Глава 12. Шах и Мат

Майская ночь опускалась на Лондон темной вуалью, расшитой россыпью сверкающих звезд. Прохладный ветер пробирался сквозь лабиринты улиц, отчего листья деревьев в опустевших аллеях слабо колыхались. Безмятежность ночи нарушал лишь шум неугомонных машин, мчащихся по магловским автострадам, да топот ног прогуливающихся жителей города. Они и не подозревали, что где-то совсем рядом, скрытая в городском парке заклинанием невидимости, находилась резиденция волшебников. Там, в квартире №12, из окна выглядывало бледное лицо светловолосого парня.
Драко стоял, прислонившись к подоконнику, и изучал взглядом ночное небо, где манящим блеском светились недосягаемые звезды. В честь одной из этих небесных святил и получила свое имя одна из родственниц Драко, о которой он сейчас и думал.

Тетя Андромеда так необычайно похожа на свою сестру Беллатрису… Их даже ошибочно принимали за близняшек. Но мне кажется это сходство преувеличено, а сами они отличаются друг от друга... У Андромеды слегка вьющиеся волосы медового оттенка, которые порой излучают мягкий свет. Ее глаза широкие и распахнутые, всегда смотрящиеся на мир с неприсущей Блэкам добросердечностью, в то время как у Беллатрисы они горят недобрым блеском. Характером же Андромеда кардинально отличается от своих сестер, да и вообще от всех родственников.
Я никогда не знал о ее существовании. Андромеда уже была замужем за магла Тонкса когда я родился. Имя тети в стенах Малфой Мэнора никогда вслух не упоминалось, а мать не отваживалась поведать мне мрачную историю о своей сестре. Об Андромеде я впервые узнал, приехав в гости к бабушке Блэк. Там, на площади Гриммо, я увидел вышитый золотыми нитями гобелен с напыщенным фамильным девизом «Toujours pur». Мне тогда было одиннадцать, и я уже готовился к поступлению в Хогвартс. Чтобы вдоволь похвастаться чистотой крови Малфоев перед своими пресловутыми друзьями, я начал наводить справки о нашей родословной. К моему большому удивлению и смятению, я обнаружил на ткани древнего гобелена обугленные отверстия, непохожие на работу прожорливых докси. Рядом с именами матери и тети Беллатрисы оказалась одна из прожженных дырочек, где по идее должно было располагаться имя их брата или сестры. Только потом мать по секрету рассказала мне о своей сестре-предательнице, сбежавшей вместе с каким-то маглом. Тогда мне показалось, что мать говорила об Андромеде с какой-то грустью, которую она маскировала под презрение. Но в ее небесно-голубых глазах все же проглядывала беспросветная печаль.
Гораздо позже я догадался, что мне уже доводилось встречаться с загадочной тетей. Давно, когда мы с матерью гостили у дяди Альберта, в его замке показалась женщина, которую сначала я принял за Беллатрису Лейстрендж. Но этого быть не могло, потому что дядя просто на дух не переносил ее общества, поэтому вряд ли бы позволил ей переступить порог своего дома. При ближайшем рассмотрении, а особенно при виде добродушных глаз гостьи, я убедился, что она не тетя Белла. Увы, тогда я ничего не знал об Андромеде Блэк, поэтому ее внезапное появление в замке Альберта не оставило особого впечатления в моей памяти. К тому же мне едва было за четыре, поэтому семейные интриги меня волновали намного меньше, чем делать гадости домовикам и прятать мамины украшения.
Годами спустя Андромеда сама объявилась в Малфой Мэноре, когда отца забрали в Азкабан после падения Темного Лорда. Женщина с добрыми глазами предложила мне с Нарциссой переехать к ней, но я отказался, лишь оставив мать на ее попечение. Я сделал правильный выбор, так как стал регулярно получать радостные письма от матери, где она рассказывала, как нянчила Тедди, внука Андромеды.
Забавно, как нити наших судеб переплетаются, создавая крепкие узлы. Андромеда ушла из жизни Блэков как осквернительница рода, опозоренная, презираемая всеми. В итоге победительницей оказалась она. Темный Лорд был побежден, магический мир постепенно заселялся маглами, а члены семей, подобных Блэкам, были либо заперты в Азкабане, либо их уже давно не было на свете… И Андромеда не стала глумиться над Блэками и радоваться своему триумфу. Напротив, она вернулась, готовая простить и принять в свой дом сестру, которая также как и все отвернулась от нее. Теперь же сёстра Блэк воссоединились, связанные прочными семейными узами.
