Картинная галерея господина Гугенхайма, aeterna

Я шел по Рингштрассе, сжимая в руках сверток в коричневой бумаге. Это был… Портрет Виолетты Хейман, Одилон Редон.

Показати текст спойлеру

Здравствуй, Полина. Посмотри на этот портрет… Ты слышишь сомнамбулические звуки начала «Лунной сонаты»? Я помню, ты играла ее для меня… только полная белая луна светила через вуаль сиреневых занавесок… легко на ощупь находя бесчисленные до и ля на клавиатуре, твои пальцы синими тенями летали над твердостью костяных клавиш в прозрачной темноте этой роковой ночи. Ты всегда сидела за роялем как-то отстраненно, немного отклонившись назад, почти не смотря на плавность движений твоих рук, ароматы летней лунности наполняли комнату… на скрипках тебе аккомпанировали цикады… луна любовалась линией твоей спины в серебристом шелке и черными ведьминскими кудрями, и щедро дарила тебе свой тусклый матовый свет, разливая его по черному блеску рояля. Я помню, как приходил к тебе коротать вечера в пригороде Лондона. Я приходил – тебя не было, ты всегда гуляла по лесу одна… Я ждал появления из-за черных деревьев тонкой фигуры в палево-сером платье, ты шла легко, не торопясь никуда, держа в руках букет ирисов, или фиалок, или каких-то неизвестных науке пахучих лесных цветов – все твои букеты были холодно-туманных оттенков, поблескивали капельки вечерней росы на тонких листьях…. Я делал вид, что не замечаю тебя, что погружен в чтение, ты бесшумно подлетала и - бесшумно – опускалась в плетеное кресло, не отпуская букета…. Я рассыпался в любезностях, ах, я не заметил вас, Полина, вы, как всегда, молчаливы, я прикажу принести вашу шаль, такой прохладный вечер… Ты молчала, загадочно мерцали черные глаза, отражая летние звезды, я мог слышать твое мерное дыхание, ты всегда сидела как-то полубоком ко мне, я видел четкую линию твоего профиля, белеющее в сумерках лицо, холодное мерцание твоих легких одеяний, твои смоляные кудри, рассыпавшиеся по белым плечам…. Горничная приносила липовый чай и шаль, ты тихо благодарила, куталась в нее поплотнее и, загадочно улыбаясь мне – на выдохе, начинала разговор…. Или я, только заметив в темноте деревьев мелькающее светлое пятно твоего платья, не выдерживал, почти бежал тебе навстречу. Ты улыбалась, молча подавала мне руку – я благоговейно прикасался к ней губами, вдыхая тонкий мятный аромат, выбирала из своего букета прозрачно-сиреневый ирис и протягивала его мне… Мы шли вдвоем, молча, окруженные музыкой летних сумерек, я наслаждался твоей близостью, ты отвлеченно думала о чем-то, иногда прикасаясь легонько к моей руке, словно бы чтобы убедиться, что я – есть, я – рядом. Ты никогда не говорила мне о своей любви… Ты была окружена тишиной и сиреневым молчанием, и освещена лунным светом, и улыбалась таинственно и загадочно, как месяц на небе, и твой низкий голос звучал пассажами туманных вечеров…. Ты молча окружала и меня палевой вуалью своей любви, прозрачной паутиной связывая по рукам и ногам, и вот я уже не мог жить без твоих мимолетных прикосновений, бархатного мерцания черных глаз, тонких пальцев и «Лунной сонаты», запаха диковинных цветов, и мяты, и базилика, и ночных трав, умытых росой, и летнего тумана. Ты никогда не говорила о своей любви – но я знал ее, я чувствовал ее, ты щедро делилась ей со мною, ты не считала нужным объясняться, да и что объяснения, когда все понятно и без слов, когда твой поцелуй каплей липового меда тает у меня на губах, когда твой тихий голос разлетается лунной пылью, оседая у меня на сердце, когда я расчесываю твои черные кудри и трогаю белые руки пианистки, прикасаясь будто к святыне, ощущаю гладкость твоей кожи, которая в сумерках кажется сиреневой, как те цветы ириса, подаренные тобою, что я храню по сей день…

