Петунья Дурсль, урожденная Эванс

Глава 1. Петунья Дурсль, урожденная Эванс.

Знала ли я? Разумеется знала! С того самого момента, как этот отвратительный мальчишка появился в ее... в нашей жизни. Я возненавидела его в тот момент, как он, тощий и грязный, в своих ужасных обносках вылез из кустов на нашей детской площадке и обратился к моей сестре. Сказал, что знает объяснение этим ее фокусам, которые меня так раздражали и в то же время завораживали. Заявил, что она волшебница, как и он, как его придурочная мамаша, на которую нельзя было взглянуть без отвращения.
Его наглость вывела меня из себя. Я не могла оставить этого просто так - такие как он должны знать свое место. Какое-то отребье решило, что может разговаривать со мной и моей сестрой. К счастью, мне быстро удалось показать ему, кто он есть, но я видела уже тогда, что она слушала его с вниманием и была явно заинтригована, что было заметно по взгляду, который она бросила на него, уходя. До этого она смотрела так только на меня - когда я в детстве читала ей книжки или учила кататься на велосипеде. Теперь же мы поменялись ролями - оказывается она умела что-то, чего не могла я. А он говорил, что так и должно быть, что есть какой-то другой мир, созданный для них обоих, в котором мне нет места. В тот день, когда я осознала это, я возненавидела свою сестру, за ее превосходство надо мной и его, как соучастника ее преступления.
Да, я следила за ними и подслушивала их разговоры. Я делала все, чтобы поссорить их и это мне иногда удавалось, ибо он платил мне столь же сильной неприязнью и наши постоянные стычки часто провоцировали ссоры между ними, но ненадолго. Он всегда первым шел мириться, признавал свою неправоту и она неизменно прощала его. Я исходила бессильной злобой, но ничего не могла поделать.
Все усугублялось еще и тем, что я догадалась о его чувствах. Нужно было быть такой наивной идиоткой, как моя сестра, чтобы этого не заметить. Достаточно было того, как он на нее смотрел. Ведь если ей в ту пору было только десять лет, то мне уже исполнилось четырнадцать, я была почти женщиной и знала многие вещи, которые ей были недоступны. В частности, я рано поняла значение подобных взглядов. Ребята из моей школы нередко смотрели так на моих одноклассниц, которые им нравились, когда хотели пригласить их на свидание. Я всегда завидовала им до зубовного скрежета, потому что на меня никто никогда так не смотрел. И вот теперь я вынуждена была наблюдать его влюбленный взгляд, направленный на мою младшую сестру. Меня начинало мутить, когда я замечала на его мерзкой физиономии это выражение, так напоминавшее щенячий восторг родителей - словно она была каким-то неземным чудом, ангелом, а не маленькой нахальной дрянью, да еще ненормальной.
Однажды я стояла в роще за деревом, наблюдаля за ними и слушая их беседу. Он как обычно забивал ей голову этой своей чушью про их волшебную школу. Тогда-то я и услышала впервые о дементорах, которые через много лет напали на моего сына. Но тогда-то я услышала только, что эти чудовища охраняют какую-то волшебную тюрьму, куда Лили, конечно не попадет, потому что она слишком хороша для этого. По мне всех таких как они следовало сажать за решетку, но в его голосе было столько мольбы, надежды, немого восхищения, что я не смогла сдержаться и неловким движением выдала свое присутствие. Он, конечно взбеленился и начал орать на меня, обвиняя в шпионстве. Конечно, я не могла терпеть оскорблений от паршивого сопляка в женской кофте, который сделал из моей сестры такую же никчемную уродку, как он сам. Но не успела я договорить, как сломавшаяся ветка больно ударила меня по плечу. Я сразу поняла, что это его рук дело. Мне было не так уж и больно, но я нарочно разревелась в три ручья, надеясь, что уж теперь-то ему достанется от нее как следует.
После этого случая он был в опале почти до самого сентября. Полтора месяца он как тень таскался за ней, пытаясь заставить ее смягчиться. А я с удовольствием наблюдала за его отчаянием. Но торжествовала я ровно до того момента, как она упомянула о письме. Я хотела забыть об этом! Об унизительно-вежливом отказе, который дал директор этой школы, Хогвартса, в ответ на мою просьбу зачислить меня туда. Получив его, я поклялась в вечной ненависти к волшебникам и ко всему их миру. Выходит, я недостаточно хороша для них? Ну, разумеется, я им не подхожу, потому что я нормальная и вменяемая, а они чокнутые идиоты, бездарные и бесполезные.
Я прятала это письмо от всех, ни одна живая душа не должна была видеть моего позора. Каким же шоком для меня было узнать, что этот маленький негодяй вместе с моей дорогой сестрицей прочли его! Волшебники, видимо суют свой нос во все! Тогда-то я и дала себе зарок: когда-нибудь я отомщу ему, и моя месть будет страшной. В моем распоряжении имелось только одно оружие против него - его любовь, о которой не догадывалась моя сестра. Эта любовь была его единственной слабостью, единственным рычагом, с помощью которого можно было заставить его сделать все, что угодно. О, да, я поняла это первой - намного раньше директора Хогвартса и я знала, что рано или поздно он сам даст мне такую возможность.
Я не верила, что их дружба будет длиться вечно и оказалась права. Правда, прежде, чем они окончательно поссорились прошло целых пять лет. Она перестала проводить с ним каникулы, он больше не появлялся в окрестностях нашего дома, а если я и встречала его случайно где-то поблизости, он был один и выглядел, как будто на него свалилось сразу тридцать три несчастья. В конце-концов, когда мать однажды поинтересовалась, куда он исчез, она заявила, что не желает даже слышать о нем. А вскоре мне стало ясно, что у этого ничтожества есть счастливый соперник. В рассказах моей сестры все чаще звучало имя этого Поттера, а однажды она даже показала мне фотографию, один из их жутких снимков, где изображение двигалось, вместо того, чтобы оставаться на месте, как на наших фото. Это был первый и слава богу последний раз, когда я видела этого придурка. Единственное его преимущество перед Снейпом заключалось в смазливом лице. Прическа придурка ясно говорила, что он последний проходимец, впрочем только такого и могла выбрать моя дура-сестричка.
Когда она закончила шестой курс, они с родителями уехали на две недели на Майорку - мы всегда проводили там отпуск. Но к тому времени Лили настолько мне осточертела, что я не могла и минуты выносить ее общество. Накануне отъезда я поругалась с родителями и решила остаться дома. Папа с мамой, конечно, уговаривали меня передумать, мама даже закатила истерику, но мне было уже двадцать лет и я могла сама распоряжаться собой. А отправить шестнадцатилетнюю младшую дочь одну они не могли. В общем - я уже несколько дней наслаждалась одиночеством и свободой, когда заметила, что возле нашего дома каждый день торчит один и тот же человек. Не проходило вечера, чтобы он не устраивался в тени соседнего дома, прямо напротив окна ее комнаты. Видимо, он ждал, что там загорится свет и она появится в окне. Прождав так несколько часов, он исчезал до следующего вечера. Не составляло труда догадаться, что так жаждать видеть мою сестру может только один человек. И я убедилась в этом, когда на четвертый или пятый день нарочно вышла на крыльцо. Снейп сделал было движение в мою сторону, но подойти и заговорить так и не решился. Видно еще надеялся дождаться саму Лили.
Но через два дня он сам подошел ко мне. Я как раз возвращалась домой из кино и открывала дверь, когда увидела перед собой его лицо. Оно было настолько бледным, что он приобрел явное сходство с покойником, что впрочем, вряд ли могло сделать его внешность более отталкивающей, чем всегда. Приглядевшись, я заметила, что его дурацкая хламида прожжена и разорвана в нескольких местах, он держался за правое плечо и из под пальцев его стекала кровь. Мне сразу же пришла удовлетворенная мысль, что ему гораздо больнее, чем было мне, когда он ударил меня веткой. Куда только делось его нахальство! Он шатаясь приблизился ко мне и тихо - было видно, что слова даются ему с трудом - спросил, где Лили.
Нарочно выдержав паузу перед тем, как ответить, я сообщила, что она уехала на каникулы с каким-то лохматым очкастым придурком. Это была неправда, но я наслаждалась своей ложью, наслаждалась ревностью, отразившейся на его лице, болью, которую ему причинило подобное известие. Однако, он на удивление быстро справился с собой, достал откуда-то конверт, запачканный пропитавшей одежду кровью и протянув его мне, попросил когда Лили вернется, передать ей это письмо.
Тут-то и наступил час моего торжества. Вместо того, чтобы взять письмо, я убрала руку и, откровенно издеваясь над ним сказала:
- Попроси-ка повежливее, урод. - я упивалась своей властью над ним. Он побагровел от ярости, но возможность передать письмо моей сестре была ему слишком дорога. Сквозь стиснутые зубы Снейп прошептал:
- Пожалуйста, прошу тебя, передай это письмо Лили. Но мне было этого мало...
- Встань на колени, - потребовала я, желая проверить, насколько для него важно это письмо. Опустится он на колени ради того, чтобы Лили прочитала его послание, или нет?
Он и в самом деле был готов ради нее даже на унижение, потому что поколебавшись несколько секунд он все же опустился на колени и повторил свою просьбу. Только после этого я, наконец, взяла у него письмо. Едва испачканный кровью конверт очутился у меня в руках, я на его глазах разорвала письмо в клочки, прежде, чем он успел помешать мне.
Несмотря на боль, он мгновенно вскочил на ноги и выхватил волшебную палочку. На мгновение я испугалась, что он сейчас что-нибудь сделает со мной, но он был несовершеннослетним и знал, что ему за это грозит. Несколько секунд он сверлил меня ненавидящим взглядом, затем сунул палочку в карман и исчез. Больше я ни разу не видела его.
Мне не могло даже в голову прийти, что через несколько лет мы станем товарищами по несчастью - нам обоим придется заботиться о сыне Лили. Мы, судя по всему, одинаково относились к этому невыносимому мальчишке и оба отнюдь не скрывали этого. Но существенная разница, как я теперь понимаю, состояла в том, что то, что я делала по принуждению, против воли, он делал из любви. Я не чувствую своей вины ни перед ним, ни перед сестрой, ни перед мальчишкой. Они только портили мне жизнь, как и все волшебники. И все же иногда, когдая я слышу его имя, вспоминаю обрывки письма на крыльце дома моих родителей и следы крови, меня терзает нечто похожее на угрызения совести. Но я уверена, это просто глупые фантазии, и они скоро пройдут... Или не так уж скоро? Или никогда?

Гораций Слагхорн.

"Я учил его! Думал, что хорошо его знаю." Эту фразу я произнес больше года назад, когда Гарри сообщил всем о его предательстве. Эту же фразу я произнес и узнав от Гарри правду о нем. И эта правда шокировала меня почти так же сильно, как и та ложь. Я ведь знал все, но никогда не придавал этому настоящего значения.
В нашу бытность коллегами я вел себя с ним очень дружелюбно, а сделавшись его подчиненным даже позволял себе что-то вроде заискивания, осуждая его в душе. Но моя доброжелательность не находила в нем отклика, а вызывала только раздражение, которого он никогда не скрывал. Меня, честно говоря, это не удивляло, потому что я помнил наши отношения учителя и ученика. В школьные годы он не пользовался моим расположением, признаюсь в этом совершенно открыто. Я недолюбливал его даже несмотря на неизменные успехи в моем предмете. Меня задевала его независимость и презрение к авторитетам. Покровительство всегда было моей слабостью. Мне нравилось формировать личности, влиять на юные умы, выводить в свет новые таланты. Я любил, когда на меня смотрели снизу вверх - это льстило моему самолюбию. Этим, как мне доказал год назад Гарри, и воспользовался Том Реддл, чтобы получить ключ к тайне, позволившей ему превратиться из блестяще одаренного юноши в монстра, от которого мы избавились такой страшной ценой. Я до сих пор корю себя за это.
А Северус Снейп даже в детстве не признавал ничьего покровительства. Его самолюбие заставляло его резко отвергать мои попытки включить его в список моих "удачных проектов", а мое - игнорировать его гений, ставший очевидным после первого же урока зельеварения. Конечно, ему, полукровке, да еще выросшему в каком-то бедном магловском районе, было сложно завоевать авторитет на моем факультете, где исконно учились в основном чистокровные волшебники, отпрыски старинных семей, знавшие друг-друга с пеленок. Но постепенно он заставил их признать его своим, благодаря блестящим способностям, намного превосходившим их собственные. Но даже войдя в их круг он оставался одиночкой. Компании однокурсников он предпочитал общество книг. К седьмому курсу в библиотеке Хогвартса не осталось ни одной книги, которая бы ни разу не побывала у него в руках.
Подобие дружбы с товарищами по факультету, у Северуса перевешивала вражда с учениками факультета Гриффиндор. Точнее с компанией Джеймса Поттера и Сириуса Блэка. Я никогда не старался вникнуть в причины их конфликта, стараясь вообще не замечать напряженности в отношениях между этими двумя факультетами, поскольку это мешало мне играть в демократизм при поиске талантливых студентов. Способности к моему предмету у всей компании были чуть выше среднего, а у Петтигрю и того хуже, поэтому я не удостаивал их вниманием и мало интересовался их жизнью. Видел только, что хотя перевес в столкновеньях куда чаще оказывался на их стороне - им ни разу не удалось сломить его или остаться безнаказанными. Мстительность Северуса неизменно настигала их именно тогда, когда они меньше всего ожидали этого и всегда бывала крайне изощренной, хитроумной и прекрасно спланированной. Эти качества и составляли основу его успехов на моих уроках. Его письменные работы поражали ясной логикой, точностью и глубиной анализа. Читая их, я мог только ахать от восхищения. А вот его действия на практических занятиях часто заставляли меня недоумевать. Не раз и не два мне случалось заметить, что он делает что-то не вполне соответствующее, а то и прямо противоположное тому, что следовало. Любому другому студенту я, конечно, указал бы на ошибку, но мне очень хотелось поставить провал ему в упрек. Однако, к моему удивлению, результат неизменно оказывался выше всяких ожиданий. Нужно признаться, я очень критично относился к Северусу, но сколько ни старался, не находил повода придраться. Больше того - часто его работа оказывалась намного лучше, чем у всех остальных. Я ставил ему высшие оценки, не понимая, как это ему удается. Теперь-то я понимаю, что он экспериментировал, действовал на собственный страх и риск, поддерживаемый только верой в свою правоту. Мало кто из людей отважился бы на подобное. Именно этой смелости когда-то не хватило мне самому, чтобы стать настоящим ученым.
Школу он окончил лучше всех на факультете. Даже Деметриус Нотт и Грета Забини остались позади, что меня весьма огорчило. Из шести сдаваемых предметов, самые выдающиеся результаты он показал на Зельях и Защите от Темных Искусств. Три остальных были тоже оценены на "Превосходно". Только трансфигурация давалась ему чуть хуже, хотя, возможно, причиной этому была натянутость в отношениях, существовавшая между ним и Минервой. Но ничто не могло заставить его ради оценки попытаться изменить ситуацию.
Лишь один человек имел на него влияние. Лили Эванс - рыжеволосый ангел с удивительными глазами, моя любимая ученица, солнечная богиня Гриффиндора. Мать Гарри. Я недаром сказал Гарри, что не могу вообразить себе человека, который знал бы ее и не любил. Это правда. Разве можно было проводить с нею долгие часы в библиотеке за домашним заданием, прогуливаться с ней по двору в солнечную погоду, сидеть с ней за одной партой, работать в паре на моих уроках и не влюбиться в нее? Разве можно было не потерять голову и сердце, каждый день тайком пожирая ее взглядом, пока она склонялась над котлом или касаясь ее волос, пока она нарезала ингредиенты? Я ведь замечал, как он это делает, но не придавал тогда этому значения. Многие вздыхали по ней и провожали ее такими же пламенными взглядами. Я и представить себе не мог, что у него все настолько серьезно. Конечно я видел, как тяжело он переживал охлаждение их дружбы, видел, что для него настоящим ударом стали ее отношения с Джеймсом Поттером, но подумать, что вся его долгая двойная игра, все его тайны, все мужество, все поступки, которым мы никак не могли найти объяснения, все странные события, происходившие в год его управления школой, которые мы списывали на счастливую случайность - все это ради нее одной?! Даже сейчас, после его смерти, столько лет верности одной любви кажутся мне чем-то фантастичным!
Когда Гарри рассказал мне об истином происхождении таланта, проявленного им на шестом курсе, мне вспомнилось, что после разрыва с Северусом, работы Лили по зельям оставались по-прежнему безупречными, но те удивительные находки и идеи, приводившие меня в изумление, почему-то пропали навсегда. Что я чувствовал? Наверное, то же самое, что чувствует любой человек, обнаруживший, что расточал похвалы ложным талантам, упустив из виду подлинный гений. Я не рассердился на юношу за этот небольшой обман, тем более, что сам поощрял его. Обсудив все, мы решили попытаться восстановить уничтоженный учебник. Омут Памяти и легилименция должны в этом помочь. Правда, пока дело продвигается не слишком быстро. Нам с Гарри удалось воспроизвести всего несколько десятков рецептов и пару заклинаний. Но мы не отчаиваемся, потому что оба верим: рано или поздно наша работа будет доведена до конца. А пока, я слушаю, как прославляют его героизм и вспоминаю ту фразу, которую сказал дважды, и оба раза ошибся. Я думал, что хорошо его знаю, но на самом деле я не знал его никогда.

Нарцисса Малфой

"Любовь - розовый куст: чем красивее розы, тем острее шипы." Такая строчка была в старинной песне, ее пела нам с сестрами мама, когда мы были маленькими. Тогда мы, конечно, не понимали ее значения. Да я и теперь сомневаюсь, что знаю о любви больше, чем в детстве... Люциус? Мы с ним лучшие друзья и именно поэтому стали идеальными супругами. Мне всегда казалось, что это правильно, что только так и может быть. Иногда я даже в какой-то степени понимала Темного Лорда, возненавидевшего любовь. Любовь, которая сломала жизнь моей сестры и жизнь человека, который спас моего единственного сына.
Я всегда уважала его, потому и обратилась к нему первому, едва мне потребовалась помощь. Я знала, что могу ему довериться, он поймет меня и поможет, ведь и сам знает, что значит любить кого-то больше всего на свете...
Нет, с Северусом мы не были близкими друзьями, но я одна из первых "разглядела" его, едва он поступил на наш факультет. Вначале я относилась к нему с легким пренебрежением, из-за его происхождения, но потом стало очевидно: если полукровка, воспитанный в магловских трущобах, знает и умеет больше, чем многие представители самых чисткровных семей - значит он и впрямь чего-то стоит. Мне импонировала его гордость и независимость - эти черты исконно присущие только аристократам по духу. Да, конечно с самого начала он гораздо больше общался с Люциусом, чем со мной, но я, пожалуй, была единственной, кто проявлял к нему интерес как к личности. Постепенно между нами установились вполне приятельские отношения, хотя четыре года разницы в возрасте, разумеется, давали о себе знать. Но может быть именно потому, что я была уже взрослой девушкой, я не только четыре года наблюдала за всем, что происходило между Северусом и его подругой, но и делала из этого выводы.
Лили Эванс... Я не любила ее, как не любила большую часть гриффиндорцев, а уж тем более грязнокровок. Нельзя сказать, что я ее ненавидела, просто на мой взгляд она даже не стоила того, чтобы обращать на нее внимание. Поэтому меня так задевало всеобщее преклонение перед этой маленькой магловской выскочкой. Особенно меня раздражала благосклонность, оказываемая ей нашим деканом. Правда, ко мне он тоже благоволил, но мои успехи в зельях были довольно скромны, что, конечно, лишало его возможности рассыпаться в комплиментах. Мы сталкивались с нею несколько раз на вечеринках профессора Слагхорна и были не в восторге от общества друг-друга. Меня бесила ее гриффиндорская помешанность на справедливости, а стремление помогать даже тем, кто не просил об этом вызывало тошноту. Бывали моменты, когда я даже не находила ее красивой и искренне недоумевала, что в ней нашли все ее поклонники, приписывая ей внешность типичной простолюдинки.
Ее притворная дружба с Северусом не могла меня обмануть. Я ничуть не сомневалась, что рано или поздно она предпочтет ему равного - с такими же гриффиндорскими замашками, как у нее самой. С молоком матери я впитала понятие о том, что чудес не бывает, у этих двоих не было ничего общего и надеяться, что они могут быть вместе было бы нелепостью, которую не мог бы себе позволить ни один здравомыслящий человек. У меня тоже на всех четырех факультетах было немало воздыхателей, восторгавшихся моей красотой. Но им было прекрасно известно, что я могу выйти замуж только за представителя чисткровного рода, обладающего не меньшим состоянием и связями, чем род Блэков, и те, кто не соответствовал этим требованиям, были бы просто глупы, питая бесплодные надежды. Именно поэтому я не могла понять, как Северус, с его ясным и холодным умом, не видит таких очевидных вещей. Когда я была на седьмом курсе, а он на четвертом, я однажды осмелилась по-дружески объяснить ему это. Я не считала Лили Эванс достойной того, чтобы бегать за ней, как это делает он. Я посоветовала ему порвать эти не имеющие перспектив отношения. Они слишком разные, у них разные пути и разные судьбы. Его иллюзии принесут ему только несчастье... Не помню точно, что я тогда говорила. В ответ он довольно резко попросил меня не вмешиваться не в свое дело. Подобный тон обидел меня и я хотела уйти, разозленная и разочарованная. Но тут он глубоко и печально вздохнул и тихо, словно про себя, произнес: "Сердцу не прикажешь..." Эти слова врезались в мою память...
Вспомнить же песню про розовый куст меня заставил другой случай, который я тоже до сих пор не могу забыть. Это было уже после моего замужества, но еще до рождения Драко. И Северус и Люциус к тому времени уже состояли в числе сторонников Темного Лорда. Я как сейчас вижу тот летний день, когда я и Северус сидели в гостиной Малфой-мэнора. Темный Лорд уже тогда отличал Северуса, несмотря на его молодость. Он был впечатлен его явным превосходством над всеми остальными, хотя и не был еще с ним так откровенен, как в период Второй войны. В тот день Северус должен был пере дать Люциусу какие-то дополнительные приказания, связанные с поручением, данным моему мужу. Но Люциуса за полчаса до его прихода срочно вызвали в министерство. Он должен был вернуться в ближайший час, а пока мы удобно расположились в гостиной с бокалами вина и беседовали о какой-то статье, недавно опубликованной Дамблдором в журнале «Трансфигурация сегодня». Увлеченно разнося в пух и прах нашего драгоценного директора, мы не заметили, как в окно влетела сова со свежим номером «Пророка». Я взяла у птицы газету и небрежно бросила ее на столик, стоявший между нами. Она упала так, что прямо перед нашими глазами оказался крупный заголовок заметки, сообщавшей о состоявшейся сегодня помолвке двух «самых известных и одаренных молодых волшебников последних лет: Джеймса Поттера и Лили Эванс». Чуть ниже шла фотография счастливой пары и длинная статья, пестревшая пошлыми и до предела банальными эпитетами вроде «невероятно красивой пары» и «сердец, нашедших друг-друга». Я сделала пренебрежитльную гримасу и подняла глаза на своего собеседника.
Северус сидел в кресле, неестественно выпрямив спину. Так выглядит человек, у которого отобрали весь воздух сразу. Его черные глаза были устремлены на заголовок, бокал выпал из застывших пальцев, заливая светлый ковер вином… Стараясь сохранить непринужденность тона я спросила, что случилось. Он ответил, что все в порядке, но его голос был таким спокойным, что это взволновало меня не на шутку. Затем он поднялся из кресла, поднял упавший бокал и, поставив его на стол, устремился к стеклянной двери, ведущей в сад. Он шел таким спокойным и размеренным шагом, что это напугало меня куда больше, чем истерика или крики отчаяния. Напугало настолько, что, подождав несколько минут я неслышно вышла вслед за ним.
Я нашла его в самой глухой части сада, где стояла оплетенная розами беседка, в которой я любила сидеть особо знойными вечерами. Он стоял возле этой беседки, прижав одну руку к груди, а другой держась за оплетающий ее розовый куст. Цветов на этой ветке почему-то не было, зато два острых шипа впивались прямо ему в ладонь. Я как завороженная глядела на это зрелище. Шипы впились довольно глубоко, но он словно не замечал этого, не делая ни малейшей попытки убрать руку. Так, без малейшего движения он простоял несколько минут. Я пустилась бегом через сад обратно в гостиную и успела занять свое место прежде, чем Северус как ни в чем не бывало вошел, налил себе еще вина и опустившись в кресло напротив меня продолжил прерванный разговор, словно ничего не случилось. А спустя недолгое время появился Люциус и я ушла в свою комнату, чтобы Северус не заподозрил, что я могла что-то понять.
Сейчас, когда он мертв и она мертва, я думаю об этом случае чаще, чем прежде. У меня больше всех оснований оплакивать его и, может быть, я больше всех ему признательна, хотя для меня он сделал меньше, чем для кого-либо еще. Благодаря ему и Гарри Поттеру моя семья сейчас со мной, если, конечно, не считать Беллы, которая все же была моей сестрой и я не могу не сожалеть о ее смерти, хоть она и принесла мне настоящее облегчение. С окончанием войны у меня появилось много времени и возможностей для размышлений о том, что такое любовь и была ли она в моей жизни. Но вместо этого я просто смотрю на тех, кого люблю и испытываю странную боль, точно острые шипы впиваются в мою ладонь…

Леди Мэри Эдит Харгрейв-Уилссон (Мэри Макдональд).

Я никогда не ценила свои принципы слишком высоко. Даже когда училась в Хогвартсе на Гриффиндоре, носила фамилию Макдональд и была в числе подруг очаровательной Лили Эванс, любимицы всего факультета.
Нет, я любила ее не меньше, а может даже и больше других, но я не считала ее совершенством, каким находило ее большинство ее знакомых. Многое в ней вызывало у меня раздражение - в том числе ее всегдашняя уверенность в собственной правоте, привычка поучать и советовать. Во всяком случае тогда я смотрела на это именно так. Будучи, как и Лили, маглорожденной, я не раз испытывала пренебрежительное отношение к таким как мы со стороны чистокровных магов. Особенно этим отличались ученики факультета Слизерин. Поэтому когда Эдвин Блетчли стал проявлять ко мне интерес совершенно определенного толка, я не стала возмущаться или негодовать, а просто подняла его на смех в Большом зале в присутствии половины школы и в том числе Дианы Мейсон - его официальной невесты. Как мне потом рассказали - Диана не расторгла помолвку, а просто запустила в Эдвина все известные ей заклинания сразу, что стоило ему недели в больничном крыле.
Большинство друзей и подруг Лили не одобряли ее дружбы с Северусом Снейпом. Они прожужжали ей все уши о том, что он такая же мразь, как они все, что доверять человеку, имеющему репутацию самого лучшего знатока Темных Искусств во всей школе - просто идиотизм. Особенно усердствовала в этом компания Джеймса Поттера - ловца нашей квиддичной команды, любимца преподавателей, хотя всем вокруг было ясно, что такая "забота" была продиктована ревностью - он с третьего курса положил на Лили глаз. Женская же часть окружения Лили просто удивлялась, что нашла такая девушка как она в этом мрачном, непривлекательном, помешанном на учебе парне, вечно ходившем в обносках и с подержанными книгами, да к тому же еще служившем предметом насмешек и издевательств наших "звезд" - Поттера и Блэка.
По правде сказать, я тоже принадлежала к числу. Нельзя сказать, что я относилась к нему дурно - я ведь его почти не знала. Он был слишком нелюдим и никогда не подпускал к себе никого, кроме нее одной. Но в ее присутствии он становился другим человеком - его глаза загорались, холодный голос наполнялся теплотой, некрасивое лицо точно озарялось внутренним светом. С ней он мог разговаривать часами напролет, но беда была в том, что разговоры их часто перерастали в споры и даже ссоры. Косвенной причиной одной из таких ссор стала и я.
Дело в том, что пострадавший от рук своей невесты Блетчли решил отомстить мне и привлек к этому своего приятеля Малсибера, который откопал где-то довольно мерзкое Темное проклятие с психотропным действием. Однако, заколдовать меня он так и не успел, его остановил староста школы. Малсибера наказали, хотя он и заявлял, что просто пошутил и на самом деле вовсе не собирался делать ничего плохого. Никто, кроме слизеринцев ему не поверил, но доказательств не было. Эта история вызвала бурное негодование моих друзей, даже чересчур бурное на мой взгляд. Помню, как громко Лили выражала негодование по поводу того, что Снейп принял сторону Малсибера, но объяснять причины моего конфликта с ним и Блетчли я тогда не сочла нужным.Да и вступаться за Снейпа мне не хотелось, ведь я не верила в его искренность. Не верила до того самого вечера...
О произошедешем у озера в тот день говорила вся школа. Я благоразумно молчала, не желая вмешиваться в то, что меня не касалось. Конечно, то, что Снейп назвал Лили грязнокровкой было дурно, но и поведение Поттера и Блэка тоже давало повод для упреков. За тот день Снейп пытался подойти к Лили раз шесть, подкарауливая ее то в коридорах, то в библиотеке, то в Большом Зале во время обеда. В конце-концов наши ребята пригрозили что поколотят его, если он не оставит ее в покое. Всякого другого на его месте такая угроза заставила бы отступиться. Но около полуночи, когда все уже разошлись по спальням, я услышала возмущенные возгласы Полной Дамы. Она словно спорила с кем-то. Поспешив на голос портрета, я обнаружила возле него Снейпа собственной персоной. Полная Дама пожаловалась мне, что уже почти полчаса пытается заставить этого юношу уйти. За это время мимо него прошло пять гриффиндорцев и к каждому он обращался с одной и той же просьбой. Все отвечали в лучшем случае насмешками, а то и бранью. Одна девушка даже сказала, что попросит старосту сообщить преподавателям, если он сейчас же не уберется отсюда. Но он не обратил на ее слова никакого внимания.
Я довольно раздраженно спросила у молчавшего все это время Снейпа какого черта ему надо. Он ответил, что хочет поговорить с Лили и не уйдет, пока не сделает этого. На мой насмешливый вопрос не собирается же он оставаться здесь до утра он совершенно серьезно ответил, что именно это и сделает. Я сочла своим долгом сообщить ему, что на него может наткнуться Филч или делавший обход преподаватель или в очередной раз куда-то исчезнувшие Поттер и Блэк с Петтигрю и Люпином, потом попросила прекратить делать из себя посмешище, обещая, что кто-то из тех, с кем он разговаривал непременно расскажет об этом завтра всей школе и над ним будут издеваться все четыре факультета... Все мои доводы были бессильны - он продолжал стоять на месте не говоря ни слова. В свете факела были видны только пылающие черные глаза на бледном лице. Заглянув в них, я вдруг растеряла все слова. Он не шутил: я могла сейчас пойти спать, могла позвать учителей, могла попросить кого-то из парней вышвырнуть его вон. Он прекрасно понимал это, но решительный огонь в его глазах говорил, что он не сойдет с места, даже если ему придется простоять у нас под дверью всю ночь. Его не волновало ничто и никто на свете - ни Филч, ни Дамблдор, ни даже все четверо Основателей вместе взятых были не властны над ним. Значение для него имела одна Лили. Тогда-то я и поняла, что он и в самом деле в нее влюблен, причем отнюдь не так, как влюблен в меня Эдвин Блетчли и даже если Лили поступит с ним также, как поступила с Эдвином я - это ничего не изменит в его чувствах... Вернувшись в спальню, я сообщила Лили о его ультиматуме и посоветовала ей все же выслушать его. Она неохотно согласилась со мной и вышла из спальни. Не знаю, о чем они говорили, но она вернулась очень быстро, минут через десять и почти сразу уснула. Я же пролежала без сна почти всю ночь, думая о том, что будет завтра. Назавтра, как я и предсказывала, Снейпа встретили за завтраком язвительными насмешками со стороны всех четырех факультетов. В рот он не взял ни кусочка, как и за обедом и за ужином. Позднее я узнала от Эдвина Блетчли, что в слизеринской гостиной ему устроили грандиозные разборки за то, что он едва не подвел весь факультет, рискуя быть пойманным вне спальни в неположенное время. в результате всего этого к вечеру он выглядел настолько раздавленным, что мне даже захотелось посочувствовать ему, но я отказалась от этой мысли. Насколько мне известно, потом он еще несколько раз пытался попросить прощения, но потерпел неудачу. Я же к тому времени была слишком занята своими собственными проблемами.
Перед окончанием пятого курса Эдвин снова предложил мне свое покровительство. Я сочла, что это будет для меня выгодным, к тому же, несмотря ни на что, Блетчли мне нравился, хотя я и понимала, что он никогда не женится на мне. Сделка с совестью показалась мне не таким уж ужасным делом в сравнении с преимуществами, которые мне сулили отношения с Эдвином. Наша связь продолжалась до конца первой войны. Лили вышла замуж за Джеймса Поттера и работала вместе с ним в Ордене Феникса, вскоре у них родился сын. Блетчли, хотя и был на стороне Темного Лорда, в ближний круг не вошел. Как и я, он предпочитал соблюдать нейтралитет. От него я еще пару раз слышала имя Снейпа, а потом...
Потом была поездка в Уимблдон, где я и встретила Ричарда. Оказалось, что у магловских аристократов амбиций куда меньше, чем у магов, а состояния больше. Во всяком случае родители сумели меня убедить, что для дочери шотландского фермера потомок пэров и член Палаты Лордов - отнюдь не худший вариант. Кроме того это был неплохой шанс укрыться от разгорающейся войны в магическом мире. Во мне никогда не было гриффиндорской смелости, даже не знаю, о чем думала Шляпа в тот момент, когда мне ее надели на голову. Безусловно, после свадьбы мне пришлось открыть Ричарду, кто я такая. Он не пришел в восторг, но и особого недовольства не выразил. После первого падения Того-Кого-Нельзя-Называть, я частично вернулась в магический мир. Роман с успевшим жениться и благополучно открутившимся Блетчли возобновился, о Снейпе я узнала, что Дамблдор устроил его на работу в Хогвартс. В дальнейшем я слышала много всего, но ни разу в связи с ним не упоминалось имя ни одной женщины. Я была уверена, что он не забыл о Лили.
Когда же сын Лили открыл всем правду - я удивилась меньше, чем кто бы то ни было. Когда вокруг меня все восклицали: "Ну кто бы мог подумать, что он способен на такое ради любви!" - я только улыбалась, вспоминая, как много лет назад, ночью, возле гриффиндорской гостиной сама увидела, на что можно пойти во имя этого чувства.
Сейчас мне время от времени снятся сны, в которых я вижу Ричарда, стоящего в хогвартской форме у портрета Полной Дамы и заверяющего кого-то, что не стронется с места, пока Мэри Макдональд не согласится с ним поговорить. Порой в этих снах Ричард превращается в Эдвина. Но я знаю, что это просто сны. Я никогда не ценила свои принципы так высоко, как Лили Эванс, а Ричард и Эдвин слишком благоразумны для подобных поступков. И я просыпаюсь, выпиваю утренний кофе и спускаюсь на кухню роскошного особняка, где натыкаюсь на Ричарда, разозленного тем, что вчера парламент снова отклонил его законопроект. После завтрака он отправляется на заседание, а я сажусь в автомобиль... Немного не доезжая до Чаринг-Кросс, я всегда отпускаю шофера и делаю вид, будто захожу в дорогой салон красоты, расположенный на другой стороне улицы. Сама же быстро дохожу до Дырявого Котла, где усаживаюсь за один и тот же столик, чтобы выслушать очередную жалобу порядком постаревшего Эдвина на то, что его старший сын Майлс после окончания Второй войны не хочет делать карьеру в Министерстве Магии, а собирается профессионально играть в квиддич. Затем мы с ним поднимаемся на верх в номер, где стоит кровать, на которой мое тело знает каждую неровность...
Я всегда ухожу раньше Эдвина, не потрудившись даже расправить смятые простыни. И нарочно возвращаюсь домой через весь Лондон, думая о Лили Эванс. На взгляд любого человека, я куда счастливее ее. Но я никогда не была и не буду любима так, как она. Неужели я не заслуживаю такой любви? Или это просто судьба?

Поппи Помфри.

Самая главная заповедь, которой меня учили в колледже при больнице Святого Мунго - настоящий целитель должен врачевать не только тело, но и душу своего пациента. Всю свою жизнь я старалась следовать этому правилу, потому и выбрала не слишком престижную и высокооплачиваемую должность школьной медсестры. Ведь дети - куда более уязвимые и беспомощные существа, чем взрослые, а тем более, когда они целых семь лет на большую часть года оторваны от своих семей. Мне хотелось дать им тепло и заботу, которых им так не хватало. Каждому ребенку, без исключения. Даже тем, кто делал вид, что не нуждается в этом.
Северуса Снейпа я тоже помню маленьким мальчиком, худеньким и болезненным, с колючим взглядом и мрачным характером. На младших курсах он доставлял мне довольно много работы, в основном связаной с его чрезмерным усердием в учебе. Правда, иногда приходилось мне и устранять последствия его конфликтов с компанией Джеймса Поттера. Честно говоря, меня всегда очень огорчали эти стычки - я очень любила Джеймса Поттера и Сириуса Блэка, они были такими милыми шалунами: всегда жизнерадостные, порывистые, горячие, они словно живой фейерверк освещали всю школу. Да и бедного Ремуса я любила и даже Питера Петтигрю, хоть он и стал потом предателем. Они часто и охотно делились со мной своими проблемами, а уж как были дружны! Бывало, если кто из них попадет в больничное крыло, так тут же трое других рядом появляются, и пошло: шутки, прибаутки, разговоры о семье, о доме, о квиддиче, еще о каких-нибудь пустяках... Все больничное крыло будто ходуном ходит! Глянешь на них - сердце так в пляс и пускается.
Северус же был совсем другим. Почти никогда не говорил о себе, о своей жизни. Спросишь его о чем-нибудь - он либо молчит, либо огрызается. Я даже о рукоприкладстве его отца узнала не от него, а от Лили Эванс, хотя и раньше замечала у него на теле синяки, кровоподтеки, рубцы ... Сам-то он об этом ни единым словом ни разу не заикнулся. И не жаловался никогда - как бы больно ему ни было, сцепит зубы и ничего не говорит. А Лили довольно часто к нему приходила, когда он лежал у меня - приносила книги, разговаривала с ним вполголоса. Он с ее приходом будто оживал. До этого весь день лежит в постели уткнувшись в очередную книжку и не реагирует ни на кого вокруг. А стоило ей появиться в палате, он сразу встрепенется, к лицу приливает краска, на губах улыбка. Тогда он еще умел улыбаться, это потом остались только холодные язвительные гримасы, к которым я так привыкла за двадцать лет, что даже забыла, что когда-то было по-другому. Уж не знаю, дружила ли с ним Лили, или что другое, но я видела, что она для него человек особенный. Пять лет это продолжалось, а затем что-то между ними разладилось. Больше она к нему не приходила и вместе их не видели, они даже разговаривать перестали. А на шестом курсе он точно с ума сошел - заваливал себя учебой, чтением и научными работами, о которых мне Лили рассказывала, да еще есть и спать как следует перестал.
Кончилось тем, что его двое однокурсников ко мне едва ли не силой приволокли, он чуть с ног не падал... Я, конечно, оказала ему помощь, запретила столько заниматься, а потом взяла руку - пульс проверить и вдруг вижу на запястьях два тонких шрама. Спросила, что это такое, а он сразу же руку отдернул. Потом стал мямлить что-то про заклятие, которое якобы испытывал, а оно не так сработало, но я уже видела такие следы и сразу поняла, что они от магловской бритвы. Причем до летних каникул у него их не было. Тут я уже серьезно забеспокоилась и пригрозила, что если он мне сию секунду не скажет правду, я немедленно расскажу все Дамблдору. И здесь его как прорвало, в первый раз за шесть лет. Я даже не помню точно, что именно он говорил - сбивчиво, спутано, полунамеками. В основном что-то про общую ненависть, про то, что он никому не нужен, про одиночество, про то, что незачем жить... Только я почувствовала нутром, что он всего об одном человеке думал, о ком-то, кого он любит и кто ему очень дорог. Но мне даже в голову не могло прийти что речь идет о Лили - я всегда ее воспринимала только как его подругу. К тому же она в то время как раз от Джеймса перестала бегать, что меня очень радовало - они так красиво вместе смотрелись, не пара, а загляденье. Джеймс мне сам не раз повторял, что она ему очень нравится, только Лили все время ему от ворот поворот давала. Но Джеймс не унывал, она - твердил - все равно будет со мной, не будь я лучший игрок в квиддич во всей школе.
Я хотела Северуса как-то успокоить, начала произносить какие-то ободряющие слова, которые обычно в таких случаях используют, но такими они мне вдруг показались чужими, фальшивыми, равнодушными, что я сама не заметила, как умолкла. К тому времени он уже и сам взял себя в руки, а потом вдруг достал волшебную палочку и заявил, что если я кому скажу, как он тут со мной откровенничал, то он изменит мне память, и пусть, мол не сомневаюсь, он сумеет, да так, что никто ничего даже не заподозрит. И видно по его лицу, что не шутит. Я ему сказала, что каждый медик дает клятву не разглашать тайны своих пациентов. Он вроде удовлетворился этим ответом, но с тех пор старался любым способом избежать обращения ко мне. Какие бы он ни получал травмы или ранения, как бы не мучался, но всегда находил предлог, чтобы не приходить в больничное крыло. А если все же возникала уж совсем острая необходимость, то из него ни слова нельзя было вытянуть. Отвечал на все мои вопросы односложно и очень грубо, так что пропадало всякое желание с ним общаться. Так до самого окончания школы продолжалось.
А потом, когда Дамблдор его в школу взял преподавать, уже после смерти Джеймса и Лили - я его даже сначала не узнала - строгий, холодный, угрюмый человек. Ему в ту пору было едва за двадцать лет, а вел он себя, словно ровесник директора. Со мной всегда держался исключительно по-деловому, на фамильярность вовсе не реагировал. В работе да, помогал - зелья варил такие, какие ни в одной лавке не купишь. И в Темных Искусствах он действительно разбирался на высшем уровне. Недаром Дамблдор именно ему поручил ту девочку, Кэтти, которую в прошлом году прокляли ожерельем. Я о таком проклятье, как на этом ожерелье было, даже и не слышала никогда, а он сразу распознал его, определил действие, остановил распространение, да еще и минимизировал последствия.
Когда Северус убил Дамблдора, я долго не могла поверить в такое. А после сам Темный Лорд директором его поставил, да еще этих двух мразей Кэрроу ему в помощь определил - я от возмущения места себе не находила. Как мальчик, которого я помнила несчастным одиноким и страдающим, мог быть таким чудовищем? Служить монстру, который убивает невинных людей, потворствовать тварям, которые не стеснялись пытать детей? Я в его сторону даже смотреть не могла, такая ненависть меня захлестывала. Чувствовала, что прикончила бы его своими руками, если б сумела... Однажды Амикус сразу троих первокурсников Круциатусом ударил, а Снейп только слегка пожурил его за это, мол, не нужно так эмоционально реагировать на ребячьи выходки. Я бедных детей еле-еле в себя привела, а Северус вечером пришел в больничное крыло, заявил, что хочет проверить, как я выполняю свою работу. Сделал мне выговор за то, что вовремя не пополнила запас обезболивающего зелья, да еще и принес с собой несколько пузырьков, сказал, что сам сварил его, хотя это абсолютно не входит в его обязанности. Тут уж я не удержалась, высказала ему все, что думаю о нем. Как только я его не называла - бесчеловечным выродком, которого непонятно как земля носит, отребьем, вероломным предателем, низким трусом и мерзавцем, даже худшим, чем его хозяин. Говорила, что его существование - оскорбление природы, что для таких как он, даже поцелуй дементора - слишком мягкая участь и тому подобное. Я думала, он меня убьет на месте, а он молча выслушал все, а потом посмотрел как-то очень грустно, оставил пузырьки с зельем на столе и ушел.
Ну а когда Гарри рассказал всем правду, мне и вспомнились все странности, которые я замечала за этот год. Почему, например, Джинни, Невилла и Луну наказали только ссылкой под надзор Хагрида, я ведь не сомневалась, что Кэрроу и Снейп их запытают до полусмерти? Каким образом Амикус в декабре умудрился отравиться наливкой, которую ему прислал с совой неизвестно кто, причем, аккурат после того, как он во всеуслышание пообещал посадить в карцер до конца рождественских каникул всех, кто плохо успевал по его предмету? Кто посоветовал отправить в больницу Святого Мунго для более тщательного обследования специалистами Теодора Нотта, после того, как своими издевательствами он довел Симуса Финнигана до того, что тот наслал на него какую-то странную порчу? Я подумала тогда, что Снейп считает меня не компетентной, ведь было очевидно отсутствие серьезных последствий. Кто в последнюю минуту остановил мучителей Майкла Корнера, напомнив о его чистокровном происхождении, благодаря чему Майкл сохранил здоровье и рассудок? Кто подбросил в мою комнату экстракт сибирского столетника - очень дорогой и почти недоступный в Англии ингредиент, который есть только у считанных профессионалов в зельеварении и без которого я не смогла бы снять последствия редкого Темного проклятия, наложенного двумя слизеринцами на нового старосту Когтеврана, за то, что он заступился за кого-то из младших учеников? И таких случаев было еще много. Мы все приписывали их милости провидения, а теперь я понимаю, что все это было делом его рук. Я обвиняла его в том, что он поощряет Кэрроу, а на самом деле только благодаря ему эти двое садистов за год своего пребывания среди детей, никого не убили и даже не причинили никому по-настоящему серьезного непоправимого вреда.
А Лили-то он, выходит, и в самом деле любил, да еще как! Большинство людей за столько лет уже давно "переболели" бы, а вот он нет. Я тогда, на его шестом курсе, помнится, сказала по глупости, что вряд ли детская любовь стоит того, чтобы приносить ей в жертву жизнь. Эта любовь оказалась совсем не детской, а той, про которую все так часто слышали от Дамблдора - самой сильной на свете, такой за которую только и можно даже жизнь отдать. Да, мои учителя говорили истинную правду: настоящий целитель может не только вылечить тело, но и понять душу своего пациента. Я не смогла...

Кингсли Шеклболт

Лили Поттер никогда не упоминала при мне о своем знакомстве с этим человеком, а уж тем более о дружбе. Я ни разу не слышал, чтобы она даже произносила его имя. Я не относился к числу близких друзей семьи Поттеров, воспринимая их только как талантливых соратников по Ордену Феникса. Не состоя в нем официально, я, тем не менее, очень уважал Дамблдора, хотя и осуждал его за то, что он часто действует в обход официальной власти. К тому же профессия аврора не оставляла слишком много времени на выяснение подробностей чужой личной жизни. Шла война - действия приспешников лорда Волдеморта становились все активнее, бойцы Ордена погибали один за другим. Марлин Маккинон, братья Пруэтты, Фенвик, Дибборн и многие другие молодые, не успевшие пожить как следует. В сердцах все сильнее разгоарлась ненависть к их убийцам. В то время я был молодым аврором под началом Аластора Хмури. Департамент Обеспечения Магического Правопорядка возглавлял Барти Крауч-старший. Я, как и многие другие, полностью одобрял его решительные и жестокие меры. Даже разрешение применять к Пожирателям Смерти Непростительные заклятия не вызвало во мне ужаса - тогда я искренне считал, что по-другому с ними просто нельзя. Все люди вокруг тогда подвергались жесткому делению на друзей и врагов. Преданность первым и безжалостность ко вторым сделалась жизненным кредо большинства моих коллег. И, естественно, вообразить, что Лили, которую все любили за ее необычайную доброту, справедливость и способность к состраданию, могло что-то связывать с одним из наших врагов, было невозможно даже вообразить.
О Северусе Снейпе не знал ничего. Пару раз кто-то говорил о нем, как об одном из слуг лорда Волдеморта, но встречаться в бою нам не приходилось ни разу. Однако я считал, что репутация сильного и талантливого мага на пустом месте не возникает. Еще больший интерес к личности этого человека возбуждало во мне то, что, насколько я знал, он был моложе меня на несколько лет. Что-то подсказывало мне, что рано или поздно придется столкнуться с ним...
Когда Джеймс и Лили начали скрываться, я был уверен, что Дамблдор на этот раз заигрался. Верить в такую ерунду, как пророчества, да еще заставлять в нее верить других - такого я не ожидал от руководителя нелегальной организации сопротивления. Я всегда был скептиком и привык верить исключительно фактам. Такие вещи, как предсказания представлялись мне слишком ненадежными и сомнительными, чтобы на них полагаться. Но незадолго до смерти Джеймса и Лили произошел случай, который поколебал мой скептицизм. Я пришел однажды к ним домой, чтобы обсудить очередной план, предложенный Дамблдором. Они недавно перебрались в Гордрикову Впадину и занимались обустройством своего дома, стараясь сделать его максимально удобным для недавно родившегося Гарри. Пока Лили расставляла на каминной полке фарфоровые статуэтки, Джеймс отвел меня на кухню и вручил мне странную вещь, больше всего напоминающую амулет. Кулон странной формы из черного дерева на длинном толстом шнурке. Посередине был вырезан какой-то иероглиф. Джеймс сказал, что эта вещь внушает ему подозрения и пропросил проверить ее на Темную Магию. Я спросил его, что именно дало ему повод для подобного вывода. Джеймс объяснил, что Лили уже несколько раз на его глазах пыталась избавиться от этой вещи, хотела выбросить ее с глаз долой, но всякий раз словно какая-то сила мешает ей это сделать. Будто на амулет наложено заклятие, не позволяющее его уничтожить - Лили даже бросала вещицу в камин, но она все равно потом находилась среди пепла. Я согласился, что это странно и спросил, откуда у Лили вообще такая подозрительная вещь? Вот тут Джеймс признался, что не может ответить на этот вопрос - амулет он видел у своей жены давно, еще до их свадьбы, в этом он уверен. Однажды он осмелился задать ей вопрос а она коротко ответла, что ей подарил его один бывший друг, когда ей было двенадцать лет и продолжать разговор отказалась.
Конечно, я взял у Джеймса амулет и пообещал, что если это и вправду окажется нечтио опасное - мы уничтожим его немедленно. Правда, сначала спросил, как отнесется Лили к пропаже вещи, но Джеймс заверил меня, что она будет лишь рада. Я понимал ее, потому что не мог представить, что столь нприглядную на вид вещь можно подарить с добрыми намерениями. На следующий день я отнес кулон экспертам и забыл о нем надолго - нашлись куда более важные дела. Через несколько месяцев в одном из коридоров меня остановил один из экспертов, знаменитый специалист по восточным редкостям.
- Шеклболт, - сказал он, - интересную вещицу вы нам принесли полгода назад.
Я с трудом вспомнил, что речь шла о безделушке, полученной мной от Джеймса и спросил, неужели они обнаружили на нем какое-то Темное заклятие. Эксперт отрицательно покачал головой, а потом поинтересовался, где я взял такую невероятную редкость. Когда я объяснил, что это вещь одного моего друга, он пустился в долгие объяснения о том, что это древняя реликвия, подобные ей были очень распространены в Индии и Вавилоне несколько веков назад, сейчас во всем мире осталось всего несколько таких талисманов и хранятся они как правило в древних магических семьях, передаваясь из поколения в поколение... я остановил поток его словоизвержения и прямо спросил, неужели этот амулет и в самом деле ценная вещь. Эксперт лукаво улыбнулся и сказал, что этого никто не знает, потому что их никогда не покупали и не продавали.
- Почему? - удивился я.
Эксперт объяснил, что в древности этот оберег обычно дарили тому, кого очень любили и хотели уберечь. Восточные волшебники верили, что пока талисман оставался у получившего подарок, магия любви дарителя защищала и оберегала его от всех несчастий, даже на расстоянии. Но стоило одаряемому потерять, выбросить или отдать кому-то амулет - защита исчезала, хотя на чувства дарителя это влияния не оказывало.
В ответ на рассказ эксперта я только пожал плечами. Красивая легенда не произвела на меня особого впечатления и я даже не забрал амулет обратно, несмотря на совет эксперта вернуть его владельцу. Во-первых я не сомневался, что Джеймс не возьмет оберег назад, а во-вторых я не верил в подобные вещи - меня ждала реальная работа, от которой зависели жизни людей.
Смерть Джеймса и Лили стала для меня таким же шоком, как и для всех остальных, равно как и чудесное спасение Гарри. Потом начались процессы над Пожирателями Смерти. На многих из них я присутствовал сам. Аластора бесило, что такие изворотливые бестии, как Малфой, Эйвери, Нотт, смогли уйти от наказания - кто отговорившись Империусом, а кто откупившись деньгами. В отношении Северуса Снейпа Хмури сетовал, что его вину нам тоже не удастся доказать, да еще сам Дамблдор заступался за него, объявив своим шпионом. Это так огорчало старого аврора, что он даже допрос поручил провести мне. Тогда я и увидел Снейпа впервые. Честно сказать вид совсем еще молодого человека поразил меня. Было такое ощущение, точно я разговариваю с трупом. Я хорошо знал все уловки преступников, но поведение Снейпа приводило в недоумение. Он не выкручивался и не сваливал вину на других, как тот же Каркаров, не бравировал своей виной, как делали это фанатики тирана вроде Лестрейндж, не проявлял никаких признаков страха и не притворялся, что ничего не боится. Во всем облике стоящего передо мной человека была странная безучастность. На все вопросы он отвечал без каких-либо интонаций в голосе, словно автоматически. Казалось, ему все равно, что с ним будет. Приговорили бы его немедленно к Поцелую Дементора или сейчас же выпустили на свободу, наградив Орденом Мерлина - он воспринял бы это с одинаковым безразличием. Подобное равнодушие к собственной участи навело меня на мысль, что юноша пережил какой-то тяжкий удар, так что потерял всякий смысл дальнейшего существования. Мне даже - впервые в жизни - захотелось сказать подозреваемому слова утешения. Но я отогнал это желание.
На суде он держался с таким же ледяным равнодушием. Из состояния оцепенения его вывел только голос Дамблдора, который говорил громче, чем обычно. Когда у обвиняемого спросили, правда ли то, что сказал директор Хогвартса, он помедлил прежде чем ответить, но в конце-концов твердо произнес "Да".
Решение Дамблдора взять на должность преподавателя человека с таким прошлым удивило многих. Но теперь-то ясно зачем Дамблдору это было нужно. Но тогда недоверие сохранялось долго, даже когда этот человек стал членом Ордена, многие недоумевали, как директор может верить ему. Мне он тоже не нравился, хотя мы почти не общались - наши разговоры ограничивались отчетами и передачей приказов. Когда после смерти директора Гарри рассказал о роли Снейпа в смерти Лили и Джеймса, все возмутились его вероломством, но я задумался. Дамблдор был кем угодно, но не наивным глупцом. Версия, что он поверил в сказку "о глубочайшем раскаянии" бывшего Пожирателя Смерти, да еще приблизил его к себе и позволил учить детей не выдерживала никакой критики. Меня не оставляло ощущение, что тут все не так просто. Даже получая прямые доказательства его виновности, вроде отрезанного уха Джорджа Уизли во время июльской схватки с Пожирателями Смерти, я продолжал чувствовать, что в невероятном и опрометчивом доверии к Снейпу самого мудрого и опытного из известных мне волшебников должна быть более глубокая причина.
Пока я скрывался, до меня доходили сведения о его деятельности в Хогвартсе и я ненавидел его за это. Сейчас я понимаю, что все мы обязаны этому человеку за спасение наших детей, которых он защищал с таким риском для себя. Когда тот же Гарри раскрыл всем истиную подоплеку его поступков, я вспомнил об истории с амулетом. У меня нет доказательств, но я уверен, что безделушка была именно его подарком, девушке, которую он любил больше всего на свете. И теперь мне кажется, что эксперт сказал правду - талисман действительно отводил от владельца беду, силой любви человека, сделавшего этот подарок. Но когда дар был отвергнут, любовь потеряла способность к защите...
То, что он сделал, по мнению Гарри нельзя переоценить. Без Снейпа мы никогда не выиграли бы эту войну. Без его помощи Гарри и множество других людей давно были бы мертвы. Я солидарен в этом с юношей и сожалею, что не могу пожать руку этого отважного человека. После моего избрания министром Магии, по просьбе Гарри я издал указ о посмертном награждении Северуса Снейпа Орденом Мерлина первой степени. Я не мог не уступить желанию мальчика, которым двигало чувство вины. Но если бы спросили меня самого - я сказал бы, что посмертные награды - самая большая глупость, которую можно представить. Почести мертвым ни к чему, а страдающей душе покой куда дороже, чем благодарность живых. Люди будут помнить все, что было им сделано. Настоящим героям не нужно большего. В особенности таким, как Северус Снейп.

Родольфус Лестрейндж

Я понимаю его, черт возьми! Да, сидя в полной темноте, разглядывая стены собственной камеры я - Пожиратель Смерти, сторонник Темного Лорда, убийца и осужденный преступник говорю, что понимаю Северуса Снейпа. Шпиона, предателя Темного Лорда, человека, которого все газеты страны и сам Мальчик-Который-Выжил дружно называют героем Второй войны. Странно, правда? Но это еще не самое удивительное. Удивительнее всего то, что я всегда ему завидовал...
Вообще в этой жизни много такого, что кажется невероятным... Если, например, кому-нибудь сказать, что тринадцать лет, проведенных здесь, в камере Азкабана, были лучшими в моей жизни - наверняка решат, что мне место в больнице Святого Мунго по соседству с моими жертвами. А ведь это так и есть. Потому что это были годы, когда между мной и женщиной, которую я любил не стоял никто. Непросто, дожив до сорока девяти лет признаваться в подобных вещах, но это не труднее, чем вообразить, что сильный опытный мужчина в тридцать лет может начать плакаться в жилетку девятнадцатилетнего парня. А ведь именно так я и узнал его тайну...
Я любил свою жену. Да нет, сказать по правде, я ее обожал. Страстно и безответно с самого первого дня. И что всего примечательнее - я знаю, кого именно я любил: безжалостную, безумную и невероятно красивую стерву. Я не буду притворяться, что совершил все свои преступления только ради нее, потому что это совершенно не так. Я был предан Темному Лорду и его идеям, но никогда не был таким фанатиком, как Белла. Когда в восемнадцать лет я привел свою шестнадцатилетнюю невесту на первое собрание - я сразу понял, что для меня все погибло. С этой секунды моя любимая стала принадлежать другому. Она была моей невестой и вскоре стала моей женой. Это должно было произойти и это случилось. Ни я ни она ни за что бы не пошли против традиций и воли наших семей. Но никогда она не любила меня. Я следовал за ней всюду, куда ее влекла нодолимая преданность нашему господину. Я исполнял все его приказы так, чтобы он не мог усомниться в нашей с ней безграничной верности. Я не задал ей ни одного вопроса, когда она решила поместить в наш сейф какую-то ценную вещь, полученную от него. Я не задал ей ни одного вопроса, когда мы отправлялись в дом авроров Лонгботтомов, чтобы узнать о местонахождении исчезнувшего хозяина. И я не упрекал ее за наш арест. Свой выбор каждый из нас сделал сам.
Среди наших у меня не было близких людей, кроме нее и моего брата. И с моей свояченницей и с ее мужем отношения сложились довольно прохладные, а почти всех остальных я считал крайне ограниченными людьми.
А вот Снейпа нельзя было назвать ограниченным. Этот юноша, появившись среди нас едва восемнадцати лет, только окончив школу, удостоился особого внимания самого Темного Лорда. Что, разумеется, не могло не вызывать ревности у моей жены. Она боготворила нашего повелителя с какой-то отчаянностью дикого зверя и также ревновала. Она гордилась его особым доверием и каждый, в ком видела угрозу для своего положения, безоговорочно становился ее врагом. Естественно, они со Снейпом возненавидели друг-друга. Однако он был намного умнее ее и на все ее выходки отвечал лишь холодными презрительными усмешками, которые еще больше выводили ее из себя. Перед лицом повелителя она находила силы сдерживаться, но за глаза убеждала всех, кто ее слушал, что ему нельзя верить. Поскольку слушателем чаще всего оказывался я, то этот человек скоро пробудил у меня невольный интерес. В течение нескольких месяцев я пристально наблюдал за ним. Снейп всегда был очень скрытным и нелюдимым, не шел ни с кем на контакт, и все же меня не оставляло ощущение, что в его жизни есть что-то, что он скрывает от всех.
Сейчас, анализируя свое прошлое, я вынужден признать, что у моей любви не было ни чистоты ни жертвенности, которые отличали его чувство. Я женился на Белле, хотя знал, что она меня не любит, а потом сам же злился на нее за это. Я изменял своей жене, устраивал ей безобразные сцены ревности, делал именно то, что должно было привести ее в ярость, взбесить, оскорбить и таким образом заставить наконец обратить на меня внимание. Но ничего не помогало. Она по-прежнему не замечала что я существую и видела лишь своего кумира.
Однажды после очередного собрания Темный Лорд опять приказал моей жене задержаться. И тут я съехал с катушек окончательно. Не знаю, что заставило меня заявиться к человеку, которого я едва знал, и в течение часа биться перед ним в истерическом припадке, жалуясь на равнодушие горячо любимой женщины. И уж тем более, я не знаю, что могло побудить Снейпа проникнуться таким сочувствием ко мне, чтобы рассказать - без подробностей и не называя имен, что не мне одному пришлось испытать безответную любовь. И что я должен радоваться уже хотя бы тому, что могу быть рядом с ней и что мы являемся союзниками, что сердце ее принадлежит хотя бы не моему врагу. Из всего этого я смог логически заключить, что Снейп тоже безответно влюблен, причем в кого-то из враждебного лагеря. Почему я не выдал его? Наверное потому, что в нашем фамильном кодексе чести присутствует статья, осуждающая разглашение чужих личных тайн. Или потому, что чувствовал себя с ним "в одной лодке" и понимал, что ему еще хуже, чем мне. К тому же я не знал тогда, о ком именно идет речь.
Имя Лили Поттер я узнал от Беллы, слышавшей разговор Снейпа с Темным Лордом о ней, в котором, якобы Северус просил у хозяина за ее жизнь и тот пообещал помиловать ее при устранении Избранного. Конечно то, что счел приемлемым Темный Лорд не могла не принять Белла. Она ограничилась тем, что возмутилась, как вообще сторонник Темного Лорда, пользующийся его благоволнением, мог обращать внимание на какую-то паршивую грязнокровку. Тут я вспомнил, что несколько раз встречался с этой девушкой во время рейдов. Надо сказать, она была красавицей. Такой красавицей, что я сильно подозревал: причина жгучей ненависти Беллы к ней заключалась отнюдь не в ее происхождении. Моя жена ни в чем не терпела соперников. Сопоставив это с тем, что услышал в упоминавшийся мною вечер, я понял, что она, вроятно и есть та самая женщина. Честно сказать, как мужчина я вполне понимал Снейпа - влюбиться в такую привлекательную женщину было на мой взгляд совершенно естественно. Только, разумеется, я не думал тогда, что это нечто большее, чем просто страсть и желание. Точнее думал, но подсознательно отрицал эту мысль.
После моих лучших в жизни лет в Азкабане, где мы с Беллой были ближе друг-другу, чем когда-либо, поддерживали друг-друга, ободряли, помогали выжить, мы были освобождены возродившимся Темным Лордом. Я заранее был готов к тому, что все вернется на круги своя, но стало еще хуже. Белла проводила почти все время в доме своей сестры - там располагался штаб повелителя. Меня она попросту игнорировала. Конфликт между ней и Северусом Снейпом разгорелся с новой силой - теперь она была полна решимости уличить его в измене. Но я понимал, что он ей не по зубам, так как сделался слишком силен и влиятелен. Кроме того, статус шпиона располагал к тернировке навыков изворотливости и хитроумия...
Имя той грязнокровки, убитой повелителем шестнадцать лет назад, никто больше не упоминал, словно ее никогда не существовало. Однако шестое чувство подсказывало мне, что Снейп не забыл о ней, как все считали. В частности, в этой мысли меня укрепляло то, что он никогда не проявлял ни малейшего интереса ни к одной женщине. Почему я не рассказал жене о своих подозрениях? Я считал, что это ни к чему. Белла искала доказательства его измены, а в любовь к грязнокровке она бы просто не поверила. Маглорожденные, в особенности гриффиндорцы всегда были в ее глазах не более чем жалкими тварями, вроде домовых эльфов. А кто поверит, что можно любить какую-то тварь? Да мне и самому не приходило в голову, что из-за маглорожденной можно изменить собственным принципам, предать своих друзей и пойти на такой риск для собственной жизни. Не приходило ровно до того момента, пока Гарри Поттер не объявил об этом в Большом Зале Хогвартса в лицо Темному Лорду.
До этого момента все мои мысли занимала только смерть моей жены. Я не мог спасти ее - слишком далеко меня оттеснило сражение. Я слышал только крики Молли Уизли, сестры этих Прюэттов, издевательский смех Беллы и вскрик повелителя. А потом оказался возле ее тела... Мне всегда казалось, что я люблю ее так сильно, что умру, если потеряю ее. Но к своему удивлению я ощутил только странную отрешенность, словно то, что происходило вокруг было всего-навсего иллюзией, словно я наблюдал за этим со стороны. А потом я стоял в кругу соратников и врагов, наблюдая за поединком Гарри Поттера с Темным Лордом. Разоблачение тайны произвело на меня двойственное впечатление. С одной стороны сам факт влюбленности Снейпа в мать Поттера не был новостью для меня. Но вот то, на что в итоге он оказался способен ради женщины, которая не отвечала ему взаимностью вынуждало меня признать его полное превосходство.
Правда, возможность поразмышлять обо всем этом появилась у меня уже здесь, в тюрьме. В той самой тюрьме, где я отсидел год один и тринадцать лет вместе с Беллой. Я думал очень долго и много - ведь другого занятия все равно не имелось. Иногда я даже разговаривал с самим собой, как с Северусом, спрашивая: но почему? Почему маглорожденная гриффиндорка? И тут же отвечал сам себе: да потому же, почему одержимая чокнутая фанатичка. Потому что любовь - Мерлин раздери того, кто ее придумал - не спрашивает и не разбирает. И если любишь только одну женщину во всем мире - тебе наплевать представительница она "благороднейшего и древнейшего семейства" или маглорожденная, гриффиндорка или слизеринка, истинный ангел или дьявол во плоти. Наплевать даже, если она любит другого. Важно, что ты любишь ее. И ты действительно сделаешь ради своей любви все, если только и вправду любишь.
Когда я вспоминаю о Белле, то еще сильнее завидую Снейпу. Я тоже хотел бы умереть ради своей любимой, с ее именем. Но, смотря правде в глаза, мне приходится признать, что едва ли у меня когда-нибудь хватило бы на это смелости. Теперь у меня есть только эта темная камера и тонкая полоска света из тюремного окна. От Беллы в этом мире не осталось ничего. И от меня тоже не останется. Нас обоих постараются забыть как можно скорее. Мы заслужили это. Некоторые вещи приходится принимать такими, какие они есть. Моя жена мертва, да по сути мертв и я. Но этот человек будет жить. Всегда...

Минерва Макгонагалл.

