Поппи Помфри.

Самая главная заповедь, которой меня учили в колледже при больнице Святого Мунго - настоящий целитель должен врачевать не только тело, но и душу своего пациента. Всю свою жизнь я старалась следовать этому правилу, потому и выбрала не слишком престижную и высокооплачиваемую должность школьной медсестры. Ведь дети - куда более уязвимые и беспомощные существа, чем взрослые, а тем более, когда они целых семь лет на большую часть года оторваны от своих семей. Мне хотелось дать им тепло и заботу, которых им так не хватало. Каждому ребенку, без исключения. Даже тем, кто делал вид, что не нуждается в этом.
Северуса Снейпа я тоже помню маленьким мальчиком, худеньким и болезненным, с колючим взглядом и мрачным характером. На младших курсах он доставлял мне довольно много работы, в основном связаной с его чрезмерным усердием в учебе. Правда, иногда приходилось мне и устранять последствия его конфликтов с компанией Джеймса Поттера. Честно говоря, меня всегда очень огорчали эти стычки - я очень любила Джеймса Поттера и Сириуса Блэка, они были такими милыми шалунами: всегда жизнерадостные, порывистые, горячие, они словно живой фейерверк освещали всю школу. Да и бедного Ремуса я любила и даже Питера Петтигрю, хоть он и стал потом предателем. Они часто и охотно делились со мной своими проблемами, а уж как были дружны! Бывало, если кто из них попадет в больничное крыло, так тут же трое других рядом появляются, и пошло: шутки, прибаутки, разговоры о семье, о доме, о квиддиче, еще о каких-нибудь пустяках... Все больничное крыло будто ходуном ходит! Глянешь на них - сердце так в пляс и пускается.
Северус же был совсем другим. Почти никогда не говорил о себе, о своей жизни. Спросишь его о чем-нибудь - он либо молчит, либо огрызается. Я даже о рукоприкладстве его отца узнала не от него, а от Лили Эванс, хотя и раньше замечала у него на теле синяки, кровоподтеки, рубцы ... Сам-то он об этом ни единым словом ни разу не заикнулся. И не жаловался никогда - как бы больно ему ни было, сцепит зубы и ничего не говорит. А Лили довольно часто к нему приходила, когда он лежал у меня - приносила книги, разговаривала с ним вполголоса. Он с ее приходом будто оживал. До этого весь день лежит в постели уткнувшись в очередную книжку и не реагирует ни на кого вокруг. А стоило ей появиться в палате, он сразу встрепенется, к лицу приливает краска, на губах улыбка. Тогда он еще умел улыбаться, это потом остались только холодные язвительные гримасы, к которым я так привыкла за двадцать лет, что даже забыла, что когда-то было по-другому. Уж не знаю, дружила ли с ним Лили, или что другое, но я видела, что она для него человек особенный. Пять лет это продолжалось, а затем что-то между ними разладилось. Больше она к нему не приходила и вместе их не видели, они даже разговаривать перестали. А на шестом курсе он точно с ума сошел - заваливал себя учебой, чтением и научными работами, о которых мне Лили рассказывала, да еще есть и спать как следует перестал.
Кончилось тем, что его двое однокурсников ко мне едва ли не силой приволокли, он чуть с ног не падал... Я, конечно, оказала ему помощь, запретила столько заниматься, а потом взяла руку - пульс проверить и вдруг вижу на запястьях два тонких шрама. Спросила, что это такое, а он сразу же руку отдернул. Потом стал мямлить что-то про заклятие, которое якобы испытывал, а оно не так сработало, но я уже видела такие следы и сразу поняла, что они от магловской бритвы. Причем до летних каникул у него их не было. Тут я уже серьезно забеспокоилась и пригрозила, что если он мне сию секунду не скажет правду, я немедленно расскажу все Дамблдору. И здесь его как прорвало, в первый раз за шесть лет. Я даже не помню точно, что именно он говорил - сбивчиво, спутано, полунамеками. В основном что-то про общую ненависть, про то, что он никому не нужен, про одиночество, про то, что незачем жить... Только я почувствовала нутром, что он всего об одном человеке думал, о ком-то, кого он любит и кто ему очень дорог. Но мне даже в голову не могло прийти что речь идет о Лили - я всегда ее воспринимала только как его подругу. К тому же она в то время как раз от Джеймса перестала бегать, что меня очень радовало - они так красиво вместе смотрелись, не пара, а загляденье. Джеймс мне сам не раз повторял, что она ему очень нравится, только Лили все время ему от ворот поворот давала. Но Джеймс не унывал, она - твердил - все равно будет со мной, не будь я лучший игрок в квиддич во всей школе.
Я хотела Северуса как-то успокоить, начала произносить какие-то ободряющие слова, которые обычно в таких случаях используют, но такими они мне вдруг показались чужими, фальшивыми, равнодушными, что я сама не заметила, как умолкла. К тому времени он уже и сам взял себя в руки, а потом вдруг достал волшебную палочку и заявил, что если я кому скажу, как он тут со мной откровенничал, то он изменит мне память, и пусть, мол не сомневаюсь, он сумеет, да так, что никто ничего даже не заподозрит. И видно по его лицу, что не шутит. Я ему сказала, что каждый медик дает клятву не разглашать тайны своих пациентов. Он вроде удовлетворился этим ответом, но с тех пор старался любым способом избежать обращения ко мне. Какие бы он ни получал травмы или ранения, как бы не мучался, но всегда находил предлог, чтобы не приходить в больничное крыло. А если все же возникала уж совсем острая необходимость, то из него ни слова нельзя было вытянуть. Отвечал на все мои вопросы односложно и очень грубо, так что пропадало всякое желание с ним общаться. Так до самого окончания школы продолжалось.