Думая о судьбе нашей семьи, мне становится даже грустно. Мой отец встречал рассветы в камере Азкабана. Моя мать нянчила чужих внуков, отчаянно пытаясь забыть свое прошлое. Сам же я устраивал мелкие авантюры, а теперь собирался нажиться на богатстве умирающего дяди. Где же та Малфоевская гордость, которой так упивалась наша семья? Куда пропало это убийственное равнодушие к окружающим людям, которым так дивились и завидовали другие? Что стало с неприступными, ледяными, безупречными Малфоями?
Я ненавидел свою семью за то, что она так жестоко подвела меня. Я всегда считал, что мы были неуязвимыми, совершенными… У нас не было слабостей, мы никогда не подавали виду. Мы не страдали от мелких, насущных проблем бытия, как финансовые затруднения, социальное пренебрежение. Мы купались в почете, упивались своей властью над людьми. У нас были принципы, которым мы так неукоснительно следовали. Именно эти принципы возвели нас до небес, сделав могущественными. Именно эти принципы нас и погубили.
До раскола семьи я всегда пытался держаться Малфоевской морали, вникать в ее суть, презирать всё, что противоречило ей. Поэтому я никогда не обижался на отца за то, что он не проводил со мною свободное время, даже поощрял это. Но матерью я пренебрегал, принимая ее любовь и внимание признаком слабости. Я был так слеп…
Отец всегда был для меня идеалом. Он же меня и научил принципам Малфоев, смысл которых я изучал в стенах его кабинета, жадно внимая каждому слову. Эти редкие вечера были единственным временем, которое мы проводили вместе, как отец и сын. В отблесках каминного огня, Люциус учил меня премудростям жизни, давал советы, учил властвовать. Меня завораживали его речи, я считал их чуть ли не святыми. Какое разница, что отец Теодора Нота регулярно водил своего сына на охоту, кому есть дела до того, что Крэбб и Гойл проводят каждые выходные с отцами? Это были лишь скучные, типичные заботы для простых смертных, плебеев. Как можно было думать о таких бессмысленных вещах, когда я постигал секреты Малфоевских принципов?
Я был благодарен отцу за эти уроки. Я впитывал его слова, как губка, упорно следуя его советам. Именно из-за этого я охладел к матери, когда она посмела показать свою грешную слабость.
Мне было шестнадцать, и Темный Лорд призвал меня на службу. Чтобы стать Пожирателем Смерти мне должны были прижечь Черную Метку на руке. Я знал, что эта болезненная процедура означала примитивное прижигание кожи с помощью Губрайтового огня, следовавшее наложением древнего заклинания. Отец настаивал на этом, и я соглашался, но сам был полон ужаса. Я из трусости не хотел причинять себе боль, но я не мог сказать это отцу. На мою защиту встала мать. Она умоляла Лорда избежать этот ритуал, за что она поплатилась пыткой под Круциуатусом. Нарцисса не хотела, чтобы мне было больно, и она своего добилась ужасной ценой.
Я должен был быть рад и преисполнен благодарности перед матерью за ее жертву. Но я был зол на нее, потому что она выставила меня на посмешище. Я не думал о том, что она спасла меня от мучительной боли, я напрочь забыл о своем страхе. Это было черной неблагодарностью с моей стороны.
Помимо этого мрачного инцидента, я обнаружил в матери еще один признак «слабости». В ее личной комнате был письменный стол, в котором выдвижной шкафчик был заперт специальным заколдованным ключом, который Нарцисса носила в качестве кулона. Она прятала там свои секреты, думал я, горя желанием узнать их. Однажды, когда она заснула в библиотеке за чтением, я украл этот ключ и открыл им шкаф. Я ожидал увидеть нечто невероятное, как артефакты Темной Магии, свитки с запрещенными текстами, древние книги с проклятиями… Каково же было мое разочарование, когда я обнаружил там старое, ненужное барахло! Толстые пачки писем, в которых каждый конверт был бережно обвязан голубой ленточкой; отец их слал матери в юности во время ее обучения в Шармбатоне. Старая фотография, изображающая трех сестер Блэк, где Белла с Андромедой держали за ручки трехлетнюю Нарциссу. Их лица сияли беззаботной радостью, которую они не ведали последующие годы. Некрасивый, рукодельный браслет, который я сам подарил ей в далеком детстве, там же был мой детский портрет. И дневник в кожаном переплете, исписанный ее аккуратным, ровным почерком, который она вела еще подростком. Я прочитал несколько страниц – она писала, как скучает по «Энди», как волнуется за Беллу, как боится, что не сможет стать безупречной миссис Малфой. Все эти сентиментальные сувениры прошлого, так надежно спрятанные в тайнике… они были признаком слабости. Все до единого.
