Картинная галерея господина Гугенхайма, aeterna

Я шел по Рингштрассе, сжимая в руках сверток в коричневой бумаге. Это был… Портрет доньи Амалии де-Льяно-и-Дотрес, графини де Вильчес кисти Федерико Мадрасо

Показати текст спойлеру

Полина, любовь моя, жизнь моя. Мой яркий мотылек, певчая пташка, букет разноцветных маргариток. Ты спишь, свернувшись клубочком, по-детски сопишь и даже во сне по твоим пухлым губам, по твоим закрытым глазам, по щечкам твоим бродит улыбка. Ты всегда так неприкрыто счастлива… Что снится тебе, Полина? Прогулка по облакам? Розовый пушистый слоненок? Огромная коробка шоколада? Новое платье? Радуга над фонтаном в твоем зеленом садике? Виноградники Италии?...
Помнишь наше путешествие в Италию, Полина? Ты, южная птичка, всегда стремилась к сочным краскам и ярким характерам, тебе трудно дышалось в чопорном Лондоне и надменном Париже. Твоя мать была испанка, так, кажется? Я решил отвезти тебя в Рим… потом в Венецию, во Флоренцию, Геную… Ты упивалась горячим итальянским воздухом, ты бегала босиком по зеленым лугам и раскаленному мрамору городов, ты стала похожа на брюлловскую красавицу – помнишь, «Итальянское утро», «Итальянский полдень». Ты превратилась в сеньору из сеньориты, ты заплетала свои тяжелые волосы в косы и ела виноград гроздями, то и дело швыряясь в меня пахучей ягодой и заливисто хохоча, ты сама резала козий сыр и подавала мне густое красное вино, ты целовала меня в нос и часто купалась голышом. Ты купила себе домотканое платье и отплясывала с крестьянскими девушками, подоткнув подол. И – улыбалась. И – смеялась. В Италии, в Лондоне, в Греции и Испании, куда мы потом отправились с тобой – я не видел тебя без улыбки. Она освещала твою пухлую ладную фигурку изнутри, окружая тебя светлым ореолом радости и надежд, смех таился в каждом твоем жесте, он разлетался искрами вокруг, когда ты всплескивала руками, поправляла прическу или спешно повязывала на шею желтый шарфик, он прятался в складках твоих ярких платьев, он рассыпался стеклярусом, переливаясь радугой на свету, он был почти материален…
Я впервые почувствовал твою улыбку тогда, в Карлсбаде, помнишь? Ты вихрем ворвалась в комнату, набитую скучными старухами и бледно-синими девами – ах, они отдыхали на водах, с разбегу плюхнулась за рояль – стульчик-вертушка, конечно, и взяла пару громких аккордов – внизу, вверху, посредине. Засмеялась, подумала что-то, склонив смешно головку к плечику, и ловко заиграла быструю веселую польку.… Потом пела – маленьким, камерным голоском, но так мило! Ах, она так очаровательна, что ей многое прощается – так, кажется, говорили старухи….
Полина, мой яркий мотылек, мой солнечный лучик, ты заражала своими улыбками и весельем всех кругом. Рядом с тобой я верю, что все будет хорошо – обязательно, а как же иначе. Ты предпочитала не замечать ничего плохого в этом мире, не знала – или делала вид, что не знала, зла и насилия. Может, это было и мудро с твоей стороны. Может, глупо и эгоистично. Я не могу сказать, что ты витаешь в облаках. Нет, ты просто отказываешься, отсекаешь от себя все то, что считаешь недобрым. Ты можешь сказать себе: «Этого не было!» - и станет так. Этого не было. Это был просто страшный сон. Ты забываешь. Ты продолжаешь свой путь, смеясь и напевая что-то по-итальянски, подпрыгивая иногда на ходу, кружась, теребя меня за рукав, целуя мельком, прижимая к себе, отпуская… Ты взъерошиваешь мои поседевшие волосы, Полина. Ты целуешь меня, разбрызгивая виноградный сок по моим губам, ты сладка на вкус как молочный шоколад, который так любишь, я чувствую твою полную белую грудь, туго обтянутую кисеей, ты – жаркий итальянский полдень, Полина, ты пахнешь апельсиновым цветом, у тебя в руках букет разноцветных маргариток, твои черные косы растрепаны знойным сирокко, в них запутался солнечный зайчик, Полина, ты вертишь в руках травинку, и болтаешь босыми ногами, и кидаешь плоские голыши, баламутка, в прозрачную гладкость воды. Полина, любовь моя, жизнь моя…

Красивый тест, хотя обилие текстов без вопросов и выборов утомляет...

