. В нашей жизни является обыкновением то, насколько может быть незаметен отдельный человек в мегаполисе. Невысокая, излучающая прямолинейность и строгость, фигура пересекала пустую площадку перед тесной стеной строений.
Никто не мог бы сказать, сколько времени человек бродил в каменном лабиринте, и какие цели он преследовал, но лишь спустя множество часов после того, как он переступил черту городских ворот, в одном из домов раздался стук в дверь. Сложилось так, что отсутствие постоялых дворов, при наличии кабаков и забегаловок, было национальной особенностью аборигенов, и каждый желающий мог остановиться у одного из множества гостеприимных владельцев домов. Пышная немолодая женщина, воплотившая в себя всю красоту и нрав хозяюшки, отворила дверь, утирая перепачканные в муке руки, выглянула на улицу, перевешиваясь через порог.
- Добрый вечер, Хозяйка. – Стоявший за дверьми человек поклонился. Составить впечатление о нежданном госте можно было лишь посредством его мягкого, немного скрипучего голоса, так как с ног до головы он был скрыт плащом с высоким воротником, лицо же его скрывал низко надвинутый капюшон. Из-под одежд выглядывали, чуждые в его скрытном образе, пепельно-седые волосы, едва достающие до уровня плеч. На плече чужестранца висел походный «узелок» с личными вещами и лекарствами. – Не разрешите ли мне остаться в вашем доме на ночлег?
Хозяйка с интересом вгляделась в незнакомца, видимо понадеявшись обнаружить в его облике хоть единственную черту, что-нибудь, пусть отдаленно, напоминающие о понятии «внешность», и потерпев неудачу, посторонилась, возвращаясь вглубь своего дома и давая человеку возможность войти.
- В нашем доме всегда рады гостям.
Половицы заскрипели, приветствуя ступившего на них. Выбранный Странником дом был не богат, но и не беден. Комнату, являвшуюся центром жилища, от входной двери не отделял коридор. Ее освещал камин. Поленья потрескивали в предсмертном крике, погибая под напором огня и их души высвобождались томным теплом, окутавшим комнату. Солнце уже садилось и лишь слабо освещало мир, больше подчеркивая надвигающуюся темноту, тем даря свет. Темные углы комнаты окрасились ярким оранжевым свечением, исходившим от огня. Помещение было почти пустым, но, тем не менее, домашним, не испытывавшим недостатка в убранстве. Под окном, словно само собой, мерно покачивалось кресло-качалка, в котором, уютно устроившись на брошенном пледе, свернулся калачиком огромный черный кот. Напротив камина, придавив своим весом немалых размеров полосатый ковер, стоял стол и несколько кресел с маленьким кругленьким диванчиком во главе. Стол украшала вязаная салфетка, являвшая, судя по ее размерам, накрывшим почти всю поверхность стола, плод работы трудолюбивых и увлекающихся рук. Салфетку украсил давно остывший глиняный чайник. Гость, словно неподвижная тень, застыл у входной двери, осматривая внутреннее обустройство дома лишь взглядом. Голос женщины, проявившей гостеприимность и впустившей его к очагу, окутывал его словно покрывало. Незнакомый человек отвечал односложно, не привечая откровенных разговоров, но признавая знакомство необходимостью. Суетливая хозяйка щебетала вокруг гостя, проявляя всю возможную заботу. И вот уже незаметный доселе позабытый чайник вновь испускал ароматный пар из носика, словно напыщенный командир в окружении чашек. Уставшего с дороги гостя, снабдив на ночь расспросом о его происхождении и цели посещения города, расположили в кресле. Незамедлительно его окружили все жители дома – двое детишек восьми лет, глава дома и сама хозяйка. Гости всегда были в почете и считались поводом для гордости. Было очевидно, что группа людей, связанных родственными узами, ожидает от пришельца будоражащих сознание рассказов о далеких странах. В данном случае далекими странами мог оказаться любой населенный пункт, находившийся в достаточном отдалении от города.
Создавшийся благородный образ Странника был развеян в тот миг, когда он, ничуть не смущаясь, вытянул ноги перед собой, откинувшись в кресле, и закурил трубку. Благородность уступила место Восхищению. Под тонкой и бледной, словно готовой лопнуть от слабейшего прикосновения, кожей незнакомца были видны разветвления вен. В тонких длинных пальцах с некоторое время нестрижеными ногтями, что не мешало им быть ухоженными, появилась курительная трубка из бриара. Изящная и строгая, подобающая своему хозяину. Ее мундштук был необычно тонким и изогнутым, вся поверхность трубки была усеяна мелкими узорами, больше походившими на таинственные символы или руны В вязкой тишине комнаты раздалось чирканье спички. Из-под капюшона стремительно взвилась струйка сизого табачного дыма. Скрутившись в клубок из неосязаемых колечек и бархата, дым на некоторое время повис в воздухе, постепенно растворяясь. Голос главы семейства, пожилого плечистого и плотного человека, небольшим громовым раскатом раздался в повисшей тишине:
- Я не хотел бы показаться Вам невеждой, господин…
- Тогда Вам сначала стоило бы представиться. – Голос незнакомца больше был похож на тот утробный звук, что издает разгневанный кот, а шипящие звуки придавали ему сходство со змеей. Подобный голос был способен пощекотать морозными мурашками позвоночник даже самого бесстрашного создания. Но в его интонациях не было никакой угрозы, лишь легкий смиренный укор.
- О, простите меня. Мое имя Осгуд. А это, - рукой, больше похожей на дубовое бревно, мужчина обвел остальных собравшихся, - моя жена Ида, ее отец Лагуд и наши дети – Мигуэль и Осанна.
Особо примечательной чертой представшего перед взором Странника семейства были светлые волосы. За исключением сморщенного и скрюченного старика Лагуда, чье тело напоминало высохший сук, а густые брови, видимо, стремились восполнить утрату, вследствие которой образовалась лысина. Именно лысина была единственным местом без морщин на теле этого человека. Осанна - маленькая девочка, находившаяся еще в том возрасте, когда словарный запас еще слишком мал, позволяя окружающим заботиться о дитяте, воплощала в своем личике все черты детской красоты и нежности. Мигуэль не старше своей сестры, но притом был на порядок серьезнее и строже, душевно старше. Странник едва склонил голову в кивке. Вопреки ожиданиям Осгуда, странный собеседник не представился в ответ, но что-то мешало мужчине намекнуть на подобную несправедливость. Молчание сгущалось под потолком, вроде оно выходило вместе с дымом из легких Странника. За окном бесповоротно темнело, помещение окуналось в жаркий, излучаемый огнем в камине, свет. Комната становилась красно-огненного цвета, преисполняясь домашним сонным уютом. Жар от огня призрачными, сотканными из тепла, руками обнимал человеческие тела. Вязкое тепло поселялось в сердцах, окрашивая душу в глубокий оранжевый цвет. За окном стало настолько темно, что казалось, будто мир заканчивается за пределами досягаемости света и весь мир, находившийся по ту сторону стекла, сгинул. Лишь свист ветра, заблудившегося в переулках и скованного их теснотой, напоминал о том, как хрупка человеческая беспечность.
- Пожалуй, Вы ждете от меня сказок о прекрасных далеких королевствах? – Возможно, устав держать руку на весу, а может быть сочтя данное занятие не интересным более, Странник нагнулся к самой топке и вытрусил сожженный табак из трубки. Более она не появлялась за весь вечер, будучи спрятанной где-то в недрах одежд под плащом.
Ответом на заданный вопрос были исполненные ожидания детские глаза. Своеобразной традицией были долгие повести подобными вечерами, что приносили с собой заезжие в город. Нерушимой уже многие века привычкой. Глубоких вздох, толи вызванный усталостью и неизбежностью собственной участи, толи предназначенный для ознаменования начала рассказа, не столь слышимо, сколько осязаемо всколыхнул воздух. Странник начал свой рассказ. Сопровождаемые его странным голосом и непривычными обывателю речевыми оборотами, картинками события его рассказов оживали в сознании слушателей. Но только сам лишь рассказчик знал, что речь его призвана выудить на свет воспоминания. Воспоминания, что помогут определить ему ту цель, что столько миль подряд упорно вела его к этому дому. Замаскированные чудными подвигами, которые поражали своей вычурной новизной, слова лились и шуршали, подобно книгам, с чьих листов они были почерпнуты. Его рассказ длился до тех пор, пока сами слушатели не пожелали его окончить. Часы или минуты он длился, но не пострадал бы ни в одном из случаев. Как только голос гостя постепенно стих, оставив за собой лишь след былого, хозяйка поднялась с дивана, разгладив ладонями передник и подталкивая детей в спину, повела их укладывать в кровати. Спустя короткий промежуток времени Странник остался в одиночестве, дожидаясь Иду. Осторожные шаркающие шаги со стороны лестницы заставили его повернуть голову. Жестом Ида пригласила пришельца следовать за ней и вела его за собой до самой двери предназначенной для подобных ему гостей спаленки. Так провел странный человек первую ночь на новом месте.