Я незаметно вернул матери ключ и никогда не рассказал ей, что вскрывал ее тайник. С тех пор я относился к ней прохладно.
Сейчас я просто не могу понять, как мог быть таким неблагодарным маленьким ублюдком… Я должен был презирать отца и боготворить мать! Ее секрет не был слабостью, это было признаком любви. Нарцисса дорожила своими сестрами и не смогла забыть их, даже когда они все разошлись. Она всегда питала нежные чувства к отцу, лелеяла память об их юношеской поре. И наконец, она без памяти любила меня, своего единственного сына.
Я не раз был свидетелем этой самозабвенной любви матери. Она спасла меня от Черной Метки, от смерти, которой мне уготовил Темный Лорд в случае провала моего первого задания. Она также спасла меня от Малфоевских принципов.
Я жалею, что так и не отплатил матери той же любовью. Я не заслуживал ее чувств, даже мизинца ее холеных, тонких рук. Возможно, еще не поздно сказать ей об этом… Но кажется, что утекло слишком много зелья, чтобы сказать Нарциссе, как я дорожу ей…
Вот как распалась семья. Теперь каждого из нас терзают воспоминания, в горле застревают слова, которые мы так и не успели сказать друг другу в нужное время. Разве это не жалко? Масла в огонь подлил я, устроив всю эту аферу с браком, который не смог утаить от родителей. Они не преминули сообщить мне свое мнение на этот счет.
Естественно, едва женившись на Грейнджер, я должен был получить письма от родителей. Мне оставалось только гадать, какие слова я прочту в этих посланиях, если конечно, успею; вдруг едва вскрыв конверт меня шарахнет каким-нибудь проклятьем? Вместо свадебных поздравлений я ожидал гневные причитания, осуждения… а может и ругательства, мало ли какие бурные эмоции у родителей могла вызвать эта новость. Как никак, мой проступок был до такой степени вопиющим, что я бы нисколько не удивился, если бы культурные и вежливые Люциус и Нарцисса начали браниться не хуже любого сапожника. Они имели на это полное право, так как в семье Малфоев никто никогда не заключал браки с грязнокровками, кроме тетушки Айрис, которая в начале двадцатых тайно обвенчалась с маглорожденным волшебником. Женившись на Грейнджер, я не сдержался, и решил послать все еще жившей тете письмо полное сарказма, за что получил коробку ее фирменных эклеров, да детские фотографии ее бесчисленных отпрысков, которые мне годились в дедушки. Тем не менее, письма родителей не заставили себя ждать.
Прямо в тот день, когда известие о нашей с Грейнджер свадьбе напечатали в «Пророке», я получил длинное письмо от матери. Нарцисса не обливала меня грязью, даже не упрекала. Она просто интересовалось моим здоровьем, спрашивала, зачем я это сделал, и прочее. В самом конце своего послания мать с нескрываемым сарказмом интересовалась, как же выглядела ее новая невестка, и когда ей надо было ждать появления внуков. Я написал ей подробный ответ, где туманно объяснил причину брака. Я не мог сказать ей правду, потому что мать очень любила Альберта, а узнав о моих корыстных намерениях по отношению к ее кузену, она бы просто перестала со мной разговаривать. Под конец я обещал ей, с таким же сарказмом, что внуки и внучки непременно появятся в следующем году.