Я ШЕЛ ПО РИНГШТРАССЕ, СЖИМАЯ В РУКАХ СВЕРТОК В КОРИЧНЕВОЙ БУМАГЕ. ЭТО БЫЛ… ПОРТРЕТ С. С. МАНИЗЕР, ГЕНРИХ МАТВЕЕВИЧ МАНИЗЕР

Показати текст спойлеру

Тихо… Ты слышишь, Полина, падает снег? Ложится на землю белой тенью. Как в тот день, в Копенгагене, помнишь? Королевский каток, серая коротенькая шубка, кудряшка, выбившаяся из-под меховой шапки, разрумяненные морозом щеки. Снежинки на твоих дрожащих ресницах тают, растопленные теплой добротой этих серых глаз. Как это? «Снопы теплого света лучами…»? Пусть. Ты кружилась на коньках, мое северное чудо, снежный ангел, в серебристом свете зимнего дня, звонко смеялась, учила малышек стоять на льду, утешала упавших, утирала им слезки.… Лопотала что-то по-датски, скандинавская праздничная песнь. Каюсь, я специально налетел на тебя тогда. Ну, прости, прости меня, Полина. Я помню твой смущенно-удивленный взгляд, когда ты подняла на меня глаза – я почувствовал в тот миг неизъяснимое мягкое тепло где-то в груди, я подал тебе упавшую рукавичку, я жадно схватил на лету твою датскую благодарность, рассыпавшуюся в морозном воздухе крошками сладкого песочного печенья, я проводил тебя взглядом. Ты была так наивна, Полина, ты не почувствовала ничего.

Вот ты сидишь, Полина, такая юная в простом сером домашнем платье, вот ты легко встаешь, зовешь горничную, начинаешь накрывать к чаю. Ловко, в темпе аллегро, кружат твои белые руки над сервизом, стучат друг об дружку крещендо голубые фарфоровые чашки, звенят слаженно серебряные ложки, из кухни я слышу соло, которые выводит кипящий чайник, сухо шуршит и потрескивает пересыпаемое в вазочку печенье, ты зажигаешь свечи, мимоходом оправляешь скатерть, приглаживаешь непослушные волосы, мельком взглянув на себя в зеркало, проводишь рукой по серой мягкости своего шерстяного платья… Горничная вносит поднос, ты разливаешь чай. Ты не знаешь, что я смотрю на тебя. Ты улыбаешься сама себе. По комнате разносится аромат корицы и травяного сбора, ты достаешь из стеклянного шкафчика рижский бальзам, ты оглядываешь стол, проверяя, все ли в порядке. Ты направляешься ко мне, неслышно подкрадываешься сзади, обнимаешь за плечи и шепчешь на ухо, обдавая теплым дыханьем: «Пойдем-ка пить чай»! Ты трешься щекой о мою щеку, я чувствую твою непослушную кудряшку на своем виске, ты вдыхаешь кольца дыма из моей трубки, мы смотрим на огонь, пляшущий в камине, на снег, тихо плывущий за окном, ты чувствуешь тонкий запах смолы, Полина? Я сжимаю твою теплую уютную ладонь. Я ощущаю спокойную доброту в каждой твоей черточке, в каждом плавном изгибе твоего тела, в твоих серых больших серых глазах. Ты садишься рядом со мной. Кладешь кудрявую голову на мое плечо. Я касаюсь губами этой блестящей кудрявости… Милая Полина, теплая Полина, добрая Полина, северный ангел, ты пахнешь морозом и горячим шоколадом, и глинтвейном, Рождеством, датским песочным печеньем, шерстяными платьями. Твои редкие поцелуи – подарок рождественского деда, всегда стыдливые и ласково-целомудренные, только они греют меня в этом зимнем холодном городе, только они дают мне силы, они долго еще теплятся у меня на губах, тлеют углями камина, они – сладкое забытье, они – бальзам моей израненной души.