Я ШЕЛ ПО РИНГШТРАССЕ, СЖИМАЯ В РУКАХ СВЕРТОК В КОРИЧНЕВОЙ БУМАГЕ. ЭТО БЫЛ… ПОРТРЕТ МАДАМ ДЕ ПОМПАДУР БУШЕ
Ну что ж, куколка, посмотри сюда. Знаешь, кто это? Да, маркиза де Помпадур. Она похожа чем-то на кошечку, так же как и ты. Та же мягкая, настороженная грация и округлость, взгляни, Полина. Она была так же капризна, эгоистична и прихотлива, как ты. У нее твои красные губы, мягкие, пухлые, созданные для поцелуев. У нее твои пальцы с длинными коготками, те же изгибы руки, привыкшей указывать. Твое нарочито наивное выражение лица. Твой утонченный нарциссизм в глазах. Она была окружена мужчинами, Полина, так же, как и ты. Знаешь, маркиза плохо кончила…
Ты тогда полулежала на софе в своей золотой тунике, окруженная роскошью, богатством, сознанием собственной красоты. Мужчины, твои рабы, смотрели на тебя, как на богиню. Я полюбил, признаюсь, полюбил с первого взгляда. Но не подал виду. Ты разозлилась, ты не привыкла к поражениям и уж тем более не собиралась отступать. Твои кошачьи глаза сначала удивленно расширились, потом зло сузились, в воздухе запахло грозой, ты перестала мурлыкать, зашипела, накручивая прядь волос на палец. А потом – что ж, ты сама попалась в сети, которые плела для меня. Я понял это… в тот вечер, помнишь ли, мы стояли у окна, ты была в розовом платье, ты была шелком и переливающимся бриллиантом, ты пахла прозрачным английским кремом и туалетной водой, и амброй. Ты притворялась спящим котенком, я взял тебя за подбородок и поцеловал, жестоко и грубо, как последнюю шлюху… ты испугалась, или сделала вид, что испугалась, и в твоих глазах я прочел зарождающуюся любовь… какой-то покорный проблеск… лучик солнца, пробившийся сквозь лондонский смог. Ты согласилась выйти за меня, Полина, это ли не доказательство – ведь тогда я был почти нищ? Или каким-то женским своим чутьем предчувствовала ты смерть тетушки и деньги, деньги, деньги, которые ты так любила?…
Так или иначе, Полина, ты моя, моя маленькая принцесса, привыкшая к обожанию, моя кошечка, прячущая острые коготки в мягких и нежных подушечках лапок, моя куколка в пышных платьях и бриллиантах, в облачке дорогих духов, в маленькой шляпке с вуалькой, я помню, как сверкают угольками из-за нее твои прозрачные глаза. Ты утопаешь в утонченном гедонизме, в нашем с тобой эпикурействе, тебе плевать на голодающих детей Африки и мировую войну, ты хочешь только видеть клубнику со льдом иногда в январе, и есть спокойно свои утренние круассаны (шоколадная начинка!), и пить черный кофе со сливками, и таскаться со своими лжеподругами по магазинам каждый вторник, и ходить, взяв меня под руку, по бульвару, раскланиваясь надменно со всеми знакомыми («Ах, они такая красивая пара!»), и бывать в опере на всех премьерах. Дети? Какие дети, дурак! Ты алчно прожигаешь взглядом колье в витрине магазина «Франсе», я смеюсь и покупаю его тебе, иногда ты ругаешься не хуже портового грузчика, иногда – бросаешься на меня с кулаками, молотишь маленькими ручками по моей груди, губы искривлены яростью, глаза мечут искры, иногда ты делаешь мне больно не только физически… Ты знаешь, я ведь мог бы убить тебя, Полина, да, ты знаешь, когда я сжимаю твои хрупкие запястья в своих ладонях и смотрю тебе в глаза, ты отвечаешь мне наглыми взглядами, ты вырываешься, но я вижу твой затаенный страх, Полина – и это мое преимущество.
Ты – моя хроническая болезнь, Полина, я заразился тобой и смею надеяться, что и ты заражена мной. Наша любовь, Полина – атомная война, водоворот, затягивающий все глубже и глубже в бездну, мы связаны по рукам и ногам, Полина, мы тонем вместе – или не тонем? Но поднимаемся туда, ввысь, над миром? Ты лежишь на кушетке в полупрозрачном кружевном неглиже, ты зовешь меня… Я прихожу, и ты сворачиваешься пушистым котенком у меня в объятиях, и мурлычешь что-то по-французски, ты истинная француженка, Полина, я целую тебя и вижу остро пахнущий букет нарциссов на низком столике в углу, и ступаю босыми ногами на угли сладострастия, погружаясь в омут твоей розовой пышности, французской искушенности, ты, Полина – пьянящее шампанское в высоком бокале, ты празднично искришься и легко покалываешь меня, твои золотые брызги щекочут лицо, и ты проникаешь в мою кровь, Полина, бежишь по артериям и венам, и остаешься в сердце…(http://www.art-estetic.ru/files/artikles/711.jpg)