Реакция матери не была бурной, и это неудивительно. Нарцисса, как и я, откровенно презирала маглов только для виду, чтобы угодить Люциусу. На самом деле ей, как и Альберту, было все равно. Мало ли какая нечисть водилась в волшебном мире и без этих грязнокровок. «Пускай живут», - отмахивалась она. «Главное, чтоб под ногами не путались». Маглы не мешали ее спокойному существованию, а это означало, что они были абсолютно безобидны. В общем, с матерью было все понятно, а вот с Люциусом…
Его-то письма я ждал с опасением. Нарцисса может и отнеслась к ситуации с некоторой безразличностью, но отец не закроет на это глаза. Кто-то, а Люциус Малфой ТАКОГО позора не потерпит. Если он Миранду – а она чистокровная ведьма – не одобрял, то что же он скажет на мою женитьбу с Грейнджер? Как пить дать, отца хватит удар. И я готовился к тому моменту, когда придется столкнуться с его гневом.
Свое желание поговорить лицом к лицу Люциус изъявил в записке, где сухо просил меня о встречи. Меня не очень это обрадовало, как и вообще все эти малоприятные рандеву в Азкабане. Скрепя сердце, я собрал волю в кулак и отправился к отцу в один из дней. Момент, которого я так страшился, наконец наступил. Я помню, как смотрел в его глаза, полные какой-то импотентной ярости – словно он хотел выразить всю свою злость, но не мог. Люциус не хотел терять лица даже на виду у заключенных. Это мне сыграло на руку, так как разговаривать было легче.
- Зачем ты это сделал? - холодным тоном спрашивал он, не сводя с меня глаз. Его глаза, цвета стали, которые я так презирал и по иронии судьбы, унаследовал…
- А как Ты думаешь? – почти с ненавистью отвечал я.
- Ты сделал это намеренно, да? – его голос был шипящим от гнева. – Это твоя месть, да? «Ниже падать некуда», ведь так, Драко? Ты заблуждаешься, есть вещи гораздо хуже – якшаться с грязнокровным отребьем! Ты уподобился этим Уизли, стал осквернителем рода… - он горько усмехнулся. – Как же ты ловко все подстроил! Грязнокровка ведь изгнанница, верно? Ну конечно, эта шлюха бы легла под тебя, чтобы вновь стать волшебницей!
Мне было больно это слушать, особенно покоробило то бранное слово, которым он обозвал Грейнджер. Он никогда так вульгарно не выражался. Я мог бы сказать ему истинную причину этого супружества, но эта правда бы его убила. С одной стороны я специально не сделал этого, чтобы сказать ему:
- Да, я сделал это нарочно. – мой голос звенел от злобы. – За то, что ты никогда не был мне отцом. За то, что так обошелся со мной и с мамой, - к горлу подступал ком, но я продолжал, - за то, что учил меня этим идиотским «принципам»!
Люциус такого предательства не ожидал. Я же всегда понимал, что сознательно шел на это брак с Грейнджер ради этого – увидеть эту беспомощность в глазах отца, который всегда казался мне могущественным. Вот он, свергнутый диктатор нашей семьи. Ярость, скопившаяся за последние годы, всё разгоралась во мне, и я лихорадочно продолжал:
- Ты никогда нас в грош не ставил, ты рисковал жизнью семьи ради своего пресловутого «Лорда». Если бы не твой выбор, с нами бы этого не произошло! Ты затравил жизнь матери, а меня настраивал против нее, говоря, что она слабое существо! Так знаешь что, Люциус, - глаза отца сверкнули, когда я назвал его по имени, - я вырос. Я давно для себя понял, что слабым всегда был ты. Ты, который всегда стыдился своих чувств, старательно скрывал их под своей маской равнодушия. Теперь ты остался один. – я произнес это с большим удовольствием. – Мать живет у тети Энди, помнишь ее? Та самая, которая вышла за Тедда Тонкса? Она не вернется в Малфой Мэнор, она останется у сестры. И я тоже не вернусь, потому что навсегда ухожу из этого проклятого дома. Никто там не будет тебя ждать. Никто.
Закончив свою тираду, я быстро зашагал прочь, бросив ему через плечо:
- В отличие от тебя, Грейнджер не в тюрьме, и никто ее не презирает. Так что отребье здесь ты.
Я не верил в то, что сделал. Я не только женился на Грейнджер, но и вконец испортил отношения с отцом… Я сжег мосты, соединяющие наши берега, даже не оглядываясь назад. Всё было кончено.
