Пресмыкающееся

- Персефона! - голос далекий, нематериальный.
Ты вздрагиваешь. Где-то слышатся твердые шаги матери. Изящные туфли стучат по полу, будто стальные. Звонко и прерывисто. Все громче, все ближе. Ты захлопываешь книгу и неторопливо поднимаешься с паркета. Походка матери выверена до мельчайших деталей. Мать никогда не сбивается с ритма, и ты очень ей за это признательна. А еще ты благодарна тому своему далекому предку, который придумал, что дочери Паркинсонов должны жить в отдельном флигеле. Ох, как долго матери приходится добираться до твоей комнаты. Достаточно долго, чтобы ты успела стать ее дочерью. Ты ставишь книгу на полку корешком внутрь и прислушиваешься: теперь нужно спешить. Ты начинаешь считать.
Десять. Девять.
Ты собираешь с пола подушки и бросаешь их на кровать…
Восемь. Семь.
…поправляешь сбившуюся юбку платья…
Шесть. Пять.
…приглаживаешь ладонями жесткие волосы…
Четыре. Три.
…вытираешь обветренные губы…
Два. Один.
…и успеваешь придать лицу надлежащее выражение.
- Alohomora! - слышится за дверью.
Тебе уже тринадцать лет, и тебя не так-то просто застать врасплох.

- Персефона! Что ты тут делаешь, дочь?
Мать не волнуется, не раздражена. У нее такое ровное дыхание, что тебе завидно: твое сердце того и гляди выпрыгнет из груди от страха.
- Я собиралась почитать, мама, - говоришь ты и для убедительности протягиваешь руку к пятому тому Кодекса Паркинсонов: нельзя ведь признаться, что в таком возрасте читаешь сказки.
- Персефона, - от тихого голоса матери ты холодеешь, пальцы автоматически сжимают корешок Кодекса. – Что у тебя с ногтями?
Конечно, ты не могла всего предусмотреть. Ты закрываешь глаза и готовишься к худшему. Нет, в этом доме тебе никогда не сделают больно. К детям аристократов не принято прикасаться. Зато с ними принято говорить, а слова – вежливые, равнодушные, холодные слова отца или матери – для тебя хуже любой пытки. Так тебе кажется сейчас.

- Персефона, запомни: что бы ты ни делала, ты всегда должна оставаться Паркинсон. Все должны видеть, что ты Паркинсон. У тебя не может быть грязных ногтей, невыполненных домашних заданий, обид и критических дней. Ври, скользи, выкручивайся, как хочешь, но не смей позорить свою семью.
Голос отца свободен от эмоций. Тебе не стыдно, тебе снова завидно. Ты веришь: отец – настоящий Паркинсон. Он никогда не ошибется и не опозорит свою семью.
Сейчас тебе всего тринадцать, и ты пока что допускаешь ошибки. Но пройдет время, и все изменится.

* * *

Ты привыкла врать, улыбаясь, и слышать в ответ вранье. Ты делала так всегда. До школы, в школе, до войны, во время войны. А потом внезапно, без предупреждения, наступило «после войны» - и все действительно изменилось, все пошло наперекосяк.
Ты практически не помнишь то время, когда ты только и делала, что врала. Или делаешь вид, что не помнишь. Единственное, что ты помнишь точно – это момент, когда ты впервые попыталась быть честной. В конце Великой битвы, когда Темный Лорд предложил выдать ему Поттера, ты озвучила мысль, мучившую твоих товарищей-слизеринцев, мысль, которой стыдились равенклоцы и хаффлпафцы и которая даже не могла придти в голову гриффиндорцам. Тем не менее ты была уверена, что подумать об этом успели все.
- Поттер здесь! Кто-нибудь, схватите его!
Ты не питала иллюзий по поводу того, что Лорд сдержит свое обещание и никого не тронет, но это был хороший способ выиграть время. Это было выгодно даже для этого пресловутого Ордена Феникса: просто отдать Избранного Лорду, а затем, в момент, когда он будет упиваться победой над Гарри Поттером, ударить по нему. Тебе было непонятно, почему руководство школы предпочитало одной жертве сотни других. Этот вопрос ты тоже озвучила, за что была выставлена из замка первой. «Врать было бы благоразумнее», - подумалось тебе по дороге в «надежное место», куда эвакуировали студентов.