Я ШЕЛ ПО РИНГШТРАССЕ, СЖИМАЯ В РУКАХ СВЕРТОК В КОРИЧНЕВОЙ БУМАГЕ. ЭТО БЫЛ… ПОРТРЕТ МАДАМ ДЕ ПОМПАДУР БУШЕ
Ну что ж, куколка, посмотри сюда. Знаешь, кто это? Да, маркиза де Помпадур. Она похожа чем-то на кошечку, так же как и ты. Та же мягкая, настороженная грация и округлость, взгляни, Полина. Она была так же капризна, эгоистична и прихотлива, как ты. У нее твои красные губы, мягкие, пухлые, созданные для поцелуев. У нее твои пальцы с длинными коготками, те же изгибы руки, привыкшей указывать. Твое нарочито наивное выражение лица. Твой утонченный нарциссизм в глазах. Она была окружена мужчинами, Полина, так же, как и ты. Знаешь, маркиза плохо кончила…
Ты тогда полулежала на софе в своей золотой тунике, окруженная роскошью, богатством, сознанием собственной красоты. Мужчины, твои рабы, смотрели на тебя, как на богиню. Я полюбил, признаюсь, полюбил с первого взгляда. Но не подал виду. Ты разозлилась, ты не привыкла к поражениям и уж тем более не собиралась отступать. Твои кошачьи глаза сначала удивленно расширились, потом зло сузились, в воздухе запахло грозой, ты перестала мурлыкать, зашипела, накручивая прядь волос на палец. А потом – что ж, ты сама попалась в сети, которые плела для меня. Я понял это… в тот вечер, помнишь ли, мы стояли у окна, ты была в розовом платье, ты была шелком и переливающимся бриллиантом, ты пахла прозрачным английским кремом и туалетной водой, и амброй. Ты притворялась спящим котенком, я взял тебя за подбородок и поцеловал, жестоко и грубо, как последнюю шлюху… ты испугалась, или сделала вид, что испугалась, и в твоих глазах я прочел зарождающуюся любовь… какой-то покорный проблеск… лучик солнца, пробившийся сквозь лондонский смог. Ты согласилась выйти за меня, Полина, это ли не доказательство – ведь тогда я был почти нищ? Или каким-то женским своим чутьем предчувствовала ты смерть тетушки и деньги, деньги, деньги, которые ты так любила?…
Так или иначе, Полина, ты моя, моя маленькая принцесса, привыкшая к обожанию, моя кошечка, прячущая острые коготки в мягких и нежных подушечках лапок, моя куколка в пышных платьях и бриллиантах, в облачке дорогих духов, в маленькой шляпке с вуалькой, я помню, как сверкают угольками из-за нее твои прозрачные глаза. Ты утопаешь в утонченном гедонизме, в нашем с тобой эпикурействе, тебе плевать на голодающих детей Африки и мировую войну, ты хочешь только видеть клубнику со льдом иногда в январе, и есть спокойно свои утренние круассаны (шоколадная начинка!), и пить черный кофе со сливками, и таскаться со своими лжеподругами по магазинам каждый вторник, и ходить, взяв меня под руку, по бульвару, раскланиваясь надменно со всеми знакомыми («Ах, они такая красивая пара!»), и бывать в опере на всех премьерах. Дети? Какие дети, дурак! Ты алчно прожигаешь взглядом колье в витрине магазина «Франсе», я смеюсь и покупаю его тебе, иногда ты ругаешься не хуже портового грузчика, иногда – бросаешься на меня с кулаками, молотишь маленькими ручками по моей груди, губы искривлены яростью, глаза мечут искры, иногда ты делаешь мне больно не только физически… Ты знаешь, я ведь мог бы убить тебя, Полина, да, ты знаешь, когда я сжимаю твои хрупкие запястья в своих ладонях и смотрю тебе в глаза, ты отвечаешь мне наглыми взглядами, ты вырываешься, но я вижу твой затаенный страх, Полина – и это мое преимущество.
Ты – моя хроническая болезнь, Полина, я заразился тобой и смею надеяться, что и ты заражена мной. Наша любовь, Полина – атомная война, водоворот, затягивающий все глубже и глубже в бездну, мы связаны по рукам и ногам, Полина, мы тонем вместе – или не тонем? Но поднимаемся туда, ввысь, над миром? Ты лежишь на кушетке в полупрозрачном кружевном неглиже, ты зовешь меня… Я прихожу, и ты сворачиваешься пушистым котенком у меня в объятиях, и мурлычешь что-то по-французски, ты истинная француженка, Полина, я целую тебя и вижу остро пахнущий букет нарциссов на низком столике в углу, и ступаю босыми ногами на угли сладострастия, погружаясь в омут твоей розовой пышности, французской искушенности, ты, Полина – пьянящее шампанское в высоком бокале, ты празднично искришься и легко покалываешь меня, твои золотые брызги щекочут лицо, и ты проникаешь в мою кровь, Полина, бежишь по артериям и венам, и остаешься в сердце…(http://www.art-estetic.ru/files/artikles/711.jpg)