Пока эта драма разыгрывалась в нашей семье, на ее фоне другие люди как Поттер и Грейнджер обретали свое истинное счастье, и строили свое маленькое семейство.
При мысли о Грейнджер мне становилось не по себе. Она стала заключающей фигурой, которая поставила мат Люциусу в нашей шахматной игре. Она была всего лишь пешкой, и эта пешка погубила Люциуса и принесла мне победу. Брак с Грейнджер поставил крест на наших отношениях с отцом, и теперь все кончилось. Но у меня было такое чувство, что с самой Грейнджер у нас все начиналось, хотя это чувство я старательно пытался заглушить.
Я обманывал себя, подпитывал свое сознание ложью, что презираю эту грязнокровку, что мне глубоко на нее наплевать. Но ведь это неправда… Если бы мне было все равно, я бы не стал посвящать ее в свои мысли, не чувствовал бы с ней странную, непонятную близость. И конечно же, я бы не ревновал ее к Поттеру, от которого она ожидала ребенка.
Сказал бы мне кто-то в шестнадцать лет, что я добровольно женюсь на Грейнджер и даже привыкну к ее обществу, я бы не преминул заехать этому шуту по физиономии. Она – грязнокровка, Поттеровская игрушка, одна из этих наивных идиоток, верящих в любовь, дружбу и тому подобную чушь. Но почему тогда наши с ней отношения стали более, чем деловые? Я не хотел в это верить, не желал! Но почему меня все еще влечет к ней? Почему я не перестаю думать о Грейнджер?
Меня это злит. Бесит. Я являюсь наследником древнейшего рода в магическом мире, в моих жилах течет кровь аристократов. Я не мог опускаться до уровня какой-то грязнокровки-плебейки. Раньше, я бы оправдался тем, что был Слизеринцем, а она Гриффиндоркой. Но школьные годы промчались мимо, детская вражда увязла в омуте далекого прошлого. Мы повзрослели, поумнели, набрались жизненного опыта. Слишком много лет прошло, чтобы помнить глупые перепалки в Хогвартсе, где я дразнил ее по многим причинам. Я хотел казаться крутым в глазах сверстников, хотя таковым на самом деле не являлся; пытался посредством оскорблений Грейнджер уязвить чувства ее ненаглядного дружка Поттера. Но больше всего я мечтал быть похожим на отца, который так презирал маглов…Я никогда не испытывал ненависти Грейнджер. Она лишь ассоциировалась у меня с Поттером, славе которого я так завидовал. Неужели у меня действительно не было веских причин, чтобы так обращаться с нею? Видимо, не было. А теперь, когда школьные приятели исчезли, зависть к Поттеру забылась и идеализированный образ Люциуса пал у меня на глазах, не было больше причин ненавидеть Грейнджер. Если они и были, то были такими мелкими, незначительными, даже смешными. Что с того, что она маглорожденная? Теперь я стоял на одной планке вместе с ней, потому что моя фамилия больше ничего не значила в магическом сообществе, так же, как и чистокровность. Теперь я был обанкротившимся отпрыском Пожирателя Смерти. Чем я был лучше нее?
Осознание того, что мы были в какой-то мере равны, позволяло моим чувствам выходить за грани разумного. Несмотря на мой цинизм и скепсис, на снисходительность и презрительную жалость к ней, я не смог унять глупые чувства. Они прорвались, словно бушующая река сквозь плотину, выплеснулись наружу, оставив меня слабым и уязвимым. Я не должен был сближаться с ней, не имел права откровенничать… Какого тролля я рассказывал ей об отце, о моем отношении к нему, о своих взглядах на жизнь? Зачем открылся ей, словно наивный ребенок, поделился своими секретами, которых когда-то так трепетно оберегал глубоко в себе? Я добровольно отдал ей ключ своего тайника… или же она, как несколько лет назад сделал я с матерью, украла ключ хитростью, проникнув в самые дебри моей души? Что бы то ни было, барьер, который разделял нас, разрушился, дав нам возможность приглядеться друг к другу.
Я проклинаю себя за эту минутную слабость. Те откровения сблизили нас с Грейнджер гораздо больше, чем, физическая близость.