Я долго верила, что Распределяющая Шляпа не может ошибаться. Этот артефакт, зачарованный самими Основателями, казался мне абсолютно непогрешимым. И уж тем более никогда не думала, что директор может когда-нибудь усомниться в ее решениях. Лишь когда Гарри рассказал мне о словах Альбуса, сказанных им Северусу Снейпу три года назад в ночь после Святочного Бала, я впервые задумалась над этим. На самом деле сначала я обижалась и досадовала на Альбуса за то, что он никого не посвятил в эту тайну. Да, понятно, что он дал слово, но неужели он не понимал, какую ношу оставляет на плечах Снейпа? Сейчас же я осознала: Альбус, как всегда, знал что делал. И свою труднейшую задачу он доверил единственному человеку, в котором был уверен, что тот выполнит ее во что бы то ни стало. Который сделает больше чем нужно и уж точно пойдет до конца...
Мы с Северусом не ладили никогда, даже будучи коллегами. Слишком памятно нам обоим было то время, когда он был моим учеником. Виноваты были и я и он. Он не скрывал своей неприязни к гриффиндору и ко мне лично, а я часто бывала к нему предвзята. Положение ухудшало то, что Джеймс Поттер и Сириус Блэк были моими любимыми учениками. В этом конфликте я почти всегда принимала сторону гриффиндорцев и нередко смотрела сквозь пальцы на их издевательства над Северусом. К тому же главные школьные бузотеры всегда находили такие убедительные оправдания и объяснения для своих поступков, что им хотелось верить. А Северус никогда не снисходил до того, чтобы оправдываться или объяснять свое поведение. Да и его увлечение Темной магией внушало мне недоверие и опасения. Уже тогда его гордый упрямый нрав, его нелюдимость отталкивали от него большинство людей. Даже на своем факультете он ни с кем не был близок по-настоящему. Лили Эванс была его единственным другом.
Я помню, как первые годы учебы они почти не разлучались. Везде их можно было увидеть вдвоем: в библиотеке, на уроках, у озера в тени деревьев, в каком-нибудь баре Хогсмида за маленьким столиком в углу. Она что-то тихо гворила или улыбалась своей лучезарной улыбкой, а он не сводил с нее счастливого взгляда. В такие моменты его некрасивое лицо становилось даже приятным. Но стоило ей нахмуриться или рассердиться, как это выражение мгновенно исчезало, сменяясь привычной холодной маской. Я видела, что он в нее влюблен и точно также видела, что она испытывает к нему лишь дружескую привязанность. Мне было жаль его, но я не подозревала об истинной глубине его чувств. Для меня он был слизеринцем - хитрым, амбициозным, рассчетливым. Эти качества, совершенно противоположные гриффиндорской смелости и благородству, не могли возбудить моей симпатии. На своих уроках я относилась к нему строже, чем к остальным, хотя успевал он неплохо. Но это был, пожалуй, единственный предмет, в котором Джеймс мог его превзойти. Неудивительно, что нелюбовь к моему предмету сочеталась у него с нелюбовью ко мне. Дело было еще и в том, что он относился к той категории студентов, обращаться с которыми я не умела и не умею до сих пор. Он не походил ни на отличников вроде Джеймса, получавших высшие оценки без особого труда за счет легкого усвоения программы и своего искрометного обаяния, и не придававших учебе слишком большого значения, ни на таких педантичных скрупулезных учеников, как Гермиона Грейнджер, боявшихся малейшего недочета, способного повлиять на их отметку. Северусу были важны не похвалы преподавателей и баллы. Он учился для себя самого, его стремление знать как можно больше не имело с оценками ничего общего. Склад ума ученого-исследователя, жажда знаний ради самих знаний - это было непостижимо и потому пугало и настораживало.
На пятом курсе произошла та ссора между Северусом и Лили, которая определила его дальнейший путь. Его вражда с Джеймсом к тому времени вышла на новый уровень. В немалой степени этому способствовал случай с Гремучей Ивой, произошедший немного ранее. Там Альбус, казалось бы сумел замять неприятную ситуацию. Джеймса превозносили, Северуса директор принудил к молчанию, Сириус отделался несколькими отработками. Теперь мне кажется, что там в одинаковой степени виновны были не только ученики, но и Альбус и я сама.
О "визите" Северуса Снейпа в Башню Гриффиндора мне рассказали старосты, услышавшие об этом от кого-то из учеников, разговривавших с ним в ту ночь. Слушая о ночном происшествии я горела праведным гневом, который сильно поутих, едва мне в красках расписали его спор с портретом, униженные просьбы и обещание провести в коридоре всю ночь, если понадобится. Мне стало жаль его и я в первый раз закрыла на его поступок глаза. Но я повидала много детских и юношеских влюбленностей и знала, что подростки часто склонны драматизировать ситуацию, а со временем все это проходит. Я забыла о том, что люди такого склада, как Северус, если влюбляются - то один раз на всю жизнь.
С того дня он окончательно замкнулся в себе, стал еще неразговорчивее обычного и занимался так много, что это начало беспокоить даже не жаловавшего его Горация. Несколько раз декан или старосты отправляли его в Больничное Крыло, но он все время отказывался, пока однажды не упал в обморок на моем уроке. Пока двое одноклассников, поддерживая его под руки отводили из последних сил сопротивляющегося Северуса к Поппи, Джеймс отпустил по этому поводу насмешливый комментарий. Я понимала, что разрыв с Лили явился причиной, по которой Северус довел себя до такого состояния и сейчас мне стыдно вспомнить, что я не одернула тогда своего любимца.
После школы подробности его службы лорду Волдеморту и сотрудничества с Альбусом остались скрытыми от меня. Но решение Дамблдора взять его на работу в Хогвартс казалось мне сомнительным. Я доверяла директору безоговорочно, однако прошлое Пожирателя Смерти само по себе заставляло относиться к Северусу с недоверием. Да еще мне было сложно привыкнуть относиться к бывшему ученику, как к своему коллеге. То, что я не могу больше назначить ему отработку или сделать замечание доставляло дискомфорт. Он же, в своей обычной манере, не слушал никого и руководствовался лишь собственными понятиями о том, как нужно обращаться с детьми. Слушая жалобы гриффиндорцев, я с сожалением отмечала, что он также суров с ними, как в прошлом вела себя с ним я. Причины его неприязни к Гарри я приписывала ненависти к Джеймсу. Мысль о том, что он все еще любит Лили не приходила мне ни разу.
Возвращение Того-Кого-Нельзя-Называть и возобновившаяся деятельность Ордена Феникса на время отвлекла меня от всех других дел. Сириус при жизни неоднократно высказывал Дамблдору свои сомнения насчет Снейпа, но Альбус вежливо отметал их. Мне, в свою очередь, казалось, что у Сириуса есть все основания для сомнений. Но гибель бывшего ученика лишила нас возможности прислушаться к его словам.
Смерть Альбуса, свидетелем которой оказался Гарри, убедила Орден в правоте юноши и его крестного. Нельзя передать, как мы были поражены вероломством коллеги, но все же большинство сходилось на том, что этого можно было ожидать. Я всегда относилась к Альбусу с благоговением и мне было трудно поверить, что какой-то слизеринский мерзавец мог обвести его вокруг пальца, разыграть раскаяние, а потом нанести удар из-за угла. А уж после его побега вместе с Пожирателями, когда Гарри, погнавшись за убийцей остался невредим только каким-то чудом (теперь-то понятно, каким), всеобщая ненависть к нему перешла все границы.
Его появление в школе в должности директора было воспринято всеми преподавателями, как оскорбление. Но мы были связаны по рукам и ногам. Мы с Филиусом и Помоной в кои-то веки радовались "подрывной деятельности" учеников трех факультетов. Северус не раз пытался заставить нас повлиять на детей, призвать их вести себя благоразумно. Когда в школе хозяйничала Амбридж, я советовала Гарри поступать именно так. Но сейчас - склониться перед двумя садистами и убийцей Альбуса? Это было выше наших сил. И я скрыто поощряла безумные выходки студентов, вопреки всем усилиям Северуса держать их в рамках. Ведь мы не могли знать, что все эти жесткие меры принимаются для того, чтобы защитить учеников, а не чтобы утеснять их. Сколько же самообладания, мужества и воли нужно было Северусу в то время, чтобы сносить всеобщую ненависть - весь преподавательский состав демонстративно выражал ему презрение - и в то же время не допускать, чтобы ребята слишком провоцировали Кэрроу, и при этом ничем не выдать себя. Тонкая хитрость, с которой он организовал все "счастливые случайности", достойна восхищения. Наказание для Лонгботтома, Джинни Уизли и Лавгуд, загадочное устранение Амикуса на целых две недели, изоляция Нотта, происшествие с Майклом Корнером и прочие странности, которым мы не могли найти обяснения. А объяснение было рядом с нами, в лице человека, который с необыкновенным мужеством каждый день сражался на своем невидимом поле битвы, хотя мы не замечали этого.
До сих пор я вспоминаю, как пыталась убить его. Мастерство, которое он показал в бою было впечатляющим, при том, что и я и Филиус не были слабыми противниками. Праведная ярость смешалась во мне тогда с досадой на невозможность одолеть бывшего ученика и это удесятерило мою силу. Но тот самый студент, который, как я считала, не тянул по моему предмету больше чем на "Выше Ожидаемого", держался против наших заклятий и атаковал с неверояной силой. И сбежал он, как выяснилось, не из трусости, а потому что не мог больше сражаться, не причиняя нам вреда. Полет его меня удивил... Я помнила его неудачи в этом искусстве. "Уроки его хозяина" оказались куда более успешными. Тогда я видела его в последний раз...
Битва, ультиматум, весть о смерти Гарри, снова битва, чудесное воскрешение нашего героя, его поединок с Тем-Кого-Нельзя-Называть - все сливается для меня в сплошной калейдоскоп событий. Правда, раскрытая Гарри в присутствии всех участников Битвы, его подробный рассказ, демонстрация предсмертных воспоминаний Северуса и свидетельство портрета Альбуса... Я сердилась на директора за сокрытие им правды, но теперь склонна думать, что он был прав. Клятва была дана на просто так - он не мог предать человека, доверившего ему самую сокровенную из всех тайн - тайну своей любви.
О самом Северусе же я теперь не могу вспоминать без слез и жгучего чувства вины. Но что теперь казнить себя, ведь мои терзания не вернут ему жизнь. Он добровольно обрек себя на такую судьбу, сделал то, что должен был сделать. Я всегда знала, что любовь может заставить человека раскаяться, переосмыслить свою жизнь, совершить подвиг, пойти на самопожертвование. Но, что она способна заставить слизеринца проявить истинно гриффиндорское благородство и отвагу, стало для меня откровением. Поэтому те слова Альбуса я не восприняла как кощунство, насмешку или неискренний комплимент. Не знаю, как сложилось бы все, прими Шляпа двадцать семь лет назад иное решение, но в одном не приходится сомневаться: я гордилась бы таким учеником. Я и сейчас могу им гордиться...

Джинни Уизли.

С первого дня я поддерживала Гарри всегда и во всем. В том числе в его ненависти к этому человеку. Сначала я ненавидела его, конечно же, не так сильно, как Гарри, но все же нелицеприятные эпитеты, которыми тот награждал профессора Снейпа казались мне абсолютно заслуженными. Тем более, что у меня были причины к ним присоединиться. Мои успехи в зельях были несколько лучше, чем у Гарри, но это не делало Снейпа более терпимым ко мне. Наоборот, мне часто казалось, что мои "удовлетворительно" злят его даже больше, чем нули Гарри, словно он ждал от меня гораздо большего, чем от него. Рон часто рассказывал мне о колкостях и выпадах Снейпа в адрес Гарри и его отца, о вражде, которая уходила корнями во времена юности родителей Гарри и Снейпа. Сама по себе эта история не казалась мне удивительной. Я не находила ничего особенного во взаимной неприязни гриффиндорца и слизеринцев. Но, наблюдая за отношениями Снейпа с Гарри, я часто приходила к выводу, что для такой ненависти недостаточно одной школьной вражды. И думала: а может там было что-то еще? Что еще может сильно поссорить двух парней, как не девушка?
Как-то раз я завела с Люпином разговор на эту тему и по его оговоркам поняла, что Снейп и Лили Поттер в школе довольно близко общались. Сам Римус не хотел говорить об этом Гарри и заставил пообещать, что я тоже не скажу. По его мнению такая информация могла его только рассердить и расстроить, а он и так переживает трудный период. К тому же разве теперь, спустя столько лет, это имеет какое-то значение? Вот Сириус об этом уже давно и прочно забыл, да и сам Снейп наверняка тоже. Подумав, я пришла к выводу, что Римус прав. Если ни Сириус, ни Снейп ни разу не упомянули об этом, значит это для них действительно не имеет значения. Скорее всего оба действительно благополучно забыли об этом маловажном эпизоде. Лили Поттер мертва и бросать тень на ее память в глазах Гарри незачем. На том мы и порешили. Если б Римус знал, как он ошибался. Если бы я знала...
Вступление в Орден Феникса, как верно заметил Рон, отнюдь не изменило к лучшему характер Снейпа. Их стычки с Сириусом не прекращались ни на день, несмотря на все усилия Люпина и мамы. Заставить этих двоих нормально общаться хоть пять минут было невозможно. Сириус всегда лез на рожон и вместо того, чтобы промолчать в ответ на какую-нибудь ядовитую реплику Снейпа взрывался, точно порох. Гарри любил Сириуса всем сердцем, да и все мы его любили, тогда как Снейпа едва терпели в Ордене. Только из-за Дамблдора и из-за его роли шпиона. Хотя Сириус и Гарри были единодушны в своих подозрениях на его счет - оба верили Дамблдору, который полностью доверял профессору зельеварения.
Смерть Дамблдора обрушилась на нас всех и особенно на Гарри, который еще не оправился от потери Сириуса. Конечно при таких обстоятельствах всякая ерунда сразу вылетела из головы. Ни я, ни Люпин не вспомнили о том давнем событии даже когда Тонкс сказала, что думала, будто Дамблдору известно о Снейпе что-то, чего не знаем мы. Разве этим чем-то могла быть недолгая дружба двух подростков двадцать лет назад? Даже Люпину не могло прийти на ум искать в этой дружбе бессмертную любовь.
Мама, я Билл, Люпин, Грозный Глаз, Тонкс - все были потрясены двуличием и низостью Снейпа, но у Гарри был просто психологический шок. Я поддерживала его как могла. Помню, как на моих глазах у гроба директора он клялся отомстить убийце и эту клятву повторяли за ним все члены Ордена и участники ОД. И первой из них, разумеется, была я. Именно с этого дня Снейп из просто злобного и несправедливого учителя стал нашим общим врагом, с которым студенты и преподаватели весь последний год вели беспощадную борьбу. И оставался им до тех пор, пока Гарри не открыл всем нам правду...
Когда мы с Гарри начали встречаться, он показывал мне фотографии своей матери. Я находила ее потрясающей красавицей, а Гарри говорил, что я немного похожа на нее. Конечно, он мне льстил. Мне было далеко до Лили Поттер. Лицо этой женщины было не просто невероятно красивым, оно будто излучало нежный умиротворяющий свет. От ее солнечной доброй улыбки становилось теплее на душе. В глазах, точь-в-точь, как у ее сына, плясали такие же задорные огоньки. Кто в здравом уме мог поставить эту прекрасную женщину рядом с жестким и суровым мужчиной, которого мы знали? Кто в здравом уме мог бы заподозрить ненавистного всем Пожирателя Смерти в способности любить пламенной и нежной любовью?
Целый год мы с Невиллом и Луной сражались со злом в масштабах школы. Зло олицетворяли Кэрроу и Снейп. Директор и его заместители. Учителя не только смотрели сквозь пальцы на деятельность ОД, но и всячески ее поощряли. Весь Слизерин во главе с директором тщетно пытался бороться с нами ужесточением режима. Я не боялась наших палачей, только ненавидела их. И ни запреты на прогулки в Хогсмид, ни роспуск квиддичной команды, ни пытки, ни голод, ни заключение в карцере не могло заставить нас покориться. Гордо глядя в глаза своим врагам, мы продолжали борьбу. Всех нас, а особенно меня, поддерживала мысль, что Гарри где-то далеко делает то же самое...
Мы не жалели сил на громкие и вызывающие демонстрации. Мы кричали Пожирателям Смерти лозунги в поддержку Гарри и Дамблдора. Мы стремились пострадать как можно сильнее, выставляя свои раны напоказ, как знамя Добра. Но что стоил весь наш шум по сравнению с тем, что пришлось вынести профессору Снейпу, который должен был ради нас всех притворяться одним из наших врагов? Скрывать свои настоящие мотивы от единомышленников, прятать все свои добрые поступки, спасать жизни, изображая убийцу, говорить прямо противоположное тому, что думаешь, преданно склоняться перед тем, кого мечтаешь стереть с лица земли. И делать это не для себя, а чтобы помочь другим. Проще говоря - во имя любви...
Но тогда я в упор не видела ничьей любви, кроме собственной. Я хотела, чтобы Гарри гордился мной, поэтому и задумала кражу меча Гриффиндора. Было чудовищно несправедливо, что меч, принадлежащий факультету Дамблдора теперь находился в руках его убийцы. Много долгих ночей ушло на составление плана, ожидание подходящего момента... Наконец нам удалось подслушать пароль у горгульи и мы пробрались в кабинет и с трудом сняли со стены меч. Но блестящий замысел провалился. Наш враг поймал нас на лестнице и отобрал добычу. Когда его бледные пальцы снова сомкнулись на рубиновой рукоятке, я не выдержала. Я кричала ему в лицо все, что накопилось во мне за два года: смерть Сириуса, раны Билла и Джорджа, то, что я не знала даже живы ли в этот момент мой брат и мой любимый, притеснение моих друзей и подруг, страдания невинных - все это я обрушила на Снейпа, проклиная его. Если бы мне самой кто-то сказал хоть сотую часть того, что я сказала ему той ночью, я умерла бы на месте. Я представляю себе, каково ему было. И какую ему нужно было иметь волю и самообладание, чтобы продолжать спокойно играть свою роль!
Я ждала, что нас накажут жестоко и публично, в назидание всем остальным. Ссылка под опеку Хагрида огорошила не только нас троих. Она была первой в чреде необъяснимых случаев, после которых мы решили, что нам помогает некий фантом, благосклонный к школе и ее ученикам. Некоторые члены ОД уверяли, что это сам дух Мерлина. Но никто не мог даже подумать, что "Мерлином" был тот самый человек, против которого мы вели свою войну...
После Пасхи, ознаменовавшейся чудесным спасением Гарри, Рона и Гермионы из поместья Малфоев, я вынуждена была остаться дома. Меня терзало чувство вины за то, что Невилл должен действовать в Хогвартсе один... Пока он не прислал мне с заколдованным галеоном сообщение о возвращении Гарри. ОД и Орден Феникса тут же оказались в Выручай-Комнате. Здесь нас ждали наши герои, наши друзья и известие о позорном бегстве нашего мучителя. Готовясь к Битве в Большом Зале мы дружно глумились над трусостью самого смелого из людей...
Дальше я помню только битву. Множество лучей, летящих вокруг меня, друзей и врагов, крики и стоны, грохот, вой ветра. Затем, словно из тумана возникают картины гибели Люпина, Тонкс и... моего брата. В тот момент я даже забыла о Гарри, не помня себя от горя. Потом бой остановился, я стояла, уткнувшись в плечо Гермионы и могла только плакать... Как потом выяснилось, в тот момент Гарри узнавал историю любви того, кого ненавидел шесть долгих лет.
Позже Гарри показал мне эти последние воспоминания... Не скрою, мне было тяжело отождествить человека, которого я помнила, с мальчиком, а потом юношей, завороженным девочкой со столь знакомыми мне зелеными глазами... Мое сердце болезненно сжималось, когда я смотрела на него. Ведь я знаю, что это такое: быть рядом с любимым человеком и не иметь смелости сказать ему о своих чувствах. Видеть, как он бросает пылкие взгляды на кого-то другого и знать, что ты для него только друг и ничего больше. Страдать и делать вид, что тебе все равно. Пытаться жить своей жизнью и бережно хранить свое чувство от всех, как бесценное сокровище души.
Северус Снейп сохранил его до самой последней секунды. Мы с ним были похожи в нашей любви. Как и я, он полюбил с первого взгляда. Как и я, он, может быть, тоже надеялся вопреки всему. Как и я, он боялся отказа, боялся показаться смешным. Как и я, он тщетно пытался забыть, но не мог. Как и я считал свою любовь даром небес, пусть она и была неразделенной. Даже смерть связала его со мной. В зеленых глазах моего любимого он нашел последнюю память о женщине, ради которой сделал все, что только может сделать любящий человек. Мне повезло гораздо больше, чем ему. Моя любовь стала взаимной, а его - осталась безответной насегда. Но почему же я не могу, просто не могу его жалеть?

Аргус Филч.

Да, грустно вспоминать все это... Я профессора Снейпа знал с его школьной скамьи. Я всегда всех студентов ненавидел. Мало им того, что повезло учиться в самой лучшей магической школе Британии, а то и всей Европы! Нет, чтобы вести себя как следует - они вечно нарушают разные правила, шляются где хотят и когда хотят, тащат в школу всякие мерзкие штуки и хвастаются ими друг перед другом в коридорах. А есть еще любители палочкой размахивать - не терпится им всем показать, как они первоклассно колдуют! Недаром я всегда говорил, что наказания у нас в Хогвартсе слишком мягкие. Этих негодников только с помощью розог и кандалов можно держать в узде, другие меры на них не действуют. Противнее всего, что эти сопляки на меня смотрят свысока, а то и с жалостью. Да и преподаватели тоже. Я ведь сквиб - в волшебники не гожусь, зато хоть могу отвести душу, заставив "великих магов" убирать школу без магии. Одно удовольствие наблюдать, как они чистят серебро или скребут полы. Здесь-то с них вся спесь сразу слетает. Уж я их гоняю так, что они меня ненавидят больше чем кого-либо в этих стенах.
Только с профессором Снейпом все было не так. Я этого парня приметил сразу, как он только начал учиться. Он симпатизировал мне не больше, чем все остальные, но ему и в голову никогда не приходило меня жалеть. На самом деле я быстро почувствовал, что до школы он был для своего окружения чем-то вроде меня: уродливым и злобным пугалом, которое надо обходить подальше. Да и тут, судя по всему, продолжал играть ту же роль. Не для всех, конечно, но для большей части студентов той поры. Особенно его эти два хулигана задирали - Поттер с Блэком. Вот уж с кем я за семь лет намучился. Сколько я им отработок назначил - не сосчитать. Их еще раза в три больше было бы, если б за них преподаватели не заступались. За что их все так обожали, ума не приложу - глупые, напыщенные, наглые ничтожества. Только все мои наказания на эту парочку мало действовали. Как было у них нахальства и гонору хоть отбавляй, так и осталось. Особенно в хулиганских выходках...
Снейпа же я, можно сказать, даже уважал. И завидовал его хитрости, недаром он все-таки на Слизерине учился. Снейп никогда не ябедничал на Блэка с Поттером, как это обычно делали другие студенты. Ни мне, ни преподавателям. Он просто как-то так подстраивал, что я их ловил на месте преступления. Они получали от меня по полной программе, а он злорадствовал. Точнее, мы злорадствовали вместе.
Однажды он даже выручил меня из неприятностей. Больших, надо сказать, неприятностей. Понадобилось мне одно зелье - ценное и сложное в приготовлении. Причем в очень короткий срок. Где его достать, я понятия не умел - ни купить, ни украсть, ни тем более сварить самому не представлялось возможным. А он как раз тогда усовершенствованием этого состава занимался, тайком, конечно. Ну и помог мне. Не бескорыстно, разумеется, помог, но я этого и не ждал. Пообещал ему взамен, что один-единственный раз он может делать ночью все, что вздумается. Если я его увижу - закрою глаза. Но если со мной кто-то будет, то я его выгораживать не стану, поступлю, как с любым другим нарушителем.
И вот как-то раз шел я после отбоя по коридору седьмого этажа, недалеко от входа в гриффиндорскую Башню. И вдруг слышу издалека, как Полная Дама с кем-то возмущенно спорит. Хотел я подойти и узнать, какому идиоту в такое время не спится, но тут услышал голос ее собеседника и сразу его узнал...
Ту рыжую девку я тоже прекрасно помню. Староста она была. Вся правильная такая, умница-красавица, да и отличница к тому же. Все ее на руках носили. А она всегда и всех старалась перевоспитать. Когда Поттер с Блэком сыграли со мной шутку, попытавшись превратить все мои щетки в дикобразов, что им не удалось только чудом, я потом слышал, как она им выговаривала. Кричала, мол, как им не стыдно "издеваться над несчастным сквибом, который и без того должен чувствовать себя ущербным среди нас". Подобное сочувствие меня оскорбило и разозлило даже больше, чем выходка двух негодяев.
Снейп пять лет везде таскался за нею. До того самого вечера я их повсюду вместе видел. Пинс рассказывала, что они у нее в библиотеке проводили целые дни. Читали вместе, писали, готовили уроки. И не скучно им было вдвоем. А потом все чаще и чаще начали возникать споры, в основном из-за книг, которые он с наибольшим увлечением читал - все они были о Темной Магии. Ей же это было не по нутру. И в конце-концов они серьезно поссорились. На пятом курсе они тогда были. Все произошло накануне той ночи, когда я слышал его спор с портретом.
Ну так вот - узнал я его голос, подошел чуть ближе, но не вышел из-за угла, потому что оттуда можно было что-то разобрать. И я разобрал, что Снейп с той своей подругой хочет поговорить. Полная Дама ему повторяет, что он не имеет права здесь находиться, чтобы катился по добру по здорову к себе, а он ни в какую. Мне нужно видеть Эванс и все тут. На шум из гостиной вышла девчонка, забыл, как ее звали. Блондинка, тихоня такая, но себе на уме. Снейп ей что-то сказал, я не услышал что именно. Та ушла, а через несколько минут появилась Эванс. Снейп давай умолять, чтобы она его простила. Я даже не узнал его - не думал, что он может с кем-то так говорить. Но девушка его не слушала - говорила резко и коротко, несколько раз перебила на полфразе, чтобы вставить свое слово, а потом и вовсе повернулась спиной, да ушла. На этом месте ретировался и я, с чистой совестью засчитав этот вечер, как исполнение своего обещания.
Несколько дней я Снейпа вообще не видел, а потом он появился как ни в чем не бывало - и принялся за свои обычные дела. Сел, достал из сумки тетрадки с учебниками, начал что-то проверять. Хотел я подойти к нему, но он меня отбрил. Я счел за лучшее оставить его в покое. А спустя час-другой шел обратно по этому же коридору, вдруг вижу - лежит книга. Учебник по трансфигурации для пятого курса. Я подошел, поднял ее, вижу, книга с библиотечным штампом. Дай, думаю, Пинс его отнесу. Перевернул книжку, чтоб удобнее было держать и из нее выпал сложенный вчетверо листок. Не смог я одолеть любопытства - взял его, развернул и прочел...Был этот листок запиской, адресованной той самой девчонке - Эванс. Много там было написано всякого, не стану в подробностях припоминать, что именно, но дойдя до библиотеки я уже едва ли не плакал. Что ж, разве у Аргуса Филча и сердца нет?
Есть оно у меня, как и у всех людей. Шел я, читал, плакал и вдруг слышу позади себя чей-то топот. Обернулся: оказалось это Снейп бежал за мной с требованием отдать его учебник, который он выронил из сумки у класса заклинаний. Я протягиваю ему книгу и квадратик записки, он взглянул на нее, на мое лицо и все понял без слов. Протянул листок мне и сказал: делай с ним что хочешь, только по адресу не передавай. Я его спрашиваю, зачем она мне, что я с ней делать стану. А он разозлился: мне, говорит, все равно. Можешь сделать из нее конфетти, а можешь хранить у себя и сжечь после моей смерти - я никогда больше не желаю ни видеть ее, ни слышать. И с этими словами ушел. Я не помню, что я сделал с этим куском бумаги. Может оставил в библиотеке, а может машинально принес к себе в комнату и там бросил в куче хлама. Но больше разговор об этом не заходил.
Когда Снейп стал профессором, мы продолжали свое сотрудничество, если это можно так назвать. Временами я ему сочувствовал из-за того, что ему приходится возиться с этими ужасными детьми, особенно - с мальчишкой Поттером-младшим, еще более невыносимым чем его отец. Мальчишка проявлял редкую неблагодарность, как и всякий гриффиндорец не видя ничего дальше своего носа. Сколько раз я пытался подловить его на каком-нибудь нарушении режима, но всякий раз ему удавалось избежать кары – один Мерлин знает как.
А профессор Снейп всегда предлагал для него строгие наказания, в надежде, что они послужат дерзкому мальчишке уроком. Но обязательно находился кто-то, кто за него заступался и Поттер выходил сухим из воды. Чаще всего это был Дамблдор, благоволивший к нему, а иногда его декан - Минерва Макгонагалл. Мне это не в новинку было - она в свое время и Блэка со старшим Поттером также выгораживала.
Откровенно говоря, я находил Дамблдора не лучшим директором. Но и от двухмесячного правления в Хогвартсе Долорес Амбридж я, вопреки общему мнению, вовсе не был в восторге. Она, конечно, пыталась приструнить учеников, держала их в ежовых рукавицах, но больно уж была глупа. Потому детки и сумели в конце-концов обвести ее вокруг пальца. Гонору-то у этой ведьмы из Министерства много было, а ума и мастерства мало. Чтоб руководить Хогвартсом одной строгости недостаточно – нужны еще и мозги. У нее их не было, за что она и получила по заслугам…
Смерть Дамблдора я воспринял двояко: с одной стороны представлялось странным, что такой могущественный маг как он вообще мог умереть. И я до самого конца не верил, что Снейп – убийца. Даже когда он вернулся в школу, облеченный властью директора, с братом и сестрой Кэрроу. Казалось, что моя мечта сбылась – нарушителей стали стегать розгами и заковывать в кандалы. Но я быстро понял, что эти двое, несмотря на все свое самомнение, тупы и бездарны. Их драконовские меры не сдерживали, а только еще больше распаляли учеников. Да и не нарвились они мне совершенно - им бы только в кого Круциатусом выстрелить, а на все школьные дела они плевать хотели... Вот ученики против них и развернули сплошное вредительство, как при Амбридж. Только с таким директором не очень-то это у них получалось. Что и понятно - он был поумнее их всех вместе взятых, где им было своими штучками его запугать.
Профессор Снейп пытался бороться с доморощенными партизанами, но ему изо всех сил мешали другие профессора. И поэтому он продолжал рассчитывать в этом отношении на меня. Я с большим энтузиазмом помогал ему, мне льстило, что в таком важном деле, как наказание нарушителей, он доверяет мне, а не Кэрроу. Уличенных в проступке студентов он предпочитал доверить мне, чем им, даже разрешив мне самому определять меру наказания, кроме особо серьезных случаев – вроде того скандала с Уизли Лонгботтомом и Лавгуд. Директор специально при всех в Большом Зале попросил меня не церемониться с теми, кто не умеет думать о последствиях своего поведения и постараться, чтобы у них больше не возникло желания повторять свой опыт. При этом он советовал уделять большее внимание привычным отработкам, чем телесным наказаниям, потому что в силу своей унизительности, такие меры действуют сильнее, в то время, как физические страдания наоборот – заставляют чувствовать себя героями, страдающими за правое дело.
Я не был никогда сторонником Того-Кого-Нельзя-Называть, но не был я и полным идиотом. Поэтому мне, в отличие от Кэрроу, было понятно, что давая такое распоряжение, Снейп думал об учениках. Потому-то меня и злило, что студенты и другие профессора ругали его на чем свет стоит. Невдомек им было, что лучше я, чем Кэрроу, лучше драить сортиры без магии, чем стать мишенью для испытания Темных проклятий.
В конечном счете, я знал немногим больше, чем все остальные. В битве за школу я участвовал потому, что чувствовал себя ее частью, такой же, как и все остальные. Это моя школа, а я принадлежу ей. И я слышал то, что этот мальчишка, сумевший-таки одолеть общего врага, рассказал про профессора Снейпа… Догадывался я давно, что он ведет какую-то запутанную хитроумную игру. Иногда спрашивал себя, зачем ему это. Ведь не в той же рыжей девице дело? И не в том, что она мать этого мальчишки?
А ведь записка та у меня так и осталась с той ночи, когда я исполнил свое обещание. Так и валялась у меня в каморке среди разного хлама, какой я у студентов конфисковал. Я ее только после битвы нашел, когда стал перетряхивать все ящики. Нашел и вспомнил, что мне тогда Снейп сказал: хочешь - порви ее на клочки прямо сейчас, а хочешь – храни у себя и сожги после моей смерти. Сказал-то он это нарочно, хотел вместе с запиской и саму рыжую старосту навсегда из головы выбросить. Да только вот, выходит, не смог. Крепко она, видать, ему в сердце вросла. Крепко-накрепко. Так, что и смерть не помеха была. Ну а записку его я сожгу как можно скорее. Чувствую, что это будет правильно. Что ж, разве у Аргуса Филча совести нет?

Кровавый Барон.

Многие воспринимают любовь, как особую разновидность безумия. Вспоминая о последнем директоре Хогвартса я соглашаюсь с ними. Свидетельство призрака едва ли многого стоит в сравнении со словами живых людей. И все же я поднимаю свой голос за этого человека, потому что всегда видел в нем родственную душу.
С самого первого дня я выделил эту пару в толпе студентов. И не только из-за резкого контраста между ними. Дружба слизеринца и гриффиндорки была настолько редким явлением, что даже я на моей памяти видел такое всего пару раз. Предрассудки о вражде факультетов за поколения въелись в умы юных магов так глубоко, что они даже не представляют себе ничего другого. Главные ценности Основателей - мир, сотрудничество и эффективное взаимодействие давно забыты. Но, по правде говоря, меня забавляла эта вражда и я с удовольствием следил за ее ходом. Гриффиндорцы всегда действовали открытой силой. Вспыльчивые и импульсивные, они в полной мере унаследовали эти качества от своего Основателя. Хитрые и гораздо более утонченные слизеринцы предпочитали мастерство интриги и изящные ловушки. И мало находилось среди них таких, которые бы уже ко второму курсу не преуспели в этом искусстве. Поэтому за этими друзьями я наблюдал с удивлением.
Редко кого из студентов я удостаивал разговора. Неразборчивость в этом вопросе сэра Мимси-Дельфингтона всегда огорчала меня. Толстый Проповедник - тот вообще всегда готов болтать с кем угодно о чем угодно. "Весьма неприличное поведение, для уважающего себя привидения", как однажды остроумно заметила Елена. Она всегда была резка на язык. Ее же надменный упрямый нрав известен всем, а мне больше, чем кому-либо.
Как бы то ни было - я заговорил с этими детьми уже через неделю после их появления в Хогвартсе. Этот худенький мальчик с шарфом цветов моего факультета возбуждал во мне глубокий интерес. Я всегда был неплохим физиономистом, а его некрасивое, но умное и не по годам серьезное лицо выдавало сильную волю и ранний опыт страданий, говорило о независимости характера. Он тоже заинтересовался мной, ведь мой авторитет среди привидений не подлежал сомнению. Его знания поражали даже меня. А особенно то, что он умудрился изучить все это, учитывая его происхождение. Он почти никогда не выпускал из рук книги, причем это были такие пособия, которые я нечасто видел даже в руках старшекурсников. Огромные тяжелые тома в старинных кожаных переплетах - по Темной Магии, профессиональному уровню зелий, заклинаниям...
Мне импонировала его нелюдимость, скрытность и неразговорчивость. Нелепое мнение, будто нормальный человек обязан любить общество других людей, к нему не относилось ни в коей мере. Северуса Снейпа я в основном встречал либо одного, либо в компании той рыжеволосой гриффиндорки. Я часто встеречал ее у входа на лестницу, ведущую в подземелья. В отличие от других учеников, она всегда была со мной мила и приветлива. Самые отчаянные гриффиндорские сорвиголовы предпочитали обходить меня стороной, но она ничуть не боялась и с удовольствием коротала время до их встреч в беседах со мной. Она не зря привлекала всеобщее внимание. Эта девочка прекрасно училась и была необыкновенно красива.
Я много раз слышал, как студенты трех факультетов дружно превозносили ее доброту. Но мне довольно быстро стало ясно, что она из тех, чья доброта направлена на всех вокруг и ни на кого в отдельности. Она отважно бросалась в бой за правду, если ей казалось, что кто-то обижен или притеснен, даже не задумавшись о том, а нужно ли это тому, кого она защищает. Ее обостренное чувство справедливости и забота об "общем благе" часто мешала ей чувствовать тех, кто рядом, осознать, что кто-то гораздо больше нуждается не в заступничестве, а в понимании. Поэтому она и не догадывалась об истинном отношении к ней "друга детства".
Когда я видел его рядом с нею, было достаточно одного взгляда, чтобы понять истинную природу его чувств. В его взгляде читалось желание очутиться вместе с ней на необитаемом острове и никогда не расставаться. А она отвечала ему спокойным светом своих изумрудных глаз. Он был для нее другом и не более того.
До той поры я был совсем не склонен к сочувствию и сопереживанию, но тут... Я словно бы снова вернулся к жизни и страдал вместе с ним. Снейп ревновал ее безумно, ревновал так, что воздух вокруг него накалялся. И молчал... Я недоумевал, как ему удается сдерживать себя, скрывать от подруги такую сильную ревность. Вспоминая, как я сам ревновал Елену, я не мог понять, почему девушка до сих пор этого не заметила. Может быть объяснение в том, что она не хотела видеть?
Каким-то странным образом получается так, что главные мои воспоминания об их истории связаны с Астрономической башней. В первый раз они нарушили там мое уединение на третьем курсе, когда явились ясной весенней ночью поглядеть на звезды, о которых им рассказывали на уроках астрономии. Лязг моих цепей не пугал бесстрашную гриффиндорку. При виде меня она только схватила своего друга за руку с восторженным возгласом, что через меня видно звезды. Даже в полной темноте я заметил, как по телу мальчика пробежала дрожь от ее прикосновения и несколько секунд он не мог вымолвить ни слова. Я перелетел за ограду башни и смотрел, как они, настроив принесенный телескоп, принялись наблюдать небесные светила. Точнее, Снейп предоставил телескоп в полное распоряжение своей подруги, а сам только стоял рядом не сводя с нее глаз. Время от времени девочка дергала его за рукав и он, склонившись к окуляру, сообщал название понравившейся ей звезды. Ее и в самом деле интересовало звездное небо, для него же оно было лишь предлогом, чтобы побыть наедине с ней. Внезапно, когда она в очередной раз наклонилась, он осторожно протянул руку и коснулся одной из длинных темно-рыжих прядей, рассыпанных по ее спине. Это робкое движение пробудило во мне такие эмоции, что мое сердце замерло бы, если бы я не был давно мертв...
Назад они возвращались молча. Он, как всегда, довел ее до коридора, где висел портрет, охраняющий вход в гриффиндорскую башню. Она поблагодарила его за прекрасный вечер, обняла руками за шею и вдруг мимолетным движением слегка коснулась губами его губ. Потом, назвав портрету пароль, она исчезла, а он все стоял на одном месте приложив руку к губам, точно боялся стереть этот поцелуй. Для нее это ничего не значило, это была лишь игра, дружеский ритуал, но для него... Мне вдруг показалось, что подобная нежность куда хуже для гордой души, чем демонстративная холодность и презрение Елены. Легкие, без всяких задних мыслей проявления привязанности - это была игра с огнем и рано или поздно должен был произойти взрыв.
После окончапния третьего курса их отношения заметно испортились. Он все больше увлекался Темной магией, а она все громче выражала свое недовольство этим. Они стали ссориться. Я видел, как тяжело Снейп переживает все это. Кстати, я был, пожалуй, единственным, кого он не опасался, как свидетеля своей тайны. Он догадывался, что я все знаю но, во-первых, уважал меня, а во-вторых был уверен, что я не имею привычки болтать с кем попало о чужих личных делах. Ну и тот факт, что я привидение лишал кого бы то ни было возможности заставить меня силой сказать то, чего я не хочу говорить. Так что я был вполне надежен и со мной он даже позволял себе некоторую откровенность...
Вскоре юноша и девушка поссорились навсегда. Насколько я понял из разгноворов учеников, его спровоцировали на вспышку ярости и он оскорбил ее. Вымолить прощение Снейпу не удалось. Недели через две после этой ссоры я снова застал его на площадке Астрономической башне. Он стоял у самого края стены и смотрел вниз. Это мне очень не понравилось. Нетрудно было догадаться, о чем он думает... Он не замечал меня, пока я не начал говорить.
Не знаю, что на меня нашло, но я рассказал ему нашу с Еленой историю, рассказал о своей многолетней безответной любви, о том, что своим нынешним положением мы оба были наказаны за трусость и малодушие, что добровольно надел на себя цепи в знак раскаяния. И добавил, что когда-то я считал, будто для того, чтобы заслужить вечную жизнь, достаточно умереть из-за любви, а для того, чтобы получить прощение, достаточно надеть цепи. В итоге я оказался там, где есть. Я не мог с уверенностью расчитывать, что мои слова возымеют эффект, но он выслушал меня и не мог не признать логичность моих доводов... Когда он ушел с башни - я не последовал за ним. Лучше было оставить его в покое. Хватит и того, что я возможно, предотвратил самоубийство.
Вскоре он окончил Хогвартс и стал, как говорили, сильным Темным магом. Рыжая девушка к тому времени превратилась в жену самого известного гриффиндорского хулигана, а Дамблдор продолжал возглавлять школу, куда потом Снейп вернулся уже в качестве преподавателя и декана. Я искренне радовался за него, не сомневаясь, что наше сотрудничество будет успешным и поможет вновь поднять факультет Слизерин на подобающую ему высоту. И Северусу Снейпу блестяще удавалось это делать до появления в школе Гарри Поттера.
Я прекрасно знал, как подействовала на него смерть той рыжей девушки. Знал, что этот мальчик ее сын. И мог догадываться, что это для него значит. Былой откровенности между нами конечно не осталось, но моя проницательность позволила мне додумать то, что сказано не было. Иногда слова излишни.
В ночь перед смертью Дамблдора, я застал Северуса Снейпа на той же самой площадке, в глубоких раздумьях. Я подозревал, что с директором что-то не то. Судя по внешнему виду его - он явно был серьезно болен. Что позволяло сделать вывод: возможно, он болен серьезнее, чем все предполагают. Конечно о договоренности Снейпа и Дамблдора мне было неизвестно, но по характеру от старого интригана следовало ожидать чего-то подобного. Несмотря на свою принадлежность к гриффиндору, Дамблдор мог в хитрости дать сто очков вперед любому слизеринцу. И найти человека для осуществления его великолепных планов, ему никогда не составляло труда.
Но призраки, в отличие от людей, не страдают бессоницей, поэтому, обнаружив на башне декана Слизерина, что-то обдумывающего в одиночестве, я завел с ним разговор о том первом случае, когда он также стоял у края и глядел вниз в непрогладную тьму. Он признался, что сейчас его одолевают те же самые мысли, что и тогда - ужасно хочется просто взять и покончить разом со всем. Но теперь человек, стоявший передо мной, не был отчаявшимся подростком. Это был сильный и выносливый, преданный своему долгу мужчина. И как бы его не прельщала заманчивая легкость выхода, он не поддастся этому соблазну.
Я знал это, но все же повернул разговор на те моменты, когда Снейп был здесь с ней, с той девочкой. Он ничего не сказал, когда я упомянул ее имя, только побледнел больше меня и приложил пальцы к губам, словно все еще ощущая на них след того самого единственного короткого прикосновения губ, подаренного ему любимой. Поцелуя, который и поцелуем-то по сути не был... И в тот момент, как никогда остро я ощутил наше с ним сходство: мы оба добровольно надели на себя цепи. Его цепи, в отличие от моих, нельзя было увидеть, но были они куда тяжелее...
Когда Северус Снейп стал директором, я сотрудничал с ним в тех же рамках, что и остальные привидения. Ненависть в нему со стороны преподавателей и учеников меня не сильно торгала. Он справлялся сам и не просил ничьей помощи. И уж тем более я не собирался никому открывать его секрет. Даже если бы кто-то догадался спросить. Меня нельзя испугать или запутать лестью и фальшивым сочувствием, как Елену. Но однажды, после особо крупного скандала, вызванного очередной стычкой гриффиндорцев и слизеринцев я очень тонко намекнул профессору Макгонагалл, что не все так просто, как ей кажется. Она не пожелала слушать меня. Ну что ж - это полностью на ее совести.
А Северус Снейп продолжал нести цепи, надетые в знак раскаяния. Он не думал о том, что про него говорят, а просто делал то, что считал своим долгом. Это тоже всегда мне нравилось. Оглядываясь на чужое мнение никогда не достигнешь цели. А я отлично понял, что было его целью.
О смерти Снейпа я узнал с сожалением, но рассказ Мальчика-Который-Выжил не открыл мне абсолютно ничего нового. Да, я был бы не против еще хотя бы раз поговорить с этим необыкновенным человеком о любви, хотя я-то лучше всех осознаю, что это невозможно. При всем нашем сходстве, отличий оказалось больше. Я был наказан за свой эгоизм в любви и малодушие к смерти "убогой имитацией жизни". А он пойдет дальше. Чтобы заслужить вечную жизнь, недостаточно умереть из-за любви, нужно принять смерть во имя ее. А чтобы получить прощение недостаточно надеть цепи - нужно научиться жить с ними...

Рубеус Хагрид.

Долго я не мог поверить тому, что Гарри рассказал. Как и в тот раз. Сколько я Гарри знаю - всегда он о профессоре Снейпе только плохое говорил. Не верил ему никогда и подозревал во всяких дурных делах. А тут прямо Тому-Кого-Нельзя-Называть при всех и выложил правду... Я-то как про то услышал, удивился конечно, как Гарри это все узнал. Никто ж ему не говорил, что мама его с профессором Снейпом в школе приятели были. А об Омуте и воспоминаниях профессора он мне потом только рассказал.
Я Лили девчушкой помню. Такая она была веселая, хорошенькая, приветливая. Со всеми ласковая, ни одной зверюшки никогда не обидит. Мы с ней большими друзьями были. И талантливая - лучшей ученицей была, все учителя ее любили. Глянешь на нее - точно солнышко кругом светит и глаза смеются-блестят, точно звездочки небесные. Частенько она ко мне приходила - чай пила, болтала со мной, делилась новостями да тайнами. От нее в любом доме и ночью светло было...
В самый первый раз привела она с собой Снейпа. Представила, назвала своим другом. Он мне не больно-то приглянулся тогда. Не мог я понять, зачем это Лили со слизеринцем дружит. Они, вестимо дело, умные, да скрытные больно, никогда не поймешь, о чем думают. А этот и на вид был тощий да бледный, одет в какое-то старье. На всех слизеринцах мантии обычно с иголочки бывают, их поэтому в любой толпе издалека видно. Присел к столу возле Лили, да смотрит исподлобья, сейчас видать, что она его чуть не силком ко мне притащила. И двух слов из него не вытянешь. Лили мне рассказывала, как ей тут в Хогвартсе нравится, какие все учителя и предметы замечательные, а ее друг сидит с хмурой физиономией и только отвечал коротко, если его о чем спрашивали. Чаю он тоже пить не стал, так и просидел почти все время молча. Лили мне рассказала, что Северус с ней еще до школы был знаком - вроде как они где-то рядом жили, в соседних районах, она ж маглорожденная была. А у него мать - волшебница, из какой-то знатной семьи, а отец магл. Да еще из самых жутких, которые все, что с магией связано на дух не выносят. Как эта сестра Лили, у которой Гарри жил до одиннадцати лет. Лили, правда, говорила, что этот папаша Снейпа вообще ужасный тип. От него и жене все время достается и сыну. Потом сказала, что это Северус ей все про магический мир рассказал, и про Хогвартс, научил даже некоторым заклинаниям, книги разные давал почитать. А она, мол, ему до самого конца не совсем верила, пока письмо не получила... Я тут к нему обернулся, чтобы его расспросить об этом, смотрю: дверь нараспашку, а приятеля Лили уже нет. Видать ушел незаметно, пока Лили говорила. Она тотчас же вскочила, поблагодарила меня, пообещала, что еще придет и бросилась за ним. Слышу я, как она его догнала, он далеко уйти не успел, и начала, ему, значит, выговаривать, что невежливо так себя вести. Он ей ничего в ответ не говорил, только ускорил шаг и пошел к замку... Уж не знаю, чем это у них все кончилось, но больше она его ко мне не приводила.
Потом я его несколько раз видел, то одного с книгой в руках, то с кем-нибудь из товарищей по факультету. Мне это странным сначала казалось - на Слизерине сплошь чистокровные учатся, друг-друга знают давно, помешаны на разных своих традициях. Чтобы они чужих охотно принимали, это надо было очень одаренным быть. А он их своими знаниями в Темных Искусствах и зельях так поразил, что они вслух восхищались... Что он умел, того никто из них не мог, даже из старшекурсников.
На остальных-то факультетах его не больно жаловали. Все удивлялись, как Лили с чернокнижником общается. Особенно папа Гарри, Джеймс на это сердился и огорчался. Вражда у них со Снейпом была с первого курса. Чуть не каждый день, то они его как-нибудь по-своему разыграют, так что он в смешном положении окажется, то он в ответ устроит какую пакость. Джеймс с Сириусом ко мне часто приходили, и что они про Снейпа говорили – не передать. Только я-то видел, что Джеймс потому злится, что Лили ему приглянулась. А она его терпеть не могла, в том числе за его издевательства над Снейпом. Она с ним до пятого курса дружила, они нередко вдвоем гуляли в лесу. Оба в зельях очень хороши были, вот и собирали разные редкие травы да ингредиенты. Бывало стою я за деревьями и смотрю на них. Близко никогда не подходил, нехорошо это. Но иногда слышал, как они разговаривали, смеялись. Трудно было поверить, что он умеет смеяться и никогда я потом не видел, чтобы он смеялся с кем-то, кроме нее.
Друзья Лили часто удивлялись, что она в нем нашла. А подруги уверяли, что ей следовало бы обратить внимание на «одного симпатичного однокурсника, который явно от нее без ума.» Сразу понятно было, что они на Джеймса намекают. Он и вправду с третьего курса за Лили бегал. Только вот казалось мне, что и Снейп с ней не просто дружит. Они когда вместе были, он не отходил от нее ни на шаг, краснел от каждого взгляда, от любого ласкового слова. Меня это не удивляло – как можно было Лили не любить, не могу представить. Только в сравнении с Джеймсом какая ж он ей пара? К тому же Лили никогда Темных Искусств не любила, а он их обожал прямо. Жить без них не мог. Вот и начали между ними возникать ссоры, дальше – больше, скоро она от него отдалилась. Он искал ее общества, а она все чаще предпочитала проводить время со мной или со своими друзьями. А потом на пятом курсе они и вовсе рассорились всерьез. Не знаю, чем уж он ее обидел, но больше она ни разу с ним не заговорила. Говорят, Снейп несколько раз просил у Лили прощения, но она осталась непреклонной. Может то и взаправду было. Я помню точно, как один раз он ее несколько часов прождал на опушке Леса, но она так и не появилась. Другой раз она быстро шла по двору, а он пытался ее догнать. Он что-то быстро говорил, но Лили его и слушать не захотела. Развернулась да и убежала, а по пути оглянулась и крикнула ему что-то вроде, чтоб он не смел никогда приближаться к ней. И такое лицо у него при этом стало, будто мертвое. Так что даже несмотря на то, что он был слизеринцем, что входил в сомнительную компанию, про которую в школе ходили слухи, что они мечтают присоединиться к Тому-Кого-Нельзя-Называть, не мог я тогда смотреть на него без жалости. Очень уж больно ему было. Не физически, а по-другому, внутри. Это у него на лице было написано. Правда, Снейп быстро излечился. Точнее думали все, что излечился. На самом-то деле это он внешне держался так, будто ничего и не было, а сердечную боль глубоко запрятал. Лили он и замечать перестал, словно ее вовсе не существовало.
А Джеймс расцвел – прямо летал, как на своей любимой метле. Да и у меня сердце радовалось, на него глядя. А на последнем курсе они с Лили стали наконец встречаться и все вокруг налюбоваться на них не могли: не пара - загляденье. Как картинка прямо, такие они оба были красивые, веселые да талантливые. По вечерам вместе, держась за руки приходили ко мне (для такого-то случая Джеймс своих друзей всегда спроваживал) и беседовали о будущем. Оба мечтали, как закончат школу, поженятся да станут членами Ордена Феникса, чтобы бороться с приспешниками Того-Кого-Нельзя-Называть, под руководством Дамблдора.
Как-то в один вечер Джеймс похвастался, что уже много всего такого знает, что может в Ордене пригодиться. И даже Патронуса вызывать умеет. Лили, конечно, тут же просияла, призналась, что у нее еще не слишком хорошо получается и попросила Джеймса помочь ей. Вышли они в обнимку из моей хижины, произнесли заклинание и появились серебряный Олень – красивый, могучий, с ветвистыми рогами, а рядом с ним Лань – стройная, изящная, большеглазая. И так это было красиво, что дух захватывало. Им, разумеется, понравилось, что даже Патронусы у них, как пара. Вроде и впрямь они друг для друга созданы.
А на следующий день, вечером, возвращался я через чащу, покормив фестралов, вдруг где-то неподалеку яркая вспышка серебряного света. Пошел я туда, вышел на поляну – смотрю, а передо мной Патронус. Лань, точь-в-точь, как у Лили и глаза у нее почему-то такие грустные. Не успел я к ней руку протянуть, как она растаяла. Я тогда подумал, что наверное Лили решила потренироваться одна, без Джеймса и пошел ее искать, чтоб она в замок возвращалась. Не дело это – девушке ночью одной по Запретному Лесу гулять. Дошел я до опушки и вижу, как оттуда кто-то убегает. С такого расстояния я его не смог его как следует рассмотреть: худой, нескладный, черная мантия, в руке волшебная палочка. А только показалось мне, что он на Снейпа смахивает. Не мог я понять, какого ему лешего опять тут понадобилось и откуда Патронус Лили на поляне взялся. Не знал же я тогда, что у него самого, оказывается, такой же, потому что влюблен он в нее был. Это мне Гарри потом рассказал, как он им с Роном и Гермионой с помощью этого Патронуса настоящий меч Гриффиндора передал, ведь Джинни с Луной и Невиллом фальшивку стащили…
Я ж когда Дамблдор умер, чуть с ума не сошел. Не хотел сначала верить Гарри, думал у него тоже от потрясения и горя мозги набекрень. Ведь Дамблдор Снейпу доверял безоговорочно. Его многие пытались предостеречь – и Минерва и Грозный Глаз, и Гарри но он против Снейпа слова не желал слышать. Никто не мог понять, в чем причина, но раз ему Дамблдор верил, то и все остальные тоже верили, в том числе и я. Дамблдор ведь самым великим магом был, его Сами-Знаете-Кто боялся, так кто ж мог подумать, что его можно обмануть? Коли он доверяет человеку, который когда-то среди сторонников Того-Кого-Нельзя-Называть был, выходит, есть у него на то веские основания. И не нам обсуждать его решения. А что Гарри он невзлюбил, то легко объяснялось их с Джеймсом школьной враждой. Мне бы вспомнить, что они еще и в любви соперниками были, да куда там!
Гарри всем рассказал, что произошло на Башне и мы уж было, сочли, что это конец. Но то. Как Гарри держался на похоронах вдохнуло в нас новые силы. Мы должны бороться и будем бороться. И гнусному предателю это с рук не сойдет. Так каждый тогда думал, кто в Ордене состоял или в ОД. Не пришел мне на ум разговор, который я в марте в Запретном Лесу слыхал, а зря. Снейп с Дамблдором ссорились, да я как всегда ничего там не понял. Это после мне Гарри рассказал, что речь-то о том была, что Снейп Дамблдора по его же просьбе убил. Профессор отказывался, а Дамблдор на него сердился, что тот мол, слово ему дал и теперь уж и говорить нечего. А приглядывать, как выяснилось, надо было за Малфоем, которому и назначили Дамблдора убить. Да где ему против директора Хогвартса... Ничего я не понял в том разговоре, да и Гарри, выходит, тоже. Никто ничего не понял...
Потом мы все вместе Гарри забирали из дома его родственников – вот это ночка была. Чудом спаслись. То есть мы с Гарри чудом, а остальным-то меньше повезло. Я как увидел отрезанное ухо Джорджа Уизли, как узнал, чьих рук это дело, на куски эту тварь готов был разорвать за все, что он сделал. А он еще и в Хогвартс вернулся, заместо Дамблдора и этих двух Пожирателей с собой привел. Понял я, что в школе начинается. Минерва со мной поговорила, просила быть благоразумным, потому что если им учителя сопротивляться будут, они на студентах отыграются. Ну я пообещал, конечно… Трудно было терпеть репрессии троих мерзавцев, а приходилось. Одно радовало: ребятки не сдавались, сил не жалели, чтоб устроить им веселую жизнь. Снейп злился, но остановить их не мог. Вдохновляла мысль, что Гарри, где-то далеко сражается за нас всех. И чем больше они гайки закручивали, тем сильнее их ненавидели, изводили. Ученики мечтали помочь Гарри, чтобы он чувствовал нашу поддержку даже на расстоянии.
Одной Джинни этого мало было. Оно и понятно, Гарри ей с первого курса нравился. Вот она и подговорила Невилла и Луну украсть меч Гриффиндора. Да и несправедливо было, что собственность директора-гриффиндорца принадлежит теперь его убийце-слизеринцу. Когда ничего у них не вышло и Снейп их на месте преступления застал, все уж думали он пытать их прикажет до потери рассудка или в подземелье на цепях прикует, али что похуже. С него бы сталось при его-то послужном списке. А он возьми да и отправь их в Запретный Лес на исправительные работы, под мое начало. Уж мы все вчетвером над ним потешались в моем доме. Он-то думал, что строго их наказал, а они со мной в большей безопасности, чем где-либо. Кто ж мог знать, что он это сделал нарочно. И что все эти странные счастливые случаи тоже он. Только такой пьяница и идиот, как Амикус мог выпить присланное неизвестно кем вино, да уж больно кстати пришлась нам его глупость, после обещания заточить плохо учившихся у него студентов в подземелье. А Нотт, если б его в Мунго не отправили для «более детального обследования», непременно бы Симуса и Невилла достал окончательно. Они бы на него сорвались, а их потом угробили Кэрроу. И Майкла Корнера Амикус убить мог за освобождение первогодок, кабы Снейп его не остановил. И много всего такого еще произошло, что мы уж не знали, что и думать. А оно вон как вышло: нас профессор Снейп защищал. Каждого – и учителей и учеников, кого только мог.
Весь год верил я, что Гарри вернется. Для того и вечеринку в его поддержку организовал. Едва не арестовали меня за это, да так просто нас с Граупом не возьмешь. Скрылись мы в пещере одной неподалеку – мне ведь после этого в школу нельзя было показаться и отсиживались там, пока о начале Битвы не узнали.
Жаркая была заварушка! О том, как Гарри едва не погиб и вспоминать не хочется. Как нес его через Лес, думая, что он мертвый. А как вернулись – тут-то он и выскочил живой да здоровый. Ну а дальше и вызвал Сами-Знаете-Кого на поединок. И много ему такого рассказал, что у того глаза на лоб полезли. Как до профессора Снейпа дело дошло, он и вовсе поверить не мог. А Гарри ему и заявил, что профессор против своего повелителя много лет работал. И что всегда на стороне Дамблдора был, с тех самых пор, как узнал, что навлек на Лили опасность. Потому как с детства был влюблен в нее. Ради нее одной и Гарри помогал и всем нам. И что Лань та, которую Гарри с Роном видели, ему принадлежала, оттого, что ни на секунду он о ней не забывал за многие годы. Как любил, когда на первом курсе у меня с ней вместе за столом сидел, так перед смертью в Визжащей Хижине тоже любил… Выходит, прав был Дамблдор насчет любви. Удивительное это чувство, посильнее любой магии. Много мы с Гарри после говорили о профессоре Снейпе и в одном сошлись: хороший он все же был человек. Может даже получше нас обоих…

Августа Лонгботтом

К детским влюбленностям нельзя относиться серьезно. Это глупости, которыми некоторые, при неразумном воспитании, очень любят забивать себе головы. Но это проходит, непременно проходит. Во всяком случае, именно так я считала, пока не услышала от Невилла эту историю...
С Гарри Поттером мне пришлось встречаться всего дважды, хотя этого было достаточно, чтобы составить себе самое благоприятное впечатление о нем. Этот юноша с его характером и волей, закономерно добился своей цели, избавив нас всех от ужасного врага. И я горжусь, что в эту победу был внесен существенный вклад моим внуком. Однако меня, как и всех, поразило то, что еще более весомый вклад оказался связан с судьбой человека, которого я почти не знала, но о котором мне было известно больше, чем я сама могла подозревать.
Джеймс и Лили Поттеры были дружны с Фрэнком и Алисой даже тогда, когда еще не были супругами. Джеймс и Лили не работали аврорами, как мои сын и невестка, но общая деятельность по Ордену Феникса связывала их куда теснее. Произошло это после того, как Поттеры окончили Хогвартс - Фрэнк и Алиса были старше на три курса, поэтому, конечно, в школе особой дружбы не возникло, хотя и те и другие числились среди лучших учеников своих выпусков. Как бы то ни было, Фрэнк и Алиса подружились с Джеймсом и Лили в Ордене. Обе пары были на свадьбах друг у друга. И конечно, Фрэнк познакомил своих друзей со мной.
Надо сказать, что я всегда жалела о том, что Фрэнк - мой единственный сын. И глядя на очаровательную невесту, а потом и жену его друга, втайне хотела иметь такую дочь. Да, эта девушка была безупречна. Ослепительная красота сочеталась в ней с умом и мягким, но решительным нравом. Во всякой другой женщине, такое количество достоинств вызывало бы лишь справедливое подозрение, но о Лили Эванс этого нельзя было сказать. С первой же встречи я привязалась к ней почти как к родной. Она тоже потянулась ко мне и часто делилась тем, что было у нее на душе. Это было тем более кстати, что незадолго до того погибли ее родители, а с замужней старшей сестрой отношения не ладились и Лили была практически одинока, не имея на свете ни одного близкого человека, кроме будущего мужа.
Как-то раз в один из вечеров, Фрэнк и Джеймс ударились в воспоминания о хогвартских временах, разных случаях из школьной жизни. Алиса с восторгом приняла участие в забаве, но я смотрела на такое развлечение неодобрительно. Нужно жить сегодняшним днем! Тем более в такое время, когда неизвестно, наступит ли завтра. И тут молчавшая до тех пор Лили отвела меня в соседнюю комнату и пожаловалась мне, что ее мысли в последнее время все чаще обращаются к прошлому. Она призналась, что у нее был когда-то друг, который ее сильно разочаровал. И сейчас, помимо ее воли, ее мысли все чаще возвращаются к нему. Она думала, что совершенно о нем забыла, но они ведь дружили довольно долго. С десяти лет до пятого курса. Когда я это услышала, мне сначала показалось ребячеством придавать такое значение пустякам. Конечно, Джеймс рассказывал, что трое его друзей с первого курса, стали ему верными соратниками. А вот приятель Лили, по ее словам, «пошел по кривой дорожке». Мне показалось, что Лили чересчур впечатлительна. Едва я деликатно сказала девушке об этом, она возразила, что ничуть не преувеличивает: в последние недели это превратилось в наваждение. Тот человек снится ей по ночам, днем ей то и дело кажется, что его незримая тень следует за ней по пятам, точно хочет что-то сказать или попросить о чем-то. Она проверяла себя на Следящие Заклятия, использовала демаскирующие чары, но ничего и никого не обнаружила. Лили боялась сообщать о своих тревогах мужу, зная его вспыльчивый характер. Он непременно бросился бы на ее защиту неизвестно от кого и только наломал дров… И потом она даже не знает, в самом ли деле ее преследуют, или ей это только кажется.
Я была очень озабочена сведениями, которые мне доверила Лили. Они заставили меня вспомнить о предательстве мужа, от которого я тоже долго не могла оправиться. Как я старалась уничтожить всякую память о нем и о нашем браке, словно ничего не было. Услышав об этом Лили вдруг ахнула… Оказалось, что в доме ее родителей, который она не навещала со дня их смерти, должны были остаться несколько колдографий, избежавших уничтожения, когда она выбросила все подарки и сожгла остальные письма обидчика. После некоторого колебания, я согласилась помочь девушке, отправившись с ней туда, с условием, что если я замечу, что за нею действительно следят – немедленно сообщу Фрэнку, который поставит в известность авроров и Орден. Безопасность слишком важна, чтобы ею пренебрегать!
На следующее утро мы вдвоем аппарировали в небольшой магловский городок где-то на Севере Англии. Вид этого места привел меня в легкое недоумение, пока я не вспомнила, что моя спутница маглорожденная и, следовательно, именно здесь родилась и выросла. В симпатичный и довольно ухоженный по магловским меркам коттедж я входить не стала. Подождала, пока Лили выйдет из дома с небольшой коробкой. Туда была небрежно брошена связка писем и пара снимков. Неодобрительно покачав головой на такую неаккуратность, я взяла Лили за руку и мы вернулись обратно ко мне. Я сразу же разожгла на кухне камин и мы вместе бросили в огонь конверты, надписанные мелким, похожим на женский, почерком. За ними последовали и колдографии. Стоило им сгореть, как Лили сразу повеселела. Она сердечно поблагодарила меня, обняла и сказала, что ей нужно скорее вернуться домой, пока Джеймс или его друзья не начали беспокоиться по поводу ее слишком долгой отлучки.
После ее ухода я прошла на кухню к камину и вынула палочку, чтобы собрать пепел с пола и каминной решетки. Вдруг я заметила, что один снимок Лили, видимо, бросила недостаточно далеко в камин и пламя только обожгло края. Следовало исправить эту оплошность. Я вытащила фотографию. На ней девочка примерно четырнадцати или пятнадцати лет, в которой безошибочно узнавалась Лили, улыбалась прямо в камеру, положив руку на плечо мальчика того же возраста. Тот явно не любил фотографироваться и только подчинялся желанию Лили. Он хмурил густые брови, некрасивое лицо выражало недовольство. Но ее рука на плече принуждала его смириться. Иногда мальчуган украдкой бросал на подругу быстрый взгляд, в котором явно читалась влюбленность. Лили же по-видимому, не замечала его усилий. При каждом взгляде лицо мальчика из серьезного и мрачного делалось странно трогательным. Но только на один миг.
Пожав плечами я снова разожгла камин и бросила фото в огонь. Черты этого юноши почему-то запомнились мне против воли…
Меньше года спустя у Лили и Алисы одновременно появились дети. Наши с Лили встречи, разумеется, стали куда реже. У нас обеих был долг перед семьей: я ушла в заботы о внуке, а Лили – о сыне. И это, естественно, заслонило все иные заботы. Деятельность Ордена продолжалась и обе молодые семьи продолжали активно участвовать в ней. Им трижды пришлось повстречаться с самим монстром. Наконец выяснилось, что Дамблдор получил через одного из своих агентов в стане врага, сведения, что на Джеймса Лили и их сына объявлена охота. Поттеры стали скрываться и перестали поддерживать контакты с прежним окружением, кроме самых близких друзей. Но это не помогло…
Гибель молодой четы стала ударом для меня и моей семьи, а исчезновение Того-Кого-Нельзя-Называть повергло в шок. Я горевала по Лили Поттер так, словно потеряла собственную дочь не зная, что вскоре мне предстоит еще более тяжелое испытание.
Трагедия с сыном и невесткой мобилизовала мои силы. С того дня я по-настоящему возненавидела Пожирателей Смерти и посвятила себя воспитанию Невилла. Моей заветной мечтой было, чтобы мальчик вырос достойным сыном своих родителей. И хотя магические способности его проявились довольно поздно, гораздо больше меня угнетал его робкий, нерешительный, даже безвольный характер.
Успехи в Хогвартсе у него поначалу были скромными. Я была счастлива, что он попал в Гриффиндор, как его родители, но сама учеба давалась Невиллу с трудом. Как мне было известно, особенно плачевной была ситуация с зельеварением. Эта сложная наука подвластна далеко не каждому, требуя одновременно точности, строгой логики и интуитивного чутья. Сочетание этих качеств встречается настолько редко, что даже те, кто хорошо учился по этому предмету, нечасто могут похвастаться его отменным знанием. Лили была одной из этих немногих. И хотя я никогда не видела молодого преподавателя, которого Дамблдор взял после ухода обучавшего меня и Фрэнка профессора Слагхорна, но несмотря на сомнительное прошлое, его называли настоящим профессионалом в своем деле. К тому же Дамблдор всегда умел разбираться в людях. И если он счел кого-то достойным и приблизил к себе, значит этот человек стоит доверия.
Имя учителя говорило мне мало, хотя и казалось, что из уст то ли Фрэнка, то ли знаменитого аврора Хмури, толи даже самого Министра Магии мне приходилось слышать о Северусе Снейпе. Просматривая иногда письменные работы Невилла по этому предмету, я обнаруживала короткие комментарии написанные странно знакомым почерком. Сколько я ни напрягала память, мне так и не удалось вспомнить, где именно я его видела…
После возвращения Того-Кого-Нельзя-Называть, после того, как Невилл столь блестяще проявил себя в Министерстве Магии, сражаясь вместе с Гарри Поттером против Пожирателей Смерти, после того, как Орден Феникса понес очередные потери, в мыслях у всех была только предстоящая война. Я радовалась за внука и гордилась им. К тому же результаты С.О.В. у него оказались вполне приемлемыми, хоть и не такими блестящими, как в свое время у его отца. А главное – у мальчика наконец-то начал проявляться характер! Поэтому я смотрела на ситуацию с оптимизмом, до известия о нападении на Хогвартс Пожирателей Смерти и гибели Дамблдора.
Я просто не могла понять, как такое могло произойти! Убийца работал в Хогвартсе и учил наших детей! Смог обмануть Дамблдора – величайшего и опытнейшего из магов, между прочим первоклассного знатока легилименции! И никто не обратил внимания на достижения Гарри Поттера! Невилла тоже это возмущало до глубины души. – Ведь мы же знали, что он мерзавец! – повторял мой внук, – подлая тварь, у которой нет совести, нет сердца!
Мне было понятно, что смерть Дамблдора фактически знаменует победу нового режима, но Невилл заявил, что плевать ему на все режимы. Он все равно будет бороться, пока хватит сил. В его гневном негодовании я с радостью узнавала черты моего Фрэнка. И ни официальная смена власти, ни превращение «Пророка» в шавку теперь уже новых хозяев не поколебало его решения. За несколько дней до отъезда в Хогвартс на седьмой курс, Невилл показал мне статью о назначении Северуса Снейпа, убийцы Дамблдора и приспешника Того-Кого-Нельзя-Называть, предателя и подлого труса, директором школы. Реакция Невилла на это назначение и его обещание, что «негодяю адом покажется эта должность» понравились мне еще больше. Мне не хотелось даже читать эту статью, но я вгляделась в большой портрет, занимавший половину газетной страницы. И вдруг меня словно пронзило: в человеке, изображенном на портрете безошибочно узнавался тот самый мальчик, которого я видела на сожженной фотографии. За двадцать с лишним лет его лицо изменилось не настолько, чтобы можно было ошибиться. И все же я уверяла себя, что это ошибка, что подобного не может быть, что это немыслимо. Сейчас по зрелом размышлении я вижу, что это было довольно глупо – отрицать очевидный факт на том основании, что он кажется неправдоподобным… Я просто не хотела признавать, что это один и тот же человек.
Весь следующий год я взволнованно следила за ходом сопротивления и деятельностью Невилла в Хогвартсе. Благодаря семейству Уизли до меня дошли слухи об участии моего внука в авантюре с мечом Гриффиндора вместе с их Джинни и еще одной девочкой – дочерью редактора «Придиры». Добрейшая Молли и Артур не находили себе места от тревоги, да и я тоже волновалась. Было бы нелепо ожидать от этого «директора» снисхождения к нашим детям. Но, к нашему удивлению, наказание оказалось намного более мягким, чем мы ожидали…
Несколько громких событий, неизменно связанных с Гарри Поттером, вселили в нас всех надежду, что близится момент решения нашей участи. И два идиота-аврора, присланные арестовать меня, вероятно тоже чувствовали это. Я справилась с ними без всякого труда, после чего мне оставалось только ожидать в надежном месте сигнала, который заставил себя ждать не так уж долго. Правда, в Хогвартс я прибыла одной из последних, когда битва, инициированная преподавателями и учениками трех факультетов была уже в разгаре. Мне сообщили, что Невилл сражается и я поспешила к нему на помощь. Я жалела только, что ученики успели обезвредить узурпаторов без нашей помощи, а самозваный директор успел скрыться. Но я была убеждена, что мерзавец все равно получит свое.
Переход от надежды к отчаянию и снова к надежде, обеспеченный нам исчезновением, а потом воскрешением Гарри, вдохнул в сопротивляющихся новую силу. Тут же очень кстати подоспела помощь, Невилл ухитрился совершить настоящий подвиг, уничтожив тварь, которую принес с собой Тот-Кого-Нельзя-Называть, но я к тому времени потеряла его на поле сражения. Нашли друг друга мы только в толпе, следящей за ходом поединка Поттера с монстром. И вот тут-то прозвучало снова имя директора Снейпа. Убийство лордом Волдемортом собственных слуг никому не было внове. Все шептали, что подонок ничего иного и не заслуживал. Пока не услышали дальнейшие слова Поттера. Сперва мы подумали, что тот играет со своим врагом, лжет ему, издевается, но мальчик говорил совершенно серьезно. Уже потом, когда все закончилось, он повторил это еще раз перед всеми нами и привел доказательства. Дети и учителя наконец догадались о его настоящей роли в тех событиях, которые произошли в школе за год его правления… Он защищал жизни наших детей… Он спас моего внука…
Как и другие родители, я безмерно благодарна этому человеку. Особенно вспоминая, что своими руками уничтожила память о его любви. То, что я узнала о нем, опровергло мою уверенность в недолговечности детских чувств. Рассказ о мальчике, с первого взгляда влюбившемся в девочку, жившую по соседству, поддавшегося злу, но потом совершившего во имя любви к ней много добра, и доказавшего свою преданность ценою жизни, мог бы показаться похожим на старинную легенду, если бы не был чистой правдой…

