Глава 9.

Хотя дома волшебников в Вене были снабжены каминной сетью, Эрвин предпочитал пользоваться каретой: считал унизительным для себя вываливаться из камина или крутиться в аппарации, благо, мог позволить себе роскошный выезд. Геллерта же в карете сильно трясло, а от лошадиного запаха мутило. Но за особенно кислую гримасу мальчишка мог схлопотать от отца затрещину, поэтому Маргарет, как могла, старалась в пути отвлечь сына.
- Посмотри, вон идет дровосек, несет топор. Сейчас он будет рубить дерево...
- Знаю, с досадой отмахнулся Геллерт и сердито заерзал.- Мне не три года, чтобы мне про дровосеков рассказывали.
- Сейчас мы остановим кареты, и я попрошу его выдрать тебя лапником или раскроить топором череп, - вмешался Эрвин. - Тебе не три года, но ведешь ты себя куда хуже трехлетнего. Нет смысла дальше тебя кормить.
Геллерт не ответил, только с ненавистью посмотрел на отца. За прошедшие годы мальчик стал совсем хрупким, но с мрачными, недетскими глазами. Он часто дрался с цвергами, которые осмелились нагрубить Сюзанне или Петеру, а однажды привязал кошку к дереву - "для опытов"; Сюзанна застала его, когда он хладнокровно протыкал кошке хвост булавкой. Как ни умоляла нянька сжалиться над ребенком, Маргарет даже не стала звать гувернера: сама надавала сыну пощечин. И все равно Геллерт ее любил, а отца ненавидел; ей он простил оплеухи и на следующий день жался при их короткой встрече к ее плечу, как ни в чем не бывало, а отцу не прощал грубого слова.
Маргарет отвернулась к окошку и вздохнула. Она больше всего, может быть, устала от взаимной ненависти мужа и сына; иногда она мечтала каким-то чудом оказаться свободной от обоих. Когда она назначала первое свидание Зальцману, в ней билась надежда, что жизнь вот-вот изменится, но поиски лекарства, способного ее спасти, затянулись. С досады Маргарет принялась уверять себя, что, может, лекарство ей вовсе и не нужно. К тому же ей пришло в голову, что Эрвин не отступится от своих прав просто так. На Зальцмана надеяться не приходилось.
Между тем карета подъехала к дому Эстерхази. Пока в сопровождении цверга Гриндевальды поднимались по лестнице, Маргарет все сильнее ощущала неловкость. Кроме семейства Эстерхази и их родственницы из Франции, ей предстояла встреча с Сесилией Гринграсс, то есть миссис Уркварт, гостившей в Вене с мужем и дочерью. Говорили, что она счастлива в браке, и одно это заставляло Маргарет нервно вздрагивать, представляя их встречу.
...Сесилия в самом деле сияла среди пышной и вычурной обстановки дома Эстерхази, как белая роза, только что срезанная с куста - среди экспонатов музея. Просто и со вкусом одетая, оживленная, она непринужденно поздоровалась с Гриндевальдами. Хозяин представил новым гостям ее мужа, высокого, с золотистыми усами, с детским выражением в ярких зеленых глазах.
Между тем Геллерт забыл поздороваться с кузинами, Вильгельминой и Софией, мучнисто-бледными, надменными девочками: он застыл, набычившись, не сводя угрюмого взгляда с дочки Урквартов. Унаследовавшая от матери нежные черты лица и особенную грацию, а от отца яркие глаза и золотые волосы, Виктория (ей было лет двенадцать-тринадцать) в самом деле была очень хороша. Геллерт и ей долго ничего не мог сказать и наконец выпалил, залившись краской:
- Вы недурны, но я ожидал большего!
Глаза Эрвина опасно сощурились. Уркварты переглянулись с натянутыми улыбками, Вильгельмина и София тихонько фыркнули, их родители покраснели. Лишь Виктория, не растерявшись, задорно ответила:
- Et vous, monsieur, est pas aussi intelligent que qu'ils disent de vous.
София поправила очки, блестевшие на длинном лице, и насмешливо посмтрела на востроносую Вильгельмину; та приподняла тонкие брови.
Обе девочки привыкли игнорировать выходки кузена с демонстративным презрением. Маргарет рассердилась бы за пренебрежение к своему ребенку, если бы обе девицы не казались ей напыщенными и глупыми. Дочь Урквартов, похоже, была совсем не такова: в ее глазах блестели ум и вызов. Они с Геллертом глядели друг на друга с такой враждой, что Маргарет про себя умилилась.
***
- Что там ваш Спэвин? - довольно резко спросил Эрвин у Уркварта, когда дети отправились в отдельные комнаты, а взрослые устроились в гостиной. - Неужели никто не собирается смещать это ничтожество?
Красивое лицо Уркварта приобрело чрезвычайно осторожное выражение.
- Его не назовешь одаренным государственным деятелем, однако же бывают и гораздо хуже. Спэвин, по крайней мере, не тиран...
- То есть позволяет и вам, и черни делать что угодно, не может вас приструнить? - усмехнулся Эрвин зло. Фридрих Эстерхази иронически переглянулся с женой Кларой, такой же бледной и высокомерной, как и ее дочери. Укрват кашлянул и весьма твердо ответил:
- В магическом сообществе Великобритании нет черни.
- Неужели? - удивленно протянул Фридрих.- А магглорожденные? Если я не ошибаюсь, именно их у вас называют грязнокровками?
Уркварт слегка покраснел.
- Их называют так не все, а лишь часть кичащаихся предками фанатиков. Таких фанатиков мыслящие люди презирают.
