Дарить ей тепло

Этельфледа мерзнет.

Поздняя осень сквозняками проскальзывает под каменные своды замка, прохладой оседает на тяжелых волосах, льдом сковывает тонкие бледные пальцы. Чем ближе подкрадывается зима, тем охотнее леса избавляются от ржаво-красной листвы, тем сильнее Этельфледа по вечерам кутается в шерсть и меха, тем чаще в ее руках серебряным блеском мерцает кубок с горячим пряным вином. Ее губы окрашиваются в алый, а на щеках пятнами расцветают розы.

Но Этельфледа мерзнет. Держа ладони над послушным пламенем очага, она прислушивается к завыванию ветра и дрожит от холода. Альдхельм не устает приносить ей вино и теплые покрывала, хоть и знает, что все это бессмысленно. Стужа, терзающая Этельфледу, страшнее ноября и сильнее огня. Сгибая и разгибая окаменевшие пальцы, леди Мерсии тоскует не о весне, не о зеленых садах, не о нагретом солнцем воздухе.

Одиночество леденит хуже самого лютого мороза. Одиночество на троне — гордая мука человека, в зимнюю непогоду одолевшего высокую гору и оставшегося один на один с серым небом, полным снега. Предпочтя благо Мерсии нагретому любимым мужчиной ложу, Этельфледа осталась одна на обдуваемой злыми вьюгами вершине — во всяком случае, ей так кажется.

Но Альдхельм всегда рядом. Он был рядом, когда Этельфледа, счастливая, сияющая, полная любовной жажды, исчезала до самого рассвета за порогом дома лорда Утреда. Он был рядом, когда она беззвучно замаливала грех супружеской измены, стирая колени о твердый каменный пол часовни. Когда она овдовела и чуть не потеряла Мерсию. Когда, гордо подняв голову, давала обет безбрачия перед олдерменами. Когда навеки попрощалась с лордом Утредом, предпочтя любви долг.

И он рядом сейчас, когда Этельфледа мерзнет, не в силах совладать с осенней стужей, неумолимо заползающей в каждую щель. Ее пальцы больше не держат перо, оно падает на стол. Этельфледа прячет руки в многослойные одежды, встает со своего кресла и подходит к очагу. Блики огня пляшут на ее лице, плавятся жидким золотом в озерного цвета глазах, рыжиной покрывают распущенные темно-русые волосы.

— Леди. — Альдхельм осмеливается подойти к ней. — Позвольте… — Он говорит тихо, почти шепчет, протягивая Этельфледе руки.

Она глядит на него вопросительно — почти озадаченно — но вкладывает свои продрогшие пальцы в его ладони. Альдхельм бережно обхватывает их, медленно разминает, наклоняется и обдает горячим дыханием, согревая. Он прилагает все силы к тому, чтобы на его лице не дрогнуло ни черточки. Долг Этельфледы — править Мерсией, его долг — дарить ей тепло. Даже если ответом будет лишь сдержанная улыбка.

Альдхельм не надеется получить что-то взамен. Он — верный слуга Мерсии и своей леди, а верность не требует ничего, кроме того, чтобы ее принимали. Если Этельфледа скажет Альдхельму согреть для нее ложе своим телом, он сделает и это, не прикоснувшись к ней даже кончиком пальца. Но сейчас он держит ее руки в своих, запрещая себе думать и чувствовать что-либо, выходящее за пределы сиюминутного. Прохлада ее кожи, мерцание ее глаз, треск пламени, пожирающего поленья — не больше и не меньше, величайшая награда и наибольшее, на что он смеет надеяться в самых отчаянных своих мечтах.

— У вас такие теплые руки, — негромко говорит Этельфледа. — Как вам это удается?

Альдхельм задумывается — и не замечает, как большим пальцем ласково поглаживает ее ладонь. Этельфледа вздрагивает, но не отстраняется, только смотрит пристальнее.

— Нам холодно, когда нам одиноко, — наконец произносит он. — Ваше сердце тоскует по лорду Утреду, леди. Мое сердце не тоскует, потому что я рядом с вами.

Ее губы вздрагивают в легком намеке на горькую улыбку. Этельфледа на несколько мгновений отворачивается, но когда Альдхельму снова удается перехватить ее взгляд, он замечает на длинных ресницах сверкающие капли — в свете огня они похожи на маленькие драгоценные камни. И все же Этельфледа улыбается.

— Хорошо, что вы рядом, Альдхельм.

Альдхельм чувствует, как робкое прикосновение превращается в крепкое рукопожатие, и слышит, как ломается лед внутренних преград — и сквозь его трещины талой водой просачивается нарастающее желание прижать Этельфледу к груди, той самой груди, за которой бьется отданное ей сердце. Он опускает взгляд и видит, что их пальцы переплетены.

Слишком много для слуги и слишком мало для мужчины. Альдхельм последний раз сжимает ее потеплевшие руки, бережно, словно к святыне, прикасается к ним губами и отпускает. На лице Этельфледы все так же играет печальная улыбка. Она больше не дрожит, а ее щеки окрашены румянцем.