Флоренц

Наши знания о мире и людях не могут быть абсолютными. Иногда то, что кажется полностью ясным и очевидным, оказывается совершенно иным, чем мы думаем. В Хогвартсе я более чем когда-либо убедился в этой древней истине, давно известной моему народу. Еще больше подтвердилась ее справедливость победой в войне. Победой, которая досталась дорогой ценой и потому сделалась общей, объединив нас всех. Последний же год перед этой победой навсегда останется в моей памяти. Как и тайна преемника Дамблдора, которая, конечно, была известна мне намного раньше, чем мне открыл ее Гарри Поттер…
Вообще, когда я впервые появился в Хогвартсе в разгар произвола Долорес Амбридж, то сразу обратил внимание на этого человека. Интересно было уже то, что он был намного моложе остальных моих коллег, и тем не менее у меня создавалось впечатление, будто некоторые из них его даже побаиваются. За весь год я видел его только раз или два, но интуитивное чувство, присущее кентаврам, подсказывало, что вокруг него есть нечто, неведомое тем, кто его окружает. Ему не свойственны были предрассудки, которыми страдали ограниченные личности вроде Долорес Амбридж – со мной он всегда вел себя также холодно и отстраненно, как и со всеми остальными. Впрочем, мы почти не разговаривали и даже не сталкивались на территории школы. Я знал только, что между ним и Гарри Поттером сложились мягко говоря весьма натянутые отношения. Говорили, что эти двое ненавидят друг друга, но ненависть, как и любовь, слишком сильное слово, чтобы называть им то, что по сути не является ею. Это чувства одной природы и они часто бывают настолько похожи, что люди путают одно с другим, особенно те, чьи глаза не видят дальше поверхности. Поэтому я не хотел и не имел права судить о таких вещах только на основании слухов. Мне, лучше чем кому-либо было известно, что мнение большинства может быть заблуждением…
После возвращения в Хогвартс Дамблдора, в котором я, впрочем не сомневался ни на секунду ибо глупость Долорес Амбридж рано или поздно должна была привести ее к закономерному краху, я снова имел случай убедиться в незаурядной мудрости директора Хогвартса. Только ему было под силу пойти одному в Лес и договориться с моими собратьями, убедив их вернуть свободу женщине, которая понесла справедливое наказание за свою дерзость. Но вместе с Дамблдором на свою должность вернулась и Сивилла Трелони, что сразу создало для Дамблдора новые проблемы. Я не мог вернуться к моим собратьям, поскольку по-прежнему оставался для них изгоем. И тогда директор решил разделить курсы между нами. Меня такое решение удовлетворило полностью, но эта взбалмошная женщина не оставляла директора своими жалобами. Одно время я не мог понять, что мешает Дамблдору избавиться от нее. Именно ее характер мешал ей в полной мере осознать и использовать свой Дар, который она не ценила по-настоящему, заменяя глупой ворожбой и пустыми высокопарными речами. Но Дамблдор поведал мне, что дар Сивиллы способен проявляться неведомо для нее самой. И что, сама того не подозревая, она оказалась инициатором неких значимых для всего магического сообщества событий, из-за чего вне школы ее жизнь, как и моя, может находиться в опасности.
Нельзя сказать, что ее не любили в школе. Напротив, у нее были даже преданные поклонники среди учеников – вроде тех двух девушек, однокурсниц Гарри, которые пытались рассказать мне на уроке о той человеческой чепухе, которой она забивала их головы. Большинство остальных учеников и преподавателей находили ее обыкновенной шарлатанкой, что было недалеко от истины. А кое-кто даже в голос посмеивался над ней. И лишь во взгляде одного человека я замечал страх, когда он оказывался с ней рядом. Северус Снейп, профессор зельеварения, человек пользовавшийся полным и исключительным доверием Дамблдора всячески избегал Сивиллы Трелони, но встретившись с ней не мог скрыть своих эмоций. Во всяком случае, от меня. Так смотрят на живое воплощение беспощадного Рока, самой Судьбы. И вот это вызывало у меня глубокое любопытство.
Почему этот человек, которого я никак не мог разгадать, так реагировал на присутствие этой не слишком умной и уж точно совершенно безобидной женщины? Быть может, точно также, ничего не сознавая, она сыграла какую-то важную роль в его жизни? Людям свойственно верить словам, таких как она, даже если они делают вид, что не воспринимают ее всерьез и называют обманщицей. Но, разумеется, я не стал расспрашивать ни его ни ее – вмешиваться в то, что меня не касалось было ниже моего достоинства.
Как бы то ни было – с самого начала нового учебного года эта женщина только и делала, что досаждала Дамблдору проявлениями своего уязвленного самолюбия. Я не понимал, как она может быть столь эгоистичной, чтобы тратить на это его время, которого и без того едва хватало в условиях разгорающейся войны. Защита школы и учеников, контроль за действиями противника, и неведомые замыслы, в которые он посвящал Гарри Поттера или Северуса Снейпа – и ко всему этому он был еще принужден слушать стенания истеричной особы.
Однажды она обратилась ко мне «как прорицатель к прорицателю» и спросила, не чувствую ли я надвигающуюся опасность. А потом рассказала, что ее пустые гадания каждый раз сообщают ей об угрозе, нависшей над Дамблдором. Я не удостоил ее ответом, но понял, что у нее тоже на подсознательном глубинном уровне сработало то ощущение, которое возникало у меня всякий раз при виде директора. Мне было очевидно, что в ближайшее время должно произойти что-то, что неминуемо закончится его гибелью. К смерти Дамблдор относился с достойным кентавров спокойствием и мудростью. Но что он станет жертвой хладнокровного предательства со стороны человека, которому доверял, было трудно счесть правильным. Среди кентавров вероломство – самое тяжкое преступление, какое только можно совершить. И я в душе негодовал вместе со всеми, мечтая посмотреть в глаза убийце.
Такая возможность представилась мне довольно скоро. Когда новая власть официально провозгласила свой бесчеловечный курс, я понял, что остаться в стороне, как мои собратья уже не смогу. Я был слишком предан покойному директору и не мог забыть то, что он сделал для меня. Мысль, что место Дамблдора займет его убийца не шокировала меня так, как других учеников и преподавателей. Это логически вытекало из событий на башне.
В первые дни мне пришлось вместе с деканом факультета Гриффиндор профессором Макгонагалл успокаивать Хагрида, который грозился расправиться с новым директором и его приспешниками сам. Сивилла Трелони заперлась в своей башне и отказывалась вести занятия. Все шло к тому, что предмет останется полностью на меня.
Время до первого сентября я провел с Хагридом, после чего все-таки убедил его явиться в Большой Зал. Меня не интересовало ничье мнение и уж конечно я не боялся ни Кэрроу ни Северуса Снейпа. Мне просто любопытно было взглянуть, как он будет себя вести.
Выдержка его поразила даже меня. Держаться с таким хладнокровием среди людей, которые мечтают расправиться с тобой – это вызывало невольное уважение. Я нарочно старался встретиться с этим человеком взглядом. Хоть он и достиг непревзойденного мастерства в сокрытии своих мыслей, но у нас есть свои собственные способы читать в душе человека.
Время на прорицания, как учебный предмет было сокращено, что не стало неожиданностью, учитывая отношение Северуса Снейпа к Сивилле Трелони. Поэтому я получил достаточно времени, которое мог посвятить наблюдению за новым директором. И поскольку теперь я оказался гораздо ближе к нему, чем прежде, мое внутреннее ощущение говорило гораздо больше. Я был убежден, что у него какая-то тайна на сердце. Причем знал ее только один-единственный человек – Дамблдор. Именно с этим наверняка и было связано его доверие. Но что могло заставить такого волшебника как Дамблдор поверить человеку, виртуозно умеющему притворяться и лгать, о чем великий директор прекрасно знал? Некоторое время я, к своей досаде, не мог отыскать ответа на этот вопрос...
Кэрроу – верные прислужники лорда Волдеморта были существами жалкими, но опасными. Из тех, кто находит удовольствие в издевательствах над беззащитными, но готовы пресмыкаться перед всяким, кто хоть немного сильнее их. Чувствуя свою безнаказанность, они старались как можно сильнее унизить учеников и учителей. Они не стеснялись применять пытки даже к ученикам младших курсов, что было вопиющим нарушением всех законов чести. Правда, меня они остерегались задевать, помня, что у них нет надо мною власти и я могу постоять не только за себя, но и за других.
О случае с мечом Гриффиндора мне рассказал Хагрид, к которому директор своим приказом отправил троих провинившихся студентов. Он вместе с юношей и двумя девушками посмеялся над Снейпом, но я задумался. Этот человек отнюдь не был глупцом и не мог не понимать, что с Хагридом эти дети будут в большей безопасности, чем где-либо и уж конечно лучше им выполнять исправительные работы в Запретном Лесу, чем сидеть на уроках и смотреть, как к их друзьям открыто применяют Темную магию. Он не мог счесть это наказанием, соответствующим их проступку. Ведь они пробрались к нему в кабинет и пытались украсть вещь, формально принадлежащую ему. Он мог бы применить самое жестокое наказание, но вместо этого использовал кару, суровую лишь по видимости. Значит ли это, что он на самом деле стремился их защитить?
Спустя несколько недель, я поссорился с Алекто Кэрроу. Эта отвратительная представительница человеческого племени оскорбила меня и мой народ. Разумеется, я наказал бы ее сразу же, если бы при этом не присутствовала профессор Макгонагалл, которая могла пострадать в результате схватки. Не знаю, чем бы все закончилось, если бы на месте разгоравшегося конфликта не появился Снейп. Перепуганная Алекто, вспомнив, вероятно об участи, постигшей Долорес Амбридж, бросилась к своему покровителю. На что он спокойно и без малейших признаков страха заявил, что драка между учителями, тем более между волшебницей и кентавром, это не тот пример, который должны видеть перед собой студенты. После чего отозвал свою подчиненную на два слова и что-то долго объяснял ей на ухо. Затем сказал, что для нас обоих (последнее слово он выделил голосом), будет лучше забыть про этот инцидент. После чего напомнил Алекто, что она ответственна за дисциплину и лучше ей будет проследить, чтобы все нарушители правил уяснили, почему им не следует идти против директора и его заместителей, а также против законной власти.
Как только раздосадованная волшебница ушла, Северус Снейп повернулся ко мне и бесстрастным тоном предложил вернуться к своим обязанностям. Но я уже все понял и прежде чем отправиться в свой класс, сделал наконец то, что давно хотел: взял этого человека за руку, заглянул ему в лицо и произнес: «Злу не нужен повод, чтобы рядиться в одежды Добра. Но если Добро вынуждено притворяться Злом, то для этого всегда есть серьезная причина, не так ли?»
Сначала я думал, что Снейп не ответит, и он действительно долго молчал, пристально глядя мне в глаза. Но потом опустил взгляд и очень тихо, почти шепотом ответил: «Да, так…»
«Я не стану допытываться о том, что это за причина, - пообещал я тогда, – ведь если она так серьезна, что заставила вас сделать столь тяжкий выбор, то помешать вам, означало бы сделать только хуже. Я не стану ни препятствовать, ни содействовать вам, а мои мысли это только мои мысли». Когда этот человек выслушал меня и, коротко кивнув, удалился, я тихо добавил про себя: «К тому же мне все равно никто никогда не поверит».
Дальнейшие события только подтверждали, что все его действия были направлены на защиту жизней других людей. Это было не так уж трудно обнаружить, если только избавиться от пристрастного взгляда на вещи, отличающего большинство людей. До самого конца я пытался разгадать его скрытую цель, к которой он шел такими извилистыми путями…
Неотвратимую близость главной битвы я почувствовал задолго до ее начала. Все предвещало жестокое сражение, которое должно было окончательно решить исход войны. И оно состоялось в срок, назначенный провидением. Все защитники школы дрались отчаянно, но враг был слишком силен. Мы понесли огромные потери, я сам был ранен, а несколько доблестных бойцов, верных Дамблдору и вставших под знамена Гарри Поттера на защиту невинных, убито. Некоторым уже казалось, что мы проиграли, но большинство было полно решимости драться до конца.
Решимость эту только укрепило ложное известие о смерти, а потом внезапное появление на поле битвы Гарри Поттера и его поединок с лордом Волдемортом, во время которого юноша наконец раскрыл всем тайну этого столь благородного и самоотверженного человека, погибшего предателем, убийцей и узурпатором. Все оказалось просто и сложно одновременно...
Любовь. Могущественная непреоборимая сила, которую до сих пор никому еще не удалось ни объяснить, ни постигнуть. И одолеть ее не удавалось еще никому. Дамблдор верил в ее непобедимую мощь и она оправдала его ожидания. Старый и опытный маг знал, какая сила на его стороне. Он знал, что испокон веков Любовь могла помочь выиграть Добру только ценою жизни истинно преданного ей человека. Северус Снейп был предан своей любви. И его любовь принесла нам победу…

Розмерта

Любой, кто его знал, мог, наверное, отождествить его имя со словом «любовь» разве что в пьяном угаре. Черная одежда, бесстрастные словно окаменевшие черты – ни малейших признаков эмоций, холодный взгляд и безжалостное сердце. Никто не сомневался – так и есть. Но это оказалось лишь видимостью.
Я тоже знала Северуса Снейпа с детства. И его и Лили Эванс. Они иногда заходили в мой бар вдвоем. Точнее, это Лили затаскивала Северуса. Он не любил ходить по кабакам, да и вообще избегал таких мест, где собиралось большое количество народа. К тому же у него почти никогда не было и кната в кармане, а чью-либо благотворительность он принимал с трудом. И когда Лили, бывало, говорила ему: «Да ладно тебе, Сев, мы же друзья», он только упрямо поджимал губы и достав из складок мантии несколько монет, протягивал их мне. Иногда у него все же появлялось несколько сиклей и тогда они задерживались у меня подольше – сидели за столиком, пили сливочное пиво, болтали. Рядом эти двое представляли собой удивительный контраст – она, такая красивая, вечно жизнерадостная, смеющаяся… Красно-золотой гриффиндорский шарф, темно-рыжие волосы почти такого же цвета, рассыпаны по спине и плечам – она вечно убирала их с глаз, но они все равно падали на лицо. На ней даже черная форменная мантия смотрелась, как праздничный наряд. И он – худощавый, нескладный, всегда одет в непонятные обноски, хмурый, угрюмый и черные глаза такие настороженные и колючие, что и подходить к нему больше не захочется после одного такого взгляда. Да еще и учился на Слизерине, а у этого факультета известно какая слава всегда была. И веселиться Снейп не любил. В выходные, когда, бывало, все ученики в Хогсмид прямо рвутся – погулять, выпить в баре сливочного пива, сделать покупки, он, если с ним не было Лили, и его приглашал кто-то из товарищей по факультету, заявлялся с кислой миной и сидел, как на иголках, только и ждал, когда же можно будет наконец вернуться в замок к своим книжкам. Естественно, какое уж тут веселье…
То ли было дело, когда ко мне в бар приходили Джеймс Поттер и Сириус Блэк. Всюду вместе, как два неразлучных брата. Смутьяны они были порядочные и вечно искали какую бы новую проделку затеять. Курса с четвертого Джеймс почаще стал наведываться – видать дошел до него слух, что Лили здесь бывает. Она ему нравилась, я это быстро заметила. Да он и не скрывал этого ни от кого. Часто они с Сириусом усаживались у стойки и обсуждали, что придумать, чтобы Лили на Джеймса внимание обратила. Все же знали, что она его терпеть не может – стоило только кому-то из ее подруг упомянуть его имя, добрая и милая девочка прямо превращалась в фурию! Кричала, что слышать о нем не желает, называла его самовлюбленным болваном, надутым ослом, напыщенным ничтожеством с лохматой башкой и все такое… Только для всякого, кто хоть чуть-чуть знает жизнь, ясно было, что она к нему тоже неравнодушна, просто боится признаться в этом даже себе самой – оттого и ругает его на все корки.
Северус-то с Джеймсом на ножах были с первого курса. Снейп ведь был умный малый и отлично видел, что Джеймс положил глаз на его подругу. Собственная же его влюбленность сразу в глаза бросалась. По крайней мере, мне, чтобы догадаться, было довольно понаблюдать за тем, как он смотрел на нее, как говорил, как старался дотронуться, будто бы случайно. Как осторожно стирал ей пальцами с губ пену от сливочного пива…Порой мне это казалось необычайно трогательным, а порой просто раздражало. Ну на что он надеется? Разве эта девушка для такого, как он? Ей нужен лучший парень во всей школе, а не какой-то слизеринский замухрышка. Настоящий принц – вот кто был под стать Лили Эванс.
Однако Снейп, судя по всему, никак не мог этого понять, потому что продолжал восхищаться ею и изредка приходить с ней в мой бар во время прогулок в Хогсмид. Однажды весной они с Лили как всегда сидели за самым дальним столиком, который стоял в тени, так что его от входа сразу и не видно было. И вдруг вошли Джеймс с Сириусом и тоже, по своему обыкновению, направились к стойке. Сели, заказали сливочного пива и стали перебрасываться шуточками. Вертелись-вертелись и вдруг Джеймс заметил Лили, которая сидела в углу со Снейпом. Он тут же на весь бар крикнул ей: «Привет, Эванс!». Она оглянулась, заметила его, но ничего не сказала. Зато Снейп сразу встал с места и вышел на середину бара. Но тут и Джеймс его увидел. Я знала, чем это может кончиться, и все остальные посетители уже уставились на мальчиков. Лили тоже встала, потянула друга за рукав к выходу. А Джеймс с улыбкой выступил вперед и предложил ей перебраться к стойке к нему и Сириусу, нечего мол ей со Снейпом делать. Лили не удостоила его ответом, но Северус рванулся к врагу. Джеймс выхватил палочку, а за ним и Сириус, присоединившийся к другу. Снейп сделал то же самое. Так и стояли эти трое друг напротив друга, а люди за столами затаили дыхание и явно предвкушали интересное зрелище. Я попросила разошедшихся молодчиков успокоиться и убрать палочки, но они словно не услышали. Я совсем растерялась, а вот Лили проявила характер. Она подошла к Снейпу, встала перед ним и заглянула прямо ему в глаза. Потом сказала «Пойдем». Он развернулся, спрятал палочку и хотел уже уйти вместе с ней. Но когда они проходили мимо неразлучных гриффиндорцев, Джеймс сильно толкнул Снейпа плечом. Тот не удержал равновесие и врезался прямо в ближайший столик. Столик опрокинулся, стаканы упали на пол, их содержимое выплеснулось ему на мантию. Все громко захохотали. Тут Снейп снова выхватил палочку и направил ее на Джеймса. Сверкнула вспышка. Поттера подняло в воздух, отшвырнуло к стене, он с силой ударился о нее и сполз по ней на пол. Сириус бросился к другу. Сидевшие за столами студенты опомнились. Среди них оказалось двое старост. Они быстро и деловито приставили к каждому из участников происшествия «конвой» из старшекурсников его факультета. Опирающегося на Сириуса, Джеймса, Снейпа, который не позволял никому к себе прикоснуться и пунцовую от гнева Лили увели в школу. А я еще долго не могла прийти в себя. В дальнейшем я узнала от Лили, что Северуса сочли главным виновником злополучной стычки. Он получил несколько отработок и ему даже пригрозили отчислением из школы, если такое повторится. Джеймсу же досталась роль пострадавшей стороны. Было ли это справедливо, не знаю, но после этого Лили больше не приходила в мой бар вместе со своим другом. Да и дружба их, как говорили, начала охладевать еще быстрее. На пятом курсе они серьезно поссорились и перестали общаться совсем. Северус теперь проводил все время в компании приятелей-слизеринцев, а Лили снова зачастила ко мне и теперь уже ее можно было увидеть с Джеймсом и его друзьями, которые всеми силами способствовали налаживанию их отношений.
В последний год они приходили ко мне уже как пара, юные, радостные, полные надежд и планов. Их счастье не могла омрачить даже война, они строили планы совместного будущего, собирались вступить в какую-то тайную организацию, которую основал Дамблдор, мечтали о детях. Я все это сразу вспомнила, когда впервые увидела Гарри на его третьем курсе.
В День Святого Валентина у меня против обыкновения было мало посетителей. Лили и Джеймс тоже предпочли кафе мадам Паддифут, где по традиции собирались в этот праздник все влюбленные. К тому же погода выдалась на редкость плохая – мокрый снег, резкий ледяной ветер и многие предпочли остаться в школе. Вдруг дверь широко распахнулась. Я увидела на пороге худую фигуру юноши с серебристо-зеленым шарфом. Он был без перчаток, и я даже удивилась, как он не обморозил себе руки. Юноша прошел к стойке, бросил на нее золотой галеон и потребовал огненного виски. Когда он приблизился, я с удивлением узнала в нем Северуса Снейпа. От удивления я не могла прийти в себя. До этого он никогда не заикался о том, чтобы даже попробовать спиртное. Я хотела отказать ему, но Снейп резко ответил, что он совершеннолетний – ему исполнилось семнадцать еще в январе и вообще, лучше мне сделать то, что он просит, потому что он способен на все и ему нечего терять...
Пожав плечами, я принесла юноше бутылку огневиски. Он не поблагодарив ушел с ней в угол, за тот самый стол, где они обычно сидели с Лили. Сделать я ничего не могла, поэтому вынуждена была просто смотреть, как пытается напиться семнадцатилетний юноша. Не могу с уверенностью сказать, о чем он думал но мне кажется, что эти два часа, он пытался заглушить мысли о ней. Через два часа он встал, вытащил палочку, произнес Протрезвляющее заклинание и вышел, хлопнув дверью. С тех пор в течение нескольких лет я видела его только два или три раза.
Впрочем, Джеймс с Лили и их друзья тоже заглядывали редко. Работа в Ордене Феникса и уход за новорожденным Гарри оставляли им мало свободного времени. Иногда в моем баре назначались встречи членов Ордена, частенько заходил сам Альбус. Сторонники Того-Кого-Нельзя-Называть, впрочем, не жаловали мое заведение, чему я была несказанно рада.
А затем, как гром среди ясного неба гибель Джеймса и Лили, исчезновение этого чудовища, переполох во всем магическом мире. Я помню, как в моем баре обсуждали это событие… Но постепенно жизнь вошла в свою колею. Мне было известно, что Северус Снейп теперь в числе преподавателей Хогвартса, но я никогда не видела его в «Трех Метлах». По-прежнему приходили ученики, теперь уже дети тех, кто когда-то тоже проводил у меня часы досуга. И среди них я сразу выделила Гарри Поттера. Он был копией Джеймса, но из его ярко-зеленых глаз миру улыбалась Лили. У него тоже было двое неразлучных друзей и я всегда рада была видеть их в своем баре. Из их разговоров я поняла, что отношения Гарри с Северусом Снейпом мягко говоря ужасны. Из уст мальчика можно было услышать множество нелестных эпитетов в адрес своего профессора. Я молчала, но про себя думала, что со Снейпа вполне станется срывать злость на сыне Джеймса. Но скоро эти проблемы отошли на второй план, потому что последовала чреда этих страшных событий – побег из тюрьмы Сириуса Блэка, который потом оказался невиновным, возвращение Того-Кого-Нельзя-Называть, инцидент в Министерстве и подготовка к новой войне.
То, что произошло потом похоже на ужасный сон. До сих пор я не могу спокойно думать, что почти целый год была послушной марионеткой в руках Малфоя-младшего, помогала ему во всех его кошмарных планах, что это я отдала то проклятое ожерелье несчастной девочке и подсыпала яд в бутылку с медовухой, перед тем, как отправить ее Горацию Слагхорну. Когда сотрудники Министерства сняли с меня Империус, со мной случилась истерика. Ведь я видела Гарри и полуживого Альбуса, когда они вернулись из какого-то путешествия. Я сама дала им свои метлы, чтобы они могли долететь до Астрономической Башни и я же, пусть невольно, способствовала его смерти. Минерва и Филиус успокаивали меня, как могли, твердили, что это не моя вина, что по-настоящему виновен только непосредственный убийца, предатель, вероломный и низкий трус, которого они все проморгали – Северус Снейп.
Следующий год был адом для всех порядочных волшебников Британии. Власть жестокого монстра и его приспешников и в Хогвартсе и за его пределами вызывала всеобщую ненависть к ним. Снейп, ставший директором в награду за свое предательство, запретил большинству учеников походы в Хогсмид, поэтому мой бар почти всегда пустовал. Тем не менее я не отчаивалась и ждала того, дня, когда все узурпаторы будут наказаны. Удовольствие у меня вызывало то, что ни Снейп ни Кэрроу не снисходили до моего заведения. Но мне не долго пришлось наслаждаться этой мыслью.
Первое посещение директора Хогвартса состоялось незадолго до Рождества. Тогда он просто купил две бутылки огневиски и удалился не сказав ни слова. Через две недели я снова увидела его на своем пороге. Сделав довольно большой заказ, он остался стоять у стойки, а я спустилась в погреб за бутылками. Всеми своими действиями я старалась показать, что мне ненавистна необходимость его обслуживать, поэтому, вернувшись, нарочно дерзко посмотрела на него. Снейп выглядел, как человек, чьи физические и душевные силы на исходе. Настолько обреченного взгляда мне еще не приходилось видеть. Будто он уже очень долго несет на плечах неподъемный груз и просто падает под его тяжестью, с трудом продвигаясь к своей цели. Будто он уже не может нести его и с нетерпением ждет, когда смерть наконец его освободит, надеясь только, что до этого он успеет прийти к своей цели. В тот момент я не смогла бросить ему те грубые слова, какие хотела. И не могла понять почему.Если б я знала…
В решающей битве я не участвовала, хотя всем сердцем была на стороне защитников Хогвартса. Я ни на минуту не сомневалась в их победе – в победе Гарри. Уже после окончания сражения, я вместе с другими оказалась в Хогвартсе, где и услышала от Гарри эту историю. Это был второй раз, когда я рыдала также, как после смерти Альбуса. Снейп, оказывается, защищал нас всех, притворялся предателем и убийцей, принял страшную смерть ради того, чтобы Гарри смог победить. И все это только из-за одной Лили. Из-за любви к ней. Поистине неисповедимы пути провидения. Кто мог бы подумать, что тот, кого все единодушно считали неподходящим другом и парой, окажется способен на такую любовь, на которую не способны и лучшие из лучших?

Олливандер.

Я всегда считал, что нет ни одной легенды, которая не была бы хоть отчасти правдивой. То, что многие непосвященные воспринимают лишь как «глупые суеверья», для меня было неотъемлемой частью моего ремесла. Ведь там где речь идет о волшебных палочках, почти ничего не происходит без причины. Я убедился в этом сполна, оказавшись в руках Темного Лорда и столкнувшись с трагедией этого человека. И еще более – когда узнал от Гарри Поттера всю правду о ней. Кипарис. Символ печали. Для Северуса Снейпа эта примета оказалась истиной, предопределившей его судьбу…
Я помню всех своих покупателей без исключения. Каждую палочку и ее владельца. Так как я могу забыть тот день, когда в мою лавку вошли двое одиннадцатилетних детей? Первой порог переступила мать Гарри – Лили Эванс. По тому, как она держалась и какими широко распахнутыми глазами смотрела на все вокруг, я понял, что она, вероятнее всего из маглов. Мне никогда еще не приходилось видеть настолько прелестного существа. Рыжие волосы, свободно разметавшиеся по плечам, нежное личико, ярко-зеленые глаза. Ее нарядный магловский костюм удивительно шел ей и делал девочку только еще красивее. Было видно, что ей немного страшно: ведь, как и большинство маглорожденных, ее не сопровождали родители. Но войдя, она подарила меня приветливой, хотя и смущенной улыбкой и крепче вцепилась в руку мальчика, который стоял возле нее, пытаясь взглядом подбодрить подругу. Вместе с ней он сделал шаг вперед и я смог рассмотреть его получше. Худощавый, болезненного вида, с неопрятными черными волосами, падавшими на глаза, крючковатым носом и черными глазами, горевшими из под густых бровей. Он явно лучше ориентировался в магическом мире, чем девочка, потому что в его взгляде, когда он оглядывал мою лавку не было ничего, кроме вежливого интереса. Ни малейших следов удивления. Тем не менее, одет он был по-магловски, но в какую-то странную одежду, еще более нелепую, чем та, в которой ко мне впервые пришел Гарри Поттер. Как правило, именно по этому признаку я легко распознавал полукровок, воспитывавшихся и маглами и волшебниками одновременно. Однако, отрешившись от его ужасного одеяния и непривлекательной внешности, можно было заметить нечто иное – уверенность в своей судьбе, сквозившую в каждом его жесте и движении. Он словно бы ничуть не сомневался в том, что здесь, в магическом мире, его место. То, что он с минуты на минуту станет обладателем главного доказательства этого факта – волшебной палочкой, вызывало в нем возбужденное ликование, ему явно не терпелось, но он отошел в тень и прислонился к стене, предоставив мне сначала заняться его маленькой подружкой. И все время, пока мы подбирали ей палочку, не спускал с нее пристального взгляда.
При виде Лили мне сразу же стало ясно, что тут нужно что-то тонкое, легкое и гибкое – такое же, как она сама. Перебрав несколько вариантов, я решил, что лучше всего остановиться на иве. Лили послушно брала в руки то, что я ей предлагал и пыталась взмахнуть каждой палочкой, определяя, насколько она ей подходит. И пока шел процесс подбора, она ни на секунду не переставала говорить. Лили говорила о том, как она счастлива, как ей долго не верилось, что она и впрямь получит письмо из Хогвартса и несмотря на все уверения Северуса (это было имя ее стоявшего у стены приятеля), сомневалась, и как она рада, что все оказалось правдой, она действительно волшебница и сможет учиться в волшебной школе. Я слушал ее болтовню с нескрываемым удовольствием – мне нравилась непосредственность и жизнерадостность этой малышки. Поиски оказались не такими уж долгими. Элегантная и гибкая, десять дюймов с четвертью, с начинкой из шерсти единорога. Стоило девочке взять ее в руку, как мы оба тут же поняли, что нужная палочка, наконец, найдена. Она потеплела в ее ладони, порыв легкого ветра взметнул рыжие волосы, магазин окутало золотистым сиянием. Палочка избрала волшебницу. Лили расплатилась, я упаковал ее покупку. Принимая коробку из моих рук, девочка восторженно воскликнула, что ей так хочется поскорее попробовать те чары, о которых она прочитала в книжке, что дал ей Северус. В ответ я галантно заметил, что столь очаровательной юной леди не нужны никакие другие чары, кроме собственных.
При этих словах, мальчик, уже шагнувший было к прилавку, вдруг остановился и с невыразимой нежностью поглядел на подругу. И я понял, что он абсолютно согласен со мной в этом, потому что сам находится под властью ее чар.
После этого мы принялись выбирать палочку для него. Он больше молчал, лишь время от времени оглядывался на Лили, стараясь не потерять ее из виду, как будто боялся, что она уйдет с новой палочкой, не дождавшись его. С ним дело затянулось гораздо дольше. Перебрали уже достаточно большое количество разнообразных видов древесины и никак не могли найти ничего подходящего. Я, торопясь избавиться от не слишком приятного мне клиента, не глядя сунул ему в руки следующую палочку, а сам полез на полку за коробками. И вдруг меня обдал порыв ветра. Повернувшись, я увидел, что мальчишка пытается уже проделать данной ему палочкой какое-то сложное движение. Остановив его словами: «Колдовать будете в Хогвартсе, молодой человек», я взял экземпляр у него из рук и только тут увидел, что это была за палочка.
- Кипарис, – сказал я, – не повезло вам, юноша…»
- Почему? - не понял Снейп?
Лили, заинтересованная нашим разговором подошла ближе и тоже поглядела на палочку, выбравшую ее друга. Она была длиной около двенадцати дюймов, внутри находилась жила дракона. Тоже довольно гибкая, но немного потолще, чем у нее. Эту палочку можно было назвать довольно сильной, во всяком случае в руках по-настоящему талантливого мага. А стоявший передо мной мальчик был именно таким.
- Так почему же мне не повезло? – спросил Снейп.
- Кипарис – символ печали, – объяснил я. Они растут чаще всего на могилах. Боюсь, что с такой палочкой ваша жизнь вряд ли окажется радостной и счастливой.
Лили вскрикнула, услышав о значении кипариса, но мальчик гордо вскинул голову и отмахнулся:
- Ерунда. Дело не в инструменте, а в том, кто его использует. И даже если вы правы – судьба есть судьба. Я беру ее – заявил он не допускающим возражений тоном и вытащил деньги, чтобы расплатиться.
Мне ничего не оставалось делать, как упаковать его покупку. После чего Лили приветливо попрощалась со мной и схватив Снейпа за руку, потянула его к дверям, уверяя на ходу, что не следует верить таким вещам и что у него, конечно, все будет просто отлично, как у нее, ведь правда? Он повернулся, прижимая к груди свой футляр и перевел взгляд с него на Лили.
- Конечно! – ответил он, – у меня все будет просто замечательно. Ведь ты же со мной...
И тогда я почувствовал, что если примета сбудется и в жизни этого мальчика будет много печалей, то именно эта девочка станет причиной большинства из них.
В последующие годы я не раз встречал этих двоих в Косом переулке. Почти каждое первое сентября они приходили вместе за покупками. Лили с каждым годом становилась все красивее и красивее, а по виду Снейпа было заметно, что жизнь действительно далеко не балует его радостью. Он был мрачен, угрюм, неразговорчив даже более, чем в детстве. Почти со всеми он держался холодно, резко, иногда даже откровенно грубо. Одна Лили составляла исключение. Взгляды, которые он на нее бросал сразу обнажали для всех его настоящие чувства, но Лили ничего не замечала. Она по-прежнему легко прикасалась к нему, болтала с ним. Часто она затаскивала его в кафе-мороженое Фортескью, где они садились за столик и он читал книгу или любовался ею, в то время как она с удовольствием уплетала сладкое лакомство. Потом же, насколько мне стало известно, между ними что-то разладилось. Во всяком случае в Косом переулке они теперь появлялись редко и каждый в своей компании. Я не пытался выяснить, что случилось. Я занимался своим бизнесом и времени на то, чтобы интересоваться такими подробностями не хватало. К тому же меня, как и всех вокруг куда больше волновала деятельность Темного Лорда и его сторонников, чем все остальное.
Окончив Хогвартс, Лили вышла замуж за Джеймса. Все находили их прекрасной парой. Имя Северуса Снейпа несколько раз звучало среди имен сторонников Темного Лорда. В какой-то степени я понимал его. Об этом юноше многие говорили, что в зельеварении ему нет равных в Британии. И даже такие признанные мастера, как Белби или Слагхорн не могут составить хотя бы символической конкуренции молодому сопернику. Поэтому я не удивился, услышав о том, что директор Дамблдор взял его на должность преподавателя в Хогвартсе. Несмотря на юный возраст, никто не сомневался, что лучшей кандидатуры Дамблдор не смог бы отыскать. Даже в одиннадцать лет в этом мальчике был виден высокий потенциал и то, что таких как он должно тянуть к истинному величию, казалось мне в какой-то степени естественным…
До моего плена я видел этого человека только один раз, мельком, когда приехал на Турнир Трех Волшебников, чтобы проверить палочки участников, среди которых каким-то необъяснимым образом оказался сын Джеймса и Лили – Гарри Поттер. Я видел его, проходя по школе. По правде говоря было трудно узнать в этом суровом и бесстрастном человеке в черной мантии того мальчика, который когда-то принял волю судьбы, сулившей ему печаль… Он окинул меня совершенно безразличным равнодушным взглядом, ничем не показав, что мы с ним виделись раньше. Тогда мне показалось обидным подобное пренебрежение. Разве дано мне было знать, что через год с небольшим я буду снова находиться в непосредственной близости от этого человека и что именно он будет облегчать мои страдания?
Два года в плену у Темного Лорда были адом. В это время я имел возможность наблюдать за жизнью его лагеря изнутри. Основной его целью было узнать, как ему победить Гарри Поттера, который, как я прочел в газетах перед своим похищением, являлся Избранным, которому было предначертано уничтожить тирана. Но кроме этого он также разрабатывал другие планы. Одним из них, как я понял, являлся захват власти, для чего оказывалось давление на министра Магии. Но был и еще какой-то тайный план, который Темный Лорд обсуждал только с Северусом Снейпом, пользовавшимся его особым расположением. И в самом деле, даже мне в моем положении пленника было ясно, что этот человек у него на особом счету. Именно ему Темный Лорд чаще всего поручал приводить меня в чувство, когда я терял сознание после очередного «допроса» с заклятием Круциатус. Именно с ним чаще всего советовался и даже прислушивался к его мнению. Это вызывало жгучую зависть у остальных Пожирателей Смерти и прежде всего у хозяев поместья – Малфоев, а также Беллатрикс Лестрейндж. Но Снейп реагировал на проявления их зависти также невозмутимо, как на все остальное. Конечно, я ненавидел его, как и всех остальных своих мучителей, но становясь против воли предметом его забот, я почему-то испытывал к нему интуитивное ничем не объяснимое доверие.
Присматривал за мной и другими пленниками Питер Петтигрю. Меня заставили сделать для него новую волшебную палочку, но он все равно справлялся с обязанностями тюремщика не слишком хорошо. Его не раз наказывали за это прямо у меня на глазах. Да и не только его. Жертвой дурного настроения Темного Лорда мог стать кто угодно в любой момент. Один раз, после очередной моей «беседы» с Темным Лордом, кто-то из подчиненных что-то тихо ему доложил. Мертвенное лицо Темного Лорда исказилось радостью и он отдал приказание немедленно привести кого-то. Резная дверь распахнулась и в гостиную вошли несколько человек, предводительствуемых Снейпом, тащившим за собой бледного, как бумага юношу. Нарцисса Малфой, хозяйка дома, бросилась было к нему, узнав своего сына, но Темный Лорд жестом остановил ее. Так я узнал о смерти директора Хогвартса Дамблдора. Я не мог поверить, что он умер, но четкий и ясный доклад группы Пожирателей Смерти не оставлял сомнений. Для меня это было крушением всех наших надежд. Как я ни был слаб после пыток, но метнул яростный взгляд на его убийцу, столь невозмутимо докладывающего весь ход событий. Темный Лорд в целом был доволен, однако не преминул заметить, что дал ясный и четкий приказ. И сказал, что хотя они и выполнили задание, тем не менее один из главных героев операции должен быть наказан за трусость и нерешительность, а другой за самоуправство. С этими словами он поднял свою палочку и направив ее сначала на юношу, произнес заклинание. Тот истошно закричал. Даже я, лежа на полу, уткнулся в него взглядом, чтобы не видеть этих мучений почти ребенка. По счастью, это продлилось недолго. Мать, заливаясь слезами, бросилась к сыну, а Темный Лорд перевел палочку на своего любимца. Я снова закрыл глаза, ожидая громких воплей, но с уст мужчины не сорвалось ни единого звука. Когда Темный Лорд снял заклятие и Снейп поднялся на ноги, только закушенные губы и ладонь, по которой стекала струйка крови, выдавали его боль. Такое мужество поразило меня. Но долго подумать об этом мне не представилось возможности, потому что Темный Лорд вызвал Петтигрю и приказал отвести меня обратно в подвал.
Ночью, когда я лежал в полузабытьи, я вдруг почувствовал рядом с собой чье-то присутствие. Еще через мгновение моих губ коснулась склянка. Кто-то влил мне в горло ее содержимое. Открыв глаза, я обнаружил в дюйме от себя сосредоточенное лицо Северуса Снейпа. Он осторожно взял мое запястье и я ощутил, как боль во всем теле уходит, исчезает. Немного продвинувшись вглубь подвала этот человек проделал то же самое с остальными пленниками, убедившись, что они без сознания. Когда он возвращался, я дотронулся до его руки. Он оглянулся и посмотрел на меня. Я догадывался, что Снейп делает это не по приказу Темного Лорда и что Петтигрю он наверняка стер память или применил к нему Конфундус, либо просто усыпил. Справиться с этим слабым магом для него не составляло проблемы. Я схватил за руку этого человека и смог выдавить из себя лишь один-единственный вопрос: «Зачем вы делаете это?» Он ничего не сказал и лишь грустно посмотрел на меня. Губы его шевельнулись, затем он встал и мгновенно ушел. Но прежде, чем он исчез, я прочел по его губам ответ на мой вопрос. Он произнес чье-то имя и для меня не было загадкой, чье именно. Лили. Лили Эванс. Лили Поттер. Девочки, что когда-то давно в моей лавке убеждала своего друга не верить в дурную примету насчет кипариса.
Когда, благодаря Гарри Поттеру, я был спасен из своего заточения, единственным моим желанием стало увидеть его победу. Я готов был оказать Избранному любую посильную помощь. Хотя мое физическое состояние не позволяло мне принять участие в последней битве – я всем сердцем был на стороне тех, кто боролся против приспешников Темного Лорда. И весть о победе оказалась для меня целительной. Вместе с нею до меня дошли новости о разоблачениях, сделанных Гарри во время поединка с Темным Лордом, а также история жизни последнего директора Хогвартса.
Окружающие меня люди передавали эту историю из уст в уста. И среди них находилось немало тех, кто восклицал: «Да разве можно было предположить, что эта детская дружба окажется чем-то серьезным? Что такие, как он способны любить до гроба и отдать свою жизнь во имя этой любви?» Признаться, когда я увидел Снейпа и Лили впервые, я тоже не мог такого представить. Но услышав, поверил сразу. Потому что вспомнил тот день в моей лавке, когда черноволосый мальчик выбрал свою судьбу вместе с волшебной палочкой. Кипарис – символ печали. Он растет на могилах. Только кроме того, это дерево еще и символ памяти. Вечной памяти, которой этот человек достоин, как никто другой.

Мадам Пиннс.

Те, кто любит книги, обычно обращаются к ним в поисках знаний и истины, но очень редко они могут из них почерпнуть подлинные понятия о жизни. И часто в итоге знают о ней гораздо меньше чем те, кто не слишком много читает. Но этот человек был исключением из правила. Книги были для него не только источником знаний – он умел извлекать из них бесценный опыт и искал в них не решения, а лишь ключи к ним.
Я тоже помню Северуса Снейпа с детства, с того момента, как он впервые появился в моих владениях. Он пришел в библиотеку на второй же день после поступления в Хогвартс и с тех самых пор стал ее «завсегдатаем». Он проводил здесь долгие часы с теми грудами книг, которые я ему приносила. Спустя короткое время я заметила его интерес к книгам, предназначенным для старших курсов, что свидетельствовало о незаурядном таланте. Его любознательность очень нравилась мне. Я любила, когда студенты приходили в библиотеку не отбывать скучную повинность, а с настоящим стремлением узнать и понять нечто новое. Таким я всегда охотно помогала советом и не только. Больше всего его интересовали старинные издания, относившиеся к области зельеварения, заклинаний и Темных Искусств. Много раз я выдавала ему редкие книги, не внося их в формуляр – на день-два или даже на одну ночь. На следующее утро он, как и обещал, приносил мне фолиант обратно. По его усталому взгляду и темным кругам под глазами легко было догадаться, что он читал его всю ночь.
Как и большинство представителей факультета Слизерин, он не просто тянулся к знаниям. Они были для него прежде всего силой, способом добиться собственных целей. Что поделаешь – это свойственно слизеринцам. Но наряду с амбициями в его душе жили черты настоящего ученого: увлеченность, тяга к загадочному и непостижимому, творческие способности. За столом он сидел все время сутулясь, наклонившись почти к самым страницам книги, поэтому я скоро стала подозревать, что у него плохое зрение, только он никому не признается в этом.
Впрочем, он и всегда выглядел не лучшим образом: вечно изможденный вид, вечно хмурое некрасивое лицо, горящие черные глаза. Он мало с кем общался - ведь люди не очень-то жалуют тех, кто предпочитает их обществу книги. Снейп был не похож на большинство остальных студентов, непохож в худшую сторону, но может быть это меня и привлекало. Когда он впивался взглядом в очередную толстую книгу в древнем кожаном переплете, переворачивая тонкими пальцами страницы, издававшие легкий шелест, я переставала замечать недостатки его внешности и видела только пылавший в нем огонь вдохновения. И это действовало завораживающе…
С первого же дня рядом со Снейпом была девочка с факультета Гриффиндор. Лили Эванс. Они часто вместе делали в библиотеке уроки. Садились рядом, раскладывали учебники, шепотом что-то обсуждали, их перья скрипели в лад и я с удовольствием наблюдала за ними. Лили была прелестна – с этим трудно было поспорить. Обычно девушки, наделенные такой яркой красотой, редко думают о развитии своего ума, но Лили была иною. Может быть именно это и привлекало в ней Снейпа. Во всяком случае, она тоже любила читать и рыться в дополнительной литературе, готовя домашнее задание по какому-нибудь предмету. Но у нее не было его силы воли – если он, столкнувшись с чем-то, что ему было трудно понять сразу, мог просидеть несколько часов подряд, разбираясь в проблеме, то она не придавала этому большого значения. Однако, она нередко просила его помощи, если не могла справиться с заданием и он сразу же оставлял свою работу, и бросался помогать ей. И всякий раз он прямо светился от счастья, объясняя ей какую-нибудь магическую формулу или принцип действия закона Голпалотта. Невооруженным глазом было заметно, что он испытывает к этой девочке особые чувства. Когда она занималась рядом с ним он даже не мог полностью погрузиться в чтение, мысли его явно витали далеко от книги, он то и дело поднимал голову и смотрел, как она, слегка склонив голову набок, водит пером по пергаменту, или сидит задумавшись, покусывая его кончик, или смахивает упавшую на глаза темно-рыжую прядку. Наверное он чувствовал, что просто неспособен по-настоящему сосредоточиться в ее присутствии, поэтому выполнив все домашнее задание, он, вместо того, чтобы отдать взятые книги обратно мне, складывал их аккуратной стопкой на один из дальних столиков. Это означало, что он собирается прийти в библиотеку еще раз, один, уже без «отвлекающего фактора», чтобы заняться тем, чем собирался. Обычно он приходил после ужина и сидел допоздна, пока я не выгоняла его с книгами и не запирала дверь.
К третьему курсу в библиотеке не осталось практически ни одной книги, которая бы ни разу не побывала в его формуляре. Не знаю уж, кто выписал ему разрешение в Особую секцию, но большая часть книг из нее тоже побывала у него в руках. Но примерно с третьего курса в моих владениях начала часто появляться компания из четверых гриффиндорцев, которые до этого заходили не чаще, чем любой другой студент. Меня просто до зубовного скрежета раздражали те, кто использует библиотеку не по ее прямому назначению, а эти были как раз из таких. Я мгновенно поняла, что эта четверка – а в особенности ее предводитель, чемпион квиддича и школьная звезда Джеймс Поттер, приходит сюда ради Лили и Снейпа. Точнее ради того, чтобы привлечь внимание Лили и как-нибудь насолить Снейпу. Мне такие вещи были давно знакомы – вот три года назад библиотеку прямо-таки оккупировали поклонницы Виктора Крама, который, как потом оказалось, и сам приходил исключительно с целью поговорить с моей всегдашней посетительницей Гермионой Грейнджер. Но эта четверка не ограничивалась простым наблюдением. Напротив, они старались любым способом задеть Снейпа или сыграть с ним какую-нибудь шутку. Всякий раз, как они появлялись, дело непременно заканчивалось тем, что мне приходилось выставлять вон всех пятерых, потому что Снейп не сносил безропотно их выходки. Вслед за своим другом обычно убегала и Лили, бросая на Поттера уничтожающие взгляды. Но я оставалась непреклонна – делать из школьной библиотеки место для своих разборок не позволялось никому. Жаль только, что моя строгость не приносила результата – день или два спустя все снова повторялось…
Как-то раз, на третьем же курсе Снейпа и Лили, оба, как всегда пришли ко мне в библиотеку, чтобы написать очередное сочинение по Зельеварению и Заклинаниям. Выдав им все необходимое, я отошла к другому столу и начала разбирать книги, оставленные там предыдущими посетителями. Мальчик и девочка против обыкновения говорили довольно громко, так, что я могла уловить смысл их разговора. Речь шла о сегодняшнем уроке Защиты от Темных Искусств, темой которого были боггарты.
– Но ведь Защита – твой любимый предмет, Сев, – говорила Лили, - И мы с тобой получили высшие баллы за сочинения о боггартах, ты великолепно знаешь теорию. Что же с тобой случилось?
– Неужели ты тоже сочла меня трусом, как Поттер и Блэк? – резко ответил ей Снейп, не поднимая головы от пергамента, на котором он вычерчивал какую-то схему. – Если так, то мне нечего сказать в оправдание. – И он снова погрузился в работу, словно не замечая своей рыжеволосой подруги.
– Конечно нет! – с жаром воскликнула та, – Но все же почему ты отказался выполнить задание профессора, когда он вызвал тебя? Он так удивился – ты же всегда получал у него только самые высокие баллы?
– Я не думаю, что одна сегодняшняя оценка может всерьез на что-то повлиять. – ответил ей мальчик. – Увидев, что я отлично справляюсь со всеми остальными заданиями, все забудут про это.
– Неужели то, чего ты боишься, настолько ужасно, что ты не можешь увидеть это? –спросила Лили. – Все мы чего-то боимся. Я уверена, что у всех в классе те же самые проблемы. – Лили подбадривающе погладила своего приятеля по плечу.
– Поверь мне, – ответил Снейп, продолжая чертить свою схему, – что если бы я, подобно тебе, боялся зомби или магловских дантистов, то ничуть не смутился бы, даже присутствуй на этом уроке хоть вся школа с Дамблдором и Министром магии во главе.. Но тут… – здесь Снейп замялся – ты… вряд ли это было бы… я не хотел бы, чтобы тебя… да ты и сама наверняка не хочешь…
– Причем тут я? – удивилась Лили.
– Смотри, ты неверно рассчитала угол воздействия луча от заклинания. Вот здесь и вот здесь… – заметил он вдруг, указывая на ее схему. Лили тут же склонилась над ней. Неприятный разговор был оставлен. Только стоило Лили собрать свои книги и подняться с места, как Северус тоже вскочил, прижимая к себе пергамент с недоконченной схемой, хотя обычно всегда сидел до тех пор, пока вся работа не была закончена. Провожая взглядом его нескладную фигуру, исчезнувшую в дверях вслед за Лили, я тут же поняла, почему этот мальчик не пожелал признаваться всему классу в своем страхе. Потерять ее – вот чего он боялся больше всего на свете.
На пятом курсе его страх воплотился в реальность. Они уже не приходили заниматься на свое любимое место в библиотеке, не бродили вдоль стеллажей, выбирая книги. Он все чаще появлялся у меня один с толстыми томами по Темной магии в руках. В библиотеке Хогвартса никогда не было ничего подобного и я подозревала, что эти книги – собственность кого-то из его одноклассников. Впрочем, этого стоило ожидать, ведь мне больше нечем было удивить такого одаренного юношу.
Между ним и Лили пробежала кошка. Может они просто выросли из детской дружбы (по крайней мере так я тогда думала), а может поссорились из-за чего-то. Разговоры некоторых студентов позволили мне заключить, что второе предположение ближе к истине. Он чем-то серьезно обидел ее. Так или иначе, если Снейп случайно заставал бывшую подругу в библиотеке, приходя туда, то вел себя, словно Лили Эванс вовсе не существовало. Она держалась с ним точно также. Во всем этом не было, конечно, ничего удивительного, но мне положительно не нравился вид Снейпа. Он похудел и осунулся еще больше, чем обычно. Занимался сутками напролет, точно хотел занять свои мысли чем-то другим, чтобы отвлечь их от Лили. Ведь я видела, как украдкой, когда был абсолютно уверен, что Лили не видит его, он бросал на нее такие же взгляды, как до ссоры. Не приходилось сомневаться, что он любит ее.
Неделя за неделей Снейп наваливал на себя все больше. Однажды я набралась решимости сказать ему, что нельзя столько заниматься, однако это привело к обратному результату. На мой вопрос, не могу ли я чем-нибудь помочь ему, он в своей обычной манере, отвечал, что не написали еще той книги, которая могла бы помочь в его проблеме. И никогда не напишут. Теперь-то мне ясно, что он был прав, ведь никто еще не придумал заклинания от безответной любви также, как рецепта для исцеления разбитого сердца.
Выпускные экзамены и он и Лили и Поттер, с которым она к тому времени начала встречаться, сдали почти одинаково блестяще. Они покинули Хогватс, на смену им пришли другие студенты. Чуть позже я прочла в «Пророке» о свадьбе Джеймса и Лили, а потом о рождении их сына. Что до Снейпа – до меня иногда доходили скупые слухи, что он на стороне Того-Кого-Нельзя-Называть. Но по правде сказать, я не вникала в это и не выясняла правдивость этих сведений.
О смерти Лили и Джеймса я пожалела не меньше других – всегда ужасно, когда умирают молодые. Именно в тот день Снейп снова появился в Хогвартсе. Я столкнулась вечером на лестнице с ним и Дамблдором. Судя по всему, они шли от главного входа по направлению к кабинету директора. Точнее шел Дамблдор, почти неся на себе юношу, который находился в глубоком шоке и еле-еле переставлял ноги. По счастью было уже далеко заполночь и я была единственной, кто мог видеть их. Я быстро спряталась за доспехами, стоявшими рядом и подождала, пока они пройдут мимо. Когда они медленно двигались рядом со мной, на них упал свет от горящего факела и я смогла разглядеть их лица. Директор был суров и печален, как человек, чувствующий искреннюю скорбь. Но при взгляде на него становилось только очень грустно и больно, а вот на Снейпа было страшно смотреть. Застывшие мертвенные черты, приглушенный стон, вырывавшийся из его груди, то, как беспомощно он, молодой мужчина, опирался на руку старика – представляли собой ужасное зрелище. Выражение «раздавленный горем» в данном случае понималось совершенно буквально. Он отличался от мертвеца только тем, что двигался и дышал. Жаль, что я тогда не догадалась о причинах его горя, ведь после всего, что мне до этого рассказывали о нем, сложно было бы вообразить, что он все еще влюблен в свою бывшую подругу по школе. Но я попала в ту же ловушку, что и остальные – уверила себя, что этого просто не может быть…
Став коллегами, мы общались довольно мало и только на деловой почве. Я жаловалась ему на студентов его факультета, портивших или теряющих книги, он утверждал, что для сохранности следует запретить выносить их из замка. Он подписывал разрешения для Особой секции, а я сетовала, что у меня слишком мало настоящей научной литературы, которая есть у большинства профессионалов. Он же отвечал на это, что редкие и сложные книги такого уровня ни к чему студентам, большинство из которых не способны и не желают их читать. Я возражала, что детям должно быть доступно как можно больше знаний, если только они им не вредны. Он же заявлял, что знания должны быть доступны тем, кому они действительно нужны и для посредственностей, каковыми являются основная масса учеников, совершенно неважно, есть в библиотеке трактат Амбросиуса и Вагнера XVI века – они все равно никогда его не откроют. В чем-то он был, разумеется, прав…
Отношения с Гарри Поттером у него не заладились сразу, об этом я услышала из разговора Мальчика-Который-Выжил с друзьями. Правда, Поттер не так уж часто у меня появлялся и интересовался в основном книгами о квиддиче. А вот его подруга мисс Грейнджер искала в книгах ответы на все. Она обладала довольно разносторонними интересами. На втором курсе много читала о сложных зельях и экзотических чудовищах, на четвертом – о рабстве эльфов, на шестом вдруг заинтересовалась светской хроникой почти пятидесятилетней давности. Я не мешала ей, но ее поведение заинтриговало меня. В особенности, когда она после долгих просмотров старых подшивок Пророка вдруг обнаружила какую-то заметку, судя по ее радостным возгласам, имеющую отношение к профессору Снейпу. Это началось как раз после того, как я вышвырнула из библиотеки Поттера, обнаружив у него в руках исчерканную книгу и услышав выпады Грейнджер в адрес Аргуса Филча. Я была твердо намерена выяснить, чего добиваются эти двое, но не успела. Произошло это кошмарное вторжение Пожирателей Смерти в Хогвартс, во время которого был убит Дамблдор.
На похоронах директора я бранила себя за симпатии к его убийце и хотела даже уйти из школы. Как все, я сразу поверила словам Поттера, как все, я удивлялась доверчивости Дамблдора, как все проклинала предателя и желала ему смерти, как все верила, что когда-нибудь он заплатит. И как все, я забыла о том, что знала. Потому что хотела забыть…
После назначения Снейпа на место Дамблдора я поняла, что кол уж я осталась в Хогвартсе, то мне, как и другим преподавателям, не остается ничего, кроме как принять новую власть и стараться защитить учеников. Этот период очень сблизил не только студентов, но и персонал Хогвартса. Мы все были едины против того, кого считали врагом. Мы дружно сопротивлялись, дружно ненавидели… и дружно заблуждались. Сейчас это вызывает у меня больше всего удивления – ладно дети, но почему же мы оказались так дружно слепы?
За год я видела его всего два или три раза. Не представляя для него ни реальной опасности ни реального интереса, я вряд ли была важна для него. Как-то раз Снейп пытался отыскать с моей помощью какие-то книги, которые убрал из библиотеки покойный Дамблдор и спрашивал меня, где они могут быть, но я ничего не знала об этом. Я так ему и сообщила, не удержавшись от оскорбления, что мол, если бы даже и знала, то такой мрази как он не согласилась бы помогать ни за что. Новый директор не обратил на мою дерзость никакого внимания, но больше не приходил. Кэрроу же в библиотеку не заглядывали вовсе – это было последнее место в школе, куда бы они пошли по своему желанию. И я продолжала относительно спокойно делать свою работу, мечтая, как и все в магомире о победе и уповая на Гарри Поттера – Избранного.
Сам Гарри Появился в Хогвартсе внезапно и неожиданно. После этого события закрутились как в калейдоскопе. Побег узурпатора, спешная эвакуация учеников, подготовка к обороне, ультиматум Темного Лорда и разгоревшаяся битва, в которой погибло так много прекрасных людей и даже студентов. Во время короткой передышки, данной нам врагами, я помогала перевязывать раненых. Нуждающихся в помощи стало еще больше после внезапного исчезновения Поттера и вести о его смерти. Тем сильнее была всепоглощающая радость, когда мы убедились в ложности этого известия. Появление нашего героя живым и невредимым вдохнуло во всех новую силу. Весть о смерти убийцы Дамблдора была встречена бурной радостью, длившейся до тех пор, пока Поттер не открыл всем правду. Вот тут я не могла не почувствовать вину. То, что я знала, но забыла, всплыло вновь. Еще более усилили неприятные ощущения приведенные Гарри Поттером наглядные доказательства и подробный рассказ об истории этого необыкновенного человека. Ведь я знала о его любви. Да и не я одна. Кто-то из мудрых авторов толстых книг написал, что когда заходит речь о героях, нередко только смерть заставляет нас открыть глаза. В данном случае то, что мы поздно прозрели – только наша вина и наша беда. Для Северуса Снейпа мы можем сделать лишь одно — научиться видеть по-настоящему.

Луна Лавгуд.