«Надежным местом» оказался дом кого-то из Уизли. Большинство студентов, включая слизеринцев, чьи родители не были Пожирателями, были отправлены по домам. У Нотта, Булстроуд и Забини обнаружились метки, и им пришлось уйти с аврорами. В доме была страшная суета, с улицы раздавались хлопки аппарации, здесь и там ярко вспыхивали порталы. Какая-то миловидная женщина с выражением полного презрения на лице забрала у тебя палочку и приказала сидеть на месте, пока суматоха не уляжется. Когда шум утих, ты поняла, что единственная из всех осталась тут на милость Уизли. Ты приготовилась к худшему. При мысли о худшем в голове всплыл образ матери и отца. Сейчас это казалось почти смешным. Когда они говорили тебе о гордости Паркинсонов, ты мечтала о Crucio, а теперь боялась, как нашкодивший ребенок. Боялась боли и унижения, боялась, что тебя бросят в мокрое, холодное подземелье, что к тебе будут прикасаться руками. Грязными, вонючими вражескими руками.
Однако ничего подобного не произошло. Вместо этого у тебя просто отобрали палочку, посадили под замок в опрятную, чистую комнату и приставили к тебе молчаливого домового эльфа. В качестве обслуги, а не охраны. Эльф долго не соглашался уходить, не угостив тебя ужином, но в результате ты все же выставила его вон и осталась одна.
Ошарашенная, ты взяла с полки первую попавшуюся книгу и опустилась на пол. Ковер был мягким и пах вереском. Ты провела по нему ладонью и поежилась от счастья. Удивительное чувство безопасности приятно растекалось по телу. Ты не помнила, когда в последний раз чувствовала себя в безопасности. Ты наслаждалась спокойствием, впервые не притворяясь, что спокойна. Ты так и не открыла книгу с незнакомым названием «Сказки Шарля Перро», решив, что будешь сидеть так, не двигаясь, столько времени, сколько тебе будет разрешено так сидеть.
Прошло несколько часов. За окном стемнело, и ты, так и не дождавшись новостей, заснула, устроившись тут же, на ковре.