Я ШЕЛ ПО РИНГШТРАССЕ, СЖИМАЯ В РУКАХ СВЕРТОК В КОРИЧНЕВОЙ БУМАГЕ. ЭТО БЫЛ… ПОРТРЕТ ЛУКРЕЦИИ ПАНЧИАТИКИ КИСТИ БРОНЗИНО
Смотри, Полина, смотри – это твои гордые глаза глядят с полотна, это твои медные волосы затейливо убраны в изящную прическу, это на твоей тонкой шее – жемчуга и золото, это твой тонкий палец отягощен огромным перстнем. Это ты, Полина! Ты – четыреста лет назад. О, Аньоло был тонким психологом и великим мастером – взгляни только, и поймешь, что ты идеальна! Идеальна?… Что у тебя под роскошью красного шелка, бархата цвета спекшейся крови? Ты жестока, Полина, о, как ты жестока! Страшное время, Полина, Флоренция, XIV век, страшное – и прекрасное, и ты – оттуда, ты – тот идеал, смотрящий высокомерно с полотна! Четыреста лет назад явилась ты миру прекрасной Лукрецией Панчиатики.… Наверное, ты убивала, может – пытала? Плела интриги, соблазняла, устраняла неугодных, мстила, была готова на все ради… чего? Ради чего? За корсажем у тебя всегда был спрятан пузырек с ядом, не правда ли? Твоя гордыня и высокомерие, холодная вежливость и тонкое изящество отпугивают. Но ты ведь – любила? Скажи, Полина, любила? Я знаю, мадам Эжени поведала мне. И я так хочу в это верить…
* * *
Портрет Лукреции Панчиатики висел у Полины в будуаре. Вот я лежу на кушетке, с сигарой, в черном халате. Она сидит ко мне спиной, держится, как всегда, идеально прямо, расчесывает свои медные кудри, любуясь собой в зеркале, заплетает их в толстую косу. Приглушенный электрический свет. Кажется, есть такая тварь - медная гадюка?…
Она перекидывает косу через плечо. Змеиной чешуей блеснули волосы, тяжело ударившись о прямую спину. Я вижу ее лицо в отражении. Она видит мое. Она улыбается, прикусывая губу. Я протягиваю ей руку. Вдыхаю тонкий аромат ее лилейной кожи. Флоренция, XIV век. Мускус, розовые лепестки, миндаль, нагретый солнцем мрамор, темный аромат соборов и церквей. Она смеется, пожимая белыми плечами и склонив немного голову набок под тяжестью змеиных волос. Она встает, пересекает комнату, неслышно и мягко ступая по пушистому ворсу ковра, и садится рядом со мной. Целует меня. Ее поцелуй – укус ядовитой змеи, ледяное дыхание, шипы алой розы, горький померанец, медовая капля. Я люблю тебя, Полина, и ненавижу тебя. Ты знаешь? Ты прищуриваешь свои темные глаза, в них отражаются лунные блики венецианских каналов и мерцание свечей в храме Святого Петра. О, жестокая. Ты проводишь острым ногтем по моему седому виску…. Я люблю тебя. Ты любишь меня.
Взаимная любовь-ненависть, холодная, гордая, независимая, изысканно-утонченная, с оттенком презрительности, цвета красного шелка и бархата запекшейся крови, с лязганьем клинков и каплей ликера «Амаретто», с золотом и жемчугами на шее и запястьях, высокомерная песнь лютни и капля, поднятая веслом гондольера, взметнувшаяся в воздух Венеции, растворившаяся в его пряности и сумасшедшей красоте…