А потом, когда Дамблдор его в школу взял преподавать, уже после смерти Джеймса и Лили - я его даже сначала не узнала - строгий, холодный, угрюмый человек. Ему в ту пору было едва за двадцать лет, а вел он себя, словно ровесник директора. Со мной всегда держался исключительно по-деловому, на фамильярность вовсе не реагировал. В работе да, помогал - зелья варил такие, какие ни в одной лавке не купишь. И в Темных Искусствах он действительно разбирался на высшем уровне. Недаром Дамблдор именно ему поручил ту девочку, Кэтти, которую в прошлом году прокляли ожерельем. Я о таком проклятье, как на этом ожерелье было, даже и не слышала никогда, а он сразу распознал его, определил действие, остановил распространение, да еще и минимизировал последствия.
Когда Северус убил Дамблдора, я долго не могла поверить в такое. А после сам Темный Лорд директором его поставил, да еще этих двух мразей Кэрроу ему в помощь определил - я от возмущения места себе не находила. Как мальчик, которого я помнила несчастным одиноким и страдающим, мог быть таким чудовищем? Служить монстру, который убивает невинных людей, потворствовать тварям, которые не стеснялись пытать детей? Я в его сторону даже смотреть не могла, такая ненависть меня захлестывала. Чувствовала, что прикончила бы его своими руками, если б сумела... Однажды Амикус сразу троих первокурсников Круциатусом ударил, а Снейп только слегка пожурил его за это, мол, не нужно так эмоционально реагировать на ребячьи выходки. Я бедных детей еле-еле в себя привела, а Северус вечером пришел в больничное крыло, заявил, что хочет проверить, как я выполняю свою работу. Сделал мне выговор за то, что вовремя не пополнила запас обезболивающего зелья, да еще и принес с собой несколько пузырьков, сказал, что сам сварил его, хотя это абсолютно не входит в его обязанности. Тут уж я не удержалась, высказала ему все, что думаю о нем. Как только я его не называла - бесчеловечным выродком, которого непонятно как земля носит, отребьем, вероломным предателем, низким трусом и мерзавцем, даже худшим, чем его хозяин. Говорила, что его существование - оскорбление природы, что для таких как он, даже поцелуй дементора - слишком мягкая участь и тому подобное. Я думала, он меня убьет на месте, а он молча выслушал все, а потом посмотрел как-то очень грустно, оставил пузырьки с зельем на столе и ушел.
Ну а когда Гарри рассказал всем правду, мне и вспомнились все странности, которые я замечала за этот год. Почему, например, Джинни, Невилла и Луну наказали только ссылкой под надзор Хагрида, я ведь не сомневалась, что Кэрроу и Снейп их запытают до полусмерти? Каким образом Амикус в декабре умудрился отравиться наливкой, которую ему прислал с совой неизвестно кто, причем, аккурат после того, как он во всеуслышание пообещал посадить в карцер до конца рождественских каникул всех, кто плохо успевал по его предмету? Кто посоветовал отправить в больницу Святого Мунго для более тщательного обследования специалистами Теодора Нотта, после того, как своими издевательствами он довел Симуса Финнигана до того, что тот наслал на него какую-то странную порчу? Я подумала тогда, что Снейп считает меня не компетентной, ведь было очевидно отсутствие серьезных последствий. Кто в последнюю минуту остановил мучителей Майкла Корнера, напомнив о его чистокровном происхождении, благодаря чему Майкл сохранил здоровье и рассудок? Кто подбросил в мою комнату экстракт сибирского столетника - очень дорогой и почти недоступный в Англии ингредиент, который есть только у считанных профессионалов в зельеварении и без которого я не смогла бы снять последствия редкого Темного проклятия, наложенного двумя слизеринцами на нового старосту Когтеврана, за то, что он заступился за кого-то из младших учеников? И таких случаев было еще много. Мы все приписывали их милости провидения, а теперь я понимаю, что все это было делом его рук. Я обвиняла его в том, что он поощряет Кэрроу, а на самом деле только благодаря ему эти двое садистов за год своего пребывания среди детей, никого не убили и даже не причинили никому по-настоящему серьезного непоправимого вреда.
А Лили-то он, выходит, и в самом деле любил, да еще как! Большинство людей за столько лет уже давно "переболели" бы, а вот он нет. Я тогда, на его шестом курсе, помнится, сказала по глупости, что вряд ли детская любовь стоит того, чтобы приносить ей в жертву жизнь. Эта любовь оказалась совсем не детской, а той, про которую все так часто слышали от Дамблдора - самой сильной на свете, такой за которую только и можно даже жизнь отдать. Да, мои учителя говорили истинную правду: настоящий целитель может не только вылечить тело, но и понять душу своего пациента. Я не смогла...