Те, кого мы любим никогда не оставляют нас. Помню, так я говорила Гарри на четвертом курсе. Я верила в это всегда, еще до смерти моей мамы. А узнав от Гарри правду про профессора Снейпа, была лишь рада, что другие тоже убедились. Да и вынуждена себе признаться, что в глубине души подозревала нечто такое… Уж очень много было разных необычных вещей, связанных с этим человеком.
В первый же день, как попала в Хогвартс, я услышала о нем много…неприятного. Конечно, когда люди говорят о ком-нибудь дурное, то им не следует сразу верить. Возможно, что они просто чего-то не видят или не понимают. Поэтому мне хотелось самой проверить эти сведения. Правда, на моем факультете большинство все же относилось к профессору Снейпу вполне равнодушно – недаром ученики Рэйвенкло традиционно считаются умнее всех остальных в Хогвартсе, хотя, конечно, не бывает правил без исключений.
Когда я в первый раз увидела его, то сразу поняла, что это очень несчастный человек. Я поделилась своим мнением с двумя однокурсниками, которые сочли, что я не в себе. А я была уверена, что права. Только у очень несчастных людей бывают такие глаза. Только очень несчастные люди прилагают столько усилий, чтобы казаться холодными и бесчувственными. Это не слишком-то хорошо с их стороны, я знаю, но с этим ничего не поделаешь. Остается только смириться с их поведением…
На уроках профессор Снейп обращался со мной также грубо, как и с другими. Вообще зелья – и вправду сложный предмет. Интересный, но какой-то уж слишком точный. И научиться по-настоящему могут очень немногие. Лично я даже и не пыталась. Все мои друзья считали, что я странная, да и учителя тоже. В том числе, наверняка, и профессор Снейп. У меня и оценки были какими-то дикими на их взгляд – то «Отвратительно», то «Выше ожидаемого». С зельями у меня не получалось совсем ничего, но профессор Снейп был почему-то гораздо требовательнее к той же Джинни Уизли, чем ко мне. Джинни по его предмету имела не слишком низкие, но и не очень высокие оценки. Мне казалось, что это раздражает его куда больше, чем моя полная неспособность. Как будто он заранее ждал от нее большего. Часто я замечала в его взгляде разочарование ею. Даже не просто разочарование – мне казалось, что он сравнивает ее с кем-то и очень недоволен тем, что сравнение явно не в пользу Джинни. Сама же Джинни вряд ли была способна это понять. Думала ли она об этом? Не знаю. На первых трех курсах я не была ее близким другом и она, конечно же, не делилась своими мыслями со мной.
А профессора Снейпа я втайне жалела. Я уже сказала, что мне был знаком его холод и пустота в глазах. Такая была у моего отца после смерти мамы, но потом она исчезла. (Ведь он же знает, как и я, что она всегда рядом с нами и мы можем с ней поговорить когда захотим.) Только у профессора такая пустота была постоянно. Она никуда не уходила, словно жила в нем всегда. Но так не бывает! Я знала, что она появилась только с какого-то момента в его прошлом. Я чувствовала, что в его жизни тоже случилось какое-то горе и он тоже потерял кого-то. Не знаю почему, но мне смертельно хотелось выяснить все. Обычно я не проявляю излишнего любопытства, но здесь точно нарглы мне внушили мысль, что я должна разузнать хоть что-то.
То событие произошло на моем первом курсе. Я тогда не была еще знакома с Гарри, Роном и Гермионой, а Джинни, как она позже мне рассказывала, была в тот год одержима Тем-Кого-Нельзя-Называть. Она не замечала вокруг ничего и, конечно, меня тоже. Так случилось, что как раз на Хэлоуинн я умудрилась получить отработку. Кажется я добавила неправильный ингредиент в свое зелье – наверное засмотрелась на мозгошмыгов, кишащих вокруг моих однокурсников. Но так или иначе, вышло совсем не то, что требовал профессор, а когда я попыталась исправиться, один из мальчиков, сидевших рядом подтолкнул меня под руку и я случайно опрокинула его котел. Он начал кричать, я вытащила палочку, чтобы вернуть все назад, он пытался меня остановить… В общем мы вдвоем устроили в кабинете форменный разгром. Профессор быстро привел все в порядок и назначил нам обоим наказание. Когда мы возвращались обратно в нашу Башню, этот мальчик громко возмущался, что «из-за этой ненормальной теперь весь праздничный вечер будет испорчен!» На это я возразила ему, что мы все равно успеем к праздничному банкету. Мой товарищ по несчастью в ответ произнес что-то очень грубое и удалился со своими приятелями.
Отработка была неинтересной. Профессор задал нам работу – вымыть часть посуды и нарезать кое-какие ингредиенты. Но когда мы принялись за работу, а он сел к своему столу с пером и стопкой пергаментов, дверь вдруг открылась и за ней показалась фигура пятикурсника, кажется, слизеринского старосты. Он сказал, что профессора хочет видеть директор Дамблдор и что Филч сообщил о каком-то происшествии с Поттером и его друзьями. Когда тот мальчик произнес слово «происшествие», профессор на какое-то мгновение изменился в лице. Ни пятикурсник, ни мой напарник не видели этого, только я заметила, как появилось и тут же исчезло выражение необъяснимой тревоги. Однако через секунду он обернулся к нам и также бесстрастно, как всегда, приказал закончить всю работу к его возвращению.
Стоило ему исчезнуть за дверью, как мой напарник Гордон быстро вытащил палочку, выполнил свою часть работы и тоже испарился. Я осталась в кабинете одна. Мне было обидно, что Гордон сжульничал, но я понимала, что ему просто очень хотелось попасть на праздник и не сердилась на него. Свою работу я делала медленно. Мешали мозгошмыги, летавшие по кабинету туда-сюда. И вдруг в полумраке я увидела полоску света. Оглядевшись, я сразу сообразила, что свет идет из чуть приоткрытой двери крошечной комнатки, которая во время уроков всегда была заперта.
То, что я сделала, было нехорошо, но мной словно что-то завладело – я не могла ничего поделать с собой. Подошла и осторожно открыла дверь пошире. Там было совсем темно, я даже не знала, что делать. Тогда я распахнула дверцу настежь, чтобы свет из кабинета проник в комнатку. Она была совсем маленькой. К моему удивлению, там не оказалось вообще ничего интересного, кроме задрапированного черной тканью стола, на котором горела одна-единственная свеча. Белая. Просто ослепительно белого цвета, я никогда раньше таких не видела, ее, наверное, специально так заколдовали. Не успела я подумать, что это может значить, как у меня возникло ощущение, будто сейчас кто-то войдет и мне лучше вернуться. Тогда я быстро захлопнула дверь, отскочила обратно в кабинет и вернулась к своей работе. Правда, она все равно не клеилась. Но мое предчувствие меня не подвело – на пороге возник хозяин кабинета с перекошенным от гнева лицом, так что я даже испугалась, что он все видел, но потом поняла, что гнев профессора вызван скорее всего чем-то другим, не имеющим ко мне отношения. Несколько секунд профессор Снейп молча стоял посреди кабинета и смотрел сквозь меня, точно я в одно мгновение стала призраком, потом резко приказал немедленно убираться отсюда. Я попыталась напомнить, что еще не закончила свою часть отработки, но тут он окончательно вышел из себя. Право же, ему не следовало так злиться… Он сказал, чтобы я сейчас же ушла или он сам вышвырнет меня за дверь. Видя, что он в дурном настроении я сочла за лучшее подчиниться.
Когда я пришла в Большой Зал, праздник был уже в разгаре – играла музыка, плясали огоньки от свечей, вставленных в тыквы, столы были полны всяких лакомств – в общем, все было очень мило. Я села за наш стол. Ребята шутили, смеялись, болтали, даже Гордон, похоже, уже на меня не сердился. Во всяком случае смотрел он на меня также как всегда. За столом учителей тоже было явно весело – директор Дамблдор как раз в этот момент пил за что-то с нашим деканом, профессором Флитвиком. Рядом беседовали профессор Макгонагалл и профессор Спраут. Профессора Снейпа не было, но никто не удивлялся его отсутствию. Должно быть, все уже привыкли к этому. Я смотрела на ярко освещенный, нарядный зал, на веселившихся ребят и учителей и вспоминала ту маленькую комнатку со столом и свечой. При мысли, что бедный профессор сидит там сейчас один, пока вся школа веселится и развлекается здесь, у меня от жалости наворачивались слезы. Почему я была уверена, что все именно так, не смог бы объяснить никто, даже я сама. Но я откуда-то ЗНАЛА, что в тот самый момент, когда я сижу вот здесь, за столом Рэйвенкло, этот человек стоит на коленях в полной темноте, возле стола, на котором горит белая свеча. До сих пор не совсем понятно, что это было. Думаю, профессор Трелони назвала бы это «видением» или «внутренним оком», но я знала. Просто знала, хотя у меня нет дара ясновидящей.
В последующие годы я долго думала о комнатке и свече и о смысле своего видения. Сблизившись с Джинни, я узнала от нее историю с дневником Реддла и про то, что первый случай тогда произошел как раз на Хэллоуин. Конечно, услышав такое, и пухлый заглот понял бы, что между всеми этими совпадениями есть связь. Только я не стала никому говорить о своих догадках – мне все равно бы не поверили. После нашего путешествия в Отдел Тайн, где мы дрались с Пожирателями Смерти, Гарри, Рон, Гермиона, Джинни и Невилл стали моими друзьями. Но, похоже, они все равно считали меня немного чокнутой, в особенности Рон. К тому же я видела, как Гарри переживает из-за гибели своего крестного Сириуса Блэка и мне было хорошо известно, что они с профессором Снейпом…не понимали друг-друга. Мне было очень жаль Гарри, я пыталась его немного утешить тогда, в день прощального пира, на моем четвертом курсе. Я даже рассказала ему про свойства Арки, ведь он же тоже слышал голоса умерших людей в Министерстве. Я говорила ему, что он обязательно встретится со своим крестным, как я с моей мамой. Ведь они всегда с нами, их нужно только увидеть. Возможно, Гарри мне не очень-то поверил, но зато я сильно сблизилась с ним и его друзьями. Я нарисовала их портреты на потолке моей спальни, чтобы даже на каникулах мы были вместе. Я каждый день разговаривала с ними, ложась спать и думала о том, как мы встретимся снова. О профессоре Снейпе и его секретах я почти забыла – впервые в жизни у меня были друзья.
Встретившись с Гарри, Роном, Гермионой, Джинни и Невиллом снова, я узнала, что Гарри в газетах не зря называли Избранным. Я всегда знала, что он особенный и уж если кто и способен справиться с Тем-Кого-Нельзя-Называть, так именно он. В то же время я сознавала, как ему тяжело. А еще я утешала Гермиону, которая так сильно страдала из-за ссор с Роном, что стала похожа на Плаксу Миртл. Да и Джинни часто делилась со мной своими чувствами. Ее сильно удивляло, что новый учитель зельеварения так восторгается Гарри, она по-прежнему беспокоилась из-за какой-то авантюры с учебником, ей было интересно, чему все-таки учит Гарри Дамблдор и почему тот в последнее время стал таким странным – будто его что-то мучает…
А потом выяснилось все сразу. Когда Гермиона сообщила нам с Невиллом по заколдованным монетам, что требуется наша помощь, мы пришли сразу. Выяснилось, что Гарри с профессором Дамблдором отправились в секретное путешествие, а мы должны следить за Драко Малфоем и профессором Снейпом, которые, как был уверен Гарри, задумали что-то плохое. Я не стала отказываться, но почему-то снова вспомнила про стол и свечу, как мне тогда показалось, совершенно некстати. После думать об этом уже было некогда – наш декан ворвался в кабинет профессора Снейпа, возле которого дежурили мы с Гермионой. Потом профессор Снейп выбежал один, рассказал об обмороке профессора Флитвика и бросился по направлению к Астрономической Башне. Гермиона тогда не обратила внимания на его лицо, в отличие от меня. Он выглядел, как будто принял какое-то тяжелое решение. Теперь-то мы все знаем, какое, но тогда нас волновало только то, что в Хогвартс проникли Пожиратели Смерти. В Больничном Крыле, куда мы после боя доставили профессора Флитвика, Гарри сообщил нам о смерти директора Дамблдора. Это было ужасно, все были просто раздавлены, особенно учителя. Один из них оказался предателем и убийцей. Все же что-то внутри мешало мне поверить до конца. Гарри видел все собственными глазами, он описал все, что произошло на Башне, а я видела перед собой только Большой Зал, украшенный в честь Хэллоуина, темную каморку, стол, покрытый черной тканью и белую свечу…
На похоронах директора я также плакала и говорила те же слова, что остальные. Я слышала, как Гарри клялся отомстить убийце, как его проклинали все учителя и ученики, как работники Министерства обещали его непременно найти и наказать. Однако какая-то крошечная часть меня упрямо твердила: здесь что-то не так. А я гнала от себя ее голос.
Все каникулы я напряженно ждала, что же будет теперь. О смене власти мы с отцом догадались сразу, а вскоре в газетах появилось и сообщение о назначении Снейпа директором Хогвартса. Мой отец, конечно, сказал, что он будет бороться – печатать в «Придире» обо всем, что происходит и что должны знать люди. Я же тоже решила, что буду бороться, вместе с Гарри, Роном, Гермионой, Джинни и Невиллом. И все остальные ученики будут бороться. Поэтому я должна была вернуться в Хогвартс.
Лишь первого сентября неожиданно обнаружилось, что бороться нам предстоит без Гарри, Рона и Гермионы. Некоторые ребята думали, что они скрылись, но мы с Джинни и Невиллом не сомневались, что они тоже борются. Как сказала Джинни, они воюют сейчас за нас всех и мы обязаны сделать все, чтобы им помочь. Учителя поддерживали нас. Все, кроме Кэрроу, конечно. Эти двое и Снейп были нашими общими врагами, против которых объединилась вся школа, за исключением, может быть, студентов Слизерина.
Идея украсть из кабинета директора меч Гриффиндора принадлежала Джинни. Мы с Невиллом сразу согласились, хотя знали, что без пароля не сможем ничего сделать. Пароль был главной трудностью. Профессор Дамблдор чаще всего в качестве пароля для своего кабинета выбирал названия своих любимых сладостей, но я сомневалась, что Снейп любит сладости. Несколько ночей Джинни с Невиллом безуспешно пытались угадать замысел Пожирателя Смерти. Они перебрали все, что по их мнению, могло быть связано с Темными искусствами, со смертью, войной, страхом, злом, а также Слизерином и чистокровными волшебниками. Все оказалось безрезультатно. Невилл был в отчаянии, а мы с Джинни чувствовали, что ответ где-то близко, просто мы никак не можем его поймать. В конце-концов, мы просто решили спрятаться где-нибудь поблизости от кабинета и надеяться, что нам удастся подслушать кого-то из тех, кто приходит к директору. На третью ночь нам повезло. К нашему изумлению, паролем оказалось слово «лилия». Джинни заявила, что это наверняка специально, чтобы было труднее догадаться. Впрочем, у нас было слишком мало времени, и мы поспешили схватить меч и потащили его по лестнице. Тут-то нас профессор Снейп и поймал. Он отобрал у Джинни меч и сказал что-то обидное. Она закричала на него, начала обзывать разными грубыми словами, как его ненавидит и она и все мы, она желала ему страшных вещей, обещала, что он поплатится за все, что она надеется станцевать на его могиле и всякое другое. Он молча выслушал ее и ничего не сказал. Невилл попытался успокоить Джинни, отвел ее в их гостиную. Все в школе боялись, что с нами в наказание сделают что-нибудь ужасное. А нас почему-то просто сослали к Хагриду. В Запретном Лесу мы были в безопасности больше, чем в Хогвартсе. Кэрроу не могли нам ничего сделать. Учителя долго обсуждали странно мягкое наказание. Вскоре произошло еще несколько загадочных случаев, которые никто никак не мог объяснить. Мы с Джинни были уверены, что за всем стоит один и тот же человек. Вот только кто?
На Рождество меня похитили Пожиратели Смерти и я провела четыре месяца в том жутком подвале вместе с мистером Олливандером, Дином Томасом, Крюкохватом и другими пленниками, пока Гарри не освободил нас. Оказавшись в доме у брата Рона я сразу послала Невиллу сообщение по монете. Теперь, без меня и Джинни ему приходилось тяжело. Мы очень хотели ему помочь, но не могли. Пока Гарри, Рон и Гермиона обсуждали свои таинственные планы, мы с Дином и Джинни от нечего делать беседовали о Хогвартсе. Мы все скучали по нему, хоть он и был во власти наших врагов. Внезапное исчезновение трех наших друзей из коттеджа нас ошеломило. А вечером того же дня мы получили сообщение от Невилла, что они в Хогвартсе. Прибыв туда вместе с Фредом, Джорджем, Биллом, Флер а также мистером и миссис Уизли, мы нашли там весь Орден Феникса и Отряд Дамблдора в полном составе.
Ну, потом я проводила Гарри в нашу гостиную и показала ему статую Ровены Рэйвенкло. Кстати, я действительно в первый раз применила Оглушающее заклятие на Алекто Кэрроу. Только вышло слишком уж громко. Мы с Гарри едва успели спрятаться под его чудесную мантию прежде, чем появились Амикус Кэрроу и профессор Макгонагалл. Амикус очень невежливо обошелся с профессором Макгонагалл, конечно, Гарри за нее заступился. Но увидев меня бедная профессор чуть не упала в обморок. Все же они с Гарри решили, что нужно организовать оборону и эвакуировать учеников и мы поспешили вниз… И там столкнулись с профессором Снейпом. Его дуэль с профессором Макгонагалл была чем-то потрясающим. Я никогда не видела, чтобы кто-то так сражался. На меня чуть не упал огонь, наколдованный кем-то из них. Гарри уже хотел вмешаться, хотя вряд ли бы он мог чем-то помочь, но не успел. Провожая взглядом летящую фигуру на фоне ночного неба, я вдруг ясно поняла, что никогда больше не увижу этого человека. И снова, в который уже раз в моей голове возник тот самый стол с белой свечой. Я предчувствовала разгадку, которую очень скоро узнали все.
Разоблачения, которые сделал Гарри поражали многих. Я поняла, что к чему, еще когда он только начал говорить о профессоре Снейпе. Ведь именно это не давало мне покоя все эти годы. Все оказалось очень просто, совсем просто. Конечно, любовь. И стол со свечой вместо праздничного банкета на Хэллоуин, и все те происшествия, и «лилия» — все это была любовь. Просто любовь. Такая, какой она только и может быть. Что же тут удивительного?
После банкета в честь победы, когда Гарри всем рассказал об этом подробно, он подошел ко мне и сказал, что теперь он знает: те, кого мы любили действительно даже после смерти остаются с нами. И внезапно спросил: как я думаю, встретились ли они там? Я сразу поняла, что речь идет о его маме и профессоре Снейпе. Разумеется, они увиделись. В этом не было ни малейших сомнений. Точно, как в тот первый раз. Я это просто ЗНАЛА.
Гарри немного помедлил, но я видела, что ему хочется спросить еще о чем-то. Заглянув ему в глаза я поняла, о чем.
— Ты хочешь узнать, простила она его или нет? — спросила я своего друга. Гарри кивнул. Он ждал ответа, затаив дыхание, это было очень важно для него.
Мой ответ пришел сам собой, словно его подсказал кто-то свыше. Единственно правильный и возможный ответ:
—Да, простила! Потому что простили ее...

Андромеда Тонкс.

Да, от этой войны почти всем досталось немало потерь. Потерь поистине ужасных и непоправимых. Многие говорят, что мне их выпало больше, чем кому бы то ни было. Но я вовсе не считаю себя несчастней других. Кроме того, у меня есть цель. Я должна жить, даже если мне хочется умереть. Я должна жить, как бы мне не было больно. Я должна отдать себя всю заботе о ребенке, которого оставили мне те, кого я любила. Лишь один человек может в этом отношении служить для меня примером. Именно история Северуса Снейпа научила меня этому.
Я знала Снейпа, в основном, через призму восприятия его врага – Сириуса, моего кузена. Мы с ним всегда были очень близки. Возможно потому, что оба стояли в оппозиции ко всей остальной семье, оба были изгоями, отверженными, «паршивыми овцами». Оба мы достаточно рано решительно отказались жить по законам и правилам нашего рода. Мы не могли принять взгляды и убеждения родителей, не могли согласиться с их отношением к маглам и маглорожденным. Естественно, от нас отреклись и возненавидели навсегда. Наше одиночество связало нас с Сириусом прочными узами. Только друг в друге мы могли найти и родную кровь и родственную душу. Даже разница в шесть лет не была особой помехой нашей дружбе. Я уже окончила Хогвартс, когда Сириус только поступил туда. Он оказался единственным из всех Блэков, оказавшимся на факультете Гриффиндор. Когда он был на втором курсе, мы с Тедом поженились, а еще через год родилась моя дочь Нимфадора. Сириус был единственным, кто тогда поздравил меня и порадовался со мной. Конечно, часто встречаться мы не могли, особенно во время учебного года, но на каникулах он нередко приезжал к нам, играл с маленькой Дорой, рассказывал мне о своей жизни. Очень много Сириус говорил о своих трех друзьях – особенно о Джеймсе Потере. Этот мальчик, как я поняла, стал Сириусу намного ближе родного брата, так что я заочно полюбила его. Разумеется, я не могла и вообразить, что один из друзей Сириуса станет мужем Доры. Тогда я только радовалась, что он обрел на Гриффиндоре истинную дружбу. Слышала я от него и имя Лили Эванс – самой красивой и умной девчонки во всей школе. И самой большой недотроги. Которая, к прискорбию Сириуса, неразборчива настолько, что не гнушается дружить даже со слизеринцем.
Надо сказать, что Сириус просто ненавидел учеников этого факультета. Почти все они были одержимы теми же чистокровными замашками, что и наша семья, почти все являлись сторонниками или детьми сторонников Темного Лорда и свободно использовали Черную магию. Сириус считал, что они все убийцы по сути, это у них в крови. У всех, кроме меня одной. В своих рассказах он не раз упоминал имя их с Джеймсом главного школьного врага Северуса Снейпа. Но до поры для меня это было только имя…
Однажды я уговорилась с Сириусом навестить его, вместе с Нимфадорой, которой тогда едва исполнилось два года. Дело было в апреле, в конце второго семестра четвертого курса. Встретиться мы решили в один из выходных в Хогсмиде. Тед как раз был на дежурстве в больнице Святого Мунго, где работал целителем, а друзья Сириуса – Поттер, Петтигрю и Люпин остались в замке. Поттер нарвался на очередную отработку. Один, что было редкостью. У Петтигрю обнаружились какие-то дела, а Люпин «не хотел стеснять», как со смехом заявил мой кузен.
Наслаждаясь прогулкой и сердечной беседой, мы шли по главной улице. Я несла на руках дочь, которая все время тянулась к своему дяде, забавлявшему ее разными смешными штучками. Когда мы поравнялись с маленькой лавкой, где торговали старинными книгами, он вдруг остановился и улыбка мгновенно исчезла с его лица. Он вцепился в волшебную палочку и злобно процедил сквозь зубы: «Что он тут делает?» Я оглянулась и увидела, что Сириус смотрит внутрь магазина. Я подошла ближе. Через распахнутую настежь дверь была заметна часть прилавка и ряд полок с книгами. Между этими полками, шагах в десяти от нас, стояли, облокотившись на них, двое студентов Хогвартса, примерно ровесники Сириуса. Они громко обсуждали что-то. Девушку с гриффиндорским шарфом я узнала сразу. Масса темно-рыжих волос, рассыпанных по плечам, дерзко закинутая головка, значок старосты, блестевший на мантии – конечно это была легендарная Лили Эванс. Она действительно была красавицей, но совсем другого типа, чем, например, мои сестры – Нарцисса и Беллатрикс. Она казалась живым солнцем, словно излучая сияние, падавшее на каждого, кто находился рядом с ней. Ее собеседником был невысокий худощавый паренек с некрасивым желтовато-бледным лицом. Длинные черные волосы свисали неопрятными сальными прядями и почти закрывали глаза. Вокруг тощей шеи был обмотан шарф серебристо-зеленого цвета. В руках он держал толстенную книгу в кожаном переплете. Меня такие фолианты всегда приводили в ужас, а этот парень сжимал его, как какое-то бесценное сокровище. Книга, судя по всему, и служила причиной горячего спора между двумя любителями чтения. Тут я услышала позади себя голос Сириуса:
– Этот слизеринский ублюдок! Я думал, что он еще в больничном крыле – вчера его не было за ужином! Если бы я знал, то позвал бы Джеймса, как следует проучить этого слизняка.
– А кто это? – спросила я, хотя догадывалась уже и сама.
– Нюниус! – ответил мой кузен. – то есть его вообще-то зовут Северус Снейп. Злобный, грубый, скользкий тип. Такая же змея, как все слизеринцы, только, ко всему прочему, еще оборванец, неряха и к тому же полукровка. Помешан на Темной магии – никто в школе не может с ним в этом сравниться. По Защите и Зельям всегда первый в классе. Говорят, оба предмета знает лучше профессоров. Водится с Малсибером, Эйвери и Макнейром. И кстати, – Сириус криво усмехнулся – дружен с Люциусом Малфоем. Тварь. – заключил он.
– Но почему ты его так ненавидишь? – удивилась я.
– Знала бы ты, что творят его дружки, Ади, – отозвался Сириус. И сам он мне просто отвратителен. Да еще из-за него Эванс не смотрит на Джеймса. А ведь Джеймс за ней с третьего курса бегает. Наверняка это Снейп ее настроил против него.
– Ну, в данный момент, – мудро рассудила я, – он тебе ничего не делает. Просто спокойно разговаривает с девушкой.
– С девушкой моего друга!
– Но ты же сам говорил, что она пока не его девушка. И потом, – я положила руку на плечо кузена, – ты же не собираешься устраивать разборки в магазине?
В этот момент Лили взяла из рук своего друга книгу и направилась с нею к прилавку. Рыжая копна волос взметнулась за ней. Снейп, оставшийся стоять на месте проводил ее взглядом, который я, как женщина, не могла не понять. Взглядом, полным нежности и страсти, восторга и страха, отчаяния и благоговения. Мальчик был уверен, что никто не видит этого, но я за одну секунду угадала его чувства. Сириус же явно ничего не заметил. Мне пришлось схватить его за рукав и оттащить от дверей магазина. Он неохотно побрел вслед за мной, но уже не улыбался и не развлекал Дору.
– Почему ты так предубежден против слизеринцев? – спросила я. – Ведь это ничем не лучше, чем предрассудки нашей семьи!
– Ты что, Ади! – удивился Сириус. – Маглорожденные – прекрасные люди. Взять хотя бы ту же Эванс или твоего Теда. Они в сто раз лучше моей матери. А слизеринцы… – Сириус даже покраснел от возбуждения, – они все подлые, лживые, бездушные твари, а этот особенно.
– Разве они не могут измениться? – ответила я.
– Ади, меня поражает твоя наивность – засмеялся Сириус. – Ты думаешь, что гнилое дерево может цвести? Представить, что тот же Снейп может проявлять мужество? Верность? Любовь? Да он и слов-то таких не знает! Подобные ему просто не способны ни на что хорошее! Они от природы могут думать только о своей выгоде. Бескорыстное самопожертвование – это для них смешно…
Сириус еще долго втолковывал мне эту очевидную по его мнению истину. И сейчас мне жаль, что он так и не узнал, насколько в тот вечер был неправ…
Закончив Хогвартс, Сириус вместе со своими друзьями вступил в Орден Феникса. С Джеймсом Поттером и Лили Эванс я до этого виделась всего несколько раз, но должна была признаться, что более чудесной пары мне еще встречать не приходилось. Оба веселые, красивые, жизнерадостные, отчаянно смелые – они казались воплощением счастья и юной любви. Оба были активными членами Ордена с самого первого дня. Когда они поженились, Сириус, бывший шафером на их свадьбе, писал мне, что это был счастливейший день за всю историю магии. Встречи наши стали редкими – Сириус был занят борьбой с Темным Лордом, а я – семьей. Но из его писем я многое узнавала о его жизни и жизни его друзей. Я была искренне рада за них всех.
Что же касается Северуса Снейпа, то это имя стало мелькать среди имен сторонников тирана. Это окончательно убедило меня в правоте Сириуса. Я ненавидела Пожирателей Смерти, как и всех, кто поддерживал этого монстра. Тед продолжал работать в больнице Святого Мунго и от него-то я и узнала, что Северуса Снейпа все, кто хоть как-то связан с зельеварением, знают, как одного из самых лучших профессионалов в этой области. Тед и сам, как целитель, неплохо разбирался в зельях, но вынужден был смириться с очевидным. Мастерство опытнейших зельедельцев Британии постоянно пасовало перед талантом молодого человека. Несколько раз, сталкиваясь с жертвами или результатами его умений, Тед с горечью говорил, что лорд Волдеморт умеет подбирать себе кадры. Тед всегда был очень рационален. И все же он, как и я, не мог поверить в предательство моего кузена, после смерти Джеймса и Лили.
Для меня это тоже было шоком. Зная привязанность Сириуса к лучшему другу, даже предположить такое казалось абсурдным. Но в конце-концов мы тоже попали под общее заблуждение. Против Сириуса говорило все и его отправили в Азкабан, где он просидел двенадцать лет. Снейпа Дамблдор объявил своим шпионом и взял в Хогвартс преподавать зельеварение. Несмотря на очень юный возраст нового профессора, было ясно, что он первоклассный специалист. Потом, лет пять спустя, на Хэллоуин, я встретила его еще один раз – в Косом переулке в «Дырявом Котле» в компании мужа Нарциссы. Они пили ром. Я знала, что Люциус отвертелся от наказания, изобразив святую невинность, поэтому меня не удивил его высокомерный вид. А вот Снейп…Нет, внешне он выглядел совершенно бесстрастным, спокойным, самоуверенным. Хорошо, что оба плохо знали меня и были не совсем трезвы, иначе бы непременно заметили, что я наблюдаю за ними. Тот самый взгляд, который когда-то сиял любовью… Было поистине страшно видеть в нем холодное отчаяние…
Через два года моя дочь закончила Хогвартс и поступила в школу авроров. Я была против, но знала, что отговаривать Нимфадору бесполезно. Ее решение было непоколебимо. Причиной моего неодобрения был Сириус. Мысль, что моя дочь по роду своей работы должна будет узнать о преступлении человека, который играл с ней в детстве, причиняла мне боль. Но это произошло иначе, чем я могла подумать...
Побег Сириуса привел меня в недоумение. Я боялась, что Доре придется столкнуться с ним в бою. Однако еще большей неожиданностью стала весть о том, что он был невиновен и его подставили. Я долго не могла прийти в себя от радости, особенно, когда он и Дора оказались вместе в новом составе Ордена Феникса, вновь созванного после воскрешения Темного Лорда. Вместе с ними в Ордене оказался и Северус Снейп. Нимфадора разделяла антипатию Сириуса к этому человеку. Она много рассказывала мне о постоянных стычках между ними. Частой причиной этих стычек был Гарри Поттер – ведь Сириус был его крестным, а Снейп – учителем. О взаимной ненависти профессора и сына Джеймса знал весь Орден. Строго говоря, Снейпа там только терпели, повинуясь решению Дамблдора. Сириус не доверял ему и Дора была солидарна с ним в этом. Нас с Тедом, признаться, тоже удивляла доверие директора Хогвартса к человеку с таким прошлым. Уже тогда Дора отличала Римуса Люпина. По ее словам, он как мог старался поддерживать мир между этими двумя, но в обоих были слишком сильна школьная вражда. Так думал Римус, так думала Дора, и также думал Гарри.
Нелепая смерть моего кузена стала трагедией для мальчика, но Римуса и Дору она сблизила. Моя дочь рассказала мне о болезни ее избранника сразу, как только поняла свои чувства к нему. Естественно, меня это не привело в восторг, как и довольно большая разница в возрасте между Люпином и Дорой. Теду это тоже не нравилось, хоть он и не подавал виду. Но я прекрасно помнила, как сама поставила мою любовь к Теду выше воли всей моей семьи. Моя дочь была взрослой женщиной и она знала, на что идет. Было бы нечестно отговаривать ее или противодействовать ей. Я не сомневалась в силе ее характера: если она полюбила этого человека, то во что бы то ни стало добьется его любви. Так и случилось. Правда, решающим толчком снова стала смерть. На этот раз смерть Дамблдора.
Никому из нас не пришло в голову сомневаться в рассказе Гарри. Все только дивились, как убийца смог провести такого мага, как Дамблдор. Дора сказала, что всегда думала, будто директор знает об этом человеке нечто, неизвестное остальным. Как оказалось, это было и в самом деле так. А пока нашей общей надеждой оставался Гарри Поттер. Поэтому, когда Дора сообщила нам с Тедом о хитроумном плане, придуманном Флетчером и предложила наш дом в качестве временного убежища для мальчика, мы немедленно согласились. Не хочу вспоминать, как мы переживали и за мою дочь и за ее мужа. Оба они должны были участвовать в этой опасной операции. Когда к нам в сад свалился мотоцикл с двумя седоками, мы чуть не сошли с ума. Тед быстро исцелил обоих и мы успели отправить их в дом Уизли, где Гарри часто бывал. Неприятный эпизод, когда Гарри хотел напасть на меня, быстро изгладился из моей памяти под влиянием его тревоги за остальных участников операции. К тому же я понимала мальчика – мы с Беллатрикс и впрямь довольно похожи внешностью, а ведь именно моя сестра была виновницей гибели Сириуса.
К нашему с Тедом великому счастью, Римус и Дора возвратились невредимыми. Дочь рассказала о том, как ее едва не убила Беллатрикс, а Римус возмущался жестокостью Снейпа, покалечившего одного из сыновей Уизли. Мой зять жалел, что не убил этого человека и я соглашалась с ним. Но вскоре нам стало не до того. Власть была захвачена Тем-Кого-Нельзя-Называть. Тед был вынужден уйти, чтобы не подвергать опасности нас всех, и в первую очередь Нимфадору, которая ждала ребенка. С Римусом у них вроде что-то пошло не так – он попросил меня позаботиться о ней и исчез на время. Потом вернулся. Как он сам признался, Гарри помог ему понять свою ошибку. Дочь говорила, что мальчику нужно поставить памятник за то, что он вправил ее мужу мозги. Но тот исчез вместе с двумя своими лучшими друзьями. Все знали, что он сражается за нас и для нас. Римус не уставал повторять это в каждом выпуске радиопередачи, в которой он теперь участвовал. А я старалась поддержать его и Дору, для которой известие о смерти Теда стало столь же сильным потрясением, как и для меня. Больше всего участия к нам проявляла семья Уизли. Эти чудесные люди готовы были помочь чем только могли. А между тем им было гораздо хуже, чем мне. Их сын пропадал где-то вместе с Гарри, а дочь находилась в Хогвартсе под властью мерзавца, облеченного всей полнотой власти и безнаказанности. Правда, попытка украсть какой-то древний артефакт из кабинета узурпатора и убийцы, стоила ей лишь нескольких недель под присмотром Хагрида. Но это не остановило отважную девушку. Она по-прежнему оставалась душой сопротивления режиму Снейпа и Кэрроу. Пока Гарри с ее братом и подругой едва не были пойманы в Малфой-Мэноре. После того как им чудом удалось сбежать, все Уизли вынуждены были спрятаться под Фиделиусом. А эти трое остались у старшего сына Уизли и его жены. Билл сообщил Римусу адрес, зная, что тот непременно захочет навестить Гарри. А вскоре родился мой внук. Радость для меня была смешана со слезами. Я была безмерно счастлива решению дочери и зятя назвать мальчика в честь моего несчастного мужа, которого я горячо любила. Крестным отцом Римус хотел сделать Гарри Поттера. Против этого выбора нельзя было возразить. Но вопрос был в том, что же этот мальчик собирается делать теперь.
Ответ я узнала очень скоро. Спустя всего день или два состоялась последняя битва. Я не хотела отпускать Дору в Хогвартс, взывала к ее материнским чувствам. Но она сказала, что просто не сможет вот так сидеть сложа руки. Она должна быть рядом с мужем. Ее желание сбылось. Они погибли вместе, оставив Тедди на мое попечение. О тайне, раскрытой Гарри Поттером перед всеми во время той битвы, я услышала позже. Когда мальчик со своими друзьями рассказал эту историю и привел наглядные доказательства, я вдруг позабыла на миг о своем горе. Мне вспомнилась та весенняя прогулка с Сириусом, вспомнилось его мнение о школьном недруге и об учениках факультета Слизерин. Вспомнились мальчик и девочка в книжной лавке и случайно перехваченный взгляд любви…Только в этот момент я полностью осознала все, что сделал для нас Северус Снейп.
Он исполнил волю Дамблдора, убив обреченного, чтобы сохранить душу сына Нарциссы и жизни других людей. Он, как мог, защищал детей от приспешников Темного Лорда. Он спас младшую дочь Уизли и еще многих детей. Он помогал и защищал Гарри ради его матери Лили Эванс – женщины, которую он всегда любил. Он спас и моего зятя тогда, во время операции по перевозке Гарри, и, возможно, только благодаря ему родился Тедди. Он отдал жизнь во имя нашей победы и своей любви.
И как бы это не было невероятно, но не утешения Гарри, не поддержка друзей, а именно история этого человека дала мне силу жить дальше. Снейп, выпускник Слизерина, показал нам именно то, чего от него не ждал мой категоричный и самонадеянный кузен. Мужество. Верность. Любовь.

Филиус Флитвик

Работать вместе со своими бывшими учениками всегда довольно сложно, во всяком случае, для меня. Очень трудно воспринимать, как коллегу того, кого знал еще студентом. А уж если с ним связаны не слишком приятные воспоминания…
Я восхищался Лили Эванс, в чем, впрочем, был не одинок. Мне кажется, трудно найти кого-то, кто не сказал бы о ней тоже самое. Есть люди, которых нельзя не любить и эта девочка была одной из них. В ней сочеталось все: красота, ум, нежная и добрая душа, смелость, жизнерадостность. Словом, Лили была совершенством. К тому же по моему предмету она успевала лучше всех – у нее были великолепные способности. Ни одного урока не проходило без того, чтобы я не приводил ее в пример остальным, настолько правильно и красиво у нее получалось каждое заклятие. Может быть, по отношению к кому-то другому это вызвало бы зависть, но завидовать Лили было невозможно. Нет, второй такой волшебницы я, пожалуй, не встречал никогда.
Ее дружба с Северусом Снейпом удивляла меня. Конечно, у Лили было множество друзей и на Гриффиндоре и на других факультетах, на моем в том числе. Однако дружба слизеринца и гриффиндорки – явление настолько редкое, что сразу привлекает внимание. Я искренне не понимал, что общего у Лили с этим мальчиком и как столь абсолютно разные люди могли найти общий язык. Северусу нельзя было отказать в уме и способностях, но он никогда не был человеком приятным в общении. Даже на собственном факультете он держался обособленно, ни с кем не сходился близко. С моей точки зрения подобная нелюдимость объяснялась тем, что его природные данные оставляли желать много лучшего. Некрасивый, неловкий, болезненный, с мрачным характером, одетый бедно и неопрятно, он вряд ли мог надеяться завязать с кем-то приятельские отношения и, понимая это, нарочно сторонился людей. Исключение составляла одна Лили. С ней он становился совершенно другим, настолько другим, что даже меня удивляло это преображение. Казалось, что даже Веселящие Чары не могут заставить его улыбнуться, но ей было достаточно лишь ласково поглядеть на него. Впрочем, Лили действовала так на всех, с кем общалась. Она была живым солнцем, ее лучи согревали все живое. Как-то я узнал от нее, что она и Северус были знакомы еще до школы – оба выросли в каком-то магловском городке, где и встретились, когда им было лет десять. Разумеется, для Лили эта дружба должна была быть приятным напоминанием о детстве. А вот для Северуса это явно было намного серьезнее. Я не раз замечал, что хоть он и делает вид, что они всего лишь друзья, на самом деле его отношение к ней гораздо больше напоминает влюбленность. Правда, меня это не очень волновало – я видел огромное число школьных влюбленностей. Через это проходил, наверное, каждый волшебник и волшебница в определенном возрасте. Я всегда старался относиться снисходительно к школьной любви, руководствуясь правилом, что если это мимолетное увлечение, оно и без всякого вмешательства сойдет на нет. А если настоящая любовь – то ей все равно ничто не страшно.
Да, чувства Северуса к Лили не были для меня секретом, хотя сама она вряд ли догадывалась о них. Из деликатности никогда не пытался ей намекнуть, считая, что это сугубо их личное дело. С Северусом же разговаривать было и вовсе бессмысленно. Он терпеть не мог, когда к нему лезли в душу. Слишком независимый характер проявлялся буквально во всем. Вот, например, по моему предмету он учился в целом очень хорошо. Зная много того, чего не знали другие, Снейп выполнял все обычные задания без интереса. Все заклинания, которые я преподавал студентам, он осваивал довольно легко. Зато его сильно интересовала сама техника их создания и он не раз задавал мне вопросы по этому поводу. Подобная самоуверенность слегка раздражала меня. Изобретение заклинаний – сложный процесс, требующий значительных усилий. За него на протяжении многих лет брались лишь самые сильные маги, вроде Дамблдора и ему подобных. Я знал достаточно горе-экспериментаторов, чтобы относиться скептически к подобным порывам. Не мог же я знать тогда, что этот мальчик и в самом деле гений…
Когда Лили и Северус учились на пятом курсе, в моду в Хогвартсе неожиданно вошли несколько невесть откуда взявшихся заклинаний. Большинство из них использовалось для разных, не всегда безобидных забав и розыгрышей. Я был уверен, что никогда и нигде не встречал ничего похожего на эти заклятия, так что они явно должны были быть творением какого-то доморощенного мастера. И, надо сказать, творения эти отличались оригинальностью и своеобразным юмором. Больше всего усердствовали в их применении Поттер и Блэк – эти известные на всю школу баламуты. Этих двоих боготворил весь Хогвартс. Они были, как два неразлучных брата. Прекрасные ученики, зачинщики всякого веселья, оба просто излучали энергию и оптимизм. Я умилялся, наблюдая за их проделками. Об их вражде с Северусом Снейпом я был наслышан, но не придавал ей большого значения. Ведь Северус, в отличие от многих других учеников Слизерина, никогда не жаловался и не подлизывался ни к кому из профессоров. Кстати, именно это служило причиной неприязни к нему Горация Слагхорна, слишком падкого на лесть.
Так вот, те странные самодельные заклинания Джеймс и Сириус использовали так часто, что кое-кто начал приписывать их авторство им самим. Джеймс отрицал это, но несколько вяло, особенно в присутствии Лили. Я не одобрял такого поведения: понятно, что Лили очень нравилась ему, но она была не той девушкой, которую можно было впечатлить приписыванием себе чужих достижений. Нет, впрямую Джеймс этого не делал, тем не менее, было видно, что ему до смерти хочется, чтобы Лили именно так и думала. Может быть, это заставит ее обратить на него внимание. Когда впоследствии Гарри и Гораций рассказали мне об учебнике Принца-Полукровки, я не мог не узнать тонкую силу интеллекта и дерзновенную гордость Северуса. И сейчас мне, как и всем остальным, остается либо сожалеть о слишком позднем прозрении, либо бессильно злиться на Альбуса за то, что он столь многое скрывал от своих коллег.
Подробностей ссоры Лили и Северуса я, конечно, не знал. На пятом курсе Снейп уже входил в компанию слизеринских студентов, сделавшихся потом сторонниками Того-Кого-Нельзя называть. Я лишь видел, что больше они не работали в паре на моих уроках и совершенно перестали разговаривать. Вернувшись после каникул по окончании пятого курса, юноша выглядел так, как обычно выглядят самые усердные ученики моего факультета после тяжелого учебного года. На него было так страшно смотреть, что я было попытался выразить беспокойство, надеясь узнать, что у него случилось, но натолкнулся на стену. Северус и так слишком много читал, а теперь и вовсе с первого дня не поднимал головы от книг. К стыду своему должен сознаться, что и меня и Минерву и даже Горация куда больше чем его физическое состояние, занимало то, что Лили в этот год стала благосклоннее к Джеймсу. Мы все желали счастья этой красивой паре, нам казалось, что на всем свете не найти лучше подходящих друг дружке юных волшебников. Эти два сердца были просто созданы одно для другого.
Мой предмет и Северус и Лили и должны были сдавать на Ж.А.Б.А. Джеймс же счел, что сможет лучше показать себя в трансфигурации и Защите от Темных Искусств. Я не переживал за знания своих студентов – все они знали предмет на уровне достаточном, чтобы не ударить лицом в грязь перед экзаменационной комиссией. За полгода до окончания Хогвартса, Лили сообщила мне об их с Джеймсом желании вступить в Орден Феникса. Об этой организации, основанной Дамблдором, мечтали тогда все гриффиндорцы, начиная с третьего курса. Даже на моем факультете кое-кто стремился туда попасть. Впрочем, это было ничуть не странно, ведь наш директор был одним из самых активных противников Того-Кого-Нельзя-Называть. Поэтому большая часть студентов, даже таких непосед, как Поттер и Блэк, вынуждена была к шестому курсу взяться за ум и как следует заняться учебой.
Северус довел себя до того, что на трансфигурации с ним случился обморок от переутомления. Минерва рассказала мне об этом тем же вечером. Вместе мы попробовали уговорить юношу прекратить это безобразие. Он пообещал, но, как мы скоро узнали, продолжал по-прежнему. Мне тогда подумалось, что так забивают свою голову, чтобы заглушить то, чем полно сердце… Оказалось, что я сам того не ведая, попал в точку.
Экзамен и он и Лили сдали на «Превосходно». Но в случае Лили комиссия удовлетворилась отличным выполнением всех предложенных девушке заданий, а после все экзаменаторы рассыпались в комплиментах такой талантливой и очаровательной студентке. А вот к Снейпу они отнеслись очень строго. И когда юноша после продемонстрированного безупречного знания теории, сделал на практике намного больше, чем от него требовали, глава комиссии только покосилась на его серебристо-зеленый шарф, поджала губы и сказала совершенно ровным тоном: «Вы свободны, молодой человек». Несмотря на это, Северус все же оказался в числе лучших учеников выпуска.
Вскоре после окончания школы Джеймс и Лили поженились, а через год на свет появился маленький Гарри. Оба к тому времени активно помогали Дамблдору в борьбе с Тем-Кого-Нельзя-Называть. Гораций Слагхорн уволился из школы. Возможно, это объяснялось страхом перед его бывшими учениками, принявшими сторону Темного Лорда. Во всяком случае, он с трудом согласился по просьбе Дамблдора остаться до тех пор, пока тот не подыщет подходящего кандидата на его место. Как раз незадолго до этого он взял на пост преподавателя прорицаний Сивиллу Трелони, хотя все знали его скептическое отношение к этому действительно весьма малозначительному предмету. К странностям Сивиллы все быстро привыкли и уже не обращали на них внимания. Но Зелья – предмет важный для многих магических профессий и поэтому все понимали трудности, ожидающие здесь Дамблдора.
Примерно через год после назначения Сивиллы, директор однажды получил с совой странное послание. Он был сильно удивлен и, сказав Минерве, что ему необходимо отлучиться по делам, связанным с деятельностью Ордена, исчез. Вернулся он в большом волнении. А на следующий же день известил Поттеров, что им грозит опасность.
К несчастью, меры, принятые Дамблдором не смогли уберечь молодую чету. Лили и Джеймс погибли, Тот-Кого-Нельзя-Называть скрылся, в волшебное сообщество на тринадцать лет вернулся мир, а Гарри стал Мальчиком-Который-Выжил. Северус Снейп, бывший Пожиратель Смерти и шпион Дамблдора, занял должность преподавателя зельеварения.
Как я уже говорил, и мне и Минерве было нелегко начать воспринимать бывшего студента в качестве коллеги. К тому же многие методы его работы не слишком импонировали нам. Мы пытались подсказать ему, поделиться опытом, но в ответ получили отповедь, суть которой состояла в том, что он больше не студент. В свойственной ему саркастической манере, Северус попросил нас воздержаться от ненужных советов. С тех пор коллеги недолюбливали его, а ученики просто ненавидели, хотя его это не заботило. Еще больше восстановило нас против него необъяснимое доверие Дамблдора. Причем это было не просто доверие. Чувствовалось, что между директором и деканом Слизерина есть тайна, неизвестная никому другому.
Когда в Хогвартс поступил Гарри Поттер, это был знаменательный день. Увидев мальчика, я не смог удержаться от падения. Он был точной копией Джеймса, за исключением глаз, таких же, как у Лили. Гарри был просто прелестным ребенком. Та ноша, которую взвалила на него судьба, ничуть его не ожесточила. Он оставался жизнерадостным и непоседливым, как все дети. Не заладились у него отношения лишь с Северусом Снейпом. Все связывали это со школьной враждой Джеймса и Северуса. Позднее, после возвращения Того-Кого-Нельзя-Называть и возобновления деятельности Ордена, эта вражда продолжалась с Сириусом Блэком, до трагической, огорчившей всех нас гибели последнего.
Смерть Сириуса, как сказал Дамблдор, должна была побудить нас всех объединиться перед лицом испытаний. Мы знали, что Темный Лорд снова набирает силу и нам придется бороться с ним. Многие члены Ордена Феникса возлагали надежды на тайные планы Дамблдора. Ему верили безоговорочно, ведь он был могущественнейшим магом, единственным, кого боялся Темный Лорд. Поэтому таким шоком для всех стало вторжение Пожирателей Смерти в Хогвартс. Минерва послала меня за Северусом, на которого мы очень рассчитывали в бою. Счет для нас шел на секунды, в любую минуту кто-то мог погибнуть, поэтому я ворвался в кабинет Северуса и сбиваясь, объяснил ему, что произошло… Очнулся уже в Больничном крыле, где надо мной хлопотала Поппи вместе с мисс Грейнджер и мисс Лавгуд. Там я и узнал о том, как провел нас всех проклятый Пожиратель Смерти. Дамблдор пал жертвой своего стремления видеть лучшее в людях. Теперь мы должны были сражаться одни...
Смена власти и назначение Снейпа на должность директора не заставили себя ждать. Перед учебным годом Минерва провела общее собрание учителей. Она напомнила нам всем о долге, о том, что как бы ни была велика наша ненависть к убийце Дамблдора, мы обязаны защищать учеников. Все были готовы к произволу Снейпа и Кэрроу, но сплочение учеников трех факультетов против этих тварей, вселяло оптимизм. С первого же дня дети сопротивлялись им, не боясь наказаний, которые теперь были по-настоящему жестокими. Я гордился тем, что среди активных деятелей сопротивления немало учеников моего факультета. В первую очередь, конечно же, мисс Лавгуд.
Попытка кражи меча Гриффиндора из кабинета Снейпа была отважным поступком. Но мы боялись, что трое смельчаков могут жестоко поплатиться за свою храбрость. И с каким облегчением все вздохнули, поняв, что дело ограничится только изгнанием к Хагриду.
К Рождеству обстановка накалилась до предела. Происшествие с Амикусом, которому никто так и не сумел найти объяснения, только подогрело страсти. В конце-концов Северус вынужден был обратиться ко мне. Он сказал, что говорить с Минервой и ее гриффиндорцами бесполезно, но я-то, по крайней мере, могу убедить своих учеников не сопротивляться и вести себя благоразумно. Каюсь, в ответ я тогда заявил, что счастлив, что мои ученики считают ниже своего достоинства подчиняться предателям и трусам. А напоследок выразил надежду когда-нибудь увидеть, как всех троих подвергнут Поцелую Дементора. Помню, как меня разозлило пожелание скорейшего исполнения моей мечты. Сейчас я вижу, что то была не издевка, а крик души обреченного человека. А стоит мне подумать о мисс Лавгуд, о мистере Корнере, который лишь стараниями Северуса остался в живых, обо всех студентах, которых он прикрывал, оставаясь для нас врагом – я не знаю, куда деваться от стыда…
В день, когда в Хогвартс вернулся Гарри, я впустил в гостиную нашего факультета Алекто Кэрроу. Не зная, для чего это нужно, я тем не менее, решил быть наготове. Когда староста факультета сообщил мне о том, что случилось, я поспешил туда. И обнаружил обоих Кэрроу под потолком, связанными заклинанием Минервы. Тут я понял, что ей понадобится моя помощь. Выбежав из гостиной, я наткнулся на Помону, спешившую на звуки, доносившиеся из коридора внизу. Зрелище дуэли между Минервой и Снейпом так живо напомнило мне смерть Дамблдора, что я выкрикнул ту фразу, о которой до сих пор не перестаю жалеть. Я знал, что у Снейпа великолепные навыки дуэлянта и все же бросился в бой. Когда Снейп, спасаясь от нас, выпрыгнул в окно, мы с Минервой провожали взглядом его полет. Такое я видел впервые в жизни. Совестно вспомнить, что мы тогда называли его трусом!
Вопрос Гарри о диадеме Ровены Рэйвенкло привел меня в недоумение. Только потом выяснилось, зачем это понадобилось мальчику. Как ему удалось заставить Серую Леди открыть ему все, я и сейчас не могу понять.
Сражение было жестоким, замок грозил превратиться в руины, особенно, когда в бой вступили великаны. Мы храбро дрались, как изволил заметить наш враг, давая нам передышку. И мы были готовы сражаться до последнего, даже думая, что потеряли Гарри. Но как только Мальчик-Который-Выжил появился снова, обстановка изменилась в нашу пользу. Гарри сражался вместе с нами, пока не очутился лицом к лицу с Тем-Кого-Нельзя-Называть. Вот тут мы и узнали тайну того, кто так долго оставался для нас врагом.
После битвы Гарри еще раз объяснил все с начала до конца. О том, каким мужеством обладал Северус и как он умел любить. Я не снимаю с себя своей доли вины. А, в общем, всех нас можно пожалеть. Столько лет рядом с нами билось такое сердце, какое редко случается отыскать. А мы оценили его только тогда, когда оно перестало биться.

Аберфорт Дамблдор

Я всегда терпеть не мог бесконечные разглагольствования о силе любви. Все, кого Альбус смог подчинить своему влиянию очень скоро начинали повторять его высказывания на эту тему. Но та история, которую нам всем поведал Поттер, меня удивила. Точнее, как раз от моего брата следовало ожидать чего-то подобного – очередная тонкая интрига искусного манипулятора, а вот что Снейп может оказаться одним из подтверждений его теории я бы ни за что не поверил… Он еще со школьного возраста мне казался мерзким типом. И с годами ничуть не изменился. Я его терпеть не мог. Начиная с третьего курса, он ко мне частенько захаживал в компании своих дружков со Слизерина, которые были уже тогда на стороне Того-Кого-Нельзя-Называть. Пока они еще в Хогвартсе учились, к ним часто присоединялись настоящие Пожиратели Смерти. Малфой, Лестрейнджи, Селвин – все сплошняком чистокровные снобы. Я их прекрасно знал, всех до единого. А они на меня обращали не больше внимания, чем на мебель. Но, правда, не глупы были – когда принимались что-то обсуждать, то использовали заклинания от подслушивания. И ведь ничего дурного в глазах других те ученики не делали – большая часть сторонников Темного Лорда была их родственниками. А встречаться в выходные в Хогсмиде с родственниками не запрещалось. То что они разные дурные разговоры вели, так это еще как докажешь! В общем, не подкопаться. Конечно, то, что можно я всегда сообщал Альбусу – что про самого Темного Лорда, что про его сторонников. И приглядывал, за кем мог…
Снейпа в этой компании я выделил сразу же. Долго недоумевал, какого Мерлина он с ними вообще делает. Он между ними смотрелся, как козел в стаде фестралов. Мало что внешность – без слез не взглянешь: тощий, бледный, грязные лохмы, длинный нос, одет чуть не в лохмотья, так еще и полукровка. Но они его явно держали за своего и даже смотрели с долей зависти. Видать, понимали, что парень поумнее их всех. Я это сразу же заметил, потому что он, в отличие от остальных, почти не пил и не любил трепать языком. Это два верных признака умного человека.
Однажды он против обыкновения заявился в мой бар с рыжей девчонкой. До этого я ее ни разу не видал. Только увидел по цвету шарфа и эмблемы на мантии, что гриффиндорка. Странно это было, ведь гриффиндорцы со слизеринцами искони враждовали. Рядом-то друг-друга выносить не могли, не то, что дружить. Случались, конечно, исключения, но так редко, что я и забыл об этом напрочь. А та девчушка мне запомнилась, хоть и невольно. Красивая, веселая, живая вся. Мой бар ей не больно-то понравился. Она его критически оглядела, наморщила носик, но со мной поздоровалась весьма любезно. Я не большой охотник трепаться со студентами, но она располагала к себе. Снейп во время нашей беседы вертелся, точно на иголках. А уж как этот парень смотрел на свою подружку, так это только слепой мог не понять, что к чему. Слепым я не был, но и чужие личные дела меня никак не касались. У Альбуса тоже других забот хватало. Потому, видать, никто на отношения этих детей внимания не обращал.
Собственно, в тот раз рыжая девчонка мне даже понравилась. А что она быстро ушла и приятеля своего утащила, я не обиделся. Такой, как она не место рядом со всякой швалью. Снейп ко мне потом не раз еще приходил или один или со своими слизеринскими приятелями, а ее я больше не видел до нашей встречи в Ордене Феникса, когда Альбусу взбрело на ум сделать фото всех своих соратников. Тогда она уже звалась Лили Поттер. Мужа ее я тоже как-то видал еще школьником. Неплохой был парень, только ветер в голове, как и у его закадычного друга Блэка. Оба заводные ребята, смелые до идиотизма. Тормоза у них отсутствовали совершенно, думать эти герои не умели. Вечно рвались вперед, не глядя, не думая ни о чем. Лишь бы вперед. Хотя и славные, надо отдать им должное. Я их видел в тот день в последний раз, но, конечно, не знал об этом. Просто был доволен, что эта девочка, Лили, выбрала себе подходящего мужа. Меня-то никогда серьезно не пугала ее дружба со Снейпом, тем более, что она на пятом курсе закончилась. А если бы и не закончилась – зачем бы ей сдалось подобное убожество и тем более будущий Пожиратель Смерти. Разумеется, в школе Снейп им еще не был, но его взгляды ни для кого не были тайной. Их с Лили дружба – тоже. Поэтому я и вздохнул с облегчением, когда произошел разрыв. Лили мне за одну встречу стала почти близким человеком и я даже привык за нее беспокоиться. Я подозревал, что у Снейпа все куда серьезнее, но считал, что им движет лишь интерес совершенно определенного рода. Будучи реалистом, я не верил в сентенции Альбуса в принципе. По отношению же к Пожирателям Смерти они и вовсе звучали абсурдно. Так что по поводу Снейпа я думал то же самое, что и Темный Лорд: «Он желал ее, вот и все». Никто и не думал ничего другого. После того, как Джеймс и Лили Поттер поженились, все и вовсе позабыли об столь необычной школьной дружбе. За исключением одного человека…
Я видел, конечно, как он переживает. Напускай на себя невозмутимый вид, не напускай, а по глазам все равно заметно. Только в то время никто из порядочных людей никогда не сочувствовал сторонникам психопата. Их можно было только ненавидеть.
Естественно, в тот осенний день, когда я застал возле двери комнаты, где Альбус беседовал с кандидаткой на должность преподавательницы прорицаний: чокнутой ведьмой, утверждавшей, будто она в родстве с какой-то знаменитой провидицей, молодого человека, подслушивающего разговор, то тут же узнал его. Снейп – сторонник Того-Кого-Нельзя-Называть, сначала вырывался, а потом начал неуклюже лепетать какие-то оправдания. Я схватил парня за шиворот и втолкнул в комнату. Надо сказать, что Альбус выглядел в тот момент несколько ошеломленным, а его собеседница вообще, похоже, ничего не соображала. Во всяком случае, она заметила нас обоих только через несколько секунд, когда Альбус уже успел подойти к молодому человеку и пытался спросить, что он тут забыл. У меня руки чесались хорошенько проучить Снейпа, чтоб неповадно было шпионить. Альбус вмешался, шепнул мне, что парень – сильный и талантливый маг и станет сопротивляться, на шум сбегутся постояльцы и все узнают о его разговоре с Сивиллой Трелони. Я послушал его и просто вышвырнул Снейпа вон. Когда тот уходил, то выглядел столь же взволнованным и возбужденным, как мой брат. Не нужно было быть гением, чтобы понять, что произошло нечто важное для всех троих – моего брата, того юнца и сумасшедшей пророчицы. Ей, кстати, Альбус сообщил, что берет ее на работу и торжественно препроводил в Хогвартс. Вернувшись к себе в трактир, я решил даже не ломать голову над тем, зачем ему понадобилась эта Трелони и почему он отпустил Снейпа. Планы и пути моего брата неисповедимы. За несколько денй до этого он уговаивал меня поверить, что цель у него одна – избавить магический мир от лорда Волдеморта. Я не сомневался, что он говорил правду. Мне хотелось, чтобы Альбус все-таки получил в руки оружие, позволяющее ему уничтожить врага, но я знал моего брата и поэтому заранее не завидовал тем людям, которые будут вовлечены в его грандиозные планы.
Некоторое время все продолжалось по-прежнему: Орден и Министерство сражались с Пожирателями Смерти, неся тяжелые потери. Альбус ужасно переживал из-за гибели своих последователей. Ко мне он заходил очень редко, а я по-прежнему продолжал сообщать ему все, что могло помочь о собирающихся у меня людях. Снейпа я больше не видел – скорее всего он по слизеринскому обыкновению не желал лезть на рожон. О том, что Альбус поддерживает связь с ним я и не догадывался.
Потом произошло событие, взволновавшее весь магический мир – гибель Джеймса и Лили Поттеров. Тот-Кого-Нельзя-Называть исчез, хотя Альбус не уставал повторять, что рано или поздно он вернется. И это был один из немногих случаев, когда я склонен был ему верить. Министерство старательно выявляло Пожирателей Смерти, но, как всегда большей части богатых и чистокровных мерзавцев удалось отвертеться от наказания. У кого оказались деньги, у кого влиятельные покровители в высших кругах. А за Снейпа поручился мой брат, назвав его своим шпионом. После этого, конечно, все вопросы к нему отпали сами собой. Я не удивлялся, лишь гадал, на чем мой премудрый братец мог «взять» этого юношу? Все вокруг твердили, что это Снейп вкрался в доверие к моему брату, изобразив искреннее раскаяние и что Альбусу не следовало бы быть столь легковерным. Я полагал, что они правы. «Верить в лучшее в людях» — это была главная слабость моего брата, а Снейпу никогда нельзя было отказать ни в уме, ни в хитрости. Тем не менее, Альбус отметал все подозрения на его счет и даже взял его на работу в Хогвартс, благо, что предмет новоиспеченный преподаватель знал отлично, несмотря на молодость и неопытность.
Десять с лишним лет все было тихо-мирно, так что почти все волшебники успокоились окончательно. Один мой брат по-прежнему оставался настороже, ожидая, что лорд Волдеморт все равно найдет способ вернуть себе силу. Как всегда, он оказался прав. Неудивительно, что когда это и впрямь произошло, ему не хотели верить. Слабым и трусливым людям всегда легче спрятаться, закрыть глаза и заткнуть уши, чем признать очевидное. Целый год на Альбуса лились потоки грязи. А вместе с ним на Мальчика-Который Выжил – Гарри Поттера, сына Джеймса и Лили, главную надежду Альбуса.
Надо сказать, пацан унаследовал решительный характер родителей – организовал нелегальный кружок по изучению Защиты от Темных Искусств прямо под носом у министерского инспектора. Я в первый раз увидел его, когда он привел в «Кабанью голову» свою компанию. Довольно глупый поступок с его стороны – их просто не могли не подслушать. Однако Альбуса это почему-то обрадовало, хотя ему скоро пришлось покинуть школу и своего подопечного на произвол судьбы. Он ничуть не сомневался, что его отсутствие будет недолгим и говорил мне, что больше всех рассчитывает на Северуса Снейпа, который в тот год тоже стал членом Ордена, несмотря на то, что и против этого решения Альбуса все возражали. Я в ответ ему тогда только фыркнул, никак не мог понять, почему мой брат продолжает доверять своему шпиону, ведь в его преданности уверен Темный Лорд. А уж он-то никак не походит на олуха, которого легко обмануть. Альбус сразу же начал мне вещать о слабостях Темного Лорда, который не понимает некоторых вещей. Я понимал, что он подразумевает пресловутую «силу любви» и отмахивался от его речей. Они мне казались пустой болтовней и к тому же я не понимал, какое это может иметь отношение к Снейпу. Не вспоминать же было о дружбе двадцатилетней давности?
В свой последний год Альбус частенько ко мне заходил. Объясил мне назначение зеркала, которое я купил у жулика Флетчера, просил если что произойдет, приглядеть за Гарри Поттером. Надо сказать, так осторожно и хитро, полунамеками он все это говорил, что даже я не догадался о возможности его скорой смерти. Поврежденную руку я видел, но я ж не целитель! Откуда мне было знать про смертельное проклятие?
То, что Альбус был убит своим же подчиненным вызвало у меня нечто вроде злорадства. Мой брат считал себя самым умным: все ему повторяли, что дурак он, раз доверяет этому человеку, но наш гений никого не слушал. Вот и поплатился. На похоронах я был: видел, что все члены Ордена Феникса убиты горем. Ученики и коллеги моего брата дружно рыдали, проклиная убийцу, многие клялись отомстить. Да куда им до такого хитрого негодяя!
Захвативший власть Темный Лорд вознаградил своего верного ставленника должностью директора. Надо было быть идиотом, чтобы ожидать чего-то другого. Я счел за лучшее смириться с неизбежным. В моем трактире собирались Пожиратели Смерти рангом пониже: пили, играли, торговали из-под полы зельями и Темными магическими предметами. В Хогвартсе же Кэрроу во главе со Снейпом устроили настоящий террор. Об этом мне рассказывали ребята, прятавшиеся в Выручай-Комнате. Я снабжал их продовольствием, а они сообщали мне последние новости. Они развернули целую партизанскую войну против нового режима. Причем будь это одни Кэрроу, с ними было бы легко справиться – эти двое были злы, но тупы, как пробки. А вот изощренный ум, хитрость и обширнейшие познания Снейпа преодолеть не представлялось возможным.
Не раз я слышал от учеников о странных случаях, когда кто-нибудь из них буквально чудом спасался из безвыходного положения. Некоторые студенты приписывали это удаче, а кое-кто уверял, что у них есть некий таинственный благодетель и строили предположения, кто это мог бы быть. Ни на секунду никто даже не подумал о новом директоре Хогвартса. Во всех загадочных эпизодах он прямо или косвенно принимал участие, но разве бы кто подумал о нем иначе, как о враге.
Сам Снейп за год появился в моем трактире только однажды. Пытался выяснить через меня судьбу Поттера – видно был в курсе, что Альбус незадолго до смерти разговаривал со мной. Предлагал мне сотрудничество с новой властью на весьма выгодных условиях. Говорил, что понимает мою неприязнь к нему и советует не подвергать себя из-за нее неприятным последствиям, тем более, что всем известно о наших с Альбусом, мягко говоря, прохладных отношениях. Меня поразило, насколько уверенно и спокойно он держался, словно прекрасно понимал, что теперь ему не двадцать лет и я уже не посмею вышвырнуть его прочь. Но за этой уверенностью и невозмутимостью проскальзывало что-то еще. Я прямо видел это что-то… Не холодный деловой вид, который мне демонстрировался, не то циничное хладнокровие, с каким он говорил о вероломно убитом им человеке. Было что-то еще, от чего становилось страшно и больно. Какое-то невероятное страдание, усталость от жизни.
Я сказал ему, что никогда не стану сотрудничать с такой тварью, как он и ему подобные. И даже если они победили, то все равно не перестанут от этого быть отвратительными всем более или менее приличным людям. Убийство моего брата только показало всем его подлинную сущность подлеца и предателя. Альбус, кстати, даже после смерти кумир для многих, а вот он был презренным трусом и таковым останется даже когда сдохнет. Многое в отношении Снейпа я считаю заслуженным, но об этих словах искренне сожалею. Интересно, сколько же раз за этот год ему приходилось выслушивать подобное. Чтобы не обращать на это внимание, надо быть либо законченной сволочью, либо по-настоящему сильным человеком.
К комендантскому часу и Воющим Чарам над всей деревней Хогсмид я привык давно. Потому и не ожидал, что сюда заявится Поттер собственной персоной, да еще с друзьями. Пожирателей Смерти удалось обмануть, выдав Патронус-Оленя за козла. Но когда рыжий дружок Поттера (Уизли, кажется) стал нести чушь про какую-то Лань, я даже рассердился. Задуматься о том, откуда они эту лань выкопали у меня не было времени. Я рассказал им свою историю. Не знаю, что на меня нашло – может подействовала убежденность мальчишки и его готовность бороться до конца. Предупредить их об опасности было моим долгом. Ариана открыла проход Лонгботтому, который предупредил, что вызвал кое-кого еще. И не успел я опомниться, как мой бар оказался полон детьми и взрослыми, желающими сражаться. Ну тут ясно стало, что драки не избежать. На самом деле я ничуть не колебался в выборе своей стороны. В душе я не смирился и не желал смиряться. Если столько людей, хотели драться за Поттера и моего брата, значит, его идеи и впрямь чего-то стоили.
К тому времени, как я оказался в замке, основную массу детишек уже эвакуировали через «Кабанью голову», а директор, как мне сообщили, успел сбежать. «Жалкий трус» — все были единодушны в мнении. Тот-Кого-Нельзя-Называть предъявил ультиматум о выдаче Поттера и вот-вот должна была разразиться битва.
Я был среди тех, кто сражался на территории. Время от времени я замечал среди врагов, то тут, то там, фигуру Снейпа. По ходу битвы у меня не раз складывалось впечатление, будто этот человек сражается вполсилы. Он без видимых усилий отражал все, что посылали в него противники, но сам атаковал в ответ значительно более слабыми заклинаниями чем мог бы при его-то опыте и уровне владения Темной магией. Потом и вообще исчез с поля боя, а возглавляемый им отряд был переброшен на другой фланг, прямо туда, где было полно наших сил.
Час или два спустя битва была остановлена. Поттер куда-то подевался, а большая часть бойцов рыдала в Большом Зале над убитыми или помогала ухаживать за ранеными. При вести об исчезновении, а потом и смерти Поттера я уже серьезно думал, что битва проиграна, но к нам неожиданно подоспело подкрепление. А затем откуда ни возьмись внезапно вынырнул живой и невредимый Поттер. Теперь все зависело от мальчишки и Темного Лорда. Что у них там были за разговоры, я сначала не вполне понял. Как перешли на смерть моего брата – я заинтересовался. Тут Поттер всех и огорошил той историей.
Нет, вообще попасть по собственной вине под смертельное проклятие, а потом заставить отдуваться кого-то другого, было в духе моего брата. Его желание уйти героем, да еще легко и безболезненно тоже было объяснимо. Даже то, что он взвалил такой груз на плечи преданного ему человека, зная заранее, что тот не откажется и выполнит все до конца, чего бы это не стоило – это хоть и цинично, но тоже не стало для меня большим сюрпризом. Манипулировать чувствами других Альбус умел прекрасно. Поразительным было то, что такая любовь, о которой он говорил, есть на самом деле. Когда Поттер расписал все подробно, показал и доказал, творилось невесть что! Кто-то разохался, разрыдался, кто-то бил себя в грудь и выкрикивал запоздалые извинения, кто-то говорил о похоронах с почестями, о посмертных наградах, о портретах и прочей ерунде. Я же вспоминал давнюю дружбу, которой никто не придавал значения, чувства, в которые никто не верил, вспоминал обвинения и проклятия, высокопарные речи своего брата. И думал о том, что подлинная любовь, вероятно, доступна более всего тем, кто меньше всего о ней говорит, в ком мы даже не можем предположить ее существование…

Молли Уизли.

