Петунья Дурсль, урожденная Эванс

Глава 1. Петунья Дурсль, урожденная Эванс.

Знала ли я? Разумеется знала! С того самого момента, как этот отвратительный мальчишка появился в ее... в нашей жизни. Я возненавидела его в тот момент, как он, тощий и грязный, в своих ужасных обносках вылез из кустов на нашей детской площадке и обратился к моей сестре. Сказал, что знает объяснение этим ее фокусам, которые меня так раздражали и в то же время завораживали. Заявил, что она волшебница, как и он, как его придурочная мамаша, на которую нельзя было взглянуть без отвращения.
Его наглость вывела меня из себя. Я не могла оставить этого просто так - такие как он должны знать свое место. Какое-то отребье решило, что может разговаривать со мной и моей сестрой. К счастью, мне быстро удалось показать ему, кто он есть, но я видела уже тогда, что она слушала его с вниманием и была явно заинтригована, что было заметно по взгляду, который она бросила на него, уходя. До этого она смотрела так только на меня - когда я в детстве читала ей книжки или учила кататься на велосипеде. Теперь же мы поменялись ролями - оказывается она умела что-то, чего не могла я. А он говорил, что так и должно быть, что есть какой-то другой мир, созданный для них обоих, в котором мне нет места. В тот день, когда я осознала это, я возненавидела свою сестру, за ее превосходство надо мной и его, как соучастника ее преступления.
Да, я следила за ними и подслушивала их разговоры. Я делала все, чтобы поссорить их и это мне иногда удавалось, ибо он платил мне столь же сильной неприязнью и наши постоянные стычки часто провоцировали ссоры между ними, но ненадолго. Он всегда первым шел мириться, признавал свою неправоту и она неизменно прощала его. Я исходила бессильной злобой, но ничего не могла поделать.
Все усугублялось еще и тем, что я догадалась о его чувствах. Нужно было быть такой наивной идиоткой, как моя сестра, чтобы этого не заметить. Достаточно было того, как он на нее смотрел. Ведь если ей в ту пору было только десять лет, то мне уже исполнилось четырнадцать, я была почти женщиной и знала многие вещи, которые ей были недоступны. В частности, я рано поняла значение подобных взглядов. Ребята из моей школы нередко смотрели так на моих одноклассниц, которые им нравились, когда хотели пригласить их на свидание. Я всегда завидовала им до зубовного скрежета, потому что на меня никто никогда так не смотрел. И вот теперь я вынуждена была наблюдать его влюбленный взгляд, направленный на мою младшую сестру. Меня начинало мутить, когда я замечала на его мерзкой физиономии это выражение, так напоминавшее щенячий восторг родителей - словно она была каким-то неземным чудом, ангелом, а не маленькой нахальной дрянью, да еще ненормальной.
Однажды я стояла в роще за деревом, наблюдаля за ними и слушая их беседу. Он как обычно забивал ей голову этой своей чушью про их волшебную школу. Тогда-то я и услышала впервые о дементорах, которые через много лет напали на моего сына. Но тогда-то я услышала только, что эти чудовища охраняют какую-то волшебную тюрьму, куда Лили, конечно не попадет, потому что она слишком хороша для этого. По мне всех таких как они следовало сажать за решетку, но в его голосе было столько мольбы, надежды, немого восхищения, что я не смогла сдержаться и неловким движением выдала свое присутствие. Он, конечно взбеленился и начал орать на меня, обвиняя в шпионстве. Конечно, я не могла терпеть оскорблений от паршивого сопляка в женской кофте, который сделал из моей сестры такую же никчемную уродку, как он сам. Но не успела я договорить, как сломавшаяся ветка больно ударила меня по плечу. Я сразу поняла, что это его рук дело. Мне было не так уж и больно, но я нарочно разревелась в три ручья, надеясь, что уж теперь-то ему достанется от нее как следует.
После этого случая он был в опале почти до самого сентября. Полтора месяца он как тень таскался за ней, пытаясь заставить ее смягчиться. А я с удовольствием наблюдала за его отчаянием. Но торжествовала я ровно до того момента, как она упомянула о письме. Я хотела забыть об этом! Об унизительно-вежливом отказе, который дал директор этой школы, Хогвартса, в ответ на мою просьбу зачислить меня туда. Получив его, я поклялась в вечной ненависти к волшебникам и ко всему их миру. Выходит, я недостаточно хороша для них? Ну, разумеется, я им не подхожу, потому что я нормальная и вменяемая, а они чокнутые идиоты, бездарные и бесполезные.
Я прятала это письмо от всех, ни одна живая душа не должна была видеть моего позора. Каким же шоком для меня было узнать, что этот маленький негодяй вместе с моей дорогой сестрицей прочли его! Волшебники, видимо суют свой нос во все! Тогда-то я и дала себе зарок: когда-нибудь я отомщу ему, и моя месть будет страшной. В моем распоряжении имелось только одно оружие против него - его любовь, о которой не догадывалась моя сестра. Эта любовь была его единственной слабостью, единственным рычагом, с помощью которого можно было заставить его сделать все, что угодно. О, да, я поняла это первой - намного раньше директора Хогвартса и я знала, что рано или поздно он сам даст мне такую возможность.