- Гм... - издал Эрвин не определенный звук. - А дети индусов едут ли учиться в ваш Хогвартс? Как их там принимают?
- Этого я не могу сказать, - признал Уркварт и покраснел, но Сесилия, блестя глазами, поспешила вступить в спор.
- Не понимаю, к чему бы вы задавали эти вопросы.
- А к тому, что я не люблю лицемерия, фрау Уркварт. Равенства нет и быть не может, но одни честно это признают, а другие жмурят глазки, морщат нос и называют первых, честынх, тиранами. А между тем там, где люди знают свое место, жизнь куда благополучнее, чем там, где каждый кухаркин сын мнит себя равным принцу, Эрвин, чувствуя себя победителем, с важным видом откинулся на спинку кресла.
Лицо Сесилии озарила полуулыбка.
- А если этот кухаркин сын лучше принца? Лучший ученик потока, на котором учится моя дочь - деревенский мальчик.
Эрвин хохотнул.
- Вы уверены, что его мать не изменяла мужу с отпрыском чистокровного рода?
- Приведите мне научные факты, что отпрыски чистокровных родов, не брезговавших кровосмешениями, умнее прочих, - негромко попросил Уркварт. Во взгляде Эрвина появилось что-то зверское:
- Пытаетесь выслужиться перед зверьем, чтобы, если оно взбунтуется, вы избежали фонаря?
"Фонарь, - Маргарет тоже улыбнулась про себя. - Бунт. Да, вот оно. Тиранов свергают. Я должна свергнуть Эрвина. В этом мое спасение".
...Геллерт весь вечер был хмурый: мало того, что ему предстоял неприятный разговор с отцом и гувернером по поводу отсутствия манер - но дочь Урквартов, видимо, произвела на него сильное впечатление. Позднее Сюзанна жаловалась, что Геллерт потом несколько дней отказывался от еды и ни разу не улыбнулся.
***
Что Маргарет имела в виду под словом "свергнуть", она сначала и не осознала, и только ночью, когда муж, измотанный порывом страсти и довольный, храпел рядом, поняла: она имела в виду убийство. Перехватило дыхание, похолодели руки.
"Можно прямо сейчас. Задушить подушкой вряд ли хватит силы, значит - взять его палочку, а лучше палочку Петера или Сюзанны, и Аваду в сердце.... Или найти яд и подсыпать ему в вино... О Мерлин, неужели я - такая?!" Выпрямившись, Маргарет распахнутыми глазами вперилась в лицо мужа. С опущенными веками оно стало будто моложе и спокойнее, ярче очертилась детская линия пухлого, словно обиженного рта и упрямая ямка на подбородке. Он спал обнаженный, все мускулы огромного сильного тела были расслаблены. Вздумай Маргарет ударить его ножом - может, он бы даже не проснулся.
И как назло, ей стали вспоминаться первые месяцы их жизни: вихрь чардаша, жаркие скачки наперегонки по полям, театр в Будапеште, где они вместе спасали магглов от сумасшедшего Освальда и мерзавца Ричарда Принца. "Магглов - или репутацию семейства Гриндевальд?" Маргарет поняла: ей все равно. Перед ней был мужчина, который спас ей жизнь и подарил ей ребенка. "Да, он загнал меня в неволю - но просто воспитан так, что не видит в этом ничего плохого. А чем я лучше, если почти изменила ему и хотела его убить?" Острый стыд и отвращение к себе не давали уснуть до утра.
На следующий день Маргарет послала Христиану записку. Встречу она, против обыкновения, назначила в лесу: не могла себя больше заставить прийти к нему на квартиру. Три дня спустя он ждал ее у старой мельницы, разглядывая камешки на дне сквозь холодную чистую воду. Кажется, его мучили недобрые предчувствия.
- Я пришла сказать тебе, что мы больше не можем видеться, - решилась не тянуть Маргарет.
- Твой муж узнал? ОН что-то сделал тебе? - испугался Христиан и схватил ее за руки.
- Нет, - молодая женщина спокойно посмотрела в смешное лошадиное лицо. - Но я не хочу больше его обманывать. Если он и причинял мне зло, то несознательно; его так же глупо винить за это, ка если бы он был дикарем. А я причинять ему зла больше не хочу. Прости... Вам с другом не придется утруждать себя поисками лекарства.
- Нет, мы найдем лекарство, - Христиан опустил глаза и нервно сжал пальцы. - Не пойми меня неправильно, Маргарита... Мне кажется, ты должна бороться за свободу ради сына. Ведь твой муж, пусть несознательно, изуродует ребенка... Он уже сейчас его уродует.
- Это уж мое дело, - ответила Маргарет спокойно. христиан вспыхнул.
- Не будь эгоисткой! Жалость - жалостью, хорошо, не изменяй мужу, не делай ему зла, только вырвись от него, Маргарита! Ко мне, к кому-то другому или на волю - тебе решать. И еще, - он перевел дыхание. - Когда настанет срок принимать его лекарства - прими. Ты должна выжить ради сына.
"Сколько он диктует мне, - печально усмехнулась Маргарет про себя. - Не имея на то никакого права. Да еще прикрывается моим ребенком". Что ж, она никогда не была влюблена в Зальцмана, а потому и не разочаровалась.
- Обещай мне, что примешь его лекарства, Маргарита.
- Обещаю, - кивнула Маргарет и, не поцеловав Зальцмана на прощание, побрела к лошади. Когда она уже вскочила в седло, Христиан, до того застывший на месте, снова кинулся к ней.
- Когда Густав найдем рецепт, я дам тебе знать!
Небрежно кивнув, она пустила лошадь рысью.