Среди ночи тебя разбудил громкий хлопок: перед тобой стоял сияющий радостью эльф. На вопросы он отвечать отказывался. На угрозы – молча улыбался беззубым ртом. Ты разозлилась, но не успела придумать, как справиться с мерзким существом, потому оно схватило тебя за руку и ты ощутила знакомый вихрь аппарации.
Спустя секунду шершавые пальцы эльфа разжались и ты повалилась на диван в гостиной. Здесь было людно и шумно, но не так, как несколько часов назад. Сначала ты не могла понять, что изменилось, но потом всмотрелась в лица людей и поняла: они были счастливы. Ты беспокойно огляделась, прислушиваясь к обрывкам фраз: «…победили…», «…змееныш сдох…», «…Волдеморта больше нет!».
Победа. Темный Лорд пал. Эти две мысли, сложенные вместе, до недавнего времени казались тебе абсурдом. Ведь вы проиграли. Родители, если и живы, теперь попадут в Азкабан. Друзья… да какие у тебя друзья, кроме Драко, а его вряд ли ждет что-то хорошее. Как теперь выжить в мире, в котором вы проиграли? Проиграли. Продули. Сплоховали. Влипли. Увязли.
Ты посмотрела по сторонам. Люди вокруг обнимали друг друга, смеялись, плакали и выкрикивали громкие радостные слова. Многие были в крови, некоторые стояли, опираясь на плечи друзей, но все до одного выглядели абсолютно счастливыми. Какой-то парень – ты помнила, что он с Гриффиндора, но не помнила его имени – сидел на низенькой скамейке у камина и неумело выуживал из своей раненой руки стеклянные осколки. Тебя передернуло от ужаса – нет, не от вида крови, ты видела вещи и похуже, а оттого, что он, не отрываясь от занятия, весело трепался со своим товарищем. Драко в подобной ситуации ничего не могло бы поднять настроение.
Ты никогда раньше не видела такого счастья. В какой-то момент тебе нестерпимо захотелось стать частью этого праздника, но потом ты вспомнила, каким он был для тебя неправильным, и тебе так же нестерпимо захотелось исчезнуть. Ты поднялась с дивана и неуверенно попятилась к стене, подальше от чужих глаз и чужой радости. Неожиданно кто-то больно сжал твое плечо.
- Эй, а ты что здесь забыла, Паркинсон? Почему ты еще не в Азкабане?
Дин Томас, гриффиндорец, твой ровесник. Он выглядел пьяным и раздраженным, но от его слов почему-то стало обидно. А ты ждала чего-то другого? Это теперь на всю жизнь, Пэнси.
- Не прикасайся ко мне, - тихо и медленно проговорила ты, вспоминая интонации матери, и отступила еще на шаг.
Не поможет, теперь уже ничего не поможет. Наверное, у него убили друга или родственника, а теперь ты за это ответишь, Пэнси.
- Ты понимаешь, что ты теперь никто, Паркинсон? Пустое место, – продолжал издеваться Томас.
Он тряхнул тебя за плечи так сильно, что ты ударилась головой о стену.
- Стой, Дин. Успокойся.
И как здесь оказался это тип с осколочным ранением? Он оттащил от тебя сумасшедшего гриффиндорца, тот махнул рукой и почему-то послушался.
- Мне не нужна твоя жалость, ублюдок, - прошипела ты. – Оставь ее для ваших погибших.
Вуд. Оливер Вуд. Ты вспомнила его имя. Он серьезно посмотрел на тебя сверху вниз и ничего не ответил. Чтобы не смотреть ему в глаза, ты опустила взгляд на его руку: теперь рана была чистой, но выглядела все еще отвратительно. Ты инстинктивно подалась вперед, чтобы поближе ее рассмотреть.
- Ты просто интересуешься или хочешь помочь? – удивился Вуд, угадывая твои мысли.
- Тебе нужна помощь Пожирательницы? – зло усмехнулась ты.
- У тебя нет метки, иначе Флер бы тебя здесь не оставила, - резонно заметил он. – Так поможешь?
- А ты что дашь мне палочку?
Вуд наморщил лоб, посмотрел на тебя очень внимательно и протянул свою палочку. Это было неожиданно. Ты презирала себя за то, что это было неожиданно приятно. Ты взяла палочку, и склонилась над его раной. Потом осторожно коснулась пальцем рваных, кое-как залеченных краев. Он вздрогнул. Ты снова усмехнулась, на этот раз беззлобно, и принялась с энтузиазмом бормотать очищающие, восстанавливающие, заживляющие - все, какие знала, заклинания. Уж что-что, а залечивать раны ты умела. С таким подопытным кроликом, как Драко, тебе приходилось тренироваться в колдмедицине чуть ли не каждый день.
- Ты не хочешь узнать, были ли потери с вашей стороны? – вдруг спросил Вуд.
Ты остановилась. Палочка застыла на полувзмахе.
- Родители? - неуверенно спросила ты.
- В Азкабане, - тихо ответил Вуд и забормотал быстро: – Это война, пойми. Мне очень жаль, но по-другому никак…
- А мне нет. Мне не жаль, - резко прервала его ты. - Как Драко? - спросила ты шепотом.
- Дрался на нашей стороне, - бодро ответил Вуд и, помедлив, добавил: - Будет оправдан, как и ты.
Да как он смеет! Ты резко выпрямилась.
- Я сказала, мне не нужна твоя жалость! – ты швырнула его палочку на диван и отряхнула руки, как от грязи.
Казалось, сейчас он тебя ударит. Но он только схватил тебя за плечи. Не так, как чертов Дин Томас. Не грубо, просто настойчиво.
- Успокойся, Паркинсон, мы победили. Все кончилось, - устало сказал он.
- Это вы победили. Грязные твари! - автоматически огрызнулась ты и тут же пожалела об этом.
Он не отпустил тебя. Наоборот, придвинулся ближе, но в его взгляде было что-то, не позволяющее тебе замолчать. Тебя бесил его взгляд. Мысли о надлежащей сдержанности и холодности Паркинсонов не помогали.
- Тебе хочется знать, с кем ты имеешь дело? – ты кричала ему в лицо, чтобы не расплакаться. – Со слизеринкой, Вуд. Со змеей! Ненавижу ваш чертов факультет! Ну же, убей меня за это! Убей, хочешь?
Ты видела, как напряглись его руки, как разошелся недолеченный шов и по запястью снова начала растекаться вязкая бордовая лужа. Вуд досадливо поморщился.
- Какая ты еще маленькая, Пэнси Паркинсон, - негромко сказал он. – К черту Слизерин, к черту Гриффиндор. Как ты не понимаешь: война закончилась. Просто посмотри на меня и пойми это. Пэнси.
И ты посмотрела. Наверное, тогда ты увидела его в первый раз, потому что все предыдущие разы совершенно точно не считались.