Утро встретило всех домочадцев неожиданным визитом. Заплаканная и бледная от горя женщина сокрушалась в рыданиях, ища утешения в объятиях хозяйки дома. Она была частым гостем в этих стенах и лучшей подругой Иды. Тихо подкравшийся, словно кошка, Странник, следил за монологом. Его просили о помощи, так как подобные ему пользовались репутацией мудрецов, повидавших если не все, то только потому, что каждую секунду мир полнится новыми событиями. Сквозь всхлипывания и срывающийся голос можно было лишь частично понять речь бедняги. С трудом удалось уловить из потока слов описание тех, о ком шла речь, но и того было достаточно.
-… Мы лишь утром обнаружили пропажу. Соседи говорят, что сыновей моих видели возле того проклятого дома, будь он неладен. Муж, вместе с соседскими мужиками, обыскал каждый угол, но так и нашел ни следов, ни самих пропавших. А если она забрала их? – Плечи той, что говорила, вздрогнули, а бледный, промокший от слез, дамский платок прошелся по щекам.
- О какой женщине Вы говорите? – Впервые за долгое время сам Странник вступил в разговор. Время печали было исчерпано, пришла пора действий – плачем горю не поможешь. На заданный вопрос стала отвечать Хозяйка, поглаживая безутешную соседку по спине.
- Около двух сотен лет назад, когда людей в этих местах было значительно меньше, в городе поселилась девушка. Никто не знал ее прежде. Она была таинственной особой, никто так и не разузнал ее имени. Неизвестная вскоре обосновалась и открыла одежную лавку, продавая там собственноручно сшитые наряды. Шли годы и вот владельцы соседних лавок прознали, что один молодой человек все же подобрался довольно близко к незнакомке, и их связала любовь. Дело шло к свадьбе. Лишь одно портило их союз – возлюбленный был безволен и боязлив. Тот все не решался сделать предложение своей милой. Несмотря на это, будущая невеста души не чаяла в своем друге и лишь встретившись с ним чувствовала себя живущей. Долго ли коротко пара была счастлива, но однажды юноша покинул город вместе со своей семьей, ни словечком не обмолвившись о причине своего исчезновения. Девушка, не в силах пережить разлуки, постепенно чахла, а затем и вовсе исчезла. Говорят, она высохла настолько, что превратилась в пыль прямо у окна, выглядывая, не вернулся ли суженый за ней. С тех пор в окне ее спальни каждый вечер появляется силуэт в платье и до самого рассвета стоит у окна, выжидая возлюбленного. Недобрые слухи ходят про эту лавку. Если вдруг кто мужского рода зайдет внутрь, его душа не найдет выхода во век и будет вынуждена стать швее женихом.
- Так Вы говорите, оба мальчика пропали в этом доме?
- Никто не знает, но были люди, что видели их неподалеку.
На том расспросы и закончились. Плачь не умолкал длительное время, давая выход переживаниям. Две женщины еще больше сплотились на основании приключившегося несчастья и вдвоем причитали – хозяюшка утешительно, а мать пропавших мальчиков – с горечью и раскаянием. Слова иссякли прежде слез, и комната погрузилась в тишину, прерываемую надрывными стонами рыдающей и успокаивающим шиканьем сопереживающей. Третий присутствовавший в комнате оставался безучастен, внимательно изучая взглядом новую знакомую. Мужчина в какой-то момент быстрым, отлаженным движением достал из неизвестно откуда взявшегося «узелка» завернутые в бумагу приторно пахнущие травы. Безутешной гостье был предложен чай с их добавлением, чудно успокаивавший за довольно короткое время всякого рода негативные эмоции. Даривший спокойствие и крепкий сон. Между хозяйкой и гостем состоялся долгий разговор, в ходе которого последний ловко выуживал необходимую для себя информацию, обличив ее в живой интерес, смешанный с жалостью. Собеседница его так и не догадалась о скрытом смысле задаваемых вопросов, честно отвечая.
Дав указания по присмотру за приспанной товаркой Иде, Странник ушел из временного своего пристанища. Он держал путь к известному по рассказам сплетниц недоброму дому, в котором находилась лавка швеи. Ум его занимали оправданные догадки, но любые домыслы требуют доказательств. Время пролетело незаметно, припорошенное заполонившими голову мыслями. Путь его занял не больше получаса. Перед взором скрытых под капюшоном глаз явилось ничем не примечательное на фоне других строение. Прямоугольная дыра в нижнем этаже – единственный вход в здание, была заколочена выеденными термитами и высохшими от старости досками. За этим своего рода воспрещающим знаком зияла чернота дверного проема, не скрытого дверью по той причине, что сама дверь покорно лежала на полу и часть ее была видна под лучами частично проникающего вглубь отверстия света. Дальше естественное освещение проникнуть не могло, пересекаемое абсолютным мраком. Из дыры был слышен запах сырости и гнили. Лишь небольшой поклон при проходе под досочной преградой потребовался, чтобы проникнуть в заброшенную лавку. В темном помещении шаги казались лишь громче, неприятно отдаваясь в голове затяжным эхом. Столп пылинок, сверкающих на солнце, сомкнулся за спиной. Глазам, не привыкшим к темноте, понадобилось время, чтобы обрести способность видеть перед собой. По мере того, как взор смирился с наступившей темнотой, по левую сторону из мрака начали появляться очертания чудом уцелевшей через столько лет деревянной лестницы, но время не пощадило и ее. Большинства ступеней недоставало, а обломки рухнувших под тяжестью прошедших лет перил в хаотичном порядке были разбросаны по всему залу. Перескочив в несколько шагов лестницу, можно было увидеть некогда жилое помещение – маленькую комнатку, в которой только и была кровать да табурет с стоящей на нем обгоревшей свечкой, весь воск который, бесформенной кучей застывшей прямо на деревянной поверхности, служил опорой для жалкого остатка фитиля. Окна были скрыты за обрывками ткани, некогда являвшейся самодельным подобием штор. Там же стоял одиноко манекен, изображавший женщину, судя по выцветшему, покрытому слоем пыли, платью и дамской шляпке, надетой на голову. Лишь бегло осмотрев комнату, из чьего окна и виднелся суеверным людям силуэт давно покинувшей эту комнатушку девушки, Странник разрешил половину проблемы. За тем он, как можно старательнее избегая внимания случайных прохожих, покинул проклятую территорию. Напротив покидаемой забытой лавки его встретили взглядом две девицы с полными покупок корзинками, повешенных на согнутые в локтях руки. Их неодобрительные взгляды устремились в сторону чужака и внешний вид его предался жесточайшей критике. Их щебетание лишь подобием слов донеслось до ушей незнакомца. Его появление здесь сулило зарождение свежих сплетен, которые к вечеру облетят каждого человека в этом городе. Одна из девушек, смутившись перед будто осуждающе обернувшимся «взглядом» впадины под капюшоном, смеясь подбежала и одернула за рукав подозрительный субъект в черных одеждах.
- Здравствуй, таинственный незнакомец. – Хохоча, девица прикрыла рот кулачком. – Меня зовут Сюзи. Не скажешь ли ты взамен мне свое имя?
- Прости, девушка, не скажу.
- Ну и стой тут, ворчун! Только не обижайся. – Из кармашка передника Сюзи достала наливное, хоть и совсем небольшое, яблочко и вложила в ладонь незнакомого ей человека.
- Спасибо, Сюзи. Будь счастлива.
Приняв из ее рук дарственное яблоко, Странник завернул за угол, устремившись прочь. Подошвы его обуви где только не побывали в этот день. Следуя за своим владельцем, им пришлось немало стереться и испачкаться в грязи. Они повидали и лесную чащу, густой, непроницаемой для солнца стеной, разросшуюся в паре миль от городских стен. Вековые деревья с огромными в обхват и высоту стволами неожиданно дружелюбно встретили желавшего забрести вглубь леса. Желтоватый небесный диск клонился к земле, когда наконец в чаще были найдены Странником пропавшие дети. Он подобно мареву появился за их спинами, не промолвив ни слова. Один из заблудившихся братьев с испуганным взвизгом отпрянул в сторону, вызвав идентичную реакцию у второго заблудившегося.
- Что в такой глуши могли забыть дети? – Строгий голос заставил товарищей потупить взгляды. Старший мальчик дернул за рубаху открывшего было рот младшего, запрещая говорить. Пусть и не к месту сейчас, он помнил о наставлении матери не говорить с незнакомцами. – Ваша мать переживает о вашем здоровье. – Слова о матери заставили меньшего испытать доверие к своему спасителю и сбивчивым, запинающимся голосом, он начал оправдываться:
- Мы всего лишь играли в лесу. Мы всегда играем здесь. Но наш пес, который выводил нас прежде из лесу, сбежал, а без него нам никак не было найти дороги.
Стало известно, что братья бродили всю ночь среди деревьев, пока не были обнаружены и спасены. Перепуганные, они немедля бросились домой, изредка и вовсе подгоняя своего проводника. Когда пропавшие накануне показались матери на глаза, та весь вечер не давала им и шагу ступить от себя. Дом, в котором остановился пришелец в черных одеждах, был полон пиршества и радости, все как-то и позабыли о своем ценном госте.