Это просто ужасно! Как же мы могли, как мы только могли! Как мог Дамблдор скрывать от всех такое? Я просто не понимаю – ведь мы были его союзниками, неужели же он думал, что мы не в состоянии сохранить тайны, если от этого зависит жизнь человека? Минерва Макгонагалл говорит, что она это понимает, а вот я не могу. Естественно, многие гораздо больше возмущаются тем, что он доверил троим еще не окончившим школу подросткам какое-то трудное и опасное задание, (о котором, кстати, мне Рон так и не рассказал). А тут взрослый человек сам, добровольно, берет на себя определенные обязательства, прекрасно осознавая степень грозящей ему опасности. Но, когда, состоя в Ордене Феникса, я видела, что Дамблдор сообщил нам всем правду о Сириусе, это было для меня совершенно естественно. У нас у всех была общая цель и общий враг, мы должны были доверять друг другу. Я и мысли не могла допустить, что можно позволить кому-то из нас оставаться предателем в глазах всех остальных. Ведь я готова была собственными руками прикончить этого человека, как сделала это с Беллатрикс Лестрейндж.
Я не очень-то хорошо его знала, тем более, что в прошлое приход к власти Того-Кого-Нельзя-Называть, ни я ни он не были еще в Ордене Феникса. Зато я была довольно близко знакома с четой Поттеров. Помню, познакомившись с ними я очень удивилась – такие молодые, только недавно поженились и уже члены Ордена и участвуют в боевых операциях. Джеймс и Лили были самой красивой парой, какую я видела. Они так были влюблены друг в друга. Ни разу до этого я не встречала такой сказочной, «идеальной» любви – прямо, как в песнях моей любимой певицы Селестины Уорлок.
Джеймс и его лучший друг Сириус Блэк, очень дружили с моими старшими братьями Гидеоном и Фабианом, и, конечно, с Артуром, а я сблизилась с Лили. Эта девочка еще не успела освоить сложное искусство быть женой и хозяйкой дома и потому была рада моим советам. Она была такая красивая и милая. Друзья ее мужа смотрели на Лили с искренним восхищением. У меня даже иногда создавалось впечатление, что все трое немного влюблены в нее. А она с каждым из них была всегда ласковой и приветливой. Ее красота и доброе сердце согревали всех, кто ее знал. Смешно было подумать, что Лили могла бы стать причиной чьих-нибудь страданий, горя, слез, смерти.
Лили никогда не упоминала о своей школьной дружбе с Северусом Снейпом. Время от времени имя этого слизеринца проскальзывало в разговорах Джеймса или Сириуса с моими братьями, либо с другими членами Ордена. Пару раз я слышала его от старого аврора Муди на общих собраниях Ордена. Северус Снейп был одним из самых молодых сторонников Темного Лорда и тем не менее уже имел репутацию довольно сильного и одаренного мага. Джеймс и Сириус же звали его не иначе, как «сальной слизеринской мразью». Разумеется, ненависть к тем, кто поддерживал монстра являлась вполне объяснимой, но я догадывалась, что оба питают еще и чисто личную вражду к этому человеку. Ни разу не встречая его, я успела заочно составить себе о нем довольно нелицеприятное мнение.
Почти сразу же после рождения сына Лили и Джеймса, Дамблдор сообщил молодым родителям о том, что Тот-Кого-Нельзя-Называть охотится за ними. Никто не интересовался, как директор узнал об этом. Все знали, что у него было много разнообразных агентов и осведомителей, один из них, вероятно, и сообщил эти сведения. Личность осведомителя, разумеется, была всем совершенно безразлична, в том числе и самим Поттерам.
С тех пор Джеймс и Лили жили уединенно и посещали их только самые близкие друзья. Жить в подобной изоляции трудно для всех, а для таких молодых ребят, как Джеймс и Лили – тем более. Но они знали, что от этого зависит безопасность их ребенка и потому не жаловались. Лили несколько раз писала мне, выражая надежду, что все это скоро закончится. Сириус, Люпин и Петтигрю посещали их регулярно, хотя тогда уже из того же таинственного источника Дамблдора, стало известно о предателе в наших рядах. Я сама не очень-то вникала во все это, считая, что уж Дамблдор-то знает, что делает. Наша вера в него была непоколебима.
После гибели Джеймса и Лили я долго отходила от шока. Мне казалось невероятным, что те, с кем я говорила по душам, смеялась, обменивалась письмами – мертвы. Еще больше волновала меня судьба маленького Гарри. Нет, мы все доверяли Дамблдору, который решил устроить судьбу мальчика так, чтобы он был в безопасности, но все же было жаль, что ему придется провести десять лет вне магического мира. Потом, когда Дамблдор объяснил всю ситуацию с защитой крови Лили, мы поняли, почему директор так поступил.
Исчезновение Темного Лорда и возвращение к мирной жизни стало для всех огромной радостью. Дамблдор не переставал уверять всех, что Темный Лорд еще вернется, но это было весьма неопределенно… Вновь я услышала имя Северуса Снейпа, когда тот занял место преподавателя зельеварения в Хогвартсе, заменив ушедшего «на покой» профессора Слагхорна. Никто не возразил против выбора Дамблдора, хотя многим внушали недоверие молодость кандидата и сомнительное прошлое. Ведь хоть он и работал на Дамблдора, но какое-то время все равно оставался на стороне Темного Лорда.
Долгое время мое «знакомство» с профессором Снейпом ограничивалось написанными мелким, похожим на женский, почерком короткими замечаниями на домашних работах моих сыновей, да несколькими записками, сообщающими об их дурном поведении. От старших своих детей я знала, что из всех преподавателей со Снейпом труднее всего поладить, в особенности студентам гриффиндора, к которым слизеринский декан испытывал особую неприязнь. Поэтому возникший с первого дня конфликт между ним и Гарри не стал сюрпризом. В дальнейшем Рон не один раз говорил мне, что профессор Снейп явно невзлюбил Гарри куда больше, чем всех остальных студентов. Но я полагала, что он преувеливает, пока не услышала от Сириуса и Римуса о школьной вражде Снейпа с Джеймсом Поттером. Мне тогда показалась несколько странным, что детская неприязнь с годами не только не забылась, но и перешла на сына уже умершего врага. Когда же Темный Лорд вернулся и Орден был созван снова и нашей семье пришлось перебраться в старый дом родителей Сириуса, я целый год наблюдала за новым витком этой вражды своими глазами.
Само членство Снейпа в Ордене было закономерно – ведь туда же входила, например, Минерва Макгонагалл. Да и все учителя, как предполагалось, безоговорочно преданы Дамблдору. Хотя многие из нас по-прежнему не доверяли профессору Снейпу, все старались в его присутствии вести себя корректно. Только импульсивный и раздражительный Сириус не мог спокойно выносить его присутствие. Я понимала, что его огорчает необходимость сидеть взаперти в ненавистном ему здании, однако это был не повод, чтобы затевать словесные перепалки и реагировать на провокации. Без его стычек со Снейпом не проходило и дня. Римус и Артур, как могли пытались разрядить обстановку, но им это плохо удавалось. Впрочем, будучи, как я заметила, достаточно умным и проницательным человеком, профессор Снейп несомненно чувствовал негативное отношение к себе. Со всеми он держался холодно и отстраненно, никогда не говорил больше того, что требовалось для дела и никогда не ел с нами за одним столом. Видя, что его едва выносят, он платил тем же. Один раз у Сириуса и профессора дело едва не дошло до дуэли – под Рождество, когда Гарри был на пятом курсе и Дамблдор, обеспокоенный видениями Гарри, поручил Снейпу обучить его окклюменции. Сириусу, как и самому Гарри, идея не нравилась, но никто в Ордене, за исключением разве что самого Дамблдора не владел этим искусством настолько непревзойденно.
Смерть Сириуса очень сильно повлияла на Гарри. Я очень жалела бедного мальчика. Хотя Сириус и был легкомысленным и безответственным опекуном, тем не менее он искренне любил Гарри и к тому для мальчика он оставался единственной связью с Джеймсом и Лили. Так близко как Сириус, его родителей не знал никто. Да, это для Гарри была огромная потеря. Счастье, что Рон и Гермиона были рядом с ним в тот тяжелый период…
Обстановка, тем временем, внушала все больше опасения. Каждый день – смерти, исчезновения, разрушения, аресты… Казалось, мои страхи снова воплощаются в жизнь. Я превратилась в комок нервов – все время беспокоилась за детей… Если бы не Артур, не знаю, как бы я все это выдержала… Дошло до того, что я боялась отпускать в Хогвартс Рона и Джинни. Лишь присутствие в школе Дамблдора давало ощущение относительной безопасности. Директор был нашим лидером, его опасался даже Тот-Кого-Нельзя-Называть, с ним было ничто не страшно…
Учебный год шел более или менее спокойно. Гарри, как всегда, приезжал в «Нору» на каникулы. Старшие дети поддерживали меня изо всех сил, но все же не могли полностью сгладить мое горе от ссоры с Перси. Его неожиданный визит в компании Скримджера поразил и обрадовал меня. Тем больнее было разочарование, когда выяснилось, что министр просто воспользовался моим сыном для того, чтобы выведать у Гарри причины странных отлучек Дамблдора. Провожая детей обратно в школу, я не могла удержаться от слез. Я была уверена – должно случиться нечто плохое…
Так и произошло. Сначала Рон, чудом спасенный Гарри от яда, предназначавшегося не ему, а спустя еще три месяца – вторжение в Хогвартс Пожирателей Смерти. Естественно, весь Орден и авроры бросились в школу на защиту учеников. То, что случилось с Биллом… этот кошмар…и известие о гибели Дамблдора.
Услышав имя убийцы, все пришли в ужас. Казалось невероятным, что этот человек мог так долго водить за нос самого Дамблдора и всех нас. А уж то, что, как сказал Гарри, именно Снейп натравил Того-Кого-Нельзя-Называть на Джеймса и Лили, стало еще одним подтверждением его предательства. Римус и Тонкс никак не могли поверить, что Дамблдор мог поддаться на уверения Снейпа, что тот жалеет о смерти своего врага. Мне это тоже представлялось каким-то безумием… Убийца позорно сбежал из Хогвартса, едва не убив Гермиону и Луну Лавгуд, а также профессора Флитвика. Гарри пытался его остановить, но разве мог шестнадцатилетний мальчик тягаться с могущественным Темным магом?
На похоронах директора Гарри был в жутком состоянии. Он обещал непременно найти и покарать убийцу. И не он один. «Он заплатит!» – эта фраза звучала в адрес Снейпа со всех сторон. Я всей душой была солидарна с ними. Ведь и он был виновен в том, что случилось с Биллом. Я знала, что как бы тяжело нам не было дальше – все будут продолжать дело покойного директора, помогать Гарри.
Вторая страшная ночь, когда Орден спасал Гарри из дома его дяди и тети, принесла мне новое потрясение. Джордж… Я едва не сошла с ума, увидев его, хотя безмерно радовалась, что мой сын жив. Услышав от Римуса, чьих рук это было дело, мне захотелось найти Снейпа и разорвать его на куски тем же самым заклинанием, которое покалечило моего сына. Остальные дети судя по всему хотели того же…
Назначение Северуса Снейпа директором Хогвартса стало одним из первых распоряжений злодейской новой власти. Я бы ни за что не разрешила Джинни вернуться в школу, если бы не декрет об обязательном образовании. Напрасно я умоляла ее не подвергать себя опасности. Вместе с внуком Августы Лонгботтом и дочерью Лавгуда – редактора «Придиры», они организовали чуть не партизанское сопротивление Снейпу и Кэрроу. Наказания и репрессии не действовали на мою дочь. Хуже всего напугала меня история с мечом Гриффиндора. Безрассудный поступок мог стоить жизни Джинни и ее друзьям. Со мной случилась истерика, когда Артур сообщил мне об этом. Каким же облегчением для нас обоих было узнать о наказании, которое оказалось куда мягче, чем могло бы быть. Артур говорил, что, возможно, сыграло роль происхождение Джинни, но как бы то ни было, ее только отправили к Хагриду в Запретный Лес, вместо того, чтобы, скажем, мучить заклятием Круциатус. Приехав на рождественские каникулы, Джинни рассказала нам с Артуром еще о некотором количестве таких же странных случаев – когда кто-то чудом избегал по-настоящему тяжкого наказания или странным образом спасался, будучи на волосок от гибели, как последствия жестокостей Кэрроу удавалось ликвидировать быстрее, чем рассчитывалось, как у школьной медсестры вдруг откуда-то появлялся редчайший компонент для лечебных зелий, как был выведен на две недели из строя Амикус Кэрроу, как что-то случалось с теми из студентов Слизерина, кто серьезно злоупотреблял положением. Мы не знали, что и думать. В конце-концов пришли к выводу, что необычные происшествия – скорее всего заслуга кого-то из учителей. Как выяснилось, мы были правы...
Вскоре мы вынуждены были на несколько месяцев переехать к Мюриэль. Затея с упырем уже не могла помочь – нашим врагам стало известно, что Рон вместе с Гарри. Я сходила с ума от переживаний за них обоих. Хорошо еще Джинни была рядом со мной. Она волновалась не меньше моего, хоть и держалась спокойно…
Битву за Хогвартс, в которой участвовала вся наша семья и друзья, я не забуду до самой смерти. Гибель Фреда свела меня с ума… Я просто обезумела… Мне хотелось отомстить за него, за Билла, за Джорджа, за Римуса и Тонкс, за всех убитых этими тварями. Я мечтала, что уничтожу Снейпа и других мучителей наших детей… А еще я дрожала за остальных своих сыновей, за Джинни и Гарри.
Ультиматума Темного Лорда я почти не слышала – только видела, как остановилась битва и отступили враги. Дети помогали раненым и плакали со мной… Мне же было почти все равно – я ослепла и оглохла от горя. Я не заметила даже, как к нам присоединились Рон с Гермионой, не видела вернувшегося и вновь покинувшего замок Гарри. Все заволокло болью…
Я не помню, как сообщили о мнимой гибели Гарри, как враги подошли к самым ступеням замка, с трудом вспоминаю крик Минервы Макгонагалл, рывок Невилла Лонгботтома и возобновление битвы. Но когда Беллатрикс Лестрейндж чуть не убила Джинни, я словно очнулась от сна. Я ничуть не жалею о том, что убила эту женщину. Я бы убила ее десять раз, если бы только могла.
Ошеломленная, я стояла рядом со своими детьми и слушала то, что говорил Гарри лорду Волдеморту. Тайна Снейпа ошеломила меня ничуть не меньше, чем монстра. Но еще хуже сделалось после…Да, я могу понять, почему с таким трудом наш враг поверил в правду о своем ближайшем помощнике. Бессердечные создания вроде него не понимают чувств других людей. Гарри, конечно, потом рассказал все подробно… И вот тут со мной снова случилась истерика. Шпион, узурпатор, хладнокровный убийца рисковал собой, чтобы защитить наших детей, он помогал Гарри, втайне от него самого. Благодаря ему Гарри, Рон и Гермиона получили настоящий меч. Он спас Джинни и ее друзей от сурового наказания. Даже Джорджа он ранил случайно, спасая жизнь Римуса – того, кого он ненавидел со школьной скамьи. Он не обращал внимания на нашу ненависть, на выражения презрения, на препятствия, которые мы сами же создавали ему по неведению, и просто делал то, что должен был сделать. Как страшно! Я не знаю, сколько нужно иметь мужества, чтобы переносить такое целый год… Да какой год – всю жизнь!
Билл сказал, что ведь по существу, Северус Снейп делал все это не ради нас, а ради матери Гарри, которую он любил. Наверное, он прав, и все равно, многие ли способны так сильно и беззаветно любить? Так горячо, бесконечно и всепоглощающе?Словно... Словно в песнях Селестины Уорлок? Недаром Дамблдор верил в любовь, как в величайшую магию в мире… Может быть я не в силах рассуждать здраво, потому что могу помнить лишь о том, как много этот человек сделал для нас, о том, что мы все в долгу перед ним. Все, без исключения. Мой здравомыслящий старший сын не раз говорил мне, что мы не должны считать, будто в чем-то перед ним виноваты. Только почему тогда Гарри так страдает оттого, что он уже никогда не сможет выразить Северусу свою признательность и попросить у него прощения? Отчего у многих его друзей становится так тяжело на душе, стоит лишь им припомнить свое обращение с ним? И отчего же Минерва Макгонагалл признавалась мне, что она входит в собственный кабинет, точно в Зал Суда?

Мундунгнус Флетчер

Да, уж чуднее этакой истории я ничего отродясь не слыхал. Как пацан Поттер об этом всем рассказал – я чуть ума не решился. Мы ж с ним когда последний раз виделись, он на меня того чокнутого эльфа натравил. А потом он долго где-то пропадал, а я как раз посередине всегда держался – ну не герой я, я ж говорил. Приходил пару раз к старику Аберфорту в трактир. Там у него кто только ни собирался – и Пожиратели Смерти, те, что рангом пониже и вообще разный народ. Ну я там мимоходом свои дела проворачивал: вещички разные сбагривал по выгодной цене, новости и сплетни узнавал, да мало ли… Иногда там детишки из Хогвартса появлялись, а то и кто из Ордена. От них я держался подальше, мне одного Поттера хватило. Или маскировался. Я ж частенько ведьмой наряжался, еще при Сириусе, когда задания Ордена выполнял. Конечно, в таком виде меня ребята не стеснялись, да и остальные посетители тоже.
Про Снейпа-то много всего говорили. Дети, так те его на все корки ругали, мол, жизни он никакой им не дает. Уж какими они его только словами не честили. Я-то с ними всей душой согласен был, ведь этого типа по Ордену помнил. Они все его единственного больше, чем меня невзлюбили. Мне он тоже всегда не нравился. Сириус, например, был симпатичным, веселым парнем – мы с ним не раз выпивали за компанию. А этот вечно ходил с кислой рожей и на меня смотрел, как на червяка какого-то. Даже за стол со всеми никогда не садился, да все только радовались, что он не портил никому аппетит своей физиономией. Мне это не раз братья Уизли говорили. Тоже мировые ребята – я им много всякой всячины продал для их магазинчика.
А вот Дамблдор, тот Снейпу верил. Говорили, что он его всегда защищает. При мне и Молли с Артуром и Муди покойный и Сириус об этом упоминали. Они всегда удивлялись, почему ж директор так ему доверяет и ни словечка против него не позволяет никому сказать. А особенно та девочка поражалась, как-бишь ее… Тонкс, кажется. Она еще все на Люпина заглядывалась. Вот она однажды и заявила, что ей всегда казалось, будто Дамблдор что-то такое о Снейпе знает, чего другим неизвестно. Я тогда про себя посмеялся: тоже мне, изобрела Летучий порох! Я-то едва ль не сразу понял по тому, как они разговаривали, что тайна у них есть общая. Причем личная, как я понял... Меня сначала любопытство разбирало, да только решил я не вмешиваться в дела выдающихся магов. Не выгодно, для здоровья опасно, да и не моя это забота, что у них там за игры такие. Наше дело маленькое…
Потом, как Сириус помер, я взял из дома на площади Гриммо кое-какое барахло. Оно Сириусу все равно не нужно было, да и я если б только попросил, он бы мне его сам отдал – щедрый он был человек, ничего не скажешь. Правда, на меня сначала тот идиотский портрет наорал, видать, члены Ордена Феникса, когда уходили оттуда, забыли его задернуть. Старуха проснулась при моем появлении и подняла крик, насилу я ее заставил замолчать. А потом меня тот эльф на кухне отловил. Глазищи сверкают, едва с кулаками на меня не бросился. Я посмеялся, а он чего-то там бормотал, про «хозяина Сириуса», который поделом получил, да про блэковское наследие. А потом стал всех членов Ордена бранью поливать. Никого не обошел вниманием. Только, причитал, один человек ему по душе приходился – тот господин, с которым «хозяин Сириус» вечно ругался. Я сначала не понял, о ком он говорит, но потом-то смекнул. То-то мне забавным показалось, что Снейп пришелся по вкусу такой зловредной твари, как этот эльф. Рыбак рыбака… Только дальше-то домовик стал уж совсем несусветную чушь нести – мол, видел он однажды этого человека больше двадцати лет назад вместе с «молодым господином Регулусом». Я решил, что эльф сбрендил малость из-за безделушек этих, да и ушел восвояси. Теперь, как Поттер всем все рассказал да показал, понятно, что он брата Сириуса имел ввиду. Мне Сириус о нем рассказывал во время наших совместных пирушек. Он вроде тоже на Того-Кого-Нельзя-Называть работал…
Я обо всем этом тогда не думал, тем более, что в Азкабан загремел – министерские шавки загребли ни за что. Три месяца почти там просидел. А как вышел, тут и узнал о смерти Дамблдора. Сказать начистоту, я его хоть и боялся, но великим волшебником он был. И то, как его убил этот мерзавец – вероломно, втеревшись в доверие, даже меня возмутило. Я может и не образец морали, но никогда не притворялся лучше, чем есть. Не герой я и не самоубийца – я про то и Муди и Поттеру говорил. От меня и не ждали никакого чертового благородства. А этот гад прикинулся честным, Дамблдору и всему Ордену наплел сказок, а потом, как змея ужалил из-за угла. Так мне это было отвратительно, что я даже в Орден вернулся почти сразу же, когда Муди со мной связался и попросил помочь.
А Конфундус на меня Снейп наложил, видать, искусно. Потому что ни черта я не помню об этом. На последней неделе июля было у меня ощущение, что кто-то за мной следит. Я-то думал, что опять министерские… Специально старался поукромнее места выбирать, прятался, маскировался. Откуда ж мне знать, что он Дезиллюминационные чары использует? Захожу я раз в трактирчик один в Лестершире, притулился за столиком, заказал виски и вдруг поднял голову, а передо мной Снейп собственной персоной. Только я собрался спросить, какого Мерлина он тут забыл, он направил на меня палочку, а дальше один туман… Очухался я за тем же столиком, рядом со мной пустая бутылка с виски и не могу понять, взаправду ли я его видел или спьяну приснилось. А в голове будто лампочка щелкнула – понял я, как можно Поттера из дома его родственников-маглов вытащить, так чтобы и Министерство и Того-Кого-Нельзя-Называть провести. И такой удачной мне эта выдумка показалась, что я сейчас же кинулся к Муди. Он мой хитроумный план одобрил. Хуже стало, когда он настоял, чтоб я в нем сам участвовал. Объяснял я ему, что на меня в бою надежда маленькая, только он не послушал.
Пришли мы к Поттеру в дом и выпили Оборотное зелье. Я просил, чтоб меня в защитники определили, но Муди разве переспоришь! Взлетели мы с ним, а тут Пожиратели Смерти, человек тридцать. Трое погнались за нами и пока Муди от них отбивался, я еще терпел. Но вдруг появился Тот-Кого-Нельзя-Называть и понесся прямо на нас. Тут я струхнул: жизнь за Поттера класть я не собирался. Ну и аппарировал от греха.
Несколько дней я отсиживался в своем убежище, пока деньги не понадобились. Решил опять на Гриммо наведаться, там еще что-то ценное могло заваляться. Благо, поганого эльфа там уже не было, рассказывали мне, что он вроде как в Хогвартсе. Страшилище, которое Муди поставил против убийцы Дамблдора меня сперва напугало. Я б оттуда в момент смылся, да уж больно нужно было что-то ценное раздобыть. Предыдущую-то партию я к тому времени уж давно загнал. Да еще коротышка эта, что амулет отобрала, пригрозила, мол, если еще раз меня в Косом переулке увидит, так я Азкабаном не отделаюсь.
Вот, значит, поднялся я на верхний этаж, смотрю – дверь в сириусову спальню распахнута настежь. Я туда никогда не совался – незачем было. Переступил я порог – там разгром настоящий. Все книги вытряхнуты, чернильница перевернута, фотографии по всему полу разбросаны. Сразу ясно, что искали нечто определенное. Вошел я туда, поднял один листок, подумал, что, может, какие важные бумаги от Ордена остались. Оказалось, какие-то старые письма Сириуса. Я удивился, кому же могло понадобиться в старых письмах рыться? Ну, конечно, разбираться не стал, а просто ушел оттуда. Не мог же я думать, что скоро меня тот проклятый домовик снова туда притащит. Поттер меня сразу стал про тот амулет расспрашивать, а эльф со сковородкой набросился. Где уж тут было о бумагах вспоминать!
Как вырвался я от них, так стал захаживать в «Кабанью голову». Чаще маскироваться приходилось, но зато, как я сказал, много интересного узнавать можно было. Сначала дети из Хогвартса заходили изредка, для того, чтобы с Аберфортом перемолвиться и обсудить новых учителей и Снейпа, который стал директором вместо Дамблдора. Затем посещение Хогсмида ученикам запретили и никто больше не появлялся, по крайней мере, на моей памяти. Зато Кэрроу я в этом баре видел чуть не каждый выходной. Амикус вообще выпить любил. Что один, что в компании. Как-то раз в самом конце января сижу я одетый ведьмой за соседним с ним столиком. Был как раз выходной и он, как всегда, надирался виски в компании с Трэверсом. Сперва они о всякой ерунде болтали, а потом Амикус вдруг возьми да и начни перемывать кости своему начальнику. Говорил, что тот сегодня весь день какой-то странный был. С самого утра испарился куда-то, через час вернулся, однако на завтрак не явился. И вид у него при этом такой был, словно ни студентов, ни учителей вообще не существует. После обеда он ушел в свой кабинет, а когда Алекто пришла к нему с очередной жалобой на Лонгботтома, который пытался пробраться в подземелья, чтобы освободить двух пятикурсников, которых посадили на хлеб и воду за то, что они ночью исписали стены в коридоре возле ее кабинета лозунгами в защиту грязнокровок, он сорвался на нее и чуть не вытолкал из кабинета, после чего запер дверь и велел не беспокоить его до завтрашнего утра. Амикус сказал, что его сестру поразила эта вспышка, ведь до этого он ни разу не позволял себе подобного. Учителя и студенты его кучу раз оскорбляли как только могли, но он даже бровью не повел ни разу. Вообще никто никогда не видел, чтобы он проявлял эмоции – даже во время убийства Дамблдора, при котором присутствовал Амикус, Снейп был настолько хладнокровен, что, якобы, даже оборотень испугался. Трэверс тогда тоже удивился. Сказал, что тоже всегда считал Снейпа абсолютно бесчувственным человеком. И потом добавил, что летом, в Малфой-мэноре, когда Тот-Кого-Нельзя-Называть убил и скормил своей змее какую-то женщину. Признался, что он, Трэверс, мол, до сих пор не может об этом спокойно вспоминать.
– Когда она висела вниз головой над столом, а потом просила Снейпа о пощаде, – говорил Трэверс, – даже мне не по себе стало. Я украдкой взглянул на его лицо… Оно было совершенно безразличным. Нас всех мороз продрал по коже от ее криков, а ему словно все равно было.
Амикус в ответ заявил, что Трэверс, наверное, просто слизняк, вроде младшего Малфоя. А его собутыльник обидевшись заорал, что Амикус сам слизняк и что Снейп, якобы, еще в школе, по словам Малсибера и Люциуса Малфоя славился бесчувственностью. После этого оба опрокинули еще по стакану и у Трэверса, видимо, развязался язык, потому что он рассказал забавную историю. Будто бы он еще слышал о директоре Хогвартса сплетню, что об него в школе сломала зубки сама Грета. У Амикуса глаза на лоб полезли, когда он это услышал.
– Грета Забини? Это что ли та, которую как-то там называли се… си… какой-то тварью, короче.
– Да, сирена, – ответил Трэверс. – О ней все слышали, даже такие, как ты. Кстати, по-моему ее сын сейчас как раз на седьмом курсе учится. Эта красотка еще в школьные годы умела обирать до нитки идиотов, которые поддавались на ее чары. Надо сказать, она всегда была умна. Знала, что ей нужно и ни во что другое не ввязывалась…
– Так а Снейп-то тут причем? – спросил Амикус. (Он уже был порядочно под мухой, а я из любопытства даже свой стакан не стал допивать).
– Грета, – захохотал Трэверс, – однажды поспорила на шестьдесят галеонов с Гойлом-старшим. Вроде как, гостила в его поместье и они тренировались в Непростительных. У Греты Империус не выходил, а Гойл начал над ней стал насмехаться. Она рассердилась, возьми, да и заяви ему, что и без всякого Империуса, с помощью своих женских чар может заставить кого угодно выполнить любое ее желание. Она тогда была на шестом курсе и на нее против воли заглядывались даже предатели крови, гриффиндорцы и грязнокровки. Грета это знала и была уверена, что перед ней не может устоять никто. Это было как наваждение. Многие после него быстро «просыпались», однако такого случая, чтобы Грете не удалось кого-то обольстить, если она того хотела, не было никогда. В общем, Гойл ее поймал на слове и предложил ей пари. Раз она считает себя настолько неотразимой, то пусть докажет это на деле: он выбирает в школе любого парня, выбирает задание и дает Грете неделю. За эту неделю она должна покорить «жертву» и заставить сделать для нее то, что скажет Гойл. Задание, естественно, выбиралось такое, которое было бы в пределах возможностей «жертвы», но в то же время доказывало ее подконтрольность Грете. Если ей это удастся, то Гойл платит ей шестьдесят галеонов, если же нет – то она ему.
– И как ты полагаешь, – спросил после этого Трэверс, – на кого указал Грете Гойл?
Амикус зашелся хохотом, а меня просто распирало узнать, чем это все закончилось. Уж больно забавно та байка звучала. Мне такого и присниться не могло.
– И че дальше? Трэверс хохотал еще дольше Амикуса…
– Ну, Грета, естественно, сначала, думала, что запрсто справится… Сам понимаешь – тогда-то он был всего-навсего шестикурсник. Полукровка, книжный червь, да еще и нищий. Вот она и сочла его легкой добычей. Подошла, попросила разрешения сказать два слова наедине… А через десять минут явилась в гостиную Слизерина и швырнула в Гойла мешочек с галеонами. Прямо в лицо. Ты б видел, какой у него фингал под глазом получился! Да еще пообещала отравить, если он кому-то об этом расскажет…
Тут оба они долго хохотали, а Трэверс еще добавил:
– Гойл промолчал, но Грета была закадычной подругой с Аделаидой Уоррингтон. Та знала про пари и видела, как Грета разукрасила Гойлу физиономию. И она потом рассказывала, что с Гретой в спальне истерика случилась. Мол, она рвала и метала, чуть не кусалась и плевалась ядом в каких-то грязнокровок. Вопила-вопила, да вдруг села на кровати и спокойно сказала, что если уж кто серьезно влюблен, с ним ничего не сделаешь. Аделаида так и не поняла, что она имела в виду…
Амикус с Трэверсом выпили еще по стакану, да хорошенько снова посмеялись над той байкой. Затем Трэверс на стол башкой свалился и захрапел, а этот безмозглый боров поднялся и побрел к выходу. Перегаром от него разило на весь трактир, в такой кондиции только аппарировать. Старик Аберфорт вышел из-за стойки и выпихнул Амикуса за дверь бара. Вернулся он, ругался и желал «чтоб этой скотине хоть досталось как следует за попойку». Я-то тоже не идиот, чтоб там оставаться – скрылся, пока старик меня не приметил. Обратно, в свое убежище. Что там Трэверс плел, я уж забыл наутро. Не до того было. Потом только вспомнил, что аккурат на предпоследний день января пришелся случай. Мне тогда от этого не жарко не холодно было. А как Гарри все стал рассказывать да доказывать, тут я припомнил и число и болтовню тех двух болванов.
Я ж не меньше других удивился! Мало того, что Снейп, оказывается, тоже из этих, из героев, так еще парень о нем так говорил, словно тот ему друг иль родственник. Дамблдор, как всегда, самый умный оказался. Своих же за нос столько времени водил! Здорово он организовал все свои планы за спиной у Ордена Феникса. И, главное, никто ни ухом, ни рылом! Вот уж хитрая бестия, похитрее любого жулика!
Не, я порадовался, когда они Того-Кого-Нельзя-Называть одолели. И за Гарри порадовался – мне нравился этот пацан, даже после того бешеного эльфа с его сковородкой. И погибших было жаль, особенно ребят-студентов. Смерть убийцы Дамблдора всем пришлась по нутру – да эдакого поворота кто ж мог ждать? А как Гарри объяснил, что Снейп всегда на нашей стороне был, так пошло. Чего только не вспоминали и про него и про мать Гарри и про Сириуса с его приятелями. Дескать, кто б мог подумать, что так втрескаться можно и всякое такое... И то: на Снейпа глянешь – ни за что б не догадаться, что он на такое способен. Кто его хоть мало-мальски знал, так и те едва в себя пришли, когда им Гарри им всю историю рассказал. Кое-кто, как я слышал и вовсе отказывался верить, пока своими глазами доказательства не увидал.
Я же, как услышал, сейчас к месту припомнил и разгром у Сириуса в доме и эльфа с его бреднями и тот разговор в «Кабаньей голове». Заодно и проповеди, которые мне Дамблдор читал. Уж говорить длинно и красиво он умел получше всех, кого я встречал. Снейп вот – тот все больше молчал. Никто про него ничего хорошего не думал и доброго слова не сказал, а оно вон как вышло. Странная штука эта самая любовь. Точь- в- точь, как сама магия – никто ее не видел и в руках не держал, а все ж таки она существует и разные чудеса творит. Да еще такое иногда покажет, чего отродясь не бывало. Недаром же те, кто вроде Гарри, Дамблдора и Снейпа, знают столько всего про нее…

Астория Гринграсс

Учитывая мою принадлежность к факультету Слизерин, вся эта история не должна вызывать у меня одобрения. На деле же оказалось, что я вовсе не была в таком шоке, как многие другие. Собственно, реакция гриффиндорцев и в том числе Макгонагалл меня не удивила совсем – ни для кого не секрет, что для большинства из них существует только два цвета: черный и белый. Они не видят дальше своего носа. И уж тем более смешно их запоздалое сожаление, которое теперь совершенно не нужно тому, перед кем они пытаются извиниться.
Я всегда уважала профессора Снейпа, причем не только как декана нашего факультета. В отличие от матери и старшей сестры, ум и профессионализм я ставила выше, чем недостатки внешности и характера. Этому меня научил мой отец. Он говорил, что лучше предпочтет работать с любой сволочью, если это человек понимающий и толковый, чем с милым и обаятельным дилетантом, у которого хорошо подвешен язык. И я была с ним полностью солидарна. Неудивительно, что поступив в Хогвартс, я сразу же выделила профессора Снейпа среди других учителей. Мое почтение к нему было совершенно искренним, в отличие от некоторых других студентов нашего факультета – например, Драко Малфоя. Впрочем, я вынуждена признать, что пристрастна, ведь Драко очень многое пережил и понял за последние два года. Я знаю это точно, поскольку весь его выпускной год в школе, мы находились в близких отношениях, которые продолжаются и сейчас. И если кто-то думает, будто ему было легко и просто, вынуждена заверить, что они ошибаются.
Да, мы оба были слизеринцами и оба чистокровны, но это не означает, будто нам (кроме отморозков вроде Крэбба и Гойла)очень нравилось то, что делали Пожиратели смерти со студентами. И между прочим, в целях объективности, следовало бы вспомнить, что пострадавшие от насилия Кэрроу почти всегда лезли на рожон сами. И у меня лично это не вызывало ни восхищения, ни сочувствия. Сочувствовала я профессору Снейпу, которому приходилось разбираться в подобных ситуациях. Мне очень нравились хитрость и мастерство, с которыми он это делал. Чаще всего, конечно, причиной таких конфликтов бывал Гарри Поттер, которого любили одни и также страстно ненавидели другие. Причем и его почитателей и врагов было так много, что они не могли поверить, что существуют еще и те, кто, подобно мне, совершенно к нему равнодушен.
Самого Поттера я знала очень мало, да и его друзей тоже. Я была младше их на курс и потому почти не сталкивалась с ними. Пару раз я встречала Грейнджер в библиотеке или в кабинете у преподавательницы нумерологии. Иногда у нас попадали общие уроки с младшей Уизли, подружкой Поттера. Героя во плоти я видела лишь на Святочном Балу, куда меня, по просьбе Дафны, пригласил один из ее приятелей с Рэйвенкло. Помня массовую женскую истерию, возникшую из-за него на моем пятом курсе, должна сказать, что на меня он особого впечатления не произвел. Вообще я редко участвовала в межфакультетской войне – мне достаточно было собственных проблем. Когда кто-то из друзей Поттера, считая меня врагом по определению, задевал меня – я отвечала. А остальное время предпочитала политику невмешательства. Для здоровья полезнее. Что думают обо мне какие-то «знаменитости», нищие и маглорожденные меня не волновало.
На четвертом курсе я входила в «Инспекционную дружину», хотя не питала никакой симпатии к Долорес Амбридж. Эта женщина была глупа, агрессивна и ограниченна, но она явно благоволила к нашему факультету. Для Драко ее владычество было еще одним способом «достать» Поттера и его команду. Методы ее преподавания не сильно трогали слизеринцев – почти каждый из нас не сомневался: всему, что нужно знать по Защите от Темных Искусств, нас научат родители. К профессору Снейпу Амбридж относилась вполне лояльно, несмотря на безграничное доверие к нему Дамблдора. Это доверие, кстати, было у нас предметом самых разнообразных толков. И по странному совпадению, именно в тот год произошел первый случай, давший мне пищу для размышлений.
Я имею ввиду как раз тот матч по квиддичу между Гриффиндором и Слизерином, после которого Поттера и одного из рыжих близнецов Уизли выгнали из команды, чему несказанно радовались все наши игроки. Я была в числе болельщиков на трибуне, вместе с остальными учениками нашего факультета. Паркинсон дирижировала хором, исполнявшим песенку, которую накануне в гостиной сочинил Драко при помощи Нота и Забини. В плане содержания песенка оставляла желать лучшего, но задачу свою выполняла. Младший из братьев Уизли – вратарь Гриффиндора оказался абсолютно деморализован. Мне было ничуть его не жаль – если он так плохо владеет собой, что какая-то песенка способна его вывести, то для спорта не годится. Сыграл он, конечно, хуже некуда. Гриффиндорцы выиграли матч благодаря Поттеру. Взбешенный до крайности Драко, едва спустившись на землю, принялся издеваться над членами гриффиндорской команды. Я, конечно, понимала его обиду и разочарование, но все же не одобряла подобного поведения. Иногда с оскорблениями легко перехватить через край. А вот Пэнси Паркинсон явно так не считала. Она следила за перепалкой с живейшим интересом. Это еще больше раззадорило Малфоя, ведь Пэнси тоже была неравнодушна к нему. Они даже вместе ходили на Святочный Бал. Я не любила Паркинсон и не считала, что ее отношения с Драко продлятся долго. Настолько расчетливая, истеричная, туповатая и лишенная воображения девица не могла удержать рядом такого, как он. Я тогда уже была влюблена в этого высокомерного парня, но, как полагается девушке, не демонстрировала своих чувств, дожидаясь, пока он сам ко мне подойдет. В том, что рано или поздно это случится я ничуть не сомневалась. Но в тот момент я ужасно ревновала, ненавидя Паркинсон, которая заливалась хохотом в двух шагах от меня.
Пока Драко смеялся над Уизли, Поттер и Джонсон изо всех сил сдерживали рыжих близнецов. Но пренебрежительно отозвавшись о матери Поттера, Драко перехватил через край. Никто не успел опомниться, как те двое уже налетели на него с кулаками…Они лупили его минуты три, прежде чем оторопевшая мадам Хуч не отбросила Поттера Импедиментой. Все зрители находились в совершенном шоке, даже преподаватели. Такая дикость на глазах у всей школы!
Болельщики кричали что-то, Драко стонал на земле, Крэбб и Гойл стояли возле него, Уизли и Поттера увела с собой разъяренная Макгонагалл, Амбридж злорадно кряхтела и потирала руки, оставшиеся на поле члены команд громко ругали друг друга… Я вместе с Паркинсон и другими нашими ребятами подошла ближе, потому что меня все же взволновало состояние младшего Малфоя. С ним вроде было все в порядке, он пытался подняться, опираясь на Крэбба и Гойла. Тут краем глаза я увидела, как рядом с Себастьяном Монтегю, на которого все еще орала Джонсон, возникла фигура профессора Снейпа. Как всегда спокойно он велел обоим замолчать. Монтегю послушался, а Джонсон в праведном гневе повернулась к нашему декану и стала горячо доказывать ему, что Поттер не мог поступить иначе. Профессор жестом остановил ее и спросил с сарказмом, что же такого ужасного сказал Драко, что Уизли с Поттером набросились на него вдвоем… Стоявший рядом с Джонсон Джордж Уизли, все еще удерживаемый Спиннет и Белл, начал пересказывать грубости в адрес его родителей. Я склонилась над Драко и слышала лишь часть его слов…
– А потом он сказал гадость о матери Гарри, профессор, он сказал…
– ЧТО??? — этот вскрик разнесся по всему стадиону, так что даже те, кто находился уже на полпути к замку, обернулись. Я и Пэнси подняли головы и уставились на профессора Снейпа и застыли от ужаса. Такого страшного лица я никогда у него не видела. Он шагнул к Драко и несколько секунд мне казалось, что декан сейчас ударит его или выхватит палочку и заколдует на месте, как тот сумасшедший самозванец год назад. Но профессор Снейп быстро овладел собой и равнодушным тоном приказал Крэббу с Гойлом помочь Драко дойти до Больничного Крыла. Себастьян, воспользовавшись этим, подошел к декану и заявил:
– Сэр, мне кажется, вы должны пожаловаться на Поттера директору! Он же мог серьезно покалечить Драко!
– Да ты… Как ты смеешь, подлая дрянь! – тут же влезла Джонсон. Твой Малфой сам спровоцировал их! Значит, ему все можно, да? Ему можно говорить такое… такое… – она почти была готова разрыдаться.
– Довольно, мисс, Джонсон. – профессор Снейп даже не повернул к ней головы.
– Думаю, мистер Монтегю, – обратился он к Себастьяну, что профессор Макгонагалл и профессор Амбридж разберутся с возмутительным поведением Поттера без нашей с вами помощи. А кроме того, я надеюсь, впредь, мистер Малфой научится видеть грань, что будет ему, безусловно, полезно.
С этими словами он развернулся и быстрым шагом направился к замку. А мы все молча последовали за ним. Придя в гостиную, я села в кресло и задумалась. Да, Драко был очень груб, но что именно в его словах могло вызвать такую реакцию нашего декана. Семью Уизли он оскорблял и раньше, причем не один раз, как мне рассказывали. Некрасиво с его стороны, но что здесь странного? Неужели только упоминание о матери Поттера так задело профессора Снейпа? Почему? Быть может их что-то связывает? Моя голова раскалывалась от этих вопросов и я даже не разделяла общего ликования по поводу исключения Поттера и Уизли из гриффиндорской сборной. Впервые в жизни мне захотелось нарушить свое же твердое правило: никогда не интересоваться тем, что меня не касается. К сожалению в том году такой возможности мне не представилось. События посыпались одно за другим. Разоблачение созданной Поттером нелегальной организации, побег директора Дамблдора, воцарение Долорес Амбридж, потом «прощание Уизли», о котором говорила вся школа. Инспекционную дружину бкувально затравили. У Гойла от чьего-то проклятья началась мерзкая сыпь, Пэнси наградили рожками… Я предпочла не попадаться лишний раз кому-то на глаза и почти все время проводила в нашей гостиной.
Когда после отчаянной нелепой выходки Поттера и его друзей было официально объявлено, что Темный Лорд действительно вернулся, я поняла, что все серьезно и проблемы будут не только у маглорожденных. Даже возвращение Дамблдора не вселяло уверенности. Все лето я думала о том, что теперь будет со всеми нами и какая жизнь нас ожидает, если сторонники Темного Лорда все же захватят власть. Я сомневалась, что это будет так замечательно, как уверяли те, кто служил ему. Отец разделял мои сомнения. Дафна и мама просто растерялись и даже подумывали о том, чтобы уехать на время, хотя нам ничего не грозило. Но отец решил, что мы должны остаться в Британии.
Новый год в Хогвартсе принес лишь новые тревоги. Я с самого начала заметила раненую руку Дамблдора, но разве могла понять, что это значит? О профессоре Снейпе я тоже забыла – куда больше беспокоил Драко. Он явно что-то скрывал. Теперь он не задирал гриффиндорцев, постоянно отсутствовал в гостиной и не подпускал к себе никого. Сердце подсказывало мне, что у него серьезные проблемы, но я не расспрашивала, зная, что он все равно ничего не скажет. Временами, когда мы с ним оставались наедине, он бросал на меня такие взгляды, словно хотел мне открыться. Я старалась ободрить его глазами, но безуспешно…
Жуткие происшествия с Белл и Уизли усилили мое беспокойство в десятки раз. Я знала, что Поттер подозревал во всем этом Драко но ничего доказать не смог. Когда позже подтвердилась его виновность, я все равно не смогла осудить парня. Если бы кто-то угрожал убить моих родных, я пошла бы и не на такое…
Частые ссоры Драко с профессором Снейпом и напряженное состояние последнего тоже не укрылось от моего внимания. Все знали о его роли шпиона. Дамблдор был убежден, что профессор Снейп на его стороне, а Поттер кричал на всех углах, что наш декан на самом деле работает на лорда Волдеморта. Об их вражде знала вся школа, профессор невзлюбил Поттера с первого урока, а тот отвечал ему взаимностью. Что до меня, то я любила зелья – это был мой второй любимый предмет после нумерологии. И новый преподаватель Гораций Слагхорн тоже мне нравился, несмотря на привычку слишком много говорить о своих бывших учениках-знаменитостях. Особенно он благоволил к Джиневре Уизли, хотя знания ее были довольно посредственными. Он часто говорил, что она похожа на Лили Эванс – такая же жизнерадостная и яркая. Насколько я поняла, эта Лили Эванс и являлась матерью Гарри Поттера. Теперь я знала ее имя.
У меня, как и у Уизли этот год был годом сдачи С.О.В. Поэтому и я и она к весне практически переселились в библиотеку. С какого-то момента я стала все чаще замечать там гриффиндорскую троицу. Нет, я не подслушивала, но изредка до меня долетали их разговоры. Речь шла о каком-то «Принце-полукровке». Нередко приходила одна Грейнджер и рылась в старых документах и подшивках «Пророка». В другое время я бы заинтересовалась ее поведением, но перед экзаменами мне было некогда играть в детектива.
Смерть Дамблдора и нападение на Хогвартс Пожирателей Смерти привели к отсрочке экзаменов. Их принимали на неделю позже, после похорон директора. Как я сказала, я не осуждала Драко. И я не хотела осуждать профессора Снейпа. Ведь все же он спасал Драко жизнь – Темный Лорд убил бы его, если б не было исполнено его задание. С другой же стороны, я понимала, чем был директор для наших противников и признавала, что у них есть все основания ненавидеть и проклинать профессора Снейпа. И все же неприятно было слышать, как они называли его убийцей и клялись отомстить.
Экзамены я сдала более или менее прилично. Все каникулы только и думала, что о Драко, о том, каково ему сейчас. Я хотела поскорее вернуться в Хогвартс, чтобы встретить его там и хоть как-то поддержать, утешить… Попутно я спросила у родителей о том, что может означать «Принц-полукровка». Отец объяснил, что Принцы были столетие назад весьма богатым и могущественным чистокровным родом, но позже в значительной мере утратили влияние. А вскоре род прервался, поскольку последний его представитель имел только одну-единственную дочь, которая к тому же вышла замуж против воли родителей. Естественно, они отреклись от нее. Но зачем Грейнджер пыталась выяснить что-то об этой женщине, осталось вопросом.
Назначение профессора Снейпа директором Хогвартса, в принципе, было ожидаемым решением. Новая власть взялась за маглорожденных всерьез. В итоге им запретили учиться в школе. Часть из них скрылась, а часть «ушла в подполье» с явным намерением продолжать сопротивляться. Ни мне, ни Драко, впрочем, до этого не было особого дела. В Хогвартс мы ехали вместе, в одном купе. По его виду было понятно, что он вовсе не так уж счастлив победой Темного Лорда. Да и где было радоваться: дом его перестал быть домом, над ним самим и родителями нависала угроза смерти. И все же, как он признавался, в присутствии нашего декана – вернее, теперь уже директора – он чувствовал себя немного уверенней. Выдержка и хладнокровие профессора Снейпа всегда восхищали его. Я как могла успокаивала Драко, хотя знала, что год этот в школе будет непростым и для нас.
Мое предсказание сбылось: мы оказались в атмосфере ненависти и вражды со стороны остальных трех факультетов и преподавателей. В каждом из нас видели врага по умолчанию. Не мы стояли над всеми, как хвалилась Паркинсон, а все стояли против нас. Директора, новых учителей и слизеринцев. Кэрроу были просто тупыми садистами, которые упивались жаждой власти, пока им это разрешали и плевать они хотели, что про них думают. А профессору Снейпу проклятий и пожеланий смерти доставалось за троих.
Гриффиндорцы снова собрали ту тайную группу, которую основал Поттер два года назад. Сам он, как и Уизли с Грейнджер где-то пропадал. «Боролся за всех», как уверяла его подружка Уизли. Она, Лонгботтом и Лавгуд подняли сопротивление… Гриффиндорцы лезли на рожон и буквально напрашивались на наказания Кэрроу. Чего стоила одна попытка кражи этого дурацкого меча из кабинета профессора Снейпа. Можно подумать, их положение как-то улучшилось! Доморощенных партизан следовало бы проучить как следует, но их только отправили в Запретный Лес в компанию глупца-лесничего.
Такое решение профессора Снейпа так меня удивило, что я вспомнила о том случае на матче и о странных беседах гриффиндорской троицы. Я сделала именно то, что хотела, но не успела сделать Грейнджер – просмотрела список старых обладателей награды за зельеварение. И там я обнаружила два имени: Северуса Снейпа и Лили Эванс. Награды они получили на четвертом курсе Хогвартса за свой общий проект, который был даже описан в каком-то научном журнале. Но исследования так и не были доведены до конца.
Не надо было быть семи пядей во лбу, чтоб сложить два и два. Профессора Снейпа когда-то связывали с матерью Поттера довольно близкие отношения. И, видимо, он по меньшей мере помнил об этом сейчас, через много лет…
Правда, как и другие, я не догадывалась, кто подстроил все те таинственные случаи. Происшествие с Амикусом не вызвало сочувствия даже у слизеринцев – он был последней скотиной, хоть и держался с нами почтительно и даже подобострастно. Чудесное спасение старосты Рэйвенкло я тоже, в общем и целом, одобряла – не хотелось, чтобы он умер от проклятия наших парней. А Теодор Нотт параллельно своей сваре с Финниганом успел так достать меня своими приставаниями и ухаживаниями, что я была просто счастлива, когда узнала, что он останется в больнице Святого Мунго дольше, чем планировалось.
Весной гриффиндорцы стали получать какие-то новости о Потере. И хотя половина этого факультета куда-то исчезла, новости распространялись с головокружительной быстротой. Бут из Рэйвенкло в очередной раз нарвался на побои Амикуса, подняв за обедом крик об ограблении Гринготтса. Все ждали чего-то…
Ночью нас подняли из постелей и объявили эвакуацию. Объяснили, что Поттер с друзьями в школе и что на Хогвартс собирается напасть армия Темного Лорда. В Большом Зале обнаружились не только Гарри Поттер с Грейнджер и Уизли. Там еще были все учителя, кроме Кэрроу, авроры, выпускники, уже окончившие школу и почти вся поттеровская группировка. Всех усадили за стол и встрепанная, но спокойная Макгонагалл разъяснила правила эвакуации. Нам предстояло пройти через Выручай-комнату в бар «Кабанья голова» и оттуда аппарировать. Макмиллан с Хаффлпаффа попросил разрешения остаться и драться. Гриффиндорцы, в своем репертуаре, поддержали его. За столом Рэйвенкло кто-то высказал беспокойство о багаже – в такой-то момент! И тут уже не выдержала я: громко осведомилась о причине отсутствия профессора Снейпа. Зря я это сделала. Вульгарное выражение «сделал ноги» в устах всегда приличной и сдержанной Макгонагалл сильно покоробило. Еще больше коробил смех за тремя столами. И тут раздался голос Темного Лорда, потребовавший выдачи Поттера. Пэнси Паркинсон вскочила и заорала, что Поттер здесь, прежде, чем я успела ее остановить. Три других факультета повернулись к нам вытащив волшебные палочки… Думаю, что не я одна в ту минуту перепугалась до полусмерти. Паркинсон заслужила хороший урок за свою глупость, но мы-то почему должны были отвечать за нее?
Положение спасла Макгонагалл. Она в деликатной форме велела нам убираться. По дороге к Выручай-Комнате я не заметила, как Драко отпустил мою руку. Потом я не раз выговаривала ему за возвращение обратно. Если бы не Поттер, он мог сгореть заживо! Но, оказавшись в «Кабаньей голове» мне и Дафне не оставалось ничего, кроме как аппарировать домой. Родители горячо обняли нас и заперлись в доме. Оставалось только ждать…
Весть о победе Поттера дошла до нас по радио. Поскольку я ужасно волновалась за Драко, мы решили тут же вернуться в Хогвартс, где я и попала на «выступление» Поттера, который подробно рассказывал всем ту самую историю. Смерть профессора Снейпа огорчила меня, а рассказ Гарри Поттера поразил, хотя, повторюсь, и не так сильно, как мог бы. Даже то, что я знала не рождало во мне мысли о возможности такого героизма, такой верности, столь сильной и бескорыстной любви. Я не сердилась на профессора Снейпа, хоть он и работал против той стороны, которую я должна была бы считать своей. Ради любимого человека можно сделать еще не то – в любви нет ни друзей, ни врагов. Существует любовь, которой бессмысленно противодействовать и осуждать – она может только служить примером.

Люциус Малфой.

Я считал его моим другом. Собственно, сейчас, утверждая это, я задаю себе вопрос: а считал ли он другом меня? Не знаю. На это трудно ответить. Я уважал его, хотя к моему уважению примешивалась зависть. Не могло не задевать, что мой протеже превосходит меня во многом. Он не был мне ровней ни по каким параметрам: я – представитель древнего чисткровного рода, владелец большого состояния и самых красивых поместий во всей Англии. И он – нищий полукровка, чье достояние исчерпывалось волшебной палочкой и какой-то лачугой в магловских трущобах. Однако же, его ценил наш повелитель, а многие из наших, хоть и ненавидели его, но откровенно побаивались. Именно это умение поставить себя и привлекло впервые мое внимание к Северусу Снейпу.
Почему из всей толпы первокурсников, поступавших в Хогвартс в тот год, я выделил этого мальчика? Прежде всего, на него обратил мое внимание Урхарт – четверокурсник. Он был в какой-то мере моим заместителем, подразумевалось, что когда я окончу школу, он станет старостой Слизерина. Так вот он и рассказал мне о том, как в его купе, где он сидел со своей младшей сестрой, рэйвенкловкой Кристиной и ее друзьями, зашли двое первокурсников. Этот мальчик и рыжая девчонка, у которой на лице было огромными буквами выведено «гриффиндорка». Причем оба выглядели так, словно до этого с ними произошло нечто неприятное. Они сели у окна и девочка стала выговаривать мальчику за то, что он «не должен был связываться с этими противными мальчишками». И вообще, какая разница, на какой факультет они попадут. Да, она знает, что он давно мечтает о Слизерине, что там была его мама. Но разве это так уж важно?
По словам Урхарта, мальчишка промолчал, вытащил из сумки потрепанную книгу, как понял Урхарт – учебник по Защите за третий курс и погрузился в чтение. Временами он поднимал глаза на свою рыжую подружку, которая отрешенно глядела в окно. Когда поезд остановился и Урхарт с Кристиной и другими старшекурсниками вышел на платформу, он видел, как девочка схватила друга за руку и потянула его на громкий голос Хагрида – хранителя ключей.
Признаюсь, я был заинтересован. Когда в шеренге новичков мне указали на эту пару, я всмотрелся в мальчика пристальнее… Мой отец научил меня распознавать нужных людей с первого же взгляда. Он всегда говорил: «Ищи настоящую гордость! Если она есть – ее не спрячешь под бедной одеждой и непрезентабельной внешностью». За годы учебы в Хогвартсе я не раз имел случай убедиться в правоте этого тезиса.
У Северуса эта гордость была. Когда он подошел к нашему столу, я дружески приветствовал его и посадил рядом с собой, тем самым обозначив, что этот первокурсник находится под моим покровительством. Некоторые смотрели на меня с недовольством, но я был уверен, что сделал верную ставку.
После первого же месяца занятий, стало ясно, что я не ошибся в Северусе. Его познания поражали даже меня. Чтобы полукровка разбирался в Темной магии едва ли не лучше чистокровных старшекурсников – такое казалось почти невероятным. Вскоре мне передали, что и наш декан заметил его дарования в зельеварении, хотя предложение протекции было отвергнуто сразу и резко. Мне подобное поведение казалось опрометчивым и чересчур самонадеянным, но в дальнейшем выяснилось, что с независимым характером Северуса бороться бесполезно. Он принадлежал к числу людей, желающих всем быть обязанными исключительно самим себе.Близости ни с кем из слизеринцев у него не получилось. Нет, он общался с Малсибером и Эйвери и даже достаточно часто и много, но все равно предпочитал одиночество. Нелюдимость и мрачность отталкивала от него тех, кто мог бы быть ему полезен. Я часто выговаривал ему за это, а также за совершенно неподходящие связи.
Лили Эванс – грязнокровка с Гриффиндора явно не могла считаться приемлемым обществом для слизеринца. Однако Северус не прекращал общаться с ней. Девчонка эта влекла его, как магнит. Я тратил свои увещания впустую. Он не желал порывать с ней, несмотря ни на какие убеждения и доводы.
Я подозревал в их отношениях нечто большее, чем дружба. То есть, она-то, наивная до идиотизма, как все гриффиндорцы, именно так все и воспринимала. А вот у меня было впечатление, что Северус ею серьезно увлечен. Точно также думала Цисси – уже тогда моя невеста. Нужно сказать, я слегка посмеивался над серьезностью, с которой она об этом говорила. Я никогда не верил в так называемую «любовь».
Цисси всю жизнь являлась самым близким и преданным мне человеком, я знал, что могу положиться на нее во всем, что найду в ней поддержку и понимание в любой ситуации. Но к любви это, как я был в то время убежден, не имело никакого отношения. Цисси была красива, умна, чистокровна, прекрасно воспитана, мне нравилось ее общество, нравилось с ней разговаривать. И она испытывала по отношению ко мне те же самые чувства. Наши семьи справедливо находили, что мы составим идеальную пару, прекрасно подходящую друг другу. Родители, со свойственной им предусмотрительностью, сумели понять, что мы будем самыми лучшими спутниками жизни друг для друга. Все было строго в традициях древних чистокровных семей. Ни я, ни Цисси не питали никаких романтических иллюзий. Любовь – сказка для дураков, вроде Дамблдора и его обожаемых гриффиндорцев. В новом порядке, который, как мы верили, скоро установит Темный Лорд и его сторонники, этим выскочкам наконец укажут их законное место.
Естественно, я сразу же подразумевал, что Северус может стать предметом внимания самого Темного Лорда. И спешил преподнести ему такой талант раньше, чем это сделает кто-либо еще. Сейчас я могу откровенно сказать, что служил Темному Лорду, не только из-за того, что его искони поддерживала вся моя семья, но и потому, что искал своей выгоды. Идеи господства чистокровных были почти священны для нашего рода, но не меньше значения имело то, что Темный Лорд мог дать мне и моей семье еще больше власти и влияния. Тем больше я сейчас жалею, что не смог тогда предвидеть его окончательный крах.
Но честолюбивые желания Северуса Снейпа явно не ограничивались только богатством и властью. Его жажда знаний, склонность к экспериментам, так свойственная и самому Темному Лорду, его научные изыскания – все это тоже могло в умелых руках сделаться сильным инструментом воздействия. Потому я и не понимал, отчего Северус так держится за эту грязнокровку и вопреки всем уговорам, не желает расставаться с ней. Мысль о его влюбленности даже не приходила мне в голову. Я считал его увлечение детской блажью, которая пройдет с возрастом.
Когда я закончил Хогвартс, между мной и Северусом не прекращалась постоянная переписка. К тому же, как мне писала Цисси – у нее установились с ним отношения, которые можно было бы назвать более доверительными, чем с остальными студентами нашего факультета. Из года в год его способности приносили все более блестящие результаты. Уже к моменту выпуска Цисси он входил в число самых одаренных студентов во всей школе. Идеи Темного Лорда, несомненно, нравились ему, он нашел их здравыми и правильными для себя. Огорчало только то, что он все еще продолжал общаться с этой Эванс. Спору нет – она была красива, так красива, что от легкого романа с ней не отказался бы даже я, не будь она грязнокровкой. Но Северус, как мне казалось, должен был понимать, что между ними не может быть ничего. Поэтому, узнав, из надежных источников, что они на пятом курсе перестали общаться – я был обрадован и решил, что теперь Северус уж точно будет на нашей стороне.
Период между пятым и шестым курсами был для него тяжелым. Вдобавок к ссоре с Лили Эванс, летом того же года умерла его мать – последняя представительница древнего и некогда влиятельного рода Принцев. Как я выяснил уже постфактум, после ее смерти Северус остался практически без средств к существованию. Поэтому я не удивился, когда на обычное приглашение приехать на каникулы в мой замок, он ответил отказом. Я мог бы помочь ему материально, но знал, что он не только не будет благодарен мне за это, но сочтет себя оскорбленным предложением помощи. По правде сказать, эта его щепетильность меня удивляла. С помощью денег я мог открыть практически любую дверь, сговориться с кем угодно, пожертвования на благотворительность позволяли мне обзаводиться полезными связями, подчинять своей воле нужных мне людей. И все они – от министра, до владельца какой-нибудь жалкой лавки, с готовностью принимали мои деньги. А тот, кого я называл своим близким другом, неизменно отказывался от любых предложений финансовой поддержки. Исходя из этого, я счел благоразумным оставить Северуса на время в покое. У меня довольно было и своих забот. Будущим летом должна была состояться наша с Цисси свадьба, и Темный Лорд любезно позволил мне заняться ее подготовкой. В конце-концов, нам некуда было торопиться. Положение складывалось в нашу пользу. Я решил, что представлю Северуса повелителю сразу, как только он окончит школу. Он уже заинтересовался талантливым юношей по моим рассказам.
По результатам Ж.А.Б.А. Северус превзошел даже меня. Представив его сразу после выпуска повелителю, я заметил, что Темный Лорд не просто благосклонно отнесся к Снейпу, но явно с первых же дней выделил его среди других своих слуг. В большой степени этому способствовали его блестящие дарования. Демонстрация навыков в Темных Искусствах, включая несколько оригинальных заклинаний его собственного изобретения – в частности то, которое мы использовали на Чемпионате по квиддичу, репутация одного из лучших мастеров зельеварения во всей Британии, что для восемнадцатилетнего парня было просто невероятно, уровень владения легилименцией и окклюменцией, уступающий разве что самому Темному Лорду – это впечатляло. Неудивительно, что Темный Лорд поручил шпионаж за Дамблдором именно ему.
За все время нашей совместной деятельности, имя той гриффиндорки ни разу не проскользнуло в наших с Северусом разговорах. В «Пророке» писали что-то о том, что она вышла замуж за Джеймса Поттера – отвратительного выскочку из семьи предателей крови. Мне не было до нее никакого дела, и я пребывал в твердом убеждении, что и Северус давно забыл о ее существовании. В самом деле, не мог же я предположить, что он все еще помнит, а уж тем более любит ее. Я и заинтересовался-то ею снова лишь потому, что после того, как Северус рассказал о пророчестве, Темный Лорд поручил мне выяснить, кто может подходить под данное там описание…
Узнав о выборе, сделанном Темным Лордом, Северус словно сошел с ума. В дальнейшем я узнал о разговоре между ними, о том, что Северус просил повелителя не убивать эту девчонку, ведь ему нужен был только ее сын. Даже тогда я, подобно повелителю, не усмотрел в этой просьбе ничего, кроме желания развлечься с красивой игрушкой. Такое желание я вполне понимал. Несмотря на то, что у меня и Цисси была прекрасная семья и только что родился наследник, я время от времени позволял себе легкие интрижки на стороне. С моей точки зрения, это ровно ничего не значило. У меня и в мыслях не было разрушать мой брак, который значил куда больше, чем все женщины, бывавшие в моей постели. Я абсолютно не воспринимал такие пустяки, как нарушение верности. Потому до сих пор у меня не укладывается в голове какая-то часть мотивов Северуса. Если бы он хранил верность пусть даже самой лучшей и чистокровной из женщин, хотя бы она была его женой – это уже было бы достаточно фантастично. Но хранить верность той, которая отвергла его, не ставила в грош, предпочла ему другого, которая «истерзала его сердце», как выражалась Цисси, которая, будучи его врагом, наверняка презирала его и ненавидела его – есть нечто совершенно непостижимое для моего рассудка.
С исчезновением Темного Лорда, мы оба удачно выбрались из трудного положения. И меня и Северуса официально оправдали, объявив о нашей непричастности к деятельности Темного Лорда. Я знал, что за Северуса заступился Дамблдор и мог только позавидовать его хитрости и изворотливости. Большая часть сторонников Темного Лорда тоже были оправданы, лишь одержимые фанатики, вроде моей свояченицы попали в тюрьму, да еще те, кого сдал предатель Каркаров.
Следующие десять лет мы с Северусом виделись раз от раза. Он работал в Хогвартсе, я занимался своими делами. Пожалуй, именно наличие в Хогвартсе Северуса побудило меня поддаться на уговоры Цисси и не отсылать Драко за границу. Я знал, как нежно моя жена любит нашего сына и, хотя, находил, что она порой уж слишком его балует, не мешал ей. Я надеялся, что в Хогвартсе, влияние Северуса, человека строго и сдержанного, нивелирует недостатки в его воспитании. А в том, что мой сын попадет в Слизерин у меня не было никаких сомнений.
В Хогвартс Драко пошел одновременно с Гарри Поттером – Мальчиком-Который-Выжил. Сначала я советовал сыну подружиться с героем, но между ними вместо дружбы возникла сильная вражда. Мальчишка был гриффиндорцем до мозга костей, как и его покойные родители. Приезжая домой на каникулы, Драко не раз рассказывал мне, что и Северус терпеть его не может. Я не удивлялся – мне было хорошо известно о вражде, существовавшей в школьные годы между Северусом и отцом мальчишки, а также его крестным – Сириусом Блэком, кузеном моей жены. Естественно, зная о том, как Северус относится к мальчишке, никто бы не заподозрил, что Снейп может действовать в его пользу…
Возвращение Темного Лорда я предвидел. Метка проявлялась в течение целого года. Я думал, что повелитель мертв, но коль скоро он оказался жив, то мне ничего не оставалось делать, как при вызове сразу аппарировать на то кладбище и засвидетельствовать ему свою преданность. Тогда меня не волновало присутствие связанного Поттера, никто из нас не думал, что мальчишке удастся остаться в живых. Отсутствие среди Пожирателей Смерти Северуса не взволновало меня. Во-первых, меня слишком беспокоила собственная безопасность, чтобы думать об участи старого друга, а во-вторых, я был уверен, что Северус сможет выкрутиться в любом случае.
И я не ошибся: он появился два часа спустя и как ни в чем ни бывало, поклонился повелителю. Каялся, что поверил в его гибель, поклялся, что всегда оставался верен ему, объяснил, что пользуется безграничным доверием Дамблдора и сообщил весьма ценные сведения о нем и о Поттере. В итоге наш господин не только выслушал и принял его объяснения, но и приказал ему вернуться в Хогвартс, чтобы продолжать свою работу. Предварительно он рассказал о случившемся на кладбище и защите матери Поттера, которую ему удалось наконец преодолеть. Северус слушал с совершенно бесстрастным видом. Упомянув имя Лили Поттер, Темный Лорд напомнил, что Северус когда-то просил пощадить эту грязнокровку. Снейп не отрицал этого. Повелитель выразил сожаление, что не сдержал данного слова и потом сказал, что ведь есть же и другие, чистокровные женщины, которые куда больше достойны Северуса. На что тот ограничился фразой: «Вы совершенно правы, милорд». И я и повелитель, услышав это решили, что вопрос исчерпан. Как же мы оба ошибались…
Первым планом повелителя после возвращения, стало – добыть пророчество. Он не сомневался, что знание поможет ему уничтожить Поттера. Однако все наши усилия оставались бесплодными. Освобождение из Азкабана моей свояченицы с ее сообщниками тоже не продвинуло нас вперед. Северус, как член Ордена Феникса продолжал поставлять нам информацию из лагеря Дамблдора, но этого было мало. В конце концов, с помощью домового эльфа, явившегося к моей жене под Рождество, а также усилий Северуса по срыву занятий окклюменцией, нам удалось заманить Поттера в Министерство.
Драка с подростками, которых мальчишка притащил за собой, безусловно, окончилась бы в нашу пользу, если б не внезапное появление половины Ордена Феникса, а потом и Дамблдора. С ним тягаться мы не могли – в одно мгновение он поймал и связал нас всех. Вывернуться удалось одной Белле, которая, как я потом узнал, прикончила Сириуса Блэка.
Про заключение в Азкабане я не хочу вспоминать. Впервые я тревожился не за себя, а за Цисси и Драко. Азкабан был надежным убежищем от гнева повелителя, но я боялся, что Темный Лорд захочет отыграться на моей семье. Единственная моя надежда состояла в том, что Северус, который теперь пользовался доверием и расположением Темного Лорда более, чем кто бы то ни было, вспомнит о нашей дружбе, если что-то случится. Цисси всегда уважала Северуса и ничего странного, что оставшись без моей защиты, она бросилась за помощью именно к нему. Невыполнимое задание было дано Драко именно в расчете на провал и если б не Северус, который убил Дамблдора – мой сын был бы мертв, да и моя жена, вероятно, тоже.
Выйдя из Азкабана, я наедине поблагодарил старого друга. Я прекрасно сознавал, что в неоплатном долгу перед ним. Именно тогда я впервые ощутил то, о чем говорили Дамблдор, Поттер и им подобные. Посмотрев на свою жену и своего сына, таких же затравленных и сломленных, как я – я внезапно осознал, что эти два человека значат для меня куда больше, чем власть, богатство и честь рода. Без них все это потеряет для меня всякую ценность. С этого момента я стремился реабилитироваться в глазах Темного Лорда лишь для того, чтобы спасти их. Ради этого я готов был отдать не только волшебную палочку, но и все свое состояние и даже жизнь.
Самый лучший шанс представился на пасхальных каникулах, когда егеря притащили Поттера с друзьями к нам в поместье. Признаться, я тоже удивился, увидев у них меч Гриффиндора, ведь Северус отправил его на хранение в Гринготтс, после того, как в Хогвартсе трое детей попытались утащить древний артефакт из кабинета ненавистного директора. Все испортила Белла со своей кровожадностью, лживый гоблин и наш же собственный бывший эльф. Поттер с друзьями и копией меча ускользнули. Драко и Белла остались без волшебных палочек (Цисси потом отдала сыну свою), Петтигрю был убит. Впрочем, о нем не пожалел никто. А вот нам пришлось плохо. После того, как гоблины сообщили об ограблении сейфа Лестрейнджей, я вообще чудом избежал смерти. Еще хорошо, что рядом не было ни Драко, ни Цисси. В тот же вечер все силы Темного Лорда расположились на границах Хогвартса. Мы знали, что будет битва. Цисси трепетала за сына, я же пытался ее подбодрить. Темный Лорд устроил временную базу в Визжащей Хижине. Я находился возле него в тщетных попытках разгадать его замыслы. Вскоре стало ясно, что в школе восстание. Основную массу детей эвакуировали, Северусу едва удалось спастись от своих же коллег. Требование о выдаче Поттера осталось без ответа. В полночь битва началась…
Пока она шла, Темный Лорд сидел в Хижине, думая о чем-то. Я же мог думать лишь о том, что мой сын остался в замке. В отчаянии, я предлагал повелителю остановить битву, чтобы найти мальчишку Поттера, но мой обман был разгадан в мгновение ока. Вскоре, приняв какое-то решение, повелитель послал меня за Снейпом. У меня было предчувствие, что ничем хорошим для Северуса это не обернется, и все же я отправился на поиски друга, надеясь, что потом смогу вместе с Цисси попасть в школу и отыскать сына.
Северуса я нашел на одном из флангов. Он пытался пробиться к замку, сражаясь с несколькими противниками сразу, однако никого из них пока не убил и даже не ранил. Когда взяв за руку, я отвел его в относительно безопасное место и сообщил о приказе повелителя, Северус как-то странно улыбнулся. Затем вдруг посмотрел мне прямо в глаза – такого взгляда я не видел у него никогда за все годы нашего знакомства и тихо произнес: «Ну, вот и все…». Никогда я не страдал угрызениями совести, но эти четыре слова, сказанные с невероятным облегчением и радостью в голосе, будут слышаться мне во сне, до конца дней. Позже, сидя у костра в Запретном Лесу возле своей жены, в ожидании прихода Поттера, я долго думал над последними словами человека, которого называл своим другом…
Мужество и отвага моей жены, когда она солгала Темному Лорду, что Поттер мертв, доказали, что у Цисси куда больше силы духа, чем я всегда думал. Моя хрупкая и нежная жена спасла нас всех. Оказавшись в замке, мы не сражались, пытаясь разыскать Драко. Найдя его, мы все трое, обнимали друг друга так долго, что даже не заметили появления Поттера, опомнившись лишь тогда, когда он и Темный Лорд уже сошлись в последней дуэли…
Разоблачение Поттером тайны Северуса, то, что он все эти годы водил за нос нас всех, оставаясь верным Дамблдору, что он помогал мальчишке из-за любви к его маглорожденной матери, которую продолжал любить по-прежнему, объяснило мне все, чего я не понимал в его поведении. Вот тут я окончательно осознал, что любовь, возможно – не такая уж и глупость. Кто бы ни являлся ее предметом. Ведь по всем моим логическим и идейным представлениям, я должен был бы осудить Северуса. Но я смотрю на жену и сына – двух самых дорогих мне людей, и что-то мешает мне сделать это.