Ты всегда была так добра, Полина. Ты находила каждому оправдание, в твоем сером шерстяном сердце находилось место для всех, дети переставали плакать, когда ты брала их на руки, ты пела им тихие песни на этом своем мелодичном северном языке. Ты спокойно и верно любила меня, принимая это теплое чувство как должное, ты укрывала меня, матушка-зима, клетчатым пледом своей уютной домашней заботы, ты читала мои рассказы, задумчиво склонив голову, ты забиралась в кресло с ногами, натягивая на колени шерстяное платье, читала и смотрела за окно, суровый скандинавский пейзаж, унылый и строгий, снег, снег, снег… И светлые окна нашего дома, и теплые твои глаза, Полина

Я ШЕЛ ПО РИНГШТРАССЕ, СЖИМАЯ В РУКАХ СВЕРТОК В КОРИЧНЕВОЙ БУМАГЕ. ЭТО БЫЛ… ПОРТРЕТ ДОНЬИ АМАЛИИ ДЕ-ЛЬЯНО-И-ДОТРЕС, ГРАФИНИ ДЕ ВИЛЬЧЕС КИСТИ ФЕДЕРИКО МАДРАСО
Полина, любовь моя, жизнь моя. Мой яркий мотылек, певчая пташка, букет разноцветных маргариток. Ты спишь, свернувшись клубочком, по-детски сопишь и даже во сне по твоим пухлым губам, по твоим закрытым глазам, по щечкам твоим бродит улыбка. Ты всегда так неприкрыто счастлива… Что снится тебе, Полина? Прогулка по облакам? Розовый пушистый слоненок? Огромная коробка шоколада? Новое платье? Радуга над фонтаном в твоем зеленом садике? Виноградники Италии?...
Помнишь наше путешествие в Италию, Полина? Ты, южная птичка, всегда стремилась к сочным краскам и ярким характерам, тебе трудно дышалось в чопорном Лондоне и надменном Париже. Твоя мать была испанка, так, кажется? Я решил отвезти тебя в Рим… потом в Венецию, во Флоренцию, Геную… Ты упивалась горячим итальянским воздухом, ты бегала босиком по зеленым лугам и раскаленному мрамору городов, ты стала похожа на брюлловскую красавицу – помнишь, «Итальянское утро», «Итальянский полдень». Ты превратилась в сеньору из сеньориты, ты заплетала свои тяжелые волосы в косы и ела виноград гроздями, то и дело швыряясь в меня пахучей ягодой и заливисто хохоча, ты сама резала козий сыр и подавала мне густое красное вино, ты целовала меня в нос и часто купалась голышом. Ты купила себе домотканое платье и отплясывала с крестьянскими девушками, подоткнув подол. И – улыбалась. И – смеялась. В Италии, в Лондоне, в Греции и Испании, куда мы потом отправились с тобой – я не видел тебя без улыбки. Она освещала твою пухлую ладную фигурку изнутри, окружая тебя светлым ореолом радости и надежд, смех таился в каждом твоем жесте, он разлетался искрами вокруг, когда ты всплескивала руками, поправляла прическу или спешно повязывала на шею желтый шарфик, он прятался в складках твоих ярких платьев, он рассыпался стеклярусом, переливаясь радугой на свету, он был почти материален…
Я впервые почувствовал твою улыбку тогда, в Карлсбаде, помнишь? Ты вихрем ворвалась в комнату, набитую скучными старухами и бледно-синими девами – ах, они отдыхали на водах, с разбегу плюхнулась за рояль – стульчик-вертушка, конечно, и взяла пару громких аккордов – внизу, вверху, посредине. Засмеялась, подумала что-то, склонив смешно головку к плечику, и ловко заиграла быструю веселую польку.… Потом пела – маленьким, камерным голоском, но так мило! Ах, она так очаровательна, что ей многое прощается – так, кажется, говорили старухи….
Полина, мой яркий мотылек, мой солнечный лучик, ты заражала своими улыбками и весельем всех кругом. Рядом с тобой я верю, что все будет хорошо – обязательно, а как же иначе. Ты предпочитала не замечать ничего плохого в этом мире, не знала – или делала вид, что не знала, зла и насилия. Может, это было и мудро с твоей стороны. Может, глупо и эгоистично. Я не могу сказать, что ты витаешь в облаках. Нет, ты просто отказываешься, отсекаешь от себя все то, что считаешь недобрым. Ты можешь сказать себе: «Этого не было!» - и станет так. Этого не было. Это был просто страшный сон. Ты забываешь. Ты продолжаешь свой путь, смеясь и напевая что-то по-итальянски, подпрыгивая иногда на ходу, кружась, теребя меня за рукав, целуя мельком, прижимая к себе, отпуская… Ты взъерошиваешь мои поседевшие волосы, Полина. Ты целуешь меня, разбрызгивая виноградный сок по моим губам, ты сладка на вкус как молочный шоколад, который так любишь, я чувствую твою полную белую грудь, туго обтянутую кисеей, ты – жаркий итальянский полдень, Полина, ты пахнешь апельсиновым цветом, у тебя в руках букет разноцветных маргариток, твои черные косы растрепаны знойным сирокко, в них запутался солнечный зайчик, Полина, ты вертишь в руках травинку, и болтаешь босыми ногами, и кидаешь плоские голыши, баламутка, в прозрачную гладкость воды. Полина, любовь моя, жизнь моя…