Я шел по Рингштрассе, сжимая в руках сверток в коричневой бумаге. Это был… Портрет С. С. Манизер, Генрих Матвеевич Манизер

Показати текст спойлеру

Тихо… Ты слышишь, Полина, падает снег? Ложится на землю белой тенью. Как в тот день, в Копенгагене, помнишь? Королевский каток, серая коротенькая шубка, кудряшка, выбившаяся из-под меховой шапки, разрумяненные морозом щеки. Снежинки на твоих дрожащих ресницах тают, растопленные теплой добротой этих серых глаз. Как это? «Снопы теплого света лучами…»? Пусть. Ты кружилась на коньках, мое северное чудо, снежный ангел, в серебристом свете зимнего дня, звонко смеялась, учила малышек стоять на льду, утешала упавших, утирала им слезки.… Лопотала что-то по-датски, скандинавская праздничная песнь. Каюсь, я специально налетел на тебя тогда. Ну, прости, прости меня, Полина. Я помню твой смущенно-удивленный взгляд, когда ты подняла на меня глаза – я почувствовал в тот миг неизъяснимое мягкое тепло где-то в груди, я подал тебе упавшую рукавичку, я жадно схватил на лету твою датскую благодарность, рассыпавшуюся в морозном воздухе крошками сладкого песочного печенья, я проводил тебя взглядом. Ты была так наивна, Полина, ты не почувствовала ничего.

Вот ты сидишь, Полина, такая юная в простом сером домашнем платье, вот ты легко встаешь, зовешь горничную, начинаешь накрывать к чаю. Ловко, в темпе аллегро, кружат твои белые руки над сервизом, стучат друг об дружку крещендо голубые фарфоровые чашки, звенят слаженно серебряные ложки, из кухни я слышу соло, которые выводит кипящий чайник, сухо шуршит и потрескивает пересыпаемое в вазочку печенье, ты зажигаешь свечи, мимоходом оправляешь скатерть, приглаживаешь непослушные волосы, мельком взглянув на себя в зеркало, проводишь рукой по серой мягкости своего шерстяного платья… Горничная вносит поднос, ты разливаешь чай. Ты не знаешь, что я смотрю на тебя. Ты улыбаешься сама себе. По комнате разносится аромат корицы и травяного сбора, ты достаешь из стеклянного шкафчика рижский бальзам, ты оглядываешь стол, проверяя, все ли в порядке. Ты направляешься ко мне, неслышно подкрадываешься сзади, обнимаешь за плечи и шепчешь на ухо, обдавая теплым дыханьем: «Пойдем-ка пить чай»! Ты трешься щекой о мою щеку, я чувствую твою непослушную кудряшку на своем виске, ты вдыхаешь кольца дыма из моей трубки, мы смотрим на огонь, пляшущий в камине, на снег, тихо плывущий за окном, ты чувствуешь тонкий запах смолы, Полина? Я сжимаю твою теплую уютную ладонь. Я ощущаю спокойную доброту в каждой твоей черточке, в каждом плавном изгибе твоего тела, в твоих серых больших серых глазах. Ты садишься рядом со мной. Кладешь кудрявую голову на мое плечо. Я касаюсь губами этой блестящей кудрявости… Милая Полина, теплая Полина, добрая Полина, северный ангел, ты пахнешь морозом и горячим шоколадом, и глинтвейном, Рождеством, датским песочным печеньем, шерстяными платьями. Твои редкие поцелуи – подарок рождественского деда, всегда стыдливые и ласково-целомудренные, только они греют меня в этом зимнем холодном городе, только они дают мне силы, они долго еще теплятся у меня на губах, тлеют углями камина, они – сладкое забытье, они – бальзам моей израненной души.

Ты всегда была так добра, Полина. Ты находила каждому оправдание, в твоем сером шерстяном сердце находилось место для всех, дети переставали плакать, когда ты брала их на руки, ты пела им тихие песни на этом своем мелодичном северном языке. Ты спокойно и верно любила меня, принимая это теплое чувство как должное, ты укрывала меня, матушка-зима, клетчатым пледом своей уютной домашней заботы, ты читала мои рассказы, задумчиво склонив голову, ты забиралась в кресло с ногами, натягивая на колени шерстяное платье, читала и смотрела за окно, суровый скандинавский пейзаж, унылый и строгий, снег, снег, снег… И светлые окна нашего дома, и теплые твои глаза, Полина.