Корнелиус Фадж

Эта война перевернула с ног на голову представления о многом. Мне самому пришлось не раз менять свои мнения, касательно людей и событий. Начиная с Сириуса Блэка, который оказался невиновным в приписываемых ему преступлениях, и до Дамблдора, оказавшегося куда более хитрым и расчетливым, чем сам Тот-Кого-Нельзя-Называть. И все же ни о ком мне не пришлось узнать более неожиданных вещей, чем об этом человеке, хотя я совсем мало общался с ним при его жизни…
Я не был близким другом семьи Поттеров и потому знал о них лишь то, что знали все. Для меня эти двое молодых людей являлись только верными сторонниками и любимыми учениками Дамблдора, одаренными волшебниками и чудесно красивой парой. Обоих я и видел-то всего несколько раз. Орден Феникса был все же неофициальной организацией, хотя и оказывал во время Первой войны большую помощь министерству. Авторитет Дамблдора был так высок, что в Орден входили иногда даже авроры – например Фрэнк и Алиса Лонгботтомы. Причем они утверждали, что организация Дамблдора мобильнее и более эффективна в борьбе с Пожирателями Смерти. Кроме того, у Дамблдора было много шпионов и тайных информаторов, об этом тоже знал все, но имена осведомителей скрывались очень тщательно.
О личной жизни четы Поттеров мне было известно, что Лили и Джеймс начали встречаться на последнем курсе Хогвартса, что Сириус Блэк, Римус Люпин и Питер Петтигрю были лучшими друзьями Джеймса еще в школьные годы. Я часто посещал бар «Три метлы» в Хогсмиде и мадам Розмерта рассказывала мне множество веселых историй о школьных проделках Поттера и Блэка, о том, какими они были веселыми, обаятельными и неистощимыми в выдумках сорванцами. А однажды по секрету рассказала, что Лили до конца пятого курса близко дружила с каким-то юношей с факультета Слизерин, который, по слухам, сделался сторонником Того-Кого-Нельзя-Называть. И будто тот парень неровно дышал к рыжеволосой красавице. Я не удивлялся: Лили, как говорили, никогда не испытывала недостатка в поклонниках. Все это интересовало меня не только чисто по-человечески, но и как заместителя главы Отдела магических происшествий и катастроф. Всем была нужна любая информация, которая могла помочь в борьбе с нашими противниками. Но тогда я не придавал сплетням симпатичной, но не слишком умной женщины особого значения, вспомнив обо всем этом лишь после гибели Джеймса и Лили и исчезновения Того-Кого-Нельзя-Называть.
История с арестом и предательством Блэка – лучшего друга Поттеров стала первой в чреде судебных процессов Пожирателей Смерти. Некоторым из них удалось убедить суд и магическую общественность в своей непричастности к злодействам. Среди них были такие видные фигуры, как Люциус Малфой, которого все знали, как щедрого мецената. Такие ситуации чрезвычайно огорчали многих сотрудников Отдела магической безопасности и правопорядка, в особенности авроров. Больше всех кипятился Аластор Муди, но на его праведное негодование никто не обращал внимания.
Дело Северуса Снейпа стояло несколько особняком в числе других, в первую очередь потому, что за него ручался Дамблдор, утверждая, что этот человек был его агентом и информатором в лагере Того-Кого-Нельзя-Называть. Я из любопытства прочитал досье на этого совсем молодого человека – ему тогда минуло всего двадцать лет. Однако, несмотря на возраст и происхождение (юноша был полукровкой и вырос в каких-то магловских трущобах на окраине Манчестера), он уже тогда был достаточно сильным волшебником, имея обширнейшие познания в области зельеварения, заклинаний и Темных Искусств, а также очень неплохие боевые навыки. Кроме того, Дамблдор уверял, что Снейп непревзойденно владеет окклюменцией и легилименцией, что и позволило ему столь долгое время оставаться нераскрытым Пожирателями Смерти.
На суде я не присутствовал, ибо он был лишь формальностью, но, как мне потом рассказали, молодой человек держался отстраненно и безучастно, отвечал на вопросы равнодушно и словно бы совершенно не чувствовал страха. Дамблдор засвидетельствовал, что Северус Снейп действительно входил в ряды сподвижников Темного Лорда, но задолго до падения тирана, перешел на сторону его противников и, пойдя на огромный риск, стал шпионом Дамблдора. О причинах, заставивших юношу принять такое решение, Дамблдор умолчал, сказав, что они касаются только его и его подопечного. Естественно, Снейпа признали невиновным. В дальнейшем Дамблдор взял его в Хогвартс на должность преподавателя зельеварения, в чем тот действительно превосходил всех мастеров в Британии. Его имя еще несколько раз мелькало в показаниях других арестованных, но вопрос был уже закрыт.
В управление Дамблдора школой я не вмешивался, даже став министром магии после ужасного происшествия, разрушившего карьеру Барти Крауча-старшего. И что бы кто ни говорил потом о наших с ним отношениях, но я предоставил ему подбирать сотрудников на свой собственный вкус и работать с ними как ему заблагорассудится. Я ни слова ему не возразил на назначение преподавателем молодого человека со столь сомнительным прошлым. И даже когда позже последовали оборотень и сумасшедший тоже молчал.
Когда в школу поступил Гарри Поттер – сын Лили и Джеймса, я по-прежнему позволял Дамблдору обращаться с мальчиком так, как он находил нужным. Впервые я познакомился с Гарри как следует в год побега из Азкабана Сириуса Блэка. Что поделаешь – все были абсолютно убеждены, что тот жаждет убить Мальчика-Который-Выжил и вернуть силу своему хозяину. Никаких оснований сомневаться в этом не имелось. Потому, когда Гарри сбежал из дома родственников-маглов, где жил по настоянию Дамблдора, я так и обрадовался, встретив его возле «Дырявого котла». Только ради него и Дамблдора я пошел на нарушения, замяв проступок Поттера, раздувшего свою тетку. И чем они оба мне отплатили?
За Блэком, впрочем, все гонялись долго. Я часто бывал в замке в то время и видел, что самое горячее рвение проявлял именно Северус Снейп. Как-то мне пришло в голову стороной осведомиться о причинах. Минерва Макгонагалл сообщила о том, что ее молодой коллега питает личную ненависть к Сириусу Блэку, также как и к Джеймсу Поттеру, поскольку между ними в школьные годы существовала вражда. И отношение к Джеймсу, судя по всему, перешло и на его сына. Да, о том, что эти двое терпеть друг друга не могли, знала вся школа, причем Снейп даже не пытался как-то это скрывать. Он откровенно показывал, что мечтает о поимке Блэка больше, чем кто бы то ни было. Разумеется, как и все, он был осведомлен о ситуации с Хранителем. Все это мне рассказали профессора Макгонагалл и Флитвик, с которыми я иногда пропускал кружку-другую в Хогсмиде у Розмерты.
Сам Снейп, отличавшийся нелюдимым нравом и отвратительным характером, никогда ни с кем не откровенничал и уж тем более не участвовал в разных посиделках. Вокруг этого человека словно всегда стояла стена, о которую разбивались все попытки проникнуть к нему в душу. Исключение составлял, наверное, только Дамблдор, явно знавший о Снейпе нечто такое, чего не открывал никому. И ведь во время этих наших разговоров в баре, я снова вспомнил рассказ Розмерты о дружбе Лили и мальчика со Слизерина, но не стал поднимать эту тему, несмотря на то, что мне казалось, что если я узнаю, кто этот юноша, то стану обладателем чего-то важного…
Истерика, устроенная Снейпом в больничном крыле после загадочного побега Блэка поразила меня тем более, что так резко контрастировала с его обычной невозмутимостью. Он кричал, размахивал руками, обвинял Поттера в том, что это он помог Блэку, его глаза пылали – недаром я подумал, что учитель сошел с ума. Дамблдор успокоил Снейпа одним словом, однако я не был так наивен и глуп, как он думал. Для такой противоестественной ярости должна была быть причина посерьезней школьных размолвок. Северус Снейп вел себя так, словно история с Хранителем каким-то образом затронула его лично. Но он ведь не был, в отличие от того же Римуса Люпина или Петтигрю близким другом семьи Поттеров, не был даже в числе их многочисленных приятелей. Да и как могло быть иначе между преданными соратниками Дамблдора, членами Ордена Феникса, и Пожирателем Смерти? А догадаться о его несчастной влюбленности не представлялось тогда возможным.
На следующий год я снова увиделся с этим человеком, во время Турнира Трех Волшебников. Он больше не позволял себе таких вспышек, хотя странное попадание Поттера в число участников и подозрительность мнимого Муди, под чьей личиной на самом деле скрывался сумасшедший убийца, разозлило его до крайности. Дамблдор, правда, свободно обсуждал в присутствии этого человека любые вопросы, показывая, что у него нет от него секретов. Я подмечал иногда разные мелкие детали, к примеру, близкое знакомство Снейпа с директором Дурмстранга Каркаровым или то, что на Святочном Балу только они двое не разделяли всеобщего веселья, каковому поддался даже я сам.
Летом во время Третьего тура самозванец, выдававший себя за отставного аврора был неожиданно разоблачен. Я ни на секунду не поверил тогда в рассказ Поттера о воскрешении Темного Лорда. То, как мальчишка и директор обошлись со мной, приводило в настоящее бешенство. Дамблдор не мог не понимать, что если я соглашусь на его смехотворные предложения, то потеряю влияние среди избирателей и подорву престиж министерства в глазах иностранцев! Я протестовал. И тут вперед выступил этот человек и, подтверждая слова директора, закатил левый рукав и предъявил Черную Метку. Снейп сказал, что именно с ее помощью Пожиратели Смерти узнавали друг друга и откликались на призывы Темного Лорда. Так они связывались между собой.
Цинизм, с которым сотрудник Хогвартса признавался в своем участии в преступной деятельности, наводил ужас. Каюсь, у меня была мысль отомстить и ему, а не только Поттеру и Дамблдору, но он был близок Люциусу Малфою, которому, конечно не понравилось, если бы в благодарность за его финансовые вливания, я стал бы преследовать его близкого друга. Впрочем, досье я на всякий случай прочитал снова, прежде, чем дать Долорес Амбридж наставления по поводу ее поведения с директором Хогвартса и его преподавателями.
Я действительно не верил россказням Поттера и Дамблдора. Мне не хотелось признавать, что Темный Лорд вернулся и я сделал все, чтобы внушить людям ощущение безопасности. Так долго все было хорошо, неужели так не могло продолжаться и дальше?
Сперва меры Долорес действовали – Поттер и Дамблдор оказались сильно скомпрометированы. Министерство полностью контролировало школу, «Ежедневный пророк» тоже был на нашей стороне, опасные и ненужные для детей навыки удалось исключить из школьной программы. Большую помощь Долорес оказывали ученики факультета Слизерин, чего, собственно и следовало ожидать, в особенности после скандального интервью Поттера посредственному журналу «Придира». К тому же Долорес не теряла надежды схватить Сириуса Блэка. Клянусь, я даже предположить не мог, что женщина, которой я доверял, способна наслать дементоров на подростка или пытаться применить к нему заклятие Круциатус. И уж тем более я не мог думать, что всего через год с небольшим мне придется наблюдать ее садистские наклонности воочию.
Вторжение в Министерство Пожирателей Смерти во главе с теми самыми людьми, кого назвал Поттер в своем интервью, а потом и самого Темного Лорда во плоти, огорошило меня. Я понимал, что теперь мне уже не избежать отставки. Две недели люди единодушно требовали моего ухода с поста и мне ничего не оставалось делать, как подчиниться. Оставшись консультантом при Руфусе Скримджере, я чувствовал себя уязвленным. Откуда же мне было знать, что его участь окажется намного хуже моей.
Весь год мы с ним вдвоем пытались воздействовать на Избранного и Дамблдора. Но оба явно объявили войну не только Тому-Кого-Нельзя-Называть, но и Министерству заодно. Долорес, которая все же сохранила свою должность, сидела тише воды и ниже травы. Директор Хогвартса часто отлучался из школы и все попытки Руфуса выяснить, куда и зачем, не привели ни к чему. Хогвартс охраняли авроры, все ощущали страх и тревогу, причем не без оснований. Ходили самые разные слухи, а Пожиратели Смерти набирали силу, хотя те, кто был арестован летом и попали в Азкабан. Нескольких человек арестовали по одному только подозрению. Да, никто не был уверен, что они Пожиратели Смерти, но никто не мог поручиться и за обратное. Перестраховаться в таких случаях безопаснее. Мы изо всех сил пытались контролировать положение, только было уже слишком поздно. Многие в Министерстве не сомневались, что Темный Лорд и его сторонники в ближайшее время все же захватят власть и заранее беспокоились о том, как сохранить жизнь и должности при новом режиме. В их числе была и Долорес Амбридж, которая, вместе с Яксли занималась за спиной министра тайной вербовкой министерских работников. Несмотря на разрыв с Дамблдором, ни я ни Руфус не могли отрицать, что директор Хогвартса остается пока единственным сдерживающим фактором, мешающим Тому-Кого-Нельзя-Называть выступить в открытую. И я испытал самый искренний ужас, узнав, что Дамблдор сделался жертвой вероломного убийства.
Явившись в Хогвартс, мы обнаружили там растерянных и выбитых из колеи преподавателей. Смерть директора от руки одного из их коллег они воспринимали, как позорное пятно на репутации школы. Минерва Макгонагалл винила себя, что слишком поздно распознала в Северусе Снейпе убийцу, Гарри Поттер со слезами клялся отомстить, все удивлялись, как мог Дамблдор так ошибиться в этом человеке, поверить его словам, подумать, что он раскаялся… Найти Снейпа, разумеется, не удалось – теперь мы воочию убедились, что не уступает в жестокости и коварстве своему господину. На похоронах Дамблдора я ощущал не столько сожаление, сколько растерянность, впервые в жизни не зная, что будет дальше…
Ужасная гибель Руфуса Скримджера и ожидаемый всеми приход к власти Темного Лорда побудил меня побеспокоиться о собственной участи. Новым министром стал Пиус Тикнесс – послушная марионетка в руках приспешников Темного Лорда. Почти все старые работники, тем не менее, сохранили свои посты, кроме, разумеется, тех, чье происхождение противоречило курсу новой власти. На ключевых должностях оказались чистокровные, рьяно взявшиеся за воплощение провозглашенного курса против маглорожденных. Главой учрежденной «Комиссии по регистрации маглорожденных», разумеется, назначили Долорес Амбридж. А у меня, вопреки всеобщему мнению, тоже оставалась гордость. Я не хотел просить покровительства у бывшей своей подчиненной и предпочел обратиться к Яксли, который предложил мне обязанности одного из своих помощников. Фактически, я оказался в полной зависимости от него, да выбирать было не из чего. И вот тогда у меня и возникла мысль обратиться к новому директору Хогвартса Северусу Снейпу. Все знали, что он пользуется особым расположением Темного Лорда – тот прислушивается к его советам и рекомендациям и считает его своим самым доверенным советником. Яксли с помощью Снейпа надеялся влиять на нелояльных работников Министерства, чьи дети учились в Хогвартсе. Директор, в свою очередь не имел ничего против. Долорес Амбридж, как я слышал, пару раз писала ему, прося устроить ей аудиенцию у Темного Лорда, но получила холодный вежливый отказ. И я решился встретиться с директором Хогвартса под предлогом данного мне Яксли поручения о согласовании очередных указов, которые должны были заставить родителей стать сговорчивее.
Я знал, что почти все ученики и преподаватели школы дружно пытаются сопротивляться режиму Снейпа и Кэрроу и, втайне, завидовал их храбрости. У меня ее не было никогда. Кроме всего прочего, я сознавал, что вряд ли удастся скрыть от Северуса Снейпа испытываемое мной отвращение к нему, как к убийце Дамблдора. Тем не менее, с часто колотящимся сердцем я переступил порог директорского кабинета.
К моему удивлению, почти ничего там не изменилось. Только стол был завален огромной грудой бумаг и исчезли странные безделушки, столь любимые покойным Дамблдором. Его портрет спокойно дремал на стене, прямо за высоким креслом. И снова я был поражен цинизмом – убийца спокойно работал рядом с портретом жертвы. Северус Снейп по моему лицу угадал мои чувства, но не подал виду и сделал знак садиться. Я создал стул и сел. Хотя свет от факелов и камина падал на меня, а лицо этого человека оставалось в тени, я смог заметить, что он измотан до предела, хотя с начала учебного года прошло не так уж много времени и выглядит намного старше своих лет.
Я передал ему проекты Яксли и сообщил о недовольстве Долорес Амбридж тем, что несколько дел, против лиц, подозреваемых в магловском происхождении, развалилось, благодаря найденным Снейпом доказательствам, что их родители учились в Хогвартсе, а значит, являлись волшебниками. Он в ответ сказал, что, наверняка, госпожа Амбридж, как и он сам, заинтересована в наказании истинных преступников и не желает, чтобы были осуждены невиновные. Преследовать следует маглорожденных, а не настоящих волшебников, каковыми были те, чью чистокровность он подтвердил.
Во время нашей беседы, снаружи вдруг раздался чей-то грубый голос, буквально выкрикивавший пароль. В кабинет ворвался Амикус Кэрроу и что-то сбивчиво начал объяснять. Снейп властным жестом приказал ему замолчать и говорить яснее. Амикус заявил, что на третьем этаже снова поймали нескольких учеников, которые писали на стенах лозунги в поддержку Поттера, а когда их пытались задержать, они применили к одному из слизеринцев Оглушающее заклятье. Снейп раздраженно спросил Амикуса, долго ли еще ему придется разбираться во всем самому, из-за того, что он и его сестра не способны держать в узде детей. Амикус что-то забормотал в свое оправдание. Снейп, не слушая его, вышел из кабинета, а я остался один.
Я встал, чтобы забрать со стола те бумаги, которые нужны были Яксли и вдруг, мое внимание привлек странный лист пергамента, лежавший под списками нарушителей. Я вытащил его и рассмотрел. Это был неоконченный рисунок, изображавший голову молодой женщины с длинными волосами. Секунды две я любовался прелестными чертами ее нежного одухотворенного лица и вдруг, мне почудилось, будто портрет Дамблдора, до этого дремавший, открыл глаза и с упреком смотрит на меня со стены. Взгляд его был настолько гневным, что я тут же положил рисунок обратно и сразу же после возвращения хозяина кабинета поспешил ретироваться, так и не добравшись до истинной цели своего визита. Потом я долго думал, кто же изображен на том наброске…
Обо всем этом я вспомнил после битвы за Хогвартс. Пусть мне не поверят, все же я скажу, что радовался победе Гарри Поттера ничуть не менее горячо, чем все его друзья и союзники. Что бы ни случилось со мной в дальнейшем, главное – этот ужас больше не повторится, а все виновники насилия и издевательств понесут наказание. Из рассказов Гарри я получил ответы на все вопросы и узнал правду о судьбе Северуса Снейпа.
То, с какой виртуозностью он притворялся перед Темным Лордом и Пожирателями Смерти, для того, чтобы иметь возможность защищать учеников, вызывало восхищение. Доказательства по делам тех маглорожденных он, как мы потом убедились, искусно подделал. Он спас жизнь многим и многим. Он тайно помогал Поттеру и его друзьям во время их скитаний. Он внес огромный вклад в окончательное уничтожение Того-Кого-Нельзя-Называть. Он любил одну-единственную женщину всю свою жизнь. И быть может именно тот рисунок да еще давние сплетни заставили меня ощутить угрызения совести от брошенных мне, полных горечи слов Гарри о том, как несправедливо, что после этого кошмара остались жить те, кто достоин этого гораздо меньше, чем некоторые из погибших.

Эрни Макмиллан.

Слишком быстрые и поверхностные суждения свойственны очень многим. Мои родители часто говорили мне об этом. Потому я и поддерживал Поттера и Дамблдора, когда их травило Министерство с «Ежедневным Пророком». Все вокруг твердили, будто эти двое спятили, но я с самого начала обозначил свою позицию, заявив всем, что они правы. В итоге глупцами оказались те, кто им не верил.
В истории с профессором Снейпом – бывшим преподавателем зельеварения, последним директором Хогвартса, вышло то же самое. И хотя в этот раз я и сам очутился среди «глупцов», но могу посоветовать остальным воспринимать это как лишний жизненный урок. Очень легко поверить в то, что видишь перед глазами, особенно если тебе самому хочется так думать. Попытаться же проникнуть в суть – гораздо сложнее. Ну что ж – многие из тех, кто заблуждался, как я надеюсь, будут впредь умнее…
Нельзя сказать, что я был близким другом Гарри, однако, как и моя семья, я всегда оставался на его стороне. Я участвовал в «Отряде Дамблдора» и борьбе против тирании Амбридж. В последний же год, являясь старостой школы, я принимал участие в важных для всех событиях. Если учесть, что вторым старостой школы был никто иной, как Драко Малфой – можно считать закономерным, что в школе развернулась практически настоящая война.
Преподавательский состав тоже разделился на две группировки. В одну входили брат и сестра Кэрроу, дружно и справедливо презираемые всеми, а также сам директор, которого все столь же горячо ненавидели. В другой были все остальные преподаватели. Мы прекрасно знали, что они сохранили работу только на условиях лояльности новой власти. Разумеется, смирились все только для вида. По-настоящему и студентов и преподавателей объединяла общая цель: война не на жизнь, а на смерть с Темным Лордом и его последователями.
Я искренне ненавидел Пожирателей Смерти, поскольку не мог забыть о смерти Седрика Диггори. Красивого и смелого юношу обожали на нашем факультете. Благодаря ему, не избалованный победами Хаффлпафф получал изрядное количество призовых баллов и кроме того, Седрик был отличным игроком в квиддич, что редкость для учеников нашего факультета. Поэтому то, с какой легкостью и равнодушием был уничтожен наш товарищ, оставило отпечаток на душах большинства хаффлпаффцев. Неудивительно, что на следующий год столь многие вступили в «ОД», боролись против тирании Амбридж, а потом включились и в войну со Снейпом и Кэрроу.
Лично я до убийства Дамблдора не имел никаких особенных причин для неприязни к профессору Снейпу. Если не считать Святочного Бала, когда из-за нескольких младшекурсников, пойманных им в кустах, Хаффлпафф лишился тридцати очков. То есть, подобно большей части студентов, я считал его придирчивым и несправедливым учителем, каким он и был на самом деле. Однако это не мешало мне признавать, что он профессионал в своем деле, а это уж чего-нибудь да стоило. Мой отец, бывший одно время близким к научным кругам, говорил, что не раз слышал, как самые известные и признанные мастера называли его гением. Уже одно это заставляло особенно прилежных и амбициозных студентов, смотреть на «злобную летучую мышь» с неким подобием уважения. Правда, его придирчивость и явная нелюбовь ко всем студентам, за исключением учеников собственного факультета, конечно, бесила. К тому же мои способности к зельям хоть и были выше среднего, выдающимися назваться никак не могли бы. Тем не менее, на нашем факультете я оказался единственным, кто получил проходной балл на С.О.В. и таким образом оказался в числе студентов профессора Слагхорна, когда Снейп, наконец-то, получил от Дамблдора вожделенную должность профессора Защиты от темных Искусств.
Я не лукавил, назвав хорошим его первый урок. Мне и в самом деле понравилось, несмотря на то, что для участников «ОД» Щитовые чары не могли представлять трудностей. Разумеется, следовало ожидать, что Гарри не сможет на шестом курсе вести занятия, а многие из нас не смогут их посещать.
Индивидуальные расписания не оставляли времени ни на что, кроме учебы, а уж тем более вместе с обязанностями старост. У меня, кроме зелий и Защиты еще были заклинания, магловедение и гербология. На последней всегда отличался Невилл Лонгботтом, которого наш декан считала одним из самых способных своих учеников. Как я заметил, Невилл после приключения в Министерстве сделался куда увереннее. И Снейп не вызывал больше у него прежнего панического страха. Впрочем, тому, кто сражался лицом к лицу с Пожирателями Смерти было бы странно бояться кого бы то ни было, даже декана Слизерина.
О прошлом этого человека знали все. Знали, что в ранней юности он был в числе сторонников Темного Лорда и сейчас прикидывается таковым, шпионя для Дамблдора. Знали, что директор безоговорочно верит своему агенту. Многие, (и в их числе мои родители), поражались легковерию великого волшебника. У всех учителей (кроме, может быть, профессора Слагхорна), сложилось такое же мнение. Но Дамблдор не желал слушать никого. В последний же год своей жизни он проводил со Снейпом куда больше времени, чем обычно. Студенты сходились на том, что они обсуждают тайные планы, связанные с начинавшейся войной. Исчезновения, убийства, несчастные случаи следовали один за другим. Людей постепенно охватывал страх. А тут еще происшествия с Белл и Уизли. Никто не знал, что делать и что будет со всеми нами завтра…
Поврежденную руку директора в первый день учебы видела вся школа. Строились различные догадки, кое-кто пытался даже порыться в специальной литературе. Разумеется, ни к чему их старания не привели. С течением времени вид покалеченной руки Дамблдора нисколько не улучшался. Уже одно это могло бы навести на мысль, что происходит нечто серьезное, только мало кто обращал внимание на состояние здоровья Дамблдора. Вечеринки Слагхорна, уроки, квиддич, уроки аппарирования – все это лишило бывших членов «ОД» возможности общаться так близко, как раньше. Мы все снова разбились на внутрифакультетские компании и занимались своими делами.
Ребята, посещавшие прорицания, рассказывали, что профессор Трелони теперь постоянно погружена в себя и ее предсказания становятся еще мрачнее, чем всегда. Странную женщину почти не воспринимали всерьез, но на фоне происходивших за стенами Хогвартса событий, обещания несчастий казались совершенно правдивыми. Не проходило недели, чтобы в школу не пришло очередное известие о гибели чьих-то родных или друзей. На Хаффлпаффе почти царила паника – ведь большинство студентов происходило из магловских семей. Как староста, я изо всех сил пытался успокоить тех, кого мог. Но что я мог бы сказать тем же сестрам Монтгомери? Или Сьюзен Боунс, племяннице убитой главы министерского департамента? Ничего. И это было ужасно…
К весне обстановка сделалась почти невыносимой. На тренировки по аппарированию не ходили с нашего курса только трое – я, Малфой и Поттер. Вот и сидели мы на зельях втроем. Слагхорн старательно притворялся беззаботным, только было отлично видно, что он и сам на нервах. Даже неизвестно откуда взявшимися талантами Гарри не восхищался так бурно. Кстати, теперь-то выяснилось, в чем тогда у Поттера «дар» состоял. Пользоваться чужими идеями – много ума не надо, я только удивляюсь, как его Слагхорн не раскусил. Он же Снейпа учил, как и мать Избранного, которую поминал на каждом занятии. Та явно была его любимицей – так он о ней говорил. Ну а сейчас я думаю: раз Гарри использовал придуманное другим, то почему она не могла?
В марте, после того, как в кабинете у Слагхорна отравился Рон Уизли, в тот же день я и Ханна Эббот, которая была не только старостой факультета, но и моим близким другом, возвращались к Замку от теплиц, где по просьбе профессора Спраут помогали ей пересаживать редкие африканские насекомоядные цветы. Наш декан очень дорожила ими, а пересаживать капризные растения можно было только ночью. За два часа мы с Ханой перепачкались землей и смертельно устали, мечтая только об одном – скорее принять душ и добраться до кроватей.
Внезапно в распахнутом настежь окне одного из верхних этажей вспыхнул ослепительный серебристый свет. А затем мимо нас по воздуху пронесся серебристый силуэт, в котором мы оба сразу узнали Патронус, ведь Гарри учил нас вызывать их на собраниях «ОД». Призрак пролетел так быстро, что мы не успели как следует его рассмотреть. Но Ханна уверяла, что существо имело красивые изящные очертания и чем-то напомнило ей Оленя Гарри. Патронус скрылся по направлению к Запретному Лесу, а когда мы обернулись, серебристое сияние уже гасло вдали. В тот момент мы подумали, что это сообщение, посланное кем-то из замка. Теперь-то, выслушав рассказ Гарри, я понял, что именно мы тогда видели. Спустя немного времени погибла мать Ханы и ее забрал из школы кто-то из родных. Я скучал по ней, как по другу, но не думал, что на следующий год мы встретимся уже в другом Хогвартсе.
Убийство Дамблдора, вероятно, перевернуло мир каждого из нас. Жестокости Пожирателей Смерти и вероломству Снейпа не было названия. То, что они еще трусливо сбежали, вместо того, чтоб сражаться, только усугубило общую ненависть. Домой после похорон все разъезжались в подавленном и шокированном состоянии. А месяц спустя в «Пророке» официально сообщили о смене власти. Скримджер был убит, кресло занял Тикнесс – одна из пешек Темного Лорда, а Хогвартс получил Снейпа и Кэрроу.
Преследования и наказания только сплотили нас. Гарри с двумя лучшими друзьями в школе не появился, и лидерство взяли на себя Джинни Уизли, Невилл Лонгботтом и Луна Лавгуд. Они были не просто лидерами, а вдохновителями и генераторами идей. Эти трое не боялись никаких наказаний, они словно нарочно провоцировали врагов. Кэрроу наказывали кого-то из них чуть не ежедневно – то розгами, то заключением в подземелье, то отработками. Слава Мерлину, до Круциатуса дело не доходило. Один раз Алекто заикнулась об этом, но Снейп напомнил ей о чистокровности всех троих, и ведьма вынуждена была отступить. Опять же: все решили, что Снейп вступился за них лишь по причине их происхождения. Но попытка похищения меча Гриффиндора уж точно переходила все границы. Вся школа трепетала, понимая, что могут с ними сделать. Ханна, неравнодушная к Невиллу, чуть не сошла с ума от страха. Я поддерживал ее как мог, но и сам был в ужасе.
Решение Снейпа отправить троих героев в Запретный Лес на исправительные работы, вызвала невероятное облегчение. Запретный Лес теперь по сравнению с замком можно было считать местом практически безопасным. Тем более, никто не сомневался, что Хагрид сможет защитить Джинни, Луну и Невилла. После нескольких дней в лесу, вся школа (исключая, конечно, слизеринцев) дружно чествовала вернувшихся невредимыми друзей. А они принялись действовать с еще большим воодушевлением. На Хэллоуин Кэрроу окончательно «сорвались с цепи». Они требовали у Снейпа самых жестких мер, он же спокойно заявлял, что Алекто просто слишком невыдержанна, а Амикус чересчур много пьет. Последнее, впрочем, подтвердилось случаем с присланной кем-то наливкой, в которой оказался яд. К счастью – как сказал ему Снейп, – доза была небольшой, рассчитанной на то, чтобы вывести из строя, а не убить. Все же почти все Рождественские каникулы эта скотина провалялась в Больничном Крыле, чему все преподаватели были безмерно рады.
На Рождество планировался только обычный скромный банкет для остающихся в школе и учителей. Увы, многие из тех, кто с удовольствием уехал бы домой, вынуждены были остаться. Кому-то некуда было возвращаться, чьим-то родным угрожали. Луну похитили, но ее похищение не сломило нас, хотя и вызвало ужас. И тогда другие профессора решили назло директору, что праздник должен остаться праздником. Дети должны порадоваться хотя бы раз в году. Поэтому они занялись обычными приготовлениями, как при Дамблдоре: развешивали омелу, украшали елки, зажигали цветные фонарики. Все старосты, естественно, помогали преподавателям. Снейп не пытался противодействовать, ограничившись тем, что поручил Алекто надзирать за нашей работой. Сам он всем старался выказать отвращение ко всей этой праздничной суматохе и лишь безучастно наблюдал, как все готовятся к празднику.
За день до Сочельника, развешивая вместе с Ханой шары на одной из елок, я услышал голос Драко Малфоя, который, пользуясь своей безнаказанностью, ничего не делал, а только расхаживал по залу, покрикивая на других, и оскорблял каждого, кто попадался ему на глаза. Малфой разговаривал с директором, причем нарочито громко, стремясь, чтобы его услышали все, кто находился в Большом Зале. Судя по всему, после назначения Снейпа директором Хогвартса Малфой снова проникся к нему уважением. Во всяком случае, говорил он заискивающим тоном:
– Но, почему вы отказываетесь, сэр? Думаю, что мы все же сможем хотя бы на день или два освободиться от всех, кроме самых близких друзей. Мама будет рада вас видеть и отец тоже.
– У меня много работы, мистер Малфой, – отрезал Снейп. – И я, как вам известно, не любитель подобных сборищ. С меня хватило позапрошлого года, когда на одной из вечеринок вашей матери, какая-то ее родственница дважды приглашала меня танцевать.
– Да, но сэр, она просто заметила, что вы вообще не танцуете. Как на Святочном Балу три года назад. Она просто удивилась… вы отказали… мама сказала – вы просто не хотите…
– Когда я был на пятом курсе, Драко – холодно произнес Снейп, – в школе на Рождество устроили такую же идиотскую забаву. Я поддался на уговоры… – тут директор замялся – неважно… В общем, это был первый и последний раз, когда я принимал участие в подобном действе. Я никогда не смогу ни забыть, ни повторить этого. Передайте вашим родителям мои извинения.
Драко уже открыл было рот, чтобы что-то спросить, но в этот момент его окликнула с противоположной части зала шестикурсница Гринграсс. Малфой побежал к ней, директор повернулся на каблуках и вышел из Зала, я же счел за лучшее вернуться к своей работе, опять не задумавшись о том, что слышал…
Потеря Луны существенно ослабила сопротивление. Вскоре Выручай-Комната превратилась в убежище чуть не для половины школы. Всех преследовали Кэрроу. Когда же после Пасхи не вернулась и Джинни Уизли, а потом был пойман за освобождением первокурсников Майкл Корнер из Рэйвенкло, некоторые пали духом. Невилл перестал подговаривать нас даже на короткие вылазки. Трактирщик «Кабаньей головы» снабжал нас провизией, а мы слушали «Поттеровский дозор» и надеялись на Гарри Поттера и его верных друзей.
Излишне объяснять, какое ликование вызвало внезапное появление всех троих, а вслед за ними еще Луны, Джинни, выпускников, родителей и друзей. Не оставалось сомнений, что будет Битва. Мятеж поднялся в одно мгновение – Кэрроу были устранены, директор-узурпатор позорно сбежал. Вернее, мы думали, что позорно. Эвакуация несовершеннолетних заняла больше времени, чем рассчитывалось, ведь лишь убедившись в том, что все подопечные покинули школу, старшие ученики могли присоединиться к сражающимся. К счастью, мы с Ханой успели эвакуировать всех несовершеннолетних хаффлпаффцев.
Я плохо помню, в какой момент я, Симус Финниган и Луна оказались на территории замка и как почувствовали рядом дементоров, а затем увидели Гарри, Рона и Гермиону, которые стояли, тщетно пытаясь защититься. Мы почти в один голос произнесли заклинание и твари отступили. После чего Гарри все-таки удалось вызвать Патронуса. Они с Роном и Гермионой поблагодарили нас и бросились куда-то со всех ног. А мы вернулись в сражение…
В следующий раз я увидел Гарри уже чудом выжившего вновь. Он стоял перед Темным Лордом, разоблачая перед ним тайны Дамблдора и Снейпа. Хорошо, что мы не успели толком порадоваться страшной гибели последнего – Гарри ошарашил всех правдой о нем.
Все остававшиеся у кого-либо сомнения были скоро рассеяны доказательствами.
История невероятно мужественного и благородного человека, способного любить, как никто, переходила из уст в уста. И тогда оказалось, что почти каждый что-то знал или о чем-то догадывался. Просто не думали, не придавали значения… Как однажды сказал мне кто-то из родных: герои редко встречаются не потому, что их нет, а потому, что мы их не видим… На его похоронах не было пения феникса или русалок, никто даже не произнес ни единого слова. Все молчали, словно под бременем вины…

Ли Джордан.

В первый раз в своей жизни, я не знаю что сказать. В первый раз не нахожу слов. То есть вообще никаких. Мне и самому это ужасно странно, я ведь никогда не лез за словом в карман. Рассказ Гарри произвел эффект удара троллевской дубиной по макушке. Не ожидал, что когда-нибудь смогу настолько растеряться. Утешает лишь то, что я в этом не одинок.
Долгий опыт в должности школьного комментатора матчей по квиддичу, а потом работа ведущим в «Поттеровском Дозоре» доказала, что из меня вышел неплохой журналист. Однако, в отличие от Риты Скитер, я считаю главной целью и верой журналиста истину. И миссию журналиста вижу именно в том, чтобы сообщать людям все как есть, без утайки и лжи. Для этого мы с близнецами Уизли и выпускали нашу радиопередачу, которая, как мне говорили, стала для большинства волшебников Британии настоящей поддержкой в тяжелые времена. В условиях войны именно правда давала нам силы бороться дальше, вселяла надежду на победу, даже тогда, когда она бывала очень горькой. Но все же, иногда узнавать истину слишком тяжело. К примеру, о людях, которые уже мертвы. А ведь именно так узнали мы все правду о последнем директоре Хогвартса. Вот тут действительно становится дурно от сознания, что загладить несправедливость уже никогда не суметь – ни сейчас, ни через сотню лет.
Впрочем, мое мнение относительно Северуса Снейпа в школе не отличалось от мнений почти всех остальных учеников. Несмотря на то, что гриффиндорцам доставалось от него чаще всех, было ясно, что этот человек терпеть не может свою работу и студентов вообще. Гриффиндорцев же он, как и все слизеринцы попросту ненавидел. Я не стану сейчас перечислять все наказания, отработки и снятые баллы, какие я и братья Уизли получили от него за время нашей учебы. И мне и моим друзьям было не так уж важно, накажут нас за очередную выходку или нет. Вся соль заключалась в самом поступке. Правда, Снейп, в отличие от нашего декана, профессора Макгонагалл или от Дамблдора, никогда не жаловался родителям провинившихся – ни одного знаменитого громовещателя миссис Уизли мы не услышали из-за него. Фред со смехом заявлял, что, вероятно, он боится, что перепачканные его ядом письма не станет читать ни один приличный человек. Шутки такого рода были у нас в ходу до самого выпуска из Хогвартса. Впрочем, и преподаватели не очень-то жаловали декана Слизерина. Профессора Макгонагалл, знавшая его еще своим студентом, раздражало непризнание ее превосходства в возрасте и опыте. Впрочем, по поведению и внешнему виду Снейпа трудно было догадаться, что он намного младше всех других учителей. Когда я и братья Уизли поступили в Хогвартс, ему, выходит, не было тридцати, но держался он так, словно был куда старше Дамблдора.
Вдобавок, до появления Гарри, Слизерин постоянно обыгрывал нас в квиддич. Сильнее всех злился и огорчался Оливер Вуд – капитан нашей сборной. Я тоже очень любил квиддич, но не считал себя достаточно хорошим игроком, потому и стал комментатором. Тем более что в команде были двое моих лучших друзей и девушка, которая очень нравилась мне. И может быть то, что я был влюблен в Анджелину Джонсон, а она засматривалась на Фреда Уизли, помогло мне лучше понять Снейпа и его историю.
Обиднее всего для поклонников квиддича было еще и то, что Снейп, хотя и делал для команды своего факультета буквально все: заказывал им поле в обход других команд, закрывал глаза на неспортивное поведение игроков, не мешал использовать грязные приемы, сам, как рассказывали, был равнодушен к этой игре. Квиддич являлся для него всего лишь способом превзойти Гриффиндор. Он не пропускал ни одного матча, но по лицу его всегда можно было заметить, что сама игра не доставляет ему ни малейшего удовольствия. «Пустая трата времени» – вот как он думал о квиддиче. К счастью, после появления в нашей сборной Гарри, Гриффиндор снова начал выигрывать Кубок по квиддичу, что вызывало бурную радость у наших болельщиков и декана и негодование наших главных соперников. Игроком Гарри и в самом деле был превосходным – даже лучше своего знаменитого отца, как утверждала профессор Макгонагалл.
Отношения с Гарри у Снейпа и впрямь не заладились с первого же дня. Столь жгучая ненависть сначала казалась странной, но потом, задним числом, мы выяснили, что она связана с личной враждой, существовавшей в школе между Снейпом и отцом Гарри. Все удовлетворились этим объяснением, и никто не пытался узнать что-то еще. Конфликты Гарри и Снейпа служили предметом постоянных насмешек слизеринцев, в особенности Драко Малфоя, явно пользовавшегося благосклонностью своего декана. Не имея возможности ничего поделать с этим щенком, ребята вынуждены были терпеть его выкрутасы. Взамен Гарри каждый раз обыгрывал его в квиддич. Как Малфой ни бесился, победить Гарри ему ни разу не удалось.
Случавшиеся с Гарри и его друзьями из года в год таинственные происшествия вызывали одновременно страх и восторг. И в самом деле: дважды повстречаться лицом к лицу с Тем-Кого-Нельзя-Называть, а потом столкнуться с беглым убийцей (о невиновности Сириуса все узнали лишь намного позже) – такое не каждому студенту выпадает. Неудивительно, что Гарри всегда страдал от своей чрезмерной популярности. А Снейп заявлял, будто Гарри нравится такое положение вещей, и он стремится только к еще большей славе.
Но вскоре начали происходить события, затрагивающие весь магический мир. Они были первыми предвестниками новой войны, только сначала никто не придал им значения. После появления на Чемпионате Мира по квиддичу Пожирателей Смерти, многие серьезно забеспокоились. Только Министерство в тот момент было вплотную занято подготовкой Турнира Трех Волшебников. Разумеется, весь Хогвартс ждал с нетерпением и Турнира и приезда иностранных гостей. Так в нашей школе оказалось сразу двое Пожирателей Смерти. Один – директор Дурмстранга Каркаров, второй – сумасшедший под личиной старого аврора Муди. Впрочем, кое-кто втихомолку называл третьим Северуса Снейпа.
Вообще и учителя и члены Ордена Феникса, да и министерские работники находили удивительным безграничное доверие к нему Дамблдора. И в самом деле, ведь директор был без преувеличения не только могущественнейшим, но и самым мудрым волшебником современности. Заподозрить его в излишней наивности мог бы только глупец (хотя после рассказа Гарри об убийстве на Астрономической Башне мы все дружно сделали именно это). Профессор Макгонагалл позднее говорила, что Дамблдор не раз давал ей понять, что у него имеются свои причины верить бывшему Пожирателю Смерти. О том, что это за причины, наш декан никогда не задумывалась. А вот самозванец Муди напротив, стремился изо всех сил навести подозрение на других, чтобы отвести его от себя. Ведь, когда Гарри неожиданно попал в число участников Турнира, это стало шоком буквально для всех. Я и братья Уизли тщетно пытались преодолеть возрастную черту, проведенную Дамблдором. Попытки закончились бесславно; и все надежды Гриффиндор теперь возлагал на Анджелину Джонсон – сильную, смелую и красивую девушку, достойную звания нашего чемпиона.
Однако избран был Диггори с Хаффлпаффа. Тогда мы все трое негодовали и жаловались на несправедливость, не догадываясь о страшной судьбе, которая ждала несчастного юношу. То был первый случай, заставивший нас почувствовать, как ужасно, когда нельзя даже попросить прощения…
Святочный Бал ознаменовался для меня волнением и тревогой. Я хотел пригласить Анджелину. Она не обращала на меня внимания, хотя я и расхваливал ее на каждом матче. Все же я надеялся, что ради такого праздника, девушка согласится на мое приглашение. Узнав, что Фред опередил меня, я постарался не подать виду, что огорчен и расстроен. Мои чувства были только моей проблемой, и ссориться из-за них с лучшим другом я вовсе не собирался. Я пригласил подругу Анджелины, Алисию Спиннет. Во время танцев, я все время оглядывался назад, где отплясывали Анджелина с Фредом. Они явно веселились от души, наслаждаясь балом. Учителя тоже танцевали вместе с учениками. Танцевал Дамблдор, танцевали судьи, танцевали министерские чиновники, пришедшие с Фаджем, чтобы следить за ходом Турнира. Не танцевали только два человека – Снейп и Каркаров. Гарри видел их прогуливающимися вместе, и они называли друг друга по именам, из чего он сделал вывод, что они близко знакомы.
По окончании бала мы с Алисией шли по коридору к нашей гостиной и, разговаривая, заметили у стены две высоких фигуры. Вступив в круг света от факела, мы узнали в них Снейпа и Дамблдора. Поравнявшись с ними, мы из деликатности прибавили шагу. Сзади послышался мелодичный серебристый смех: за нами шла та вейла Флер Делакур в компании Роджера Дэвиса – капитана квиддичной команды Рэйвенкло. Скорее всего, мы были самыми последними участниками Святочного Бала, поскольку коридоры были пусты. Видимо, все остальные уже разошлись по своим спальням. Быстро проходя мимо преподавателей, мы с Алисией уловили обрывки разговора: речь шла о Том-Кого-Нельзя-Называть и о директоре Дурмстранга. Правда, для нас беседа учителей интереса не представляла. Не знаю, о чем в тот момент думала Алисия, но мои мысли были заняты Анджелиной. Я знал, что не вынесу, если найду ее в гостиной в компании Фреда Уизли. Фред был моим лучшим другом, но Анджелина… Я был влюблен в нее с третьего курса и мысль, что она сейчас там, за дверью, обнимает или даже целует Фреда, приводила меня в отчаяние. Я постарался сосредоточить все свое внимание на споре с Алисией по поводу спортивного приема, примененного Гарри в первом задании на Турнире и даже вставил одну из своих фирменных шуток… К счастью, мы не обнаружили в гостиной никого – все уже поднялись наверх. Попрощавшись с Алисией, я добрался до своей постели, возле мирно спящего Фреда, рухнул в нее и целую ночь ворочался без сна, уставившись в потолок…
Далее кадры начали сменяться с ужасающей быстротой. Гарри блестяще справлялся с заданиями Турнира, вплоть до самого последнего дня. Разумеется, я, как почти все гриффиндорцы, безоговорочно поверил словам Гарри и Дамблдора о возвращении Того-Кого-Нельзя-Называть. Гибель Диггори сделала Гарри единственным победителем Турнира, хоть он и не желал воспользоваться плодами этой победы. Близнецы поделились со мной новостью, что Гарри отдал им приз в тысячу галеонов. Ребята хотели открыть собственный магазин шуток и приколов. Мне понравилась эта идея, но я постарался убедить их, что все же следует сначала закончить Хогвартс. Сам я сдал С.О.В несколько лучше, чем они и потому не собирался уходить из школы. Моей мечтой было вступить в Орден Феникса, чтобы бороться с Темным Лордом и его сторонниками, а для этого нужно было как можно больше знать и уметь.
Сюрприз в виде Амбридж, преподнесенный министерством в наш последний школьный год, не сломил ничьей решимости. Я живо интересовался деятельностью Ордена, а Фред и Джордж рассказывали мне то, о чем знали. Вся их семья на летних каникулах жила в том доме, где располагался штаб. Из преподавателей Хогвартса, в Ордене состояли двое: наш декан, профессор Макгонагалл и Северус Снейп. Причем присутствие последнего напрягало практически всех. Его едва переносили исключительно из-за его работы шпиона и еще подчиняясь воле Дамблдора. Директору Хогвартса в Ордене никто не перечил, оспаривать его решения даже не пытались. Я разделял сомнения и антипатию близнецов, но тоже считал, что члены Ордена обязаны во всем поддерживать своего руководителя. Особенно теперь, когда «Пророк» и Министерство развернули против Гарри и Дамблдора настоящую травлю.
Идея Гарри создать нелегальную организацию по изучению Защиты от Темных Искусств, была принята на Гриффиндоре с восторгом. Амбридж к тому времени успела уже достать всех, кроме слизеринцев, так что на встречу в «Кабаньей голове» явились представители целых трех факультетов. А в дальнейшем к «Отряду Дамблдора» присоединились даже те, кто сначала не верил Гарри. Слизеринцы, поддерживавшие Амбридж, старались выследить нас, но Выручай-комната была надежным убежищем. Их декан открыто не выказывал лояльности этой старой министерской крысе, хоть и в борьбу против нее тоже включаться не желал. Вообще создавалось впечатление, что его куда больше заботят результаты студентов на экзаменах. Пятикурсникам предстояло сдавать С.О.В., а нашему седьмому курсу – Ж.А.Б.А. и некоторые усиленно готовились. Анджелина, например, даже став капитаном сборной факультета вместо Оливера Вуда, каким-то образом умудрялась уделять внимание и учебе. Меня все время подмывало спросить, как же ей это удается. Раз я не выдержал и спросил, что она собирается делать после школы. Известие, что Анджелина тоже мечтает вступить в Орден, заставило мое сердце радостно забиться. Я надеялся, что мы с Анджелиной сможем работать рядом, бок о бок.
Амбридж вскоре добавила в жизнь Анджелины новую проблему, исключив Гарри и Фреда с Джорджем из команды по квиддичу. Я комментировал этот матч и видел и слышал все, что происходило на поле, слышал оскорбления Малфоя в адрес родителей близнецов и матери Гарри. Видел, как они набросились на эту трусливую тварь с кулаками. Видел, как профессор Макгонагалл увела в замок всех троих и как оставшаяся на стадионе совершенно растерявшаяся Анджелина говорила что-то слизеринскому декану, подоспевшему на место происшествия.
Конечно, меня тоже интересовало, почему тогда Снейп, против обыкновения, не вступился за Малфоя и предоставил Амбридж разбираться с виновными. Но я решил, что он просто не сомневался: от Амбридж можно не ждать снисходительности к гриффиндорцам. Он оказался прав: Гарри, Фреда и Джорджа выгнали из команды. Анджелину это почти убило. Ценой невероятных усилий, она сумела отыскать к следующему матчу более или менее подходящие кандидатуры. Одной из них оказалась Джинни Уизли – младшая сестра Фреда и Джорджа. Как ни странно, она оказалась не так уж плоха. Анджелина даже говорила, что Джинни с успехом сможет заменить ее в качестве охотницы, когда она окончит школу. Джинни тоже входила в «Отряд Дамблдора». Правда, ее братья не сомневались, что в первую очередь их сестренку интересует возможность быть как можно ближе к Гарри Поттеру…
Как бы то ни было, но занятия «ОД» продолжались, пока нас всех не выдала девчонка с Рэйвенкло. Результатом стал побег Дамблдора и назначение Амбридж на должность директора. Тут уж близнецы Уизли решили развернуться вовсю. Отравлять существование новому директору стало своеобразным хобби студентов Хогвартса. Разве могли ученики знать, что эти два месяца являлись лишь тренировкой перед самым тяжелым годом, который им предстоял?
Избавились от Амбридж мы благодаря Гарри и его друзьям. К тому же весь волшебный мир вынужден был признать, что Тот-Кого-Нельзя-Называть и в самом деле вернулся. Волшебный мир ждала вторая война.
Фред и Джордж, сбежав из Хогвартса, действительно открыли в Косом переулке магазин шуток и приколов. Во время каникул я не раз навещал их и покупал разнообразные товары. Перед лицом опасности, мои друзья не потеряли ни мужества, ни находчивости, ни оптимизма. Они поздравили меня, Анджелину и Алисию, с тем, что нас приняли в Орден. Задания, которые нам поручали были в основном не слишком важными, но оно и понятно: никто не доверит сразу серьезное дело новичкам. Фред иногда спрашивал меня об Анджелине и я уверял его, что пока мы работаем вместе, ей не грозит никакая опасность. Я и в самом деле готов был оберегать ее всегда и везде, любой ценою…
Весь год мы выполняли поручения Ордена, в том числе за границей, поэтому новостей о том, что происходит в Хогвартсе до нас почти не доходило. Лишь Алисия, изредка получавшая письма от двоюродной сестры, учившейся на третьем курсе, могла сообщать нам отрывочные сведения. Неудивительно, что весть о смерти Дамблдора мы получили только из уст Фреда и Джорджа. Также, как все, мы присутствовали на похоронах великого волшебника, также как все, проклинали его убийцу, также как все, не хотели верить, что директор был обманут мерзавцем без чести и совести, который втерся к нему в доверие, а потом нанес предательский удар из-за угла. У могилы нашего учителя и наставника, мы поклялись, что будем бороться по мере наших сил, даже если Темный Лорд и его последователи захватят власть в стране, что произошло очень скоро.
Словно бы только что я еще танцевал на свадьбе Билла – старшего брата Фреда и Джорджа, с красавицей Флер Делакур, как уже мы оказались в положении скрывающихся мятежников. Переворот произвели быстро и четко: министр был убит, на его место посадили марионетку Темного Лорда, маглорожденных начали преследовать, Гарри обвинили вне закона, а директором Хогвартса поставили Северуса Снейпа – вероломного убийцу и изменника. Два места профессоров получили Пожиратели Смерти по фамилии Кэрроу. Несчастные люди были скованы страхом за себя и своих детей, оказавшихся под властью садистов, способных на любую жестокость. Вот в то время я и придумал «Поттеровский дозор».
Мы выходили в эфир нерегулярно, ведь мне и близнецам приходилось прятаться и постоянно перемещаться. Пожиратели Смерти охотились за нами по всей Британии, но мы продолжали вести нашу передачу; придумали себе псевдонимы и пароли для каждого выпуска. Иногда мне удавалось приглашать тех членов Ордена, кто тоже продолжал сражаться за Гарри и Дамблдора: например, Кингсли или Люпина. Они сообщали слушателям о том, что происходит в волшебном мире, о жертвах этой ужасной войны, и иногда о происходившем в Хогвартсе, где хозяйничали Пожиратели Смерти. Но мы прекрасно знали, что там, в нашей любимой школе, ученики и учителя подвергаются репрессиям, что им каждый день грозит смерть, и все же, они не боятся ничего, лишь бы не отдавать Хогвартс в руки ненавистных врагов.
Как-то раз в конце января, я и Алисия тайком пробрались в Хогсмид, надеясь все же повидать ее маленькую кузину. Мы пробирались тихо, наложив на себя Дезиллюминационные чары. Они получились слабыми и позволяли нам лишь слиться с окружающим фоном. Присмотревшись пристальнее, нас можно было заметить, однако мы надеялись, что в деревне в такой час и в такую погоду (вечер выдался ненастным, мела жуткая метель), будет немного народу. И вдруг мы увидели, что по главной улице прямо нам навстречу движется человек, закутанный в черную мантию. Стоило ему приблизиться, как мы тотчас же узнали в нем директора-узурпатора. Снейп нес несколько толстых книг и небольшой сверток, завернутый в черную ткань. Алисия кинулась вперед прежде, чем я успел ее остановить. Заклятие не попало в цель, только выбило из рук врага книги, которые разлетелись по земле и сверток. Реакция у этого человека была великолепная. Он ударил оглушающим заклятием именно туда, где стояла Алисия, я едва успел оттолкнуть ее в сторону. Не дожидаясь нового удара, я ринулся за ближайшее здание, лихорадочно соображая, что делать дальше, однако, к моему глубокому удивлению, Снейп не стал искать нападавших. Призвав заклинанием книги и сверток, в котором находились только тонкие белоснежные свечи, он аппарировал.
Выйдя из нашего укрытия, я вдруг заметил, что на снегу что-то лежит. Наклонившись, я увидел обрывок пергамента, вероятно выпавший из одной из книг Снейпа, когда они рассыпались. Алисия подошла ко мне и с любопытством взглянула на мою находку. Это оказался обрывок пожелтевшего от времени конверта, столь старого, что мы испугались, как бы он не рассыпался у нас в руках. Конверт, судя по всему, долго и очень бережно хранили между страницами книги. На конверте давно выцветшими чернилами было выведено имя Северуса Снейпа. Почерк – изящный, тонкий, явно женский, был мне совершенно незнаком. Чуть ниже я заметил часть адреса, написанную той же рукой. Пунктом назначения указывался Манчестер, название улицы же мы разобрать не сумели.
Сказать честно, я удивился. Хранить много лет часть обыкновенного конверта? Зачем? Осмотрев обрывок внимательнее, мне в глаза бросилось более темное пятно на пожелтевшем пергаменте, словно совсем недавно на обрывок конверта падали слезы. Мое изумление усилилось. Я не мог себе представить, чем же старый-престарый обрывок конверта, надписанный женским почерком, может быть дорог Пожирателю Смерти. Машинально сунув обрывок в карман своей куртки, я подал руку Алисии и мы покинули Хогсмид. После я не нашел уже времени рассказать кому-нибудь о конверте, да и не счел это сколько-нибудь важным. Если б я знал, что всего через три месяца получу объяснение этой загадки…
Сигнал о том, что в Хогвартсе восстание и что Гарри Поттер находится в школе, я получил от братьев Уизли. Я, Анджелина, Алисия, Оливер Вуд и другие выпускники появились в Выручай-Комнате как раз вовремя. Учителя в Большом Зале уже готовили эвакуацию несовершеннолетних, старосты будили учеников, а Кэрроу успели обезвредить. Я сердечно обнялся с Фредом и Джорджем, заставляя себя не смотреть в сторону Анджелины. Близнецы рвались в драку с Пожирателями Смерти, они жалели, что Снейп сбежал, им хотелось самим «сказать этому подонку пару теплых слов». Именно они хохотали оглушительнее всех на заявление профессора Макгонагалл, что директор «сделал ноги». Я хотел все время быть с ними, но в горячке битвы сам не знаю как, очутился в другой части замка, рядом с Анджелиной и Алисией. Вот как вышло, что в момент смерти моего лучшего друга, меня не было возле него.
Подобно многим бойцам, я плохо помню, как Темный Лорд остановил битву и предложил Гарри сдаться. Помню лишь Анджелину, рыдающую у меня на груди, помню, как сам плакал и плакал… Сколько это продолжалось, прежде чем было замечено исчезновение Гарри я не могу сказать. Во всяком случае, я вместе с остальными вышел из замка, навстречу армии Темного Лорда, который объявил о смерти Мальчика-Который-Выжил. На моих глазах Невилл Лонгботтом прикончил гигантскую змею, а затем битва вдруг вспыхнула с новой силой. Сперва к нам прорвалось подкрепление из Хогсмида, потом вдруг, как чертик из коробочки откуда-то возник живой и невредимый Гарри. Помню звенящее безмолвие и тишину, стоявшую в Большом Зале, когда все мы, затаив дыханье, ждали исхода поединка Избранного с Темным Лордом. Каждое слово Гарри врезалось в память. В том числе и слова о профессоре Снейпе.
После победы Гарри еще раз поведал всем правду об этом человеке. Снова нашлись те, кто не поверил ему сразу, так что пришлось предъявить доказательства. Не знаю, связано это с моими личными переживаниями или нет, только меня не столь «проняло» то, что он сделал для нашей победы и то, сколько людей он спас от смерти или пыток, как его неистребимая, почти невероятная для человека верность любви. Как журналист, я назвал бы это сенсационным явлением. В день похорон профессора Снейпа, я случайно сунул руку в карман куртки и обнаружил там тот ветхий обрывок конверта с темным пятном. Я долго смотрел на него и в первый раз в жизни ощущал полную растерянность…

Помона Спраут.