Забытый приютившей его семьей путешественник вернулся к проклятой лавке и, пока никто не видел, проник в спаленку на чердаке. Только одно незавершенное дело еще не позволяло ему продолжить свои кругосветные странствия. Оказавшись на месте и убедившись, что помыслы его не раскрыты, зажег обгоревший века назад фитиль. Тут же сырые стены впитали запах нагретого воска и едкий режущий привкус серы от чиркнувшей спички. Не успевшие еще покинуть свои магазины люди увидели, как в окне с дурной славой зажегся свет. Отчетливо вырисовался силуэт девушки, стоявшей у окна. Она была грустна и полна отчаяния. Голова ее была опущена. Некоторым особо впечатлительным мерещилось, будто тень у окна раздосадовано вздыхает. Перепуганная толпа, скопившаяся в переулке, так и ахнула. Через долю секунды к девушке приблизилась мужская тень. Новая волна удивления прокатилась над головами зрителей, среди людских тел послышалось перешептывание. Силуэт, тем временем, обнял девичьи очертания, склонил голову к ее лицу и в ту же секунду свет погас, оставив историю незавершенной, сокрыв от зрителей самый интимный момент.
В ту ночь единственному актеру оконного театра пришлось заночевать на истлевших простынях кровати в старинной спальне. С первыми же петухами след его простыл, а легенда о швее обрела свой счастливый конец. Сплетницы в каждом дворе щебетали о том, что этой ночью за душой швеи вернулся ее суженный и вместе они покинули этот мир, и союз их теперь скреплен небесами. Хоть Город и утерял одну из своих легенд, множество других все еще остались живы. С этих пор Странник и в этом городе обрел славу чародея. Так же, как и в множестве других, посещенных им раньше. Люди, не желая видеть практической стороны вещей, обрамляют события сказками и наделяют случайных людей неприсущими им силами.
Есть в мире люди, которые в эти сказки верят, есть те, которые их сочиняют и только один знает, какие реальные события являются причиной этих выдумок – творец этих историй.

Странник. История вторая.

Искаженное дьяволом лицо.
Морозный воздух с шелестом пробирается между стеблей травы, тревожит сухую землю. Он словно крадущийся зверь огибает фигуры в черном одеянии, щекочет щиколотки, наполняет легкие сыростью. И свирепый ветер громко воет на лишь ему известном наречии, осязаемой стеной поднимаясь к самому небу. Лазурному и недосягаемому, усеянному мелкими ватными комами облаков. Ледяное высокое солнце печет спины и словно тончайшим лезвием режет глаза. Но своим теплом топит в росу незаметный невнимательному взору иней. В его золотом свете снуют миллиарды перламутровых пылинок, гонимые малейшим движением пространства. На многие мили лишь тишина, лишь одиночество. Над землею и над небом распространяется мелодичный вибрирующий звук. Его источником является не горло, но душа – так поют за упокой. И толпа людей, что раньше были безразличны, скорбят теперь как один. Каждый считает себя индивидом и каждый следует своему стаду. Вокруг сырой ямы, что в скором будущем станет последним пристанищем для очередной души, толпились безликие в своей напускной грусти люди. В их головах роились мысли, никоим образом не соответствующие месту и поводу их собрания. Отчужденные на лицо, в душе же они желали скорее покинуть это место и забыть. У изголовья свежевырытой могилы, что больше подходила на опрятную, но канаву, неровно был вкопан в землю крест.

В одной маленькой и забытой деревушке, не окончившей свое существование лишь благодаря преемственности поколений ее жителей, ревностно охраняющих родное насиженное место, произошла одна история. Ее нельзя никак описать, можно сказать только, что она отражает общество таким, какое оно есть – со всеми его недостатками, лживыми поступками и раскаянием. Это тесное слабо местечко, словно гриб, росло в тени Города. Их экономика, политика и торговля были тесно связаны. Поскольку деньги приобретали здесь огромную ценность и приберегались сельчанами для трат в городе, между собой они промышляли равноценным обменом. Если коротко, то взаимоотношения между двумя вышеназванными можно было назвать комменсализмом – не причиняя вреда, немногочисленное селение выживало за счет своего покровителя, но взамен дать что-либо было неспособно. В хаотичном порядке на некотором отдалении от каменных ворот своего защитника, на пустыре расположились несколько десятков домов во главе с деревянной церковью – единственным зданием, имевшим величественный вид. Сбоку от узенькой, еле видной под поросшим сорняком, тропинки стояла вколоченная в землю деревянная табличка с вырезанным на ней названием «Горушка». Данное название объяснялось тем, что дальше тропинка поднималась на небольшой холм и скрывалась среди домов, уместившихся на его верхушке среди пышных деревьев и кустарников. В последние десять лет Горушка славилась на многие мили вокруг не только теми прекрасными ярмарками, что раз в год устраивались жителями. Пиршество, убранство этого праздника с незапамятных времен оправдывало честь находиться под защитой городского управления – нигде в мире больше не могли похвастаться подобным зрелищем. Нет, шла молва, будто один из ее уроженцев был непревзойденным гончарных дел мастером, и изделия его желали приобрести не только ближайшие соседи и желающие обновить устаревшие предметы быта. Совсем недавно этот человек приобрел вовсе необычную знаменитость и вокруг его персоны роились все новые догадки и мифы – доля из них способствовала продажам, другие служили утешением, а некоторые лишь развлекали народ своей нелепостью. Люди, и богатые, и бедные, приезжали из далеких стран, чтобы заполучить баснословной красоты произведения. И действительно – существовал такой человек. Он жил в одном из домов на холме с самого своего рождения, разве что в юношестве сбежал из отчего дома, чтобы получить образование. Правда, этот его поступок не был замечен никем, кроме собственной семьи, ведь сельчане никогда не одаривали вниманием ни самого героя, ни его родственников. Всю свою жизнь селянин не выделялся какими-либо выдающимися способностями. Но однажды…
Звали этого человека Варун. Жил отшельником в изрядно постаревшей хижине. Вся земля вокруг избушки была заполнена травой высотой по колено, колеблемой подобно морским волнам при дуновении ветра. Жесткая темная трава вытеснила все цветы и мелкие растения, и лишь пара старых деревьев со скрюченными стволами доживали свой век, вздымаясь над нею. Стены обиталища изрядно облупились, и побелка была испещрена лабиринтами трещин. Ссохшаяся деревянная рама, обрамляющая маленькие круглые окошки, грозилась вот-вот рассыпаться от старости. Покосившееся невысокое ограждение из веток деревьев обрамляло небольшой участок земли вокруг дома. Лишь сам факт обитаемости этого места не давал сооружением внутри забора обрушиться вовсе, не оставив после себя и следа. Здание давно требовало ремонта и ухода, но его владелец, живший в одиночестве, словно не замечал этого. Хозяин двора был выше среднего, статным и сильным, словно медведь, и голос его был схож с ровным рычанием, он носил длинные кучерявые волосы, собранные в низкий хвост, и русую короткую бороду. Отличительной же его чертой было лицо, целиком покрытое волдырями, вечно скрываемое надвинутой на глаза белесого цвета соломенной шляпой. Ходила молва, будто Варун заключил сделку с самим дьяволом. Получив от темного владыки ни с чем несравнимый талант, мужчина отказался платить по счетам своей душой, за что был навечно обезображен. Правда же состояла в том, что человек этот уже преступил черту средних лет и вернулся в края, где был рожден, лишь благодаря удару судьбы. Далеко от сюда у него уже была семья – жена и маленькая дочь. В одну из тихих ночей, обманчиво не предвещавшую плохого, его прошлое место жительство охватил пожар. Многие друзья и знакомые, да и те люди, с которыми обычно обмениваешься лишь приветствием при встрече, погибли в огне, забрав с собой еще только недавно созданную семью. Сам Варун был искалечен и ослеплен, попытавшись спасти дорогих людей. Не имея другого выхода, он вернулся в дом, что перешел ему по наследству. В связи с отсутствием зрения, он был не в состоянии освоить новое ремесло, и вынужден был всю жизнь зарабатывать гончарством – руки-то помнили, как работать с глиной. Односельчане сторонились его и в спину называли проклятым, не зная о печальной участи его вызывающей внешности. Несмотря на общее неодобрение, у гончара и в родной деревне нашлось небольшое количество постоянных покупателей, что ценили тонкую работу и мастерски украшенные изделия, остававшиеся столь же прекрасными даже спустя долгие годы использования.