Я ШЕЛ ПО РИНГШТРАССЕ, СЖИМАЯ В РУКАХ СВЕРТОК В КОРИЧНЕВОЙ БУМАГЕ. ЭТО БЫЛ… ПОРТРЕТ АЛЕКСАНДРИНЫ ФИЛОНЕСКУ КИСТИ НИКОЛЯ ГРИГОРЕСКУ

Показати текст спойлеру

В этих тонких чертах я вижу тебя, Полина. Помнишь ли ты свой черный широкий бархатный пояс, тогда, в день нашей первой встречи, черный широкий бархатный пояс на легком белом кисейном платье, он, казалось, переломил твою хрупкую фигуру пополам, сделав тонкую талию еще тоньше и гибче, он был завязан пышным бантом. Пикник у мадам Бланш, свежий зеленый июнь, ты опустилась на колени, расправив юбку белым кругом по темной газонной траве, мило округлив локти, и помогала разливать сок, открыто и доверчиво улыбаясь мои колкостям…. Неделя у мадам Бланш. Купанье в пруду, пикники, музыкальные вечера и турниры в крокет. Из матовой платины твоя кожа стала сияющей бронзой. Непослушная прядь каштановых волос, постоянно падающая тебе на лоб, та прядь, которую ты таким прелестным жестом заправляла за ухо, выгорела до цвета спелой пшеницы… Мы спорили вечерами за кьянти – еще бы, высшее общество, умные разговоры, идеи, теории, предположения, политика, искусство. Тогда я увидел твое обостренное до скрежещущей боли чувство справедливости… посмотри на Александрину Филонеску. Я легко могу представить тебя, Полина, борющейся за независимость Балкан от османского ига – этим, кажется, занималась эта женщина. Ты была бы Еленой Инсарова, ты ведь, кажется, читала Тургенева? Конечно, читала… Ты бы отправилась за мной в Сибирь, на каторгу, живи мы на сто лет раньше. Ты любила меня просто, великодушно, отдавала себя целиком, не требуя ничего взамен, не пытаясь объяснить ничего, не подвергая свои чувства пошлому анализу… Ты терзалась, видя мой глупый скептицизм. Ты верила в Бога горячо и истово, я видел тебя молящейся, и черный пышный бант подрагивал в такт твоим искренним порывистым движениям. Ты подавала нищим, ты подарила мадам Эжени свой любимый шелковый шарф… Мы собирали опавшие листья, ты любила осень и серый дождь, и этюды Шопена, ты играла на рояле для меня, сосредоточенно и правдиво, как и все, что ты делала.
Я не достоин тебя, Полина. За что ты полюбила меня своей искренней любовью, одарила своей верной дружбой? Я стар, циничен и высокомерен, я знаю все свои недостатки, но никогда не признаю их за собой. Ты же так легка, тонка и хрупка в своих белых платьях, так прекрасна, щедра и великодушна, когда склоняешься над больными и нищими перед храмом, чтобы помочь – ведь ты помогала им, не только деньгами и хлебом, но и словом, и делом…. Ты ангел Божий, спустившийся на землю, Полина.

Я смотрю на портрет Александрины Филонеску. Ты повесила его в гостиной. Где ты сейчас, Полина? Ты нужна мне. Мягкий шорох черных кожаных туфель по паркету, она подходит ко мне сзади и обнимает за плечи. Вихрь воспоминаний и ощущений, и запах ее гибкой шеи, и черная бархотка на ней, и белые шуршащие складки юбки, и завиток волос на лбу, и веточка свежего жасмина в петлице. Твои руки пахнут молоком, в твоих глазах – всепрощающее осеннее небо и торжество справедливости, твой поцелуй – первое причастие, глоток кристально чистой воды в пустыне, ты прижимаешься к моему лбу своим высоким белым челом, я чувствую аромат жасмина от твоей груди и нежный бархат твоих щек…Люби меня, Полина!