Нельзя утверждать, будто я относилась к любви недостаточно серьезно. Я просто всегда думала, что любовь – чувство только светлое, которое доступно и понятно людям с доброй и чистой душой. Мне она представлялась чем-то наподобие экзотического растения, всякий раз по разному созревающего, цветущего и приносящего плоды. Не подвластного воле никакого садовника. Мне нравилось, что у нас в Хогвартсе испокон веков жила любовь, я с неизменным удовольствием наблюдала за ее цветением.
Я видела, как возникают и прерываются школьные романы, видела, как встречаются и расстаются пары, видела, как радость на лицах юных влюбленных сменялась горькими слезами, а восторженные речи – упреками в адрес былого «предмета». И видела, как спустя немного времени эти лица озарялись счастьем нового чувства… Я считала, что так и должно быть, что это также естественно, как смена времен года. Но ни разу за всю жизнь я не сталкивалась с однолюбами. До тех пор, пока не услышала из уст Гарри то, что теперь известно каждому. Просто поразительно, как иногда даже не догадываешься, какие тайны скрыты в душе человека, который столько лет находился у тебя перед глазами: сначала, как ученик, а потом, как твой коллега.
Я тоже знала Северуса Снейпа с первого дня его поступления в Хогвартс. И я тоже знала о дружбе, связывавшей его и Лили Эванс – самое прелестное и милое создание в Хогвартсе. И тоже удивлялась столь теплым отношениям гриффиндорки и слизеринца. К вражде факультетов мы, преподаватели, к сожалению уже так привыкли, что даже не верится в возможность ее прекращения. А уж Слизерин с Гриффиндором – наша вечная головная боль. Другие факультеты еще могут сосуществовать более или менее мирно, но эти два – ни за что. Потому столь странно было наблюдать, как мальчик с серебристо-зеленым шарфом и девочка с ало-золотым вместе склоняются над ящиком с рассадой мандрагор, перечисляя друг другу противоядия, в состав которых входит ее сок.
И Снейп и Лили прекрасно успевали по моему предмету, во многом благодаря тому, что оба были влюблены в зельеварение. Эти два предмета и в самом деле связаны очень тесно и если любишь один, то другой, как правило, проблем не представляет. Случай Невилла Лонгботтома – редкость. А Лили я сразу же полюбила ничуть не меньше Горация. В отличие от него, я не пела ей дифирамбы на каждом шагу, но отношения наши были куда сердечнее и теплее. Правда, надо сказать, что возиться в теплицах гораздо больше нравилось Лили. Она интересовалась магическими растениями, как и всем новым, чего никогда не видела до этого, будучи маглорожденной. Северус же находил удовольствие в том, чтобы делать вместе с нею то, что ей нравится. Даже в этой области он проявлял не по возрасту широкие познания. На младших курсах ему очень нравилось рассказывать ей обо всем, что он знал, а она слушала его, затаив дыхание. В такие моменты его облик освещался какой-то особенной одухотворенностью, он даже казался не таким уж некрасивым.
Конечно, другие учителя тоже видели все, только они позабыли об этом, когда Северус уже стал таким, каким мы все его знали. Быть может, из всех только я одна помнила, что этот человек когда-то умел смеяться. У него был необычный смех: робкий, неуверенный, но приятный. Так смеются те, кто боится спугнуть радость, как редкую гостью в своей жизни. За годы моей работы мне иногда случалось видеть таких детей и всякий раз я их жалела до слез. Мне хотелось бы, чтобы все дети были счастливы и довольны, ведь детство – лучшая пора в жизни. Дети должны играть, шалить, веселиться, чувствовать безопасность и заботу старших. И если ребенок несчастен в своем самом нежном возрасте, то что же будет с ним дальше? Столь рано повзрослевшие дети, как Северус – оскорбление самой природе.
Да, мне всегда было ужасно жаль их всех: и Северуса и Гарри Поттера и того бедного одинокого мальчика, которым когда-то был Тот-Кого-Нельзя-Называть. Только я довольно быстро заметила, что Северус из тех, кто находит жалость унизительной. Любые попытки учеников или преподавателей «влезть к нему в душу» разбивались о ледяную стену. Мрачный, недоверчивый, язвительный, он вряд ли мог расчитывать на то, чтобы подружиться с кем-то по-настоящему. Исключение составляла одна Лили. А вот врагов у него было предостаточно. Сильнее других не ладили с ним Джеймс Поттер и его компания.
Джеймс был типичный гриффиндорец – веселый и безрассудно смелый шалопай, верный друг, превосходный игрок в квиддич. Учился он, правда, очень хорошо, почему все мы часто закрывали глаза на его проказы. Вот уж он был действительно любимым, балованным беззаботным ребенком. За Лили он начал бегать с третьего курса, когда она из милой и очаровательной девчушки стала стремительно превращаться в прелестную девушку. Надо сказать, что эти изменения были замечены не только им, поклонников у Лили было множество. Однако никто из них, судя по всему, не вызывал у нее интереса. Меня всегда удивляло, каким образом она умудрялась не замечать настоящего отношения к ней «друга детства». Даже для Джеймса его влюбленность не была тайной, что, конечно, возмущало гриффиндорца. Возможно, именно из-за этого их ненависть друг к другу выходила за все рамки обычной школьной вражды. Причем Джеймсом Поттером двигала не только обычная ревность. Его возмущало и оскорбляло то, что Северус – некрасивый нищий полукровка, да еще и слизеринец, поклонник Темной магии, которую сам Джеймс терпеть не мог, осмеливается даже мечтать о такой девушке, как Лили, чьей взаимности он сам тщетно добивался. Пару раз я слышала от него какую-то странную фразу в том смысле, что прекрасные розы цветут отнюдь не для мерзких жаб. Скорее всего, он вычитал это в магловской книжке или услышал от кого-то из маглорожденных приятелей. В любом случае не нужно было догадываться, что он имеет в виду.
Разумеется, я не знала, что ребятам было известно о болезни Римуса Люпина, однако о слухи о происшествии с Гремучей Ивой долетели до меня. Благородный поступок Джеймса, как он и ожидал, сразу заметно поднял его в глазах Лили. Насколько я знаю, Дамблдор принудил Снейпа к молчанию, в результате ему досталось и от Лили и от собственных однокурсников. Сириус отделался отработкой и десятком снятых баллов, а Джеймс сделался героем. И хотя Лили усердно делала вид, что ее это нисколько не волнует, ее взгляд доказывал обратное. Очевидно Джеймс давно уже нравился ей, просто его поведение до сей поры не вызывало у нее ничего, кроме злости.
Все же вражда между Снейпом и гриффиндорцами после случая с гремучей Ивой лишь обострилась. Тем более, что за стенами Хогвартса шла война с Тем-Кого-Нельзя-Называть и многие ученики уже выбрали для себя одну из сторон. Лично меня поражала удивительная беспечность Горация, притом, что значительную часть его старших воспитанников уже впрямую называли Пожирателями Смерти. Его же явно гораздо больше волновал собственный клуб, куда входили и Лили с Джеймсом. Он приглашал их на все свои вечеринки и, хотя Джеймс часто жаловался друзьям на безумную скуку, царящую на этих вечеринках, он по-прежнему таскался туда ради Лили, в надежде привлечь ее внимание. Так продолжалось до конца их пятого курса. А потом между Лили и Северусом наконец произошел столь долгожданный для многих разрыв. Она и Джеймс стали постепенно сближаться, все вокруг радовались и никто из нас не видел, не замечал страданий Снейпа. Не оттого, что мы были так уж жестоки к мальчику или желали ему зла, нет. Просто даже те, кто знал о его влюбленности, не верили, что у него все серьезно, не верили в существование однолюбов.
После школы Джеймс и Лили вступили в Орден Феникса. В нем состояли многие бывшие ученики Хогвартса и все они, особенно гриффиндорцы были безгранично преданы Дамблдору. Министерство явно не противодействовало деятельности директора Хогвартса, ведь он был единственным, кого опасался Темный Лорд. Признавая свое бессилие, министр, тем не менее делал сначала робкие попытки перетянуть на свою сторону некоторых членов Ордена. Например, Джеймсу и Сириусу и Лили прямо на выпускном балу, в присутствии преподавателей, делались весьма соблазнительные предложения, но все трое вежливо отказались. Конечно, Фадж был уязвлен: столь талантливые юные волшебники могли бы сделать блестящую карьеру в Министерстве, а они предпочли посвятить себя борьбе с монстром. Тот выпуск мы запомнили, как один из лучших в истории Хогвартса, а тот выпускной бал – как один из самых веселых. Почти все студенты развлекались, как могли, невзирая на ужасы, творившиеся в магическом мире. Каждому хотелось взять хотя бы малую толику радости. Хоть выпускники разных факультетов и держались особняком, веселиться это им не мешало. И мы с моими коллегами веселились вместе с нашими подопечными. Кстати, Лили все называли самой красивой девушкой на том празднике, за исключением слизеринцев, отдававших пальму первенства мисс Забини – действительно яркой красавице, которую, тем не менее, Лили затмила в тот вечер. И только один человек не веселился на том балу. Я обратила на это внимание потому, что он попал в число лучших студентов выпуска, однако исчез почти сразу же после поздравлений директора. Еще ни один студент на моей памяти не сбегал с бала так быстро. Уже тогда тот же Гораций мог бы понять, что для такого поступка нужна действительно серьезная причина…
Меньше чем через год после того выпуска, мы прочитали в «Пророке» сообщение о свадьбе Джеймса и Лили. И я, и Филиус, и Минерва, и Гораций пребывали в полном восторге. О пышной свадьбе, естественно, не могло быть и речи, ведь оба они тогда активно работали на Орден и даже успели несколько раз попасть в сферу внимания самого Темного Лорда. Зато самые лучшие друзья были с ними. Сириус стал шафером Джеймса, а потом и крестным отцом Гарри, родившегося еще год спустя. Римус Люпин и Питер Петтигрю тоже поддерживали молодых супругов во всем. Зная крепкую дружбу гриффиндорской четверки, никто и помыслить не мог, что кто-то из них может когда-нибудь предать остальных. И в этом мы ошибались также, как в отношении Северуса Снейпа.
По правде говоря, года два мало кто из нас интересовался его судьбой. Говорили, будто этот молодой человек сделался сторонником Того-Кого-Нельзя-Называть, но прямых доказательств не имелось. Минерва не раз заявляла мне, что она и не ждала иного. Гораций совершенно сдал – среди приспешников Темного Лорда находилось такое количество членов его клуба для «избранных», что несчастный совсем растерялся. В конце-концов он подал в отставку, как раз в тот период, когда Джеймс и Лили стали скрываться.
Нельзя сказать, что увольнение Слагхорна стало для Альбуса сюрпризом, но мы с Минервой видели, что он в затруднении. Мы никогда не пытались проникнуть в его тайные мысли и дела, благо их у директора было много. Минерва не раз с горечью упрекала его в том, что он постоянно скрывает от своих коллег самое важное. И я отдавала себе отчет, что мы знаем о ситуации в Ордене лишь то, что Альбус считает нужным нам рассказывать. Потому его странные встречи и непонятно откуда полученные сведения не вызывали удивления. Позже Альбус сказал, что Северус уже тогда являлся его шпионом…
Гибель Лили и Джеймса и исчезновение Темного Лорда привели в смятение чуть ли не всех волшебников в Британии. Минерва долго отказывалась верить в смерть своих любимых учеников, в предательство Сириуса Блэка. Тогда Гораций уже ушел из школы и на его место Дамблдор предложил Северуса Снейпа. Решение показалось большинству из нас сомнительным, хотя никто ничего не возразил. Альбус умел влиять на людей и коли уж он доверился человеку с подобным прошлым, коллеги безоговорочно приняли его решение. Сейчас-то я вижу, что слепое доверие часто только мешает увидеть истину.
Мне с самого начала было ясно, что Снейп не создан для работы преподавателя. И дело было не в юном возрасте и не в отсутствии опыта – ему явно не нравилась сама профессия учителя. Все мои, Филиуса и Минервы попытки поделиться опытом, подсказать, он или игнорировал или отвечал на них резким, а то и откровенно грубым поведением. Ученики боялись и не любили его, а он знал только один способ обращения с ними: отработки, наказания и снятые баллы. Правда, при этом предмет свой он знал в совершенстве, в зельях ему не было равных. Северус мечтал преподавать Защиту от Темных Искусств, но Альбус не разрешил ему этого. И только теперь мы узнали, почему.
Надо сказать, что сначала я пыталась найти с ним контакт, чувствуя себя виноватой за то, что никто из нас не сделал этого несколько лет назад, когда он был всего лишь ребенком без детства. Только оказалось, что все стало даже хуже чем раньше. На последних курсах он был озлобленным на весь мир юношей, мечтающим отомстить за все свои обиды и разочарования – а кому, не имеет значения. Теперь же я видела перед собой нечто куда более ужасное. Его душа словно бы умерла. Нет, внешне все выглядело нормально, только глаза пугали. Настолько холодный, пустой и равнодушный взгляд встречается разве что у подвергшихся Поцелую Дементора. С течением времени к его манере вести уроки и общаться с людьми все привыкли. Но привыкнуть к этому взгляду было невозможно, по крайней мере, для меня.
К стыду моему, и тогда я не догадывалась, в чем дело. Связать его состояние Снейпа смертью Лили я даже не подумала, а о дружбе их и вовсе успела благополучно позабыть. Мне лишь хотелось помочь молодому человеку, вернуть его к жизни. Я пыталась втягивать его в наши развлечения, просила помощи в ежегодной подготовке к праздникам, старалась «растормошить» хоть как-нибудь. Откуда взялось это запоздалое материнское чувство – я и сама не понимала. Так или иначе, дошло до того, что меня стала беспокоить личная жизнь Снейпа. Одно время я собиралась даже познакомить молодого человека со своей двоюродной племянницей – очень умной и привлекательной особой. Тем обиднее было в благодарность за свою доброту нарваться на откровенную грубость и ядовитый сарказм, успевший к тому времени стать легендой среди студентов. Реакция Северуса отбила у меня охоту к благодеяниям в его адрес. Я последовала примеру Минервы и Филиуса, вернувшись к чисто деловым отношениям. В конце-концов, мы действительно были лишь коллегами и никем другим и я не имела никакого права навязывать свою опеку взрослому и совершенно самодостаточному волшебнику, пусть он и сидел когда-то в одной из моих теплиц возле горшка с цветокрылкой, а рыжеволосая девчушка смеялась, когда он отбрасывал волосы с глаз испачканными землей руками, оставляя на лбу грязные полосы.
С появлением в школе Гарри Поттера, Северус, казалось, дал полную волю своей мстительности. Мальчик возненавидел его с самого первого дня. Минерва сетовала на то, что «старые школьные обиды заставляют разумных людей отыгрываться на детях». Надо сказать, она была права: Снейп не жалел для мальчика отработок и снятых баллов. Поспорить с Гарри в этом мог только Невилл Лонгботтом – один из лучших моих учеников. Такие разные результаты в двух схожих предметах, все же редкость. Невилл явно боялся преподавателя зельеварения, что подтвердил первый урок Римуса Люпина в тот год, когда он преподавал в Хогвартсе Защиту от Темных Искусств.
История с боггартом получила широкую огласку и привела Северуса Снейпа в бешенство. Ученики посмеивались, а некоторые из профессоров злорадствовали втихомолку. То был последний год нашей спокойной жизни. За ним последовал Турнир Трех Волшебников, возвращение Темного Лорда и смерть одного из учеников моего факультета. Даже сейчас я не могу спокойно говорить про тот случай. Сама не знаю, как я пережила гибель Седрика Диггори. Помню, после разговора с его родителями я плакала в своей комнате несколько часов подряд. Поппи даже пришлось дать мне успокоительное средство. Если б кто знал, что это было только началом.
Целый год отрицания очевидного, травли Дамблдора и Поттера Министерством и владычества Амбридж, закалили не только учеников, но и нас, учителей. Я знала, что Орден Феникса был созван снова, хотя и не состояла в нем сама. Минерва рассказывала мне то, что могла. Из всех преподавателей Хогвартса в новом Ордене состояла только она и Северус Снейп. Директор не скрывал, что он доверяет им почти безгранично. И если в отношении Минервы все было ясно, то касательно Снейпа Дамблдору задавали вопросы и старые соратники и те, кого он привлек недавно. На все следовал лишь один ответ. Упорство Альбуса и его нежелание объяснять свои мотивы не было столь уж необычным и скоро расспросы постепенно прекратились. Если бы только хоть кто-то из нас дал себе труд задуматься… Вся школа видела травму директора и вся школа замечала его отлучки. О том, что он часто запирается в своем кабинете то с Поттером, то с профессором Снейпом для преподавателей тоже секретом не являлось. Но у всех была масса собственной работы, да и активность Темного Лорда вселяла тревогу. Не проходило дня без очередного сообщения о чьей-нибудь гибели или похищении. То и дело пострадавшими оказывались родственники маглорожденных студентов. А поскольку на моем факультете таких всегда больше всего, то понятно, что мне было совершенно не до наблюдений за директором и Снейпом. Рассказу Ханы и Эрни о Патронусе, который они якобы видели в марте в одну из ночей, я не очень-то поверила. Как выяснилось, мои студенты рассказали мне чистую правду.
Нападение Пожирателей Смерти на школу и смерть Альбуса меня потрясли. После той ужасной ночи я рыдала на плече Минервы, которая и сама находилась в ужасном состоянии. Она винила себя за то, что обратилась к Снейпу за помощью, когда бойцы Ордена проигрывали Пожирателям Смерти и тем облегчила ему совершение убийства. Трудно описать ужас, который я испытывала от мысли, что когда-то хотела помогать человеку, убившему беззащитного и безоружного старика, который ему доверял. Гарри рассказал в подробностях об убийстве на Астрономической Башне, о том, как он бросился вдогонку за предателем и как тот трусливо сбежал. Вообще то, что Поттер не пострадал в поединке со Снейпом тогда показалось Минерве необъяснимым везеньем, чудом. Но чудо это было того же происхождения, что и те чудеса, которые начались в новом учебном году, когда Пожиратели Смерти свергли законную власть и Снейп был назначен директором Хогвартса.
По декрету об обязательном образовании почти все ученики вернулись в Хогвартс. Нам же было не из чего выбирать: мы должны были остаться и защищать детей, даже если ради этого придется терпеть двух садистов и узурпатора. Впрочем, Минерва не сомневалась, что студенты смирения не проявят. Так и случилось – Кэрроу и Снейп столкнулись с масштабным и очень хорошо организованным сопротивлением. Факультет Слизерин ничем не мог им помочь. Отчаянная компания во главе с Невиллом, шестикурсницей Джинни Уизли и Лавгуд из Рэйвенкло доставляла им немало хлопот. Когда эта троица отделалась исправительными работами в Запретном Лесу, вместо Круциатуса, который предлагал применить Амикус Кэрроу, к «Отряду Дамблдора» присоединилась часть учеников моего факультета. Снейп ужесточил меры наказания и ввел новые ограничения, даже восстановив некоторые из указов Амбридж.
Как-то после того, как Амикус чудом не убил нескольких младшекурсников, а Снейп выразил одобрение его действиями, Минерва и Филиус не выдержали. Они явились к нему в кабинет (я из предосторожности пошла с ними), чтобы высказать ему в лицо все, что накопилось в нас. Они называли его чудовищем, выродком, которому нет места на земле. А в конце Минерва сказала, что мечтает об одном: дожить до момента, когда сможет плюнуть на его труп. Северус невозмутимо выслушал истерику декана Гриффиндора, а потом спокойным голосом попросил нас покинуть его кабинет. Я посмотрела в тот момент на портрет Дамблдора, висящий на стене. Великий волшебник спал, семнадцатилетний юноша скитался где-то далеко, трое маленьких детей лежали без сознания в больничном крыле, достойным и честным людям приходилось лгать и прятаться. А подлый трус, изменник и негодяй сидел в кресле своей жертвы, как ни в чем не бывало. И я еще когда-то ему сочувствовала! Острое ощущение вопиющей несправедливости происходящего заставило меня сделать шаг к Снейпу. Но вместо того, чтобы увести Минерву, я, осмеливавшаяся до сих пор только плакать и проклинать этого человека, со всего размаху ударила его по лицу.
Коллеги явно не ожидали от меня такого, потому что смотрели на меня с не меньшим удивлением, чем Снейп. Он даже не сразу понял, что я сделала. Пока он не опомнился, Минерва и Филиус схватили меня за руки и вытолкали из кабинета директора.
На следующее утро пострадавшие дети пришли в себя. Поппи не могла понять, как это случилось. Она давала им слабые зелья без всякой надежды, что они подействуют. Сам директор накануне приходил в больничное крыло, обвинив ее, что она намеренно дала не то средство какому-то слизеринцу. Проверял пузырьки на столах и в шкафу. Она была настолько уязвлена, что даже ушла к себе, не желая такое видеть. Потом он ушел, а она напоила больных очередной порцией лекарства. И к утру они почти выздоровели. «Это чудо!» – восклицала целительница.
Да, это было чудо. Чудом было и наказание для гриффиндорцев, и спасение Майкла Корнера и своевременный выход из строя Амикуса. Чудом было и то, что Гарри Поттер сумел спастись и вернуться к нам в Хогвартс. После того, как мы избавились от Кэрроу, Минерва, Филиус и я вступили в поединок со Снейпом. На такого дуэлянта как он было мало и нас троих, но схватка была недолгой. Директор выпрыгнул в окно и улетел. Мы были разочарованы бегством противника. Лишь потом нам открылось, что он сбежал от нас не из трусости. С другой стороны – неожиданно появившуюся возможность сразиться с врагами тоже можно было счесть чудом.
Когда эвакуация детей была закончена и началась битва, мы уже не думали ни о чем. Мы просто боролись, как могли, вместе с теми, кому была небезразлична школа и весь волшебный мир. Когда Гарри исчез и потом таким же чудом появился живой и здоровый, мы уже не сомневались, что победим… Тут-то нам и пришлось узнать, что однолюбы все-таки существуют и что большую часть «чудес» для нас сделал тот, о ком нам всем так нравилось плохо думать...
Услышав то, что рассказал нам всем Гарри про Северуса Снейпа и хитроумные планы Дамблдора , я, как и все остальные, запоздало вспомнила то, о чем знала всегда, запоздало задумалась над тем, чему до сих пор старалась не придавать значения, поняла то, что давно могла бы понять и тоже слишком поздно. Но это еще не самое страшное для меня. Когда-то мне казалось, что я лучше понимаю Северуса, нежели мои коллеги, а на деле я оказалась ничем не лучше их.
Пока Гарри Поттер приводил всем наглядные свидетельства этой невероятной, но правдивой истории, я утешала Минерву. В первый раз именно она плакала у меня на груди, а не наоборот… Сейчас мы с ней почти не говорим об этом. Да и что можно сказать об этой любви, кроме того, что она будет жить всегда, и это также естественно, как смена времен года.

Арабелла Фигг.

Всякий знает, что любая женщина по молодости своей непременно мечтает об идеальном кавалере – эдаком «рыцаре без страха и упрека». Волшебница она или магла – неважно, все равно будет искать и ждать своего принца. Кое-кто, бывает, и вправду находит, ну а остальные избавляются от романтических иллюзий. Но случается и так, что судьба подарит какой-нибудь счастливице чудо, да только заключит в такую обертку, за которой мудрено будет его разглядеть…
Являясь сквибом, я полжизни провела в отдалении от волшебного мира. И правда: что ж еще таким, как я остается. Только членство в Ордене Феникса и первого и второго созыва мое положение скрашивало. Я была искренне счастлива, что могу принести волшебному миру пользу, работая со столь выдающимся волшебником, как Альбус Дамблдор. И главное: я отлично ориентировалась в обоих мирах. За годы жизни среди маглов невозможно было не впитать многие магловские понятия, да и роль моя располагала к этому. Но я ни на одну минуту не переставала быть частью волшебного сообщества.
Я-то сначала о всей этой истории не слыхивала, только заинтересовало, как в герои войны попал Пожиратель Смерти. Ну, Гарри как раз тогда все и рассказал. И стоило видеть, как близко к сердцу это приняли другие! Даже те, кто едва знал Северуса Снейпа. Причем те, кто, вроде меня едва был с ним знаком, знали куда как побольше тех, кто рядом с ним был много лет. Нет, все же удивительное дело получилось. У маглов-то такие вещи может и происходят, да уж так редко, что никто об этом и не говорит. Если кто из них и выкинет подобное, так сочтут, что человек попросту «чокнутый». А для волшебников такое и вовсе в диковинку. И добро бы кто другой – на Снейпа-то глядя в последнюю очередь подумаешь. Я же о нем тоже по одной лишь «упаковке» судила, а глубже заглянуть недосуг оказалось…
Джеймса и Лили Поттеров я очень хорошо. Нас познакомил Дамблдор на собраниях Ордена. Они тогда еще не были женаты – только-только окончили школу и вступили в Орден Феникса. Они были чудесной парой и так влюблены друг в друга. Лили всегда была со мною очень мила. Она любила рассказывать мне о своих родителях-маглах, о старшей сестре. Чувствовалось, что девушке и в самом деле очень дорога ее семья. Даже завистливая и злобная сестрица, о которой Джеймс и его друзья вспоминать не могли спокойно. Дело в том, что когда Лили и Джеймс начали встречаться еще на седьмом курсе Хогвартса, перед выпускным Лили привела его домой, познакомиться со своими родителями. Как на грех там оказалась ее сестра, недавно вышедшая замуж. Она приехала с мужем навестить отца и мать. Встреча двух пар кончилась просто безобразной кошмарной ссорой. Родители пытались восстановить мир, но безуспешно. Петунья кричала на сестру и на Джеймса, оскорбляла их из-за того, что они волшебники. Потом, когда мне пришлось жить в непосредственной близости от этой женщины и даже близко общаться с ней, я поняла, что она просто отвратительная особа, которая поступает так всегда. Но в тот момент я подумала, что молодая женщина всего лишь вышла из себя, не смогла сдержаться. К тому же и Джеймс был не очень-то сдержанным мальчиком, так что я допускала, что и он мог сказать что-нибудь невежливое. Лили рассказала, что потом она успокаивала его целый час – он просто кипел от ярости. Особенно его задели петуньины слова, мол, Лили «всякую шваль подбирает». То уродливый оборванец, живущий в жуткой дыре, то лохматый болван без признака мозгов. Как мне потом кто-то по секрету рассказал, речь шла о Северусе Снейпе – юноше, с которым Лили дружила примерно до пятого курса, а потом они поссорились и он, мол, присоединился к монстру. Я тогда первый раз услышала это имя. До этого до меня доходили кой-какие слухи, слышала я что-то похожее, но никогда не расспрашивала Лили об этом: видно было, что не хочется ей вспоминать, что ж я буду зря девочку расстраивать.
Ну, потом она как-то сама обронила пару фраз. Что сердечко у нее золотое, то я и так знала, недаром все так ее любили: и друзья Джеймса, и соратники по Ордену и все, кому она помогала, о ком заботилась, кому хоть одно ласковое слово сказала. Да уж больно редким случаем было, чтоб гриффиндорка со слизеринцем дружила. Я-то сама, естественно, в Хогвартсе никогда не училась, но как и что там обстоит знала: и про два факультета, испокон веков враждовавших и про вражду между студентами. И что среди прихвостней Того-Кого-Нельзя-Называть слизеринцев поболее всего. Так что Лили молодец была, что вовремя избавилась от такого дружка, покуда он ее за собой в омут не утянул. В то время я была помоложе, чем сейчас и вынесла этот вердикт быстро и безаппеляционно, даже не задумалась. Теперь жалею, да что уж толку… Помню, через пару дней после визита к родителям Лили, она явилась в штаб Ордена (мы тогда собирались у Фрэнка и Алисы Лонгботтомов) одна и в очень мрачном настроении. Августа к ней благоволила и стала ее расспрашивать, а я с ней не была так близка и промолчала.
Вскоре состоялась их с Джеймсом свадьба. На ней были, несмотря на военное время, почти все их близкие друзья, члены Ордена – трое ребят, закадычные друзья Джеймса – Сириус Блэк – очаровательный мальчик был шафером жениха, Фрэнк с Алисой, Дамблдор, Маккинонны, родители обоих новобрачных. Пригласили и меня, видимо, считая, что мое присутствие будет одинаково удобно и маглам и волшебникам. Лили очень хотела позвать и свою сестру с мужем, но та в письме довольно резко отказалась. Поведение старшей дочери очень огорчило мать Лили – тихую светловолосую, еще довольно красивую женщину, овдовевшую два года назад. Настолько милую, что трудно даже было понять, каким образом у нее могли родиться две такие непохожие и внешностью и характером дочери. Насколько мне потом стало известно, она умерла спустя полгода после свадьбы. Ко мне эта милая дама, явно чувствовавшая себя немного неуютно среди волшебников, сразу же прониклась доверием. Она подошла ко мне, завела беседу, предложила мне магловский коктейль. Потом долго рассказывала о детстве Лили, о ее школьных годах, о том, как они с покойным мужем гордились, узнав, что обожаемая младшая дочь родилась волшебницей, как рада тому, что ее любимая девочка обрела свое счастье. Это была правда – Лили прямо светилась радостью и восторгом.
Симпатичная магла завела со мной беседу о детстве Лили, о том, как она росла, что с самого раннего детства малышку уже отличало живое воображение, она обожала слушать сказки и разные истории о феях и колдунах. Лили всегда была общительной девочкой, все ее любили, где бы она ни появлялась. Ну и конечно, когда родители узнали, что их дочь – волшебница, они ожидали, что у нее будут друзья ее рода.
Первым из них, к удивлению отца и матери, оказался паренек из бедного квартала. Они познакомились, когда ей было лет десять. Лили приводила его домой, так что и родители и сестра его хорошо знали. По правде сказать, по нему ни за что нельзя было догадаться, что он «из таких». Семья эта считалась в городке самой неблагополучной. Жили уединенно, никто о них ничего не знал, отец крепко выпивал, мать почти не выходила из дому. Мальчуган – худой, бледный, оборванный, как большинство детей, чьими воспитателями является улица, целыми днями шатался по окрестностям один. И, как признавалась матери Лили – он-то и объяснил ей, кто она и что должно с ней случиться. Так началась дружба, которую не очень-то одобряли семьи детей. Родители Лили жалели мальчика, но считали, что для дочери он неподходящая компания. Правда, они не мешали общению – пусть рядом с их ненаглядной девочкой будет мальчик-волшебник. Это поможет ей быстрее адаптироваться в новом мире, стать в нем своей. А позже у них обоих появятся иные интересы и детская дружба сама собой сойдет на нет.
«Детская дружба» продержалась до конца их пятого курса. Потом Лили стала взрослой девушкой и встретила свою настоящую любовь – Джеймса. Для всей семьи величайшей радостью стал момент, когда они объявили, что собираются пожениться. Миссис Эванс только жалела, что ее муж не дожил до этого прекрасного дня. Элизабет (так попросила меня называть ее миссис Эванс) сообщила еще об одной странности, произошедшей с ее дочерью незадолго до свадьбы. Последние несколько дней до замужества Лили жила с матерью в родном доме. Юная невеста то и дело бегала туда-сюда с всевозможными свадебными приготовлениями, и два-три раза замечала возле их дома одинокую фигуру, одетую «как один из ваших» – в длинную черную одежду. Причем Элизабет удивило, что соглядатай, как объяснила Лили, даже не особенно скрывался, раз она его заметила. Сначала девушка перепугалась, думая, будто за домом следит кто-то из Пожирателей Смерти, наметивших ее родных в жертву. Ведь в доме должно было собраться множество маглов – родственников, друзей семьи, да и просто знакомых. Лили потому и решила предупредить мать, в надежде уберечь ее от опасности. Однако спустя два дня стало ясно, что если бы их собирались убить, то давно сделали бы это. И миссис Эванс посоветовала дочери не беспокоиться о пустяках и лучше заняться свадебными хлопотами. Конечно же девушка не вспомнила даже о своем бывшем друге, да и странно бы это было – у нее ведь на носу была свадьба с любимым.
После церемонии Джеймс и Лили поселились в доме родителей Джеймса в Годриковой Лощине. Теперь все их друзья собирались там. Чаще всего, конечно, их навещали Сириус Блэк, Римус Люпин и Питер Петтигрю, но и другие члены Ордена заглядывали. Война ведь продолжалась, Тот-Кого-Нельзя-Называть то и дело устраивал всякие ужасы. Дня не проходило, чтоб кто не исчез, либо не был ранен или убит. Дамблдор до того дошел, что стал помощи просить у разных жутких типов – в мирное-то время он таким ни в жизнь бы не доверился, да тогда уж прижало. Ничьей помощью пренебрегать не приходилось. Министерство и само тоже несло потери в битвах с Пожирателями Смерти, так что уж они-то нам были плохие помощники. У мирных волшебников вся надежда на членов Ордена и была, всякий помогал, чем мог. Мое-то дело было маленькое: я в основном вращалась среди маглов, что могли попасть в поле зрения монстра, а в случае, если что замечала необычное – тут же и связывалась с кем-нибудь из Ордена.
Джеймс и Лили активнее других сражались, де еще Лонгботтомы – молодая пара авроров. От самого Того-Кого-Нельзя-Называть трижды ускользнули. Они были у нас самыми одаренными волшебниками, но я-то с Джеймсом и Лили была ближе. Поттеры-то старшие скоро погибли, да и миссис Эванс недолго прожила. Так и не увидели внука. А я не раз гостила у молодой четы и Гарри совсем еще крошкой видела. Уж как они его любили, так это и описать нельзя. Лили так и вовсе налюбоваться на сыночка не могла. Оно и понятно – первенец, любимец. Целые дни баловала его и ласкала.
Джеймс с друзьями в малыше тоже души не чаяли. Только недолго идиллия продолжалась.
Вскоре Дамблдор откуда-то узнал, что Лили с Джеймсом опасность грозит, что Тот-Кого-Нельзя-Называть за ними охотится. Никто так и не понял, кто Дамблдору о том сообщил. У него была пропасть информаторов, ну только и знали, что это один из них. Конечно, Дамблдор приказал молодым супругам прятаться. Хотел их увезти, но не с младенцем же им мотаться из дому в дом. В общем, Поттеры очутились «в заключении» у себя в Годриковой Лощине. Друзья Джеймса молодцы – не оставляли их. Да и другие время от времени забегали. Например, Дамблдор познакомил их со старухой Батильдой Бэгшот. Она в то время уже порядочно повредилась в уме, но поболтать всегда любила. Я иногда тоже изредка забегала к Поттерам на чашечку чая – рассказать новости из мира маглов и подбодрить немного. Скучно им было одним, а уж когда применили Фиделиус, так и вовсе худо стало. И все-таки они оставались веселыми, бодрыми, обожающими друг друга, так что любо-дорого было посмотреть. Кто ж мог такой ужасный конец предвидеть.
Когда их убили – внезапно, в одну ночь, во всем магическом мире одновременно и праздник и траур был. Ведь, наконец, исчез проклятый злодей, а его сообщники разбежались и забились, как крысы в норы. В тот день Дамблдор связался со мной и объявил, что отправил маленького Гарри к сестре Лили, где он и должен жить до своего совершеннолетия. Попросил меня поселиться по соседству с этими маглами – Дурслями, чтобы издали приглядывать за Гарри, наблюдать за его жизнью, хотя и не открывать ему ничего до времени.
Так я оказалась в Литтл-Уингинге в графстве Суррей. Всем соседям внушили, что я там всегда жила. Мне даже нравилось изображать полусумасшедшую старуху, которая без ума от кошек. К тому же скоро я свела с Дурслями близкое знакомство. Петунья не вспомнила меня, а я нашла, что она ничуть не изменилась. Какой дрянью была – такой и осталась. И муженек ее боров и сыночек меня считали старой дуррой. Петунья стала спихивать мне Гарри, когда они уезжали куда-нибудь втроем. Я старалась изо всех сил, чтобы мальчику со мной было лучше, чем дома, да не могла выходить из роли. И даже когда ему стукнуло одиннадцать и он в первый раз поехал в Хогвартс, все было по-прежнему.
Так продолжалось до его пятого курса. После возвращений Того-Кого-Нельзя-Называть, Орден снова был собран, а Дамблдор приказал мне присматривать за Гарри. Помогать в этом должен был один из членов Ордена, которые сменялись друг друга.
Вообще я ужасалась опять – кого Дамблдор принимает в Орден. Да разве же можно верить этому жулику Флетчеру? Или Снейпу – грязному Пожирателю Смерти? Впрочем, слепое доверие Дамблдора к последнему у многих вызывало удивление. Все знали, что после первого исчезновения монстра, Дамблдор заступился за него на суде, как за своего шпиона. А потом еще и взял работать в Хогвартс. Сейчас-то мне сдается, что всем потому казалось фальшивым его раскаяние, что они не знали его причины. А связать его с Лили – да чушь какая! Я встречалась с этим человеком всего раз или два на самых первых собраниях. Причем, я даже не могу похвастаться, что он обращался он со мной пренебрежительно. Он меня почти не замечал.
Все кто знал, этого человека, считали его бесчувственным, жестоким, холодным. Не раз я слышала, как о нем говорили: «у него словно камень, вместо сердца»! И я была уверена, что они правы – Снейп никогда не проявлял эмоций, будто вообще ничего не чувствовал, а уж в глаза посмотреть – так холодом и пробирает. Точно и впрямь сердце его из цельного гранита вырезанное.
Единственный раз, когда я как-то беседовала с Минервой. Мы и сами не заметили, как разговор плавно перешел на Лили. Мы с Минервой пили на кухне чай, а Снейп писал какой-то отчет для Дамблдора (он никогда ничего не ел и не пил в доме Сириуса). Мы сами не заметили, как разговор перешел на Лили. Я рассказала, как навещала Поттеров в Годриковой Лощине, рассказала, про то, что мне говорила на свадьбе Элизабет Эванс. В тот момент краем глаза я уловила, что Снейп оторвался от своего пергамента и жадно слушает нас. Он как будто не хотел пропускать ни слова. Я мгновенно замолчала, а он встал и вышел, так и не дописав своего отчета. В тот день он больше не появился на площади Гриммо…
Члены Ордена поочередно охраняли Гарри все лето, до августа пока однажды вечером не возвращалась я домой с едой для кошек и не увидела в переулке… дементоров. Я сперва глазам своим не поверила. Дементоры в Литтл-Уингинге! Мир просто сошел с ума! Эти твари напали на Гарри Поттера и его толстого кузена. Я чуть с ума не сошла от страха, но чем я, сквиб, могла бы им помочь. Но тут Гарри вытащил Палочку и наколдовал Патронус – умница, не растерялся. Я подошла к нему, помогла поднять его двоюродного братца, который, как бревно в обморок грохнулся, пообещала, что убью мерзавца Флетчера и проводила его до дому. Мальчик удивился, что я знаю Дамблдора и связана с Орденом, а я представляю, что бы он почувствовал, узнав, что я и с родителями его была знакома. Я ему, правда, этого не сказала, а Мундунгнусу Флетчеру всыпала по первое число. Заставила его объясняться с Дамблдором – будет знать, как уходить с дежурства.
А Дамблдор позже встретился со мной и сказал, что Гарри назначили разбирательство в Министерстве и что мне придется дать показания в суде. Тут-то я, по правде сказать, смутилась. Визенгамота я все-таки побаивалась. Да и с идиотом-Фаджем не больно хотелось встречаться. Однако я все же согласилась дать показания. Вид на суде у меня, как мне потом сказали, был довольно жалкий, тем не менее, мальчика все же оправдали, во многом благодаря мне – это ведь я подтвердила, что он действительно защищался от дементоров.
Весь остальной год я прожила довольно тихо. Меня почти не навещал никто из Ордена – все они толпились на площади Гриммо с Сириусом Блэком. Пару раз заходила Эммелина Вэнс – в последний раз мы виделись с ней как раз незадолго до того, как ее убили. Только слепому могло быть непонятно, что война вот-вот начнется снова. Даже «Пророк» к концу года переменил позицию. Мне советовали уехать из Британии, но я решила пока остаться на Родине. У меня было предчувствие, будто должно произойти нечто страшное. Как выяснилось – не у меня одной. И все же убийства Дамблдора и нападения на Хогвартс Пожирателей Смерти не мог ожидать никто. Я сначала даже не поверила, когда все тот же Флетчер сообщил мне об этом. А уж когда назвали имя убийцы… Уму непостижимо, как этот грязный подонок смог обмануть великого волшебника, каким был Дамблдор. Это было просто ужасно. Убить безоружного полуживого старика, причем абсолютно спокойно и хладнокровно, без малейшей жалости, без колебаний. Вот уж действительно – камень в груди надо иметь, а не сердце человеческое! Что от такого и ждать-то, кроме жестокости и новых чудовищных злодеяний…
Само собой, я не могла не присутствовать на похоронах главы Ордена Феникса. Дамблдора похоронили в Хогвартсе, он же столько сделал для школы. На церемонию собралась чуть не половина магического мира Британии. Кого тут только не было. Я проходила мимо рыдающих учеников и профессоров Хогвартса, слушая, как они сквозь слезы посылают проклятия Снейпу, вот тогда я и поняла, что не смогу уехать. Да, я знала, что скоро власть захватят эти чудовища, что будут преследовать маглорожденных да и маглов тоже. И все равно я не могла уехать.
Жизнь под гнетом новой власти оказалась для меня не такой уж тяжелой. Никому не было до меня дела и я могла спокойно помогать сражающимся с Тем-Кого-Нельзя-Называть и его клевретами. Не раз мне доводилось приютить у себя тех, кто скрывался от преследований Министерства. Я снабжала их провизией, предоставляла им временный кров, ухаживала за больными – в меру моих слабых сил. Как сквиб, я не могла принести другой пользы, но и это было уже немало. Некоторые из моих «постояльцев» сообщали мне новости из Министерства и из Хогвартса. Я до сих пор выписывала «Пророк» и была осведомлена, что кресло Дамблдора досталось «проклятому узурпатору» – это было самое мягкое выражение, каким спасенные мной волшебники называли Снейпа. У многих из них дети учились в Хогвартсе и писали им о зверствах нового директора и двух Пожирателей смерти по фамилии Кэрроу. Так мне стало известно о случае с мечом Гриффиндора.
Я ведь первой там заподозрила фальшь, а уж после еще пары рассказов, подозрения мои и вовсе укрепились. Да кто бы стал слушать такую как я – полусумасшедшую старуху-сквиба, живущую в одиночестве с кучей кошек, не говоря уж о том, что то, что я напридумывала, мне и самой представлялось невероятным. Я решила ждать.
К тому же больше меня беспокоило полное отсутствие известий о Гарри. Как и все, я верила в мальчика, знала, что он победит. И так хотелось, чтобы это случилось поскорее…
Весной у меня редко стали появляться «постояльцы» и я поняла, что, возможно, волшебники готовятся к чему-то серьезному. Впервые мне стало обидно, что я сквиб и ничем не могу им помочь – я ощущала себя такой никчемной и бесполезной, как никогда в жизни. Многие из них наверняка погибнут, а я сижу у себя в доме беспомощная…
Впрочем, битву за Хогвартс, выиграли и без меня. О подробностях мне сообщили уже после – все те же ребята из Ордена. Гарри сам через два дня явился ко мне – поблагодарить за мою помощь, ну и все расписал, до последней черточки. И историю Снейпа в том числе. Сильно он огорчался, каялся, да толку-то! После драки кулаками не машут! Я ж с ним тоже кое-чем поделилась – о его матери и о бабушке. И о любви…
Давно еще, в дни моей юности, мои родители говорили мне о том, что молодые люди очень часто зовут любовью свои, безусловно, прекрасные и трепетные чувства. Только в одних сердцах, тех, что считают мягкими да нежными они – что горный ручей. С гор он бежит громко, весело, как вниз падает – кругом от него стоит шум, да рокот. В долине же ручей этот мал и неглубок, так что его уж и не видать вовсе. Часто так происходит, слишком часто. Но есть такие сердца, что с виду вроде камня, скалы. Словно из гранита – тверже и быть не может. И коли врезалось чувство в такую скалу – так ничем его оттуда не вытравишь, не выбьешь. Даже время его не разрушит, разве что только вместе с самой скалою. Да и тогда оно останется даже на ее обломках.
После ухода Гарри долго я эти слова припоминала, вместе со всем, что знала о Лили, со всем, что мне сказала ее мать. А может и вправду, сердце из гранита – не так уж и плохо? Что и говорить – на моих глазах сбылась для юной и прекрасной девушки сказка о «рыцаре без страха и упрека», да только не так, как она думала.

Драко Малфой.

С самого раннего детства я стремился во всем походить на моего отца. Он был для меня кумиром, непогрешимым и идеальным. Я даже испытывал к нему не столько сыновнюю любовь, сколько почтение, смешанное со страхом. Нежность моя принадлежала матери, которая обожала меня. Я гордился тем, что она, Нарцисса Малфой, всегда такая холодная и сдержанная на людях, со мной становилась совершенно иною – ласковой, любящей, заботливой. Только теперь, после ее поступка с Поттером, я понимаю, насколько сильно она любила меня и как мало я ценил ее любовь и заботу.
Отношения моих родителей всегда казались мне образцом семейного счастья. Я, подобно своему отцу, не очень-то верил в сентиментальные бредни о вечной любви и прочих глупостях. Отец женился на маме по воле своих родителей и ни разу за всю жизнь не пожалел об этом. Да и как он мог пожалеть, если его родители подобрали именно такую женщину, которая могла достойно сохранять честь древнего чистокровного рода Малфоев. Мама соответствовала всем требованиям, которые выдвигались ими. Она была красива, умна, образованна, происходила из не менее древнего чистокровного рода, была известна своим сдержанным, но гордым характером – то есть представляла собой во всех отношениях идеальную партию. Я всегда считал, что мой отец сделал самый удачный выбор и когда придет время, то его выбор для меня будет столь же удачен. В этом не могло быть сомнений, и я никогда не желал иного. Главное – найти подходящую пару, а любовь – выдумка достойная сентиментальных гриффиндорцев. Мог ли я подумать, что человеком, который разуверит меня в правильности этого убеждения будет никто иной, как Северус Снейп?
Этого человека я тоже знал в детстве. Среди людей, постоянно бывавших у нас в доме он сразу выделялся и не слишком презентабельным внешним видом и независимостью поведения. Помню, ребенком я очень удивлялся доверию, испытываемому к нему отцом и матерью. Я не понимал: почему они на такой короткой ноге с этим мрачным мужчиной, который всегда ходил в наглухо застегнутой черной мантии и выглядел таким же холодным, как и мой отец. То, что он школьный приятель отца и мамы, не объясняло такой сердечности – я видел их много и всегда отец обращался с ними с неизменным превосходством, сквозившим в каждом слове, жесте и даже взгляде. Но с Северусом Снейпом он всегда обращался, как со своим другом.
Постепенно я привык к их хоть и не слишком частым, однако всегда радостным для обоих встречам, к беседам в кабинете у отца за рюмкой дорогого вина. Они часто говорили о временах, когда вместе служили Темному Лорду – величайшему из всех магов в мире. Насколько я мог понять – отец, который был старше профессора Снейпа на шесть лет, составил ему протекцию у повелителя. Конечно, разговоры эти велись шепотом – никто ведь не должен был знать о приверженности отца и профессора Снейпа идеям Темного Лорда – они ведь, когда он исчез, еле смогли выкрутиться и уйти от наказания. Отец – благодаря тому, что заявил, будто находился под действием заклятия Империус, а за профессора Снейпа заступился Дамблдор – директор Хогвартса, после чего он и стал преподавателем зельеварения, хотя, по уверениям отца, даже в школе у него душа всегда больше лежала к Защите от Темных Искусств и во всей школе никто не мог сравниться с ним в знании этого предмета.
Мама общалась с профессором Снейпом гораздо меньше, чем отец, но было видно, что между ними существует какая-то более тесная духовная связь – во всяком случае, создавалось впечатление, что ей известно о нем, как о человеке, куда больше, нежели отцу. Ведь она на целых три года дольше училась в Хогвартсе вместе с ним…
Через несколько лет после падения Темного Лорда, профессор стал появляться у нас гораздо реже. На все письма моего отца отвечал, что у него масса работы. И в самом деле – к тому времени он был деканом факультета Слизерин, окончательно заменив к тому же в должности преподавателя зельеварения профессора Слагхорна, который учил еще моих родителей и родителей всех моих друзей. Возможно, именно это повлияло на решение отца, когда он уступил настояниям мамы не отправлять меня одного за границу. Даже его знакомство с Каркаровым, которого я видел на Турнире Трех Волшебников и доскональное изучение Темных Искусств в Дурмстранге, не помогли ее переубедить. Она не желала расставаться со мной. По правде сказать, хоть я и бравировал этим перед Турниром, на самом деле я не хотел уезжать так далеко от дома. Но даже перед отъездом в Хогвартс я ничуть не сомневался, что попаду на Слизерин – факультет, где учились мои родители и все достойные люди, которых я знал. Больше всего радовало то, что на этом факультете уж точно можно было бы не опасаться встретить разную дрянь вроде грязнокровок или предателей крови.
Уже в вагоне Хогвартс-экспресса я услышал, что в поезде едет Гарри Поттер – тот самый Мальчик-Который-Выжил. Движимый желанием с ним познакомиться, я зашел в то купе, которое мне указали в сопровождении Крэбба и Гойла. К моему удивлению Поттер оказался тем самым мальчишкой, что я встретил в магазине мадам Малкин. Теперь-то стало ясно, почему он расхаживал по Косому переулку в сопровождении тупицы Хагрида.
Можно представить себе мою досаду, когда он отверг мою дружбу ради сидевшего с ним рядом еще одного отпрыска Уизли. С этого момента мы стали врагами на долгих семь лет, о чем я сейчас сильно жалею.
Разумеется, мое желание сбылось и я попал на Слизерин, в то время, как Поттер, по примеру своих родителей, угодил на Гриффиндор вместе с Уизли и Грейнджер. Я искренне радовался не только потому, что оправдал надежды родителей, но и потому, что в Слизерине почти все соученики были мне знакомы. Это были дети друзей моих родителей, которые часто бывали у нас в поместье. И уж точно не могло мне повредить личное знакомство с деканом, тем более, что зельеварение не казалось мне слишком трудным предметом – отец говорил, что он был одним из лучших в школе. Вот маме дисциплина не очень давалась и когда она жаловалась на это, отец всегда шутил, что зелья – наука, где женщины крайне редко достигают успеха. Обиженная за женщин мама называла тогда имя какой-то Лили Эванс. Отец вскипал, заявляя, что это просто бесчестье – слизеринский декан обожал какую-то маглорожденную гриффиндорку больше собственных учеников. Мама раз даже высказала предположение, что Слагхорн был к этой Эванс неравнодушен, хотя та, конечно же, воспринимала его лишь как учителя. Впрочем, поклонников у нее всегда хватало, причем среди них кое-кто из наших знакомых. Я тогда был слишком мал, чтобы понять, о ком именно идет речь. Я вообще не обратил бы внимания на те слова, если б не тон, каким говорила мать. Потом, несколько лет спустя, я подслушал на одном приеме сплетни двух ее приятельниц и понял, что злость ее объяснялась тем, что злые языки называя, Лили Эванс «одной из самых красивых девушек в Хогвартсе», нередко сравнивали ее с моей матерью, чья красота считалась среди слизеринцев несравненной. Я тоже не мог себе представить, что может найтись женщина красивее моей матери – даже в последние годы, когда наша семья оказалась в опале, она оставалась столь же прекрасной и горделивой, как и подобает чистокровной волшебнице знатного рода. Взять, например, то, как она тогда в магазине отбрила Поттера, сколь невозмутимо выслушала его наглую шутку по поводу ареста отца! А я ведь видел, как она два дня непрерывно рыдала после его ареста, ничто не могло ее успокоить. Мы с отцом всегда считали ее хрупкой и слабой, даже не подозревая, сколько мужества и твердости скрывается за ее нежным обликом.
За все мои годы на Слизерине я пытался узнать о Северусе Снейпе немного больше, но потерпел неудачу. Со мной он обращался всегда очень хорошо – даже, можно сказать, благоволил мне. Во всех стычках с гриффиндорцами он безусловно принимал сторону Слизерина и мы, конечно, пользовались этим, как могли. К тому же с первого дня я заметил его неприязнь, даже ненависть к Поттеру и его компании. Это не могло меня не радовать, поскольку вражда наша с каждым днем становилась сильнее. Доходило до того, что в присутствии профессора Снейпа я изыскивал каждый удобный случай, чтоб только спровоцировать Поттера. Я нарочно оскорблял его или делал мелкие гадости, заранее зная, что наказан будет именно он. Так и выходило. Поттер и его компания теряли баллы и получали отработки, а мне оставалось лишь удовлетворенно наблюдать, как они бесятся. Сейчас я понимаю, насколько глупо все это было тогда – глупо и бессмысленно…
Неудивительно, что очень скоро взаимная ненависть Поттера и нашего декана сделалась в Хогвартсе притчей во языцех. А вот меня считали на факультете его любимцем, тем более что по зельеварению я успевал вполне неплохо – лучше, чем по многим другим предметам. Однако на самом деле все мои попытки сблизиться с ним терпели фиаско. Сначала я думал, что он просто не любит фамильярности на работе, но потом заметил, что даже и дома он видит во мне лишь сына своего близкого друга и только. Снейп не подпускал к себе никого – ни коллег, ни учеников, ни даже друзей и старых соратников. На моем четвертом курсе он целых полгода даже не показывал виду, что знаком с директором Дурмстранга Каркаровым. Последний неоднократно пытался поговорить с ним о чем-то, даже один раз явился прямо на урок (через два года я узнал, наконец, в чем там было дело), но профессор его выпроваживал. Во время Святочного бала, куда я пошел с Пэнси Паркинсон, я видел их вместе. Они были единственными, кто не танцевал тогда. Кстати, именно на том балу я впервые заметил Асторию Гринграсс. Она была очень похожа на фотографии моей матери в дни ее молодости – такая же высокая и тоненькая, с той же гордой осанкой, только волосы золотистые. Мы протанцевали с ней два танца – все остальные я танцевал с Пэнси, как с моей «официальной» дамой.
Поттер, который в тот год оказался неожиданно четвертым чемпионом от Хогвартса, пришел на бал с Патил. Пэнси прожужжала мне все уши о том, что он мечтал заполучить Чанг с Рэйвенкло, с которой явился Диггори – чемпион Хаффлпаффа. Но больше всего поразила всех Грейнджер, оказавшаяся партнершей Крама. Впрочем, скоро мне наскучило разбираться в перипетиях чужих личных отношений и я отдался веселью.
На Рождество я поехал не домой, а в гости к Грегори. Возможно, отец в то время тоже предвидел возвращение Темного Лорда, почему и дал мне разрешение. Тогда-то я и соприкоснулся теснее с тайной профессора Снейпа. Как-то в один из дней, я Блез и Грегори сидели в его спальне и от нечего делать рассматривали выпускные альбомы его родителей. Конечно, мы знали о традиции фотографироваться всем вместе при окончании школы, но, как правило, ученики разных факультетов все же старались сняться вместе со своими друзьями. В одном из альбомов, изображающем выпуск 1978 года, все студенты, хоть и были сняты вместе, держались именно группами по факультетам, возле своих деканов. Блез мгновенно нашел свою мать – в слизеринской группе она сразу выделялась ослепительной красотой и роскошным нарядом. А я с любопытством увидел профессора Снейпа. Его было нетрудно узнать, он не сильно изменился со своих восемнадцати лет. Стоял немного в стороне от всех с обычным хмурым выражением лица, галстук сбился набок, брови нахмурены и ни малейшей радости в глазах, как у всех остальных. К тому же он все время поворачивал голову куда-то в сторону, туда, где стояли гриффиндорцы в красно-золотых шарфах. Посередине расположилась пара – юноша и девушка. Парень – высокий с растрепанными черными волосами так походил на Гарри Поттера, что не нужно было быть семи пядей во лбу, чтоб догадаться кто это. Конечно же его папаша! Я слышал о нем несколько раз. Такой же идиот, как и все гриффиндорцы и тоже квиддичная звезда. Макгонагалл всегда говорила, что у Поттера от него талант. Он обнимал за талию очень красивую рыжеволосую девушку, по всей видимости, мать нашего героя. На нее-то и был направлен взгляд Снейпа. Тут-то я и вспомнил, как однажды то ли мама, то ли отец упоминали о том, что он будто бы в школе увлекался ею. Я, конечно, не верил в это – она ведь была маглорожденной. Когда я поделился предположением с друзьями – они тоже не поверили. Блез, например, произнес примерно то же самое, что он два года спустя сказал Пэнси, когда она его заподозрила в симпатии к младшей Уизли. Сейчас я просто с трудом могу примириться с тем, насколько циничны мы тогда были, несмотря на свой возраст. Почти дети, мы не верили ни в какую любовь, точнее прекрасно знали, что любить можно лишь тех, кто того достоин – а о том, кто это может быть у нас были свои представления. И уж никак ими не могли быть грязнокровки.
С тем же цинизмом отнесся я летом к смерти Диггори и возвращению Темного Лорда. Приехав домой, я обнаружил моих родителей крайне взволнованными. Отец был на том кладбище, про которое рассказывал Поттер и сумел уверить повелителя в своей верности ему. Тот милостиво вернул нашей семье свое благоволение. Отец рассказал, что профессор Снейп явился два часа спустя, поклялся в преданности господину и сообщил ему целую кучу полезных сведений о Дамблдоре и об Ордене Феникса. Отец, как мне показалось, радовался, что его другу удалось выкрутиться, хотя, как он сказал маме, он и не сомневался в том, что хитрец сумеет это сделать. Мама же вздохнула с откровенным облегчением, узнав, что профессора Снейпа простили. Потом отец сказал, что повелителю угодно держать до поры до времени в тайне свое возвращение. Никто не должен знать об этом. Для этого мы должны были твердить, что Поттер и Дамблдор врут о его возвращении. Планировалось развернуть против них целую кампанию в «Пророке». Мне эта идея показалась замечательной – я уже успел убедиться в могуществе прессы на собственном опыте. При помощи Риты Скитер мне целый год удавалось дискредитировать Поттера, Грейнджер и Хагрида. Было даже жаль, что прыткая журналистка временно «вне игры».
Впрочем, в тот год у нас появился союзник – Долорес Амбридж, инспектор из Министерства. Она делала все, чтобы доказать несостоятельность Дамблдора, как директора. И наш факультет стал ей ценной подмогой. То, что она запретила нам изучать практику Темных Искусств бесило гриффиндорцев, но слизеринцев не огорчало ничуть. Мы все знали, что наши родители сами научат нас всему, что нужно. Позже Астория признавалась мне, что именно тогда она по-настоящему осознала свои чувства ко мне.
Тем не менее, ничего полезного об Ордене Феникса узнать не удавалось. Профессор Снейп искусно исполнял роль двойного агента – Темный Лорд был уверен, что его верность Дамблдору, лишь маска. Также думали и все мы. Отец тоже ничего не подозревал. Он заранее предупредил Амбридж по поводу своего друга, что сказалось на ее обращении с ним. Во всяком случае, инспектируя его уроки, она всегда была корректнее, чем с другими профессорами. В то же время гриффиндорцев и Поттера она притесняла, как могла. Я был в восторге, который сейчас кажется мне таким глупым… Я упивался властью в масштабах школы, унижением Поттера и его приятелей, несчастьями Хагрида и Дамблдора. Каким же идиотом я был в тот год. Но разве мог я подозревать, что пройдет совсем немного времени и я узнаю, что же на самом деле важно…
Я тоже прекрасно помню поведение нашего декана на том злополучном матче по квиддичу. На самом деле Джонсон сказала тогда правду – меня просто злило то, что Поттер лучше меня играет в квиддич. Я ведь всегда считал себя хорошим игроком, но Гарри Поттер все равно оставался куда более талантливым. Но, как бы странно это ни звучало, мне хочется попросить прощения за те оскорбления, которые я позволил себе тогда не у Поттера, а у профессора Снейпа. Точнее, только за одно оскорбление. То самое, за которое Поттер и Джордж Уизли избили меня тогда. Жаль, что это теперь невозможно…
Я помню, как ко мне в тот момент подошла Астория с несколькими другими девчонками с нашего факультета. Она склонилась надо мной, и я почувствовал, как боль от ударов слабеет. Краем уха я слышал, как орут друг на друга Джонсон и Монтегю. Видел я и то, как приблизился к нам профессор Снейп, как Джонсон что-то объясняла ему, возмущенно жестикулируя – наверное расписывала в красках мой возмутительный поступок, как коротко возражал ей Монтегю. Вдруг, после одной фразы Джонсон, лицо нашего декана вдруг исказилось. Оно стало таким, что я сжался в комок – мне почудилось, что он сейчас меня ударит. Я был в недоумении: почему мои обидные слова в адрес матери Поттера вызвали у профессора такую реакцию. Правда, он довольно быстро овладел собой и быстро ушел с поля. А я снова повернулся к Астории, все еще стоявший надо мной. Наверное, именно тогда я понял, что чувствую к этой девушке нечто особенное. Но тогда я постарался отмахнуться от этих мыслей, казавшихся мне совершенно неподобающими наследнику рода Малфоев. В гостиной, несколько придя в себя, я с большим удовольствием узнал о наказании, которому Амбридж подвергла Поттера и обоих Уизли – им запретили летать навсегда. Теперь никто не сомневался, что Кубок по квиддичу будет у нас в кармане, если, конечно, мы выиграем остальные матчи.
Наибольшего расцвета наша власть достигла в тот короткий период, когда Амбридж была директором школы. Конечно, никто не признавал ее директором – даже Хогвартс. Каменная горгулья не впустила ее в кабинет Дамблдора и портреты замка не исполняли ее распоряжений. Сейчас, вспоминая об этом я удивляюсь, как же все мы могли быть настолько слепы – ну ладно еще гриффиндорцы, но мы! Ведь профессора Снейпа магия замка признала…
Астория не входила в Инспекционную Дружину. Теперь я понимаю, что это был очень умный поступок, потому что после побега старших Уизли на нас ополчилась вся школа. Даже на меня пару раз насылали какие-то мерзкие проклятья. Но это было сущей ерундой по сравнению с тем, что ждало меня впереди.
Я знал, что отцу поручено возглавить операцию в Министерстве Магии. Пожиратели Смерти должны были отобрать у Поттера и его друзей какое-то пророчество. Способ заманить Поттера в Отдел Тайн был подсказан маме каким-то полусумасшедшим эльфом, явившимся к моей матери и тетке, незадолго перед тем сбежавшей из Азкабана. Впрочем, о ней мне не хочется говорить – Беллатрикс Лестрейндж была одним из самых худших кошмаров, как для моей матери, так и для меня самого.
В общем – мой шок, когда я узнал, что операция в Министерстве провалена, а отец и все остальные, кроме тетки захвачены Дамблдором и арестованы, трудно описать словами. Я был совершенно раздавлен. В первую очередь я беспокоился о своей матери. Для нее это тоже должно было стать ужасным ударом. Даже то, что Поттер и компания напали не меня в поезде по дороге обратно в Лондон не так огорчало и выбивало из колеи, как потерянное и испуганное лицо матери.
Лето было ужасным – по поместью рыскали авроры и работники Министерства, обыск следовал за обыском. А потом… Потом я получил черную метку и первое свое задание. Убить Дамблдора. Сначала я раздувался от гордости – мне потребовалось целых полгода, чтобы понять: мне просто-напросто подписали смертный приговор.
Однако моя мать поняла это значительно скорее. То, что она обратилась за помощью к Северусу Снейпу меня не удивило – мама всегда ему доверяла. Но вот Непреложный Обет стал действительно новостью. Теперь я понимаю, что он спас мне жизнь, причем дважды, а тогда я был уверен, что он хочет украсть у меня славу, выполнив задание Темного Лорда вместо меня. Подробности моих попыток убить директора школы известны всем, так что подробно говорить о них нет смысла. Видит Мерлин, что я на самом деле не хотел случайных жертв. Нет, мне не было жаль ни Белл, ни Уизли, когда они пострадали из-за меня. Я слишком волновался за собственную жизнь и жизни своих родителей. Невыполнение задания грозило смертью не только мне, но и им.
Весь год я пытался починить этот проклятый Исчезающий Шкаф. Я забросил учебу, съехал в оценках, даже в любимом зельеварении, в котором Поттер неожиданно для всех начал делать поразительные успехи. Больше всего угнетала невозможность поделиться с кем-нибудь своей бедой. В конце-концов я докатился до бесед с привидением…
Лишь к концу года мой план увенчался успехом. На руку сыграло и то, что Поттер и Дамблдор в ту ночь покинули Хогвартс. Я провел Пожирателей Смерти в школу и затем на Астрономическую Башню. К несчастью, нам помешал Орден Феникса и Отряд Дамблдора, которые принялись сражаться с необычайной яростью. Я плохо помню, как добрался до Астрономической Башни, плохо помню, что я говорил Дамблдору и что он мне отвечал. Зато я навсегда запомню выражение лица человека, о котором мы все не знали ровным счетом ничего.
Дальше – наш поспешный побег, во время которого я старался держаться поближе к Северусу. Мне было страшно. Страшно предстать перед разгневанным повелителем, страшно оставлять друзей и Асторию, которая совсем некстати вспомнилась почему-то тогда, страшно было наблюдать за поединком Снейпа с Гарри Поттером. Страх этот не исчез никуда, когда мы аппарировали в поместье. В гостиной находились сам повелитель, тетка Беллатрикс, бледная от ужаса мама и мастер волшебных палочек с окровавленным разбитым лицом. Отчет профессора Снейпа отличался ясностью и четкостью изложения, и все же я уловил в его голосе бесконечную усталость. И хотя рассказ подтвердили Кэрроу и Трэверс, без наказания мы не остались. Такой кошмарной боли, как тогда я не чувствовал ни разу в жизни. Я кричал так громко, что сам почти оглох от собственного голоса. Едва все закончилось, мама кинулась ко мне. Профессор во время своего наказания не проронил ни звука, что поразило меня. Да, мужественнее человека я не встречал в своей жизни. Весь остаток дня мама занималась нами обоими. В юности она хотела стать целительницей, но после замужества о мечте пришлось забыть, хотя умения ей теперь пригодились…
Смерть Дамблдора открыла Темному Лорду дорогу – теперь никто уже не сомневался, что власть скоро окажется в руках его сторонников. Правда, являлись ли мы ими, я в глубине души не был уверен. Мама и отец, которого повелитель вытащил из Азкабана все каникулы буквально не находили себе места. Оба были безмерно благодарны профессору Снейпу за меня, особенно мама. Она почти ходила перед ним на цыпочках, хотя он почти игнорировал ее. Сначала мама не хотела отпускать меня в Хогвартс, даже несмотря на вышедший приказ об обязательном образовании. Лишь назначение Снейпа директором несколько успокоило ее. Я же был счастлив убраться подальше от дома, который перестал быть домом, увидеть своих друзей. И…Асторию Гринграсс.
Все оказалось намного хуже, чем я рассчитывал. Официально факультет Слизерин был в привилегированном положении, но на самом деле на нас ополчились все три остальных факультета разом. Преподаватели их полностью поддерживали и поощряли. В тот год мы начали встречаться с Асторией. И я и она чувствовали себя ужасно в этой атмосфере всеобщей ненависти, смешанной со страхом. А ведь мы ничуть не меньше других боялись за своих близких. Лишь одному человеку в школе было еще хуже, чем нам – директору. Когда он появлялся в классе, коридоре или Большом Зале, ненависть становилась прямо-таки физически ощутимой. Все, за исключением разве что Кэрроу, только и мечтали о том, чтоб хоть как-нибудь ему навредить.
Дурацкие выходки гриффиндорцев и «подрывная деятельность» «ОД», презрение, которого не скрывали старые преподаватели, шпионаж Кэрроу и все прочее… Я до сих пор не могу понять, как профессор Снейп смог все это выдержать… После того, как Лонгботтом, Уизли и Лавгуд попытались похитить меч Гриффиндора, Снейп отстранил Кэрроу от решения об их наказании. Они отделались отработками в компании Хагрида. И, как выяснилось, то был только самый первый случай его помощи гриффиндорцам.
Все же в общем и целом, год для меня прошел хоть и тяжело, но быстро. Когда на пасхальных каникулах егеря притащили к нам в дом Гарри с компанией, я не смог сказать, что знаю их. Возможно, именно тогда я уже выбрал свою сторону, но не мог еще себе в этом признаться. Поттер и его друзья сбежали с нашими палочками: моей, Хвоста и Беллатрикс. Меня в тот же вечер отправили обратно в Хогвартс, под опеку Снейпа. Я подозревал, что очень скоро снова увижу Поттера…
Два месяца спустя, всех нас огорошили известием, что он в Хогвартсе, что школа все-таки подняла восстание, что Кэрроу обезвредили учителя, а Снейп сбежал. Объявили эвакуацию, которой я руководил, как староста, вместе с Пэнси. Младшекурсников мы построили и отвели в Выручай-комнату, по пути я еще успел пожать руку Астории. Убедившись, что за нашим столом никого не осталось, мы вместе с Винсентом и Грегори притаились в коридоре, а затем я вызвал Комнату Спрятанных Вещей… Больнее всего мне оттого, что это было целиком и полностью мое решение и мой план. Я виноват в смерти своего друга. Я был уверен, что у Поттера есть тайный план и пытался его выведать, но Крэбб начал бросаться Убивающими заклятьями, а затем сам вызвал Адское Пламя… В какой-то момент я уже решил, что мне конец: Грегори потерял сознание, а я не мог его вытащить… Тут и появился Гарри Поттер – Мальчик-который-спас-мне-жизнь…
Саму битву я тоже помню плохо. В голове у меня верталась одна мысль: спастись и добраться до родителей. Или хотя бы до профессора Снейпа. Я не мог предположить, что человек, на которого я рассчитывал, как на отца с матерью уже мертв…
Пока шло перемирие, я сидел один где-то под одной из полуразвалившихся лестниц и думал о тех, кого я любил: об отце, матери и Астории… Я не хотел видеть погибших и знать их имена, я был полумертв от страха и уже желал победы Поттеру лишь ради того, чтоб закончился этот ужас…
Наконец Гарри все-таки появился. Сперва мертвым – то есть это так все подумали, что мертвым. Опять же до сих пор не пойму, откуда у мамы взялось столько смелости, чтоб солгать самому повелителю. Так или иначе – она спасла Гарри Поттеру жизнь, почему он и заступился за нас. То, что Поттер жив, защитники замка встретили ликованием, и битва вспыхнула вновь. К счастью, моим родителям удалось, наконец, разыскать меня. Мы обнялись и стояли так несколько минут. Тогда я впервые понял, как сильно люблю их.
Правда о профессоре Снейпе, сообщенная Гарри, к моему удивлению, не стала шоком для родителей. Видимо у них тоже резко поменялись приоритеты. Я видел эту женщину на той фотографии, я слышал мамины рассказы о ней, я говорил с Гарри, представившим все доказательства. И еще я помнил то, что когда-то думал о любви: четкие представления о «подходящей партии», критерии оценки: по красоте, богатству и знатности семьи, уму, воспитанию. Подробно расписанные правила заключения договора между семьями, обручения, помолвки, свадьбы. Традиции, этикет, ритуалы. Словосочетанию «безответная любовь» в подобной системе ценностей вовсе не было места. И вдруг система эта рухнула в один миг перед историей не какого-нибудь незнакомца, в которую еще можно было бы не поверить, а близкого мне человека. Того, о ком я в последнюю очередь бы подумал, будто он способен потерять голову. Вместо того чтобы осуждать его, я вдруг осознал свою безумную невероятную зависть к нему. Даже сейчас мне трудно признаться себе, как бы мне хотелось быть способным на такие чувства. Любовь без условий, без правил, без каких бы то ни было «разумных» критериев. Без границ, без преград, без ожидания чего-то взамен. С ревностью, мукой, чувством вины, отчаянием, болью, безнадежностью, ослеплением, жертвенностью. Навсегда.
Я знаю – моему неизвестно откуда взявшемуся желанию не суждено осуществиться. Я люблю Асторию Гринграсс и точно знаю, что с этой девушкой я буду счастлив. Но все же всякий раз, как в нашем разговоре всплывает имя покойного Северуса Снейпа, мы с ней соглашаемся в том, что в конечном счете, ему было дано больше, чем всем нам вместе взятым…