- Что ты делаешь в свободное время от коллекционирования осколков в руке? – спросила ты и удивилась, как хрипло прозвучал твой голос.
- Играю в квиддич, - с готовностью ответил Вуд.
- Ненавижу квиддич, - призналась ты.
- Ты знаешь, я тоже его ненавижу, - задумчиво произнес он. – Но не играть не могу.

* * *

Ты действительно всегда ненавидела квиддич. Еще со школы. Впрочем, в школе тебе вообще не нравилось. Ты неплохо училась – так, чтобы не вызывать родительского гнева и не позорить свое имя, но не слишком усердно. Однажды на втором курсе Драко притащил тебя на свою тренировку по квиддичу – и тебе ужасно захотелось летать так же хорошо, как он, а может быть, и лучше. На следующее утро ты отправила родителям письмо. В нем ты рассказала о своих успехах, о новых преподавателях, о предстоящем походе в Хогсмид и вскользь упомянула, что хотела бы получить на Рождество метлу. Ответ пришел довольно быстро. Мать рассказывала о делах отца, о погоде, о недавно купленных ганноверских лошадях и так же вскользь упомянула, что чистокровной волшебнице-аристократке не стоит мешать мужчинам в их развлечениях. В тот момент ты чуть не расплакалась и впервые в жизни порвала на куски письмо от родителей. Ты возненавидела квиддич и перестала посещать межфакультетские матчи.
Ты вообще с тех пор ни разу не была на матче по квиддичу. И даже теперь, когда ты, как выражается Малфой, уже два года как «счастлива со своим Вудом», Оливер никогда не просит тебя придти посмотреть, как он играет. Ты же не просишь его ходить с тобой в министерство и смотреть, как ты перебираешь бумажки в архиве. Квиддич, по сути дела, такая же работа, как и любая другая, а работу, как известно, следует оставлять на работе.