Я шел по Рингштрассе, сжимая в руках сверток в коричневой бумаге. Это был… Портрет доньи Амалии де-Льяно-и-Дотрес, графини де Вильчес кисти Федерико Мадрасо

Показати текст спойлеру

Полина, любовь моя, жизнь моя. Мой яркий мотылек, певчая пташка, букет разноцветных маргариток. Ты спишь, свернувшись клубочком, по-детски сопишь и даже во сне по твоим пухлым губам, по твоим закрытым глазам, по щечкам твоим бродит улыбка. Ты всегда так неприкрыто счастлива… Что снится тебе, Полина? Прогулка по облакам? Розовый пушистый слоненок? Огромная коробка шоколада? Новое платье? Радуга над фонтаном в твоем зеленом садике? Виноградники Италии?...
Помнишь наше путешествие в Италию, Полина? Ты, южная птичка, всегда стремилась к сочным краскам и ярким характерам, тебе трудно дышалось в чопорном Лондоне и надменном Париже. Твоя мать была испанка, так, кажется? Я решил отвезти тебя в Рим… потом в Венецию, во Флоренцию, Геную… Ты упивалась горячим итальянским воздухом, ты бегала босиком по зеленым лугам и раскаленному мрамору городов, ты стала похожа на брюлловскую красавицу – помнишь, «Итальянское утро», «Итальянский полдень». Ты превратилась в сеньору из сеньориты, ты заплетала свои тяжелые волосы в косы и ела виноград гроздями, то и дело швыряясь в меня пахучей ягодой и заливисто хохоча, ты сама резала козий сыр и подавала мне густое красное вино, ты целовала меня в нос и часто купалась голышом. Ты купила себе домотканое платье и отплясывала с крестьянскими девушками, подоткнув подол. И – улыбалась. И – смеялась. В Италии, в Лондоне, в Греции и Испании, куда мы потом отправились с тобой – я не видел тебя без улыбки. Она освещала твою пухлую ладную фигурку изнутри, окружая тебя светлым ореолом радости и надежд, смех таился в каждом твоем жесте, он разлетался искрами вокруг, когда ты всплескивала руками, поправляла прическу или спешно повязывала на шею желтый шарфик, он прятался в складках твоих ярких платьев, он рассыпался стеклярусом, переливаясь радугой на свету, он был почти материален…
Я впервые почувствовал твою улыбку тогда, в Карлсбаде, помнишь? Ты вихрем ворвалась в комнату, набитую скучными старухами и бледно-синими девами – ах, они отдыхали на водах, с разбегу плюхнулась за рояль – стульчик-вертушка, конечно, и взяла пару громких аккордов – внизу, вверху, посредине. Засмеялась, подумала что-то, склонив смешно головку к плечику, и ловко заиграла быструю веселую польку.… Потом пела – маленьким, камерным голоском, но так мило! Ах, она так очаровательна, что ей многое прощается – так, кажется, говорили старухи….
Полина, мой яркий мотылек, мой солнечный лучик, ты заражала своими улыбками и весельем всех кругом. Рядом с тобой я верю, что все будет хорошо – обязательно, а как же иначе. Ты предпочитала не замечать ничего плохого в этом мире, не знала – или делала вид, что не знала, зла и насилия. Может, это было и мудро с твоей стороны. Может, глупо и эгоистично. Я не могу сказать, что ты витаешь в облаках. Нет, ты просто отказываешься, отсекаешь от себя все то, что считаешь недобрым. Ты можешь сказать себе: «Этого не было!» - и станет так. Этого не было. Это был просто страшный сон. Ты забываешь. Ты продолжаешь свой путь, смеясь и напевая что-то по-итальянски, подпрыгивая иногда на ходу, кружась, теребя меня за рукав, целуя мельком, прижимая к себе, отпуская… Ты взъерошиваешь мои поседевшие волосы, Полина. Ты целуешь меня, разбрызгивая виноградный сок по моим губам, ты сладка на вкус как молочный шоколад, который так любишь, я чувствую твою полную белую грудь, туго обтянутую кисеей, ты – жаркий итальянский полдень, Полина, ты пахнешь апельсиновым цветом, у тебя в руках букет разноцветных маргариток, твои черные косы растрепаны знойным сирокко, в них запутался солнечный зайчик, Полина, ты вертишь в руках травинку, и болтаешь босыми ногами, и кидаешь плоские голыши, баламутка, в прозрачную гладкость воды. Полина, любовь моя, жизнь моя…

Я шел по Рингштрассе, сжимая в руках сверток в коричневой бумаге. Это был… Портрет леди Агней, Джон Сингер Сарджент