Именитый ярмарок, на который люди слетались словно полчища бабочек на свет, начинался с первыми днями весны и длился целый месяц. Во время празднования сего события вся Горушка украшалась – жители за некоторое время до открытия ярмарочного сезона украшали свои дворы, убирались, подвязывали ветви деревьев цветными лентами и наряжали в красивые одежды чучел на огородах. Дома разукрашивались, словно пряничные, в яркие цвета, благодаря которым действительно просыпался аппетит. Везде развешивались разрисованные диковинными узорами светильники, гирлянды из бумажных цветов и стеклянных бусин. Цветы на лужайках всегда сажались с расчетом на то, что к празднику они уже явят человеческому взору свои пестрые лепестки. Все ради заезжих, что могли остановиться в одном из домов или всего лишь держали путь по дороге, что опоясала холм поперек. У подножия холма, на котором расположилась деревушка, расчищалось место для палаток и лавок, в центре будущего ярмарка обустраивалось местечко для уставших путников с уставленными по кругу лавочками – позже оно будет окружено людьми, торгующими продовольствием и сладостями. Приглашались искусные музыканты и странствующие артисты всех существующих жанров – от фокусников до шутов. Устанавливались декорации, каждый желающий мог принять участие в конкурсе на самые удачные вывески магазинов и украшений для витрин. Праздник в Горушке начинался задолго до официального действия, ведь и сами приготовления зарождали в душах людей нетерпеливое ожидание и радость. Около недели и взрослые, и дети неустанно копошились, как слаженные и ответственные муравьи в новом муравейнике. Наконец их старания восстали во всем своем великолепии, как и во все года до этого. Прошлый опыт не забывался, и каждый новый праздник был во многие разы зрелищнее предыдущего. Настал день открытия и с самого утра воздух над куполами многочисленных палаток пропитывался ароматами пекущейся на продажу сдобы, приторностью цветущих деревьев и гомоном человеческих голосов, зазывая народ. Только вот еще было не время, ведь не зря ярмарка так тщательно усыпалась украшениями – ее открывали только поздно вечером, когда на небе начинали несмело появляться первые звезды. И вот небо озарилось сперва легким румянцем, а затем облака окрасились насыщенным темно-розовым оттенком, заслоняя своими телами солнце. Только лишь когда по небу рассыпались звезды и взошла луна, свежепостроенный базар показался с новой стороны. Посетителей стало намного больше, чем до этого, жизнь так и кипела, сосредоточенная в этом месте. Яркие разноцветные огни, словно живые, подрагивали под пеленою ночи особенно ярко, в сумрачной тишине заиграла веселая музыка, сопровождаемая смехом. Темный бархат ложился на землю, обволакивая и здания, и людей, скрывая в себе мелкие недостатки окружающего пространства, отравляя воздух обещанием о сказках и чудесах. И, вопреки расходящимся мнениям, даже самые необщительные и, казалось бы, безрадостные люди сейчас с замирающим сердцем медленно шли в узких проходах между заманчиво горящими витринами, жадно цепляясь взглядом за каждую причудливо блестящую мелочь, за любую вещицу, чьи очертания сглаживались от недостатка света и тем самым выглядели только привлекательнее. Разнообразные лампочки, фонарики и огоньки из тонкого стекла, в чьем нутре горели свечи, отражались мелькающими бликами в глазах прохожих. Они слабо освещали посетителям путь, но посмотрев на них, невозможно было признать их бесполезными и ненужными – своим насыщенным глубоким свечением они создавали иллюзии, задевающие самые тонкие струны в сердцах. Особенно живописно в это время суток выглядели ювелирные лавки, чей товар играл всеми цветами, включая те, что выходят за рамки радужной палитры. Драгоценные камни и металлы игриво отливали, впитывая в себя свет из всех возможных его источников. Украшения будто горели изнутри. Но еще ярче были костюмы актеров, клоунов и шутов, чьи одежды были невероятно пестрыми и расшитыми блестящими нитями, усыпанными блестками. Эти люди развлекали чуть ли не каждого встречного, очаровывая загадочными нарядами и невероятными выступлениями – короткими, лишь для одного или нескольких зрителей. Наблюдая за их движениями и действиями, люди заинтересованно охали и радостно аплодировали выступающим. Тут же, на деревянном помосте, выступали жонглеры – в умелых руках факелы кружили и подбрасывались, разрезая оранжевым лезвием черноту над головами. Одинокие музыканты, облокотившись о стены магазинчиков, терзали свои инструменты, с надеждой глядя то на прохожих, то на оставленные неподалеку головные оборы с монетами на дне. Их музыка, настолько непохожая, что одна и та же мелодия по-разному звучала у каждого исполнителя, смешивалась в единое произведение. Уличные фокусники творили чудеса, ловко вводя всех, даже самих себя, в заблуждение. Чарующая ночь. Не единственная, не последняя, но для многие увидят только ее, прежде чем навсегда покинуть гостеприимную ярмарку. В самом конце импровизированного тоннеля из торговых единиц уродливой кляксой расположилась гончарная лавка. Она не была причудливо разодета в разноцветные ткани и не пылала от множества фонариков – свет исходил лишь изнутри помещения. Трудно было заметить ее среди обилия прочих, более презентабельных, магазинов. Ее содержимое не было редкостью, в нем не было загадки, но все же оно стоило внимания. Чудесные глиняные изделия – будь то горшочки или миски, были на первый взгляд непоследовательно, нелепо раскрашены, но в этой неразберихе скрывалась какая-то необычность. Деревянную крышу поддерживали тонкие доски из того же материала. У этого сооружение не хватало внешней стены, в которой могла бы находиться входная дверь, вместо нее стоял высокий стол с аккуратно выложенными на нем рядами изделиями. В середине стояли несколько грубых, толстых свечей на единственном свободном от глины кусочке. Возле дальней стенки сидел сам продавец и невидяще глядел перед собой в то время, как его грубые, казалось вовсе не созданные для подобной работы, руки вышивали на крахмально белой ткани растительные узоры. Благодаря этой неизвестной изюминке люди один за другим подходили полюбоваться, подержать в руках товар, многие из них покупали и уносили его с собой. Маленькая и невзрачная чашечка оторвалась от стола, поднятая тонкими, но не от излишнего изящества, а от худобы, руками. Незнакомец, облаченный в черный плащ, вертел в руках изделия, осматривая со всех сторон скрытыми под низким капюшоном глазами.
- Сколько Вы возьмете за эту вещь? – Спросил Странник у слепого торговца. Тот неуверенно повернул голову в сторону, от которой исходил тихий, скрипящий подобно старой двери, голос.
- А что за вещь сейчас в Ваших руках?
- О, прошу прощения. Я держу небольшую чашу, на внутренней стороне дна которой изображено животное. Смею предположить, что это корова.
Варун открыто улыбнулся подобной догадке.
- Две серебряные монеты.
Мужчина услышал, как зашелестела ткань одежд и его ладонь обдало холодом и тяжестью от вложенных в нее монет.
- Всего хорошего, добрый человек. – Сухое прощание предшествовало тихим, словно кошачьим шагам. Уж лишенный зрения мог это оценить, он мог слышать многое благодаря своей потере. Этого необычного покупателя сменили многие другие и постепенно воспоминание о человеке, купившем невзрачную чашу, стерлось из памяти.
Время шло, день сменялся днем, но люди неизменно пребывали и пребывали на ярмарку, наслаждаясь предоставленными развлечениями и товаром. Как часто это бывает, заядлые противники схлестнулись на этом товарном поле битвы, стремясь слыть более успешным и приятным изготовителем, нежели соперник. Даже на тихого гончара, никогда не покидавшего чертогов своей лавки, ополчились некоторые злые люди. Часто они бранили его в лицо, не скрывая враждебности. А как иначе – ведь изделия человека, что несправедливо опрел свой талант при сделке с нечистым, возымел успех. Благодаря своим заработкам он смог нанять людей, что согласились отстроить и привести в порядок его дом. А одна молодая девушка часто помогала ему, занимая место мужчины за прилавком. Он относился к ней, как к дочери, а она жалела и утешала его. Звали помощницу Власта. Она была полной противоположностью гончарных дел мастера – совсем худая, сохранившая пока детские черты, чернявая и румяная. Каждый день она исправно помогала слепцу. Возможно, именно благодаря ней так возросли продажи, ведь невозможно было пройти мимо такой незлобивой и приветливой девушки. Как ни причудлива бывает судьба, но на время ярмарка Странник остановился в доме, где жила семья Власты. Его рука коснулась входной двери, выбивая стук костяшками, когда рассвет только начал предупреждать о своем приходе, обрамляя белой полосой подол небес. С противным стоном отворилась дверь, видимо, таким образом явившая свой протест разбудившему ее гостю. Хозяйка дома вытянула длинную, с опоясывающими ее складками, шею, чем весьма походила на боязливую черепаху, выглянувшую из панциря. За спиной худой невзрачной женщины, которая еще не была стара возрастом так, как внешностью, стоял такой же чудаковатый муж. Удивительно было смотреть на них, зная, как сильно внешне была не похожа на родителей их дочь. Дом, в который впустили Странника, не был богат и лишь слегка вздымался над уровнем бедности. Половицы громким эхом разогнали шаги по каждой маленькой комнатке, даже потолок заразился этим звуком, но от другого источника – это был топот детских ног, сбегавших с чердака, чтобы посмотреть на чужака, являвшегося исключением в правилах этой семьи. Как только связанные родственными узами взрослые и дети в полном составе предстали перед взором чужестранца, стала ясна причина их бедности. Детей здесь насчитывалось пятеро, а так же присутствовало и постаревшее поколение, сохранившееся в лице испещренной бороздами морщин и зяблой кожей цвета пергамента старушкой. Часто в подобные дома не рассчитаны на большое количество обитателей и состоят максимум из трех жилых комнат, в дополнение к которым пристраиваются такие удобства цивилизации, как кухня и кладовая. Этот домишко не стал исключением. Гостиная, не отделенная от входной двери прихожей, была весьма скромной – немного потрепанная временем печка, на которой было застелено расшитым покрывалом чье-то место для сна, рядом с ней у стены еще одна, так же застеленная кровать с несколькими прислоненными к стене подушками, выполнявшая функции дивана. Перед ней – невысокий, но массивный, стол из темного дерева, на нем стояла миска с выпечкой, только-только снятой с огня и источавшей густой запах сладкого теста. Уставшему с дороги Страннику предложили место на печи. Тот поблагодарил хозяев и на весь день скрылся за перегородкой, отделявшей спальное место на поверхности печи от остального пространства помещения. Так и шли дни, проводимые гостей внутри этой семьи: гость исправно платил за проживание, часто пропадал на весь день или наоборот не показывался даже чтобы поесть, а ближе к вечеру радовал приютивших его людей захватывающими историями из своего бесконечного запаса, словно он не запоминал их, а бережно хранил в своем походном узелке с вещами, каждый раз доставая одну из них. Он мало говорил о себе, но уж если говорил – это больше походило на сказку. В такие минуты, что могли перейти и в часы, наполненные рассказами, он собирал всю небольшую приютившую незнакомца семью как благодарных слушателей вокруг себя. Как и прежде до этого, путешественник следовал традициям, исполняя свой долг рассказчика. Мужчина, правда, был вынужден задержаться у постояльцев на некоторое время. После окончания ярмарка из этого места должны были направиться множества повозок, с которыми мужчина надеялся отбыть в качестве попутчика. Сейчас же у него не было возможности покинуть временное пристанище.