Ты стоишь в ванной и грубой щетиной отмываешь и без того чистые ногти. Это детская привычка, избавиться от которой сложнее, чем от привычки грызть ногти. Ты бросаешь щетку в раковину и беспомощно смеешься. Ты смотришь в зеркало: оттуда тебе не своей улыбкой улыбается Пэнси Паркинсон. Слизеринская змея. Давненько ты ее там не встречала. В последние пару лет ты видела там честную и счастливую девушку. Девушку без прошлого, которая мечтает поменять свою гордую фамилию на что-нибудь более звучное и краткое. «Вуд» подошло бы идеально. Ты готовила себя к этому дню долго, тщательно. Ты мечтала стать идеальной женой. И вот этот момент наступил. Сегодня, всего несколько минут назад, он, наконец, задал тебе тот вопрос, который женщины мечтают услышать один раз в жизни. Ты почти ответила, почти сказала «да», но тут тебя схватило за горло затаившееся пресмыкающееся. То, что смеется сейчас над тобой из зеркала. Как же тебе сейчас хочется свернуть шею этой гадине, которая не дает тебе обрести заслуженное счастье! «А заслуженное ли?, - уточняет гадина. – Тебе хочется, чтобы все было честно? Так поступи честно хоть раз в жизни».
И ты выбегаешь из ванной, чтобы больше не слышать, чтобы сделать, чтобы рассказать.
- Пэнс? Ты в порядке?
Вуд взволнован, он притягивает тебя к себе и обнимает так крепко, что становится немножко больно.
- Хочешь, подождем? Хочешь, не будем? Если я что-то сделал не так… - он бормочет еле слышно, скомкано, как всегда, когда нервничает.
Ты тоже нервничаешь, тебе трудно говорить, не глядя ему глаза – привычка, от которой ты вряд ли когда-нибудь сможешь избавиться в общении с ним. Раньше ты таким образом заставляла себя говорить ему правду, а теперь у тебя просто не получается по-другому.
- Ол, подожди, - ты поводишь плечами, пытаясь расцепить его руки у себя за спиной. – Перед тем, как ты примешь окончательное решение, я хочу, чтобы ты знал…
- Пэнси…
- Подожди, дай мне сказать. Ее нет не потому, что я не захотела.
Вуду не надо объяснять, кто такая «она». Он видит это по твоему лицу.
Твои пальцы дрожат, ты пытаешься высвободить их из его рук. Как же он не поймет? Ты ведь должна сказать ему всё, а эти прикосновения мешают сосредоточиться. Когда ты чувствуешь его кожу своей кожей, тебе невозможно быть жесткой к себе, невозможно осознать, что ты его недостойна. Ты с силой отталкиваешь его, и, конечно, сил у тебя не хватает. Он медлит пару секунд, но потом отпускает тебя и быстро отодвигается. Садится на пол, обхватив руками колени. Он не сердится. На самом деле он всё понимает. Ты поспешно киваешь ему и тоже опускаешься на пол, привычным движением поправляя юбку. Она тихо шуршит под твоими пальцами, и ты представляешь себе, как могло бы звучать твое подвенечное платье.
Ты смотришь в его глаза. Они мягкие, темные, в них нет даже тревоги, только, может быть, чуточку любопытства. Ведь он уверен: что бы ты ни сказала, он не изменит своего к тебе отношения. Он смотрит, не отрываясь, и ты решаешься.
- Если бы Лорд сказал, - начинаешь ты, поперхнувшись, - что это спасет меня, мою семью и моих друзей, я бы приняла метку, не раздумывая.
Вуд мотает головой и улыбается. Он не видит в этом никакого преступления. Он с шумом вдыхает воздух и готовится что-то возразить, но ты поднимаешь руку, умоляя его промолчать.
- Если бы Лорд сказал, что сможет защитить мою семью и меня, я бы никогда не позволила себе плакать о друзьях и приняла бы метку.
Теперь ты замолкаешь сама. Пока что ты выглядишь благородной в своих поступках. Пожертвовать друзьями ради семьи – это ведь благородно. Так по-гриффиндорски. Вуд тоже так считает и поэтому не видит в твоих словах ничего плохого. На мгновение у тебя возникает желание согласиться с ним, дать ему заговорить, дать успокоить себя. Ты ведь не соврала ему, ты просто не сказала всей правды. Может, оставить все как есть? Может, маленький камушек на совести – это твоя плата за большое счастье? Нет, Пэнси, раз уж ты решила быть искренней до конца, то шагом марш вперед.
- Если бы Лорд сказал, что от этого зависит только моя жизнь, я бы все равно приняла метку. Потому что, прежде всего, я хотела жизни для себя. Ол, я не приняла метку, просто потому что он мне этого не предлагал.
Все, ты прыгнула за борт, ты все сказала. Теперь ты ждешь, что скажет он. Какое-то время он молчит, обдумывая твои слова. Потом уголки его губ медленно расползаются в стороны, он улыбается.
- Я понял, значит, все дело было в том, кто первый сделает тебе предложение, да? Волдеморт со своей меткой или я с моим скромным состоянием квиддичного игрока, - Вуд придвигается ближе и снова берет тебя за руки так, будто впервые касается. - Знаешь, Пэнс, мне кажется, сегодня не день старика Риддла. Он опоздал на пару лет.
Сначала ты не понимаешь, о чем он говорит, а потом счастливо улыбаешься в ответ. Больше не надо врать, не надо беспокоиться о чистоте крови и гордости рода - все это теперь неактуально, потому что нет войны, а Волдеморт на том свете уже слишком стар для новых боев.

Тебе осталось носить фамилию Паркинсон всего несколько недель. Сейчас тебе двадцать лет и ты, наконец, свободна.