Каждый раз, вспоминая ту брачную ночь, я невольно сгораю от стыда. Даже теперь, спустя несколько недель, я все также отчетливо видел перед собой ее карие глаза, которые смотрели на меня со смесью страха и предвкушения. До сих пор чувствовал сладкий вкус ее поцелуев, нежность ее прикосновений… Помнил ее темные локоны, рассыпавшиеся по подушке, как она сама, задыхаясь, произносила мое имя. Чего же скрывать? Я все помнил.
У меня нет ни одного логического объяснения произошедшему. Когда все это началось, мы оба были под влиянием Амортенции, и пришли в себя только в самый разгар страстей. Первой очнулась Гермиона, мой же рассудок протрезвел позже. К тому моменту мы зашли слишком далеко, чтобы остановиться. Возможно, ситуация была настолько парадоксальной, что мы не воспринимали ее как реальность. Мы были опьянены непонятно откуда взявшейся страстью, растерянны внезапной близостью. Я сам думал, что видел странный сон… Увы, лишь утром мы в полной мере осознали смысл случившегося.
Я слишком запутался в своих чувствах, чтобы определить мое отношение к Грейнджер. Безусловно, я ценил ее как внимательного слушателя, который мог еще и понять и разделить мои невзгоды. Я также видел в ней интересного собеседника, чуть ли не родственную душу, потому что многие наши мысли совпадали. Но я боялся лишь одного – этого непонятного, пугающего влечения, желания быть с нею.
Но я не хотел этого. Не хотел всех этих чувств и желаний. Не хотел с ней близости.
Все это слишком сложно. Я все еще называю ее Грейнджер, также цинично обращаюсь с ней, насмехаюсь над ее чувствами… Но одновременно, я хочу всегда быть рядом с ней. Как это возможно? Разве может человек чувствовать такие противоречивые вещи одновременно? Это бред. Бред, бред, бред…
Я не мог любить ее. Любви не существует, это просто выдумка для слабоумных. Никакая это не «великая сила», как ее называл Дамблдор, а просто мимолетная эйфория, просто чувство. Есть только привязанность, симпатия.
Но как же любовь Нарциссы? Или это что-то совершенно другое… Мерлин, как всё, однако, запутано…
Так неужели я все же привязался к Грейнджер? Неужели это и называют любовью? Глупость какая. За что вообще можно любить Грейнджер? За интеллект, за дружбу со знаменитостями, за яркое прошлое? А может просто за то, что у нее карие глаза, всегда глядящие с такой сосредоточенностью. За ее милую привычку заправлять прядь непослушных волос за ухо каждый раз, когда она нервничает. За ее светлую улыбку, за ее застенчивую скромность, за ее наивную веру во все лучшее. Просто за то, что она Гермиона Грейнджер.
Голова раскалывалась от подобных мыслей. Вдобавок ко всему, я все никак не мог решить, что мне делать дальше. Если Альберт завещает мне все свое наследство, сделка будет окончена, и она сможет уйти… с Поттером. У нас больше не будет обязательств, и наши пути разойдутся, как в море корабли. Она исчезнет из моей жизни также внезапно, как и появилась, и пропадет навсегда. Я знал, она никогда больше не появится на моем горизонте.
Гермиона… Интересное у нее было имя. Я никогда не удосуживался спросить, что оно значит. Я никогда не произносил его вслух, по крайней мере, без сарказма. Никогда не называл ее по имени, презрительно обращаясь к ней по фамилии, пряча свои чувства под этим едким «Грейнджер». Чего я этим добиваюсь? Что этим доказываю?
Ответ был так прост. Я был к ней неравнодушен.
Ненавижу все это…
Завтра утром я должен был сделать заключительный выбор. Я мог и дальше делать всё по плану – заверить у нотариуса, что стал полноправным наследником дядиных миллионов, развестись с Грейнджер и пожелать ей счастливой жизни с Поттером. Но также, я мог бы попытаться удержать ее, уговорить остаться со мной и попробовать всё сначала, теперь уже по-настоящему… Эта безумная шахматная игра продолжалась, но у меня было такое ощущение, что моему королю уже задолго до конца партии поставили заключительные шах и мат. Пешка, бывшая на моей стороне, обернулась против меня самого, став из белой фигуры черной. И кареглазый Ангел, с которым я, казалось бы, заключил судьбоносную сделку, в одно мгновение превратился в коварного Дьявола.