Однажды у дочери семейства состоялся короткий и непримечательный, но оттого действительно запоминающийся, разговор. Она совсем не ожидала, что скупой на слова чужеземец станет ее собеседником. Неподалеку от горушкиного холма протекала мелкая речушка, которая перетекала в настоящую реку за многие мили отсюда. Именно там Власта приметила своего гостя. Странник выглядел весьма нелепо – его штанины были закатаны по колено, а ноги опущены в воду, притом плащ и скрывающий лицо капюшон находились на привычном месте. Густые седые волосы лоснились под солнцем. Девушка, как ей казалось, незаметно подошла к чужаку и присела рядом.
- Правда, чудесный день? – Неожиданные слова заставили вздрогнуть и окрасить щеки подкравшейся собеседницы румянцем.
- Так и есть, господин.
- Что-нибудь случилось и ты нуждаешься в моей помощи?
- Вовсе нет. Всего лишь Ваша скрытность заставляет меня находить интересным ваше прошлое.
- Мое прошлое теперь совсем ничего не значит. Но мне кажется, Вас сейчас больше тревожит тот слепой гончар, что живет по соседству. – Сердце собеседницы неприятно подскочило в груди, что не удивительно. Как же мог этот человек знать о том, чего не знали даже близкие подруги?
- Так и есть. – Удивление сменила грусть и нужда выговориться. Девушка, смущенно комкая в кулаках юбку, все же начала выкладывать душу перед старшим и явно мудрейшим, чем она. – Он вовсе не плохой, и у него печальная история. Его родные погибли, он одинок, ему тяжело справляться с бытом. Он только с глиной работает хорошо. Мне так жаль его. Но мой отец считает, что Варун корыстный, он опасается за меня. Несколько раз он уже угрожал Варуну. Мне так жаль. Я стараюсь помочь, но приношу одни неприятности. Хотела бы я заменить дочь этому несчастному человеку, но я бессильна против собственной семьи.
- Тогда, может, стоит перестать навязывать свою помощь?
- Нет, ни за что! – Эти слова возмутили юную особу и даже не задумываясь, она подскочила на месте и, бросив гневный взгляд на фигуру в черном, стремительно скрылась. Позже ей станет стыдно за то, каким коротким был этот диалог и как глупо она выглядела в тот момент. Больше ей никак не удавалось завязать разговор с необычным постояльцем – то ей мешала скромной, то не к месту проснувшийся гнев.
С того дня, как Странник посетил праздник по случаю открытия ежегодной торговли в здешних местах, прошло три недели. Празднование близилось к концу, некоторые лавки уже были закрыты, так и не дождавшись конечного срока. Число посетителей значительно поредело, из состава уличных развлечений остались лишь музыканты, все еще мечтающие о праздном заработке. Их одинокая музыка, не изменившая ни ноты за все время, начинала надоедать ежедневно работавшим вокруг жителям Горушки, они часто возмущались и предпринимали попытки согнать наглецов с насиженных мест куда подальше. Давным-давно закрылись шатры гадалок и фокусников, украшения на импровизированной площади потрепались и не выглядели столь же драгоценными, как раньше. За повседневной суматохой люди не сразу заметили кое-что совсем необычное. В конце ряда деревянных торговых сооружений будто из воздуха появилась настоящая свалка, в которой тяжело было узнать в скромный магазин, коим раньше она являлась. Черноволосая, замаравшаяся в пилы девчушка сидела на коленях, измазав юбку в дорожной пыли, а перед ней стояла лежала огромная груда обломков. Осколки глиняных изделий кучей хлама валялись под настилом деревянных досок и щепок. Вокруг густым ковром распласталась рыжеватая пыль, даже дорога в некоторых местах немного окрасилась кирпичным цветом. К груди девушка прижимала плоское коричневое блюдце, с одной стороны которого красовалась неровность – даже оно не уцелело, один кусочек затерялся среди нагромождения теперь бесполезной глины. Безучастная толпа, изображая искреннее переживание, заинтересованно столпилась рядом с разрушенной лавкой. Некоторые из зевак нескромно высказывали свои предположения. Можно было услышать короткие обрывки фраз, недалеких между собой по смыслу, в них говорилось о том, что подобный поступок являлся справедливым в отношении односельчанина. В этот день сам хозяин не появился на месте погрома, более того – его нигде не было видно. Ну, не видно, и ладно. Люди очень быстро забыли о таком незначительном происшествии и спокойно продолжили заниматься своими делами. Горевавшая девушка была вынуждена, не смотря на свои переживания, помогать своей семье с хозяйством. В связи с равнодушием и кипой собственных забот, участники ярмарка не стали предавать разгром гончарного магазина, да и незанятые люди нашли более интересные занятия. Наступила тихая ночь, совсем не примечательная на фоне тех, что были в самом разгаре праздника, в первых числах месяца. Усталый и вялый праздник уже утерял свое великолепие, яркие огни горели устало, словно были истощенными жизнью стариками, с благовением ожидающими кончины. По сути, они такими и являлись. Каждый год новые фонари зажигались, светили и умирали. Внезапно яркое оранжевое зарево осветило деревянные стены лавок. Люди, потревоженные рыжей волной от источника освещения, сопровождаемой горячим воздухом, выбегали на улицу с намерением разобраться, что же произошло. На холме один из домов окутал пожар. Пламя вздымалось высоко над крышей, опаляя верхушки старых деревьев. Их сухие от старости и мертвые внутри стволы лишь подпитывал горящую стихию, мизерное количество оставшейся в пустом древесном теле смолы кипело и пузырилось под действием палящих языков стремительно набирающего силу пожара. Клубы черного дыма оседали копотью на ближайших домах. Едкий запах палящегося дерева обжигал легкие и разъедал глаза, вызывая кашель и слезоточивость у переполошенных людей, выбежавших из соседних домов. Горела избушка гончара. В огне, нещадно сжиравшем не только стены и дом изнутри, но и двор, плавились и лопались множественные горшки, тарелки и столовые приборы. Старые стены дома без усилий со стороны охватившей их стихии, сдавались и с грохотом осыпались, заглушаемые трещащим звуком огня. Самый догадливый народ в считанные минуты сгруппировался и начал приносить ведра с водой, ведь быстро распространяющийся огонь грозился захватить и другие жилища в свой кошмарный плен. Несколько часов пожар сопротивлялся напору воды, но общими силами перепуганная толпа смогла одолеть полыхающего монстра. Лишь тогда удалось выяснить причину напасти, когда люди успокоились и самые стойкие, в основном мужчины, принялись допрашивать свидетелей. Наперво выяснили, что отец Власты вконец озверел от злости и беспочвенных подозрений. Он уже не первый раз угрожал талантливому мастеру и в этот раз надумал искоренить свои проблемы, не прибегая к помощи словесных разбирательств. Узнав об этом, несколько мужчин из числа огнетушителей бросились в обугленные остатки избы, лелея слабую надежду обнаружить хотя бы останки хозяина дома, но участок обгорел так сильно, что даже следов мебели практически не осталось, а что уж говорить о человеческом теле.
Похороны не требовали подготовки – за час успели вырыть символическую могилу на местном кладбище и собрать всех сочувствующих. Пока односельчане провожали погибшего, отцу помощницы гончара было дано время, чтобы навсегда покинуть место своего преступления. Даже самые злые люди, не стеснявшиеся вслух осуждать погибшего, единогласно признали гонимого односельчанина убийцей, не заслужившим прощения. Сонные и утомленные скоропостижным развитием событий, люди не следили за ускользающей реальностью. Практически все они осуждали провожаемого в последний путь и считали его дьяволовым слугою. Священник, отпевавший погибшего, давил в своей душе негодование и одновременно просил прощения за свои недобрые воспоминания.