Показати текст спойлеру

Показати текст спойлеру

Я шел по Рингштрассе, сжимая в руках сверток в коричневой бумаге. Это был… Несколько полотен Маргитта

Показати текст спойлеру

Я закрываю глаза и вижу тебя, Полина. Я вижу твое белое платье и кружевной зонтик, и широкую шляпу, и гипюровые перчатки. И тонкие губы, которые ты изящно кривишь, изображая улыбку. И следы твоих туфель на мокром средиземноморском песке. Я вижу, как ты идешь по пляжу, как туго обтягивает твои крутые бедра белая юбка, как русалочьим хвостом расширяется она книзу. Ты всегда держалась королевой. Я вижу твои рыжие волосы, Полина, ты высоко их подкалывала, у тебя были черепашьи гребни, Полина, и длинные ногти. Я слышу твой саркастический смех, он впивается в меня тысячей ледяных игл. Ты смеялась над всем миром, надо мной и моей любовью, над всем – и над собой. Особенно. Я никогда не понимал тебя до конца, Полина. Ты была дорогим подарком, элегантно упакованным и приятно пахнущим подарком, из тех, знаешь, завернутых не в одну сотню слоев коричневой мятой бумаги, из тех, над которыми надо изрядно покорпеть, чтобы добраться до сути. Я думал, что тогда, сорвав с тебя твою красивую упаковку, обладая тобою, понимаю тебя. Но - нет. Когда ты, натянув себе на грудь белую простыню и пригладив растрепавшиеся рыжие волосы, закурила длинную черную сигарету в резном мундштуке, я не увидел в твоих холодных глазах ничего из того, что представлял себе, что увижу. Ты опять посмеялась надо мной, Полина. Ты приоткрыла завесу белых юбок и кружевных вееров, поманила меня пальцем – и снова ловкой рукой задернула портьеру, плотную портьеру из насмешек, острых уколов, шуток и полуулыбок, светскости и бесед об искусстве. Господи, Полина, только ты можешь обсуждать в постели Дебюсси! Только твои тонкие губы обжигают меня своим леденящим холодом, только твои полуприкрытые глаза манят и зовут меня, только твои руки обнимают меня, сковывая цепями. Я не подавал виду, я не поддавался, я отвечал на одну твою колкость десятью – это было состязание в остроумии, в изяществе, в стойкости, не на жизнь, а насмерть, и, это была Великая Война (Магритт), и кто бы мог подумать – чем оно закончилось? Свадьбой, прости Господи, свадьбой на пароходе… Ты сидела, невеста, в кресле… Я не видел твоего лица, я никогда не мог уследить за всей гаммой чувств, которые ты тщательно скрывала, ты ускользала от меня - как песок сквозь пальцы… Ты допивала свой коктейль и вынимала из бокала льдинку, ты сжимала ее в тисках своих красных губ, покусывала с неповторимым скрежещущим звуком, разглядывала ее, держа на ладони… проводила подтаявшим кусочком льда по губам, он таял, блестящая капля стекала тонкой струйкой по твоему подбородку, по твоей руке, водопадом обрушивались капли на белое платье. Я целовал тебя в ледяные губы, и в шею, пахнущую дорогими духами, твоим вишневым мундштуком, и соленым морем. Я снова ошибся, думая, что разгадал тебя. Ты предстала предо мной все той же холодной, вежливой и насмешливой леди, только – теперь моей…. Я пытался найти ключ, ответ, хоть что-нибудь… но ты не считала нужным дать мне ответы, только любя меня – по-своему, конечно. Твоя любовь была крепким кофе, горьким шоколадом, сигаретным дымом, коктейлями с зонтиками, льдинками на языке, пышными орхидеями, которые ты так неповторимо элегантно подносила к лицу, чтобы вдохнуть их аромат… В театре, на приеме, в опере, на вечеринке, на балу – всюду я ощущал твой пристальный любящий взгляд … этими глазами ты никогда не смотрела на меня прямо. Я оборачивался – и видел только зеленое яблоко… или букетик сирени.