Я не верила, что их дружба будет длиться вечно и оказалась права. Правда, прежде, чем они окончательно поссорились прошло целых пять лет. Она перестала проводить с ним каникулы, он больше не появлялся в окрестностях нашего дома, а если я и встречала его случайно где-то поблизости, он был один и выглядел, как будто на него свалилось сразу тридцать три несчастья. В конце-концов, когда мать однажды поинтересовалась, куда он исчез, она заявила, что не желает даже слышать о нем. А вскоре мне стало ясно, что у этого ничтожества есть счастливый соперник. В рассказах моей сестры все чаще звучало имя этого Поттера, а однажды она даже показала мне фотографию, один из их жутких снимков, где изображение двигалось, вместо того, чтобы оставаться на месте, как на наших фото. Это был первый и слава богу последний раз, когда я видела этого придурка. Единственное его преимущество перед Снейпом заключалось в смазливом лице. Прическа придурка ясно говорила, что он последний проходимец, впрочем только такого и могла выбрать моя дура-сестричка.
Когда она закончила шестой курс, они с родителями уехали на две недели на Майорку - мы всегда проводили там отпуск. Но к тому времени Лили настолько мне осточертела, что я не могла и минуты выносить ее общество. Накануне отъезда я поругалась с родителями и решила остаться дома. Папа с мамой, конечно, уговаривали меня передумать, мама даже закатила истерику, но мне было уже двадцать лет и я могла сама распоряжаться собой. А отправить шестнадцатилетнюю младшую дочь одну они не могли. В общем - я уже несколько дней наслаждалась одиночеством и свободой, когда заметила, что возле нашего дома каждый день торчит один и тот же человек. Не проходило вечера, чтобы он не устраивался в тени соседнего дома, прямо напротив окна ее комнаты. Видимо, он ждал, что там загорится свет и она появится в окне. Прождав так несколько часов, он исчезал до следующего вечера. Не составляло труда догадаться, что так жаждать видеть мою сестру может только один человек. И я убедилась в этом, когда на четвертый или пятый день нарочно вышла на крыльцо. Снейп сделал было движение в мою сторону, но подойти и заговорить так и не решился. Видно еще надеялся дождаться саму Лили.
Но через два дня он сам подошел ко мне. Я как раз возвращалась домой из кино и открывала дверь, когда увидела перед собой его лицо. Оно было настолько бледным, что он приобрел явное сходство с покойником, что впрочем, вряд ли могло сделать его внешность более отталкивающей, чем всегда. Приглядевшись, я заметила, что его дурацкая хламида прожжена и разорвана в нескольких местах, он держался за правое плечо и из под пальцев его стекала кровь. Мне сразу же пришла удовлетворенная мысль, что ему гораздо больнее, чем было мне, когда он ударил меня веткой. Куда только делось его нахальство! Он шатаясь приблизился ко мне и тихо - было видно, что слова даются ему с трудом - спросил, где Лили.
Нарочно выдержав паузу перед тем, как ответить, я сообщила, что она уехала на каникулы с каким-то лохматым очкастым придурком. Это была неправда, но я наслаждалась своей ложью, наслаждалась ревностью, отразившейся на его лице, болью, которую ему причинило подобное известие. Однако, он на удивление быстро справился с собой, достал откуда-то конверт, запачканный пропитавшей одежду кровью и протянув его мне, попросил когда Лили вернется, передать ей это письмо.
Тут-то и наступил час моего торжества. Вместо того, чтобы взять письмо, я убрала руку и, откровенно издеваясь над ним сказала:
- Попроси-ка повежливее, урод. - я упивалась своей властью над ним. Он побагровел от ярости, но возможность передать письмо моей сестре была ему слишком дорога. Сквозь стиснутые зубы Снейп прошептал:
- Пожалуйста, прошу тебя, передай это письмо Лили. Но мне было этого мало...
- Встань на колени, - потребовала я, желая проверить, насколько для него важно это письмо. Опустится он на колени ради того, чтобы Лили прочитала его послание, или нет?
Он и в самом деле был готов ради нее даже на унижение, потому что поколебавшись несколько секунд он все же опустился на колени и повторил свою просьбу. Только после этого я, наконец, взяла у него письмо. Едва испачканный кровью конверт очутился у меня в руках, я на его глазах разорвала письмо в клочки, прежде, чем он успел помешать мне.
Несмотря на боль, он мгновенно вскочил на ноги и выхватил волшебную палочку. На мгновение я испугалась, что он сейчас что-нибудь сделает со мной, но он был несовершеннослетним и знал, что ему за это грозит. Несколько секунд он сверлил меня ненавидящим взглядом, затем сунул палочку в карман и исчез. Больше я ни разу не видела его.
Мне не могло даже в голову прийти, что через несколько лет мы станем товарищами по несчастью - нам обоим придется заботиться о сыне Лили. Мы, судя по всему, одинаково относились к этому невыносимому мальчишке и оба отнюдь не скрывали этого. Но существенная разница, как я теперь понимаю, состояла в том, что то, что я делала по принуждению, против воли, он делал из любви. Я не чувствую своей вины ни перед ним, ни перед сестрой, ни перед мальчишкой. Они только портили мне жизнь, как и все волшебники. И все же иногда, когдая я слышу его имя, вспоминаю обрывки письма на крыльце дома моих родителей и следы крови, меня терзает нечто похожее на угрызения совести. Но я уверена, это просто глупые фантазии, и они скоро пройдут... Или не так уж скоро? Или никогда?