И лишь двое человек отсутствовали сейчас около могилы, в которой уже никогда никого не похоронят. Власта и Варун размеренно подпрыгивали на медленно и тяжело продвигающейся вдаль от деревушки телеге. Нещадное солнце только поднималось над землей, пробуждая песни первых птиц. Трение колес о дорожный песок и редкие камни превращались в особую мелодию. Огромный вол тяжело ступал по земле, вздымая облачка пыли и натужно сопел. Только сбежавшие из родного и теперь обоими ненавистного места, знали, кого благодарить за счастливый конец. Примостившись на верхушке насыпи сброшенной поверх мешков с солью соломы, лежал Странник. Этот проницательный и незамутненный предрассудками человек накануне подслушал ссору между родителями Власты, русло которой медленно, но верно раскрыло перед ним намерения главы семейства. Очень скоро он предупредил жертву тогда еще только зарождавшегося нападения и посоветовал бежать в поисках лучшей жизни. Конечно же, вскоре колеса телеги пересекут черту соседнего селения, где Странник покинет спасенных им беженцев. И так же, как на новом месте никто не узнает о том, что у Варуна еще день назад не было семьи, новоиспеченные отец с дочерью не узнают, что спасший их от печального исхода человек – вовсе не чародей и не волшебник. А пока мужчина с девушкой перешептывались крайне нежно, делясь друг с другом своими секретами, будто они никогда прежде не были чуждыми людьми, и оба верили, что стали свидетелями чуда.

Зимняя зарисовка.

Шел снег.
Шел снег. Странный, неожиданный, неуместный.
Шел снег, укрывая серые улицы пушистыми хлопьями, ложась на пыльную, полную грязи, черепицу городских домов, пролетая мимо закрытых и пустых окон - никто не выглянул, никто не заметил, люди наблюдали погодное чудо из глубин своих жилищ, не разменивая драгоценные минуты их ленивого внимания на всего лишь снег.
Шел снег, подгоняемый холодным, пронзительным ветром. Бесшумно, аккуратно, прощупывая почву под собой. Сталкиваясь с поверхностями пустующих улиц, лаская своим прикосновением асфальт, лавочки и верхушки фонарей. Небольшие островки льда, упавшего с, казалось, тоже заледеневшего серого неба, выглядели нелепыми на фоне старой темно-зеленой залежавшейся травы
Шел снег, цепляясь за ресницы прохожих. Некоторые жмурились, другие смахивали его рукой. Надвигали на лоб капюшоны, опускали головы, пряча лицо от снегопада. А угловатые, острые снежинки все срывались из пучин облаков и кружились в смертельном падении. Прекрасные и почти невидимые на фоне пасмурной серой дымки высоко вверху. Миллионы воспоминаний капель воды застыли в воздухе, и только небо знало, о чем думают снежинки, падая навстречу земле, чтобы лежать неподвижными, сломленными. Устремляя взоры в недосягаемое небо, ожидая прихода топящей ледяное тело весны. Что чувствуют они? Трепещут ли, прощаются? Сталкиваясь с порывами ветра, толкая друг друга в спешном пути, желают ли они своей участи?
Обжигающим холодком они таяли на коже людей, оставляя мокрый след, лишаясь частицы своего тела, или разбивались о землю, липкими, цепкими объятиями соединяясь со своими собратьями. А люди не замечали, люди спешили, люди не любят зиму, которая нагоняет стужу на их души, покрывает ледяной коркой мысли, будоражит заиневшее сердце, теплокровным нет радости в мерзлом царстве природы.
Хоть уже и была середина декабря, только сегодня небо неожиданно для всех взорвалось, словно хлопушка, осыпая землю белым конфетти. Никто и не ожидал чего-то подобного.
Шел снег и на маленьких прозрачных тельцах снежинок красочным прикосновением отображались блики развешенных гирлянд на любой плоскости, обвитые и прикрепленные ко всему, до чего могла дотянуться человеческая рука. Такие же холодные и отстраненные огни, они не имели своей души, не были частью праздника, а лишь служили человеческой выгоде, следованию обычаям. Неживые огоньки, яркие пятна в окутавшей город мутной белой стене пара, заманчивые пустышки. Словно тысячи светящихся леденцов, крохотные лампочки обвивали крыши домов, деревья и вывески над магазинами. На улицах уже красовались праздничные стенды, витрины магазинов украшали снеговики, озаряя прохожих бессмысленной, идентичной сотням таких же игрушек, улыбкой, провожая взглядом черных кукольных глаз. Лживые дедушки Морозы махали руками, смеялись механическим смехом, зазывая людей покупать продукцию, обманываться, в надежде обрести сказку вместе с купленным. Искусственные елки дарят искусственные чувства, прогибаясь под весом невероятного количества блестящих, искрящихся на свету, но игрушечными, шариками, гирляндами и дождиком. Магазины полны разнообразных елочных украшений, статуэток, игрушек, открыток. И не смотря на то, что сказка давно покинула наш взрослый мир, в предчувствии Нового года все становится загадочным и прекрасным. В глазах людей разноцветные огоньки не пустое украшение, каждый лукаво подмигнет, согреет разум ярким светом, затронет душу, заставляя сердце утопать в пугающем и нетерпеливом ожидании чуда. Забыв как делать снежных человечков, люди улыбаются игрушечным, ведь они знают - это сказка, это мечта, они верят, что у игрушки есть праздничный дух и она обязательно живая, обязательно улыбнется в ответ. И бумажные, пластмассовые, на любой вкус разные праздничные деревца являются неизменным атрибутом человеческого счастья, ведь и они обманывают, но дарят ощущение сказки. Магазины, приветливо распростершие открытые настежь двери, казались теплыми и уютными, освещаемые изнутри золотистым светом ламп, в наползающей темени, они были островками чего-то домашнего. Внутри небольших, уставленных новогодними атрибутами, помещений, появлялось чувство расслабленности и защищенности. Там пахло духотой, пылью и жаром от светильников. Тем временем уже темнеющее очертание улицы за окном становилось холодной и нежеланной действительностью, несмотря на свою неизбежность, далекой, находящейся по ту сторону стекла. Люди ежились, погружая разогретые тела в снежную морось, и спешили домой, обратно в тепло. В ненастоящем мире должно быть место, куда можно сбежать, где можно вернуться в прошлое. И люди, повинуясь давным-давно укрепившимся в сознаниях обычаям, придают своим жилищам праздничный вид, оставляя в убранстве дома частичку своей веры. Возможно, именно поэтому обыкновенные декорации, бывшие лишь разноцветным хламом на полках магазинов, приобретают в их руках домашний уют и очарование. А, возможно, потому, что дом - это и есть место, где рождаются человеческие мечты, где поселяется личная сказка, укутывая дом под своей защитой.
Шел снег, неплотной завесой отделяя каждого человека от всего мира. Беспорядочно кружась в воздухе, но единым усилием создавая видимость стремления куда-то, неисчислимое множество снежинок сопровождало накрывающую небо темноту. Ночь стремительно, как это бывает зимой, укрывала город ватным непроглядным одеялом, скрывшим солнце, подгоняя забывшихся во времени поздних пешеходов, наступала им на пятки и холодящим шепотом сильного ветра устанавливала свои правила. Незаметно на небе стали загораться звезды. Казалось, еще секунду назад небо было абсолютно чистой черной бездной, и вот уже весь небесный простор, как решето, усеян крохотными горошинками светил. Голые, скрюченные деревья разом вытягивались, увеличивались, излучая свою мертвенную химерность, отбрасывая тенями на стены диковинные очертания. В домах загорались мутно-желтые квадраты окон, дополняя своим бликом мерцание праздничных огней гирлянд. В ночном воздухе веселая музыка, льнущая из магазинов, стала громче и выразительнее, рев машин заполонил каждый сантиметр пространства. Все дневные звуки стихли, уступая место шуму не спящего города. Иногда, подобно взрыву, воздух разрезал отдаленный смех, клочки тихих разговоров и шарканье шагов. Промокший от снега асфальт блестел под пристальным взором фонарей. Мир за окном утратил свои цвета, сменив их еще более прекрасным вязким черным цветом, разбавленным огоньками города, на чьем фоне меркли даже звезды.