Сивилла Трелони

Разумеется, ясновидящие должны знать о том, чего не знают простые люди. И я всегда знала эту тайну. Вернее, ее знало мое астральное «я» – внутреннее Око. Я всегда интуитивно чувствовала нечто странное рядом с этим человеком, хотя разум мой и был далек от понимания высшего смысла его поведения. Ведь, надо сказать, я тоже никогда не была с ним в хороших отношениях и даже при первой нашей встрече он произвел на меня резко негативное впечатление.
О, да, тот вечер в баре «Кабанья Голова» я помню отлично – я ведь рассказывала об этом Гарри. В то время я отчаянно нуждалась, почему и остановилась в той дыре, где и должна была состояться моя встреча с Альбусом Дамблдором. Мне вполне справедливо казалось, что моя родословная и мой дар дают мне право претендовать на вакантную должность в Хогвартсе, но я даже не подозревала, какие последствия будет иметь наша беседа с директором.
Неудивительно, что я не помнила предсказаний, сделанных мной в трансе – подобное происходит со всеми провидцами. И уж конечно я и подумать не могла, что от моих слов могли зависеть чьи-то жизни. Ведь пророчества всего-навсего указывают, предупреждают о возможном, но выбор-то остается за человеком. Я помню, что мы с Дамблдором говорили о моей прабабушке и о прорицаниях вообще. Причем, мне показалось, что он не очень-то расположен к этому предмету как таковому. Он слушал меня без интереса, скорее из вежливости… Потом вдруг я и ощутила нечто необычное… как будто выключилась на время из реальности. Как потом выяснилось – это и был тот самый момент. Не успело сознание вернуться ко мне, как я заметила чрезвычайно удивленное и заинтересованное выражение на лице Дамблдора. Я уже хотела спросить его о причинах такой резкой смены манеры поведения, но тут нас отвлек шум борьбы и громкие голоса за дверью. Дверь отворилась и я увидела бармена, державшего за шиворот упирающегося молодого человека. От кого-то из знакомых я знала, что его зовут Северус Снейп. Бармен сказал, что «поймал этого молодчика, когда тот подслушивал у двери». Снейп с возмущением вырывался и мямлил, что не сделал ничего плохого, просто перепутал лестницы, свернул не в ту часть дома. Но я не поверила его оправданиям ни на минуту. Он бесцеремонно и нагло подслушивал под дверью! Дамблдор, видимо, тоже отнесся к поведению юноши весьма неодобрительно. Извинившись передо мной, он отошел к бармену и сказал ему несколько слов. Потом директор приказал трактирщику отпустить Снейпа. Тот почти пинками согнал его вниз по лестнице и втолкал на улицу. Судя по тому, как быстро старик вернулся к нам – молодой человек счел за лучшее сразу скрыться. Дамблдор повернулся ко мне, призвал из номера мой багаж, сообщил мне, что я принята на работу и взял под руку, чтобы проводить в замок. Так началась моя преподавательская работа.
Надо сказать, что с первых дней я столкнулась с весьма огорчительным невежеством большей части студентов и даже преподавателей. Многие из них относились к прорицаниям с недоверием. Для меня же это было лишь свидетельством того, что у данного индивидуума слишком ограниченное и приземленное сознание, а значит, его следовало пожалеть, а не обижаться… Самыми большими скептиками были Минерва Макгонагалл, преподававшая трансфигурацию и Гораций Слагхорн, который, впрочем, всегда обходился со мной довольно вежливо. Между тем, как другие коллеги его недолюбливали. Возможно, из-за того, что он был деканом Слизерина и все знали, что по большей части из его бывших учеников формировалась армия Того-Кого-Нельзя-Называть. Об этом шептались и в коридорах и за столом, что не могло не огорчать профессора зельеварения. Наконец, года через два после того, как я стала работать в школе, Слагхорн объявил о своем намерении подать в отставку. По его собственным словам, он давно уже хотел удалиться на заслуженный отдых. Я редко покидала Северную Башню, где мне отвели покои рядом с моим кабинетом, однако через студентов до меня доходили все новости слишком малозначительные, чтобы быть замеченными моей особой аурой. Весть об увольнении Слагхорна относилась к их числу. Мои коллеги с энтузиазмом обсуждали вопрос о том, где директор найдет профессионала такого уровня, который мог бы заменить Слагхорна. Хотя, директор, судя по всему, не слишком волновался по этому поводу. Вкупе к проблемам, которыми занимался Дамблдор вне школы и руководством Орденом Феникса, уход одного из преподавателей не был столь уж важной проблемой.
А потом Тот-Кого-Нельзя-Называть исчез. И каково же было мое удивление, когда Дамблдор представил нам преемника Горация Слагхорна – человека, которого я думала никогда больше не увидеть. Молодого человека, пойманного за столь недостойным занятием, как подслушивание, да еще входившего, как все уверяли в число сторонников Того-Кого-Нельзя-Называть. Северуса Снейпа.
Назначение это обсуждалось довольно бурно. Никто не мог понять, что могло побудить директора взять в школу человека с такой репутацией. К тому же я видела ту неприязнь, которую он проявлял ко мне с той минуты, как увидел меня вновь. Он смотрел на меня с суеверным страхом. Сначала я приписала такую реакцию Северуса неприятию и недоверию к ясновидящим и к их дару. И потом: я была свидетельницей его неблаговидного поступка, а это никому не нравится. И все же на астральном уровне меня не оставляло чувство, что отношение Северуса вызвано чем-то другим. Он избегал меня и за все время перемолвился со мной едва ли парой слов. Я тоже не любила его. Быть может именно потому, что чувствовала: его окружает какая-то тайна. Он что-то скрывал от всех, а тот, кому есть что скрывать, едва ли может быть достоин доверия…
Студенты не жаловали его. Даже у меня среди учеников находились те, кто с удовольствием разделял мое общество, с кем я могла поделиться мыслями, кому мне нравилось передавать свои знания, у кого, определенно имелся дар прорицания. С ними я часто говорила о нем. Мальчики и девочки в один голос называли его придирчивым и несправедливым учителем, жаловались на его предвзятость. Лишь ученики его собственного факультета почитали Северуса Снейпа.
Вопреки минимуму нашего общения, я неизменно замечала вокруг него враждебную ауру, причем не только ко мне, но и к миру в целом. Никому не доверяет, никого не любит, никому не желает добра – таково было всеобщее мнение об этом человеке. Несколько раз я пыталась проследить его судьбу при помощи гаданий – результаты неизменно оказывались обескураживающими. Как-то я спросила у него, когда он родился. Получив ответ, что в начале января, я долго вычерчивала его гороскоп. Планеты сначала не желали сходиться в сколько-нибудь вразумительный рисунок и тогда я попросила самого Снейпа о помощи. В ответ он довольно резко заявил, что его «не интересуют все эти штучки». И все же кое-что я сумела узнать: сочетание планет указывало на трудную судьбу, быть может тяжелые ранние годы. Скорее всего, именно этим объяснялись нелюдимость и замкнутость. Имелись также признаки, говорившие о каком-то страшном потрясении, оказавшем влияние на всю дальнейшую жизнь. Но что это было за потрясение, я так и не смогла узнать. Составив его гороскоп, я попыталась поднести его ему, но этот невыносимый человек почему-то разозлился на меня и разорвал пергамент пополам, а потом сказал, чтобы я не лезла не в свое дело. Перенести оскорбление было выше моих сил: я заявила, что напрасно он пытается игнорировать судьбу и ее знаки и рано или поздно поймет свое заблуждение. С тех пор я почти не разговаривала с ним, чему он несказанно обрадовался.
Когда в школу поступил Гарри Поттер, я сразу заинтересовалась этим необыкновенным ребенком. Его удивительная судьба, необъяснимая победа на Тем-Кого-Нельзя-Называть, служили в моих глазах неоспоримыми признаками великого предназначения. Я жаждала увидеть мальчика, познакомиться с ним. К сожалению, когда Гарри появился на пороге моего кабинета, стало ясно, что у него нет особых способностей к прорицаниям. Зато мальчик оказался великолепным объектом. Недаром на первом же занятии в его чайной чашке все увидели Грима – предзнаменование смерти. Смерть и вправду угрожала ему на каждом шагу и я считала, что Поттер отнесется к такому предостережению со всей серьезностью, но, похоже, друзья мальчика мешали ему это сделать. Особенно не понравилась мне мисс Грейнджер – эта девочка явно считала меня шарлатанкой. А все потому, что у нее самой начисто отсутствовала способность Видеть. Потому я и не удивилась, когда в середине года она навсегда покинула мой кабинет, отказавшись от изучения моего предмета.
Кстати, тогда под Рождество я решила, повинуясь велению судьбы, увиденному мной в магическом кристалле, пуститься и поужинать со своими коллегами. Обычно я предпочитала не покидать своих комнат, однако тогда провидение ясно предписывало мне присоединиться к празднованию. За столом сидели все учителя и несколько оставшихся на каникулы в школе студентов – в их числе и юный Поттер. Я сосчитала – вместе со мной за столом оказывалось тринадцать человек, естественно, я сперва не хотела садиться. Но Минерва Макгонагалл и Дамблдор уговорили меня. Все были оживленными и веселыми, уплетали за обе щеки, кроме этого человека. Он оставался, как всегда, мрачен, коротко и резко отвечал, если к нему обращались, и едва притрагивался к еде. Чуть только разговор зашел о профессоре Люпине, который в очередной раз занемог, о чем, разумеется, я знала заранее – я заметила, сколь неприятно Снейпу упоминание об этом человеке. Я вспомнила, как предлагала Люпину поглядеть в магический кристалл и как он сбежал от меня едва ли не в ужасе. Макгонагалл в ответ произнесла что-то скептическое, а Снейп отвернулся, глядя на меня с явной враждебностью. Тогда я от обиды долго не могла прийти в себя: чем я заслужила подобное отношение.
Первыми из-за стола встали Гарри и его друг. Они покинули зал очень быстро, так и не выяснив вопрос, кто из них встал раньше. Потом пошли по своим спальням другие студенты. В общем – остались только одни учителя и тут мне почему-то сделалось страшно. Беседа не клеилась. Я, признаюсь, сильно налегала на херес, поданный эльфами после ухода студентов. Вскоре Минерва Макгонагалл сказала, что, пожалуй, пора. Против всякого ожидания, не успела она произнести эти слова, как директор поднялся с места. Сразу же за ним почти вскочил Северус Снейп. А затем… я довольно долго смотрела на них… До сих пор не пойму, что заставило меня высказать мысль, крутившуюся в голове, затаенное предчувствие, источник которого я сама не могла понять… Но я точно помню, как подалась к этим двоим, когда они как раз проходили мимо меня и прошептала: «Второй из вас лишь на год переживет первого». На лицах обоих отразилось крайнее удивление. Потом Дамблдор опомнился и, взяв Снейпа за руку, потащил за собой из зала. Тот обернулся через плечо и снова взглянул на меня с тем же выражением страха и неприязни…
На следующее утро я проснулась с головной болью от выпитого хереса и решила, что все это мне скорей всего привиделось. Благо, что уроков не было и можно было спокойно предаться созерцанию и расшифровке таинственных веяний, окутывавших школу… Я увидела ужасное происшествие, которое должно было скоро случиться. И не далее чем через неделю после начала нового семестра разразился переполох из-за Сириуса Блэка – беглого убийцы. Поймать его в тот раз так и не смогли…
Потому я и решила в тот год раньше обычного начать с учениками гадание по магическим кристаллам. Увы, урок был омрачен давно предвиденным и ожидаемым уходом мисс Грейнджер. Зато я снова увидела в кристалле предостережение, опасность, грозившую Гарри Поттеру. На этот раз, правда, я не стала афишировать своих наблюдений, хоть и сочла своим долгом предупредить мальчика.
В верности всех своих предчувствий я смогла убедиться уже на экзамене. Сначала Гарри увидел в магическом кристалле сцену разрешения конфликта между Министерством магии и несчастным Хагридом. Правда, мне сперва показалось странным, что он увидел гиппогрифа, о котором шла речь, живым и невредимым. А потом, когда мальчик уже уходил, у меня снова возникло то странное чувство, которое я уже ощущала тогда, в «Кабаньей голове». Когда я пришла в себя, то, к моему удивлению, Гарри заявил, будто я сказала, что Темный Лорд в эту ночь воспрянет снова. Трудно было поверить, что я могла сказать подобную нелепость и я выставила Поттера из своего кабинета. Он ушел, а я долго еще думала о странном поведении мальчика…
Увы, в конце следующего года произошло то, что всем казалось столь невероятным. Весь год я ощущала нечто страшное, близость надвигающейся угрозы. Я не могла это выразить, оно было сильней меня. Внимание всей школы отвлекал Турнир Трех Волшебников, который проводился в Хогвартсе. О, это было поистине грандиозное событие. Гарри Поттер неожиданно сделался участником Турнира – неудивительно, что бедному мальчику все предрекало смерть. Я видела Внутренним Оком его лицо, покрытое тучами тревоги. В тот год я как раз начала с четвертым курсом программу по астрологии. На самый первый из уроков я заранее заготовила речь о высоком искусстве чтения человеческой судьбы в танце небесных светил. Пока студенты чертили схемы расположения планет на дату своего рождения, я взглянула на работу Гарри. По правде сказать было неловко, когда я предположила, что он родился в середине зимы. Темные волосы, хрупкое сложение и тяжелая судьба, плюс пагубное влияние Сатурна – указывало на знак Козерога. Гарри же объявил, что он родился в июле. После ухода студентов, я долго размышляла об этом и пришла к выводу, что смотря на Гарри, я думала о ком-то другом. Рисунок планет в гороскопе Гарри, напомнил мне другой гороскоп, когда-то нарисованный мною самой. Тот, что я составила для Северуса Снейпа. В них явно прослеживались общие черты, да и мое описание подходило обоим. Но я опрометчиво не задумывалась об этом, тем более, что в конце года произошло то, чего так боялись мы все и бедняжка Гарри, у которого даже было видение на одном из моих уроков. Хоть мальчик и не желал сказать, о чем оно было – я-то знала, что видение его связано с чем-то давно тревожившим его… С возвращением Того-Кого-Нельзя-Называть.
Признаться, известие это повергло меня в настоящий ужас, но в то же время я была уверена, что в Хогвартсе мне ничего не грозит. Замок давно стал моим домом и ни за какие блага в мире я бы не согласилась его покинуть. До сих пор ужасно вспомнить, как я чуть не лишилась его по милости Долорес Амбридж…
Не хочется снова вспоминать, как она преследовала меня, как подвергала сомнению мою компетентность, третировала и оскорбляла. Я переносила ее притеснения – о, я терпела, как могла. Ее бесцеремонные вторжения на мои уроки, ее наглый поклеп и унизительные допросы. Хуже всего, что за нею стояло Министерство Магии и даже Дамблдор ничего не мог сделать против нее. Когда она хотела вышвырнуть меня из школы – я едва не умерла на месте. К счастью Дамблдор защитил меня и приказал мне вернуться в мои покои.
Я была просто раздавлена публичным увольнением – это было так унизительно! Еще худшим сюрпризом стало появление в школе Флоренца – кентавра, которого Дамблдор нанял вместо меня. И коняга еще имел наглость смотреть на меня свысока! До самого конца учебного года я почти не выходила из своей башни – не хотела видеть эту лошадь. Изредка меня навещали ученики. Как раз в тот период я обнаружила, что херес – прекрасное средство от депрессии…
Известие о том, что произошло с этой женщиной, наполнило мою душу счастьем. Мое предсказание о том, что ее ожидает опасность, как всегда, сбылось. Она была должным образом наказана за пренебрежение к словам ясновидящих. Я надеялась, что теперь, когда ее выдворили из школы, как она пыталась изгнать меня – Дамблдор возвратит мне мою должность и избавится от кентавра. Но каково же было мое возмущение, когда я узнала, что курсы поделили между нами. И это после того, как столько лет я пользовалась заслуженным уважением директора и всех моих коллег! Я выражала Дамблдору свое негодование, однако безуспешно…
Первое время я пыталась разговаривать с клячей. Но оказалось, что он ровно ничего не смыслит в гадании, ни на картах, ни на магическом кристалле. Скорее всего, он наслушался сплетен, распространяемых моими завистниками, что я не так талантлива, как моя прабабушка. И он вообразил, будто это дает ему право презирать меня! С самого начала я ощущала в воздухе вибрации близящейся катастрофы. Я пыталась поделиться своими наблюдениями с клячей, но он едва не высмеял меня.
К Рождеству мои опасения еще усилились. Причем, сколько раз я ни раскладывала карты – выходило одно и то же. Я раньше всех предупредила Дамблдора об опасности, только он не внял моим словам. Он игнорировал предостережения, которые сообщали ему карты раз за разом. Посоветовал мне расслабиться и перестать думать о плохом. Новый преподаватель зельеварения профессор Слагхорн пригласил меня на рождественскую вечеринку. Надо сказать, устроено все было неплохо. Там я столкнулась с Гарри Поттером. Весь год мальчик избегал меня, а тут удалось завязать с ним беседу. С ним была мисс Лавгуд – очень милая девушка, которая рассказывала просто поразительные вещи. Потом Слагхорн, кажется, подтащил к нам Северуса Снейпа. Я долго терялась в догадках, почему из всех своих коллег профессор Слагхорн пригласил лишь меня и его. Конечно, я слышала, что Снейп когда-то был его учеником, но… Его присутствие могло только испортить всем настроение. Впрочем, я тогда выпила немного хереса и вела весьма занимательную беседу с мисс Лавгуд. Я почти не заметила, как Гарри куда-то исчез и вернулся снова… Мне было жаль, что так и не удалось поговорить с ним.
Следующая наша встреча произошла уже в конце года. Мальчик любезно помог мне, после того, как меня выбросили из Выручай-Комнаты. Я шла, прогуливалась, размышляя о зловещих предзнаменованиях, которых я удостоилась. Потом… дошла до Выручай-Комнаты, которой иногда пользовалась… в личных целях. Понятия не имела, что о ней знают студенты… И потом, как я рассказала Гарри, я услышала голос… радостное восклицание… А потом очнулась, и Гарри уже помогал мне. Я сразу заметила, что у мальчика какой-то странный вид. И эти вопросы, которые он мне задавал… предложил пойти вместе с ним к директору. А когда я рассказала ему о том, как встречалась с Дамблдором в «Кабаньей голове» и как нас подслушал Северус Снейп, юноша словно обезумел. Он побледнел, застыл посреди коридора, выражение его лица перепугало меня не на шутку. Затем он крикнул мне оставаться на месте и помчался по коридору к кабинету директора… Я постояла некоторое время и решила вернуться к себе и лечь спать. Известие о гибели Дамблдора застало меня следующим утром…
То было поистине ужасное потрясение. Башня Молний. Предательство. Смерть. Я предвидела это и все же не могла поверить. Северус Снейп оказался убийцей. Мои несчастные коллеги говорили, что они видели, какая черная у этого человека душа, а Дамблдор всегда его защищал. И все же я чувствовала нечто странное, необъяснимое… Какую-то не замеченную нами всеми важную деталь…
Все лето мы находились в непонятном оцепенении. Никто не знал, что с нами теперь будет. Назначение Снейпа директором Хогвартса стало ужаснейшей из всех новостей… Я понимала, что новый директор может подвергнуть меня таким же унижениям, как Долорес Амбридж. Больше я не в силах была выдержать. Я заперлась в башне и пыталась хоть как-то успокоить свои нервы. Мне ничуть не было стыдно оттого, что я пренебрегаю своими обязанностями. В конце-концов, у него есть лошадь! Клянусь Мерлином – я уехала бы из этого проклятого места, превратившегося за несколько месяцев в притон сторонников Того-Кого-Нельзя-Называть, но я чувствовала, что не смогу оставить школу.
В своих покоях я оставалась почти все время. Один раз Северус Снейп наведался ко мне, разговаривал со мной возмутительно пренебрежительным тоном и, видимо, решил оставить меня в покое. Пару раз наведывался кентавр, с целью убедить меня вернуться к работе. Он говорил, что все мы нужны детям. Я отвечала, что не смогу сносить деспотизм Снейпа. Я откровенно спрашивала, что Флоренц думает о нем. Ответ поверг меня в шок: кентавр был убежден, что у этого человека есть личная тайна, о которой знал покойный Дамблдор. Собственно, я не раз задумывалась над этим… да еще эти странности в его гороскопе… Да, наверное я и кентавр были ближе всех к тайне Снейпа…
В последней битве я плохо помню, как и что делала. Я была в каком-то тумане. Правда, говорили, что мои хрустальные сферы пригодились сражающимся… Я знала, разумеется, ни минуты не сомневалась, что нас ждет победа. Это было предопределено свыше. Поединок Гарри с Темным Лордом должен был окончиться в пользу мальчика – такова была воля высших сил. И все же его рассказ о Северусе Снейпе, история о любви этого странного человека к его матери… Да, таким, как Снейп суждено страдать… Души подобных людей редко оказываются подвластны любви… И все-таки, если веление рока все же вселяет в них это чувство, то оно как в гранит врезается…
Этот странный человек и в самом деле появился на свет не под счастливой звездой… Не стану притворяться, что я сильно жалею о его смерти Опрометчиво с его стороны было пытаться идти против своей судьбы… Но мне отрадно думать, что в конце он все же, кажется, понял и осознал свое настоящее предназначение…Оно заключалось в том, чтобы жить, сражаться и погибнуть во имя Любви…

Распределяющая Шляпа.

Многие сочтут, что мое мнение не может служить ориентиром, я ведь играю в жизни довольно скромную роль. Доподлинно даже неизвестно, что же я такое. У меня есть разум, есть душа, так что, в какой-то степени, можно сказать, что я живое существо. К тому же мне тысяча лет – вряд ли таким опытом может похвалиться хоть кто-нибудь в магическом мире. На самом же деле те, кто знает, какая тонкая материя – магия, понимают, что я, быть может, принимаю самое ответственное из всех решений. Мое скромное занятие – распределение, возможно, оказывает огромное воздействие на жизнь волшебника или волшебницы.
Считается, что я во всем руководствуюсь мнением Основателей, заповедовавших мне мою важнейшую благороднейшую задачу и я руководствуюсь во всем их критериями, но это не совсем так. Мне тоже случается колебаться – ведь иногда трудно сразу решить, чьих черт больше в каждом конкретном первокурснике или первокурснице. Годрик, Салазар, Ровена или Хельга – такое непросто понять сразу. Потому-то иногда и приходится несколько минут думать над тем, куда отправить студента. Меня считают непогрешимой, хотя я сама не думаю, что это так. Факультетская принадлежность имеет, конечно, большое значение, однако я прекрасно помню слова, которые сказал покойный директор Дамблдор в этом кабинете маленькому Гарри Поттеру: «Человек – это не свойства характера, а сделанный им выбор!» Хотя, конечно, бывает, что желания будущего ученика полностью совпадают с его наклонностями. Так было и с Томом Реддлом – наследником Слизерина по материнской линии, ставшим впоследствии лордом Волдемортом.
Сам мальчик беседовал со мной дважды – в тот год, когда пытался уверить меня, что я совершенно правильно сделала, отправив его на Гриффиндор, не понимая, что я прислушалась к его просьбе, что и это и стало тем самым выбором, который он сделал. И второй раз – после победы. Он пришел, чтобы поговорить с портретом Альбуса Дамблдора о бывшем директоре и задал мне несколько довольно сложных вопросов, на которые я ответила прямо и откровенно.
Нет, в тот год в Хогвартс поступило столько же первокурсников, как обычно. Профессор Макгонагалл как всегда вызывала учеников по алфавиту. Первое затруднение возникло с юным Сириусом Блэком, который категорически не желал попадать в Слизерин, где учились все члены этой известной своей чистокровностью семьи. Но нужно сказать, что я сразу заметила отличия мальчика от его родственников, поэтому отправив его в Гриффиндор, я приняла самое верное для Сириуса Блэка решение.
С девочкой по имени Лили Эванс сомнения вообще были исключены. Гриффиндорка. Это слово было словно выведено огромными буквами и у нее на лице и в голове. С ее храбростью, тягой к справедливости и добротой, сам Годрик не пожелал бы лучшей ученицы! Впоследствии я не раз имела случай убедиться, что прелестная рыжеволосая девочка действительно создана для гриффиндорского факультета. С самого первого курса и соученики и преподаватели буквально не чаяли в ней души. Мне часто приходилось слышать комплименты, расточаемые ей и директором и профессором Макгонагалл. В особенности на старших курсах, когда она стала старостой школы и часто посещала директорский кабинет по тому или иному вопросу, связанному с ее должностью. Лили Эванс вызывала восхищение даже у портретов покойных директоров и директрис. Армандо Диппет однажды даже назвал ее «одной из самых очаровательных юных леди, какие появлялись в стенах школы за последнее столетие». Она и впрямь была мила…
А вот когда я в первый раз очутилась на голове и в мыслях Северуса Снейпа, то, разумеется, и представить себе не могла, что когда-нибудь он займет кресло директора в этом кабинете. Но тогда уже меня поразил странный набор качеств всех Основателей, присутствовавших у тощего и нескладного мальчишки, на котором даже школьная форма сидела как-то ужасно нелепо. Дело в том, что почти каждая наличествующая черта одного из Основателей уравновешивалась в нем отсутствием другой, не менее важной. Отваги и мужества хватило бы в нем на весь факультет Гриффиндор, но совершенно не обнаруживалось склонности к безрассудным порывам, способности действовать по велению сердца, а не разума, каковым почти неизменно отличаются представители этого факультета. Жажде познания Снейпа позавидовала бы сама Ровена, настолько глубоким, изощренным, пытливым и даже дерзким умом он отличался. К тому же ум дополнялся весьма впечатляющей развитостью творческого начала. И все же его интересовали не знания ради самих знаний. О, нет – у него имелись амбиции, ему хотелось добиться успеха, показать всем, чего он стоит. Ум свой он во многом рассматривал, как козырь, на который можно сделать ставку в жизни, чтобы выиграть. Такой подход, вкупе с хитростью, однозначно указывал на факультет Салазара Слизерина, тем более, что и сам он, вопреки подсознательному желанию быть рядом с той рыжеволосой девочкой, выражал желание поступить именно туда. Что же касается трудолюбия, достойного Хельги – то оно перекрывалось жесткостью и недоверчивостью его характера в противовес мягким и добрым в большинстве хаффлпаффцам. В общем, я исполнила его желание, разумеется, не подозревая о том, что спустя два десятка лет Дамблдор вторично посетует при мне, что чересчур рано проводится в школе распределение. По правде сказать, одиннадцать лет – не тот возраст, когда возможно точно сказать, что те или иные черты не проявят себя значительно позже. Да и вообще, само распределение вовсе не означает, будто бы слизеринец не способен проявить героическую храбрость, гриффиндорец – поступать, как эгоист, студент Рэйвенкло – оказаться совершенно не сообразительным, а хаффлпаффец – поразить окружающих неожиданной хитростью. Однако, в силу сложившихся веками стереотипов, об этом очень часто забывают, ожидая от студентов и выпускников того или иного факультета совершенно определенного поведения. Не раз я предупреждала в своих песнях о вреде такой точки зрения, но до сей поры все усилия мои оказывались напрасны. Ничего я так не желала бы, как сплоченности четырех факультетов, существовавшей во времена Основателей. Чтобы всех в их школе связывала столь же крепкая дружба, как когда-то их самих. И хоть я понимаю, что не мне бороться с тем, что уже давно въелось в сознание подавляющей части магов Британии и успешно культивируется в семьях, тем не менее, все же продолжаю лелеять свою тайную и несколько наивную для столь опытного разума мечту…
Впрочем, слова Дамблдора не стали тогда для меня особым сюрпризом. За несколько последних лет я слышала достаточно, чтобы сделать нужные выводы. Меня не боялись и от меня не таились, ведь в отличие даже от портретов, Шляпу почти никто не принимает всерьез. Я слышала все разговоры покойного Дамблдора и его портрета и с Гарри Поттером и с Северусом Снейпом. Но болтать о чужих тайнах, когда меня не спрашивают, я никогда не любила. Поэтому в разговоре с Гарри после победы, мне пришлось лишь подтвердить то, что было уже ему известно и поделиться некоторыми личными соображениями по данному вопросу.
За все семь лет обучения последнего директора Хогвартса я видела его всего лишь несколько раз. Лишь по долетавшим до меня слухам, понимала, что репутация его в школе не слишком блестяща и что даже поразительные для его возраста успехи в учебе не способствовали ее улучшению. Гарри спрашивал меня, прочла ли я тогда, двадцать семь лет назад в его мыслях ту самую великую любовь, о которой он говорил с таким благоговейным удивлением. Я ответила, что любовь невозможно прочесть в голове, ибо она живет только в сердце. Тогда понятно, – сказал он, – почему самый искусный легилимент за столько лет так и не смог разоблачить своего ближайшего помощника. Любовь – материя, не подчиняющаяся никаким законам мироздания и магии. Хоть ее и изучают в Отделе тайн Министерства магии, все равно объяснить ее никто не мог и не сможет. Ее можно понять лишь сердцем – таково было убеждение мальчика. И нужно сказать, что я с ним тогда в некоторой степени согласилась. То, как говорил о любви Дамблдор, похоже, произвело на героя войны чрезвычайно сильное впечатление.
В дальнейшем ему пришлось неоднократно предоставлять многочисленным скептикам подтверждения того, что он видел в Омуте памяти и рассказывать о судьбе Снейпа снова и снова. И больше всего обычно все поражались даже не столько поступкам этого без преувеличений незаурядного человека, сколько тем, что именно любовь толкнула его на них. И все же Дамблдор, произнеся те слова, судил несколько односторонне. Когда два года спустя между ним и Снейпом разыгралась та сцена, когда директор узнал истинную цену любви своего подчиненного, он, кажется, понял все сам. Дело не в том, что распределение проводится чересчур рано, и уж тем более не в моей ошибке. Любовь – магия сердца и никоим образом не зависит от наличия в человеке черт, необходимых для определения его факультета. Именно это я пыталась объяснить Гарри Поттеру на втором курсе, только он был тогда еще слишком молод, чтобы постигнуть смысл сказанного мной…
Только я-то отлично помню ту осеннюю ночь, когда два человека в этом кабинете говорили о любви. Это было почти сразу после того, как Темный Лорд исчез на десять лет. На следующий день под вечер, когда вся школа ликовала и праздновала радостное событие, директор Дамблдор пришел в кабинет, почти неся на руках юношу в черной мантии с искаженным болью лицом. Северус Снейп упал в директорское кресло, а Дамблдор застыл рядом со сдвинутыми бровями и безмерно печальным лицом… Даже я сама и ряд портретов бывших директоров на стене не могли в ту минуту спокойно смотреть на скорчившуюся в кресле худую фигуру. Из уст молодого человека вырывался приглушенный стон, напоминавший вой смертельно раненого дикого зверя. И звук этот казался куда страшнее, чем крики и вопли, страшнее той истерики, что устроил в кабинете Гарри Поттер два года назад, после происшествия в Министерстве. Потому что он исходил из самой глубины сердца, разрывавшегося от отчаяния и горя…
Директор, со свойственным ему жизненным опытом, конечно, не стал прибегать к пустым и бесполезным утешениям. Он, что называется «дал пощечину». Безжалостно бил по самому больному и добился своего – Снейп взял себя в руки. Так и договорились они о защите Мальчика-Который-Выжил, о борьбе с ставшим теперь общим врагом. Так принес этот человек клятву оберегать сына любимой им женщины. Гарри Поттер рассказывал, что видел часть той сцены, однако, он не знал, что происходило дальше. А дальше до самого рассвета один рассказывал другому историю своих чувств… Я не стану оскорблять память обоих, повторяя то, что прозвучало в ту ночь, я умолчу о том, что должно навсегда остаться между ними. Скажу лишь, что я не удивляюсь тому, что даже сам Темный Лорд оказался обманут любовью. Все эти мудрецы и исследователи в Отделе Тайн, пишущие длиннейшие трактаты, сами не знают ровно ничего. Сколько бы они ни бились, едва ли когда-нибудь удастся понять, почему и как у десятилетнего ребенка в магловском городке в солнечное весеннее утро может с одного взгляда возникнуть знание: это на всю жизнь! Комнатка в Отделе Тайн в Министерстве магии, должна оставаться запертой до тех пор, пока хранящаяся в ней чудесная и ужасная сила, остается загадкой для человечества, для всех, кому, как Гарри Поттеру посчастливилось прикоснуться к ней.
Кстати, после короткого нашего спора с мальчиком на его втором курсе, в следующий раз мы встретились, когда я пришла ему на помощь. Феникс Дамблдора, Фоукс, принес меня в Тайную комнату Слизерина, чтобы помочь Гарри одолеть врага. Директор рассчитывал, что мальчик сможет достать знаменитый меч Гриффиндора – древний артефакт, способный являться лишь отважному и только в минуту крайней опасности. Как правило, во всех случаях, когда меч являлся к ученикам Гриффиндора, они должны были доказать свою храбрость. Гарри прекрасно проявил себя тогда, да никто и не сомневался, что так и будет. Он показал себя достойным и меч явился к нему. Мальчик убил им страшное чудовище – василиска. Благодаря этому, спустя несколько лет Дамблдор на моих глазах уничтожил этим мечом один из крестражей лорда Волдеморта. А потом, незадолго до своей смерти, он изготовил копию, посвятив в свой секрет лишь одного человека. Северуса Снейпа, будущего директора Хогвартса. Самого верного и смелого из своих соратников, на чью долю выпало играть роль труса, предателя и убийцы…
На самом деле, просто уму непостижимо, как же учителя и школьники не смогли догадаться обо всем хотя бы по тому случаю с мечом Гриффиндора. Ну, ладно еще студенты, но их декан, профессор Макгонагалл! Ведь каждый гриффиндорец должен бы знать, что даже просто прикоснуться к этому мечу и уж тем более держать его в руках, может лишь человек, не уступающий благородством и храбростью самому Гриффиндору. Никогда за десять столетий меч не бывал в руках недостойных. Случаи, когда его держали в руках не гриффиндорцы почти неизвестны, но всегда эти люди являлись настоящими героями. Подлец и изменник попросту не смог бы прикоснуться к мечу. Он жег бы ему руки, точно огнем. Потому, когда те трое детей пробрались в кабинет ненавистного всем директора-убийцы (и опять же – ведь замок с готовностью признал его власть, ему подчинился страж директорского кабинета, портреты выполняли его приказы)… Так вот, когда они подслушали пароль и, разбив стеклянный ящик с копией меча, взяли его и потащили по лестнице, я слышала, как они говорили о том, что нельзя оставлять меч благородного Годрика Гриффиндора в руках грязного предателя. Дети не имели понятия, что украли копию, красивую, но бесполезную и радовались своей удаче.
Но, как судачили между собой портреты, не успели отчаянные ребята дойти до середины коридора, как Снейп поймал их и отнял меч. Он принес копию обратно в кабинет, положил ее в разбитый ящик, а спустя несколько дней, подделка исчезла вовсе. В школе все оставались в убеждении, что похищен был подлинный меч. Профессор Макгонагалл, декан Гриффиндора, пыталась выгородить перед Снейпом своих учеников. Всей школе, каждому портрету, призраку, ученику и вообще всем обитателям Хогвартса было известно, как сильно переживала Минерва за своих героев. Переживала и гордилась ими. Я знала, что декан Гриффиндора благоговела перед покойным Дамблдором. Пожалуй, никто другой так сильно не переживал его смерть. С момента назначения Северуса Снейпа директором Хогвартса, она хотела стать защитой и опорой для детей. Да, разумеется, превыше всего для нее была безопасность учеников, однако ее гриффиндорская суть восставала против смирения. Три факультета под предводительством гриффиндорцев, изо всех сил боролись с режимом сторонников лорда Волдеморта. А учителя – и в особенности профессор Макгонагалл – втихомолку поощряли эти смелые порывы.
Однако в тот раз дело грозило нешуточными последствиями. Страшно было даже подумать, что могли сделать с тремя смельчаками за такое. И Минерва попыталась заступиться за них перед Снейпом. Она явилась к нему в кабинет, чтобы узнать о его решении, относительно их участи. Надо сказать, что даже тут она не изменила своей обычной презрительной манере обращения с ним. (Это, кстати, и поражало меня в нем более всего – как он выдерживал откровенную ненависть окружающих). Вопреки всем ожиданиям, наказание, назначенное им Джинни Уизли, Луне Лавгуд и Невиллу Лонгботтому, было необычно мягким. Во всяком случае, в сравнении с тем, что он мог бы сделать, если б в самом деле являлся палачом, а не спасителем. Сами провинившиеся решили, что директор и вправду счел ссылку в Запретный Лес суровой карой. Учителя полагали, что от более жестоких мер отважных подростков спасло чистокровное происхождение, а Кэрроу были слишком глупы, чтобы что-то понять. В общем, удивились все, но никто ничего не заподозрил…
Отступая от темы, скажу, что можно удивляться, почему же и я и портреты, зная правду, не открыли ее никому. Ну, конечно в первую очередь дело в том, что мы все-таки не живые существа в полном смысле этого слова и наши свидетельства едва ли могут иметь для людей хоть какой-то вес. А кроме того, сама природа наша такова, что мы вмешиваемся в дела живущих лишь тогда, когда бываем к тому принуждены их просьбой или приказом. Мы не умеем лгать, но говорим только то, что нам позволено и тогда, когда спрашивают об этом. Разумеется, никому из посещавших за последний год кабинет директора не приходило желание беседовать со мной на такие темы. Что же до портретов – они связаны приказом действующего главы школы. Поскольку сначала Дамблдор, а потом и Снейп приказали им ничего не рассказывать о том, что они видели и слышали в этой круглой комнате, когда не спали, то предшественники должны были молчать. И те, кто знал, молчали, а те, кто не знал – поддались общему впечатлению…
Что же до подлинного меча Гриффиндора, то ни разу за всю мою долгую жизнь мне не приходилось изумляться сильнее, чем когда я увидела его в руках Северуса Снейпа. Дамблдор, устроив тайник за своим портретом, рассчитывал, выходит, передать меч Гарри Поттеру. Для чего и зачем, его преемник не знал, хотя и пообещал выполнить поручение. В тот момент, когда этот человек вытащил меч из тайника за портретом, когда его пальцы сомкнулись на рукоятке, мне снова вспомнилось то, что сказал Дамблдор за три года до того. Вернувшись сюда в ночь после Святочного Бала, директор, обращаясь не то ко мне, не то к себе самому, выразил предположение, что и впрямь мы слишком уж рано распределяем детей по факультетам? Иначе как же объяснить, что гриффиндорцы становятся предателями, а студенты Слизерина оказываются подлинным воплощением отваги и благородства? Тогда я не могла прийти в себя от возмущения его словами – никто еще за тысячу лет не осмеливался подвергать сомнению правильность моих решений. Теперь же даже я не могу не признать, что храбрость Северуса Снейпа, последнего директора Хогвартса, не подлежит сомнению. Причем дело даже не в том, чтобы вести двойную игру в течение долгих лет, на что, сказать по правде, мало кто способен. И не в том, чтобы каждый день сражаться один на один с самым сильным легилиментом на всей земле, притворяясь и скрывая свои подлинные чувства. Не в том, чтобы рисковать собою, ходить по лезвию бритвы или помогать тем, кто только и делает, что всячески тебе мешает. Гораздо сложнее преодолевать собственные эмоции и бороться с самим собой, бросить вызов прошлым страхам, ревности, неприязни. Но даже это еще не самое трудное. Ведь умереть всегда намного проще, чем жить, испытывая бесконечные неистребимые страдания. А именно так до самой последней своей минуты жил этот необыкновенный человек
Я неспроста упоминала об истерике, устроенной Гарри на пятом курсе после смерти Сириуса Блэка. Воспоминание о ней навело меня на мысль, что настоящая храбрость особенно нужна, чтобы остаться жить тогда, когда смерть кажется легким и удобным выходом из положения. Не раз за этот сложный год, Дамблдор пытался со своего портрета обратиться к Снейпу со словами сочувствия, а тот резко обрывал такие попытки. Бесконечная усталость от жизни – вот, что читали в его глазах все, кто видел его в тот период. Люди сами признавались в том, что все видели – но ничего не замечали, все слышали, но ничего не сумели понять. А те немногие, кто знал и понимал, не желали верить. Всем им позднехонько пришлось раскаяться…
За тот год много раз создавалось впечатление, что он не выдержит. Любой более слабый человек на его месте давным-давно сошел бы с ума или покончил с собой. К счастью покойный директор, как всегда оказался прав. Впрочем, Дамблдор очень редко ошибался. И те слова его тоже не были ошибкой. Он знал, что оставляет школу на человека, в чьем сердце было столько же мужества и твердости, как у лучших учеников Гриффиндора, хотя тот и закончил факультет Слизерин. Как все-таки произошло столь странное превращение, до сих пор не в силах объяснить себе даже я. Может быть и в самом деле много лет назад, когда он сидел на старой табуретке, а я, надетая ему на голову, читала в его душе, прежде, чем вынести свой вердикт, в нем была храбрость, но не было еще того мужества, которое признала в итоге сама магия. Наверное, подлинное мужество ему даровала любовь. Дамблдор, во всяком случае, всегда убеждал всех своих сторонников, что возможности этой удивительной силы не имеют никаких границ…
Мне сложно разобраться в своих ощущениях по поводу Северуса Снейпа. Безусловно, я считаю его одним из наиболее интересных экземпляров, какие попадались мне за все время существования школы. «Типичные» представители того или другого факультета, всегда представляли для меня намного меньше интереса, чем душа, в которой, как говорится «намешано всего». Такие как раз и запоминаются чаще всего… Я встречаю эти души, как правило, еще в самом начале их развития. Они предстают мне детьми, чья судьба пока неизвестна ни мне, и никому другому. Многие из них вырастая, становятся действительно выдающимися волшебниками и волшебниками, знаменитыми в самых различных областях. И потом мне чрезвычайно приятно бывает обнаружить след их души уже в их собственных детях. Они садятся на ту же самую табуретку, где когда-то сидели их родители и я узнаю в них черты отцов и матерей, соединенные с их собственными, неповторимыми качествами. В случае с этим человеком у меня не будет такого удовольствия. Безответная любовь лишила его шанса оставить по себе на земле материальное повторение и в то же самое время даровала ему бессмертие в памяти и сердцах тех, кто благодаря ему остался жить, и прежде всего – Гарри Поттера.
Да, судьба и любовь самого молодого из директоров Хогвартса навсегда останутся лишь его достоянием. Но, кто знает, быть может спустя, например, чуть менее двух десятков лет, меня наденут на голову кому-то из детей этого мальчика или его друзей. И я найду в сердце одного из них след души этого удивительного человека…

Портрет Альбуса Персиваля Брайана Вулфрика Дамблдора.

«Любовь не знает убыли и тлена <…>
Любовь – не кукла жалкая в руках
У времени, стирающего розы
На пламенных устах и на щеках
И не страшны ей времени угрозы.
А если то не так и лжет мой стих –
То нет любви и нет стихов моих!»

В.Шекспир. Сонет 116.

Вопреки мнению большинства, не всегда так уж приятно, когда за тобой остается последнее слово. Особенно, если ты и в самом деле способен сказать куда больше, чем все остальные. Приходится думать, как много ты хочешь и можешь сказать, а главное – позволительно ли тебе это сделать. Конечно, настойчивость Гарри, Минервы и остальных, заставила меня понять, что промолчать совсем мне уже не удастся. В конце-концов – все получилось, мы победили, волею судьбы все тайны были раскрыты и мои слова не могут уже повредить никому. Кроме того, смерть любезно избавила меня от всех клятв, какие я давал при жизни. И все же, о многом я промолчу. Есть вещи, которые навсегда должны остаться в секрете и ни я, никто другой не имеет права делать их достоянием публики…Задача и так достаточно трудна – ведь предстоит говорить о любви.
Эта таинственная непостижимая сила была для меня в каком-то роде божеством. Всю свою жизнь я искал ее в каждом, кто был рядом со мной. Недаром именно непонимание любви и стало причиной поражения лорда Волдеморта. Я не раз говорил ему об этом и ничуть не сомневался в своих словах. Вся его сила, которой он так гордился и на которую так уповал не смогла дать ему никакой защиты против любви. Можно сколько угодно приписывать все случайности, благодаря которой Гарри стал повелителем смерти и хозяином Бузинной палочки, до которой тщетно пытался добраться Том Риддл. В действительности это было противоборство между душой, полной любви и душой, изорванной в клочки безумной жаждой власти. Гарри одержал верх над врагом с помощью добра и света, живших в его сердце, да мальчик и сам это понял. Но все же его – наша общая – победа стала возможной лишь благодаря другой любви. Любви человека, которому удалось поразить даже меня, заставив совершенно по-иному взглянуть на это чувство…
Я не стану говорить о том, что мне не очень хорошо известно – я имею в виду жизнь Северуса в его семье и то, что происходило с ним до поступления в Хогвартс. Он не любил говорить об этом, хотя и рассказал мне историю своего знакомства с Лили. Северус даже как-то признавался, что очень смутно помнит все то, что было с ним до того, как он ее встретил. Ради любопытства я проверял его легилименцией. Это действительно было странно: обычно столь смутные и отрывочные воспоминания сохраняются лишь о самом раннем детстве – лет до двух-трех. Но, похоже, встреча с Лили Эванс и впрямь подействовала на сердце и разум десятилетнего мальчика так сильно, что вся его жизнь, предшествовавшая этому судьбоносному моменту, стала для него некоей грезой, далекой от реальности. Он отнюдь не лгал и не преувеличивал говоря, что реальность для него началась в ту секунду, когда он увидел ее. Откровенно говоря, для меня это открытие оказалось сюрпризом, хоть я и знал до этого, что он влюбился в нее с первого взгляда. Потом он говорил мне не раз, что уже тогда понимал, что они слишком непохожи, слишком разная у них судьба, слишком отлично их восприятие мира, чтобы когда-нибудь они могли быть вместе. И все же он не мог ничего с собой поделать. Природа создала Северуса однолюбом, способным отдать свое сердце лишь один-единственный раз.
Впрочем, как я понял по его кратким фразам, в их жизни все же бывали моменты безоблачного счастья, когда он раскрывал перед ней тайны магического мира. На самом деле, ей, в отличие от многих маглорожденных, повезло, что возле нее оказался человек, все ей объяснивший, поэтому, вступив в наш мир, она уже знала о нем все. Так что, пусть и помимо ее желания, но все же его любовь навсегда оставила на ней свой след.
Конечно, чудесные мгновения омрачались конфликтами Северуса и Петуньи. Причиной ее поведения была, разумеется, зависть – та же самая зависть, которая спустя многие годы заставила ее отнестись с такой враждебностью к осиротевшему племяннику. Письмо, в котором я отказал ей в приеме в Хогвартс, по-видимому, навсегда восстановило ее против всех волшебников. А против Северуса в особенности. И чувство это, к большому сожалению, встретило полную взаимность. С Северусом, как я понял, произошло то же – его ненависть к отцу, издевавшемуся над ним и матерью и к Петунье создала ту почву, на которой потом смогли привиться идеи лорда Волдеморта. Но на любовь к Лили они так и не смогли оказать влияния.
В школе дружба Северуса и Лили подверглась новому испытанию. То, что они попали на разные факультеты было, в общем, закономерно. Хотя я до сих пор убежден в том, что, возможно, Шляпа не смогла разглядеть в нем то, что проявилось позднее. Северус, каким знал его я, превосходил своей храбростью достойнейших учеников Гриффиндора. Правда, нужно сознаться, что в школьные его годы я мало интересовался им. Одна из моих многочисленных ошибок состоит в том, что в бытность директором я уделял чересчур много внимания учащимся своего факультета и слишком мало – всем прочим. Надеюсь, что историки магии непременно отметят этот факт при написании моей биографии. Северус уже тогда был одним из самых одаренных студентов во всей школе, но любовью преподавателей не пользовался. Даже Гораций относился к нему с неприязнью. После того, как Гарри все рассказал, тот впал в глубокое раскаяние. Но если Гораций жалел, что упустил из виду настоящий талант, то я жалел, что упустил из виду человеческую душу…
Я, как мог, боролся с Томом Риддлом и его сторонниками. Для того и создал Орден Феникса, куда входило множество моих учеников – в основном, разумеется, гриффиндорцев. И оттого меня еще больше ужасало то, что в числе наших противников становятся те, с кем они еще так недавно ходили по одним коридорам. Да, среди слуг Волдеморта были конченные убийцы и преступники по сути своей – хотя я и то не считал их таковыми. Но я знал, что есть и те, кто просто запутался, был обманут его посулами и ослеплен властью. Оттого и было больно… Я надеялся, что кого-то из них, быть может, еще удастся когда-нибудь вернуть на путь истинный, но не предполагал, что скоро мне представится такая возможность.
История с пророчеством стала первой вехой на долгом пути, который я прошел вместе с Северусом. Конечно, отправляясь в «Кабанью голову» на встречу с кандидаткой на должность преподавателя прорицаний, я и в мыслях не имел, что услышу там что-либо ценное. Тем сильнее было мое изумление, когда я услышал пророчество. Причем, когда провидица еще не совсем договорила до конца, я услышал шум и звук борьбы за дверью и даже с трудом уловил ее последние слова. Когда же они стихли, я ясно услышал голос моего брата. Спустя секунду он распахнул дверь и явился передо мной и явно слабо осознававшей происходящее женщиной, держа за шиворот молодого человека в черной мантии. Я сразу узнал в нем Северуса Снейпа – своего совсем еще недавнего студента, бывшего друга Лили Эванс, которая к тому времени уже больше года как носила фамилию Поттер, вечного врага Джеймса Поттера и Сириуса Блэка, участника происшествия с Гремучей Ивой, когда мне пришлось приложить значительные усилия, чтобы уладить все миром. Сказать правду, я ни на минуту не поверил его слабым оправданиям, будто он ошибся лестницей. Не поверила им и Сивилла – это видно было по ее лицу. До меня доходили слухи о принадлежности этого юноши к Пожирателям Смерти, но еще ни разу не приходилось сталкиваться с ним в открытых схватках, из чего я заключил, что он, скорее всего, выполняет скорее «административные» обязанности. Например, следить за мной. Лорд Волдеморт всегда опасался меня, зная, что я единственный вижу его насквозь. Впрочем, тогда я не думал об этом… Мои мысли были заняты услышанным пророчеством, как много смог услышать соглядатай Тома было неизвестно, а задерживать юношу никаких особых оснований я не видел. По моей просьбе Аберфорт довольно грубо оттащил Северуса по лестнице вниз и почти пинками вышвырнул за дверь. Я чувствовал нутром, что вскоре снова увижу этого юношу. А Сивиллу Трелони я счел надежным взять в Хогвартс, что лишало Волдеморта возможности до нее добраться. Пришлось сохранить прорицания в школьной программе.
Разумеется, с момента произнесения пророчества, я внимательно наблюдал за тем, что происходило в рядах самых активных противников лорда Волдеморта. Когда летом на свет с разницей в один день появились двое детей в семьях членов Ордена, я понял, что «механизм запущен». Потому, полученное несколько месяцев спустя письмо, написанное дрожащей рукой с просьбой о немедленной встрече не так уж сильно удивило меня. Конечно, не каждый день мне писали такие послания Пожиратели смерти, но я догадывался, что услышу от Северуса Снейпа нечто тесно связанное с пророчеством. Однако не мог и подумать о том, что не только получу полезную информацию, а еще и смогу воочию увидеть ту необыкновенную величайшую силу, которой поклонялся…
Детали той встречи описывать нет смысла – Гарри, как он мне признался, видел их воочию. Скажу только, что состояние, в каком находился молодой человек, не давало повода заподозрить притворство. Без ложной скромности, я владел легилименцией не хуже своего врага. И чувствовать ложь умел так же хорошо, как и он. С одного взгляда я увидел душу собеседника, как на ладони. Увидел его страх передо мной и перед своим хозяином, его ужас оттого, что он натворил, его отчаяние и тревогу за жизнь любимой женщины. Да, любимой! Мало кто на моем месте поверил бы в искренность чувств Пожирателя смерти к маглорожденной, да еще жене врага. Он не мог не понимать, как рискует, не мог не знать, что ожидает его в случае неудачи, не мог с легкостью пойти на такой шаг, как обращение за помощью к врагу. И все же он пришел ко мне. Пришел со своей болью, раскаянием и надеждой. Разве я мог его оттолкнуть? Те, кто расспрашивал меня, часто удивлялись, каким же образом решился я поверить одной любви. Только любви я и мог поверить! Одна лишь любовь могла вернуть оступившегося на путь добра, заставить пересмотреть приоритеты, осознать свои заблуждения и покаяться в них. Ведь так произошло когда-то и со мною самим...
Да, я мог поверить единственно любви, но прежде должен был убедиться, что это и в самом деле настоящая любовь или что она, по крайней мере, способна стать таковой. Вот почему я был так суров, обрушив на голову Северуса жестокие упреки. Эгоистичное желание получить то, что хочется любой ценой не могло стать в один ряд с подлинной самоотверженной любовью. Я подверг его проверке, и он показал, что способен переступить через ревность и готов на все, ради спасения той, что ему дороже жизни, а также ее мужа и ребенка. Так я получил шпиона в стане лорда Волдеморта.
Информация, которую в течение года поставлял мне Северус, сослужила нам прекрасную службу. Именно сведения, полученные от него, помогли Ордену сорвать несколько операций Пожирателей смерти и спасти от гибели немало обреченных жертв. Он же сообщил мне о предателе в Ордене, хотя кто этот предатель – ни он, ни я так и не смогли узнать до последнего момента. Никто в Ордене не знал имени моего осведомителя, ведь у меня их было много. На самом же деле почти вся информация шла от одного и того же человека. Ни Лили ни Джеймсу я также не сообщил, откуда узнал об объявленной лордом Волдемортом охоте на их крошку-сына. Скрытность? Возможно! Но не потому я ничего никому не сказал, что не доверял своим сторонникам, а потому, что не мог рисковать. Мои планы всегда бывали удачными именно оттого, что о них знали считанные единицы. Я привык к этому и не хотел отступать. Возможно, и тут была моя вина. Я справедливо считал себя умнее других, почему и ошибки мои в итоге оказались более серьезными.
Предложив Джеймсу и Лили воспользоваться Фиделиусом, я надеялся обеспечить их безопасность, хотя решение Джеймса назначить именно Сириуса Хранителем оказалось вполне ожидаемо. Не буду распространяться о своих чувствах, когда я увидел мантию-невидимку, которую показал мне Джеймс в один из моих визитов. Одержимость Дарами Смерти однажды уже сыграла со мной злую шутку, лишив меня сразу двоих близких людей. А я так ничему и не научился! Попросив одолжить мне мантию, я исследовал и изучал ее дольше, чем рассчитывал, пока не убедился, что передо мною и в самом деле один из легендарных Даров. После этого уже выше моих сил было выпустить ее из рук. Я снова поддался тому же соблазну. С Воскрешающим камнем спустя много лет получилось то же самое, что со всей ясностью доказывало, что я недостоин владеть этими сокровищами. Джеймс погиб, а я остался обладателем двух Даров сразу. К счастью у меня хватило мужества потом вернуть мантию законному владельцу – точнее его сыну.
О следующей после смерти Поттеров ночи мы с Северусом вспоминали редко. Быть может, он стыдился тех своих эмоций, ведь всякая слабость и своя и чужая для него была нестерпима. В ту ночь я и в самом деле видел его таким, каким никогда ни до, ни после не видел его ни один человек. Отчаяние Северуса тронуло даже меня. Нет, он не плакал, не кричал, не бился в истерике, не швырял вещи и не крушил все подряд, как Гарри после гибели Сириуса. Правда, лучше бы он делал это. Бурные проявления горя часто пугают, но только умудренные опытом знают, что гораздо страшнее горе, не имеющее сильных внешних признаков. Когда слышишь, что хрип агонии, вой смертельно раненого зверя. Значит, сердце несчастного и впрямь рвется от невыносимой боли, которую не выразить, не выплеснуть, не вылить слезами. Я видел, насколько глубоки и неподдельны страдания молодого человека и считал, что те муки, которые он испытывал, искупают все, что он делал на службе у лорда Волдеморта. Потом Северус чистосердечно признался мне во всех своих преступлениях. Правду сказать, их было не так уж и много: как я и думал, его ценили, и поэтому он достаточно редко принимал участие в «боевых операциях» Пожирателей. Он клялся мне, что никогда не развлекался на манер Беллатрикс или Макнейра, хотя не отрицал, что ему приходилось убивать в бою. У меня не было причин сомневаться в его словах, хотя во время суда я несколько исказил факты.
Кривил ли я душой, свидетельствуя в его пользу в суде? И да, и нет. Любовь, в моих глазах имевшая такое огромное значение, не была аргументом для судей. Это еще одна причина, по которой я никому ничего не рассказывал. Все без исключения считали глупостью доверять одной любви, потому что не верили в ее необычайную силу. Мое ручательство имело для них вес, а любовь – едва ли. Я же всегда уделял внимание тем вещам, что другие не давали себе труда понять.
Еще в молодости я знал, что детские сказки – лучшее зеркало истины. Пример с Дарами Смерти позже подтвердил мою правоту. С тех пор я не усмехался снисходительно над детскими сказками, и внимательно изучал каждую из них. Я прочитал множество волшебных сказок, не упуская из виду и те, что придуманы маглами. И в тот момент я вспомнил несколько из них. Помню, они поразили меня тем, насколько точно отражали мои представления о силе любви. Невозможно было сказать об этом более красиво и тонко. Вернее, я думал, что невозможно вплоть до моего разговора с Северусом о той истине, которую он должен был открыть Гарри и которая должна была обеспечить нашу победу.
Но, конечно, утешая убитого горем Северуса, я ничего подобного еще и в мыслях не держал. После того, как мне удалось вытащить его из бездны отчаяния, мы говорили всю ночь. Точнее, говорил только он, а я слушал. То был единственный раз, когда он так много говорил о своей любви к Лили. Он рассказал, как впервые увидел ее и понял, что никогда уже ему не быть по-настоящему свободным. Рассказал о дружбе, которая не была дружбой, потому что в душе одного из друзей жило куда более сильное чувство. Рассказал о своих надеждах и о муках ревности, о ссорах, о разрыве, о своей попытке попросить прощения – словом обо всем. Особенно удивительным показалось мне то, насколько целомудренны были его мечты о ней. Я не раз слышал об оргиях, бывших в обычае у Пожирателей смерти, причем даже у тех, кто имел семью. Поэтому чистая любовь казалась в этой среде чем-то невероятным. Все то, что Северус рассказал мне в ту ночь, я, согласно данной клятве, сохранил в секрете до самой его смерти. Да и теперь в подробностях не вижу нужды…
После той исповеди Северус нечасто говорил о Лили и почти не упоминал ее имени. Он словно бы стыдился того, что позволил себе дать волю чувствам и словам. Десять лет старался сделать вид, что позабыл тот разговор и заставить меня забыть о нем тоже. Кстати, свои обязанности он выполнял очень профессионально. Пожалуй, никто во всей Британии не знал предмета лучше него. Если б только он еще умел обходиться с детьми! Много раз я пытался втолковать ему, что они дети и к ним нужно быть снисходительнее. Напрасно – не прощавший себе малейшей слабости, он был также беспощаден и к другим. Студенты не любили его, да ему и не нужна была их любовь. Хотя успеваемость по его предмету оставалась на довольно высоком уровне, я не мог его заставить, например, снизить требования к Ж.А.Б.А. Он брал на расширенный курс только показавших самые лучшие результаты. По всей видимости, такая строгость объяснялась почти фанатичной преданностью науке, против которой были бессильны все мои доводы.
Когда в Хогвартс поступил Гарри, я заранее знал, что между ним и Северусом не возникнет взаимопонимания. Несмотря ни на что Северус продолжал видеть в мальчике его отца и не желал замечать его сходства с матерью. Он вел себя так, словно Гарри был точной копией Джеймса, а его оценка Джеймса не отличалась беспристрастностью. Неудивительно, что с первого же дня оба возненавидели друг друга.
Сначала я надеялся, что со временем необходимость защищать Гарри ради Лили поможет Северусу преодолеть ненависть к Джеймсу, но я ошибся. После того, как Северус в первый раз спас Гарри жизнь, и мальчик спросил меня о причинах такого поступка, я вынужден был сказать полуправду, рассказав о школьной вражде Северуса и Джеймса, но умолчав о его причинах. Честно говоря, иногда мне думается, что это тоже было ошибкой. Известие, что спасение являлось всего лишь «возвращением долга» уничтожило благодарность, уже готовую зародиться в мальчике и еще больше обострило отношения.
Как все уже знают, я предвидел возвращение лорда Волдеморта, поэтому открытие невиновности Сириуса стало весьма своевременным. А побег Питера Петтигрю лишь приблизил то, что рано или поздно должно было случиться. И я знал, что когда бы оно ни случилось, я могу во всем расчитывать на Северуса, как на самого верного помощника…
Даже сейчас, будучи портретом, я не могу не восхищаться хитростью Барти Крауча-младшего, сумевшего провести всех, включая меня и бывшего Пожирателя Смерти Каркарова, притворяясь Аластором Муди. Темнеющие Черные метки стали еще одним доказательством близости решающего момента. Хотя, разумеется, я не предполагал встречи Гарри лицом к лицу с врагом и гибели Седрика Диггори. То, что лорд Волдеморт смог преодолеть защиту крови, обрадовало меня. Я ведь уже тогда знал, что это означает. Том Риддл даже не притронулся бы к крови Гарри, если бы понимал настоящую силу любви. И то, что он по-прежнему презирает и недооценивает это чувство, заставляло верить, что его удастся уничтожить именно с помощью любви. Северусу пришлось вернуться к бывшему повелителю. Я не мог даже представить себе, чего это ему стоило. Постоянно находиться рядом с тем, кто отнял у тебя самое дорогое, изображать покорность ему, уверять в своей преданности, поставлять ему информацию, которую он считает ценной и при этом скрывать самое главное – такую работу я не мог бы поручить никому другому. Потому что для этого нужно было обладать поистине невероятным мужеством и храбростью. Мужеством и храбростью подлинного гриффиндорца.
Все, что произошло потом, убедило меня, что необходимо открыть Гарри правду о пророчестве. Мальчик воспринял ее именно так, как я и ожидал. К тому времени я уже занимался поиском крестражей, но полагал, что у меня есть еще время. Как же я заблуждался!
Найдя перстень Марволо Гонта, я с одного взгляда понял, что держу в руках третий из Даров Смерти – Воскрешающий камень. И в третий уже раз я поддался соблазну, в третий раз не смог устоять перед искушением. Нет смысла повторять, чем это закончилось. Если б не помощь Северуса, скорее всего я понес бы заслуженное наказание за свою глупость еще тогда. К счастью, он дал мне достаточно времени, чтобы передать Гарри ту информацию, какую мальчик должен был получить. Что касается Хогвартса – я оставлял его в надежных руках. У меня не было сомнений, что Северус сможет защитить учеников. Как оказалось, я не ошибся в нем - он сделал даже больше, чем мог. Среди студентов, учившихся в Хогвартсе последний год, мало найдется таких, кто не был бы обязан ему жизнью, здоровьем или сохранением рассудка. Я и не ждал ничего иного. За годы нашей совместной работы я по достоинству оценил мужество этого человека, его верность долгу и своему слову. Поэтому оставляя на его плечах самый тяжелый груз, можно было быть уверенным, что он справится. Раскаяние Северуса в прежних заблуждениях проявилось не в словах, а в поступках. Но я – всегда обожествлявший любовь – не смог предположить, что это чувство все еще живет в его сердце. Он старался не упоминать имени Лили. Тем глубже был мой шок, когда я увидел наглядное свидетельство силы его любви к ней…
Помнится, я упоминал о магловских сказках, которые читал в юности. Так вот в одной из них действовали птица и розовый куст. Сравнивать любовь с розой – банальный прием. Взять ту же нашу старинную песенку, которую принято петь детям в некоторых чистокровных семьях. Песенка эта не совсем права. Я видел в своей жизни немало влюбленных и пришел к выводу, что не все они одинаковы в своем отношении к любви. Кто-то, получив самые прекрасные и пышные розы с этого куста, досадует на то, что у цветов есть шипы, о которые можно уколоть пальцы. А кто-то, как птица из той сказки, на чьем кусте оказались только голые ветки да острые шипы, не станет роптать. Создать розу из музыки своей души и окрасить алой кровью собственного сердца, станет величайшим счастьем для того, кто любит по-настоящему. Он умрет во имя своей любви, и она расцветет самым прекрасным цветком на свете. В любви больше мудрости, чем в философии, хотя та мудра и любовь могущественнее власти, хотя та могущественна. Поэтому за любовь не страшно умереть. Жизнь дорога каждому и все же любовь прекраснее жизни. Постижение этой истины и есть бессмертие. Другого бессмертия не существует. * Эти слова звучали, как песня в моей голове, пока я смотрел вслед Патронусу Северуса Снейпа, показавшего мне воочию ту любовь, о которой это говорилось…
Итак, все произошло по моему плану, кроме одного маленького пустяка, который в итоге и решил все. Бузинная палочка стала для лорда Волдеморта таким же наваждением, каким был Гарри. Ему казалось, что заполучив ее силу, он сумеет одолеть Мальчика-Который-Выжил. Он так и не смог осознать, что любая магическая мощь ничто перед силой любви и самопожертвования. Потому-то Гарри и смог остаться в живых, хотя даже я не сомневался, что только его смерть сможет остановить Волдеморта. А тот даже после этого не отрекся от своих заблуждений и продолжал полагаться на могущество магии. Бедняга Северус заплатил за это жизнью. Но он был готов к этому с самого начала, у него, как и у мальчика, был свой собственный смертный путь, который он прошел с достоинством до конца, ни разу не изменив ни себе, ни своей любви. Это лишь является доказательством, что человек, которого я когда-то сурово упрекал за эгоизм, которому говорил: «Вы мне отвратительны!», тоже оказался намного лучше меня.
Мы беседовали с Гарри наедине, прежде чем он решился говорить с остальными. Я раскрыл ему все, что считал себя вправе раскрыть. Потом мальчик, в свою очередь, передал мне рассказанное теми, кто, как выяснилось, ЗНАЛ что-то об этой истории. Они говорили разное, многие из них винили себя. Винили за то, что «имеющие глаза не увидели». Все же я не могу не радоваться, что храбрость и благородство Северуса оценили хотя бы после смерти. Разумеется, есть люди, которые совершенно справедливо напомнят, что в жизни его было достаточно страшных ошибок, дурных поступков и даже преступлений. Прежде, чем самоотверженно бороться со злом, он какое-то время преданно служил ему. А коль скоро это так, то действительно ли он любил Лили той самой великой любовью, о которой говорится в сказках? Признавая их правоту, я ответил бы им такими словами: «Любовь лучше мудрости, ценнее богатства и прекраснее, чем ноги дочерей человеческих. Ее не разрушит огонь, не потопит вода. На горе он покинул ее, на погибель свою ушел от нее. Но всегда любовь к ней жила в его сердце, и была она так сильна, что не могли ее сокрушить ни добро, ни зло, которое он встречал на своем пути»! **

КОНЕЦ!
__________________________________________________________
* Имеется в виду сказка О. Уайльда «Соловей и роза».
**Перефразированная цитата из сказки О. Уайльда «Рыбак и его душа».

Эпилог. Гарри Поттер.

ОТ АВТОРА: Как вы знаете, в работе с этим произведением я использовала в основном только героев второго плана. Казалось бы, я написала уже все, что хотела, и дала слово всем, кому планировала. Однако потом я все же решила, что еще одна глава, вернее эпилог - своеобразная завершающая нота от лица главного героя станет хорошей точкой и придаст всей моей работе законченность. Но поскольку я изначально не хотела писать о нем отдельный рассказ, то решила использовать вот такую нестандартную форму. Что-то вроде его исповеди или эпитафии...

В день Ваших похорон на землю падал дождь
И женщины несли роскошные букеты...
К чему теперь слова? Вас к жизни не вернешь.
Мы виноваты все и каждый знает это.

Веселый месяц май вступал в свои права,
Шумел Запретный лес зеленою листвою,
Блестела от воды подросшая трава,
А мы стояли в ряд с поникшей головою.

Так много слез текло из наших бедных глаз,
Что капли на щеках смешались со слезами,
А дождь все лил и лил, оплакивая Вас,
Пока могучий гром, рыча, гремел над нами.

Небесный яркий свет сверкал в разрывах туч;
И грудь мою тоска безжалостно сдавила,
Но все ж во тьме души нашел я солнца луч,
Колени приклонив пред Вашею могилой...

Нас в милом замке ждал растопленный камин,
На праздничных столах дымилось угощенье,
Я был среди друзей - а Вы совсем один
Прошли свой страшный путь до этого мгновенья.

Пускай о Вас никто не говорил речей -
Они звучали б тут насмешкой лицемерной.
Я за руки держал любимых мной людей,
Которых Вы спасли отвагой беспримерной.

Хотя не для меня свершался подвиг тот,
Я не смогу забыть, что Вы его свершили.
И мама там, в раю, простит Вас и поймет
За то, что на земле Вы так ее любили.

Здесь все, кто с Вами жил, стояли под дождем,
Промокшие насквозь: и взрослые и дети,
Мы лишь тогда любовь "великою" зовем,
Коль ей взаправду нет преград на целом свете.

Сумев, как Вы презреть, бесстыдную молву,
И осушив до дна всех испытаний чашу,
Быть может в Вашу честь я сына назову
В нем будет кровь моя, а сердце будет - Ваше.

"В любви больше мудрости, чем в философии, хотя та мудра и любовь могущественнее власти, хотя та могущественна. Поэтому за любовь не страшно умереть.
Жизнь дорога каждому и все же любовь прекраснее жизни. Постижение этой истины и есть бессмертие. Другого бессмертия не существует. "
Оскар Уайльд.

КОНЕЦ.