"Он молил, и я вернулся" по мотивам ВХ Энн Райс

- Проржавевшая до основания калитка надрывно скрипнула за моей спиной, и этот режущий звук пронзил ночной воздух так громко, что я невольно скривился. Сердце отозвалось болью, это была не та боль, которую испытываешь, услышав нечто, режущее барабанную перепонку. Страх – вот что это было. Несмотря на опасение и ожидание неминуемого разоблачения с моей стороны, молодой вампир даже не обернулся. Он думал, что сам вызвал короткое звяканье рыжего от старости железа. Облегчение наполнило мое тело вместе с глубоким тихим вздохом, я осторожно сделал шаг вперед. Удивительно, какие же только мысли иной раз посещают меня. Со свойственным вампиру устройством мыслительного процесса, я одновременно возносил к мирозданию мольбы о том, чтобы остаться незаметным до времени и ассоциировал себя с диким животным, крадущимся к жертве. Жертвой я, даже не задумываясь, обозначил Лестата. Мне пришлось еще некоторое время красться следом за ничего не подозревающим провожатым. Ребенок в его руках издавал булькающие, агукающие, странные звуки. Такой лепет свойственен любому младенцу. Мне кажется, только благодаря этому крохотному комку жизни, забравшему на себя все внимание юноши, я оставался лишь размытой тенью в некотором отдалении. Пара минут, которые я не запомнил и не стремился запомнить, пролетели сквозь меня, словно дым. Я смог наконец увидеть пристанище моей жертвы. Высокий дом, который когда-то мог быть величественным, но сейчас внушал жалость, узоры витых железных прутьев, огромные окна… Облупившаяся краска – раны на обреченном теле здания. Время высасывало последние крупицы из обветшалого строения. Я бесшумно ступил на переднее крыльцо, присел под источавшим слабый свет окном, взглянул внутрь. Повторно боль сжала мою душу, на этот раз во множество раз крепче, потому как не страх теперь терзал меня, но жалось, самобичевание, безысходность. Там, в глубине темного помещения, старчески сгорбившись перед зажженным камином, теснилось нечто близкое к смерти настолько, насколько я сам никогда не был. Длинные высушенные пальцы хватались за истертый, наполовину выцветший синий халат. Густые волосы, спадавшие на плечи, спутались, локоны лоснились сальной грязнотой. Уже знакомый мне вампир тихо разговаривал с тем, что сидело в кресле, я видел только шевеление губ. Не осталось больше ничего от слова «кто» в том существе, к которому он обращался. Я больше не мог оставаться наблюдателем, мой разум и тело действовали сообща, приказывая мне сделать хоть что-нибудь. И я постучал в окно. Молодой вампир вскочил на ноги, по его лицу скользнула злоба. Я медленно провел рукой в воздухе, жестами приказывая отпереть щеколду, впустив меня. Лестат уже заметил меня и, вторя моим жестам, просил впустить меня. Наконец, окно отворилось и со всех сторон меня обдало ужасным смрадом разложения, гнили. Это смертельное амбре источали трупы животных, чей срок годности вышел слишком давно. Подобное зловоние заставило меня в омерзении отпрянуть, но что-то удержало меня, не давая ступить и первого шага уже дернувшейся назад ногой. Лестат крепко вцепился в мои запястья, встаскивая внутрь. Я поднял глаза к его лицу и застыл. Некогда великолепный, прекрасный… Тот, кто очаровал меня своей неземной красотой в самую первую ночь нашего знакомства, тот, кто был моим ангелом при нашей первой встрече, сейчас предстал в образе измотанного старика. Передать эту картину словами довольно тяжело: молодой, высокий, красивый мужчина выглядел умирающим старцем. Два несовместимых в любом другом случае состояния соединились в единое целое. Вампир, бывший когда-то моим спутником, сейчас плакал и лепетал что-то неразборчивое, ввергая меня в пучины отчаяния.
«Луи, я так ждал нашей встречи. Луи» – Стонал он, как котенок и жался ко мне, словно самый жалкий представитель данного рода животных. Я говорил ему что-то еще и мне отвечали так же обессилено, с горечью в каждой букве. Молодой вампир высказал свое нежелание оставаться более с Лестатом и вышел. Ребенок же остался лежать на прежнем месте, только он разбавлял ощущение того, что мы остались наедине. Я смотрел в это искаженное страданием лицо и не мог поверить, что все это реальность, а не видение. Воспоминания заполонили голову, оставляя сознание ясным. Мой Лестат, мой неудачливый «учитель», раб моих финансовых сбережений, слуга моих потребностей испытывать чувства, вампир, творивший мою жизнь даже после исчезновения в пожаре. Что стало с тобой? Уже не дорожки одиноких слезинок украшали его щеки, а кожа полностью блестела от соленой влаги. Хрупкие узловатые пальцы размазывали крупные капельки по лицу. Плакали, к моему удивлению, мы оба. Я испытывал нежнейшие чувства, приправленные горечью, выслушивая речи раскаяния. Неожиданно Лестат весь поджался, животный ужас отразился в глубоких глазах с потухшим серым огоньком. Тело мужчины согнулось в кресле, руки вжались в уши, голова плотно прижималась к коленям. Такой была реакция на сирену.
«Лестат!» Искаженное чем-то большим, чем обычный испуг, лицо не высказало никаких признаков реакции на мои слова. Невыносимая гримаса, я мучился вместе с ним. « Это всего лишь сирена. Ты слышишь меня?» Я встряхнул его за плечи и вдруг, сам того не ожидая, заключил в крепкие объятия. Качал как ребенка и терся щекой о сухие твердые волосы на макушке. Шелк превратился в солому. Долго я не мог успокоить истерический припадок, обуздавший «дитя» в моих руках. Когда всплеск эмоций, смешанных с потрясением, стих, я решился отстраниться. Лестат умолял меня помочь, кричал, что не в силах больше вынести такого, упрашивал остаться с ним.
«Это невозможно вытерпеть. Ужасно! Прошу, помоги мне, Луи!»
Мне же были чужды его чувства, безразличие вернулось на свое место, заполонив мое сознание. Четко выговаривая каждое слово, чтобы донести смысл предложения до собеседника, я выплюнул слова прощания: «Мне нужно идти»
«Значит, ты не останешься со мной?» Отрицательный кивок головы стал ответом и явной точкой на дальнейшем развитии событий. Разумеется, спиной я не мог видеть перемены на искаженном обстоятельствами лице, разумом я нагонял глухоту, чтобы не слышать всхлипываний позади. Подхватив на руки удивительно спокойного младенца, я отнес его в тот дом, из которого маленький человек был похищен. Вернул утраченное матери. Посмертно.
Голос умолк. Юноша и не заметил, уставившись стеклянным взглядом за стекло. Туда, где ночь сгущалась над оживленным городом.
- Что потом случилось с Лестатом?
- Я не знаю. – Гость с того света, которого посчастливилось опрашивать сегодня журналисту, тяжело вздохнул, словно душил подступающие слезы. Весь дальнейший рассказ мало интересовал их обоих. Черноволосый мужчина с мраморной кожей вел лишь сухую констатацию фактов, ведь рассказ был окончен еще до остаточной концовки. Дослушав до наступившего молчания, выразившего иссякшую развязку монотонного монолога, молодой человек замер. Могло показаться, что он глубоко ушел в свои мысли. Ошибочное мнение. Разочарование, повисшее в воздухе под потолком, наконец обратилось в словесную форму.
- Нет! История не может так закончиться! – Вскрикнул он. Кассета в записывающем устройстве издала своеобразный звук и остановила запись, ведь пленка кончилась.
- Но это конец.
- Нет, это только начало. Зачем-то же Вы рассказали мне эту историю! Так сделайте то, что велит судьба, сведшая нас вместе! Обратите меня в вампира.
Луи взбесился от таких слов и в считанные минуты оказался возле человека. Клыки оцарапали шею дерзкого юнца, вселяя в трепещущее тело нескрываемый ужас. Секунду спустя вампир прижимал стальной хваткой тело, лишившееся любых сил к сопротивлению, вытягивая из жил кровь. Глупец, распластавшийся на полу, закатил глаза. Теперь он смог ощутить то чувство от огромной кровопотери, которое в самом начале интервью было ему незнакомо. Луи отпрянул от почти бездыханного, побелевшего безвольного куска мяса и бережно усадил остатки живого создания в кресло.
- Я умру?
- Не знаю. – На лице ночного охотника не отражалось больше отчужденного доброжелательства, но губы исказились в улыбке. Журналист упал без сознания на пол. Пробудили его горячие солнечные лучи, пробивавшиеся в помещение сквозь оконное стекло. Жертва нападения, пошатываясь, передвинулась к умывальнику, освежаясь при помощи холодной воды из-под крана. Некоторое время спустя бара, соседствующего с опустевшей комнатой, стены которой были свидетелями леденящей истории из жизни одного вампира, отъехала машина. Человек за рулем ухмылялся своим мыслям, постукивая пальцами по блокноту с вписанным в него адресом. План был настолько гениален, что оставалось только удивляться. Ничтожное расстояние разделало находившегося на грани безумия от такой же сумасшедшей мечты. С нескрываемой ухмылкой, не успевшей вовремя покинуть лицо, он вломился в двери дома, напоминавшего настоящий склеп. Он не мог думать ясно, а потому его не осенило мыслью о том, что солнечные лучи, которые он опрометчиво впустил в комнату сквозь распахнутые двери, пагубно скажутся на предстоящем разговоре. Темнота, пыль и затхлость сложили первое впечатление и только потом глаза уступили перед недостаточной освещенностью помещения, дали ворвавшейся фигуре разглядеть комнату. С губ не успела сойти самодовольная усмешка, когда глаза начали медленно расширяться от удивления.
В глубине помещения на полу сидели двое мужчин. Один из них – светловолосый – цеплялся за одежду уже знакомого Луи. Стены отражали едва уловимый скулеж и бархатистый шепот, приглушаемый таким же торопливым тихим говором, сравнимым с шелестом листьев на ветру. Жаркие объятия сжимались каждую секунду, грозясь переломить кости исхудавшему, напоминающему скелет, Лестату. Луи еще прошлой ночью осознал, какую совершил ошибку. Сопутствовавшее все то время чувство отрешенности, одиночества во всем мире растворилось в воздухе сразу после сорвавшихся с губ просьб о прощении. Спустя целую жизнь он понял, что Клодия была не единственной, кто украл его сердце. Луи сказал слова, которые должен был озвучить во время прошлой встречи с обратившим его вампиром.
- Да, я пришел, чтобы остаться.

"Кристофер Робин и все-все-все" по мотивам книги Алана Милна

Последняя глава, в которой мы вновь приветствуем Кристофера Робина.

Много лет спустя… На полу стоит картонная коробка. Рядом с нею на полу коричневой змеей свернулся скотч с остатками отодравшегося картона на клейкой стороне. Одна за другой вещи извлекаются наружу. Одни из них сразу же откладываются в аккуратную стопку по правую сторону от коробки, другие подолгу рассматриваются, вызывая тяжкие вздохи, мимолетные улыбки, произнесенные шепотом слова. Но наступает секунда, когда даже такие прочные трогательные образы, взбудораженные в памяти, отступают на задний план. Нечто большее, что пронизало и разукрасило всю жизнь, поднимается со дна, теперь не прячась под горой старых вещиц.
- Здравствуй, мой верный друг. – Большая, слегка шершавая ладонь с выпуклыми синими дорожками вен пожилого человека гладит мягкую поверхность плюшевой игрушки. Игрушечные глазки бездумно глядят вдаль, слишком далекие от реального мира, не существующие в измерении, где обитают взрослые. Прищурившись, старый джентльмен пытается уловить в глубине искусственных зрачков искорку. Сдерживая подступающую тупую боль в горле, ощущаемую только при сдерживаемых слезах, он закрывает глаза и изо всех сил заставляет себя мечтать. Тонкие пальцы поправляют очки с толстыми стеклами в скромной оправе, чтобы как можно четче разглядеть сокровище. Столько лет прошло с их последней встречи в позабытом детстве, но они совершенно не отразились на внешнем виде медвежонка. Казалось бы, ведь немало воды утекло, ан нет, совсем как тогда. Тогда, когда папины сказки прочно застряли в сердце, породив новый сказочный мир, населенный друзьями. Словно мираж, или отражение в потускневшем от времени зеркале, материализуясь сквозь дымку сознания, возникают воспоминания. Сердце пропускает удар, чтоб возобновить барабанный грохот в груди с едва кольнувшей ностальгической болью. Стены с потускневшими узорчатыми обоями куда-то пропадают, в волосах запутывается поток пахнущего лесом воздуха. В этом совершенно ничего странного нет, ведь он наконец вернулся туда, откуда ушел. Но обещал навещать.
- Помнишь ли ты наше Зачарованное Место и обещание, данное мне? Вспомни меня, даже если забыл. Прошу. – Кристофер Робин впервые задумывается о том, какой слабый и кряхтящий его голос, словно старческое покашливание непременно вырвется наружу, и что намного лучше в данный момент прозвучал бы высокий голос мальчика, коим он был в прошлом. Затем он осознает, что больше не стар, что годы отмотались и вернули невысокий рост, яркие краски в радужке глаз и гладкую кожу, натянутую до предела рвущейся наружу энергией ребяческого желания резвиться. Только не хватает одной настолько важной детали, что без нее невозможны никакие игры.
- Пух! Где ты, Пух? Ты же обещал приходить!– Кричит в пустоту детский голос. Холм под башмаками шуршит свежей, по-весеннему зеленой, травой. Звонкий оклик устремляется ввысь, чтобы отразиться от верхушек шестидесяти с чем-то деревьев и слиться с ветром, разносясь в радиусе неисчислимого количества миль вокруг. Здесь можно все, даже докричаться до края земли. Несколько секунд нетерпеливого ожидания, во время чего кончики пальцев зудят, а глаза вот-вот готовы узреть чудо, и ничего. Кристофер Робин по-прежнему стоял в одиночестве. Нигде не треснул сучок, даже падение крошечного листочка с ветки не разорвало тягучей тишины. Ни дыхания, ни биения сердца, ни единой мысли. Пустота и одиночество. – Как же так? – Всхлипывает мальчик. Душа отзывается надеждой, но разум уже поддается грусти. Понурив голову, он сел на пенек и хоть вокруг него стояли высокие деревья с потрескавшейся темной корой и застывшими на ней крупными бусинами смолы, он был словно изолирован. Забытые чувства возвышенного, сокровенного, теплого чуда окутали его, и Кристофер Робин уже не отдавал себе отчета в том, что находится далеко от реальности и очень близко к себе самому. Щеки обожгло вязкой дорожкой и казалось, что это улитка незаметно оставила влажный след, а вовсе не слезы. Губы непроизвольно изогнулись в гримасе непосредственного, по-детски наивного, разочарования. Неужели слишком долго он отсутствовал здесь, разве нет ему больше прощения? А даже если и так, то хоть мельком одним глазком взглянуть бы на близкого друга. Невеселые мысли посещали нашего героя, словно мрачный фейерверк из конфетти грустных картинок осыпался на голову. – Все пропало, все умерло.
И тут что-то мягкое и податливое неуклюже потянуло за ткань брюк. Кристофер Робин подскочил с такой бодростью, о которой успел позабыть в череде нескончаемых утренних подъемов по будним дням.
- Я скучал по тебе. Но я всегда знал, что ты вернешься. - Добрые глаза медвежонка, немного глуповатого, но умудряющегося всегда говорить преисполненные смыслом фразы, доверчиво взглядываются в мальчишеское личико.Вот он стоял напротив. Сотканный из снов и слов, сшитый нитями долгих рассказов, набитый чем-то мягким и опилками. Винни-Пух всегда улыбался, хоть и не должно существовать у игрушек полноценной улыбки. Только Пух совсем не игрушка, он самый настоящий медведь. Только миниатюрный. Кристофер Робин знал наверняка, что такие медвежата существуют.
- Я не мог вернуться раньше.
- Почему?
- Потому что я был очень занят.
- А чем ты был занят?
- Много чем. Я был настолько поглощен делами, что забыл как это - ничего не делать.
- Ты, наверное, очень устал?
- Так и есть, Пух.
- Тогда мы снова будем играть вместе и ты наконец расслабишься, правда? – Голос, произносивший наивные фразы, был до боли знакомым. Некогда вызывавшим сожаление и нестерпимое желание слушать всякую чепуху вечно, только бы говорил ее Винни.
- Конечно! Для чего же еще мы можем быть здесь?
- И правда. – Винни настолько утвердительно кивнул, что чуть было не коснулся носом своей плюшевой груди. В этот самый миг настало время обняться, а затем крепко сжать в кулаке мягкую лапу. Два маленьких друга не могли нарадоваться, а потому лишь молчали, каждый мысленно облачая оправдавшиеся надежды в понятные для него формы и слова. Винни-Пух был счастлив, ведь не смотря на опилки в его голове, столько всяких событий он копил в себе, что мог бы рассказывать о них вечно. Он уже не беспокоился, что не о чем будет ему поговорить с Кристофером Робином, не переживал, что недостаток ума помешает стать ценным собеседником. Столько всего нужно поведать, что можно не замолкать целую вечность. Даже несколько вечностей. Вот о чем думала пюшевая игрушка.
Ступни их ног вызывали шуршание, тревожа слой приятно пахнущих сухостью и особым терпким запахом листьев, черная почва была сухой и очень мягкой. Все это Пух очень любил, хоть и не мог осознать это со всей уверенностью, потому просто позволял скрытым внутри чувствам согревать его. Он очень сильно надеялся, что ощущение спокойствия и безграничного счастья излучает все его тело и Кристофер Робин может это почувствовать той самой ладонью, что касалась медвежьей лапки. Медленно спускались двое с высокого холма, постепенно отдаляясь от уединенного укромного места, существовавшего только для двоих. Они двигались на встречу новой жизни. Такой, которой не знали до того ни один, ни другой. Вскоре новая жизнь наполнится присутствием старых друзей.
- Давай пойдем и расскажем всем, что ты вернулся. Мы даже можем отпраздновать это. И я принесу столько меда, сколько смогу. Я больше не буду пытаться его украсть, а лучше попрошу у пчел. Ведь будет большой праздник. - Мишутка отвел свободную лапку в сторону, так как ни за что не смог бы разорвать их с мальчиком близость, показывая насколько огромным должно выдаться празднование. - Как ты думаешь?
- Это замечательная идея, Пух. – Раздалось в ответ.
Вместе они покидали Капитанский Мостик, являвшийся их Зачарованным местом, но только чтобы завтра же вернуться сюда играть. Теперь Кристофер Робин никогда не покинет ни этот лес, ни своих друзей, ни самого родного и близкого на свете медвежонка.
Возвращение Кристофера Робина действительно ознаменовалось великолепным праздником, объеденившим всех знакомых и даже незнакомцев. Звери(Кролик с многочисленными родственниками, Сова, Тигра, Кенга, Ру и даже ослик Иа, в общем, все, кого вы и без напоминания узнаете) были безмерно рады возвращению Кристофера Робина. Долгие часы он слушал их перебивающиеся сказочные голоса, а потом и сам говорил. Он не мог знать, способны ли зверушки понять, что значит целая жизнь, каким видел он мир вокруг себя все эти годы и много чего еще, но все равно рассказал все-все без утайки.
Кристофер Робин никогда больше не покидал своих друзей.